Ангел-хранитель Гончар Анатолий
— Да… ну и вечерок…
Пол, не отвечая, внимательно разглядывал Льюиса.
— Чего вы наглотались, Льюис? ЛСД?
Льюис молчал. Я резко повернулась к нему. Он сидел, закинув голову и уставившись в небо, с совершенно отсутствующим видом.
— Оставьте его, — тихо сказал Пол. — Он чуть не убил этого типа. Дороти, вы можете объяснить, что произошло?
Я медлила. Попробуй-ка такое объясни!
— Этот парень намекнул, что я… ну… несколько старовата для подобного заведения.
Я ожидала, что Пол возмутится, но он только пожал плечами и прибавил газу.
До самого дома никто не произнес ни слова. Льюис, казалось, спал, и я с отвращением подумала, что он, должно быть, накачан своим ЛСД. Впрочем, я не имею ничего против наркотиков, просто мне хватает спиртного, а остальное меня пугает. Еще я боюсь самолетов, подводного плаванья и психиатрии. Мне хорошо только на земле, какой бы она ни была. Когда мы приехали, Льюис вылез первым, что-то пробормотал и исчез в доме. Пол помог мне выбраться из машины, проводил до веранды.
— Дороти… Вы помните, что я вам говорил про Льюиса в первый раз?
— Помню. Но ведь теперь он вам нравится? Или я ошибаюсь?
— Нет конечно. Я…
Он проговорил что-то невнятное, а это с ним случалось нечасто. Потом взял мою руку, поцеловал ее.
— По-моему, он ненормальный: едва не прикончил того типа.
— Никто не будет нормальным, съев сахару с этой дрянью, — резонно возразила я.
— Тем не менее он может быть жестоким, и мне неприятно, что он живет с вами под одной крышей.
— Откровенно говоря, я думаю, он меня очень любит и никогда не обидит.
— Во всяком случае, — сказал Пол, — он скоро станет звездой, и вы от него избавитесь. Гpaнт говорил со мной об этом. Они все делают на него ставку, он настоящий красавец и к тому же не бездарен. Дороти, когда мы поженимся?
— Скоро, — ответила я, — очень скоро. Наклонилась и легко поцеловала его в губы. Он вздохнул. Я попрощалась и пошла посмотреть, что поделывает будущая звезда. Звезда покоилась на моем мексиканском ковре, обхватив голову руками. Я пошла в кухню, сварила кофе и налила Льюису чашку, сочиняя про себя речь о вреде наркотиков. Потом вернулась в гостиную, присела рядом с ним и тронула его за плечо:
— Льюис, выпейте кофе.
Бесполезно. Он не шевелился.
Я слегка потрясла его. Сейчас он, вероятно, борется с китайскими драконами и разноцветными змеями. Я разозлилась, но тут же взяла себя в руки. Ведь час назад этот рыцарь кулаками защищал мою честь, а против этого не устоять ни одной женщине. Я прошептала:
— Льюис… милый…
Тут он повернулся, бросился мне на шею и зарыдал. Уткнувшись головой в мое плечо, он опрокинул кофе на ковер и стал шептать какую-то сбивчивую исповедь. Я замерла, одновременно растроганная и напуганная.
— Я бы мог его убить… Господи! Я должен был убить… Сказать такое вам… вам… Я держал его… Я его почти…
— Но Льюис, нельзя же из-за всяких пустяков хватать за горло, это глупо.
— Свинья… Грязная свинья… И глаза, как у скота. У них у всех глаза скотов, у всех вокруг… Вы разве не видите?.. В конце концов они до нас доберутся… Они разлучат меня с вами, и вас тоже… вас… Дороти.
Я взъерошила ему волосы на макушке и чмокнула в ухо, как мальчишку. И в самом деле, у меня на плече безутешно рыдал маленький ребенок, ребенок, столкнувшийся с жизнью. Я бормотала что-то вроде: «Ну тихо, тихо, все будет хорошо». Под тяжестью его тела у меня затекли ноги, и я думала: нет, такие сцены — уже не для моего возраста. Тут нужна юная девочка, она бы вернула Льюису веру в жизнь. А я слишком хорошо знаю, что с жизнью шутки плохи.
Наконец он затих. Я осторожно высвободилась из его объятий и переложила его на ковер, укрыла пледом и, едва волоча ноги, поплелась спать.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Ночью я проснулась и похолодела от внезапной догадки. Около часа просидела я в темноте, как сова, сопоставляя факты. Потом, вся дрожа, спустилась в кухню, плеснула в кофе коньяку и выпила его. Уже светало. Я вышла на веранду, увидела бледную полоску неба на востоке и перевела взгляд на «роллс». Он снова зарос ежевикой — ведь уже пятница. Потом заметила любимое кресло Льюиса. Я опиралась на балконную решетку, но руки все равно дрожали. Не знаю, сколько я так простояла. Пару раз пыталась сесть в кресло, но тут же подскакивала, как марионетка, от все той же мысли. Я даже не закурила.
В восемь часов над моей головой в комнате Льюиса открылось окно. Вздрогнув, я услышала, как он, насвистывая, спускается в кухню и ставит кофейник. Похоже, после сна его дурман окончательно выветрился. Я глубоко вздохнула и вошла в кухню. Он немного удивился. Я взглянула на него, такого юного, растрепанного и заспанного.
— Извините меня за вчерашнее, — сразу же сказал он. — Я больше никогда не буду глотать эту гадость.
— Да, конечно, — ответила я мрачно и села наконец на кухонный стол. Странно, но с его появлением мне полегчало. Льюис с сосредоточенным видом следил за кофейником, но что-то в моем голосе заставило его обернуться.
— Что-нибудь случилось?
В халате, с растрепанными волосами и удивленно поднятыми бровями, он казался таким невинным, что я засомневалась. Цепь доказательств, которую я сплела ночью, вдруг распалась. Все же я выдавила:
— Льюис… ведь это не вы их убили, правда?
— Кого именно?
Уже сам ответ меня напугал. Я боялась даже взглянуть на него.
— Всех: Франка, Болтона, Луэллу.
— Я.
Я тихо застонала и откинулась на спинку стула. Он продолжал тем же тоном:
— Не стоит об этом думать. Доказательств нет. Эти трое больше не причинят вам боли.
Я остолбенела.
— Льюис… вы ненормальный? Нельзя убивать людей! Это… это нехорошо…
Высказалась я не слишком удачно, но в подобном состоянии слова подбирать не приходится. Впрочем, в самых трагических ситуациях я почему-то всегда лепечу какие-то глупые, высоконравственные фразы.
— Нехорошо? А воровать, подкупать, унижать, бросать — по-вашему, хорошо? Но ведь делают.
— За это не убивают, — сказала я твердо. Он пожал плечами. Я была готова к сцене разоблачения, и поэтому его спокойный тон меня поражал.
Льюис обернулся:
— Откуда вы узнали?
— Я думала. Думала всю ночь.
— Так вы, наверное, умираете от усталости. Хотите кофе?
— Нет. Я-то как раз жива, — простонала я. — Льюис… что вы теперь собираетесь делать?
— Да ничего. Произошло самоубийство, убийство с целью ограбления и автомобильная катастрофа. Вот и все.
— А я?! — взорвалась я. — Я что, должна жить под одной крышей с убийцей? Должна позволять вам убивать людей просто так, за здорово живешь, от нечего делать?
— За здорово живешь? Нет, Дороти, я убил лишь тех, кто сделал вам больно. Это не прихоть.
— Но кто вас просил? Вы что, мой телохранитель?
Он наконец поставил свой чертов кофейник и со спокойным видом повернулся ко мне:
— Нет, — сказал он, — но я вас люблю.
В этот момент я соскользнула со стула и впервые в жизни хлопнулась в обморок.
Очнувшись на диване, я увидела искаженное лицо Льюиса. Он молча протянул мне бутылку виски. Не сводя с него глаз, Я сделала глоток, потом еще один. Сердце мое забилось спокойней. И я тут же пришла в бешенство:
— Ах вот оно что! Вы, оказывается, меня любите? Неужели? И поэтому вы убили беднягу Фрэнка? И несчастную Луэллу! Почему же вы в таком случае не прикончили Пола? Он же мой любовник!
— Потому что он вас любит. Но если он захочет вас бросить или предать, я убью и его.
— Боже мой, да вы просто псих. А раньше вы многих убивали?
— До встречи с вами — нет, — сказал он. — Никогда. Незачем было. Я никого не любил.
Он вдруг разволновался и заходил по комнате, потирая подбородок. Это напоминало какой-то дурацкий сон.
— Видите ли, до шестнадцати лет никто не обращал на меня никакого внимания. А когда я вырос, все вдруг от меня чего-то захотели — мужчины, женщины, но с условием, что… ну…
Застенчивость этого убийцы переходила все границы. Я оборвала его:
— Понимаю.
— Ничего и никогда просто так! Ничего и никогда даром! Ни одна живая душа до вас. И когда я лежал там, наверху, я все время мечтал, что вы когда-нибудь…
Он покраснел. По-моему, я тоже. Прямо как в романах Делли и Д. X. Чейза. Я была совершенно разбита.
— Когда я понял, что вы взяли меня просто так, что вы добрая, я вас полюбил. Конечно, я знаю, вы считаете меня ребенком, вы предпочитаете Пола Бретта, и я вам совсем не нравлюсь. Но я могу хотя бы оберегать вас. Вот и все.
Вот и все. Как это он говорит? Вот и все. Я попала в жуткий переплет. Сделать ничего нельзя, я погибла. В придорожной канаве я подобрала сумасшедшего, маньяка. Пол был прав, прав как всегда.
— Вы на меня не сердитесь? — спросил Льюис.
Я даже не ответила. Не сержусь ли я на человека, убившего троих, чтобы доставить мне удовольствие? Даже само слово — «сердиться» Льюис произнес как провинившийся ученик. Я думала, вернее, только делала вид, что думаю: в голове моей было совершенно пусто.
— Льюис, теперь я вынуждена сдать вас полиции. Это мой долг.
— Как хотите, — ответил он спокойно.
— Следовало бы позвонить туда немедленно, — тихо сказала я.
Он поставил передо мной телефон, и мы тупо уставились на него, как будто впервые видели. Потом я потребовала:
— Расскажите, как все это произошло?
— Франка я позвал от вашего имени в мотель, а сам забрался в окно. Что касается Болтона, я быстро его раскусил и для виду согласился. Он тут же назначил мне свидание в своем любимом заведении. От радости он был сам не свой. Дал мне ключ от номера. Никто не заметил, как я прошел туда. А с Луэллой было еще легче: ночью я просто развинтил болты в ее машине. Вот и все.
— Спасибо, достаточно, — сказала я. — И что же мне теперь делать?
Я, конечно, могла выгнать Льюиса из дома и постараться забыть всю эту историю. Но это все равно что выпустить хищника из клетки. Он будет следить за мной издалека и с методичностью автомата убивать окружающих меня людей. Можно потребовать, чтобы он уехал, но контракт подписан, и его непременно отыщут. Сдать его в полицию я не могла. Я туда вообще никого не смогла бы сдать. Тупик, полный тупик.
— Знаете, — сказал Льюис, — никто из них не мучился. Все произошло очень быстро.
— И на том спасибо, — съязвила я. — С вас бы сталось изрезать их перочинным ножиком.
— Вы прекрасно знаете, что нет, — сказал он с нежностью и взял меня за руку. От растерянности я ее не вырвала, только подумала, что тонкая, нежная рука, держащая мою ладонь, убила трех человек. Эта мысль меня почему-то больше не ужасала. Наконец я решительно высвободилась.
— И мальчишку вчера в баре вы тоже хотели убить, не так ли?
— Да. Но это было глупо. Я наглотался ЛСД и не соображал что делаю.
— Льюис, вы понимаете, что вы натворили? Я рассматривала его тонкое лицо, зеленые глаза, властный изгиб губ, черные волосы и пыталась найти хотя бы намек на раскаяние. Ничего подобного. И от садиста ничего не было. Только одна безграничная нежность. Льюис смотрел на меня, как на капризного ребенка, хныкающего по пустякам. Могу поклясться, в его глазах даже была жалость. Это меня добило: я зарыдала. Он обнял меня, стал гладить по голове; я не вырывалась.
— Чего уж теперь плакать, — прошептал он.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Как и следовало ожидать, у меня жутко разболелась печень. Крупные неприятности всегда заканчиваются для меня приступом. На этот раз он продлился два дня, и слава Богу. Хоть это время я могла не думать ни о чем другом. Приступ прошел, и я решительно настроилась все уладить. Возможно, двое суток и не слишком большой срок для того, чтобы забыть о трех трупах, но пусть бросит в меня камень тот, у кого никогда не болела печень.
Наконец я встала с постели, не желая знать ни о каких неприятностях, вот так. Об убийствах я думала не больше, чем о налоговых декларациях. К тому же бедняжка Льюис два дня не отходил от моей постели, возясь с компрессами, тазиками и лекарствами. От беспокойства он просто потерял голову, и я ни в чем не могла упрекнуть такую самоотверженную сиделку.
Однако намерение серьезно поговорить с ним у меня осталось. Как только я смогла проглотить кусок мяса и выпить глоток виски, я позвала его в гостиную и поставила ультиматум:
во-первых, ему категорически запрещается убивать кого бы то ни было без моего согласия (совершенно очевидно, что я никогда его не дам, но благоразумнее оставить ему надежду);
во-вторых, он прекращает принимать ЛСД;
в-третьих, он должен как можно скорее подыскать себе жилье.
В выполнение третьего пункта я верила меньше всего. Но Льюис с серьезнейшим видом принял все условия. А вдруг он все-таки маньяк или садист? Надо попытаться выведать, каковы его впечатления от убийств. Честно говоря, он меня немного успокоил. Не слишком, конечно, но все же. Весь этот кошмар на него абсолютно не подействовал. Страшно ему не было — наверное, оттого, что он совсем не знал своих жертв. Но и удовольствия никакого. Уже кое-что. С другой стороны, угрызений совести у него тоже не было, его не мучил стыд, и души умерших явно не докучали ему по ночам своими стенаниями.
Дважды заходил Пол, но я не могла показаться ему на глаза. Во время приступов вид у меня просто устрашающий. Встречать любовника с грязной головой, запавшими глазами и желтой кожей — верх неприличия. Зато присутствие Льюиса меня совершенно не смущало. И именно потому, что между нами ничего не было. В то памятное утро, когда он признался мне в любви, его абсолютная искренность меня поразила.
По-моему, покройся я коростой, он все равно ничего не заметил бы. Приятно, хотя и обидно. Я пыталась объяснить это Полу, когда после моего выздоровления он меня упрекнул:
— Льюис за вами ухаживал, а мне было запрещено даже увидеться с вами.
— Я была сущим уродом, Вы бы после этого даже не взглянули в мою сторону.
— Знаете, Дороти, я долго не мог поверить, что между вами ничего нет, но теперь спокоен. Только с кем же он тогда спит?
Я призналась, что сама ничего не знаю. Два или три раза он не приходил ночевать, и я считала, что он наслаждается в объятиях какой-нибудь из молодых актрис. Но, как выяснилось, в это время он приканчивал Болтона или еще кого-нибудь.
Красотка Глория Наш, новая восходящая звезда нашего кино-небосклона, заметила его и даже прислала ему приглашение на вечеринку. При этом ей пришлось пригласить и меня. Я спросила Пола, пойдет ли он. Он кивнул.
— Я зайду за вами обоими. Надеюсь, на этот раз наш поход втроем окончится удачнее, чем прошлый.
Я тоже надеялась.
— И все же меня удивляет, что эта потасовка так на вас подействовала. Ваши приступы, Дороти, известны всему Голливуду. Первый случился, когда Фрэнк уехал с Луэллой. Следующий — когда вы обозвали Джерри скрягой и он выбросил вас на улицу. В последний раз это произошло, когда ваша милая секретарша вывалилась из окна. Но сейчас не было ничего серьезного.
— Что поделаешь, Пол, я уже не девочка. Ничего серьезного… Господи, если бы он только знал! На секунду я представила себе его физиономию и расхохоталась. Минут пять я рыдала от смеха при этой мысли. Видимо, нервы у меня все-таки на пределе. Пол принял мужественный, стопроцентно американский вид и даже протянул мне носовой платок вытереть потекшую тушь. Наконец я успокоилась, пробормотала какую-то глупость и поцеловала его, чтобы он не успел заговорить. Мы сидели в моем кабинете, Кэнди вышла, и он нежно меня обнял. Мы договорились вечером заехать к нему, и я позвонила Льюису предупредить, чтобы он ужинал без меня. (На этой неделе у него не было съемок.)
Льюис пребывал в отличном настроении и возился с «роллсом». Я ему посоветовала вести себя хорошо и опять едва не расхохоталась. Он поклялся, что до завтрашнего вечера никуда не пойдет.
У меня по-прежнему было ощущение нереальности происходящего. Тем не менее мы поужинали с Полом «У Романова», я встретила уйму знакомых-людей, которые ничего не знали о моем кошмаре. Думать об этом не хотелось. Только позднее, ночью, лежа рядом с обнимающим меня Полом, я вдруг ощутила жуткое одиночество и страх. Дороги Сеймур знала тайну, страшную тайну! Дороти, которая даже секреты хранить не умеет. С такими мыслями я и пролежала до утра. А в пяти километрах отсюда, в своей постельке, безмятежно спал мой любящий потрошитель. Ему наверняка снились цветы и птицы.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
На вечеринку к Глории Наш мы основательно прифрантились. Я надела черное платье с блестками, купленное в Париже за сумасшедшие деньги. Оно изящно открывало спину — одно из моих главных достоинств. Льюис, в смокинге, с зачесанными черными волосами, был неотразим, как юный принц, упруг и изящен, как гепард. Пол был мне прекрасной парой — сорокалетний красивый мужчина с седеющими висками и ироничными глазами — воплощение элегантности и хорошего вкуса. Я подумала, что в «Ягуаре» мое сверкающее платье безнадежно помнется между их смокингами. Неожиданно Льюис поднял руку и торжественно произнес:
— У меня для вас новость, Дороти.
Я вздрогнула. С недавних пор неожиданные новости, связанные с Льюисом, ассоциировались у меня с кладбищем. Но тут и Пол расхохотался с заговорщицким видом.
— Это настоящий сюрприз. Пойдемте посмотрим.
Льюис вышел в сад и на что-то нажал. «Роллс» тихо зарычал, тронулся с места и подъехал ко мне. Льюис выскочил, обошел машину и почтительно открыл передо мной дверцу. Я была потрясена.
— По крайней мере хоть досюда он доехал, — сказал Пол со смехом. — Не бойтесь. Дороги, садитесь. Шофер, мы едем к знаменитой Глории Наш, звезде Голливуда, Сансет-бульвар.
Мы поехали. В зеркальце отражались по-детски счастливые глаза Льюиса. Он смотрел на меня и просиял в ответ на мою довольную улыбку. И опять все казалось сном.
Я нащупала на дверце старую переговорную трубку и спросила:
— Шофер, как машина? В порядке?
— Я провозился с ней целую неделю. И не зря.
Я взглянула на Пола, он улыбался.
— Льюис твердит мне об этом уже третий день. Иногда мне кажется, что ему лет двенадцать, не больше, — шепнул он мне.
И продолжил, обращаясь к Льюису:
— Шофер, я советую вам поухаживать сегодня вечером за хозяйкой. Ваше безразличие может быть плохо истолковано.
В ответ Льюис лишь пожал плечами. Я надеялась, что сегодня вечером со мной все будут отменно вежливы и моему шалуну не взбредет в голову кого-нибудь пристукнуть. Вот уже десять дней я только и делала, что описывала ему в розовых тонах окружающих меня людей, превозносила всех своих коллег, а грязные джунгли Голливуда преподносила цветущим раем, полным милых, невинных амуров. Стоило мне высказаться о ком-то с иронией, как я тут же вспоминала о больших услугах, якобы оказанных мне этим человеком года три назад. Одним словом, я потихоньку превращалась в полную идиотку. Если, конечно, это не произошло со мной раньше.
Глория Нэш встретила нас у дверей своего 32-комнатного домика. Все уже было в полной боевой готовности: прожекторы в саду, подсвеченный бассейн, гигантские мангалы и вечерние туалеты. Глория Нэш — красивая холеная блондинка. Она, к сожалению, родилась на десять лет позже меня и не забывает мне об атом напоминать, правда в самой милой форме. Иногда она восхищенно восклицает:
«И как вам только удается сохранить такой цвет лица, Дороти! Когда-нибудь потом вы непременно откроете мне свой секрет». Или смотрит на меня с нескрываемым восторгом, как будто нужно обладать особыми способностями, чтобы в сорок пять лет держаться на ногах. На этот раз она выбрала второй вариант. Ее изумленные глаза, казалось, увидели не меня, а по крайней мере Нефертити, неожиданно заглянувшую к ней на вечеринку. Она тотчас же увела меня поправлять прическу, хотя в этом не было никакой необходимости. Это здесь один из дурацких ритуалов. У всех женщин просто мания-каждые десять минут уходить причесываться или пудриться. На самом деле Глория сгорала от любопытства и забросала меня вопросами о Льюисе. Я не отвечала. Она в конце концов разозлилась, подпустила пару шпилек, на которые я не отреагировала, и в отчаянии перешла в атаку.
— Вы, конечно, знаете, Дороти, как я к вам привязана. Когда я еще была совсем маленькой, я впервые увидела вас в этом фильме… как его… ну, не важно. Короче говоря, мне необходимо вас предупредить. О Льюисе ходят разные слухи.
— Что вы сказали?
У меня внутри все перевернулось. Видимо, я изменилась в лице, потому что она улыбнулась:
— Как вы переживаете! Это естественно: он безумно соблазнителен.
— Между нами ничего нет, — ответила я. — А что за слухи?
— Ну, люди говорят… вы ведь знаете, что здесь за народец. Говорят, что Пол, вы и Льюис…
— Что? Пол, и я, и он?
— Вы все время втроем, ну и поневоле…
Я все поняла и перевела дух.
— Господи! Всего-то, — сказала я весело, как будто речь шла о детских забавах (хотя в сравнении с кошмарной правдой мысль о любви втроем именно так и выглядит). — Только это… Это не страшно.
Совершенно сбив Глорию с толку, я пошла в сад, посмотреть, не успел ли Льюис зарезать кого-нибудь, кому не понравились блестки на моем платье. К счастью, нет. Он прилежно беседовал с одной из голливудских сплетниц. Я с облегчением подумала, что вечер удался. Пообщалась с кучей бывших воздыхателей, все они наперебой за мной ухаживали и расхваливали мое платье и цвет лица. Я решила, что хороший приступ печени — вероятно, идеальное средство для омоложения. Надо сказать, я всегда остаюсь в дружеских отношениях с моими прежними любовниками. При виде меня они принимаются сожалеть о прошлом, шепчут: "Ах, Дороти, если бы вы захотели… " — и предаются воспоминаниям, которые я не всегда могу разделить. Увы! Годы не те, память не та.
Пол наблюдал за мной издалека, радуясь моему веселью, пару раз я встретилась взглядом с Льюисом, которого Глория, похоже, взяла в оборот. Но я не думала о нем. Мне хотелось развлекаться, в последнее время я достаточно поволновалась из-за него. Как это чудесно: шампанское, аромат калифорнийской ночи, добродушный смех бравых голливудских красавцев, которые, к счастью, убивают только на экране.
Где-то через час ко мне подошел Пол. Я веселилась вовсю и была уже немного пьяна. Король вестернов Рой Дардридж жаловался мне, что четыре или пять лет назад я разбила его жизнь. Захлестнутый потоком чувств и выпитого мартини, Рой смерил Пола воинственным взглядом. На того это не произвело ни малейшего впечатления. Он взял меня под руку и отвел в сторону:
— Вам весело?
— Очень. А вам?
— Когда я слышу ваш смех, тоже.
Какой он милый, этот Пол! Нужно срочно выйти за него замуж, можно прямо завтра. Ведь он так об этом мечтает. Но у меня железное правило — не принимать никаких серьезных решений на подобных вечеринках. Поэтому я сдержалась и не осчастливила Пола немедленно. Я ограничилась тем, что увела его в тень магнолии и нежно поцеловала в щеку.
— Как наш малыш?
Пол рассмеялся:
— Глория смотрит на него, как собака на кость, и не отпускает от себя ни на шаг. Похоже, карьера ему обеспечена.
«Если только он не решит убить метрдотеля», — добавила я про себя и решила пойти его поискать. Но не успела: около бассейна истошно закричали. Я поняла, что романисты не врут: мои волосы, несмотря на слой лака, просто встали дыбом.
— Что это? — проговорила я слабеющим голосом. Но Пол уже бежал к толпе, собравшейся у бассейна. Я закрыла глаза, и когда снова открыла, рядом со мной стоял совершенно спокойный Льюис.
— Рена Купер умерла, — сказал он просто. Рена Купер — это та сплетница, с которой Льюис беседовал час назад. Я с ужасом смотрела на него. Рена, конечно, не сама добродетель, но и не худший представитель нашего голливудского сброда.
— Вы же обещали мне, — сказала я. — Обещали.
— Что обещал? — удивился он.
— Обещали никого не убивать без моего разрешения. Так вы держите свое слово? Мне стыдно за вас, Льюис, вы чудовище.
— Но я не убивал, — возразил он.
— Расскажите это кому-нибудь другому, — сказала я с горечью, — конечно, если хотите. — И махнула рукой.
Вернулся Пол. Вид у него был мрачноватый. Он взял меня за руку и спросил, как я себя чувствую. Льюис не двигался и смотрел на нас с легкой улыбкой. Мне хотелось его ударить.
— У бедной Рены был сердечный приступ. Десятый в этом году. Доктор ничего не смог сделать: она слишком много пила, хотя он ее предупреждал.
Льюис развел руками и улыбнулся с видом оскорбленной невинности. Я облегченно вздохнула, но тотчас подумала, что с этих пор за любым извещением о смерти мне будет мерещиться Льюис.
Конец вечеринки был скомкан. Бедняжку Рену увезли, гости быстро разошлись. Настроение было — хуже некуда, и мы с Льюисом вернулись домой. Он заботливо протянул мне таблетку алка-зельцера и посоветовал пойти спать. Я послушалась. Трудно поверить — я чувствовала себя виноватой! Вообще-то мораль зависит от точки зрения, и определить свою мне, очевидно, не удастся до самой смерти. Смерти наверняка от сердечного приступа.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Потом наступил восхитительный период покоя. Три недели прошли без единой неприятности. Льюис работал, мы с Полом тоже, по вечерам мы часто оставались дома втроем. Установилась прекрасная погода, и на выходные мы поехали на побережье, в заброшенное бунгало, которое Полу одолжил кто-то из друзей. Оно прилепилось к скале метрах в восьми над морем, и, чтобы искупаться, приходилось долго спускаться по узкой тропинке. В тот день море было неспокойное, и мы с Льюисом лениво сидели на террасе, изредка поглядывая на купающегося Пола. Как все хорошо сохранившиеся мужчины его возраста, он изображал из себя спортсмена, и это его едва не погубило.
Он плавал красивым кролем метрах в тридцати от берега, когда у него вдруг свело ногу. В это время мы с Льюисом, завернувшись в халаты, уплетали тосты. Я услышала слабый крик Пола, увидела его поднятую руку и накрывшую его огромную волну. Я вскочила и побежала к дорожке, но Льюис уже скинул халат и, рискуя разбиться о скалу, прыгнул в воду прямо с террасы. Он доплыл до Пола и вытащил его на берег. Это заняло не больше двух минут. Пол наглотался воды, и я принялась неумело колотить его по спине. Потом подняла глаза и увидела перед собой совершенно голого Льюиса. Одному Богу известно, сколько голых мужчин я перевидала на своем веку, но тут я почувствовала, что краснею. Льюис перехватил мой взгляд, отскочил и понесся к дому.
«Старина, — говорил Пол позднее, уже согревшись и выпив грогу, — а вы не из трусливых. Вот это прыжок… Если б не вы, я бы сейчас здесь не сидел».
Льюис что-то пробурчал. Я подумала о том, что этот мальчик не только губит людей, но и спасает. В этой роли он нравился мне больше. Я, не удержавшись, поцеловала Льюиса в щеку. Может быть, мне в конце концов удастся сделать из него хорошего мальчика. Конечно, поздновато, если вспомнить о бедных Франке, Луэлле и прочих, но надежда все-таки есть.
Позднее, когда, воспользовавшись отсутствием Пола, я поздравила Льюиса с его героическим поступком, мой оптимизм несколько ослабел.
— Знаете, — сказал он холодно, — жив Пол или нет, — мне абсолютно все равно. Это меня потрясло.
— Но тогда почему вы ради него рисковали своей жизнью?
— Потому что он вам нравится, и его гибель могла бы вас огорчить.
— Если я правильно поняла, не будь Пол моим любовником, вы бы и пальцем не пошевелили?
— Совершенно верно, — ответил он.
Да, ничего не скажешь — у него довольно странное представление о любви. Такого необычного, во всяком случае, я еще никогда не вызывала у людей.
— Но вы не испытываете никакой… ну, симпатии, привязанности к Полу? Вы ведь с ним знакомы уже три месяца.
— Я люблю только вас, — сказал он серьезно, — остальные меня не интересуют.
— Понятно, — продолжала я. — Но вы считаете, что это нормально? Молодой человек вашего возраста, который так нравится женщинам, время от времени нуждается в… ну… не знаю… в…
— Вы хотите, чтобы я занялся Глорией Наш?
— Ею или кем-нибудь еще. Даже с точки зрения здоровья… Как мне кажется, молодому человеку полезно…
Я запнулась. Что это на меня нашло? Кто меня просит разыгрывать из себя врача-сексолога? Льюис строго посмотрел на меня:
— Я думаю, люди уделяют этому слишком много внимания, Дороти.
— Тем не менее это одна из приятнейших сторон жизни, — слабо протестовала я, думая, что сама посвятила подобным занятиям три четверти своего времени и мыслей.
— Не для меня, — отрезал Льюис.
Он посмотрел как бы сквозь меня и опять стал похож на слепое дикое животное. Я испугалась и быстро замяла разговор. В остальном эти выходные прошли замечательно. Мы загорели, отдохнули и вернулись в Лос-Анджелес в чудесном настроении.
Ох, как оно мне пригодилось! Подходили к концу съемки вестерна с участием Льюиса, и режиссер Билл Маклей устраивал по этому поводу банкет. Столики стояли среди декораций ковбойской деревушки, по которой Льюис бродил все лето.
Я пришла туда слитком рано, где-то около шести, и обнаружила Билла за фасадом фальшивого салуна. Он был в мрачном настроении, уставший и, как всегда, грубый. Ассистенты готовили площадку для съемок последней сцены, а он угрюмо сидел на столе в полном одиночестве. Последнее время Билл стал много пить, и ему поручали только второразрядные фильмы. От этого он бесился еще больше. Он заметил меня, и пришлось подняться по пыльной лестнице к нему в салун. Он расхохотался:
— Ну что, Дороти? Пришли посмотреть на своего дружка? Сегодня у него большая сцена. А вы молодец-мальчик хорош и недорого вам обойдется.
Он был мертвецки пьян, а я не самая терпеливая женщина на свете, как это может показаться. Поэтому я любезно обозвала его сукиным сыном. Он пробормотал, что, не будь я бабой, он был меня в порошок стер. Я его похвалила за сообразительность: перед ним именно баба. Женщина, точнее.
— Во всяком случае, хочу вам сообщить о моей помолвке с Полом Бреттом, — сказала я сухо.
— Знаю, знаю. Все говорят, что вы этим занимаетесь втроем.
Он довольно захохотал, и я уже была готова запустить чем-нибудь ему в физиономию, но тут в дверном проеме появилась чья-то тень. Это был Льюис. Я тотчас превратилась в саму вежливость.
— Билл, дорогой, извините. Вы же знаете, как я вас люблю. У меня просто нервы не в порядке.
Несмотря на свое состояние, он слегка удивился, но тут же ответил:
— Все ваша ирландская кровь. Она может далеко завести. Ну, для вас-то, старина, это, конечно, не новость.
Он хлопнул Льюиса по плечу и вышел. У меня вырвался нервный смешок.
— Милый старый Билл… Он не Бог весть как воспитан, но сердце золотое…
Льюис молчал. Он был в ковбойском костюме, с платком на шее, небритый и задумчивый.
— К тому же, — добавила я, — он настоящий друг. Что за сцену вы снимаете?
— Убийство, — сказал Льюис спокойно. — Я убиваю одного типа, который изнасиловал мою сестру. Похоже, ему пришлось потрудиться.
Мы медленно направились к съемочной площадке. Потом Льюис ушел, чтобы подготовиться. Я оглянулась вокруг. Ассистенты Билла все тщательно подготовили, но он все равно выкрикивал оскорбления. Все понимали, что он просто не владеет собой. Голливуд и алкоголь его добили.
К столикам с коктейлями уже подходили самые нетерпеливые. Добрая сотня людей столпилась возле камеры, толкалась среди декораций. Я в том числе.