Одноклассницы на миллион $ Жукова-Гладкова Мария

Глава 17

Год 1995-й. Вторник—четверг,

28–30 марта

Маша очень мило провела вечер с Картушем. Они были в «Конюшенном Дворе» – баре, ресторане и ночном клубе, именуемом в народе просто «Конюшней». Оригинальный интерьер, затемненный зал, к свету в котором надо привыкнуть, немногочисленная стильная публика… Ты заходишь с улицы и видишь перед собой макет лошади, сено, проходишь вперед и садишься на одну из скамеек, на спинку которой накинута шкура. Коровьи и свиные головы украшают стены, в середине на первом этаже – стойка бара. Есть и второй этаж, но Маша с Картушем обычно останавливались на первом. Как говаривал Владимир Вениаминович, лучше никогда не подниматься в баре на второй этаж, если можно расположиться на первом, – вдруг потом будет трудно спуститься или по пути шею свернешь.

Они выпили джина с тоником, поужинали не торопясь. Маша с беспокойством расспрашивала папу Вову о его делах, гладила по руке, хлопала глазками. Ее распирало чисто женское любопытство: на чем же все-таки подловили Владимира Вениаминовича? Какой у него тайный грех? Но Картуш никак не хотел колоться.

– Как там твоя подруга? – спросил он.

– Марианна?

– Нет, вторая, та, чей муж…

Маша откровенно удивилась вопросу. Папа Вова вроде бы не должен был обратить внимание на Маринку, почему он интересуется?

– Как всегда, – пожала плечами Маша. – А почему ты спросил?

– Они очень бедно живут? – ответил Картуш вопросом на вопрос.

– Если ты хочешь выяснить, нужны ли были им деньги, которые ты передал Славке, то да, очень. Для них это колоссальная сумма. Я не знаю, сколько лет им нужно вкалывать всей семьей, чтобы столько заработать. Она не только пятнадцати, а и тысячи баксов в руках не держала. Сотню и ту, наверное, только по телевизору видела.

– Неужели у нас еще есть люди, у которых дома нет валюты? – поразился Владимир Вениаминович.

Маша отпила джин из стакана и внимательно посмотрела на папу Вову. Притворяется? Или действительно настолько оторван от жизни?

– Есть. И думаю, много. Просто ты вращаешься в других кругах. У моей матери, например, нет. По крайней мере, не было, когда они в последний раз со мной разговаривали.

– Вы что, в ссоре?

– Да уже года два, – ответила Маша.

Картуш в удивлении приподнял брови.

Рядом нарисовалась молоденькая симпатичная официантка: она заметила, что у господина опустел стакан.

– Что-нибудь еще?

– Пожалуй, коньяку. Ты будешь, Маша?

– С кофе.

– Два кофе с коньяком, – заказал Картуш и повернулся к Корицкой. – Родители в самом деле не разговаривают с тобой уже два года?

– Да, – кивнула Маша.

– Но почему? – недоумевал Картуш.

– Потому что я живу так, как живу. Я не хочу сидеть в какой-нибудь конторе за нищенскую зарплату, я хочу жить, как человек. Вернее, как должен жить человек. С точки зрения многих – и старшего поколения, и даже моих ровесниц – я поступаю неправильно, безнравственно, мною движет корысть. Но я этого не скрываю! Я не ханжа. По-моему, следует презирать тех, кто критикует и пытается воспитывать меня, в то же время в душе завидуя мне, у кого все внутри переворачивается при виде меня, садящейся в роскошной шубе в шикарную машину. Эти ханжи с радостью поменялись бы со мной местами! Они представляют себя принципиальными и правильными! Но я не верю им.

Официантка принесла кофе и коньяк и поставила на столик перед Машей и Владимиром Вениаминовичем.

– Были у меня две соседки в коммунальной квартире…

– Ты и в коммуналке жила?

– Конечно, жила. Только два года назад переехала. Ну так вот. Одна-то ладно, ей за семьдесят было, может, и в самом деле ей эти принципы в голову вбили. Непробиваемая коммунистка. Но вторая воспитательница завидовала мне черной завистью. Ей еще сорока не исполнилось, а она уже превратилась в существо непонятного пола и возраста: ни мужиков, ни денег. Дочка у нее, Люба. Эта Люба, пока мать на государство трубила, училась у меня жизни. Она не пойдет по мамочкиным стопам. Она видела перед глазами два примера: собственной матери, не знающей, как свести концы с концами, озлобленной на всех и вся, давно забывшей про мужиков, и мой. Не сомневаюсь, девочка сделала однозначный выбор.

Владимир Вениаминович молчал. Он впервые за четыре месяца знакомства слышал от Маши подобные речи. Обычно она сюсюкала с ним, поддакивала, смотрела томным взглядом. Одним словом, голубка ворковала. Он решил послушать дальше.

– У тебя были плохие отношения с соседями в коммуналке?

– С семейкой алкашей – Аськой и Ленькой – прекрасные. Мы там сражались на коммунальной кухне: две комнаты на две комнаты. То есть мы с ними с одной стороны, а Любкина мамаша с бабой Варей с другой. Я Аське с Ленькой всегда остатки еды отдавала, бутылку иногда ставила, мы с ними ладили. А бабка с Танькой мне завидовали. У них все внутри переворачивалось, когда я на кухне продукты из супермаркета выкладывала. Нельзя было уйти с кухни, пока что-то готовилось: могли соли от души подбросить или придумать еще что-нибудь пакостное. Но я тоже в долгу не оставалась.

Маша улыбнулась, вспоминая.

– Ты получала удовольствие от того, что делала кому-то гадость?

– Если я делала ее какой-то сволочи, которая только и думает, как насолить мне, а я ее опережаю, – да. Я не ханжа, папа Вова! Святых нет! Это только в Библии подставляют правую щеку после того, как ударили по левой. В жизни все не так. Если кто-то и подставляет, его надо отправлять в сумасшедший дом! Нормальный человек стремится дать сдачи! И это естественно. Иначе тебя с дерьмом смешают. Надо бороться за свое место под солнцем. Мест всем не хватает. Правит закон джунглей: выживает сильнейший. Если это место не займу я, займет кто-то другой. И я делаю все от меня зависящее, чтобы занять его. Чтобы его заняла я, а не «тот парень».

Папа Вова залпом выпил коньяк и повернул голову, чтобы найти официантку. Девушка с обворожительной улыбкой тут же оказалась у столика.

– Повторить? – предложила она.

– Да, – кивнул Картуш.

Маша замолчала. Молчал и Владимир Вениаминович, потом поднял глаза на Машу и спросил:

– Кем работает эта Марина?

– На улице у метро конфетами торгует. Это адский труд, папа Вова. Туда идут только потому, что больше никуда не взяли. Я знаю женщин, которые стоят за прилавками рядом с Маринкой. Я к ней иногда езжу, поесть ей вожу. Там практически все матери-одиночки или разведенные. Им детей кормить надо. Это раньше государство не позволяло увольнять беременных и женщин с маленькими ребятишками. А теперь наоборот! Теперь есть хозяин, а хозяину невыгодно платить декретные и детские и невыгодно иметь работницу с детьми, которая будет сидеть с ними на больничном. За работу на улице и в ларьке платят каждый день: проценты от выручки. Сегодня стоишь – сегодня же получаешь, а если болеешь – твои проблемы. Найдем другую. Поэтому ребенок дома с температурой лежит, мать сама кашляет, но стоит. Иначе вообще никаких денег не будет.

Маша замолчала. «Что это меня сегодня понесло?» – подумала она.

– Закажи мне еще джина, пожалуйста, – попросила она.

Официантка сразу же оказалась у их столика.

– Маша, я могу тебя спросить, думала ли ты когда-нибудь о будущем? – обратился к ней Картуш.

– О каком будущем?

– Твоем, разумеется.

– Марьянка мне постоянно твердит, что надо устраиваться на работу. Но я этого делать не намерена. Я ничего не умею. Тех денег, к которым я привыкла, мне платить все равно никто не будет. Наверное, надо бы замуж сходить. – Маша улыбнулась. – По крайней мере, в обозримом будущем намерена жить, как жила.

Картуш осушил очередную рюмку коньяка.

– Ты хочешь выйти замуж за богатого человека? – спросил он.

– Конечно, – удивленно ответила Маша, не понимая, как вообще можно задавать такие глупые вопросы.

– Если женщина выходит замуж за деньги, она редко бывает счастлива, – заметил Владимир Вениаминович.

– Нужно решить для себя, чего хочешь больше.

– Чего хочешь ты?

– Ни в чем никогда не нуждаться, – не задумываясь, ответила Маша. – Больше всего в жизни я боюсь нищеты.

– И ты готова продать свою молодость, свою красоту, свой шанс на счастье за деньги?

Маша молчала.

– Так готова или нет?

– Ты хочешь услышать, что я мечтаю о любимом муже и куче детей? Да, я признаю, что идеальным вариантом был бы любимый мужчина, который мог бы меня всем обеспечивать. Тот, кого люблю я и кто любит меня. И еще я от него получаю то, что имею сейчас. Но идеальных вариантов не бывает! Приходится чем-то жертвовать! Если бы мне было восемнадцать или двадцать, возможно, у меня оставались бы еще какие-то иллюзии. Но мне двадцать семь! Я, к счастью или, наоборот, к несчастью, уже много всего повидала и услышала. Получить и то, и другое невозможно. Я пойду на брак по расчету с открытыми глазами. Я буду делать то, что от меня требуется. Надеюсь, что смогу родить ребенка и буду его любить.

– Жить с человеком и ненавидеть его – безнравственно, – сказал Картуш.

– Но почему ненавидеть? – искренне удивилась Маша. – Можно же уважать человека, но не любить. А потом… ты же все время заключаешь сделки, папа Вова. И брак – это тоже своего рода сделка.

– Но сделки иногда срываются.

– Тогда надо разводиться.

– Это не всегда возможно, – сказал Владимир Вениаминович и поднялся из-за стола. – Поедем, Маша, я отвезу тебя домой.

Притихшая Маша надела свою модную норковую шубку. Она стояла у выхода и ждала папу Вову, который удалился на несколько минут. Она жалела, что так разоткровенничалась, и опасалась, что эта встреча может оказаться последней. Рвать с Картушем ей пока не хотелось. Ее, в общем, все устраивало. Снова придется искать спонсора… А Марьянке сейчас не до ее проблем. На улице же просто так не подберут. Наверное, Маша просто слишком много выпила, и все наложилось на старые дрожжи.

Наконец появился папа Вова, взял Машу под локоть и повел к машине. Антон услужливо распахнул дверцу.

Антон вопросительно посмотрел на Картуша.

– Ко мне, – сказала Маша.

Владимир Вениаминович молчал всю дорогу.

– Утром за мной заедешь, – сказал Картуш Антону перед Машиным парадным.

Антон молча кивнул. У Маши от удивления округлились глаза: папа Вова никогда не оставался у нее на ночь. И тут ей почему-то стало страшно. Его же чем-то шантажировали! Марьянка высказывала предположение о какой-то патологии! Что-то нужно было срочно придумать. Она не могла подать никакого знака Антону, да и кто ей Антон, он же работает на папу Вову. Как только поднимутся к ней, нужно сразу же позвонить Марьянке. Соврать папе Вове, что обещала с ней связаться и как-то дать ей понять, чтобы немедленно приезжала. Или, может, Ухову… Но телефон Ухова записан на какой-то бумажке, дура, не выучила его на память. Но кто же мог предположить?! Только бы Марьянка все сразу же поняла! Только бы примчалась! А если она не сможет вырваться?! Как ей объяснить, что ехать надо немедленно?

Маша ватными ногами пошла к двери. Владимир Вениаминович молча следовал за ней. Они поднялись на лифте на шестой этаж. Маша никак не могла попасть ключом в дверь: у нее дрожали руки. Папа Вова этого не заметил, или сделал вид, что не заметил, или подумал, что она слишком много выпила сегодня.

В коридоре почему-то горел свет. «Неужели забыла выключить?» – пронеслось в голове у Корицкой.

Они зашли, Картуш закрыл замок и расстегнул пальто.

– Так торопилась, что забыла про свет? Как обычно, опаздывала? – спросил он. – Ветер гуляет в красивой голов…

Он не закончил слово. Увидев его выражение лица, Маша тоже повернулась. Из маленькой комнаты появились Алькен с пистолетом и его друг Ибрай Мустафин с обрезом. У Маши подкосились ноги. Она впервые в жизни потеряла сознание.

Она практически сразу же пришла в себя, в основном от запаха мочи. Владимир Вениаминович держался рукой за стену. Переживания последних дней дали о себе знать. В этот момент он испытывал просто звериный страх, увидев этих двоих с перекошенными лицами.

Маша решила притвориться, что все еще находится без сознания, и не открывала глаза, хотя было очень противно: промок весь рукав.

– Так… – медленно произнес Алькен.

– К-к-кто вы? – пролепетал Владимир Вениаминович.

– Вопросы здесь задаем мы, – ответил Кунанбаев. – И хотим тебя спросить о том же.

– Н-н-но это же…

– Ты давно ее знаешь? – Алькен мотнул головой на лежавшую без движения Машу.

– Н-н-нет. Ме-месяца четыре, – заикался Картуш.

– Вот сука, – процедил Кунанбаев. – Не успел я уехать. Времени зря не теряла.

– А вы ее знали раньше? – поразился Владимир Вениаминович.

Алькен с Ибраем нехорошо усмехнулись.

– Это моя квартира, – сказал Кунанбаев. – И я кормил, поил и одевал эту продажную тварь. Так же, как ты после меня. Я правильно понял, что она и тебе дурила голову?

Картуш вынул из кармана носовой платок и трясущейся рукой вытер пот с лица.

– Мы на тебя зла не держим, – продолжал Алькен, – а вот с этой дрянью будем разбираться. Ты можешь уходить. Только не возвращайся сюда. Я забираю себе назад то, что принадлежит мне. Она досталась мне раньше, чем тебе. Уходи.

Владимир Вениаминович повернулся к двери.

– Папа Вова! – Маша в ужасе вскочила на ноги, поняв, что нельзя больше разыгрывать комедию. – Они же убьют меня! Разве ты не понимаешь? Они же…

– Он правильно сказал: ты – продажная тварь, – процедил через плечо папа Вова, который в этот момент, видимо, думал только о спасении своей шкуры. – Ты получишь то, что заслужила.

Дверь за Картушем захлопнулась.

Маша опустилась на пол и разрыдалась, закрыв лицо руками.

– Ты только посмотри на нее! – повернулся Алькен к Ибраю. – Она еще слезы льет. Верная жена дождалась возвращения мужа после долгой разлуки. Это так ты мне радуешься? Ну-ка, встань немедленно и покажи, как ты меня любишь!

Маша заревела еще громче. Она знала, что ей никто не придет на помощь, и у нее даже не будет возможности хоть кому-нибудь позвонить. Она не представляла, доживет ли до утра.

– Я жду! – повторил Алькен.

«Надо его как-то задобрить, – подумала Корицкая. – Ни в коем случае не злить. Злой он вообще как зверь».

Она медленно поднялась на ноги и, качаясь, пошла к Кунанбаеву.

– Ты только посмотри! – говорил Алькен. – Послушная женщина. За мной!

Он повернул в маленькую комнату, Маша направилась вслед за ним. Последним вошел Ибрай.

Алькен лег на кровать, расстегнул ширинку и приказал:

– Поработай на подъем!

Машу тошнило. Но она знала – нужно сделать то, что требует Кунанбаев – иначе будет еще хуже.

– На колени встань! Потом я отдам эту продажную тварь тебе, Ибрай! Глубже! Глубже возьми!

Маша действовала, как в бреду. Она словно видела себя со стороны. Она когда-то слышала, что душа иногда отделяется от тела и смотрит на него с потолка. Всем кажется, что ты умерла, а ты потом возвращаешься и оживаешь снова. Где же она это слышала? И оживет ли она? Что она сегодня говорила папе Вове? Нет, она не может выносить подобное. Ни за какие деньги. Она хочет, чтобы ее кто-то мог защитить, чтобы рядом было надежное твердое плечо, тот, кто будет любить ее, а не… издеваться.

Она заснула на полу. Ее кто-то пинал ногами, но она уже ничего не понимала. Она думала только о том, что, наверное, по всему ее телу останутся следы рук Ибрая. Он насиловал ее во все места. Она уже ничего не понимала. В какой-то момент она стала сопротивляться, но Кунанбаев врезал ей по лицу с такой силой, что из носа брызнула кровь. Она снова стала покорной рабой.

Утром откуда-то издалека послышались какие-то звуки. Сознание медленно возвращалось. Кто-то что-то говорил на непонятном языке и смеялся. Маша не помнила, где находится. Болело все тело, каждая его клеточка. Ноги и руки затекли от неудобной позы. Ковер, на котором она лежала, был испачкан кровью и спермой. Ее кровью и… Алькен с Ибраем! Они здесь, в ее квартире. И этот ужас может еще долго продолжаться, пока они не убьют ее. Помощи ждать неоткуда. Папа Вова никому не скажет, кого он встретил у нее дома. Когда еще Марьянка соберется к ней? Больше ей никто не позвонит. И никто не приедет. У Маши мелькнула мысль выпрыгнуть из окна. Ну почему эта чертова квартира на шестом этаже? Нет бы на первом или на втором. Ну хотя бы на третьем. Она бы прыгнула. А так – кричи не кричи. Все равно никто не придет на помощь. Тем более все соседи видели, что за мужики и машины к ней ездят. Решат, что ей так и надо. Сволочи.

Дверь распахнулась. Вошел Алькен, пнул ее ногой. Она тихо застонала.

– Хватит валяться! – сказал он. – Иди умывайся и готовь еду. Вечером ко мне придут друзья. Чтобы стол был накрыт.

Он не стал ждать, когда она поднимется, и отправился назад к Ибраю. Они о чем-то говорили в большой комнате.

Маша встала и, шатаясь, побрела в ванную. При виде своего отражения в зеркале ей стало еще хуже: оплыл левый глаз, вся левая сторона лица была в синяках, шатался один зуб, разбита губа. Тело было в кровоподтеках и ссадинах. Она сполоснула лицо холодной водой, сбросила одежду и встала под струю теплого душа.

– Ты долго будешь там копаться?! – Алькен распахнул дверь и уставился на ее избитое обнаженное тело.

Он молча осмотрел ее, потом сказал:

– Ладно, приводи себя в порядок. Ты мне нужна здоровая.

«Значит, не убьют, – подумала Маша. – Наказал за неверность – теперь опять ласкать будет?»

Алькен оставил деньги, чтобы она закупила продуктов, – целых пятьсот долларов. «Орду, что ли, кормить?» Сказал, что приедет с друзьями часов в восемь. Чтобы стол был накрыт, и она, улыбающаяся, ждала мужа. Ибрай не проронил ни звука – словно Маши не существовало. В половине первого они куда-то уехали.

Маша тут же набрала Марианнин рабочий.

– Прости, Маша, у меня дикая запарка, – сказала подруга. Как показалось Маше, голос Марианны был даже более усталым, чем обычно. – Если ты по мелочовке, давай через пару дней. Лучше на выходных. Или у тебя что-то очень срочное?

– Алькен вернулся, – сказала Маша.

– Что?!

– Меня избили и изнасиловали. Он и Ибрай Мустафин. Ах да, ты Ибрая не знаешь. Похоже, приехали надолго. Я пришла домой с папой Вовой. Ты представляешь, какая была трогательная встреча. Вернее, не представляешь. Папа Вова бежал быстрее лани. Вначале описался на меня, а потом в праведном гневе смотался, оставив меня на этих. Он гад, Марианна! Он видел, что Ибрай с обрезом, а Алькен с пистолетом. Но бросил меня на них!

– Откуда ты звонишь? – сразу же спросила подруга, казалось, забыв о своих проблемах.

– Из дома. Похоже, что гнев Алькена прошел. Он оставил пятьсот баксов, чтобы я закупила продукты и приготовила ужин для него и его друзей. Сказал, что я ему нужна здоровая. Велел привести себя в порядок. Что мне делать?

Марианна молчала на другом конце провода.

– Марьяш, ты здесь? – спросила Маша.

– Здесь. Я думаю. То есть с утра был нормальный? Как раньше?

– Да. Главное, сказал, что я ему нужна здоровая.

Марианна опять помолчала, потом наконец спросила:

– С Картушем, как я понимаю, ты закончила?

– С этим подонком?! Ни за какие деньги!

– Больше никого на горизонте нет?

– Ты же знаешь. Если только ты мне кого-то не подыщешь в самое ближайшее время, но, с другой стороны, Алькен…

– Ты можешь быть с ним после вчерашнего?

Теперь пришел черед Маши долго не отвечать.

– Да, – сказала она. – С ним, в общем-то, раньше все шло неплохо. Помнишь, я даже когда-то говорила тебе, что теперь буду только с восточными мужиками. От них больше получишь, чем от наших. И… Наверное, он считает, что уже достаточно меня наказал. По крайней мере, мне так показалось сегодня утром. Возможно, он даже приласкал бы меня, если бы рядом не стоял Ибрай.

– В таком случае готовь ужин, – сказала Марианна.

Вечером приехали пятеро друзей Алькена. Маша подносила, уносила, подливала, одним словом, ублажала. Постаралась она на славу. Тут были и разные салаты, и мясные рулетики, приготовленные в горшочке, и даже торт успела испечь. Кунанбаев определенно был доволен. Простил.

Все друзья, кроме Ибрая, разъехались. Мустафин вызвал себе проститутку. Они расположились в большой комнате. Маша с Алькеном удалились в маленькую. В эту ночь Алькен был нежен, не повышал голоса, наоборот, говорил ласковые слова. Можно было подумать, что вчера на него нашло какое-то затмение. Проститутка в соседней комнате дико кричала. Маша постоянно вздрагивала. Она догадывалась, что там с ней вытворяет Ибрай.

– Не бойся, – сказал Маше Алькен. – Он тебя не тронет. Он знает, что ты – моя женщина. У друга женщину нельзя забрать. Да и зачем, если всегда можно купить?

Маша вспомнила о своем вчерашнем разговоре с Картушем. Вернее, о ее собственном монологе. Зачем она так разоткровенничалась? Теперь она думала о том, рада ли расставанию с Картушем или нет. Сволочью он оказался, подонком. Бросил ее вчера. Ну и черт с ним. Пусть катится. Мало с него еще шантажисты содрали.

Алькен, в общем-то, вариант неплохой. Только не надо его злить. Вот когда он в ярость впадает – тут спасайся кто может. Но щедрый, гораздо более щедрый, чем Владимир Вениаминович. Она с Картушем никогда не связалась бы, если бы точно знала, что Кунанбаев вернется, но ведь он тогда так скоропалительно уехал… Сам не мог сказать, когда приедет еще и приедет ли вообще. Если бы он ей хоть денег оставил, как обычно, ну или побольше, чем обычно, она бы дождалась его и ни с какими Владимирами Вениаминовичами не связывалась.

Интересно, а что Алькен привез на этот раз? В большой комнате стояли три каких-то чемодана и сумка. В сумке-то скорее всего вещи Ибрая, потому что в маленькой комнате стоит похожая с вещами Алькена. Машу днем распирало любопытство, но она не осмелилась заглянуть внутрь: вдруг каким-то образом поймут, что смотрела – и тогда ей не поздоровилось бы.

– Алькен, а сколько тебе жен по закону положено?

Мужчина усмехнулся.

– По законам шариата можно иметь четыре жены и пять наложниц. Столько жен было у пророка Мухаммеда.

– А ты уже догнал Мухаммеда?

Алькен расхохотался.

– Нет, красивая, не догнал пока. Да и зачем мне столько?

– А сколько тебе надо?

Лежа на спине, Алькен погладил по светлым волосам русскую женщину, пристроившуюся у него на груди и смотревшую ему прямо в глаза.

– Дома у меня две жены. Было три. В России – ты одна. Вы, русские женщины, совсем другие. Во всех планах. Вы привыкли иметь мужчину только для себя, не стремитесь ему угодить так, как это делают наши женщины. В гареме много жен, а муж один, и женщина старается опередить всех соперниц, выделиться, одержать верх – и влюбить в себя господина. Ваши женщины даже не догадываются обо всех уловках, которые знают восточные красавицы.

– Но ты же сам говорил, что твоя жена… та, которая последняя, тебя не удовлетворяет…

– Правильно, говорил. Но только про последнюю жену. Ее больше нет. Я женился на ней только потому, что у меня важные дела с ее отцом. Он – большой человек у нас. Но дочь воспитал неправильно. С точки зрения восточного мужчины, неправильно. У нас принято внушать девочкам с детства, что надо быть покорной мужчине, они не смеют перечить! А она, понимаешь ли, газет начиталась и заявила мне как-то, что женщины в восточных странах приходят к власти, а мы в Джамбуле такие отсталые. Эмансипация.

– А что делают жены, когда муж в отъезде? Вот твои сейчас, например?

– Работают, – удивился вопросу Алькен. – Старшая, байбиче, руководит. Она – второй человек в доме после мужа. Как мастер в цеху. Распределяет задания между младшими. У меня, правда, целой артели пока нет, но я знаю много семей, где, можно сказать, производство поставлено на поток.

– Но неужели у них не возникает протеста, неужели они хотя бы просто не хотят мужика только для себя?! – недоумевала Маша.

Алькену снова стало смешно.

– Девочка, тебе этого не понять. У тебя другое воспитание, тебе не внушалась с детства покорность. Вот например, моя последняя, самая младшая жена попыталась открыть рот – совсем чуть-чуть – и я ее наказал. Моя старшая жена, поняв, что я недоволен последней, приложила массу усилий, чтобы отравить ей жизнь. Младшая покончила с собой. Кстати, ее отец на меня не сердится. Признает, что сам был неправ. Слишком много позволял любимой дочери. Она выросла в семье большого человека – и оказалась непохожей на других наших женщин. В результате поплатилась за это.

Маша надолго задумалась.

– Алькен, но кто все-таки лучше – восточные женщины или русские?

– Русские, – без колебаний ответил Алькен. – Но в жены русскую я никогда не возьму.

Он крепко прижал Машу к себе. Она почувствовала, что мужчина снова ее хочет. У них обоих участилось дыхание. И без того горячее тело Алькена запылало жаром. Маша обвила его шею руками. Они перекатились на бок и долго любили друг друга…

На следующее утро на проститутку Свету, ночевавшую с Ибраем, было страшно смотреть. Как вчера утром на Машу. Они встретились глазами и сразу же поняли друг друга: фингал под глазом и опухоль у Корицкой еще не спали.

– Дай иголку с ниткой и булавки, – попросила девушка. – А то порвал мне всю одежду: так торопился.

Она грустно усмехнулась.

Алькен с Ибраем с самого утра куда-то уехали, забрав два чемодана.

Маша напоила Свету кофе и помогла зашить порванное – так, на скорую руку, только чтобы добраться до дома. Ибрай дал ей денег на такси (в дополнение к плате за услуги), но Света не собиралась кататься на машине, если можно доехать общественным транспортом и сэкономить. У нее ребенок. Кормить надо. Вот и приходится терпеть таких. Света кивнула в сторону комнаты.

Они тепло попрощались, и Света уехала.

Вечером Алькен с Ибраем вернулись с какой-то небольшой черной сумкой. Чемоданов с ними не было. Алькен кинул сумку к окну в маленькой комнате. Там между тумбой и стеной оставалось небольшое пространство, где у Маши валялись разные мешки, старые сетки, сумка с порванной ручкой. Кунанбаев поднял несколько мешков, сунул черную сумку туда и накрыл ее ими.

– Не трогать! – сурово приказал он Маше.