Имею право сходить налево Славин Григорий
– Ну, давайте, чего уж там, – попросил старичок.
Один из его холуев, наклонившись, взял манагера за ноги, а двое других подняли за руки и посадили на плиту. Треск, шипение, вонь горевшего мяса и оглушительный крик слились воедино, объясняя мне, непонятливому, что плита была предварительно раскалена добела.
Манагер орал как ненормальный, а я, пытаясь рукой найти помощь слабеющим ногам, думал о том, что уже никогда в будущем не закажу в ресторане бифштекс. Если оно, конечно, будет, будущее. Странно только, что все это из-за того, что Антоныч забыл в гостинице свой паспорт.
Крик прекратился, и потерявшего сознание несчастного стащили с плиты.
– У меня в саду заболела гортензия, – услышал я сквозь дымку полуобморока. – Знаете, считается, что крупнолистные гортензии рекомендованы к выращиванию в основном в странах с более мягким климатом. Но не так давно появился особый сорт гортензии крупнолистной, которая способна к обильному ежегодному цветению и в холодном климате четвертой зоны, куда входит Москва… Вам нравится гортензия?
Я поднял голову, чтобы убедиться, что вопрос адресован не мне. И в самом деле, старичок обращался к Гере.
– Не знаю, – ответил Гера и кашлянул.
Префект выставил в его сторону узловатый палец.
– Вот вы мне не нравитесь. Не нравитесь, и все. И ничего с этим не поделать. А знаете почему?
– Почему? – спросил Гера и еще раз кашлянул.
– Потому что мужчина должен точно знать, что ему нравится, а что нет.
Вряд ли Гера представляет, как выглядит гортензия. Я вот, к примеру, понятия не имею.
– Но мы отвлеклись, – сменил тему старичок. – Пойдемте за столик. Там и закончим наш разговор.
Как я снова оказался на стуле, не помню. В себя пришел только тогда, когда услышал голос Антоныча.
– Что будет с тем человеком?..
– С Архиповым?.. – старичок махнул рукой. – Его сожгут. Если пепел настаивать в воде неделю, получится замечательная подкормка. Главное, сливать прямо под корень.
– Ты больной сукин сын…
– Мы это уже обсудили, – отрезал старичок. – Перейдем к делу.
– Да поскорей, – хрипло добавил Гера. – Пусть гортензии в твоем доме приживутся, а все остальное вокруг передохнет.
– Вы думаете, я вас убью? – спросил старичок. – Прямо сейчас? – он засмеялся дребезжащим смехом. – Какие глупости. Я деловой человек. Волю эмоциям не даю, как вы уже заметили. Заметили?
– Заметили, – бросил Антоныч. – Что дальше?
– А дальше, засранец, ты и твоя свора на меня немножко поработаете. Если откажетесь, то окажетесь у меня на участке, в мешках. Из этих мешков садовник будет брать понемногу, совочком… Кстати, садовник, кажется, тоже что-то замышляет, – он отвлекся и повернулся к одному из холуев. – Вы уж проверьте, замышляет или нет. Буду рад, если мои подозрения окажутся беспочвенными.
Холуй кивнул.
– И вас назначили префектом? – приглушенно спросил Гриша.
– Вы перестаете мне нравиться. Чувство справедливости вас портит – вот что я скажу.
Он поднял руку и щелкнул пальцами. И холуй тотчас передал ему тонкую папочку. Не знаю, откуда он ее вынул. Может быть, из кармана брюк.
– Вы знаете, что это такое? – он бросил папку, и фотографии, рассыпавшись, покрыли весь стол.
Я раскрыл корочки и собрал фото в стопку.
– Это Энди Уорхол.
Старичок улыбнулся мне как сыну.
– Ты хороший мальчик. Ты мне нравишься.
Это самое большое достижение за сегодняшний день. Я понравился пожилому сумасшедшему садисту-извращенцу.
– Одна из самых дорогих коллекций картин основоположника поп-арта Энди Уорхола была похищена в сентябре прошлого года. Из дома одного бизнесмена, имя которого вам знать ни к чему, какой-то подонок, имя которого я вам назову, вынес одиннадцать полотен на шелке, – старичок закряхтел. – Вот так вот повесишь картинку на стену, а сволочь приблудная придет и сымет… За информацию о местонахождении картин даже цену назначили – мильен долларов. Но что мильен, когда сами картинки стоят одиннадцать… А через пяток лет еще дороже станут. И вот надо же так случиться, что я знаю, где эти картинки.
– На фантики похожи, – Гера стиснул зубы.
Крутанув шеей, старичок снова оскалился. Он так улыбался. У моего соседа есть ротвейлер. Когда он меня видит – ротвейлер, – то поднимает верхнюю губу, глаза же продолжают оставаться стеклянными. Сосед говорит, что ротвейлер мне так улыбается. Меня же эта улыбка немного нервирует, и я спешу скрыться в квартире. Сейчас было то же ощущение, но скрыться было негде.
– Я назову адрес, а вы эти картинки мне принесете. И тогда я подумаю, что с вами делать. Может быть, и прощу вашего приятеля. Заодно и вас за то, что набрались смелости явиться сюда без разрешения. Но я ценю ваши чувства. Знаю, что такое дружба с детства…
– Вы хотите, чтобы мы эти картины… – в изумлении заговорил Гриша.
– Вот именно, сукины дети, – процедил старик и подался вперед. Вместе с ним подтянулись к столику и холуи. – Вот именно. И сроку я вам даю до вечера наступившего дня! На рассвете дня завтрашнего, если что-то у вас не заладится, вы будете снизу смотреть, как гортензии цветут. Вот здесь – нужная вам информация, – он выгрузил из кармана пиджака конверт и швырнул на стол.
– Я думал, что ты мне просто морду набьешь, – сказал Антоныч.
Старичок вынул платок, взмахнул им, как Кио. И я тут же подумал, что сейчас появится заяц. Злой такой, с огромными яйцами, красными глазами и зубами, как у того ротвейлера. Но ничего не произошло. Дедушка вытер руки и сунул платок снова в карман. А потом посмотрел на Антоныча взглядом таким, что если бы он был направлен на меня, я поседел бы в считаные секунды.
– Я тебе набью. Потом. А сейчас, если хотите жить, поднимайте свои задницы и занимайтесь делом!
Нечего и говорить, что повторять это дважды не было необходимости. Заскрежетав стульями, мы встали и направились к выходу.
– Я все вижу, – пророчески понеслось нам вслед.
Нынче не говорят: «Если обратитесь в милицию…» или «Если вздумаете шутить…». Сослагательные наклонения теперь вышли из моды. Коротко и ясно: «Я все вижу».
– Черт!.. Черт!.. – взревел Гера, едва мы успели забраться в раздолбанный «Крузер» Антоныча. – Спасибо, Антоныч! Я как раз не знал, чем занять выходные!.. – он с размаху врезал по стеклу двери со своей стороны.
– Да подождите вы шуметь! – огрызнулся Антоныч, словно истерику в машине мы закатили хором. Однако по существу он был прав. Я и Гриша не гремели только потому, что до сих пор находились в шоке. – Надо еще выяснить, не подстава ли это.
– Подстава? – заговорил наконец Гриша. – Что ты знаешь о подставах? Если это был розыгрыш, тогда Архипова нужно наградить медалью за отвагу и отправить в санаторий. На год.
– Лучше в Склиф, – добавил я.
– Все это ерунда, – уверенно заявил Антоныч. – Старик решил выдрепнуться и устроил шапито. Прикупил десяток балбесов из частного охранного предприятия и сейчас сидит за столиком и расплачивается.
– Это нетрудно проверить, – сказал Гера и задышал как лошадь. – Сходи, посмотри.
Сделать это Антоныч отчего-то не решился.
Через полчаса он, единственный трезвый из нас, поставил машины Геры и Гриши на стоянку у дома. Уверен, стоящий между ними мой «баварец» скучать не будет. Машины в моем понимании – живые существа. Раз так, то они и говорить умеют. На своем, оллроудном, турбодизельном.
Глава 4
Нельзя сказать, что мы неудачники. У каждого из нас есть работа, квартира. Мы при деле. Уже и не помню, когда у меня возникала необходимость перехватить у Гриши или Геры «до понедельника». У Гриши, у того и жена имеется, что, впрочем, в графу «достаток» занести можно, если только оценить Киру как сокровище. И крал я последний раз, если не ошибаюсь, лет двадцать пять назад, как раз перед переездом в наш общий дом. Яблоки. А тут нате. Со взломом.
Отсидеться и привести мозги в порядок мы решили у Антоныча. Несмотря на то, что все было предельно ясно, события в логическую цепь в голове все равно не укладывались. Лично я вывел для себя такую последовательность: «Антоныч трахнул дочь Сказкина, поэтому я должен украсть для Сказкина коллекцию картин Уорхола». Согласитесь, странная следственная связь. Как-то неубедительно второе вытекает из первого. Но стоит вспомнить звук шипения задницы на плите, как логика начинает прослеживаться.
– Я не понял, – сказал Гриша, вынимая пиво из холодильника Антоныча. – Мы что, должны украсть?
– Антоныч! – позвал Гера. – Это тебе вопрос!
Антоныча это вполне разумный отсыл взбесил.
– Да сколько можно упрекать?! Откуда мне было знать, что все начнется пирсингом на пупке дочери Сказкина, а закончится аппликациями на ягодицах Архипова?
– Нет, я не понял, – начал сначала Гриша, – мы должны украсть картинки из чьего-то дома? – Откупорив пиво, он стал жадно пить прямо из горлышка бутылки.
Вопрос уже давно не требовал ответа. Да, картинки мы должны украсть. Вынести разбоем, как угодно. И не из чьего-то дома, а из конкретного. Вот он дом, на схеме. А вот схема дома. С указанием рубежей сигнализации.
– А вам не кажется, что старик отправил нас в эту квартиру для того, чтобы нас повязала вневедомственная охрана?
Антоныч рассуждал разумно. Но мне показалось, что выбора у нас нет.
– У меня есть карабин, – сказал вдруг Гера.
– Какой карабин? – не понял Гриша.
– Настоящий. С калибром дула семь целых шестьдесят две сотых миллиметра. Со штыком.
По тому, как это было сказано, я догадался, что Гера представления не имеет, с какого конца этот карабин заряжается. Но похолодел я не от этого. Я растерянно посмотрел на Антоныча, который едва не подавился чешским светлым.
– Каким… штыком?! Ты что, обалдел?
– Валить нам отсюда надо, – угрюмо произнес я.
– Валить? – переспросил Гриша. – У нас здесь работа, квартиры, тачки! А у меня, вообще, жена! Она с нами свалит? Да и не в этом даже дело… – Он успокоился и задумчиво посмотрел в пол. – Если даже Сказкин в кафе спектакль разыграл… Вы слышали, что сказал Гюнтер. Нас найдут, куда бы мы ни уехали.
К сожалению, он был прав.
– Тогда получается, нужно взять эту хату.
Мы все посмотрели на Геру.
– С каких это пор ты так стал разговаривать? – спросил Антоныч.
– Как только ты налег на дочь Сказкина, во мне что-то перевернулось, – огрызнулся Гера. – Я стал другим!
– Хватит! – Гриша одним движением развернул на кухонном столе Антоныча схему. – Что это за улица?
Я присмотрелся.
– Это не улица, это проспект. Кутузовский.
– Чтоб их всех, – вырвалось у Антоныча. Присмотрелся и он. – Двадцать шестой дом… Это что за дом? – он обернулся, посмотрел на меня, не узнал во мне главного архитектора и посмотрел на Гришу. – Что это за дом?
– «Брежневский».
У меня снова ослабли ноги. Несмотря на то, что я сидел, у меня возникло желание сползти на пол. Двадцать шестой дом, или, как его еще называют, «брежневский», когда-то хранил сон Брежнева, Андропова и других членов ЦК. Сейчас в нем помимо наследников проживают шахи всех мастей. Кутузовский проспект – это парадный правительственный въезд в столицу с запада. И картины находились, конечно, в двадцать шестом.
– Надо прикончить Сказкина, и все! – орет Гриша и бьет кулаком по столу. – И не будет никаких проблем!
– Гриша, ты, главное, не нервничай, – слышу голос Геры.
– Да как же мне не нервничать! – На столе что-то падает. – Это же болит!
– Утром мы посетим хирурга, – пообещал Антоныч.
– Утром!.. – Гриша поднимает указательный палец. – А ночь мне что, на луну выть? А вдруг заражение? Мне откуда знать, что этот проклятый енот жрал?! Может, за пять минут до моего появления он крысу съел!..
Перестук рюмок. Им хорошо. Они на дне рождения Толика не были. Они сейчас и вполовину не чувствуют то, что чувствую я. А я перебрал норму, за которой находится здоровый сон. Когда переливает через края, не до умиротворения.
Гера:
– До чего же все-таки это необъяснимая загадка – жизнь… Вот укусил енот мужика, и что с того? Вроде бы никаких проблем… – тут Гера заторопился. – Нет, нет, в смысле – не насмерть же! Утром придет хирург, помажет, укол вставит – и все. Отдохнет человек пару дней – и обратно, в коллектив, в работу… Но что же получается на самом деле… Ему не дает покоя мысль, что жена увидит его травму. То есть реально он дает себе отчет, что она дура и что осознать невинность ситуации не в состоянии.
О чем они говорят? Пытаются успокоить себя перед делом?
Антоныч:
– Ведь это на самом деле так обыденно. Приезжает жена из трехдневной командировки, а мужа укусили… И этого ей достаточно, чтобы удариться в подозрения и нарядить мужика в одежды дьявола, а себе уделить роль дьявола изгоняющего.
– Вы забываете, куда меня укусили! – вяло возмутился такой философии Гриша.
– А какая разница куда? – удивился Антоныч, который не далее как пять часов назад стал автором идеи о создании Грише прочного алиби ввиду сложной обстановки. – Еноты – создания неразумные. Что ближе оказалось, за то и тяпнул.
– Еноты! – с черным сарказмом вскричал Гриша. – Как это все обыденно и невинно! Где это я в Москве мог намотать енота?! Вы можете себе представить такой сюжет: вас в столице родины кусает за причинное место енот? Кто поверит? Жена?
Пауза. Я открыл глаза.
Антоныч:
– Гриша, а разве тебя не укусил в Москве енот?
Слышу стон.
– Вот об этой странности очевидного и противостоящего ему невероятного я и говорю, – заметил Гера. – Ни с кем не спал, жене, таким образом, не изменил, а первое, что ей придет в голову, – оставь человека на три дня, и он тут же ударится во все тяжкие. То есть она не оставляет ни шанса. Она все знает наверняка. Вот если бы следы зубов были на пятке… да что на пятке! – даже если бы у Гриши ухо порвано было, она бы обязательно поверила, что укусил… ну, не енот, конечно, но собаку ей предъявить было бы можно.
– То есть пятка и ухо как органы в ее представлении участия в соитии принимать не могут, а посему объяснению факт поддается, – подтвердил Антоныч. – А между тем ухо могло было быть порвано Грише в приступе глубочайшего оргазма. И пятку в таком состоянии прокусить тоже можно без труда.
Я вспомнил солистку оперного театра и слова Антоныча за преувеличение не счел.
– Но член – такой же выступающий из тела предмет, как ухо, пятка или палец. И обварить его, и отбить, и поцарапать можно с тем же успехом, что и все перечисленное. Однако член – это… со временем она начинает его считать своим. Вот она, разница в философии полов! Гриша сиськи жены своими почему-то не считает, а она его член узурпировала с такой решимостью, словно это не подлежит обсуждению.
– Да вы мне все нервы уже вымотали! – взмолился Гриша. – Лучше придумайте, что ей сказать.
– Может, лучше придумаете, как нам из «брежневского» дома вынуть картины Уорхола? – я встрял решительно, не сомневаясь, что последним мы сейчас и займемся.
Но вдруг на кухне Антоныча заиграла музыка. Реально: композиция Рыбникова из кинофильма не то «Большое космическое путешествие», не то – «Через тернии к звездам». Такая мелодия установлена на мобильнике только одного из нас. На Гришином мобильнике.
– Это она! – кричит он и принимает вид затравленного лисой кролика. Словно жена его подходит к квартире Антоныча, а не за тридевять земель. – И что я сейчас должен делать?! Что сказать ей?!
– Что ты орешь? – возмутился Гера. – Скажи, что соскучился. Спроси, когда ждать. И поставь на громкую связь.
– Господи, пронеси… – шепчет Гриша, и я снова убеждаюсь в том, что связывать себя узами брака мне еще рано. Я еще не дошел до того состояния, когда экстрим одиночного плавания перестает фонтанировать и нужна дополнительная встряска. Стокилограммовый Гриша сейчас сидит на стуле и трясется как заяц в норе. Угрозу ему представляет не организованная преступная группа, не войска ООН, не пираты Сомали, а хрупкая, почти невесомая – я удивляюсь, как вообще женщины с таким ростом и весом живут на свете, – жена. Куда бы мы вчетвером ни направлялись, Гриша всегда начеку, как вор на стреме. Он не двойной агент «МОССАДа», не революционер, ему не угрожает ни застенок, ни сама стенка. Но половину выделенного нам на развлечения времени он тратит на создание себе непробиваемого алиби. Я не понимаю, зачем мне постоянно следить, нет ли хвоста, с лупой высматривать на подголовнике сиденья волосы и заглядывать под сиденья в поисках туши для ресниц или помады. И вот эта жизнь – засыпая, вспоминать, предохранялся ли ты позавчера, будучи немножко пьяненьким, и просыпаться дома, размышляя, не вывернуты ли трусы на левую сторону – это как-то не для меня. Точно так же не для меня и осознание собственной вины без достаточных на то оснований. Гришу укусил енот, но Гриша ведет себя так, словно перелюбил всех участниц чемпионата Москвы по фигурному катанию и теперь за это расплачивается. – Да, дорогая?..
– Гриш! – слышу я голос его жены. – Привет, зая!
«Зая», «рыба», «сладкий»… Фашизм не вызывает у меня столько неприязни, как эти животно-гастрономические погонялки. Ну какой Гриша «зая»? Если он зая, то я мыша. Гриша скорее коняшка, это логичнее и наиболее полно раскрывает Гришину суть. Но ни коняшкой, ни бегемошей, ни слоняшей она его почему-то не называет.
– Мое солнышко!.. – хрипит он, водя по стенам безумным взглядом. Я не вижу, но точно знаю – так и есть. – Когда уже ты приедешь?
Я чешу себе пятерней щеку. Если Гришу слушать, не зная самого Гришу, то без труда можно угодить впросак. То есть конкретно представить себе, что Гриша без жены так измаялся, что первым делом интересуется датой ее приезда.
– Мой мальчик вел себя хорошо? – слышу я.
– Не говори глупостей, малышка, – говорит он, глядя на ремень своих джинсов. – Ты же знаешь своего заю. Сложности не для меня.
Так и есть. Пытаться слиться с фигуристкой, а вместо этого подвергнуться атаке чокнутого енота – это для Гриши не сложности. Так, проходной матч.
– Я приеду, проверю! – Она хохочет.
«Скажи ей, что ты тоже проверишь», – шипит Гера. Даже он, далекий от семейной жизни человек, понимает, что уже давно пора переходить в контрнаступление.
– Кто это там разговаривает, Гриш?..
– Это телевизор.
– А ну-ка, включи погромче…
Оба. Хороший ход. Если Гриша с бабой в машине, телевизор ему включить громче скоро не получится. Меня начинает все это забавлять. Хочется даже встать и пойти выпить. Слышу, как кто-то с быстротой кошки хватает со столика пульт и нажимает кнопку.
«…На востоке Москвы в воскресение вечером столкнулись два маршрутных такси, пострадали семь человек… Дэтэпэ случилось на пересечении Алтайской и Хабаровской улиц. Столкнулись микроавтобусы «Газель» и «Мерседес»…»
– Хорошо, – говорит она. – А у меня рейс задерживают.
– Да ты что? – вопит Гриша. – Как это – задерживают?! Это свинство!
Нет, мне это нравится… Столкнулись два маршрутных такси вечером… В Москве… Хорошо… Вот хорошо так хорошо. В аварии приняли участие по меньшей мере тридцать человек. Это не просто хорошо, это замечательно.
– Да, это свинство, – соглашается она, вздыхая с надрывом. – Гриш, а что ты сейчас делаешь?..
– Ничего. Сижу, телевизор смотрю… А когда, сказали, дадут посадку?
– Пока ничего не говорят. Пепел с вулкана. Ты цветы полил?
– Пепел с вулкана?.. – Я не вижу Гришу, но чувствую, как он пропитывается светом. – Что, и Орли накрыло?..
– Гриш, ты сидишь перед телевизором, вместо того чтобы полить цветы, и задаешь мне такие вопросы!
Вот так и проваливаются самые блестящие алиби.
– Да что я, новости слушаю? – усмехается он. – Я кино смотрю.
Идиот. Кино… «На востоке Москвы столкнулись…»
– Ну, ладно, зая, пойду схожу в бар, закажу вина. Голова раскалывается. Это ужасно. Я, наверное, вообще не долечу до дома. Не балуйся там.
– Да ты что?!
– Ну, чмоки-чмоки!
– Ага, – вторит Гриша, – и тебя чмоки-чмоки.
Когда я слышу облегченный Гришин вздох, Антоныч с неудовольствием ворчит:
– Знаешь, на кого ты сейчас был похож? На педика.
Я начинаю подозревать, что они от страха перед Сказкиным потеряли разум.
– О чем вы сейчас говорите? – я толкаю в плечо Антоныча. – Тебе ли рассуждать о том, кто педик? Это из-за тебя мы сейчас в положении, которое нельзя назвать привычным! Ты умеешь красть? Отключать сигнализации, вскрывать замки с миллионом комбинаций, сейфы откупоривать?
Антоныч разворачивает к себе карту. Можно подумать, он сейчас предложит что-то умное. Как тот герой блокбастера, который до последней минуты говорит глупости, а потом встает и быстро отключает ядерный фугас.
– Нужно позвонить Гюнтеру, – Гриша почесал подбородок. – Он поможет.
– При чем здесь Гюнтер? – Антоныч вяло моргнул. – Ты думаешь, терпение людей можно испытывать бесконечно?
– А у нас есть другой вариант?
– Какой вариант? Гюнтер знает, как обчистить квартиру в доме на Кутузовском?!
– Может, он чему научит.
– Нашел учителя! Ты бы помог?
– Я не буду звонить Гюнтеру, – угрюмо сообщил Гриша и спрятал свою трубку в карман джинсов.
– Звони!.. – Гера протянул ему свою.
Происходящее мало укладывается в моей голове. Что-то происходит, а я никак не могу стать участником этого. Сказкин, менеджер на плите, Гришина жена, которая не может вернуться домой, какой-то Гюнтер…
Гриша между тем набирает номер. Около минуты мы слушаем музыку. Оркестр под управлением Глена Миллера исполняет главную тему кинофильма «Серенада солнечной долины».
– Так и первый раз было, – шепчет Гриша.
Потом музыка прерывается, и я слышу беспредельно усталый голос:
– Какого черта?
Это знакомый голос.
– Гюнтер Алексеевич, здравствуйте! – говорит Гриша.
– Что? – после небольшой паузы.
– Здравствуйте, Гюнтер Алексеевич!
– Это кто?
– А помните, мы несколько часов назад разговаривали с вами в кафе?
– Я не был в кафе уже лет десять.
У меня из зубов вываливается сигарета.
– Как же так, – ошеломленно бормочет Гриша. – Мы с вами разговаривали о Сказкине…
– О сказке?.. Какой сказке? Вы кто?
– Я Гриша.
– Значит, если ты Гриша, тебе можно будить человека в три часа ночи?
– Сейчас два ночи.
– Это у тебя два. А у меня три.
Телевизор давно выключен. Мы молчим. Поэтому разговор, переведенный в режим громкой связи, слышен очень хорошо. Сказать, что мы ничего не понимаем, – это ничего не сказать.
– Мы от Владислава Александровича… – делает Гриша последнюю попытку.
– Я его не знаю.
Существуют две разновидности ступора: пассивный и активный. Пассивный – это когда ты без причин начинаешь смотреть на какой-то предмет и доводишь себя до состояния фикуса так убежденно, что даже моргать перестаешь. Активный отличается от него тем, что вводят тебя в него и выводят шлепками по лбу. Я сейчас находился в активном ступоре.
– Как же так?.. – шепчет Гриша, наливаясь свекольным соком и глядя на экран телефона. Убеждается, что правильно набрал номер. – Вы – Гюнтер Алексеевич?
Связь прерывается.
– Что происходит? – пробормотал Антоныч. – Короче, зачем нам Гюнтер этот? Мы управимся и без него! Что тут на плане квартиры обозначено?.. – и он деловито склоняется над столом.
– Да нас охранники в дверь даже не запустят! – я встаю и направляюсь к окну. Хмель уходит, его начинает замещать усталость. – У нас всего три дня. Если продать квартиры, машины, перевести бабки за границу… В Новой Зеландии можно организовать серпентарий и торговать ядами. Сейчас на них большой спрос в США…
Мои планы нарушает телефонный звонок. «Большое космическое путешествие» снова начинается.
– Это она! – Гриша выдернул из штанов трубку, уронил на пол, поднял, снова уронил, снова поднял и включил. – Да, солнышко?
– Сам ты солнышко, дефективный, – слышим мы по громкой связи. Это голос Гюнтера. – Ты с какого телефона мне сейчас звонил?
– Гюнтер Алексеевич?..
– Еще раз назовешь мое имя в эфире, башку оторву. Через час на прежнем месте.
– А я говорил, что звонить ему нужно было с телефона Григория, – упречно произносит Антоныч.
– Ты не говорил!.. – рявкаем мы хором прапорщиков ансамбля Красной армии.
Эта ночь никогда не закончится.
Через пятьдесят две минуты мы заходим в кафе и видим за столиком Гюнтера. В половине третьего ночи он ест салат из пропущенного через крупную терку огурца и запивает водой из бокала. Перед ним серебряный поднос, на нем – рюмка водки. И крошечное серебряное блюдце с искрящейся росой черной икрой.
Он смотрит на нас взглядом, каким смотрит главврач психиатрической больницы на четверых шизофреников, закинувших удочки в унитаз.
– Садитесь, дебилы.
Второго приглашения мы решили не ждать.
– С чьего телефона ты звонил?
– С Гериного… – признается Гриша.
– Пальцем покажи.
Гриша показывает на Геру.
– Дай трубку, – просит Гюнтер.
Гера без вопросов отдает.
Подозвав официанта, Гюнтер бросает ему «Нокиа». Официант коротко кивает и направляется к аквариуму ведер на сто в углу кафе. Подходит, щиплет корм для рыбок, солит им воду, после чего бросает туда же телефон. Размером с руку, похожие на акул рыбки приходят в восторг. Они мечутся, хватают что-то ртом и поднимают со дна песок. Побледнев, Гера встает и направляется к аквариуму. Чтобы он не упал в него, я встаю и иду следом. Около минуты мы смотрим в аквариум. Вернее, на восемь или десять трубок разных размеров, цветов и производителей, разбросанных по его дну. Две или три из них уже подернулись тонким слоем тины, а один проржавел настолько, что был похож на телефон Флинта. Беспредельно пораженные этой картиной, мы возвратились на свои места.
– Твой номер, недоумок, – говорит Гюнтер Грише, поднимая рюмку, – я изолировал от доступа третьих лиц. Я для того это сделал, наверное, чтобы ты звонил мне с телефона другого недоумка. Какого черта вам опять надо? – он выпивает, цепляет ножом из блюдца икорку и отправляет ее в рот.
– Понимаете, в чем дело… – говорю я, соображая, как объяснить, чтобы он действительно понял. – Нам нужно обворовать одну квартиру.
Я ожидал, что Гюнтер встанет и уйдет. Или, по крайней мере, возьмет поднос, уже отыгравший свою роль, и шарахнет меня им по голове. Но ничего похожего не произошло. Гюнтер как рассасывал икринки, так и продолжил рассасывать. Лишь щелчком подозвал официанта, чтобы тот принес вторую рюмку.
Читать бесплатно другие книги:
