Князь Рус Павлищева Наталья

Рус едва сумел скрыть улыбку, увидев, как схватила своего живулечку обрадованная мать. Нереж потоптался, потоптался, потом пробасил: «Благодарствуй…» – и вышел вон. Но почти тут же вернулся и чуть смущенно добавил:

– Ты не сомневайся, Аннея все давно поняла…

– А я и не сомневаюсь.

Когда наконец с сосулек стало капать, это восприняли как настоящий праздник. И хотя Тимар напоминал, что капель не весна, а только ее обещание, еще вернутся морозы и злые метели, людям казалось, что уж теперь тепло придет насовсем. Метели действительно вернулись, но за ними наступило и время весны.

Мартовские утренники холодны. Снег лежал так, словно зима отступать и не собиралась, только по капели и птичьим голосам люди догадывались о том, что придет долгожданная, принесет с собой ручьи с талой водой, почки на деревьях, траву зеленую… Да еще лед потемнел, стал рыхлым, потом подтаяли проталинки, а там и до дружной весны недалеко.

Снег сошел сначала на пригорках повыше, потом стал таять на ровных местах, всюду побежала вода, весело журча и размывая не успевший растаять снежный покров.

Но радость тоже оказалась… подмоченной. Жилища поставили не слишком удобно, не подумав, как станет течь весенняя вода, а потому часть их оказалась попросту подтоплена, и сколько ни делали канавок, весенняя вода упорно пробивала себе дорожку именно через дом Инежа! Пришлось ему и еще троим семьям перебираться к другим.

Но даже при этом они радовались бегущим ручьям, означавшим скорое тепло!

Девушки выходили закликать весенних птиц, подносили им дары, приманивая. Они да дети подолгу глядели в небо, ведь тот, кто первым увидит журавлей или услышит журавлиный клик, будет весь год словно заговорен от любой напасти!

Первой на сей раз услышала Даля! Она даже замерла, боясь ошибиться, потом закричала, созывая родовичей:

– Летят!

Из жилищ выскочили все, задирали головы вверх, замерли, прислушиваясь. Женщина не ошиблась, высоко в небе и правда подавал клик журавлиный клин. Убедившись, что летят действительно журавли, родовичи разгалделись так, что не только птиц, но и рева упавшего ребенка не было слышно. Весна! Ей рады все – и люди, и звери.

Рус присел рядом с Полистью и тихо проговорил:

– Пойдем завтра в лес до света, что покажу.

– Что?

– Птиц таких чудных видел, вроде как пляшут друг перед дружкой…

Полисть тихо рассмеялась, выдумщик этот Рус. Где это видано, чтобы птицы плясали? Тот почти обиделся:

– Правда-правда! Хвост распустит и клокочет, топочет. Смешно…

– Далеко?

– За болотом на полянке.

– Рус, на болото до света ходить страшно. Там вся нечисть.

– А мы слово заветное скажем, нас и не тронут.

Сманил, пошла ведь. Долго пробирались непролазным орешником, хотя и по краю, но все же поцарапались, потом едва не ползком к полянке среди сосен. Когда приблизились, Рус прижал палец к губам, показывая куда-то вперед и призывая послушать. Полисть прислушалась: со стороны поляны доносилось странное бормотание.

Спрятавшись за кустом, они наблюдали, как друг перед дружкой и впрямь выхаживали, словно в дивном танце, две крупные птицы. Их хвосты странного вида – длинные по краям с торчащими белыми перьями посередине – то распускались в разные стороны, то снова складывались. Поначалу Полисть подумала, что это крылья, но потом одна из птиц принялась хлопать и небольшими крыльями тоже. Но самым интересным были ярко-красные шишки над глазами – словно птица хмурила такие раскрашенные брови.

Самцы, видно, сорились из-за самочки, они раздували шеи, топорщили перья, смешно топтались, показывая свою удаль. При этом глухо бормотали и чуфыркали. Немного покрасовавшись, самцы перешли к действиям, они наскакивали друг на дружку грудью, толкались, сердито бормотали… Самочку Полисть не сразу и заметила: среди прошлогодней травы, внимательно наблюдая за самцами, сидела невзрачная курочка, едва различимая своим рыжевато-серым оперением.

– Перед лапушкой своей красуется! – прошептал прямо в ухо Полисти Рус.

Та оглянулась, глаза у князя блестели, как капли росы на солнце. Но смотрел он не на Полисть, а на необычную птицу, восхищаясь красотой. Почему-то молодой женщине стало досадно. Полисть пыталась урезонить сама себя: чего она ждала, чтобы Рус прямо вот тут повалил ее на землю? И поняла, что, если бы повалил, вырываться бы не стала.

Но для Руса она сестра, жена брата, хотя и бывшая. Что за наказание? Иногда казалось, что лучше бы ей сгореть в жертвенном костре! А так несчастны все – и Словен, жизнь с которым не сложилась, и она, и Рус тоже. Ведь видно же, что глядит временами, как побитая собака, а сделать ничего не может.

Но это Рус такой, любой другой на его месте давно взял бы Полисть за себя и гнева брата не побоялся. Полисти хотелось спросить, почему он так боится Словена? Не убьет же их князь!

Промаявшись несколько дней после похода на лесную полянку, Полисть решилась на разговор с бывшим мужем.

– Словен, что ты сказал Русу?!

Тот пожал плечами:

– То, что услышал от тебя: ты бесплодна.

– Это мешает ему назвать меня женой?

– Чего ты хочешь, Полисть? Ты любишь Руса, он тебя. Неужели обязательно называться княгиней?

– Я хочу не прятаться от людей, не таиться, а жить с ним вместе под одной крышей.

– Этого не будет.

– Будет, Словен!

– Нет, я взял с Руса клятву, что своей женой он тебя не назовет.

– Что?.. – растерялась Полисть. – Зачем?

– Можешь думать обо мне что хочешь, но я желаю брату добра. Ты хорошая женщина, Полисть, красивая, достойная, но у Руса должны быть дети.

– Ты… поэтому…

Полисть вдруг осознала, что наделала! Неужели Словен заставил Руса дать клятву из-за ее якобы бесплодности?!

– Да, поэтому. Рус силен, и у него сильное семя. У Руса должны быть дети!

Некоторое время Полисть, придавленная пониманием того, что сама разрушила свое счастье, молчала, потом вдруг вскинула голову:

– Словен, а если… у нас с ним будет дите?..

– Ты спрашиваешь то же, что и он. Я сниму эту клятву с брата.

– Ты снимешь клятву, Словен, я не бесплодна.

– Ты обманула Илмеру?

– Да.

– Зачем?

– Хотела стать свободной снова.

Словен нахмурился:

– Твоя воля.

Между дружившими раньше женщинами – Илмерой и Полистью – словно пробежал ветерок отчуждения. Полисть поняла, что брат попенял сестре на ее ложь, но она решила бороться за свое счастье и не видела в этом обмане ничего плохого, разве только необходимость прятаться с Русом от людей, чтобы не судили строго.

Волхов смотрел на бывшую мачеху взглядом, полным ненависти. Парнишку брало зло: отец спас ее от гибели на костре, а неблагодарная слюбилась с Русом! Полисть ему была не нужна, скорее наоборот, отвлекала отца от него самого, но за князя становилось обидно. Волхову не понять, как можно менять умного сильного Словена на кого-то другого, пусть даже Руса?! Когда он понял, что Полисть и Илмера тоже поссорились, только порадовался. Разумная тетка не станет зря на человека коситься, значит, тоже недовольна поведением женщины.

Но выведать ничего не удалось, Илмера была непреклонна:

– Наши с Полистью дела – это наши дела! Не суй свой любопытный нос в то, что тебе не нужно.

Пока жили в Треполе, каждый ребенок умел определять по солнцу не только время дня и дорогу до дома, но и то, когда наступали самые короткие дни в году. В разное время года солнышко всходило и заходило немного в разных местах. И по тому, как оно это делало, было ясно, что скоро день начнет увеличиваться. Теперь люди стали сомневаться, а так ли здесь? Кто знает, когда в Дивногорье приходит весна, когда полетят птицы и наступят теплые дни?

Но оказалось, что все не слишком отличается от Треполя, весна если и пришла позже, то лишь чуть, и курлычущие косяки в небе появились вовремя. Это придало людям уверенности в том, что жизнь наладится, несмотря на то что от дома ушли далеко.

Знать бы им, что это даже не малая толика, а совсем крошечная. Может, ведая, сколько предстоит пережить и намучиться, повернули бы обратно домой?

Всю ночь на реке трещал лед. Сначала люди вздрагивали от этого грохота, но постепенно поняли, что на высоком берегу им плохого ждать не стоит, зато, как только проплывут колотые льдины, река станет свободной для плаванья. Наутро все собрались на берегу, смотреть на реку. Смотреть было на что: ледоход и на Непре зрелище незабываемое, и здесь тоже. Широкая вольная река несла большущие льдины, словно мелочь, они наползали друг на дружку, толкались, вставали на ребро, снова опускались. Какая льдина и пяти шагов не могла проплыть ровно, все ее то крутило, то поворачивало, а то и вовсе тащило в обратную сторону!

Родовичам бы радоваться, что весна освобождает реку, а они полезли чесать затылки. Задуматься было над чем – течение сильное, плыть надо навстречу, а за прошедшее время поняли, что глубина у большой реки тоже большая, шестами дно не достанешь, как тогда гнать плоты?

Сколько ни ломали головы, выходило одно – плыть не получится, оставалось пробиваться лесом, не теряя реку из вида.

Ворчун вдруг попросил Тимара:

– А ты со своим Молибогом посоветуйся, чего он скажет? Он же все про нас знает…

Тот усмехнулся:

– Да советовался уж не раз. Он одно твердит: мол, идите вперед к Рипейским горам, а там увидите.

– Долго лесами идти-то?

– Долго. Потом немного можно будет плыть, а потом снова лесами.

– Ну лесами так лесами, – вздохнули родовичи и стали готовиться к дальнему походу…

Пробираться лесами оказалось не в пример тяжелее, чем тащиться по степи, подгоняя медлительных волов. И хотя легкого пути никто не ждал и люди не унывали, до осени пройти успели совсем немного. Встали на вторую зимовку. Теперь уже мазанки не делали, понимая, что все равно глина облетит. Стены домов поставили точно глухой тын – бревно к бревну, еще утыкали ветками и укрыли изнутри шкурами, правда уже не воловьими, те пришлось оставить у Дивногорья, тащить слишком тяжело. Но все равно мерзли всю зиму. Предстояло придумать какое-то новое жилище.

Ворчун рассказал, что родовичи в лесах роют большие норы и накрывают их крышей.

– А залезать туда как?!

– Вход наклонный есть. И дыра для выхода дыма… Только норы не на ровном, а в холмах.

Подумали, получилось подходяще, но стоило сообразить, сколько нужно труда, чтобы вырыть такие норы для всех, как от этой мысли отказались. Было решено, что еще одну зиму можно и потерпеть, зато потом…

Терпеть пришлось не одну зиму, а много. Двигались родовичи только летом, когда хорошо просыхала земля, с каждым годом вставали на зимовку все раньше, чтобы хоть чуть подготовиться к холодам, а поэтому приближались к заветной цели медленно.

Рус, верный клятве, не назвал Полисть своей женой, но любить от этого не перестал. Родовичи не понимали, что происходит, а потому уже недовольно косились на молодого князя: где это видано, чтоб любиться с женщиной втайне от всех?! Неужто нельзя создать семью и жить вместе? Чем Полисть Русу плоха?

Это было очень тяжелое время для двоих, князь, поняв, что ни нарушить клятву, ни забыть Полисть не сможет, маялся душой, он даже поскучнел, чем сильно расстроил прежде всего мальчишек. А Полисть ломала голову, как сказать лю€бому, что сама же все и испортила. Однажды решилась. Весной под соловьиные трели призналась в своей хитрости и глупости.

Рус обомлел: получалось, что обманула и Словена, и Илмеру, и его тоже? На душе остался нехороший осадок. Но любовь к Полисти победила, обнял, прижал к себе:

– У нас с тобой, любушка, один выход. Сама знаешь какой…

Но, как ни старались, не получалось. Ни соловьиные трели не помогали, ни жаркие объятья. Когда Полисть уже совсем отчаялась, ее вдруг позвала с собой Илмера. Вроде травы собирать, а на деле поговорить.

– Я на тебя в обиде, ты ведаешь за что. И не стала бы помогать, да брат попросил.

– Который?

– Не Рус, тот виноватым себя перед всеми чувствует. Словен. – Илмера усмехнулась: – Хотя и он виноватится тоже. Но клятву просто так не дают и не снимают.

Она некоторое время шагала молча, потом уже тише добавила:

– Дам я тебе травку одну… попей отвар, поможет.

Но ни Илмерина травка, ни щедрые дары Великой Богине-Матери не помогли: видно, Полисть и впрямь была бесплодной.

Словен мучился не меньше младшего брата: пока жена была рядом, он ее вроде и не замечал, но стоило уйти, как потянуло со страшной силой. Ночами вспоминал ласковые руки Полисти, ее смех, ее заботу… Все же она нравилась Словену еще девушкой, не зря так легко согласился на совет Руса взять ее женой.

Теперь оба брата снова страдали из-за одной женщины, один потому, что не мог взять ее в жены, а второй – забыть или вернуть. Трудную задачу задала жизнь братьям, словно испытывая на прочность их родство и дружбу. Оба с ревностью следили, на кого Полисть чаще посмотрит, кому улыбнется, и обоим казалось, что на другого. Но Рус мог ей выговорить, если замечал, что глядит на Словена, а старший и выговорить не мог, только смотрел, сцепив зубы.

Илмера уже решила вмешаться, ей совсем не нравилось это дурное соперничество братьев, так и до беды недолго. Полисть княжьей сестре нравилась, девушка даже решила, что станет именно ей, а не маленькой Поруси, сначала передавать свои знания и умения. Но шли дни, и делать это Илмере хотелось все меньше. Да и женщина, занятая своими мыслями, мало подходила для волхования. Только вчера ей объясняла, чем хороша сныть, а сегодня хоть начинай заново!

Илмера вернула к себе Порусь, оставив попытки обучить бывшую жену брата, чему Порусь была очень рада. Занятая с Порусью, Илмера на время почти забыла о сердечных страданиях братьев, а те решили все сами.

Словен и Рус редко уходили на охоту вместе, все же в Роду всегда должен оставаться один из князей. Но на сей раз почему-то пошли, видно, назрело время остаться один на один. Глядя им вслед, ни один родович не двинулся с места, все чувствовали напряженность между братьями, и все хотели, чтоб она исчезла.

Когда Инеж все же сделал движение, его остановила рука Тимара:

– Не мешай!

Сначала братья действительно охотились, но когда дичи уже набито было достаточно, перед возвращением присели передохнуть у костра, Словен начал разговор, которого так боялся Рус:

– Рус, я снимаю с тебя ту клятву.

Младший князь горестно прошептал:

– Полисть и впрямь бесплодна…

– Знаю, Илмера давала ей травы, не помогло. Но я не хочу видеть, как вы маетесь. Бери ее в жены, что будет, то и будет!

– Словен, а как же ты?

– Сердцу не прикажешь, Рус, если уж не легло сразу, то и не ляжет. Пусть хоть у тебя будет хорошо. Возьму себе другую… – усмехнулся Словен.

На сердце и у того, и у другого стало легче. Словен очень боялся, чтобы между ними действительно не встала женщина, разорвав братские узы. Большей беды, чем ссора между братьями-князьями так далеко от дома, нет. Это ссора между Родами, которые сейчас единое целое, таковыми и должны оставаться.

Но все оказалось не так просто, для себя решить можно что угодно, только сердцу ведь не прикажешь. Сердце Словена продолжало ныть, особенно когда Рус назвал Полисть своей женой перед Родом. Забыть бывшую жену старший князь не смог, подолгу с завистью и горечью смотрел на миловавшихся Руса и Полисть, все чаще уходил прочь, если видел их рядом. Но помочь княжьей беде не мог никто, даже сама женщина.

Оставалось ждать, когда пройдет сердечная мука.

Словену бы взять женщину снова, такую, чтоб была хорошей и ласковой женой и помогла забыть прежнюю любовь, но он ни на кого и не смотрел.

Родовичи не вмешивались, а вот Волхов ел Полисть злыми глазами, точно волчонок, готовый вцепиться в горло в любой миг. Это очень не нравилось Тимару, он попробовал поговорить с учеником:

– Волхов, над сердцем человек не волен. Полисть жила с твоим отцом и не была ему нужна, а когда ушла, вдруг понял, что дороже никого нет. Так бывает, не всегда люди любят друг дружку взаимно. Иногда любовь одного вдруг начинается, когда у второго уже прошла.

По взгляду парнишки, который тот бросил в ответ, волхв понял, о чем хочет спросить, но не решается. Усмехнулся:

– Хочешь сказать, откуда я про это знаю? Я не всегда был волхвом, Волхов. И на моем теле есть раны от меча и когтей диких зверей, и мое сердце болело и таяло от любви к женщине, и я маялся, видя, что она с другим.

– Расскажи!

Ответом был долгий взгляд. Потом Тимар вздохнул:

– Расскажу, но ты не должен этого говорить родовичам. Для них волхв – это волхв.

Оказалось, что таким же юным, как Рус, Тимар влюбился в чужую жену, да так, что хоть в омут головой, и дня прожить не мог, чтобы на нее не любоваться. Ему строго выговаривали все, Тимар маялся, стыдясь смотреть родовичам в глаза, но ничего не помогало. Поняв, что сам справиться не сможет, Тимар пошел к волхву в дальней веси, чтоб избавил от этого мучения.

Тимар долго смотрел на речную гладь, словно забыв о присутствии Волхова. Тот молчал, понимая, что старик вспоминает свою молодость и мешать ему не стоит. Наконец волхв вздохнул и продолжил:

– Тот, к кому я пришел за помощью, оставил жить у себя. Но не стал поить снадобьем, чтобы изгнать страсть к чужой жене, а принялся учить своему знанию.

Это оказалось так интересно, что некоторое время спустя Тимар и сам позабыл роковую любовь. Он надолго задержался у волхва, даже навестить родителей решил через несколько месяцев. Дома ему были рады, но сообщили тяжелую весть: та самая роковая любовь Тимара, оказывается, тоже любила его и бегства любого не вынесла – утопилась! А ведь ее муж уже был готов отпустить юную жену к другому, чего же неволить, если сердце не к тебе лежит?

– Вот так я потерял свою любовь и стал волхвом… Вернее, волхвом стал не сразу, у такого душа болеть не должна. Еще несколько лет маялся, пока не понял, что любовь свою не забуду, но она меня больше не держит. Так что, Волхов, отец твой принял правильное решение – если женщину тянет к другому, лучше отпустить. Держать ни к чему, счастья это не принесет, зато отнимет его у других.

Пока разговаривали, казалось, что Волхов все понял, но стоило снова увидеть счастливо смеющуюся Полисть и молчаливого отца, как внутри всколыхнулось что-то дурное. Иногда Волхов боялся сам себя… Ему бы признаться в дурных мыслях Тимару, но парнишка и этого побаивался. И чем больше этого дурного оседало в душе, тем реже он глядел в глаза учителя.

Уже давно закончилась зима, быстрые ручьи унесли воду в реки и озера, прилетели из теплых земель птицы, а родовичи все не снимались с места. Просто было решено встать еще на один год. Слишком многое нужно было подновить и обдумать. Как ни рвался Словен вперед, но и он понимал, что бесконечного пути родовичи не вынесут, время от времени придется не только зимовать, но и проводить где-то лето и осень. Нужны травы, нужны коренья, ягоды, но собранные не наспех, а любовно и вовремя. Потому князь согласился с советом Тимара задержаться на год. Кто их гонит? Никто, кроме них самих.

Богатые дары, принесенные духам леса и воды, должны были задобрить их, и хотя Илмере почему-то не нравилось, родовичи остались до следующей весны.

Многие были довольны решением прожить на месте не только зиму, но и лето. Радовались женщины, им наконец удастся что-то вырастить на огороде. Радовался и Вукол. Для коваля дальняя дорога хуже тяжелой болезни, руки мастера просили работы, а чем работать, если они всякий день в пути? Тут не только металл плавить перестанешь, но и с камнем работать тоже.

А еще женщины радовались, что смогут вылепить и обжечь новые горшки, от старых остались только черепки, все же посуда не та вещь, что любит дальнюю дорогу…

Вот и пристроились заниматься каждый своим делом – Вукол набрал камней и теперь с рассвета до заката и даже у костра вечерами раздавался стук его отбойника. Тащить с собой просто камни тяжело и не нужно, Вукол спешил сделать из них топоры и наконечники для копий и стрел, скребки для выделывания шкур, тесла… да много что.

К нему присоединялись все, у кого руки лежали к работе с камнем. Часто рядом стучал отбойником Рус. У молодого князя руки хорошие, умелые, легко схватывают всякое движение и точно повторяют. И голова тоже хорошая, потому его наконечники не хуже, чем у самого Вукола, тот частенько хвалил Руса.

Но молодого князя тянуло и посмотреть, как работают женщины. Словен дивился: к чему? Младший брат на все отвечал:

– Интересно же…

Женщины у реки чуть в стороне натаскали большую кучу глины и теперь перемешивали ее еще с чем-то. Рус сунул свой любопытный нос:

– Это зачем?

Илмера, насмешливо покосившись на брата, объяснила:

– Одну глину обжигать нельзя, потрескается и развалится сразу. Добавляем немного песка, птичий пух, ракушки покрошили… – И вдруг озорно добавила: – А вставай-ка, князь, с нами глину месить!

Вокруг засмеялись, это работа только для женщин, хотя и требует много сил. Если глину плохо вымесить, горшки не выдержат даже обжига, не то что дальней дороги. Ожидали, что Рус фыркнет и уйдет прочь, а тот вдруг стал снимать обувь:

– Давай!

Молоденькие девушки хихикали, никогда такого не видывали, чтоб мужчина, да еще и князь, месил глину вместе с женщинами! А Русу все нипочем, принялся старательно топтаться. Конечно, ноги у мужчины сильнее и больше женских, работа пошла споро, женщины не могли нарадоваться такому помощнику.

Порусь, рядом с которой князь пристроился месить, стала пунцовой, ее смущала близость Руса, особенно когда князь невольно задевал ее рукой или плечом, но тот ничего не замечал, топтал и топтал податливое глиняное тесто, пока оно не стало блестеть, словно жирное. Все согласились, что с княжьей помощью все куда быстрее.

– А лепить с нами станешь?

– И лепить, если научите.

– Научим, научим! – загалдели женщины. Перед ними снова был тот озорной Рус, которого так любили. Его Полисть ушла с другими рвать одолень-траву, чтобы из ее стебля делать сначала пряжу, а потом ткань, поэтому женщины чувствовали себя свободней. Никто не хотел завлекать молодого князя, уважали его чувства, но уж поболтать и пошутить-то можно? Да и Рус заметно повеселел, словно скинул с души тяжелый груз.

Вымыв перемазанные глиной ноги, Рус уселся рядом с сестрой, которая показывала Поруси, как лепить горшок. Илмера только чуть покосилась на брата, как ни в чем не бывало кинула ему небольшой комок:

– Делай как я.

Легко сказать: делай! Рус внимательно пригляделся к тому, как ловкие руки Илмеры делают донышко горшка. Из скатанного шара она принялась лепить словно половинку яйца, то нажимая в середине кулаком, то выглаживая пальцами. То же делали и остальные женщины. Чтобы глина не приставала к рукам, их то и дело смачивали водой.

Руки у Руса сильные и ловкие, донышко вышло не хуже, чем у Илмеры или Поруси. Критически оглядев первую пробу Руса, сестра похвалила. Князь чуть усмехнулся: и они твердят, что лепить горшки трудно, этому нужно учиться! Попробовали бы работать отбойником или отжимать тонкие пластины камня, чтобы сделать тот же скребок! Илмера лукаво посмотрела на брата: погоди, Рус, это только начало. Руса распирало от ощущения собственного превосходства.

Но оно быстро исчезло, потому что дальше началось сущее мучение. Вроде и работа не тяжела, но сделать ее так легко и красиво, как Илмера или совсем юная Порусь, никак не удавалось!

Теперь надо было скатать из глины жгут и прилепить его к краю донышка, старательно прижимая. И так один за другим, наращивая стенки горшка. Илмера снова и снова смачивала руки водой, крутила между ладонями жгуты, стараясь, чтобы те выходили одинаковой толщины, прикладывала к предыдущим, соединяла меж собой и выглаживала, выглаживала…

Рус быстро скрутил жгут, пристроил, вроде прижал, но стоило взяться за следующий, как первый вдруг отвалился! Порусь чуть хихикнула. Глупая девчонка, сейчас он ей покажет, что значит Рус в работе! Князь вернул жгут на место, выгладил и взялся за следующий, кося на первый глазом: а ну как снова упадет? Тот выдержал, и следующий тоже. Это добавило Русу уверенности в своих силах, стал работать быстрее, явно опережая даже Илмеру, и снова поплатился – будущий горшок вдруг резво поехал в сторону теперь весь. Мало того, он был пузырчатый, а у той же Поруси гладкий.

Илмера покачала головой:

– Рус, каждый жгут нужно старательно выглаживать, чтобы он прилип к предыдущему, иначе все будет съезжать. Снимай жгуты и лепи снова.

Работать быстро не получалось, Руса снова подвела его торопливость. Но упорства молодому князю не занимать, под насмешливыми взглядами женщин он разобрал свое кособокое сооружение и, уже не оглядываясь на остальных, принялся лепить горшок снова. Через некоторое время Рус просто забыл, что сидит с женщинами, что за ним исподтишка наблюдают, его куда больше занимало то, чтобы полосы ложились ровно и прилипали друг к дружке крепко. Теперь его горшок не отличался от Илмериных.

Вдруг его остановила рука сестры:

– Рус, ты собираешься лепить горшок с себя ростом? Он уже достаточно высокий.

Князь оглянулся: его изделие действительно было не меньше остальных и не хуже, это точно. Чуть горделиво покосившись на Порусь, у которой сосуд был немного ниже, вот, мол, каков я, он поинтересовался:

– И это все?

– Нет, сделай еще бортик. Вот так.

Отогнутый верхний край чуть уменьшил горшок по высоте, выровняв его с Порусиным. Рус поморщился, но переделывать не стал.

Теперь слепленное принялись украшать. К влажным бортам осторожно прижимали ракушки, рисовали палочками полоски и делали вмятинки. Порусь не выдержала и тихонько посоветовала Русу:

– Осторожней, не то снова съедет. – Не успел тот фыркнуть, как девочка добавила: – Я первый раз даже продырявила…

Князь с благодарностью посмотрел на юную Порусь, почему-то подумав, что когда-нибудь та станет красивой девушкой. Хорошая жена кому-то достанется…

Пока горшки оставались в песке сохнуть на ветерке и солнышке. Тем временем женщины старательно убрали все лишнее, натаскали валежника и уложили вокруг своих изделий. Рус работал вместе со всеми. Илмера напомнила, что хворост должен лежать равномерно, чтобы и огонь был таким же. Наконец, решив, что запасов валежника достаточно, а сами горшки уже хорошо обветрились и готовы к обжигу, Илмера поднесла горящую ветку к валежнику в кострах. Рус подумал о том, что женщинам трудно, обычно всему учили самые старые и пожилые, они знали все хитрости, помнили все неудачи, а здесь ни пожилых женщин, ни тем более старых не было, всем заправляла Илмера, которая сама молода. Хорошо, что она волховица, ведает обо всем, иначе как учиться остальным?

Сама Илмера точно что-то чувствовала, она торопилась передать знания сразу многим, но особенно Поруси, теперь девочка не отходила от сестры князей ни на шаг; после того как Рус и Полисть стали жить отдельно, Илмера даже забрала Порусь в свое жилище.

Когда огонь занялся, Илмера принялась говорить какие-то заклинания, видно, просила горшки выдержать обжиг, не развалиться и стать крепкими-крепкими. Порусь рядом внимательно прислушивалась.

Рус, поняв, что ему больше делать здесь нечего, вымыл руки и ноги и отправился в стан. Навстречу шел Словен:

– Ты где был? Мне сказали, что лепишь горшки с женщинами!

– Ага! Знаешь, как это интересно и… нелегко.

Старший князь расхохотался:

– Трудно лепить горшки? Ты что, Рус?

– А ты попробуй. Это только кажется, что просто. А он разъезжается под руками, точно живой!

Словен чуть задумался:

– Наверное, всякая работа умения требует, и горшки лепить тоже. Но тебя там Вукол искал. Он хороший кремень нашел.

– Вукол?! – Горшки были немедля забыты, теперь все мысли Руса уже заняли камни.

До поздней ночи вокруг слепленных женщинами и Русом горшков горели костры, а потом их оставили остывать до рассвета. Рядом устроились на ночь Илмера, Порусь и еще две женщины – когда перед рассветом станет слишком прохладно, остывающие горшки надо будет прикрыть, чтобы не растрескались.

А Рус допоздна стучал отбойником вместе с Вуколом, которому действительно притащили хорошие кремневые камни.

– Завтра пойдем туда, надо принести еще.

– Не жадничай, Рус, все равно придется оставлять все, когда пойдем дальше.

– Но хоть пока здесь живем, пусть люди пользуются.

Вукол только головой покачал: ну до чего же Рус жаден до работы! И любопытен тоже. Вот зачем полез лепить с женщинами горшки? Другого бы на смех подняли, но Русу и слова не сказали, когда он, явившись от реки, объявил, что лепить горшки не такой простой труд!

Родовичи понимали, что ничего нет плохого в том, что князь норовит попробовать сделать все своими руками. Умение за плечами не носить, оно всякому пригодится, и никто не знает когда и какое. Как и знание. Потому, чем больше человек знает и умеет, тем лучше.

Вечером у костра Рус попытался рассказать, как это непросто – сделать так, чтобы жгуты удержались, легли ровно и хорошо слепились меж собой. Женщины только хихикали – наконец появился мужчина, оценивший и их труд! А родовичи посмотрели на последние два пока не разбитых горшка с некоторым уважением.

Надо ли говорить, насколько прибавилось Русу женской любви? Теперь все они, от малой до старшей, были готовы молиться на молодого князя. Полисть ревниво слушала рассказ мужа и жалела, что отправилась за одолень-травой, а не к реке лепить горшки. У нее-то получалось куда лучше, чем у этой девчонки Поруси!

– Думаешь, ткать проще? Или пряжу делать?

Рус с изумлением уставился на жену:

– Не думаю. Всякий труд по-своему сложен и ловкости требует. Ложку для варева вырезать и то умение нужно.

Тимару очень понравился этот разговор. Понимание, что любой труд нужен и важен и требует умения, сильно сплачивало Род, они больше ценили друг дружку и относились теплее. Теперь, глядя на треснувший горшок, мужчины будут так же жалеть вложенный в него труд, как и женщины. Своим любопытством Рус, сам того не ведая, помогал Роду стать единым целым. Кроме того, глядя на князя, и остальные считали незазорным выполнять женскую работу. Это тоже хорошо.

А Полисть явно ревновала мужа. Не только ко всеобщему обожанию, но и к самой работе. Вот чего он сидит с Вуколом, выдалбливая очередной скребок? Небось не завтра женщинам выделывать шкуры? А если и выделывать, то не так много, пока скребков достаточно. Бедная женщина так и заснула в одиночестве, пока ее любопытный муж трудился.

Полисти становилось все труднее. Сначала на нее посматривали настороженно, это не слишком хорошо, когда женщина уходит от одного мужчины к другому, даже к такому, как Рус. Потом родовичи успокоились, любовь дело неподневольное, коли сердце не легло, лучше разбежаться сразу. И то, что к брату ушла, тоже не беда, в жизни всякое бывает.

Задолго до света Полисть в одной рубахе скользнула из своего жилища, тихонько пробралась к зарослям и исчезла, точно ее и не было. Первые лучи солнца застали жену Руса уже возле небольшого звонкого ручья, не пересыхающего в любую жару.

Женщина принялась растирать что-то принесенное с собой, смачивая водой из ручейка.

– Как рождается ручеек в земле, так пусть родится во мне новая жизнь! Как вырастает из нее травинка, так пусть растет и во мне дитя! Дай мне силы, Мать-Земля, помоги созреть плоду в чреве моем! Великая Богиня-Мать, помоги своей дочери!

Долго бормотала Полисть, пила снадобье, пускала остаток по воде… Женщина молилась горячо, казалось, ее просьбу услышали и Небо, и Земля, и Вода.

Но услышали не только они. Из-за большой ели за Полистью внимательно наблюдала другая женщина.

– О дите просишь, Полисть? Проси, проси, глупая. Я помогу тебе, я!

Глаза недобро сверкнули.

Но шли месяц за месяцем, а у Полисти и Руса детей все не было. Великая Богиня-Мать не желала помогать. То и дело убеждаясь, что снова не тяжела, женщина мрачнела с каждым днем. Она понимала, что пройдет время, и Рус будет с тоской глядеть на чужих ребятишек. Пока же с тоской глядела она сама. А еще на других женщин: вот эта, и вон та, и даже эта смогла бы родить Русу сына или дочку, а она не может! Иногда приходили дурные мысли, что Рус уже жалеет, что взял ее в жены, тогда Полисть вдруг принималась изводить самого Руса.

Однажды она разрыдалась, признавшись мужу, что страшно ревнует его из-за того, что другие женщины могли бы родить детей, а она не может. Рус долго гладил Полисть по светлым волосам, уговаривая, что любит ее от этого ничуть не меньше. Он не знал, как помочь любимой, если уж не могли Илмера и Тимар, то что ему… Оставалось только любить жену и прощать ей нелепую ревность.

– Рус, а ты не бросишь меня?

– Брошу? Что пришло тебе в голову?

– Если полюбишь другую, ты скажи, я отпущу с миром…

– Полисть, любая, не изводи себя.

Но не изводить никак не получалось. И чем веселее и общительней становился муж, тем больше мрачнела жена. Временами она попросту ходила за ним следом, следя за каждым шагом. Рус смеялся:

– Бери и себе отбойник! У меня же получились горшки, получатся и у тебя скребки!

Полисть фыркала и уходила, кляня сама себя.