Последняя любовь Екатерины Великой Павлищева Наталья

Тот вздохнул:

– Мне не до опасности, иначе быть отставленному…

– Шпанской мушкой можно помочь. Дам пластырь, прилепите чуть, хорошо возбуждает, только осторожно нужно.

– Я с вами связь держать стану…

Гишпанская, или попросту шпанская, мушка стала известна в России уже давно, завезли эту заразу желающие выглядеть геркулесами при отсутствии данных. Лекари прекрасно понимали опасность применения средства, предупреждали своих пациентов, но многие ли слушали? Кантариды в ее составе вызывали такой зуд и жжение, какие только бурное извержение и могло погасить. Внешне, если не знать, что происходит в человеке, все обстояло весьма заманчиво. Глотали средство либо наклеивали пластырь, и через некоторое время приходилось искать спасения в бурных объятиях. Дамам нравилась неукротимость их кавалеров, немногие понимали, чем она вызвана. Галантный век использовал мушку в огромных количествах, несмотря на предупреждения врачей, которые бывали вынуждены предостерегать желающих подстегнуть свою страсть кантаридами…

Вот и теперь в Соболевском боролись два чувства: с одной стороны, он понимал, что, начав принимать шпанскую мушку, Ланской уже не остановится, а это ни к чему хорошему не приведет, с другой – хотелось помочь Александру и, чего уж греха таить, подзаработать денег. Он долго размышлял, в конце концов решив еще раз серьезно предупредить Ланского и делать пластыри весьма щадящими. Совесть свою лекарь успокаивал двумя доводами: во-первых, Александру долго принимать средство не придется, потому как у государыни фавориты надолго не задерживаются, во-вторых, Ланской сам не дурак, должен понимать, на что идет.

Едва ли Ланской до конца понимал, и на что надеялся, тоже непонятно, он попросту считал, что другого выхода не имеет. Ему бы честно рассказать лекарю о том, что творится в спальне, тот объяснил бы, что государыня и сама не прочь иногда отдохнуть, но как мог Саша говорить с кем угодно о чем-то, что касалось только Екатерины?! Он промолчал, виня во всем лишь себя.

Пластырь был готов на следующий день, правда, пока не применен, обошлось.

Из-за границы возвращалась княгиня Екатерина Романовна Дашкова. Давнишняя боевая подруга императрицы на сей раз отсутствовала целых шесть лет, потому что учила своего единственного и драгоценного сына не ближе как в Эдинбургском университете. Государыня сообщила об этом вечером за картами, и эта тема заняла всех надолго. Принялись обсуждать Екатерину Дашкову и ее сына Павла.

– Я его помню совсем мальчиком, но очень разумным, – усмехнулся Вяземский.

– Да уж, мать постаралась вложить в него немало разных знаний. Мальчик, уже уезжая, владел французским, как родным, прекрасно говорил и читал по-немецки, по-английски, знал латынь и много чего… Теперь уж, наверное, ему с нами и говорить скучно будет, – притворно вздохнула Екатерина.

Ее тут же принялись убеждать, что она и без всяких далеких университетов столь образованна, что молодой Дашков ей не чета.

Государыня махнула рукой:

– Полно льстить-то. Другое обсудить хочу. Куда его теперь пристроить с дипломом магистра изящных искусств? Княгиня недавно письмо прислала, описывала организацию карантинов в случае эпидемии, что и говорить, умная женщина. Между делом интересовалась, не пригодятся ли знания ее сына в России. А прежде она же писала Потемкину, чтоб определил Павла в армию.

– Куда?! Князь же в Тавриде!

Екатерина усмехнулась, сверкнув глазами на Нарышкину, столь потрясенную нелепым предложением Дашковой.

– Да не в бои она его отправить желает, а в гвардию, потому как красавцем вырос и вполне достоин при дворе ошиваться… Пусть, я не против, умный и красивый гвардеец при дворе не помешает.

У слышавшего такие речи Ланского сердце упало, умный и красивый гвардеец – это не про него. Александру Ланскому никогда не сравняться с Павлом Дашковым, первого только государыня научила говорить по-французски, а секретари писать без большого количества ошибок, второго же образовывали с самого детства, а потом еще и в далеком Эдинбурге. Саша уже посмотрел в книге, где это, показалось очень далеко. Дашков знает несколько языков, изучил столько всего, чего Ланскому за оставшуюся жизнь не узнать…

Тоски Ланскому добавило нескромно высказанное предположение Нарышкиной. Анна Никитична прошептала на ухо своей тезке Протасовой:

– Дашкова небось постарается своего Павла в фавориты к государыне пристроить. Иначе к чему такие обучения?

Александр не подал вида, что расслышал, но для себя вывод сделал. Красивый и образованный князь Павел Дашков запросто сможет вытеснить из сердца Екатерины незнатного и необразованного Сашу Ланского. Но что он мог поделать? Спешно окончить какой-нибудь университет? Выучить несколько языков? Нет, Саше оставалось только одно средство, и он к нему прибегнул. Шпанские мушки лекаря пригодились.

В ту ночь объятия были куда более бурными, Екатерина в восторге, и Ланской тоже. Сколько ни убеждал его Соболевский, что применять кантариды нужно очень и очень осторожно, не помогало, лекарь видел, что теперь глупого мальчишку не остановить, он, видно, доставил немыслимое удовольствие любовнице и не был согласен на меньшее. А сама государыня потеряла голову от страсти любовника. Она и не подозревала, что страсть подогрета.

Две Екатерины познакомились задолго до переворота, приведшего к власти Екатерину Алексеевну. Катя Дашкова (в девичестве Воронцова) была юна, всего пятнадцати лет, но уже замужем. Их так и назвали: Екатерина Великая и Екатерина Малая. Малая была не так чтобы красива, зато с живым, очень цепким умом, и женщины с первого взгляда почувствовали непреодолимую симпатию друг к другу. Это было тем более интересно, что старшая сестра Екатерины Дашковой, Елизавета Воронцова, стала любовницей мужа Екатерины Великой Петра Федоровича.

Пятнадцать лет разницы в возрасте не помешали двум Екатеринам стать единомышленницами, хотя, как потом выяснилось, старшая далеко не во все посвящала младшую, считая ее слишком юной и порывистой. Еще обидней Дашковой было, когда она проспала едва ли не главное событие в жизни – переворот! Проснулась, а все уж свершено без ее участия. Но неунывающая Екатерина Малая, считавшая себя идейной вдохновительницей всего, что случалось вокруг нее, бросилась поздравлять новую императрицу. Уверенная, что без нее ничего бы не состоялось, Дашкова намеревалась стать ближайшей советницей государыни и была неприятно потрясена, когда ей такое место не отвели, сделав просто статс-дамой. Мало того, полной неожиданностью оказалась роль братьев Орловых и близость новой императрицы с одним из них. Какая скрытность! Кто бы мог подозревать, что самоуверенный Григорий был главным действующим лицом в перевороте?! Дашкова чувствовала себя обманутой в лучших ожиданиях. Неприятное открытие больно ударило по самомнению инициативной подруги и привело к охлаждению в отношениях двух Екатерин.

С тех пор прошло много лет, Екатерина Дашкова решила посвятить себя развитию способностей у своих детей, особенно она стремилась дать образование сыну, сама составила программу, по которой должен обучаться Павел, и даже привезла таковую ректору Эдинбургского университета, поразив того до глубины души. Павла Михайловича Дашкова зачислили в университет, который он с успехом окончил, и теперь мать знакомила его с Европой, а Европу с ним. Оставалось только понять, что же делать с блестяще образованным молодым человеком дома в России. Потемкин почему-то не слишком рвался брать его к себе.

Ланской в разговоре с Екатериной обмолвился, что молодому человеку может быть скучно в Петербурге без применения сил.

– Я о другом, Саша, мыслю. Чем занять его мать, чтобы ей было к чему приложить свои способности и не перессориться при этом со всем двором.

– Про Екатерину Романовну говорят, что с ней трудно ужиться?

Глаза государыни вдруг чуть лукаво блеснули:

– А знаешь ли, как можно завоевать ее благосклонность в два счета и при этом долго удерживать?

– Неужели такое возможно?

– Безусловно. Хвали ее всякий час. Утверждай, что во всем есть ее заслуга, даже в том, что ныне светит солнце, а не идет дождь. Сумеешь, будешь в фаворе.

– Но ведь это же лесть!

– Не хочешь льстить?

– Да ведь она умна, как можно?!

Екатерина с интересом вгляделась в лицо Ланского:

– Ты мыслишь, что умным лесть не нужна?

Тот смутился:

– Они видят лесть с первого слова.

– Думаешь, от этого она становится менее приятной? Лесть, Саша, самая страшная вещь на свете, она способна умного превратить в глупца.

– Как этого избежать?

– Относись к себе с иронией, не считай лучше других и в окружающих находи признаки большего ума, чем есть у тебя самого.

– А если их нет? Как вот ты, матушка, находишь признаки ума у дураков, которых вокруг тебя полно?

Она усмехнулась:

– Вокруг не бывают одни дураки, всегда найдется тот, кто в данную минуту умней тебя, даже если в другую он глупей.

Государыня так хвалила способности и образованность Екатерины Дашковой, что Ланской невольно воскликнул:

– Так ей хоть Академией наук командовать!

– Хм… а ведь ты прав! Об этом стоит подумать…

Еще до возвращения в Петербург Екатерины Дашковой с детьми в обществе поползли слухи, что следующим фаворитом государыни непременно станет молодой красавец Дашков. Прекрасно образованный, счастливо удавшийся внешностью в отца, а не в мать, Павел действительно мог стать украшением двора. Не составило труда понять, откуда эти слухи. Просто сама Екатерина Романовна столь упорно такую возможность опровергала, вроде бы жалуясь на непрошенное содействие Орлова, что быстро приучила всех к мысли о неизбежности такой смены фаворита.

Дашкова никому не поверяла своих тайных дум, но то, сколь настойчиво она образовывала своего отпрыска, а потом вместо блестящей дипломатической карьеры вдруг выбрала для него военную (это с дипломом магистра искусств!), как быстро ее стараниями Павел был устроен адъютантом к Потемкину (достаточно вспомнить, что в спальню императрицы попадали именно оттуда), заставляет подозревать именно такой замысел у матери. Конечно, главной помехой для неугомонной княгини был Ланской, и он быстро почувствовал это. Екатерина Романовна не упускала случая подчеркнуть недостаток образования и воспитания фаворита государыни, вела себя с ним демонстративно вежливо и презрительно. Ланской отвечал тем же. Но не задуматься не мог.

Он не владел французской грамматикой, тем более настолько, чтобы самому писать письма, а переписываться с бароном Гриммом хотелось, тот подбирал для Александра стоящие предметы для коллекций. Ланской вместе с Екатериной увлекался камнями, весьма неплохо резал сам, что сближало его и с великой княгиней Марией Федоровной. Приходилось Екатерине писать за любовника письма по-французски и лишь давать на подпись. Подозревал ли барон подмену? Наверное, но вида не подавал.

И вот в очередной раз Ланской между прочим спросил, как пишется одно из слов.

– К чему тебе? Сам письмо Гримму пишешь?

– Пытаюсь, не все же тебе надоедать.

– Напиши, – согласилась Екатерина, – а я проверю.

На следующее утро, глядя, как уверенной рукой возлюбленная перечеркивает ошибки, правя неуклюже написанное послание, Ланской горестно вздохнул.

– Саша, а кто тебя учил французскому?

– Был дома один знаток. Но он и говорил-то совсем не так, как надо, а уж писать вовсе не мог.

Екатерина вдруг расхохоталась:

– Представляю! Он небось в Париже у кого-то конюхом служил, потому и грамоте обучен не был. Где уж тут других учить!

Ланской обиделся:

– Не моя вина, что учителя хорошего не было. Где мне с Дашковым тягаться…

Екатерина почувствовала обиду в голосе любовника, позвала:

– А ну поди сюда, сядь-ка. Я тебя не за знания люблю и даже не за красоту и альковные утехи. Я тебя, Саша, за душу твою люблю. Красивых и умных много, ты прав, вон Павел Дашков сколь хорош, и таких немало найдется, но ты мне их всех вместе дороже, и если душой не испортишься, не зазнаешься, своей привязанности не изменю. А письмо перепиши с правками, после еще раз покажешь.

Так и сделали, он писал, она правила, он снова переписывал. Удовольствие было обоюдным, Ланской радовал свою богиню не только пригожестью и страстью, но и покладистостью, сдержанностью, незлобивостью и, конечно, своим обожанием. К чувству любовницы примешивалась изрядная доля материнского чувства. Кроме того, с неиспорченным Ланским государыня заметно отдыхала душой. Он не стал яркой личностью в ее окружении, скорее наоборот, стремился быть незаметным, прекрасно понимая, что далеко не соответствует многим требованиям двора, но как раз это выгодно отличало Александра от многих и многих других.

Павел Дашков соперником Ланскому не стал, но не потому, что не смог бы, просто Екатерина действительно любила своего Сашу за душевность, а сам Дашков вовсе не соответствовал идеалам собственной матери, он пристрастился к питию, был отправлен к Потемкину и, в конце концов, умудрился жениться без материнского на то согласия на купеческой дочке, чем вызвал родительский гнев. Дашкова, лелеявшая мысль о блестящей карьере своего ненаглядного Павла, не смирилась с таким поступком, своего благословения на этот брак так и не дала (молодые обошлись без него), сына не простила. Даже когда он умирал, мать не приехала к смертному ложу Павла, чтобы не встретиться с ненавистной невесткой. Совершенно не сложилась жизнь и ее дочери… Материнские старания и жертвы пошли прахом, и сын, и дочь не оправдали никаких ее надежд. За обоих она едва успевала выплачивать долги, семейная жизнь их не состоялась, карьера тоже.

Неудачу в воспитании детей Екатерина Дашкова с лихвой окупила блестящей деятельностью на посту, на который ее определила императрица. На одном из балов Екатерина таинственно сообщила бывшей подруге, что нашла ей поприще для деятельности, но сразу всего не рассказала, заставив изрядно помучиться любопытством. Зато когда открылась, изумлению Дашковой не было границ. Екатерина предложила ей возглавить… Академию наук!

Женщине… академию… Такого не видывал никто и в просвещенной Европе!

– А что нам Европа, у нас своего достаточно, чтоб с нас пример брать! Пусть и берут.

Дашкова, набивая себе цену, пококетничала, уверяя, что у нее недостаточно сил, чтобы справиться с такой задачей. Но ожидаемых уговоров не последовало, Екатерина слишком хорошо помнила свою подругу: если ее начать убеждать, то придется делать это всю оставшуюся жизнь, вернее, назначение примет, но будет еще лет десять вспоминать, как ее умоляли. Пожав плечами, старшая Екатерина спокойно ответила:

– Ваши слова лишь утверждают меня в мысли о верности принятого решения.

Видя, что дифирамбов не дождется, Дашкова согласилась и обратила свою неистощимую энергию на приведение в порядок крайне запущенных дел академии. Справилась она с честью! Причем сами академики приняли столь необычное над собой предводительство на удивление спокойно и согласно. Дашкова в первый же день дала понять, что намерена поощрять настоящие заслуги перед наукой, а не пронырливость, заметив, что Эйлера все время оттесняет какой-то нулек, она предложила знаменитому математику сесть, где понравится:

– Сядьте где вам угодно. Какое бы место вы ни избрали, оно будет первым с той минуты, как вы его займете.

В ответ раздались аплодисменты.

Императрица знала, что делала, в Дашковой сочетались ум, тяга к наукам и хозяйственная хватка. Она довольно быстро вывела академию, влачившую бедственное существование, из финансовых неурядиц, уже через год началось строительство нового здания, а потом была создана еще одна академия – Российская, задачей которой объявили заботу о русском языке. И ее тоже возглавила неугомонная Екатерина Романовна Дашкова.

Просвещенная Европа пребывала в изумлении. Джованни Казанова в своих мемуарах записал:

«Кажется, Россия есть страна, где отношения обоих полов поставлены совершенно навыворот: женщины тут стоят во главе правления, председательствуют в ученых учреждениях, заведывают государственной администрацией и высшей политикой».

Он забыл добавить одно уточнение: необычные, особенные женщины. Потому что эти две женщины были особенными во многих отношениях и для России, и для Европы тоже.

Просвещенный XVIII век был для России поистине необычным. В огромной стране, которую Петр Великий поднял на дыбы, как коня на своем памятнике, почти весь век правили женщины. Пусть с помощью своих фаворитов, но ведь правили же! И век этот для России был совсем не худшим, хотя и не самым легким.

Французским двором тоже управляли женщины, и тоже через своих любовников, но любовники эти были королями, а женщины не вмешивались в большую политику, довольствуясь интригами на балах и в альковах. Прав был Казанова: женщины в России необычны, даже если они рождены за ее пределами.

Кстати, во времена самой Екатерины упорно ходили слухи, что она дочь… Ивана Ивановича Бецкого (помните это имя?), русского дипломата, у которого как раз в подходящую пору, в 1728 году, был бурный роман с ее матушкой в Париже… Что ж, если приглядеться к портретам Бецкого и юной Фике, такое можно заподозрить, во всяком случае, черт, похожих на Ивана Ивановича, у Софьи Фредерики не меньше, чем на Христиана-Августа Ангальт-Цербстского. Поди разберись в их амурных тайнах… Может, и правда русская кровь всю жизнь играла?

В пользу этого предположения говорят несколько занятных фактов.

Кому из светских лиц могла целовать руку императрица, стоявшая на высшей ступени государственной лестницы? Никому, потому как все остальные были ниже. Но один известен – Иван Иванович Бецкой, ему Екатерина целовала обе руки (как отцу?). И современников это вовсе не удивляло! Знали, что ли?

Кроме того, будущая императрица родилась не в Цербсте, а в Штеттине, где служил ее отец и должна была бы находиться вместе с супругом ее мать. Удивительно, но среди по-немецки педантично сохраненных документов города не оказалось ничего, что могло бы пролить свет на пребывание в Штеттине Иоганны Ангальт-Цербстской, словно она там и не проживала, а только приехала рожать дочь. Зато есть достоверные сведения, что юная супруга Христиана-Августа, не слишком жаловавшая захолустье, довольно много времени проводила в Париже и была там тесно (ну очень тесно) знакома с русским дипломатом, красавцем Иваном Бецким, побочным сыном князя Трубецкого. Для галантного века ни успехи побочных детей, ни раздельное проживание супругов, ни даже беременность от другого удивительными не были. Супруги сквозь пальцы смотрели на обоюдные измены, мужьям приходилось признавать своими детей, рожденных не от них, а собственным детям на стороне давать свою фамилию, но в урезанном виде. Так появился и Бецкой вместо Трубецкого.

Иван Юрьевич Трубецкой, попавший в плен к шведам, имел роман с баронессой Вреде, родственно связанной с королевской семьей. Рожденный от этой любви сын Иван получил блестящее образование, но падение с лестницы сделало его на всю жизнь прихрамывающим и заменило военную карьеру на дипломатическую.

Когда пришло время выбирать супругу для наследника Елизаветы Петровны Петра Федоровича, именно Трубецкие приложили особенные усилия, чтобы таковой оказалась Софья Фредерика Ангальт-Цербстская. Свою кровь ко двору привлекали? Получилось.

Вероятно, в молодости Иван Иванович был замечательно красив, потому что его портрет в весьма почтенном уже возрасте показывает нам именно такую красоту – достойную красоту породы. И губы у Бецкого очень характерно сжаты, точно так, как на портрете молоденькой Софьи Фредерики Ангальт-Цербстской. Отец?

При дворе в этом, похоже, не сомневались, а когда пошли разговоры о феноменальном сходстве Бецкого и императрицы, Иван Иванович предпочел больше не появляться на балах и приемах, чтобы не компрометировать своим видом дочь. Но тесная связь с ней не прервалась. Бецкой оказался и идейным отцом Екатерины, он во многом способствовал развитию ее как правительницы и как человека тоже. Отец заботился о своей дочери, как мог, они много часов провели вместе за письменным столом, и Иван Иванович мог гордиться результатами такого труда.

А еще своего внебрачного сына Алексея Бобринского Екатерина поручила воспитывать… ну конечно, Ивану Ивановичу! Была уверена, что дед воспитает внука весьма достойно. А что для этого нарочно создано учебное заведение, так кому оно помешает…

Бецкой прожил долгую жизнь, он умер на полтора года раньше своей венценосной дочери, весьма активно служа ей при дворе до самой смерти. Иногда, правда, как в случае с Фальконе, излишне рьяно, что, кстати, тоже показательно: в споре Екатерина предпочла Бецкого. Но мы можем простить Ивану Ивановичу невольную обиду знаменитого скульптора, он сделал для Петербурга немало полезного, берега Невы одевались гранитом по его замыслу и под его присмотром. Под руководством Бецкого были составлены планы перестройки и перепланировки многих русских городов, помимо Петербурга. Жители Твери и Ярославля, Тулы и Костромы, Нижнего Новгорода и Воронежа, Вятки и Смоленска, Вологды и Астрахани, Екатеринбурга и Владимира, Зарайска, Истры (бывшего Воскресенска) и многих других городов и ныне ходят по улицам, спланированным именно комиссией Ивана Ивановича Бецкого, даже если самих старинных зданий на этих улицах уже почти не осталось (давно дело было…). Конечно, и без Бецкого Петербург рано или поздно имел бы гранитные набережные, только какие и когда? И в городах, без конца горевших, заменили бы деревянные здания на каменные, пусть и не с такими прямыми и ровными улицами. А без любого из нас мир вообще смог бы обойтись…

Екатерина Романовна Дашкова управляла академией твердо, хотя и не всегда праведно. Чтобы создать новой администраторше все условия, императрица приказала оплатить долги бывшей подруги и купить ей дом.

А вот с Ланским у княгини были временами даже серьезные споры, в своих заметках Екатерина Романовна, конечно, представила их так, словно Ланской, например, скандалил из-за пропущенного своего имени в каком-то из отчетов. Сомнительно, все остальные и весьма надежные источники отзываются о Саше Ланском как о человеке совершенно равнодушном ко всякого рода наградам и упоминаниям. У него не было врагов именно из-за этой отстраненности, Ланской не гнался за наградами, чинами, даже богатством, перед своей смертью он вернул все недвижимое имущество в казну, а деньги и драгоценности завещал Екатерине. Завещание потянуло на 7 миллионов рублей! Едва ли за три с половиной года фавора Екатерина успела надарить ему на заметно большую сумму. И ни в каких победных реляциях Ланской рядом с Екатериной нигде не упоминался, потому как сам на этом никогда не настаивал.

С Дашковой скорее вышел похожий случай, видно, Ланской просто выговорил весьма себялюбивой красавице, что в каком-то сообщении, кроме имени императрицы, она упомянула лишь свое, забыв обо всех остальных. Не любившая Ланского, Дашкова (а она не любила всех, кто не находил нужным восхищаться ею 24 часа в сутки или отнимал внимание императрицы на себя) слегка переврала произошедшее в воспоминаниях. Хотя одна стычка у них была точно. Дашкова, пользуясь положением главы Академии наук, потребовала бюст Екатерины, выполненный в мастерской Шубина с участием самого скульптора. Но этот бюст был сделан по просьбе Ланского, считавшего его своим! Саша возмутился:

– Не отдам!

Понадобилось дипломатическое искусство Екатерины, чтобы фаворит согласился пожертвовать изображение своей богини на общественные нужды. Но Дашкова этого не забыла, Ланской в ее «Записках» человек недалекий, малообразованный и с весьма дурным нравом. Повторяю: в ее, и только в ее. Здесь можно лишь вздохнуть: великая умница и блестяще образованная женщина имела неискоренимый недостаток, она страдала ячеством. Даже рассказывая о своем преклонении перед кем-то, Екатерина Романовна подчеркивала, что это она преклоняется.

Этот недостаток не мешал Дашковой править академией твердой рукой и практически поставить ее на ноги после многих лет вялого лежания на боку. Екатерина Романовна не могла не справиться с такой задачей, тем более была единственной в Европе женщиной во главе собрания ученых мужей. Императрица, делая ударение именно на это, сыграла на чувствительной струне души своей бывшей подруги, весьма и весьма польстив ее «я».

Императрица разрешила Дашковой беспокоить себя в любое время, даже вечером, если в этом возникнет необходимость. И Екатерина Романовна этим иногда пользовалась. Поэтому секретарей не удивил внезапный приход княгини в неприемный час.

– Занята? – только кивнула в ответ на приветствие Храповицкого Дашкова.

– Да.

– Кто у нее?

– Генерал Ланской.

– Фи! В постели?!

Секретарь пришел в ужас от такого вопроса, но сдержался.

– В кабинете изучают документы.

– Учить читать своего фаворита – это не занятие! – Голова Дашковой надменно вздернулась. Она не понимала Екатерину, тратившую столько времени на обучение недалекого дворянчика, – к чему?! Разве мало вокруг уже образованных и приятных молодых людей?

– Государыня с графом Ланским разбирают бумаги по истории российской.

Храповицкого, который лично доставлял монастырские фолианты в кабинет Екатерины, задела надменность княгини Дашковой. Почему она считает достойным только то, чем занимается сама либо сама придумала?

Но княгиня, не обращая внимания на недовольство секретаря, проследовала в кабинет государыни. Оставалось только открыть перед ней дверь. Доложить Храповицкий уже не успел.

Но переступив порог, Екатерина Романовна застыла, потому что увидела интересную картину. Государыня и Ланской сидели плечо к плечу над какими-то толстенными фолиантами, явно сравнивая их. Екатерина была в очках, в которых на люди не показывалась, в домашнем платье и в чепце. Ланской, видно, что-то вычитал и теперь показывал своей наставнице нужную строчку, трогая ее за руку:

– Вот, Зоренька. Посмотри, тут лучше сказано.

Непонятно, что поразило Дашкову больше – совершенно домашний вид императрицы с очками на носу, сидящий рядышком Ланской или его обращение «Зоренька». Екатерина подняла голову на вошедшую бывшую подругу, улыбнулась:

– Проходи, Катя. Мы тут с Сашей интересные факты нашли для моей «Истории». У него глаз внимательный, всегда что-нибудь заметит, чего я по своей привычке уже не увижу.

Она встала навстречу Дашковой, Ланской тоже поднялся, шагнул к ручке Екатерины Романовны, которую та подала весьма неохотно. Всем своим видом княгиня давала понять генералу, которого очень не любила, считая, что тот занимает слишком много времени императрицы, что его присутствие необязательно. Александр замер, ожидая распоряжения своей повелительницы. Но Екатерина вовсе не считала, что Сашенька будет ее стеснять.

– У меня от генерала Ланского секретов нет. Кроме того, даже дипломатические тайны он умеет хранить лучше многих сановников.

– Но есть ведь и чисто дамские секреты, которые мужчинам и вовсе знать не надобно, – в Дашковой просто играл дух противоречия. Екатерина, видно, это поняла, а потому улыбнулась:

– Ты с таким пришла? Если нет, то пусть Саша продолжает занятия, а мы с тобой в сторонке поболтаем.

Дашковой удалось сдержать возглас негодования, но любви к Ланскому это ей не прибавило. Сам Александр возразил:

– Возможно, княгине не слишком удобно вести беседы в моем присутствии. Я удалюсь с этим документом и побуду у себя. А после позовешь.

И снова вольное обращение к императрице возмутило княгиню. Каков нахал, «после позовешь»! Но Екатерина мягко улыбнулась:

– Иди, мой свет, иди. Мы сами тут почирикаем…

Чтобы не выдать раздражения, Дашкова прошла к столу, заглянула в фолианты, оставленные Ланским:

– Что это вы тут читали?

У Екатерины заблестели глаза:

– Монастырские записи разбираем. История России весьма дурно написана, я для внуков пишу сама, а нужное в летописях разыскиваем. Генерал Ланской мне толково помогает. Катиш, об этом тоже стоит поговорить. Не пора ли кому из твоих ученых мужей за российскую историю всерьез взяться? Я бы Сашу в помощь определила, он хваткий и в рассуждениях горазд. Ты не смотри, что он неразговорчив на людях, просто скромен излишне.

Вот уж этого Дашкова допустить никак не могла! Воспользоваться услугами ненавистного ей фаворита?! Ну уж нет! Лучше пусть Россия остается еще несколько лет без написанной истории! Фыркнула:

– Допрежь нужно бы сам русский язык в порядок привести! Всяк пишет, как пожелает, дворяне грамоте мало обучены, господин Фонвизин прав.

Конечно, это пинок в сторону Ланского, но Екатерина приняла на свой счет, она ведь тоже писала по-русски с ошибками.

– Давно ли мы с тобой, Катя, русский едва знали?

Это была чистая правда, до своего замужества Екатерина Романовна плохо говорила, не то что читала по-русски и, оказавшись на сносях в имении у свекрови, которая, напротив, французский не жаловала, попала в затруднительное положение.

Почувствовав нотки обиды в голосе государыни, Дашкова поспешила исправиться:

– Да я не о нас с тобой, мы хоть французский знали, а сколько таких, что ни того, ни другого?

И снова вышло весьма неуклюже, теперь получался явный намек на Ланского. Екатерина обиделась еще сильнее, чуть поджала губы:

– Ты с этим пришла?

Отступать было некуда, и Дашкова на ходу принялась развивать идею о необходимости учреждения новой комиссии, которая бы создала толковый словарь русского языка с разъяснениями употребляемых слов и верным их написанием. Мысль императрице понравилась:

– Вот тебе эту комиссию и возглавить!

Дашкова поняла, что неосторожно взвалила себе на плечи еще один огромный груз, результаты в котором просто заболтать будет нельзя. Но отказываться не стала.

Императрица попеняла:

– Если это все секреты, то к чему было и Ланского прогонять?

– Генерал, я слышала, не слишком грамотен, мог бы и обидеться, приняв сие на свой счет.

– Ланской был не слишком грамотен, за то время, что при мне состоит, многому выучился и образовался. И высоко не возносится, а пишу безграмотно и я сама, иногда Саше приходится поправлять. И не обижается он на выговоры про незнание.

Зато сама Екатерина за своего фаворита явно обиделась, Дашкова поняла, что высказываться о Ланском нужно осторожней, императрица явно влюблена и весьма ценит свое участие в спешном образовании фаворита.

Комиссия, учрежденная для работы над русским языком, превратилась в Российскую академию, и возглавила ее, конечно, Екатерина Романовна Дашкова, став тем самым не просто единственной женщиной во главе собрания ученых мужей, но единственной женщиной – главой двух академий! Просвещенная Европа не могла надивиться этим русским, и прежде всего их императрице. Граф де Линь назвал ее «Екатериной Великим», словно подчеркивая ее мужскую хватку и равнозначность Великому Петру.

А Екатерина писала не одну только историю. Она для внуков сочинила и «Азбуку». Вот это была весьма занимательная книжица, где разные истории (анекдоты, как тогда говорили) с картинками объясняли слова. Опробовав «Азбуку» на внуках, императрица отдала ее для образования остальных подданных, долгое время именно эта книга была основой учебника для начального обучения грамоте в России. Правда, автор скромно не назывался, императрице такая слава как-то не была необходима, пользуются, и достаточно.

Вообще бабушкой она оказалась просто замечательной. Мало того, что всех своих внуков и внучек воспитала по-спартански, она придумала немало самых разных вещичек для них, например комбинезон. Именно Екатерине пришло в голову соединить в одной одежде рубашечку и штанишки, в письмах монархам она хвасталась таким изобретением и отправляла в дар выкройки и даже готовые изделия. Известно, что юные особы королевской крови щеголяли именно в таких комбинезончиках!

Саша Ланской был прекрасным помощником, он имел счастливый талант словно переноситься в тот возраст, который имели его собеседники, потому непринужденно мог общаться и даже играть то с пожилыми людьми, то с детьми. Его обожали внуки Екатерины, государыня хвасталась барону Гримму, что генерал Ланской много возится с великими князьями. Счастье Екатерины, казалось, было полным. Дела империи шли хорошо, на юге Потемкин чувствовал себя уже полным хозяином, Крым стал российским, чего так долго добивались. Внуки росли крепкими и умными, а рядом был любимый и любящий человек.

Конечно, все не бывает совсем гладко, нрав у младшего внука Константина оказался весьма похожим на деда – Петра Федоровича, мальчик рос строптивым и резким, если ему что-то не нравилось или старший Александр не уступал, Костя мог попросту ударить или даже укусить брата! Но обычно они играли и занимались делами мирно, а занятия эти были весьма разнообразными. Великие князья сами копали, сажали овощи, пахали, бороновали, ловили рыбу, строгали и пилили, штукатурили… Бабушка считала, что никакое умение не повредит, только вот музыке, в которой не разбиралась и которую просто не слышала (такова была особенность ее природного слуха), не учила, говорила, что если захотят, то сами попросят научить «бренчать» на клавесине. Не попросили, видно, не желая портить бабушкины нервы, а может, тоже недолюбливая музыку…

И очень часто рядом с великими князьями оказывался ненаглядный Саша Ланской. Как тут не любить человека? В Царском Селе вокруг Екатерины был магический треугольник – два внука Александр и Константин и фаворит Ланской. Все трое очень любили немолодую уже женщину, которая больше всего на свете любила этих троих. Она чувствовала себя словно защищенной любовью. Это ли не счастье? Неужели что-то могло его разрушить?

Ланскому приходилось клеить пластырей все больше и больше, малые дозы уже не помогали, а разочаровывать восторгавшуюся его способностями Екатерину бедный Саша не мог. Соболевский ужасался, призывая быть осторожней, грозил самыми страшными последствиями, но отраву давал. Постепенно Ланской оказался вынужден не только клеить пластыри, но и принимать порошки внутрь.

– Александр Дмитриевич, я вашего рвения не разумею. Да ведь вас так более как года на два не хватит! Вся натура ослабнет, любая простуда может стать смертельной.

Ланской махнул рукой:

– Да мне и столько не продержаться. Вон вокруг государыни сколько красавцев да умниц, куда тут мне-то!

Неладное заподозрил Роджерсон, уж слишком прытким был Ланской. Пусть молод, пусть горяч, но не настолько же! А главное, помощи попросила… Екатерина!

Лекарь даже не сразу понял, о чем речь, ведь государыня не признавала лекарства ни в каком виде, презирала лекарей и безо всяких вспомогательных средств отличалась неуемной страстью в постели. Помогать скорее нужно ее любовникам. Осознав, что ненасытная Екатерина намерена подхлестнуть себя порошком из шпанской мушки, Роджерсон внимательно расспросил императрицу и догадался, что дело нечисто. Для нее самой лекарь сделал очень слабенький порошок, потому что прекрасно понимал опасность его приема, а вот с Ланским поспешил поговорить откровенно:

– Александр Дмитриевич, вы пользуетесь кантаридами?

Тот почти с вызовом вскинул голову:

– Это вас государыня попросила поговорить?

Тон фаворита все объяснил Роджерсону, сколько он их, таких глупых, повидал на своем веку! В Петербурге лечил весь двор, знал великое множество секретов, в том числе и со шпанскими мушками, но понимание, что фаворит государыни применял средство в обход его, было неприятным.

– Нет, конечно. Она не подозревает, считая вас весьма способным любовником. Покажите-ка мне вашу шею.

На шее Ланского появился некрасивый, почти черный прыщик. Это не понравилось Роджерсону.

– Так, пустяк, не стоит внимания. Я стараюсь не крутить шеей, чтобы не натереть сильнее. Пройдет.

И снова именно поспешность и многословность отказа объяснили опытному Роджерсону, что прыщ велик и сидит давно. Очень плохой знак, Ланской применял кантариды явно давно и в больших количествах.

– Это не пустяк, и вы можете рассказывать ваши сказки государыне, но не мне. Вы применяете шпанскую мушку в больших количествах? Я не знаю, кто вам это посоветовал, но он убийца. Кантариды нельзя пить или клеить чаще двух раз в неделю!

Ланской усмехнулся: какие два раза в неделю, если уже без средства не обходится ни один день, вернее ночь! А чтобы не мучиться от боли в те часы, что не на ложе, приходилось пить еще что-то дурманящее. Этот дурман хорошо поднимал настроение и делал жизнь приятной, беда только, что его, как и шпанской мушки, требовалось все больше.

Заметив усмешку, Роджерсон стал строг:

– Вы немедленно расскажете мне, что вы такое пьете, и назовете имя врача, вас пользующего!

– Нет!

– Я вынужден буду рассказать обо всем государыне!

– Нет! Вы не имеете права делать этого. Это мое дело.

Роджерсон долго смотрел в его голубые глаза, потом вздохнул:

– Александр Дмитриевич, вы понимаете, что это гибельно для вас?

– Понимаю. Но пути назад уже нет. И прошу только об одном: не давайте эту гадость государыне, даже если она вас на коленях умолять станет.

– Вы погибнете. И это случится скоро.

Роджерсон ничего не сказал Екатерине, а для себя сделал выводы и вдруг перестал давать шпанскую мушку вообще всем при дворе. Конечно, столь жестокий отказ не мог не рассорить медика с придворными, те хоть и не потребляли мушку, как Ланской, беспрестанно, но без нее уже жизни не мыслили. К тому же в Петербург приехал еще один лекарь, на сей раз протеже Орлова – Вейкарт. Над головой Роджерсона стали сгущаться тучи, и он решил покинуть Петербург хотя бы на время. Главную роль сыграло понимание, что фавориту жить осталось недолго, убедить Екатерину, что это результат непомерного употребления кантарид, не удастся, она уверена, что в неуемной страсти повинен здоровый молодой организм любовника, и в случае его гибели вина ляжет на лекаря. Быть таковым мальчиком для битья Роджерсон не желал.

Доктор Вейкарт был назначен на доселе невиданный пост камер-медика, это означало его допуск ко всем тайнам, следовательно, немного погодя новый лекарь непременно узнает о беде фаворита и, конечно, обвинит во всем Роджерсона. Все же он попытался поговорить со своим коллегой, посетовав, не называя имен, что некоторые молодые люди стали излишне увлекаться шпанской мушкой. Вейкарт, привыкший к французским нравам, удивился:

– Что же тут такого? Все употребляют.

Роджерсон поспешил попросить длительный отпуск за границу, продал свой дом, получил две тысячи рублей на дорогу, но уезжать почему-то не торопился, хотя Царское Село покинул.

Просто в один из дней случилось несчастье.

В то утро Александр чувствовал себя очень плохо, и дурманящего средства пришлось принять несколько больше обычного. Дурное настроение быстро сменилось прекрасным, но движения стали неуверенными и разболтанными. Екатерина посмеялась:

– Мой друг, вы явно не выспались…

Смеяться было отчего, они всю ночь утоляли страсть, и сама императрица едва разлепила глаза с рассветом. Она посчитала, что и любовник попросту хочет спать. Если бы он остался дома и лег в постель, возможно, все и обошлось, но собирались на охоту, пришлось садиться в седло. Александр чувствовал, что кружится голова, перед глазами мелькали черные мушки, звуки пробивались в его голову словно издалека и наплывами, преодолевая гул. Он заметил тревожный взгляд, брошенный государыней, и, стараясь не подавать вида, насколько ему плохо, поспешил отъехать вперед.

Екатерина действительно заметила состояние любовника и встревожилась, решив поговорить с ним после охоты. Он излишне горяч, еженощные оргии требуют много сил, Саша может заболеть. Но как скажешь, чтобы поостерегся, если он молод и страстен? Вздохнув, Екатерина решила попросить ослабления ночных утех потому, что слаба сама. Да, так будет лучше, пусть он думает, что это ей тяжело, все же немолода. Убедив себя, что таким образом любовник легче переживет небольшое охлаждение отношений, Екатерина даже повеселела.

Но поговорить не удалось. Никто не понял, что именно произошло, то ли заяц выскочил прямо под копыта, то ли еще чего-то испугавшись, лошадь Ланского вдруг встала на дыбы, сбросив всадника! Возможно, будь более собранным, Александр успел бы среагировать и удержаться, но полусонное состояние сыграло свою роль, он вылетел из седла и сильно разбился.

Екатерина рыдала над лежавшим в беспамятстве Сашенькой, не подозревая, что это начало его конца.

Лето выдалось прекрасным, все рано расцвело, но из-за частых гроз не завяло на жаре, а зеленело ярко и буйно.

Много гуляли, много играли в парке, от гроз прятались в многочисленных беседках и павильонах или сидели на террасах. Было весело, как-то по-особенному дружно. И Екатерина, окруженная молодежью, чувствовала себя на десяток лет моложе тоже. Внуки и внучки могли бы обойтись и без нее, но почему-то на виду у бабушки игралось веселей, а когда она начинала аплодировать или кричать от радости, так и совсем хорошо.

Екатерина, применяя потихоньку ту самую мушку, чувствовала себя помолодевшей не только на аллеях парка или в кругу веселящейся молодежи, но и в спальне. Стараясь гнать мысли о причине такого буйства страсти, она жила сегодняшним днем, словно торопясь взять от жизни все, что та давала. Но временами сердце почему-то сжимало нехорошее предчувствие. Так бывает: среди совершенно беззаботной жизни человек вдруг понимает, что летит над пропастью, свалиться в которую дело одного мига и случая.

Она видела, что Ланской чувствует себя не слишком хорошо, но списывала это на усталость после ночных объятий и давала себе слово поутихнуть хоть на время. Но приходила ночь, и страсть овладевала государыней с такой силой, что сопротивляться себе и тем более ему Екатерина попросту не могла. И вдруг…

Все страшное происходит в человеческой жизни вдруг. Даже если плохое ждать и его бояться, все равно вдруг. А если не ждешь, если счастлив и полон надежд? Нет, Ланской не был полон надежд, он уже понимал, что предсказанное врачами наступает. Но, как любому человеку, казалось, что страшное еще не сейчас, еще не скоро…

Горло заболело неожиданно, стало трудно глотать, потом немного отпустило, но состояние было таково, что он попросил отпустить полежать. Екатерина с тревогой вгляделась в лицо фаворита:

– Что, Саша?

Тот постарался сделать вид, что ничего особенного:

– Холодного хватил, матушка. Я полежу чуть, и пройдет.

Конечно, его отпустили полежать, даже было сказано отлежаться хорошенько. Ланскому бы бегом бежать к Роджерсону и просить помощи, а он сделал то, чего делать было категорически нельзя. Не желая расстраивать свою Зореньку, попросту принял дозу наркотика и снова выглядел как новенький. Государыня обрадовалась: вот сколь крепок ее Саша, чуть приболел и сразу поправился. Что значит сильный молодой организм, ему никакие врачи не нужны!

Роджерсон, услышав о таком происшествии, в Петербурге задержался, понимая, что довольно скоро его помощь может понадобиться. Опытный врач все понял верно: организм Ланского, загубленный мушкой и наркотиками, стремительно терял свою силу. Он легко возбуждался, проявлял чудеса страсти в постели, но достаточно было малейшей инфекции, чтобы наступила трагическая развязка.

Это произошло 19 июня. Снова почувствовав сильную боль в горле, Александр попросил разрешения уйти и отлежаться, но сам же сказал, правда, не Екатерине, что скоро умрет, видно, было уж слишком плохо. Дышать становилось все тяжелее, не помогали даже порошки, когда-то принесенные Соболевским. Но и он сам, и Екатерина все еще на что-то надеялись, вернее, Ланской не надеялся, но признаться в этом своей богине не мог. А она твердила, что у Саши молодой и сильный организм, который справится с болезнью, и старательно гнала от себя мысль, что это не так.

На столике у изголовья всего одна свеча, остальные погасили, чтобы не раздражать светом больного. Саша впал в забытье и дышал совсем тихо, временами Екатерине казалось, что не дышал вовсе, она испуганно наклонялась к самым губам, прислушивалась. Нет, дышит. Господи, что же это?! Ну почему молодой, сильный, красивый человек должен вот так внезапно умирать?! Да и не внезапно тоже?! Саша, Сашенька, не уходи, ты так нужен мне, ты так дорог! Мальчик, разве тебе было плохо со мной? Почему ты меня покидаешь? Слезы катились по щекам Екатерины ручьем, за дни болезни любимого она выплакала их столько, что можно бы набрать ведро. Если бы слезы помогли, она готова выплакать еще десять раз по столько, но Ланскому с каждым днем становилось все хуже.

Ну почему его организм не справляется? Где-то внутри, очень глубоко уже зародилось страшное подозрение, но Екатерина с ужасом гнала его от себя. Нет, Саша справится, выздоровеет! Может, пустить кровь, ей самой это всегда помогало… Но какая кровь, если Ланской и так едва дышал…

Она смотрела на любимое лицо, потерявшее за время болезни всегдашний румянец, и умоляла Господа даровать Сашеньке еще хоть несколько лет жизни. Даже ценой ее собственных! Возьми от меня, если это так нужно, отдай ему! Пусть живет, прошу, Господи! Отчаяние разрывало душу…

Ланской бредил, он узнавал только саму Екатерину, но старался от нее отвернуться к стене, чтобы не видела страшную картину. Та плакала, просила не отворачиваться, посмотреть, вытирала пот со лба, подносила воду и все гладила и гладила то плечо, то руку, то спутанные от жара и пота волосы…

Камер-медика Вейкарта вызвали из Петербурга только 24-го. Собрались все: и Роджерсон, и Соболевский. Соболевский был в ужасе, прекрасно понимая, что если дознаются, кто пичкал умирающего кантаридами и наркотиками, головы не сносить. Но для обоих лекарей уже все было ясно, кто бы ни давал эти средства – они погубили тот самый «молодой и сильный» организм. Это понимал и сам Ланской.