Тигр в колодце Пулман Филип

Достаточно лишь довести человека до отчаяния. Достаточно заставить его взывать к Богу и биться головой об стену, достаточно заставить его броситься в реку. Он знает, каково это. Ты знаешь, каково это.

Улица молчала. Евреи подошли поближе, чтобы все слышать. За ставнями булочной, прислушиваясь, притаились булочник с женой и детьми. Вся толпа стояла неподвижно, а Голдберг смотрел каждому в глаза, приковывал всеобщее внимание и вознаграждал их своей речью.

— И тут он видит приятеля возле бара, тот подзывает его. «Иди сюда, — говорит. — Здесь один тип, он всех угощает». Наш друг следует за приятелем в бар, а там и вправду сидит приличного вида мужчина, хорошо одетый, с холеными руками; явно не докер. Его можно принять за какого-нибудь клерка. И он действительно всех угощает. Пинту пива? Садись, друг, вот возьми табака, покури. И тут происходит странная вещь: с этих холеных рук начинает капать яд. Не тот, что можно увидеть, — невидимый яд, яд лжи. «Знаете, кто за всем этим стоит? — спрашивает он. — Знаете, почему хорошие люди вроде вас вынуждены голодать, пока другие процветают? Это все евреи…» Потом он своей мягкой рукой подносит сигарету к губам, выпускает струю дыма, и можно увидеть, как его маленькие глазки подсчитывают, наблюдают, действует ли его яд.

Все слушали молча. После секундной паузы Голдберг продолжал:

— Так вот, наш приятель знает нескольких евреев. Знает Солли Московича — портного, знает Сэма Дэниелса — боксера. Сэмом он даже гордится: как-то поставил на него пару шиллингов и выиграл; угостил потом Сэма выпивкой, тот запомнил его и с тех пор при встрече каждый раз называл по имени. Но Солли Москович и Сэм Дэниеле не богатые и не могущественные. Они такие же, как и он, — простые парни из Ист-Энда. И он не может понять, каким образом они вдруг стали такими всесильными, что могут не брать на работу сразу шестьсот докеров. Не может понять, почему Солли Москович такой бедный, раз он, оказывается, такой могущественный. И он думает: старый Пердун, наверное, еврей, раз имеет такую власть? И все эти люди, которым принадлежат доки и которые сидят в Вест-Энде, окруженные красивыми женщинами, курят сигары и пьют дорогие вина, — они все тоже евреи? Члены парламента, лорды, адвокаты и судьи — евреи? Конечно, нет. Этот человек с изнеженными руками говорит что-то не то, но наш приятель не может сам разобраться, что к чему. И вот он выпивает еще одну пинту, и еще, а тот человек подливает яду: сожгите пару еврейских домов. Покажите им, кто в этой стране главный. Но наш приятель не хозяин жизни. То, что произошло тогда в доках недалеко от Найтингейл-лейн, это доказывает. А кто же хозяин? Даже Пердун не всесилен. Настоящие хозяева — это те, кого вы никогда не видите, разве что когда они обдают вас грязью, проезжая мимо в своих каретах. Они хозяева, а не мы. А битье стекол и сжигание домов не сделает нас самих такими же. Только сумасшедший может думать, что это выход. Но наш приятель все еще не уверен. Однако в баре так тепло, и вот он выпивает еще пинту. «Придвинься поближе, — говорит тот, с холеными руками. — Я скажу тебе кое-что по секрету…»

Голдберг сделал паузу. Он зацепил их, они были у него в руках; когда он чуть понизил голос и сказал: «Придвинься поближе», все сделали шаг в его сторону и замерли.

Он увидел, что появились полицейские — два, четыре, пятеро. Краем глаза заметил, как один из евреев объясняет что-то полисмену, а тот смотрит в его сторону… Удастся ли ему уйти через булочную Соломонса? Сначала нужно закончить…

Пауза длилась не больше секунды. Надо вернуться к слушателям, вернуться к своей истории.

— Итак, наш приятель придвигается поближе, и человек с мягкими руками нагибается к нему, оглядывается через плечо, потом облизывает губы. «Ходят слухи об убийствах, — шепотом говорит он. — О человеческих жертвоприношениях. Знаешь, что делают эти евреи? Они убивают христианских младенцев. И замешивают свой хлеб на их крови. Это доказанный факт…» И все — для нашего приятеля это уже предел. Потому что, если это правда, это самая отвратительная вещь, которую только можно придумать. Те, кто так поступает, достойны самого худшего. И это снимает с него всякую ответственность; он не будет чувствовать себя виноватым за то, что нападает на евреев, — ведь они заслужили это. И вот сегодня он здесь. Вот каким образом он оказался этим сырым утром с палкой в руке возле булочной, готовый уничтожить бизнес этого человека. Потому что каждому нужна причина, чтобы творить неправедные вещи. Никто ведь не будет поступать против совести. Чтобы сделать что-либо, человек должен быть уверен в своей правоте, не так ли? И наш приятель — вон он стоит — он знает, что я прав, он на правильном пути. Но идет не в ту сторону. Конечно, нужно наказывать людей, которые приносят в жертву младенцев. Это, безусловно, так. Но спроси себя: кто принес в жертву твоего ребенка, друг мой? Кто делает все для того, чтобы ты не мог купить лекарство для своей малютки дочери? Кто отказывается принимать закон, по которому домовладелец будет обязан ремонтировать канализацию, чтобы твой сын не подхватил тиф и не умер? Я скажу вам кто. Все эти богачи. Домовладельцы. Владельцы фабрик. Члены парламента. Судьи. Лорд того-то, граф сего-то и герцог еще чего-то — все они жертвуют человеческими жизнями. Они настоящие убийцы. Их жертвы можно видеть каждый день на Найтингейл-лейн или Кейбл-стрит.

Толпа загудела. Голдберг знал, что задел людей за живое, но что-то отвлекло его. Кто-то пробирался сквозь толчею — полиция…

— Ладно, ладно, хватит! — раздался зычный голос. — Разойдись! Этот человек — Голдберг, держите его, он в розыске. Голдберг, вы арестованы!

«Еще нет», — подумал он.

Он спрыгнул со стула прежде, чем толпа расступилась перед полицейскими, и прошмыгнул в дверь булочной.

Гарри Соломонс закрыл ее на засов. Снаружи доносились шум и крики собравшихся.

— Да благословит вас Бог, мистер Голдберг, — сказал он. — Здесь человек от Мойши Липмана, он говорит…

Голдберг огляделся в маленьком уютном магазинчике, где приятно пахло свежим хлебом, и увидел миссис Соломонс, четверых ребятишек и небольшого человека, нервно теребившего свою кепку.

Гам на улице стал только громче, когда полицейские пробрались к двери. Человек Липмана тихо заговорил:

— Мойша и его люди арестованы, мистер Голдберг. Кто-то засек их, не знаю как. Но дом… — Он схватился за голову. — Господи, я даже не знаю, как это описать, мистер Голдберг…

— Что? Что?

— Весь дом… он рухнул… тот самый, за которым мы следили… он просто рассыпался у меня на глазах… его больше нет! Будто бомба взорвалась…

Голдберг был поражен. Он даже потряс головой, дабы убедиться, что находится в здравом уме и памяти. Как же Салли удалось?.. Ладно, сейчас не до этого. Надо быстрее выбираться отсюда.

— Давай, — обратился он к человеку Липмана, — помоги мне.

— Но, мистер Голдберг…

Это была миссис Соломонс. Вся семья окружила его, пытаясь отблагодарить, благословить, поцеловать, но он хотел вырваться отсюда, бежать из последних сил, найти Салли, сказать, что Харриет в безопасности, сказать, что…

В дверь ломились.

— Откройте! У вас скрывается преступник! Откройте дверь, или мы ее вышибем!

Гарри взял Голдберга за руку и отвел к задней двери, пока миссис Соломонс делала вид, будто возится с засовом.

— Да-да, сейчас, только ключ найду…

— В стене есть ворота, — быстро сказал Голдбергу булочник. — Вот ключ. Оттуда выйдете на аллею Кроппер. Пройдете через Куинс-Хэд на Брик-лейн.

Но было слишком поздно. Когда Соломонс открыл дверь, то увидел перед ней полицейского.

— Попался, — улыбнулся тот.

Голдберг повернулся к человеку Липмана и сказал на идише:

— Позвони Малышу Менделу. Сорок два четырнадцать. Расскажи, что случилось. — А затем по-английски обратился к полисмену: — Ладно, констебль, пойдемте. Я слишком устал, чтобы бегать от вас. Только не дергайте за руку, мне из нее недавно вытащили пулю.

Соломонс взял пару булок и сунул их в карман журналисту.

— Это все, что я могу для вас сделать, мистер Голдберг, — сказал он. — Храни вас Бог.

Засов парадной двери отодвинулся, и полицейские бросились внутрь. Человек Мойши Липмана наблюдал, как они уводят Голдберга, а затем услышал странный звук на Холивелл-стрит, звук, которого еще полчаса назад никто не ожидал услышать: это были восторженные крики толпы, причем кричали как евреи, так и пришедшие громить их, объединенные теперь симпатией к схваченному преступнику.

Он видел, как героя увели прочь, полиция начала оттеснять толпу, и пошел искать телефон.

Салли не знала, какая часть дома уже рухнула. Кабина лифта, висевшая над водой, спасала их от булыжников, падавших сверху, но вокруг было так темно, что она чувствовала лишь холод, слышала шум и вдыхала запах. Смрад древней канализации, которая теперь текла вместе с водами Блэкборна, был невыносим и с каждой минутой становился все хуже.

Вода прибывала. Она уже на пару сантиметров поднялась над уровнем пола в лифте. Салли подползла к голове Ай Линя, стараясь описать ему, что происходит вокруг.

— Свет есть? — спросил он.

— Нет, ни лучика. Вам холодно?

— Да. Сколько человек пытались спуститься сюда?

— Лакей и дворецкий, по-моему. Но лишь они успели показаться в дверном проеме, как все рухнуло, и исчез свет. По-моему, обвалилась вся стена.

— Она должна была остановить поток.

— Наверное, он слишком сильный. Такой дождь…

Что-то упало на крышу лифта, так что он весь затрясся. Салли схватилась за Цадика, чтобы удержать равновесие, и тут услышала ужасный скрип, вместе с которым кабина медленно накренилась. «Кабель!» — подумала Салли, и в этот момент с диким треском лифт осел вниз.

Он опустился всего сантиметров на тридцать, но она потеряла равновесие, к тому же хлынувшая в кабину вода сбила ее с ног. А потом она вскрикнула, увидев, что Ай Линь лежит под водой, а ведь он не может пошевельнуться…

Она ухватила его за плечи и нечеловеческим усилием подняла его голову над водой; Ай Линь кашлял и задыхался. Салли положила его голову себе на колени.

Когда он отдышался, она вытерла его лицо и сказала:

— Я попытаюсь посадить вас. Иначе вы погибнете.

Стараясь не уронить его голову под воду, она встала на колени за его плечами и попыталась подтолкнуть его вперед. Все было против нее: его одежда намокла, пол накренился под таким углом, что ноги Ай Линя были выше головы, а ее собственные руки дрожали от холода и напряжения, так что она еле его удерживала. Салли приподняла его плечи, но голова все время безжизненно свешивалась на бок. Пытаясь удержать ее, она выпустила плечи. Потом сделала еще одну попытку, но толкнула его вперед слишком сильно и почувствовала, как его шея отчаянно дернулась: он не мог дышать. Она сделала перерыв, снова положив его голову себе на колени, обнимая ее нежно, как мать обнимает своего ребенка.

Вода доходила ему до подбородка и, похоже, поднималась.

— Лифт стоит на земле или все еще висит? — спросил Ай Линь.

— Кабель порвался. Наверное, лифт на чем-то стоит, но я не знаю, насколько прочно. Мне придется вас отпустить, чтобы разведать.

— Вода прибывает.

— Моим рукам нужен отдых. Через минуту я опять попробую вас поднять.

Она услышала, как он вздохнул. Цадик лежал совершенно неподвижно; Салли подумала, что он не может даже дрожать.

— В китайской деревушке, где родился мой дед, — заговорил Ай Линь, — воду обычно носили из колодца. Он находился на окраине деревни, надо было немного пройти через бамбуковые заросли. Это был не единственный источник воды, через поселок еще протекал ручей, но вода в нем была непригодна для питья, так как выше по течению стояла бумажная фабрика. Поэтому каждый день люди ходили по тропинке к колодцу, чтобы запастись водой. Однажды в деревню прибежал маленький мальчик, он кричал: «Тигр в колодце!» Сбежалась вся деревня, все с палками, веревками — что под руку попалось. Жители собрались вокруг колодца — действительно, там был тигр. Колодец был широким, а на полпути вниз располагалась небольшая площадка. Тигр провалился, упал на эту площадку и не мог выбраться. Жители не знали, что делать. Пока животное сидело в колодце, оно никому не позволяло брать воду, в ярости срывая могучими лапами ведра с веревок, которые туда опускали. Тигра можно было убить, но тогда он упал бы в воду, начал разлагаться, и она стала бы непригодной для питья. Кроме того, жители не знали, как его убить. И уж конечно, вытащить его оттуда живым не представлялось возможным.

Он замолчал. Салли приподняла его голову чуть повыше.

— И что они сделали? — спросила она.

— Они начали молиться богам, что им еще оставалось? Боги послали дождь — много дождя. Колодец наполнился, и тигр утонул. Тогда его тушу вытащили, и колодец снова был свободен.

— Понятно.

— Сейчас я вспомнил об этой истории.

— И кто из нас тигр?

Ай Линь не ответил.

Салли сидела, дрожа всем телом и думая, хватит ли у нее сил поднять его. Если удастся прислонить Цадика к стене, верхняя часть его туловища окажется над водой. Надо что-то делать.

— Задержите дыхание, — сказала она. — Я попробую еще раз. Ваша голова на секунду скроется под водой, но я попытаюсь приподнять вас.

Он чуть кивнул, вдохнул и снова кивнул. Салли устроилась поудобнее, отпустила его голову, схватила за одежду и потянула вверх. Может быть, действовала выталкивающая сила, но под водой он казался легче; один рывок — и Ай Линь уже был в сидячем положении.

Но тут с ним что-то произошло. Все его громадное тело вздрогнуло, будто его схватили и сжали в огромный кулак, и Ай Линь успел лишь вскрикнуть. Его легкие издали звук, похожий не то на рычание, не то на всхлип, и голова свесилась на плечо.

Салли изо всех сил пыталась удержать его в вертикальном положении, ее сердце бешено колотилось. Она ощупала его лицо. Ее пальцы коснулись открытых глаз, и те не моргнули.

Она с ужасом отдернула руку. Через мгновение успокоилась. Он был мертв… Салли еще раз нашла его лицо и закрыла ему глаза. Потом попыталась аккуратно опустить его в воду, но он выскользнул из ее рук и упал с громким всплеском.

Она стряхнула с рук воду, машинально сжала их в замок и так глубоко вздохнула, что вздох перерос в зевок, который, казалось, будет длиться вечно.

Салли протянула руку, чтобы нащупать стену лифта, и наткнулась на железную решетку, погнутую и исковерканную, но все еще достаточно крепкую, чтобы за нее можно было держаться. Она встала.

Лифт был накренен в сторону ямы, из которой прибывала вода. Под тяжестью камней, сорвавшихся сверху в шахту, трос порвался, но теперь кабина стояла на чем-то твердом; по крайней мере, так казалось, когда Салли попробовала сделать несколько шагов внутри лифта, держась за стену и стараясь не наступить на тело.

В самом мелком месте вода уже доходила ей до колен, а возле двери была почти по пояс. Держась за решетку, Салли вытянула ногу наружу и попыталась нащупать твердую землю, в этот Момент лифт заскрипел и накренился, а сверху за ее спиной опять посыпались камни.

Она замерла. Лифт тоже. «Если он упадет вперед, — подумала Салли, — я окажусь под водой в ловушке».

Осторожно она снова ступила обратно в кабину. Вокруг была одна вода, к тому же теперь кабина была наклонена под еще большим углом.

Салли подумала о центре тяжести. Если перенести его к задней стенке, лифт не будет сдвигаться к яме. Она присела на корточки, оказавшись по грудь в воде, и снова попыталась нащупать за пределами кабины какую-нибудь твердь.

И тут что-то мягкое и тяжелое стало надвигаться на нее сзади…

Это сползало к краю тело Ай Линя.

Салли закричала.

От страха она потеряла равновесие, к тому же ей было не под силу удержать такой вес. Ее рука оторвалась от решетки, Салли упала, и в этот же момент тело Ай Линя смахнуло ее с края кабины, словно муху, повлекло за собой вниз, и они вместе рухнули в яму.

В Ламбете в грязной комнате за конюшнями сидела, жуя хлебную корку, Харриет, а ее спасители жарили на огне селедку. Повозку вместе с лошадью они оставили где-то в Воксхолле. Лайам не хотел бросать их там, но Билл убедил его:

— Перво-наперво надо подумать о девочке. За этим мы все и собрались. Ну хорошо, мы бы выручили пару шиллингов за кобылу, и что? Лошадь мы всегда найдем — их тысячи. А если потеряем ребенка — все, это крышка, понятно?

Поэтому они забрались в одну из нищенских каморок, где обычно ночевали (без всякого разрешения, разумеется), положили Брайди — она все еще не пришла в сознание — на груду мешков в углу, рядом посадили Харриет, дали ей кусок хлеба, который нашелся у кого-то в кармане, и принялись жарить селедку, спрятанную здесь три дня назад.

Сейчас их заботили две вещи. Первое — надо было найти для Харриет более безопасное место, чем эта дыра, и второе — Брайди. Она уже слишком долго была без сознания, а ведь девчонка крепкая. Скоро придется звать кого-нибудь на помощь. Может, уже следовало позвать. Может, она умрет.

Харриет смирно сидела рядом и наблюдала за происходящим с неподдельным интересом. Девушка спала, а парни готовили завтрак. От мешков приятно пахло лошадью, как в конюшне. А запах еды был похож на тот, что иногда источали завтраки миссис Перкинс.

Вдруг она заметила, что девушка открыла глаза и смотрит на нее. Она проснулась. Харриет вежливо протянула ей свою корочку. Девушка ее не взяла, но улыбка медленно расползлась на ее лице, и она протянула руку, чтобы погладить Харриет по голове.

— Брайди очнулась! — воскликнул кто-то. Все тут же окружили ее.

— Черт, Брайди, ну ты нас и напугала, — сказал Лайам. — Мы уж было подумали, что ты сыграла в ящик.

— Черта с два, — ответила Брайди.

— Чёта с два, — согласилась Харриет. Ей нравилась эта девушка. Особенно то, как она говорила: низким, хрипловатым голосом, словно большая кошка. Она попробовала еще раз: — Черта с два.

— Правильно, черта с два, подружка. Тише, что это?

Раздались вопли и громкий стук в дверь, за которой они скрывались.

— Убирайтесь! Проваливайте отсюда, чертовы паразиты! А то собаку спущу!

Голос сопровождало ужасное рычание. Вся компания быстро собрала недожаренную селедку, ребята помогли Брайди встать, кто-то взял Харриет на руки, и Лайам открыл дверь.

— Хорошо, мистер, — сказал он, — мы уходим. Только попридержите собаку.

— Пошевеливайтесь, — заворчал мужчина. Они спустились по лестнице и через конюшни вышли навстречу восходящему солнцу. Брайди пошатывало, Лайам жевал селедку.

Владелец конюшен, прищурившись, смотрел им вслед. Это у них там ребенок? Да, ребенок.

— Эй! — позвал он, отправляясь вслед за ними, но ребята услышали его, увидали собаку и смылись.

«Экая досада!» — сокрушался он. Он слышал о похищении ребенка, а человеком он был порядочным. Какая-нибудь бедная женщина проснется сегодня и не обнаружит в постельке свою малышку. Этого не должно случиться. Мужчина запер ворота и вместе с собакой отправился на поиски полицейского.

Поэтому, когда спустя две минуты пришли Кон и Тони, уже полакомившиеся селедкой, в доме они никого не нашли.

— Слушай, я уже без задних ног, — сказал Тони, когда они вскарабкались по лестнице. — Мне надо немного поспать. А потом найдем их.

— Мы обещали, — ответил Кон. — И должны позвонить.

— Когда мы найдем ее, она будет в безопасности, а найдем мы ее довольно скоро. А сейчас мне надо покемарить.

— Слушай, они уже были здесь! Смотри! Огонь все еще…

За их спинами раздалось рычание собаки. Они переглянулись.

— Кто-то из них все еще здесь! — сказал мужской голос.

— Ладно-ладно, успокойтесь, — послышался другой, официальный, голос полицейского. — Спускайтесь, или мне придется самому подняться, а вам, готов поспорить, это не понравится. Я не потерплю, чтобы в моем районе похищали детей. Вы попались, понятно? Попались.

Уже несколько дней Сара-Джейн Рассел приходила к Фруктовому дому и стояла за оградой. Пэрриш заплатил ей, как и Элли, и миссис Перкинс, и сказал, чтобы она искала себе другую работу, так как место няни здесь уже занято.

Никто не знал, где находится мисс Локхарт, никто не знал, что с Харриет, никто ничем не мог помочь. Сара-Джейн не знала, что делать. Элли осталась в городе, а миссис Перкинс уехала к двоюродной сестре в Рединг. Сара-Джейн жила у замужней сестры, но там было не так много места…

И закона, который запрещал бы ей стоять у ворот, не было. Она наблюдала, как из дома вывозят все имущество мисс Локхарт. Смотрела, как привозят какие-то вещи. Как появляются новые слуги, меняют занавески, замки, перекрашивают стены в отвратительный красный цвет. Сара-Джейн несколько дней стояла там, наблюдая, подмечая, плача.

Наконец Пэрриш заметил ее и послал за полицейским, чтобы тот велел ей уйти. Она знала полицейского, он был кузеном жены брата Элли. Им обоим было очень неловко. Ей пришлось уйти, но она вернулась позже и спряталась в кустах.

Сара-Джейн не знала, что предпринять. Но кто-то должен оставаться здесь. Кто-то должен следить за домом. В голове у нее созрело решение: когда сюда привезут Харриет (а она не сомневалась, что привезут; похоже, они вообще могли сделать все, что только пожелают), она похитит ее и пустится в бега. Однако девушка знала, что, вполне вероятно, у нее не хватит духа сделать это. Она была не очень-то смелой. Такие вещи происходили лишь в рассказах Джима. О, если бы они вообще никуда не уезжали…

В то утро она пришла к дому и почувствовала какую-то перемену. Из трубы шел дым, а во дворе стояла повозка. По гостиной сновали слуги.

Сара-Джейн спряталась за кустами возле ворот и наблюдала. Наконец из дома вышел Пэрриш.

Он стоял в дверях, потягиваясь, зевая и почесываясь. Он вел себя так, будто этот дом принадлежит ему и на всех ему плевать. Ей захотелось швырнуть в него что-нибудь. Захотелось побежать туда и напасть на него, наорать, избить. Она даже нащупала на земле камень, но тут из двери вышла женщина в переднике и что-то сказала Пэрришу. Он кивнул и пошел обратно в дом.

Это значит, Харриет там? Они все-таки нашли ее?

Сара-Джейн почувствовала, как слезы наворачиваются на глаза. Все это происходило в Англии, и закон способствовал этому злодейству… Она сглотнула и закрыла лицо руками. Это было уже слишком.

— Сара-Джейн?

Ее сердце подпрыгнуло, оказавшись чуть ли не в горле, и она обернулась. Рот открылся, внезапно закружилась голова, и она оперлась о стену, чтобы не упасть.

На дороге, с рюкзаком через плечо и соломенной шляпой на голове, стоял стройный молодой человек с выцветшими волосами, загорелым лицом и ясными зелеными глазами.

— Какого черта здесь происходит? — спросил он.

— Джим! О, Джим…

Она бросилась к нему и обняла, трясясь, смеясь и плача. Еще никогда в жизни Джим не был так удивлен.