23 Лесев Игорь

Глава 53

ДРУГОЙ МАКС

21 апреля. Пятница

– Ты Максим? – из только что выехавшего из-за поворота милицейского «уазика» высунулась голова старшего лейтенанта.

– Д-да, – я хотел сказать «нет», но от страха сказал наоборот.

– Не волнуйся, с мамкой все в порядке. Не знаешь, кто это мог быть?

– П-понятия не имею, – меня все еще трясло, я вообще с трудом соображал, что происходит.

– Ладно, давай к нам в машину, нужно будет твои показания записать в райотделе. Мать в курсе.

Только сейчас я стал соображать, о каких показаниях идет речь. Я находился недалеко от дома Федченко, и милиция была уже в курсе домашнего погрома. Пока я возвращался от дома главреда, я совсем уже забыл, что умудрился натворить, и теперь, по собственной глупости попался милиции.

– Может, давайте уже завтра утром? Мать надо успокоить.

– Макс, давай садись. Твоя мать будет спокойна, когда мы поймаем этих выродков, – старлей широко открыл заднюю дверь «уазика», тем самым показывая, что препираться бесполезно.

В этот момент из салона раздалось шипение рации:

– Патрульна висим, вы дэ?

– На Гайронской, проникновение в дом, – недовольным голосом ответил старлей в микрофон.

– Завэршуйтэ. В мисци бачылы Лескова биля библиотэци. Потрибно тэрминово продывытысь парк и район чэтвэртои школы.

– Понял. Выезжаем, – старлей отключил рацию. – Ладно, Макс, завтра к девяти утра подходи к райотделу. Сейчас некогда.

– Обязательно. Удачного поиска, – я улыбнулся старшему лейтенанту и, хлопнув Аделаиду по голове, повернул к дому Федченко, а патруль поехал в сторону парка искать меня.

Удивительная все-таки милиция в городе Г.! Она что, рассчитывает найти меня бродящего по парку с табличкой «Лесков» на шее?

Но теперь возникали очередные трудности. Второй раз пересидеть в летней кухне Федченко не удастся. Меня уже видела милиция в этом районе, и очень скоро этот же лейтенант вспомнит мое лицо, увидев мою фотографию. Здесь меня уже видела соседка, только по стечению обстоятельств решившая, что я сын Федченко. И, самое главное, похоже, Макс действительно в Г. и попадаться ему на глаза в его же форме будет явным перебором.

Тем временем я не спеша приковылял к самому дому Федченко и остановился возле их забора. В принципе, мне нужна только лопата, которую я видел как раз в летней кухне. А до темноты можно будет провести время неподалеку от кладбища, не мозоля больше никому глаза. Оставалось только решить, как незаметно взять лопату. Открыв калитку, я как можно тише проковылял к летней кухне, но, не успел я дойти до нее, как меня остановил разговор двух женщин, сидящих на скамейке перед домом. Я остановился за углом, в нескольких метрах от говорящих. В одном из голосов я узнал подавленный голос Фед-ченко, второй мне был не знаком, скорее всего, это была ее подружка или соседка.

– Он приехал совсем другим, как будто и не он вовсе, я просто не знаю, что делать.

– Успокойся, Наташа. Это все же военное училище, там все люди меняются.

– Да что меняются? На пятом курсе уже, не мальчик ведь. Здесь другое. Он как будто и не он, совсем другой человек, не мой сын, понимаешь?

– Не говори глупостей. Может, у него что-то случилось? Ты спроси. Может, он влюбился? Или проблемы какие.

– Думаешь, я не спрашивала? – тут Федченко стала плакать. – Спрашивала. Но он заладил только об этом Вите Лескове. Я понимаю, если бы он с ним дружил, но он его знает только потому, что Саша его друг. Зачем ему этот Лесков сдался?

– Говорят, – собеседница Федченко перешла на шепот, – что Лесков поубивал кучу народу в Столице, и мать свою в придачу.

– Да чушь все это! Я знала Витю, домашний мальчик всегда был. Сашке своему постоянно говорила, чтобы с Лесковым больше времени проводил, а не со своими дружками-собутыльниками да наркоманами.

– Ну, для тебя чушь, а люди в городе всякое говорят. По телевизору даже о нем пердавали, его фотографии по Г. висят. Знаешь ли, за одни только слухи милиция людей не ищет. И то, что твой Максим интересуется Лесковым, совсем не удивительно.

– Клава, да он только о нем и говорит! Вчера приехал какой-то чужой, хотя мне говорили, что его в городе еще в среду видели. Я его встретила случайно возле подъезда Лескова, так он меня даже не узнал. Я ему: «Максим, сынок», – а он стоит и смотрит, как будто я ненормальная и к прохожему кидаюсь. Еле его забрала оттуда. Пришли к маме, а он не ест ничего, говорит, что не голоден. Так за все время к пище и не прикоснулся. Спрашивает про этого чертова Лескова, я ему говорю, что ничего не знаю, дескать, у Саши спроси, так он меня спрашивает, где Саша. Представляешь? – Федченко снова стала всхлипывать. – Спрашивает меня, где его родной брат.

– Ну мало ли… Всякое может быть.

– Клава, да он не знает даже номера мобильного Саши! Они ведь созваниваются чуть ли не каждый день! Сюда его вела, он на поворотах сбивался. Если бы не знала каждой его родинки, подумала бы, что это не мой Максим, поверь! А сегодня днем подслушала его разговор. С кем-то о библиотеке говорил и газетах.

– Ну это же хорошо!

– Он у меня всю жизнь читать не любит, а в библиотеку, даже когда в школе учился, не ходил. Как только он ушел из дому, я набрала последний номер, по которому он говорил. Не знаю, зачем это сделала, материнское чувство подсказало, что что-то не так. И ты знаешь, на том конце трубку подняла женщина и спросила: «Димочка, что-то еще?» Я тут же положила трубку, но голос этой женщины мне показался знакомым. Я полдня проходила, вспоминая, где я его могла слышать, и вспомнила. То была Таня Обухова.

– Танька Обухова? Она ведь уехала из Г. после смерти сына. Куда-то под Столицу. Я слышала, что от смерти сына она совсем свихнулась, оккультизмом занялась, с людьми страшными связалась.

– Ну не знаю, с кем она там связалась, но мне не понятно, почему мой Максим звонил ей. Все это.

Их диалог был прерван самым бесцеремонным образом щенком, который выспался и, решив вылезти из будки, увидел меня и с озорным лаем бросился к моим ногам.

– Кто здесь? Максим, это ты?

Я услышал скрип скамейки. Федченко направлялась к углу дома, за которым стоял я. Убежать куда-то даже со здоровой ногой у меня времени уже не было. Что ей сказать? Придумать за пару секунд, что сказать женщине, находясь в розыске по подозрению в серии убийств, да к тому же одетым в форму ее сына, было весьма сложно. Я зажмурился и приготовился к крику и, быть может, обмороку. Через две секунды крики я действительно услышал, но они раздались одновременно с оглушительным лаем Аделаиды. Умная собака выпрыгнула прямо перед Федченко и не пускала ее за угол дома, за которым притаился я. Огромная собака испугала не только Федченко, но и ее собеседницу.

Щенок, из-за которого все и началось, резво спрятался в будке, откуда раздавалось его испуганное повизгивание, а я тем временем стал обходить дом по периметру и остановился уже на противоположной его стороне. Аделаида, как только я скрылся, перестала лаять и куда-то убежала, до смерти перепугав двух женщин. Некоторые мои знакомые глупее этой собаки.

– Чья это собака?

– Не знаю, первый раз ее вижу. Огромная какая! Тетки еще какое-то время обсуждали «дикого пса» и коммунальные службы, которые должны «отстреливать бешеных собак», а затем перешли к теме сегодняшнего утра.

– А что милиция говорит?

– Говорят, что взлом. Скорее всего, малолетки какие-то, так как профессионалы так не проникают в дома. Самое удивительное, что ничего ценного не пропало. Пожрали на кухне и устроили кавардак в комнате детей. Может, там деньги искали, черт их поймешь.

– Здесь будешь сегодня ночевать?

– Ты что? Одна? Нет, конечно, к маме пойду.

– Почему одна? А Максим?

– Знаешь, Клава, – Федченко сделала паузу, – я почему-то боюсь с ним оставаться наедине.

У меня дико заныла нога, а еще через несколько секунд тетки попрощались и соседка (собеседницей оказалась та самая соседка, которую я видел перед проникновением в дом Федченко) пошла к себе, а тетя Наташа скрылась в доме.

Я сел на холодный цемент и, вытянув ноги (так боль чуть ослабла), стал размышлять. Во-первых, я получил важную информацию. Димка Обухов теперь в теле Макса Федченко. Во-вторых, ночевать здесь сама Федченко не намерена и дом или, по крайней мере, летняя кухня снова в моем распоряжении. Другое дело, что пользоваться этим совершенно нецелесообразно, так как в любую минуту сюда могут нагрянуть гулу. Ну, в общем, пока так.

В этот момент зазвонил мой мобильный. Я посмотрел на экран телефона: «Номер не определен». Может, милиция разыскивает?

– Да.

– Э-э-э. Витя? – на том конце явно не ожидали, что я отвечу.

– Да. Кто это?

– Макс. Максим Федченко, брат Сани. Помнишь такого?

– Конечно, Макс. Рад тебя слышать, – я говорил тихо, все-таки в доме была Федченко. – Как твоя учеба?

– Э-э-э… Нормально. А ты где?

– А я сейчас в городе. А ты где?

– И я тоже. Давай встретимся.

– Отличное предложение, Макс. У меня сейчас столько проблем, хоть кому-то о них расскажу.

– Может, прямо сейчас встретимся? Я тебе все проблемы помогу решить.

– Нет, Макс, прямо сейчас не получится. Мне нельзя показываться днем на улице, давай ближе к полночи.

– Э-э-э… Хорошо. А где?

– Где? – я задумался, встречу необходимо было назначить как можно дальше от кладбища, чтобы эти твари подольше держались от меня на расстоянии. – Давай возле «Блудного сына».

– Э-э-э… Это возле…

– Это возле автовокзала, кабак такой. В полночь там. Может, я немного опоздаю, но ты меня обязательно жди.

– Договорились. А может, все-таки раньше? Я могу подойти, куда ты скажешь.

– Нет, Макс, раньше у меня не получается. В полночь возле «Блудного сына».

– Как скажешь, парниша. Ну, тогда до встречи?

– До встречи, Макс, – и я отключил телефон. Парниша, блядь! Обухова даже могила не исправляет.

Через час я сидел на обочине дороги за мостом. Из летней кухни Федченко я украл лопату, фонарь и маленький пластмассовый будильник. Он показывал 22.13.

В полукилометре от меня начиналось кладбище городка Г. От одной только мысли, что мне предстояло ночью идти на кладбище, бросало в дрожь. О том, что мне нужно будет там раскапывать могилу, я просто старался не думать. А кто-то сейчас купается в теплом море. Кто-то веселится в дискоклубе. Кто-то смотрит кино. Я прижался к Аделаиде поближе. Зато я не один.

Глава 54

ЗЕМЛЕКОП

22 апреля. Суббота. Ночь

А что, собственно, за праздник такой, Пасха? Я медленно шел по шоссе ведущему к кладбищу, опираясь на лопату, как на посох.

Полчаса назад у меня произошел небольшой эксцесс – Аделаида напрочь отказывалась идти со мной на могилы. Для меня это оказалось неприятным сюрпризом, я уже успел привыкнуть к собаке, и ее присутствие вселяло в меня толику уверенности. Теперь же мне с трудом удавалось упрашивать собаку идти за собой. Через каждые двадцать метров я останавливался и поворачивался к Аделаиде, которая все больше отставала. Мне приходилось со всевозможными ухищрениями (в основном используя слово «лапа» и цюп-цюп-цюп) подзывать собаку к себе. При этом, чем ближе мы приближались к кладбищу, тем сложнее было увлекать собаку за собой. Аделаида, понурившись, нехотя шла за мной, но было видно, что долго подобный героизм с ее стороны не продлится. Постепенно я стал морально готовиться к тому, что кладбище мне придется посетить одному. Чтобы как-то развеяться, я стал думать о воскресном дне.

Так что я все-таки знаю о Пасхе. В первую очередь в голову приходили крашеные яйца и собственно сама пасха. Так, а что еще? На Пасху воскрес Иисус Христос. Хорошо, еще что я знаю об этом празднике? Но тут же выяснилось, что на этом мои знания о Пасхе исчерпываются. В любом случае ключевым понятием в этом празднике является факт воскрешения. С 9 апреля мне попадаются знаки, непосредственно указывающие на 23 апреля, то есть день Пасхи. Но непонятно следующее – время «Ч» считать следует с 23 или до 23 апреля? Это весьма принципиально. Или у меня в запасе остается двое суток, или все-таки менее чем через час пойдет отсчет последних двадцати четырех часов?

Дорога пошла вверх, и с левой ее стороны стал круто подниматься холм. Начиналось кладбище. Целесообразнее было бы пойти по тропинке вдоль кладбищенского забора, чтобы не попасться на глаза редко проезжающим машинам (у меня все же лопата в руке была, а не пакет с макаронами), но я продолжил идти по шоссе, чтобы зайти на кладбище в центральные ворот.

При виде первых могил Аделаида стала скулить и идти за мною еще медленней. Впрочем, я ее понимал. Кто я ей такой? Хозяин? Я эту собаку еще ни разу в жизни не покормил, а она уже успела спасти мне жизнь. Обижаться на нее у меня не было никаких оснований.

В этот момент зазвонил мобильный телефон, Аделаида взвизгнула и побежала обратно к мосту, оставив меня одного.

Достав телефон, и даже не посмотрев на номер, раздраженным голосом я проговорил:

– Да.

– Алло, я, наверное, ошибся, – в трубке я услышал мужской голос, манерой разговора смахивающий на педераста.

– Мне тоже так кажется.

– Вы не Игорь?

– Мы же решили, что вы ошиблись номером.

– Да, я уже забыл. Значит, вы не Игорь. А жаль, я бы с ним поговорил.

– Конечно, поговорили бы, чем еще заниматься, как не с Игорями в полночь говорить? – я бурчал, но где-то в глубине был даже доволен, что говорю с кем-то живым, наблюдая за все разрастающимся кладбищем слева на холме.

– О, вы иронизируете! Очень похвально! Я, наверное, вас разбудил?

– Ну что вы, какое «разбудил»? Я иду с лопатой на кладбище раскапывать могилу. Так что совсем не разбудили.

– Ой, молодой человек! Мне решительно нравится ваше чувство юмора. Вы занимательный собеседник.

– Не думаю, впрочем, это на любителя. А зачем вам Игорь нужен?

– Это мой сын. Он меня стесняется и почти никогда мне не звонит. А я очень часто по нему скучаю. Видимо, я был плохим отцом.

– Не знаю. Я со своим папой тоже не общаюсь. Тут два варианта, или вы плохой отец, или ваш сын говно.

– Наверное, все же первое. Но в канун такого большого праздника очень хотелось бы услышать его голос.

– Большой праздник – это Пасха?

– Да, именно. Или у вас в ближайшее время намечается еще какой-то большой праздник?

– Да нет, тут до Пасхи бы дотянуть. А вы много знаете об этом празднике?

– Много ли я знаю? Я имею приход в Черниговской области.

– Вы поп?

– Да, я священник. Если вам интересно, я могу немного рассказать о Пасхе.

– Да, мне интересно!

Я остановился на обочине дороги. На противоположной стороне, чуть в отдалении, стояли главные ворота кладбища. Перед походом на кладбище я решил послушать священника.

– Пасха – главный праздник всех православных христиан. Этот праздник восходит еще к временам Ветхого Завета. В день Пасхи все христиане освобождают себя от всех мирских занятий и трудов, особо почетно помогать в этот день бедным людям. Само слово «Пасха» имеет греческое происхождение, оно обозначает «избавление». Наш Спаситель Иисус Христос избавил все человечество от рабства дьявола и даровал нам жизнь. Незадолго до полуночи во всех храмах поются песнопения, обычно это слова катавасии девятой песни «Возстану бо и прославлюся», а затем Пасхальная утренняя «Веселие о Воскресении Господа нашего из мертвых».

– Так он умер?

– Кто?

– Ну господь, бля, извините, бог, Христос, он умер тогда?

– Он воскресе из мертвых.

– Ну, это понятно. Но сначала ведь он умер.

– Он воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав.

Это он так изощренно издевается?

– Ладно, бог с ним, с Христом. А как следует себя вести на кладбище?

– На кладбище нужно только почитать усопших, нельзя на нем есть, нельзя сквернословить, но прежде чем идти на кладбище, необходимо посетить храм.

Я его перебил:

– Ну а если без храма, вот так, с кондачка. Может, какие молитвы следует возле памятника прочесть?

– Покойник не нуждается в памятнике – это все скверна, берущая начало в язычества.

– Понятно. А вы верите в оживление мертвых?

– Мертвые вечно покоятся в своем царстве и не могут вернуться в мир живых.

– Но этого, как его, Лазаря, Иисус ведь оживил.

– На то была воля Божья.

– Значит, если мертвец оживет, это будет только по воле божьей?

– В тебе, сын Божий, говорит сейчас диавол. Изгони его, да воскреснет Бог, и расточатся врази Его. И да бежат от лица Его невидящий Его яко исчезает дым…

– Вы знаете, – я перебил его, – мне очень даже понятно, почему ваш сын вам не звонит. От вас свихнуться можно. Всего хорошего, – и я прервал связь.

Идиотина, блядь! Задаешь ему вопрос, а он херню ненужную мелет. Суки!

– Все суки! – проорал я в сторону кладбища.

После разговора со священником во мне, непонятно откуда, появилась злость. Снова разболелась нога, а после упоминания попа о том, что «нельзя на кладбище есть», меня особенно сильно потянуло к еде. Да и вообще уже все надоело – постоянно убегать от всех подряд, спать где попало, есть непонятно что, делать то, чего не хочется. Например, выкапывать ночью труп. И для чего? Чтобы полить его какой-то дрянью и… Я вспомнил слова сестры Анилегны о том, что, помимо крови мне необходимо будет «окропить тело покойницы своим семенем». Вообще об этом нужно было раньше подумать. Как я теперь это себе представляю? Выкопать тело и подрочить на него? Это уже даже не тюрьмой, а психлечебницей попахивает. Ладно, нужно поменьше заморачиваться этим. Я перешел дорогу и направился к кладбищенским воротам.

Ворота были закрыты, а калитка открылась с таким чудовищным скрипом, что мой наигранный скепсис тут же улетучился и вернулся дежурный страх. Поднялся ветер, от которого с особо мерзким треском шумели кроны деревьев. Фонарь включать я не стал, не столько боясь привлечь внимание сторожа, сколько опасаясь быть обнаруженным кем-то другим. Под кем-то другим я подразумевал в первую очередь гулу, во вторую – милицию. Другие категории людей и нелюдей по кладбищам ночью обычно не шляются.

Пройдя центральную аллею и две плиты, на которые кладут гроб и крышку от него, я свернул вправо и пошел вдоль забора, вспоминая, где именно находится экс-тело Анилегны. Шли мы утром со сторожем довольно долго, но могила находится возле самого забора, так что я не пропущу. Деревянный крест и один венок – отличный ориентир.

На небе хоть и было полно звезд, но ночь выдалась очень темной, поэтому приходилось идти медленно, приглядываясь к каждой могиле вдоль забора. Фонарь я по-прежнему боялся включать, предпочитая спотыкаться на каждой кочке, чем стать видимым издалека. За собой я заметил склонность все время пялиться на звезды, вместо того чтобы высматривать нужную могилу. На фоне зловещих надгробий небо в эти минуты было прекрасней любой самой красивой девушки планеты. А вот интересно, как люди становятся кладбищенскими сторожами?

Я вспомнил историю, как прошлым летом наша контора проводила летние сборы агитаторов в одном из бывших пионерских лагерей, и в одну из ночей было мое дежурство. Мне нужно было всего лишь по периметру обойти с фонарем четыре корпуса, и я не смог этого сделать, так как мне все время мерещилось, что какое-то чудовище обязательно выскочит на меня из лесу. В результате я проспал в своей комнате до утра, заранее заведя будильник на полчаса раньше подъема (правда, все равно проспал). Ну а какими нужно обладать нервами сторожам, чтобы обходить каждую ночь кладбище?

В это время по дороге проехала иномарка с громко включенной веселой музыкой и не менее веселым женским смехом. Машина и гремящее из нее веселье быстро удалились, оставив меня наедине с ветром и глупыми мыслями о кладбищенских сторожах. От этого стало еще страшнее. Мимо меня пронеслась не просто машина, мимо проехала целая жизнь – беспечная, красивая, с будущим, которого у меня не было. Как же мне сейчас захотелось оказаться там! Хоть на чуть-чуть, хоть на пару часов! Поболтать ни о чем, пофлиртовать с девчонками, послушать пошлые анекдоты, порассказывать занимательные истории… Да уж, историй занимательных у меня теперь до черта.

Я продолжил шествие и тут же наткнулся на ту самую могилу, которую мне показал сторож, – с деревянным крестом и одиноким венком. Так, теперь отсюда совсем рядом. Только сейчас я включил фонарь и стал медленно идти по тропинке вдоль забора. Вот здесь! Я пришел к тому самому месту, которое мне указал сегодня утром сторож – под моими ногами была рыхлая ложбинка. Здесь должно лежать последнее тело Анилегны.

Я замер, выключил фонарь и стал озираться по сторонам. Кругом стояла тишина, какая может быть только ночью на кладбище. По крайней мере, во всем этом есть две хорошие вещи. Во-первых, формально раскапывать я буду не могилу, а тропинку на кладбище. А во-вторых, Соня мне исколола не правую, а левую ногу, так что копать будет не так больно. С этими мыслями я воткнул лопату в мокрую землю. Лопата входила в землю легко, тяжелее было доставать ее обратно полной. Через несколько минут я сообразил, что труп закапывают в землю не вертикально, и стал копать в ширину. Главное было не пропустить саму могилу, так как никаких четких ориентиров, кроме рыхлости самой земли, на тропинке больше не было. Правда, не стоит отбрасывать версию о том, что сторож мог быть просто искрометным любителем пошутить, и никакого здесь тела нет. От этой мысли во мне снова, как и после разговора с черниговским священником, пробудилась злость, и, попадись мне сейчас на глаза этот сторож, я бы с большой радостью закопал его в вырытой мною яме.

Минут через десять я сделал первую передышку, ужасно разнылась нога. Выкопал я уже немало, но если учесть, что могилы выкапывают обычно на два метра глубиной, то земляных работ мне предстояло еще до чертиков. Но как только я после отдыха копнул первый раз, то почувствовал, что лопата наткнулась на что-то очень мягкое и шелестящее. У меня учащенно забилось сердце. Это не гроб. Я еще несколько раз копнул лопатой и снова стал натыкаться на нечто мягкое. Расчистив лопатой верхний слой земли, я, как девчонка, тут же пришел в ужас и, вскрикнув, выпрыгнул из могилы – все это время я стоял на трупе, завернутом в полиэтилен. Природу своего страха логически мне объяснить было сложно. Я пришел на кладбище, чтобы выкопать труп и, наконец обнаружив его в могиле, тут же этого испугался. Глупо. Хотя еще глупее было ожидать, что я наткнусь на гроб. Тело здесь хоронили нелегально, поэтому то, что оно завернуто в полиэтилен да еще и закопано всего на полметра – вполне логично.

Я включил фонарь и направил луч света в яму. Тело несколько раз было обмотано клеенкой и перевязано бечевкой. При этом труп был закопан параллельно забору и дороге и направлен ногами в сторону Г. Только теперь я сообразил, что у меня с собою нет ни ножа, ни ножниц, чтобы разрезать веревку и клеенку. Сначала я попытался это сделать лопатой, но ничего не выходило. Я спустился в могилу, оставив включенный фонарь сверху, и уже внизу с помощью рук и все той же лопаты смог разрезать бечевку. Полиэтилен поддался уже легче, я стал его рвать руками и, когда уже сорвал последний слой и добрался до тела, тут же отпрянул. В лицо мне ударил тяжелый смрад разлагающегося тела, а фонарь выхватил десятки белых личинок, пожирающих труп. Одну из них я увидел на своем пальце, от чего меня тут же вырвало на труп. Я вылез из ямы, и меня еще раз вырвало, на этот раз на чью-то могильную изгородь. Отсидевшись на корточках несколько минут, я постепенно стал приходить в себя. Спокойно, самое сложное я уже сделал. Я приперся на кладбище и откопал труп. Осталась какая-то мелочь, и все, можно сваливать.

Поднявшись, я на дрожащих ногах вернулся к могиле и посветил фонарем вниз. Смрад еще больше усилился, а в дыре в области живота трупа, где я успел вскрыть полиэтилен, личинок стало еще больше. Не то чтобы я большой специалист по разложению трупов, но мне показалось, что так быстро они не должны гнить. Я опустил лопату в яму и прорезал ею целлофан на трупе до самой головы. Вонь усилилась еще больше, а белые личинки буквально заполонили все тело. Из-за них еле угадывалось лицо умершей. Счистив лопатой как можно больше личинок с лица трупа, я направил на него фонарь. Да, она.

Я отошел в сторону и выложил из кармана флакон с кровью Алисы и диктофон с записанным стихотворением. Итак, все очень просто, кровь – сперма – стихотворение. И все, Анилегна сдохнет, если не поймает меня в ближайшие сутки. Так, а что со спермой делать? А ничего – дрочить, если я жить хочу. И хватит сопли жевать, все мужики занимаются онанизмом. Не все, конечно, на кладбище, ну да ничего страшного, форс-мажор. Я открыл флакончик с кровью Алисы и, нагнувшись над могилой, вылил его полностью на голову и живот трупа. Затем вытер о бушлат руки и, сделав пару шагов назад, расстегнул ширинку и стал массировать член. Но он так скукожился, что я его даже не сразу нашел, а когда нашел, желания у него (как, собственно, и у меня) никакого не наблюдалось. Мне все время мерещилось, что сейчас из могилы поднимется труп, от чего мысли о сексе сразу улетучивались, не успев превратиться во что-то путное. Тогда я повернулся к могиле спиной, но от этого стало еще страшнее, и мне пришлось занять предыдущую позицию. Я стал вспоминать по очереди всех своих бывших девушек, секретаршу на работе, парикмахершу с огромными сиськами из Г., но как только вспомнил о большой груди, передо мною тут же появился образ расчлененной Беспечной обезьянки, у которой тоже была большая грудь. Прошло уже минут пять, а член даже не напрягся. Любой сексуальный образ тут же прерывался какой-то гадостью. К тому же, как назло, мне стала мерещиться губастая голова моего депутата С. Я пытался переключиться на какую-то очередную девушку, но С. появлялся снова и снова. Неожиданно я заметил, что член мой слегка напрягся. Сука, я не педик! Теперь в голове возникла моя мама, идущая в школу, от чего член еще больше возбудился, и тут же в голове раздался голос моей бывшей ученицы Юли из 6 «Б» класса: «Виктор Николаевич, вы самый любимый мой учитель». Живот обдало теплом, я посмотрел вниз и увидел на своих руках сперму. Подбежав к могиле, я стал стряхивать сперму на труп, а в голове в это время крутился вопрос, на кого все-таки я кончил? Гомо, инцест и педофилия – хороший набор. Здоровые люди проходят мимо.

Осталось стихотворение. Включив диктофон и став у изголовья трупа, я начал повторять вслух за голосом Алисы:

После повторенной мною последней строчки: «Лишь я надежда для тебя», – в районе моста раздался страшный утробный крик. Это закричала Анилегна. Не было никаких сомнений – она спешила на кладбище. Я посветил фонариком в могилу. Труп каким-то непостижимым образом свернулся калачиком, как будто скинул с себя невидимую тяжесть зла. Теперь зло спешило ко мне. У меня оставались последние сутки.

Глава 55

МОЛОДАЯ ЖАТВА

22 апреля. Суббота

Теперь все. Теперь все. Теперь все. Из последних сил я ковылял среди надгробий в глубь кладбища. Боль в ноге становилась просто невыносимой, у меня даже мелькнула мысль, не началась ли гангрена. Но сейчас я бы отдал ногу, лишь бы дожить до Пасхи. Могилы, надгробия, памятники, ограждения – всему этому не было конца. Я постоянно натыкался в темноте на эти чертовы металлические ограды и уже успел их возненавидеть почти так же, как и самих гулу. Но включить фонарь сейчас было смерти подобно, поэтому я продолжал терпеть и ковылять непонятно куда.

Наконец я не выдержал и просто остановился. Кругом виднелись очертания могильных плит – я даже не вышел еще с кладбища. Сердце ужасно билось, у меня было нехорошее предчувствие, что на этот раз все закончится плохо. Бежать я все равно не мог, поэтому я стал искать место где бы спрятаться. Мерзкие ограждения лишь на первый взгляд казались надежным укрытием, на самом деле они были выстроены строго в линию и образовывали своеобразные кладбищенские улицы, иногда прерываемые убогими кустами и голыми деревьями.

Я в очередной раз свернул и вышел на серию свежих могил, по крайней мере, еще относительно высоких и без ограждений. Опустившись возле одной из них, я прислушался. Кругом была тишина. Вдруг я услышал вдали еле слышный треск, затем еще, чуть ближе. И еще один, но уже в другой стороне. А еще через секунду я увидел вдалеке луч света, который через мгновение разделился на несколько частей. Меня охватила дрожь – они прочесывали все кладбище!

Прежде чем я сообразил, что делаю, мои руки стали работать с лопатой. Я скидывал землю со свежего надгробия на себя, таким образом полностью закапываясь в могилу. Через минуту лучи стали видны совсем близко, я насчитал их, по крайней мере, пять. У меня оставалось совсем мало времени. Самая большая проблема была в том, как спрятать в землю голову. Закопав тело, я рядом прикопал и лопату, а на голову натянул бушлат и стал его присыпать руками. Когда дышать стало совсем тяжело, я повернул голову набок и, оставив лишь маленькую щелку для носа, последний раз насыпал на себя землю и замер.

Через несколько минут раздался слабый треск веток. Лучей света я не видел, но чувствовал, что кто-то находится совсем рядом. Быть может, я окончательно спятил, но мне почудились детские голоса! Они напевали какую-то дурацкую считалочку.

Детские голоса вразнобой по несколько раз распевали эту считалочку, от чего мне стало совсем дурно. Я начал проваливаться в забытье. Последнее, что я услышал, был голос Анилегны/Алисы, прозвучавший совсем рядом:

– Ищите, деточки, ищите, мертвенькие.

– Зачем ты меня ищешь?

– Как зачем, я ведь тебя люблю.

– Меня нельзя любить.

– Но ты ведь моя мама!