Последняя любовь Екатерины Великой Павлищева Наталья

В деревне, где остановились, чтобы размять ноги, чуть поодаль увидели толпу крестьян. Все были явно в лучших нарядах, разодеты в яркие одежды, шапки в руках, несмотря на мороз. Правда, и морозец для русских легкий… Стоило Екатерине, опираясь на руку Мамонова, шагнуть с подножки экипажа, как крестьяне согнулись в низком поклоне, приветствуя государыню. Та подошла ближе, и вдруг послышался ее ласковый голос:

– Поднимитесь, полно кланяться! Я хочу видеть лица, а не спины.

Не решаясь разогнуться полностью, видно, старший из стоявших залепетал:

– Приветствуем тебя, государыня-матушка!

– Да поднимитесь же! – рассмеялась Екатерина. Подвернувшийся рядом какой-то чиновник принялся тыкать крестьян плетью:

– Поднимайтесь, государыня велит!

– Постой, дорогой, не мешай. Поди, займись своим делом, – остановила ретивого помощника императрица. – Я без тебя разберусь.

Тот исчез, словно и не было рядом. Крестьяне, поняв, что не опасно, стали один за другим разгибаться.

– Как вы живете?

Что она ожидала услышать? Жалобы на барина? На нее саму? Конечно, никто жаловаться не стал, принялись уверять, что живут лучше некуда! Да и до того ли было, увидеть близко саму царицу – такое раз в жизни выпадает ничтожному числу людей. Щедро раздав двугривенные и приласкав какого-то подвернувшегося шустрого мальчонку, довольная Екатерина вернулась в карету.

С той поры она на каждой остановке норовила поговорить с народом. А своим спутникам объяснила:

– Терпеть не могу, когда меня боятся. Я что, Медузина голова, чтобы от меня шарахаться?!

Подле государыни, как всегда, собралось любезное общество. На сей раз оно состояло из иностранцев, Екатерину очень интересовало, какое впечатление поездка и сама Россия производит на посланников. В шестиместной карете вместе с хозяйкой сидели австрийский посол Кобенцель, француз Сегюр, к которому императрица весьма благоволила из-за его умения вести приятную беседу, красавец и умница де Линь, по обыкновению скучавший Мамонов, и должен был присоединиться английский посол лорд Сент-Элен. Для этого карета и остановилась, поджидая. Из женщин, кроме самой хозяйки, была фрейлина Варвара Николаевна Головина.

То ли желая сделать комплимент, то ли действительно восхищаясь, Кобенцель вовсю хвалил бархатную шубу императрицы, выглядевшую действительно великолепно. Кроме прочего, австриец дивился, как это удается оградить столь роскошный мех от моли в летнее время, ожидая, что будет сказано: мол, шуба не так стара, ее сшили только что. Но Екатерина махнула рукой:

– Моим гардеробом ведает один из моих лакеев. Если честно, то он столь глуп, что не годится ни для какого другого занятия.

За окнами разворачивалось интересное зрелище, лорд Сент-Элен как раз собирался сесть в карету императрицы, но несколько забуксовал, не зная, с какой стороны обойти большущий сугроб. Наблюдавший за тем, как англичанин пытался преодолеть снежную кучу с помощью своего бестолкового лакея, больше мешавшего, чем помогавшего, Сегюр пропустил начало разговора и услышал лишь ответ Екатерины со слова «лакей». Решив, что все остальное относится к только что увиденному, француз поторопился ввернуть поговорку:

– Каков господин, таков и слуга.

Сегюр помнил, что императрица очень любит использовать народные выражения в своей речи, и был очень удивлен, когда услышал в ответ дружный хохот. Послы попытались спрятать улыбки, при том что это им плохо удавалось, а сама Екатерина рассмеялась от души. Пока хозяйка промокала платочком выступившие от хохота слезы, де Линь шепотом объяснил Сегюру, в чем тот оконфузился. Французу стало дурно от понимания, что за этим может последовать, но не последовало ничего. Напротив, все еще улыбаясь, Екатерина поинтересовалась у Кобенцеля, не утомляет ли его ее компания. И тут пришла очередь австрийца. Видно, не поняв, что речь идет именно об императрице, а не о других попутчиках, тот довольно громко буркнул:

– Соседей не выбирают.

Императрица снова спряталась за кружевами надушенного платочка, поспешили достать свои из обшлагов и остальные. Теперь Сегюр смеялся, а Кобенцель с ужасом озирался.

Выручил бедолагу английский посол, который наконец забрался в карету и, умащиваясь поудобней, заметил:

– А у вас тут довольно весело…

Карета тронулась, мерно покачиваясь. Ни для кого не секрет, что англичанина от покачивания неудержимо клонило в спячку, но не при государыне же! Тем более та принялась со смехом пересказывать последние невольные остроты. И тут… Екатерина не закончила и второй фразы, замолчав и с изумлением уставившись на посла. Флегматичный Сент-Элен сладко посапывал!

Теперь замерли уже все. Императрица развела руками:

– Только этого и недоставало. Вы сегодня удивительно любезны, господа. – Она приложила красивую ручку к груди: – Я совершенно удовлетворена.

Глаза ее искрились смехом. Не выдержав, рассмеялись и послы. Какое счастье, что русская императрица не злопамятна и столь милостива!

– Господа, я думаю, что в столь веселой компании нам нет необходимости соблюдать излишние условности.

Послы молчали, удивленные таким началом фразы. Что еще придумала императрица?

– Предлагаю в нашем узком кругу заменить излишне чопорное «вы» на более дружеское «ты».

По крайней мере, у двоих отлегло от сердца, значит, Екатерина не только не рассердилась на их оплошность, но и допускает более дружеское общение. Первым отреагировал остроумный де Линь, целуя императрице ручку, он воскликнул:

– Я согласен, Твое Величество!

Хохот разбудил англичанина, который растерянно озирался по сторонам, пытаясь понять, не он ли причиной веселью. Сегюр объяснил:

– Мы решили перейти меж собой на «ты». Императрицу отныне надлежит в узком кругу называть Твое Величество.

Решив, что его разыгрывают, Сент-Элен махнул рукой:

– Вы лжешь…те…

Веселились долго…

В Киеве задержались изрядно. Дальше следовало пересаживаться в галеры, но Днепр еще был покрыт льдом, пришлось ждать, пока река вскроется. Но и из Петербурга позже выезжать тоже опасно, можно застрять по дороге в оттепель.

Встречали гостей очень хорошо, знатные горожане наперебой старались угодить государыне и ее приближенным.

Императрица жила в нарочно выстроенном дворце, при ней малая часть приближенных, остальных разместили по заранее приготовленным квартирам. Всем нашлось место. Румянцев, в чьем ведении находился Киев, старался, конечно, вовсю, но ему было далеко до Потемкина, ни фантазии, ни денег не хватало, чтобы развлекать двор в течение двух с половиной месяцев, хотя проводились ежедневные балы, маскарады, давались обеды, устраивались спектакли. Государыня встречалась с многочисленными делегациями из самых разных краев не только Малороссии.

Но время шло, уже было сделано все, что только можно, все посещены, все отпраздновано, а отправляться дальше возможности все не представлялось. Сначала Днепр был подо льдом, потом, когда лед все же прошел, еще чего-то ждали. Никто не мог понять, чего тянет Потемкин, и все считали, что он просто не готов плыть дальше. Начались новые наговоры на князя, в уши Екатерине все жужжали и жужжали о том, что там ничего нет, что деньги потрачены зря, осели в бездонных карманах Потемкина, что конница Потемкина существует только в его рассказах, как и все остальное. А не плывут просто потому, что показывать нечего…

Слухи и сплетни усиливались из-за того, что сам Григорий Александрович удалился в Печерский монастырь и жил почему-то там, изредка появляясь на публике, но никак не объясняя задержку в пути.

Мамонов в Киеве страшно скучал, ему не нравилось все: сам город, малороссийский говор, необходимость проводить время так далеко от Петербурга, развлечения… Екатерине было не до его нытья и вообще не до фаворита, кроме того, умный Сегюр намекнул Александру Матвеевичу, что своим недовольным видом он может весьма быстро разочаровать государыню со всеми вытекающими последствиями. Вообще фаворит маялся – служить старухе, как он мысленно звал свою благодетельницу, оказалось неимоверно трудно. Конечно, путевые дворцы и дома в имениях помещиков, где останавливались, – это не покои государыни, здесь звать в свою спальню фаворита не получалось, Екатерина всегда старалась внешне соблюдать правила приличия, поэтому Мамонова ночные обязанности не напрягали. Но вполне хватало и необходимости днем присутствовать при болтовне государыни с ее спутниками, каждый из которых, пожалуй, годился Александру Матвеевичу в отцы.

Мамонов уже не мог слышать голос записного шутника Льва Нарышкина, хотелось крикнуть:

– Шут гороховый!

Не веселили изящные остроты де Линя или Сегюра, и страшно злила притворная ласковость фрейлины Анны Протасовой. Протасова тоже скучала, ей претили умные разговоры, которые Екатерина вела со своими приятелями-дипломатами, хотелось с кем-нибудь посплетничать, только с кем? Отвести душу в Киеве не удалось, общество Протасову совершенно не устроило, как с ними поболтаешь, если они никого не знают из Петербурга, а она не ведает о них самих? Племянницы Потемкина в Киеве общались больше со своим дорогим дядюшкой, и Протасова мысленно была в Петербурге. Как и Мамонов.

В первый день пути он на каждой остановке старательно разглядывал придворных, отправившихся в путь вместе с государыней. Явно кого-то искал и не находил. Заметив это, Екатерина окликнула:

– Да ты кого выглядываешь-то, Александр Матвеевич?

Мамонов нашелся:

– Княгиню Дашкову не вижу. Не отстала ли?

Государыня широко раскрыла глаза:

– Невнимателен стал, дорогой мой. Я тебе еще в Петербурге показывала записку, что мне княгиня Екатерина Романовна прислала, мол, даже проводить не может, столь нервы расстроены…

– И правда, забыл, матушка! Столь впечатлился, что забыл! Не видел среди провожавших, вот и решил, что она с нами едет.

На его счастье, государыню отвлекли, и вопрос о Дашковой был забыт. Зато все приметила Протасова, подошла, тихонько – словно нехотя? – проговорила:

– Не поехала она, в Петербурге осталась…

– Матушка-государыня уже сказала, что Екатерина Романовна осталась.

– Я не о Дашковой речь веду, а о той, которую вы в действительности глазами ищете, Александр Матвеевич. Дарью с собой не взяли, слишком мелка для того, так что не ищите взглядом.

Глядя вслед удалявшейся Протасовой, Мамонов почувствовал, что у него, несмотря на холод, по спине течет пот, даже ворот расстегнул и шапку с головы снял, так жарко стало! Если Екатерина узнает о его внимании к молодой фрейлине, не миновать беды. Пока Мамонов гнева Екатерины еще боялся, позже наступит время, когда, поняв, что она не умеет жестоко наказывать, он бояться перестал и пустился во все тяжкие, за что, правда, и поплатился.

В Киеве произошла встреча, сильно тяготившая Екатерину. Туда примчался ее давний фаворит (еще того времени, когда она была великой княгиней и супругой наследника престола) польский король Станислав Понятовский. Екатерина порадовалась, что при этой встрече не было весьма наблюдательного Сегюра или не всегда ловкого шутника Нарышкина. Зато Мамонов все заметил и все понял.

Бывшие любовники были потрясены друг другом. Станислав, все такой же подтянутый, поразил Екатерину тем, насколько постарел, она словно увидела себя в зеркале. Глядя на его изменившееся лицо, она отчетливо поняла, что годы не пожалели и ее. Труднее было увидеть его реакцию. Конечно, опытный политик и сердцеед, Понятовский постарался скрыть замешательство, однако от внимательного взгляда Екатерины оно не ускользнуло. Вместо прежней веселой, стройной чаровницы, ради которой стоило совершать любые безумства даже на грани жизни и смерти, Станислав Август увидел располневшую величественную женщину в возрасте, которой приличествовало быть окруженной внуками…

Бывшие страстные любовники были неприятно поражены друг другом. Чего они ждали: что по прошествии стольких лет найдут свою любовь неизменной? Или что старость не тронула их внешность?

Екатерине и Станиславу поговорить бы наедине и по душам, поняли бы, что внешность обманчива, у обоих в груди бились горячие сердца, пусть любовь и не вернулась, но теплота бы осталась. Но поговорить не удалось, взаимное расположение выказывалось лишь внешне, более того, присутствие Понятовского стало быстро раздражать императрицу. Ежедневно видеть подтверждение собственного возраста оказалось слишком трудной задачей даже для такой удивительной и реалистичной женщины. Не меньше изменился за эти годы и Потемкин, и та же Дашкова, и Протасова, и все вокруг. Но видеть старение Дашковой или Анны Протасовой было даже приятно, а к Потемкину Екатерина столь привыкла, что его изменений не замечала. А рядом с Понятовским испытала удар.

Настроение государыни на несколько дней просто испортилось, она потребовала от Потемкина поскорее спровадить короля в его владения. От Киева остался нехороший осадок, императрице не понравилось. Самые проницательные позже заподозрили, что задержка устроена Потемкиным нарочно, чтобы вывести императрицу из себя и оставить от владений Румянцева именно такое – тягостное – впечатление. Если так, то князь поступил гениально, больше в Киев Екатерина возвращаться не захотела.

Государыня потребовала к себе Потемкина и приказала, чтобы кавалькада двинулась дальше:

– Ну уже никакой мочи нет ждать, Григорий Александрович!

Тот развел руками:

– В природном нестроении я невиновен, матушка. Рано плыть, половодье…

– Половодье ли виной, князь, или то, что ты еще менее готов, чем Румянцев?!

Это было нечестно, Румянцев не виноват, что пришлось столько сидеть в Киеве. Не был виновен и Потемкин: предусмотреть долгий ледоход и сильное половодье он не мог. Князь пожал плечами:

– Завтра отплываем, коли велишь, матушка…

– Велю!

28 апреля, несмотря на бурное половодье на Днепре, по реке вытянулся караван из судов. Среди них три большие галеры – «Днепр», на которой расположилась сама императрица, «Буг» Потемкина и «Десна», предназначенная для проведения торжественных мероприятий. Дальше следовали «Сейм» с иностранцами и «Еж» для остальных придворных. Остальные поменьше, в том числе для доктора Роджерсона и его аптекаря… Всего же больших и малых судов насчитывалось восемь десятков!

Под прощальный салют из пушек они один за другим отчаливали от пристани. И хотя еще плыли по владениям Румянцева, сам генерал-губернатор не провожал, ему было позволено остаться в Киеве. Государыня не желала никого видеть. Румянцев провожал уплывающих с явным облегчением. Куда легче и проще брать города, чем вот так ублажать капризный двор!

Но настроение у Екатерины не улучшалось. Было отчего: во-первых, Потемкин оказался прав, и Днепр нес воду слишком быстро, плыть трудно, суда то и дело сталкивались, грозя потопить друг дружку. Князь только разводил руками, мол, я предупреждал. Но понимание его невиновности настроения государыне не прибавляло, напротив, ухудшало. Кроме того, почти сразу нагнали два не слишком приятных известия. Из Петербурга сообщили, что внуки императрицы, Александр, Елена и Константин, заболели корью. Сердце бабушки зашлось от страха. Александр в том возрасте, когда корь может сильно повлиять на его мужское развитие.

Не успела Екатерина поахать как бабушка, пришлось вздыхать по-матерински. Из Парижа сообщили, что ее побочный сын от графа Орлова граф Алексей Бобринский пустился во все тяжкие и наделал немыслимые долги. Не оплата долга за нерадивого сынка расстроила государыню, а то, что тот никак не оправдывал надежд. Нет чтобы делать карьеру и проявлять себя мудрым политиком (конечно, она не надеялась на трон для незаконнорожденного сына, но прочила ему очень многое), Алексей вел жизнь откровенного разгильдяя!

К Гримму немедленно полетела депеша с просьбой оплатить долги оболтуса и взять его под строгий контроль. От самого Алексея требовалось тотчас прислать покаянное письмо с подтверждением осознания своего неблаговидного поведения и обещанием, что такое не повторится.

У императрицы были поводы для головной боли…

У Кременчуга, наконец, начинались владения, которыми распоряжался генерал-губернатор Григорий Александрович Потемкин. Все шло как обычно, галеры пристали к берегу, на котором, правда, ничего особенного не было видно. Но все решили, что Потемкин просто собрался расположиться на пикник, хотя до обеда еще далеко. И вдруг…

Среди сопровождавших Екатерину у большинства либо подкосились ноги, либо сердце упало в пятки. Не успели все сойти на землю, как впереди послышалась пушечная стрельба, а из облаков порохового дыма вылетели одна за другой казацкие сотни! Лава рассыпалась по степи, явно окружая свиту.

Не в силах вымолвить и слова, Екатерина скосила глаза на Потемкина и увидела, что тот с удовольствием наблюдает эту атаку. Вот оно что! Это просто выдумка князя! Государыня приосанилась, догадываясь, что таким способом Потемкин брал на испуг множество тех, кто доставил ему неприятности в Петербурге. Рука князя легла на руку государыни:

– Не беспокойся, матушка. Это игрища такие.

– А я и не боюсь. Только мог бы пораньше сказать, едва ведь не обделалась, – шепнула ему на ухо императрица.

Если честно, то было отчего, – казаки на полном скаку с саблями наголо и сумасшедшим гиканьем подлетели к онемевшим придворным и иностранцам, по команде подняли своих коней на дыбы и вдруг так же неожиданно ловко перестроились в плотные ряды и оказались по сторонам толпы разряженных людей, полетели дальше по берегу реки. Все еще слышались команды, повинуясь которым казаки снова перестраивались, чтобы промчаться перед приходившими в себя гостями уже строем.

Екатерина блестящими глазами смотрела на окружающих, которые с трудом переводили дыхание. Она не сомневалась, что многим из них надобен по крайней мере платок, чтобы отереть пот со лба, если не большее.

Послышался голос насмешника Нарышкина:

– Потемкин, чтоб тебя! Изволь теперь всем выдать по новым штанам!

Князь, сверкая единственным глазом, будто в смущении, разводил руками.

А Екатерина сжала его руку:

– Ну, батенька, потешил! Ну уж угодил.

– То ли будет, матушка… Сейчас парад гусарских полков смотреть будешь или правда кое-кому надо штаны поменять?

– Отпущу тех, кому водички глотнуть не мешало бы, на галеры, через час соберемся.

Нарышкин закричал, размахивая руками:

– Пошли штаны менять!

Чтобы остальным не было обидно, государыня тоже вернулась на свою галеру и от души там посмеялась, но не столько над шутками Нарышкина, сколько над тем, как перепугались «несуществующих» казаков недоброжелатели Потемкина.

– Ох и выдумщик ты, князь! Кабы просто строем прошли, не то было бы! А так страху-то, страху нагнал!

После действительно проходили в парадном строю те же казаки, гусары, егеря…

И тут государыню ждало еще одно приятное известие – прибыл долгожданный австрийский император Иосиф и уже ехал по проселочной дороге в их сторону. Это был подарок для Екатерины, уже начавшей беспокоиться, что император не рискнет присоединиться. Государыня приказала срочно подать карету и отправилась навстречу.

В тот же день Потемкин умудрился привлечь императрицу и императора к… строительству! Они вместе с самим князем заложили церковь на месте будущего города. Екатерина старательно замешивала раствор, а Иосиф выкладывал кирпичное основание, выслушивая указания Потемкина. Князь тоже не остался в стороне, он лично водрузил закладную плиту на это основание.

– Как город-то называться будет, Григорий Александрович? – поинтересовался австрийский император. – Должен же я внукам рассказать, что закладывал.

Потемкин спокойно пожал плечами, отряхивая свой костюм:

– Екатеринослав.

Государыня замерла. Вот это подарок! А князь продолжил:

– Теперь, ежели что рухнет или плохо построится, нас обвинят…

С немалыми трудностями миновали пороги, хотя Потемкин приказал заранее взорвать несколько особо опасных скал. А что ж делалось в давние времена, когда и ладьи были не в пример слабее, и вокруг степняки со стрелами на тугих луках… Не у одного придворного мелькнула такая мысль, многие невольно оглядывались вокруг.

Когда добрались до Херсона, Потемкин снова умудрился всех удивить. Началось все с самого города. Сегюр показывал путеводитель и утверждал, что в нем все выдумка, Херсон не более чем Екатеринослав, всего лишь место для закладки камня, и никакой крепости, а тем более верфи там быть не может!

– Мой знакомый француз по торговым делам бывал в этих местах всего три года назад. Здесь была степь!

Услышав эти утверждения, император Иосиф тоже посмеялся:

– Сознайтесь, князь, что мы снова будем что-нибудь месить или таскать. Я не против, но как же обещанные корабли?

Потемкин снова несколько лениво пожимал плечами:

– Вы вольны не верить…

Немного погодя изумленные гости разглядывали пристань, полную теснящихся торговых судов, а на берегу здания, достойные любого европейского города, купола церквей и толпы народа, собравшегося для встречи. Сегюр тер глаза руками:

– Не может быть!

И снова Потемкин разводил руками, мол, что с вас, неверующих, взять… Екатерина наклонилась к нему, но произнесла достаточно громко, чтобы слышали остальные:

– Ты бы, князь, спорил с ними всякий раз, когда не верят. Много бы уже выиграл…

– Разорятся! – отрезал Потемкин и отправился распоряжаться спуском сходен. Подле них вместо обычной кареты стояла… настоящая римская колесница! Взобравшись на нее, князь взял в руки вожжи и кивнул:

– Прошу вас, Ваши Величества. Доставлю с ветерком!

Даже весьма сдержанный Иосиф был потрясен:

– Я, римский император, впервые еду на настоящей колеснице!

– Хочешь, подарю, – словно между прочим предложил Потемкин.

– Где ты ее взял-то, батенька? – осторожно поинтересовалась чуть позже Екатерина.

– То не удивительно, матушка, у меня всякой дряни еще довольно. А вот ты сейчас иное увидишь!

Увидели. Императоры участвовали в спуске на воду трех фрегатов на херсонской верфи, которой, по утверждению Сегюра, попросту не существовало, – 80, 70 и 50-пушечных. Окончательно Иосиф потерял дар речи, когда после спуска на воду у самого большого открылось название, хитрый Потемкин и здесь добился того, чтобы его стало видно во всей красе: «Иосиф II». Следующим был «Владимир», а Екатерина прослезилась, увидев название третьего – «Александр».

– Дай я тебя, батенька, расцелую за такой подарок.

– И я тоже! – заорал Нарышкин.

– А ты-то за что?

– А за то, что вон они столбами стоят! – продолжил по-русски обер-шенк, ткнув в остолбеневших иностранцев.

– За это стоит, – согласилась государыня.

– Я тебе служу, матушка. Ты довольна, и я счастлив.

– Да я не просто довольна, Гришенька, я такого отродясь не видала и не ожидала. Вот порадовал так порадовал!

И по тому, сколь загадочно улыбнулся Потемкин, поняла, что это далеко не все.

Дальше надо бы в новую крепость Кинбурн, что как раз напротив Очакова, но не зря Потемкин все время держал руку на пульсе событий в Черном море, оттуда примчался гонец с донесением, что турецкий флот подошел к Очакову. От этого известия прежде всего похолодело в груди у Сегюра. И он оказался прав.

Император Иосиф усмехнулся:

– Стоило ли дразнить гусей? Так, кажется, говорят у вас?

– А это вы вот его спросите, кто дразнил! – кивнула в сторону француза Екатерина.

Взгляд императрицы был, по крайней мере, раздраженным. Франция постоянно подстрекала Турцию к войне с Россией, и теперь ни в чем не повинному Сегюру пришлось оправдываться, объясняя появление турецких кораблей не политикой Парижа, а осведомленностью турок о строительстве новых фрегатов на русских верфях.

Пришлось отменить посещение этой крепости.

Несмотря на великое множество впечатлений и происшествий, Мамонов откровенно зевал. Ему надоели бесконечные разговоры об устроении края, о политике, надоело восхищаться тем, что его не интересовало вовсе, надоели шуточки Нарышкина и лесть иноземцев. Это все хорошо, когда слышишь раз-два в неделю, а в остальное время занят своими делами и заботами. Здесь ни того, ни другого не было, Мамонов ехал, словно щегол на жердочке, ни единого вольного шага, все на виду. Скука постепенно перерастала в откровенную тоску, а ведь они не проехали и половины!

Как может Протасова в сотый раз выслушивать анекдот Льва Нарышкина или восторгаться видом из окна кареты, если этот вид повторяется уже третий день? Но главное – разговоры. Мамонов был бесконечно далек от политики и не собирался ею заниматься, а политика пронизывала каждую фразу, каждое слово собеседников Екатерины, на то она и императрица, но Александру Матвеевичу-то к чему?

Мамонов не раз уже задумывался, как долго будет продолжаться его фавор, вернее, как долго он вытерпит? Почему в Петербурге было легче, а стесненное положение его нисколько не беспокоило? Мамонов вспомнил, как разговаривал с ним Потемкин, прежде чем представлять государыне. Князь был честен:

– Не на пустые разговоры идешь, это понимать должен. Государыня немолода уж, все взгляды такие же, нужно уметь подстраиваться. И к возрасту ее, и к запросам, и намерениям тоже. Чутким быть. Она добра и не обидит, скорее сама слезы лить станет, но ты не обижай. Если обидишь, я тебе без ее жалоб уши надеру!

Тогда казалось все просто, Екатерина – женщина горячая, не бревно какое, чтоб с ней в постели мучиться, да и своего предыдущего фаворита Ермолова она не слишком утомляла, видно, учла судьбу Ланского. Когда сам в спальню попал, тоже не пожалел. Шли день за днем, щедрые дары, поклонение, лесть, зависть были весьма приятны. Мамонов чувствовал себя значимой фигурой, купался в заинтересованных взглядах двора и совсем не задумывался, как долго это продлится и чем закончится. Государыня не наложила опалу ни на одного из своих фаворитов, все получили блестящее денежное довольствие, разве только были удалены от двора…

Надоесть такое положение не успело, он общался много с кем, хотя и жил в золотой клетке. Но здесь клетка сузилась до шестиместной кареты и двух комнат и уже казалась неимоверно тесной.

С ними в карете ехала Анна Степановна Протасова, и хотя все прекрасно понимали, для чего рядом с государыней сей молодой человек, внешне Екатерина всегда старалась соблюдать правила приличия, чтобы не ставить остальных в неловкое положение, а потому Мамонов был вынужден спать на диване в приемной. А если ночевали в путевом дворце или у кого-то из помещиков, ему вовсе отводили отдельную комнату. Но Александр был уверен, что каждый его шаг даже ночью известен императрице, потому глупостей себе не позволял. Столь приличное поведение лишь усиливало его скуку. Днем слушать разговоры пожилых людей, ночью спать в одиночестве… Для молодого человека это становилось невыносимым.

Очень тонко чувствующая настроение людей, Екатерина забеспокоилась, она легко догадалась, что дело в отсутствии молодых лиц вокруг. Ее спутники – люди весьма и весьма интересные, но для нее. Кроме того, они все годились Мамонову в отцы, и разговоры их тоже были далеки от его интересов. На следующее утро она позвала к себе молоденькую фрейлину, непонятно как затесавшуюся в свиту. Маришка не была слишком умна, зато имела хорошенькое личико и смешила своими ужимками.

– Александр Матвеевич, поручаю тебе сию девицу в надежде, что ты ее несколько образуешь и не дашь никому в обиду.

Отдельно Мамонову Екатерина добавила:

– Только не вздумай, душа моя, с ней амуры заводить, обоих в море утоплю или туркам продам.

Сказано было ласково, но достаточно твердо, чтобы понять: если и впрямь перестарается, то пусть добра не ждет.

Мамонов поморщился:

– Не веришь, Зоренька, лучше не поручай, к чему сии выговоры?

– Я тебе верю, не сердись, душа моя, и вижу, что скучаешь. Может, с Маришкой повеселей будет?

Мамонов называл Екатерину Зоренькой по ее намеку, однажды она рассказала, что это придумал Саша Ланской, а ей понравилось… Пришлось и другому Саше – Мамонову – привыкать. Сначала его коробило от такого нелепого обращения, потом привык. Правда, иногда закрадывалась мысль: как же нужно было влюбиться в стареющую императрицу, чтобы называть солидную даму Зоренькой?

Маришка несколько скрасила его скуку. Конечно, она была не слишком умна и развита, но зато заразительно хохотала над его шутками, строила глазки, надувала губки и всячески выказывала свое восхищение государыней. Но даже от присутствия Маришки полегчало, все не одни старики вокруг.

Дальше их ждал Крым, и там неудача с Кинбурном быстро забылась, слишком увлекли зрелища и действа, подготовленные Потемкиным. Князь наглядно продемонстрировал, что если бы всякие… не мешали, во что он смог бы превратить юг России.

Екатерине понравились верстовые знаки и мили. Сначала она подозвала к себе Потемкина:

– Григорий Александрович, что сие?

– Это, матушка, обозначение версты на Екатерининском пути. То новая дорога, здесь ранее ничего не было, построено для твоего приезда. А знак, чтобы знала, сколько проехала, через десять верст – миля.

Екатерина с удовольствием хмыкнула:

– Остальным скажи.

Когда въехали на территорию Тавриды, карету окружили татарские наездники в богатых одеждах. Стало чуть жутковато, но оказалось, что это татарские мурзы выехали приветствовать государыню. А вокруг стрелой проносились столь же разряженные всадники, показывая чудеса джигитовки, они то вскакивали ногами на седла, то на ходу подлезали под брюхом лошади, то разворачивались в седле задом наперед…

Немного полюбовавшись на всю эту лихость, Екатерина вдруг сделала знак Потемкину, чтобы подъехал. О чем она разговаривала почти шепотом с князем, не знал никто, только тот вдруг уехал к мурзам и также разговаривал с ними. Мурзы оглядывались на карету государыни, кланялись и прикладывали руки к груди, выражая свое уважение и согласие с чем-то. Видно, переговоры закончились к обоюдному удовольствию, только теперь всадники перестали забавлять гостей видами джигитовки, а выстроились вдоль самой кавалькады карет слева и справа. Если честно, то многим стало не по себе. Что это, новая выходка Потемкина?

Екатерина с довольным видом объяснила:

– В Тавриде охранять нас будут татарские всадники!

Иосиф напряженно поинтересовался:

– Ваше Величество вполне доверяет этим степнякам и вчерашним противникам?

– Доверяю, и именно мое доверие не позволит им сделать супротив ничего дурного! Мурзы дали слово, что ни один волос не упадет с моей головы и с голов моих спутников, этому можно верить.

– Да уж, если только этим дикарям не придет в голову захватить двух императоров и попросту отдать их турецкому султану!

Екатерина засмеялась:

– Ни за что! И знаете, почему? Вовсе не потому, что они кого-то боятся, а потому, что вместе со мной придется тащить к султану всех их, – государыня кивнула на тянущийся сзади огромный обоз, – а это слишком расточительно даже для султана. Думаю, несколько наших вельмож своими капризами и требованиями способны разорить султана куда скорее, чем весь его гарем.

– Однако ж они не разорили князя Потемкина, он сумел удовлетворить все их капризы?

– Князь Потемкин куда богаче вашего султана! – почти фыркнула государыня.

Посмеялись, но опасения рассеялись не скоро, император и его спутники еще долго с опаской оглядывались на сопровождавших поезд всадников. Так было до тех пор, пока на крутом спуске к Бахчисараю лошади кареты государыни вдруг не понесли, чего-то испугавшись. В карете, кроме самой хозяйки, были Мамонов, Маришка, император Иосиф и де Линь. Громоздкая карета неслась вниз, подпрыгивая на камнях и грозя в любую минуту перевернуться. Дико визжала перепуганная Маришка, кучер отчаянно старался удержать лошадей, натягивая вожжи. Екатерина оставалась на удивление спокойной, она увидела, как рванули следом лошади конвоя, но не стали хватать под уздцы или кричать, а просто направили своих коней клином, постепенно тесня упряжных императрицыного экипажа. И ее кони встали.

Когда все успокоилось, к карете подъехал командир татарского конвоя и стал что-то говорить, прикладывая руку к сердцу. В это время примчался перепуганный Потемкин:

– Что?! Что тут у вас?!

Татарский всадник объяснял ему, все так же держа руку у сердца.

– Что он говорит, князь? – Губы у императора Иосифа все еще дрожали.

Потемкин улыбнулся:

– Государыню хвалит, что не испугалась и не кричала.

Даже Иосиф покраснел, спокойней всех действительно в этой страшной ситуации вела себя Екатерина. А вот перепугавшаяся Маришка еще долго была в истерике.

Потом был еще роскошный дворец в Инкермане с парадом кораблей в Севастопольской бухте, подарок императрицы де Линю земель в Партените, где он, согласно легенде, добрался до берега вплавь прямо в одежде и выцарапал на скале имя Екатерины (места и впрямь недурные, Партенитская бухта прилегает к Аюдагу с восточной стороны, а знаменитый Артек с западной)… А еще… ночной расстрел из корабельных орудий нарочно построенного симпатичного городка на берегу (не его ли назвали потемкинскими деревнями, во всяком случае, ни о каких других «картонных» строениях ни один участник путешествия не упоминал).

Везде, куда бы ни прибывали гости, они видели роскошные дворцы с великолепными садами, фонтанами, всюду их встречали музыканты, устраивались немыслимой красоты фейерверки, балы, праздники с немыслимым размахом. Совершенно потерявшие чувство реальности гости уже перестали чему-либо удивляться… Даже Мамонов перестал скучать и нашел для себя интересные занятия.

Государыня была счастлива, но она не забывала, что есть Петербург и есть дела. Как ни хорошо в Крыму, а пора было возвращаться…

Потемкин провожал своих гостей до Харькова, но и тут он преуспел. Около Полтавы состоялись большие войсковые маневры, посвященные Полтавской битве, с имитацией самой битвы. Зрелище, как и все предыдущее у Потемкина, получилось потрясающим!

Восхищенный Сегюр обещал непременно издать во Франции целую книгу, посвященную этой поездке. Потемкин усмехнулся:

– Кто же вам поверит, граф?

Сегюр развел руками:

– В том вы виной, а не недоверчивость моих соотечественников. Действительно, трудно поверить, что за несколько месяцев во вчерашней пустой степи может вырасти город или на берегу подняться дворец! Или что там, где два года назад паслись дикие животные, ныне спускаются на воду 80-пушечные фрегаты!

– У нас в России все возможно. Так и туркам напишите, чтоб понимали: что с нами воевать нельзя. Пока вы еще только войну задумывать станете, мы уже новых верфей настроим и новых кораблей на них.

Посланники переглянулись между собой: выходит, не только красивые дворцы показывал им князь Потемкин, но и возможности быстро вооружиться в случае необходимости? У всех появилось большое желание по русской привычке полезть в затылки…

За доставленное невыразимое удовольствие князь Потемкин получил новый титул – Таврический.

А впереди их ждал блестящий, но холодный Петербург, и все путешествие начинало казаться сказкой из «Тысячи и одной ночи»…

Прошло совсем немного времени после приезда, а Александр Матвеевич снова заскучал. Даже и не сказать чтоб это была настоящая скука, с утра до вечера вокруг толпился народ, каждому что-то было нужно, каждый что-то спрашивал, предлагал, куда-то звал или напрашивался сам… Очень некогда было Екатерине, за время полугодового отсутствия дел накопилось столько, что государыня почти никуда не выезжала, занималась бумагами не только привычно поутру, но и вечером, хотя видеть стала уже совсем плохо, помимо очков, иногда нужна была лупа. Она сама смеялась, мол, вот перепишу все бумаги и на покой, хотя все прекрасно понимали, что ни о каком покое не может быть и речи.

Во-первых, такой человек, как Екатерина, просто не способен к ничегонеделанию, а во-вторых, государственные заботы не давали не только отдохнуть, но и просто расслабиться.

Турки не смогли спокойно смотреть на усиление России в Крыму, как и ожидалось, приезд в Тавриду государыни с огромной свитой и иностранцами был воспринят султаном как своеобразное объявление войны. Султан медлить не стал, и теперь Потемкин не мог оставить место службы даже на минуту, потому что началась Вторая турецкая война.

Петербург это не задело практически никак, где-то там далеко, в сказочной Тавриде, почти сказочный Потемкин (большинство не могло отделаться от ощущения, что он фокусник почище графа Калиостро) отбивал сказочных турок… Это не мешало балам и спектаклям, интригам и сплетням.

Предметом одной из весьма занятных сплетен стал Красный Кафтан, как называла Екатерина за пристрастие к малиновым камзолам, очень идущим ему, Мамонова. По гостиным, будуарам, кабинетам из ушко в ушко зашикали: «Какой скандал… как же государыня этого не замечает?!»

Александр Матвеевич то ли со скуки, то ли просто по молодости затеял роман, да не просто роман, а серьезно влюбился. Что сказалось: невозможность свободно ухаживать, действительно скука или ощущение золотой клетки, влюбился или это был своеобразный знак протеста?

Словно чувствуя, что скоро потеряет фаворита, Екатерина осыпала Мамонова бесконечными милостями, он получал богатейшие подарки, все новые и новые звания. Любой каприз Красного Кафтана исполнялся незамедлительно, даже если это было требование ордена. За что? Неважно, просто потому что это дорогой Красный Кафтан…

В Петербурге назревал скандал, которого одни ожидали с любопытством, другие с нетерпением, третьи со злорадством.

– Да что ж ему, аспиду, нужно-то?! – воздевала к небу руки Перекусихина, и было непонятно, кого именно она называет аспидом. Но Захар понимал прекрасно. Таковым, по мнению преданной камер-юнгферы Марии Саввишны, был, несомненно, Мамонов.

Поначалу камердинер даже жалел мальчишку, понимая, каково ему в золотой клетке. Будь хоть раззолочена и убрана брильянтами, а все равно клетка… Хотелось посоветовать государыне чуть ослабить запоры, может, никуда и не денется? На волю непременно хочется прежде всего тому, кто ее не имеет, а полетает пташка хоть день и вернется в клетку за зернышками… Но Екатерина, видно, не надеялась, что вернется, и все пыталась купить покорность Александра золотыми россыпями. Тот подарки принимал, но маяться не переставал.