Джентльмены удачи (сборник) Токарева Виктория

– А что волосы? – не понял Бейсембаев.

– Парик! – торжествующе сказал Славин.

– Можно? – спросил майор.

– Можно, – без особой охоты разрешил Трошкин.

Бейсембаев взялся за челку и осторожно потянул.

– Да вы сильней дергайте, – сказал Славин. – Спецклей! Голову мыть можно!

– Очень натурально, – опять похвалил майор.

– Скажите, Хасан Османович, – спросил Славин. – Вы Белого хорошо знаете? И вот если б вас не предупредили, догадались бы вы, что перед вами не Доцент?

– Да как вам сказать… – Майор уклончиво улыбнулся. – Можно догадаться…

– Почему? – встревожился Славин.

Бейсембаев еще раз внимательно поглядел на Трошкина и сказал:

– Этот добрый, а тот злой…

Раздвинулись массивные ворота, и «газик» въехал в тюремный двор.

– Вот ваша «палата». – Славин отпер дверь и пропустил в пустую камеру Трошкина.

– А где моя кровать? – спросил Лжедоцент, оглядываясь по сторонам. Чувствовалось, что ему здесь не понравилось.

– Нары! – поправил Славин. – Вы должны занять лучшее место.

– А какое здесь лучшее?

– Я же вам говорил – возле окна! Вот здесь…

– Но тут чьи-то вещи.

– Сбросьте на пол. А хозяин придет, вот тут-то вы ему и скажете: «Канай отсюда, рога поотшибаю…» Помните?

– Помню, – с тоской сказал Трошкин.

Во дворе ударили в рельс.

– Ну все! – заторопился Славин. – Сейчас они вернутся с работы. – Оглядев в последний раз Трошкина, он пригладил ему челку и пошел из камеры, но возле двери остановился. – Если начнут бить – стучите в дверь…

Оставшись один, Трошкин снял чужие вещи с нар и аккуратно сложил на полу. Стянув рубашку, он сел на нары, закрыл глаза и стал шептать, как молитву:

– Ограбление – гоп-стоп. Сидеть в тюрьме – чалиться. Хороший человек – зараза…

В коридоре послышались топот, голоса. Загремел засов, дверь распахнулась, и в камеру ввалились заключенные. И тут Косой и Хмырь застыли: на нарах возле окна, скрестив руки и ноги, неподвижный и величественный, как языческий бог, сидел их великий кормчий – Доцент! Рубашки на нем не было, и все – и руки, и грудь, и спина были синими от наколок.

Трошкин грозно смотрел на жуликов, выискивая среди них знакомые по фотографиям лица Ермакова и Шереметьева.

От группы отделился хозяин койки, широкоплечий носатый мужик со сказочным именем Али-Баба.

– Эй, ты! Ты зачем мои вещи выбросил?!

– Ты… это… того… – забормотал Трошкин, к ужасу своему обнаружив, что забыл все нужные слова и выражения.

– Чего – «того»? – наступал Али-Баба.

– Не безобразничай, вот чего…

– Это ж Доцент!! – вскричал Косой очень своевременно, а Хмырь кинулся на Али-Бабу. – А ну канай отсюда!..

– Канай! – обрадованно закричал Трошкин, вспомнив нужный термин. – Канай отсюда, падла, паршивец, а то рога поотшибаю! Так, что ни одна шалава, маруха, чувиха не узнает!! Всю жизнь на лекарства работать будешь, Навуходоносор!

– Так бы и сказал… – проворчал Али-Баба и поплелся в угол.

Трошкин слез с нар и небрежно протянул Косому и Хмырю свои вялые пальцы.

– Мальчик, – раздался вдруг сиплый голос, – а вам не кажется, что ваше место у параши?..

Трошкин медленно и нехотя обернулся. Перед ним шагах в десяти стоял здоровенный рябой детина со шрамом через все лицо.

– Это Никола Питерский, – шепотом предупредил Трошкина Хмырь. – Пахан. Вор в авторитете.

Заключенные замерли в напряженном ожидании.

– Сколько я зарезал, сколько перерезал, сколько душ я загубил!! – вдруг завопил Трошкин. Подпрыгнув, он изогнулся, как кот, и двинулся на Николу Питерского…

– Ну ты чего, чего… – забеспокоился Никола, пятясь к двери.

– Р-р-р-р! – свирепо зарычал Трошкин так, как рычал в детском саду, когда изображал волка, и снова подпрыгнул, выкинул вперед два пальца на уровне глаз жертвы. – Р-р-р!

– Помогите! – заорал Никола, его нервы не выдержали, и он отчаянно забарабанил в дверь локтями и пятками. – Спасите! Хулиганы зрения лишают!!

И в ту же секунду распахнулась дверь: за нею стояло все тюремное начальство во главе с Бейсембаевым.

Майор сразу понял расстановку сил…

– Извините… – вежливо сказал он ко всеобщему изумлению жуликов и удалился, осторожно прикрыв за собой дверь.

В камере ярко горела электрическая лампочка. Заключенные спали. Трошкин сел на своей постели.

– Эй, Косой! – тихо позвал он и потолкал спящего Косого в бок.

– А-а-а! – завопил Косой, просыпаясь и затравленно оглядываясь. Но, увидев вокруг себя родную обстановку, успокоился. – Чего? – недовольно спросил он.

– Спокойно! – грозно предупредил Трошкин. – Куда шлем дел, лишенец? А?

Проснулся и Хмырь. Тоже сел на своей койке.

– Я? – удивился Косой. – Он же у тебя был!

– Да? А тогда куда я его дел?

– А я откуда знаю!

– Пасть разорву!

– Да ты что, Доцент, – вступился за Косого Хмырь. – Откуда ж ему знать, где шлем? Ты его все время в сумке носил – как уходил с сумкой, так и приходил с сумкой. А когда нас взяли, там, оказалось, его и нет.

Трошкин задумался.

– Сам потерял куда-то, – обиженно сказал Косой. – И сразу – Косой. Как чуть что, так Косой, Косой…

– Ты что, не помнишь, что ли? – спросил Трошкина Хмырь.

– В том-то и дело, – озадаченно сказал Трошкин, понимая всю серьезность полученной информации. – В поезде я с полки упал башкой вниз. Вот тут помню, – он постучал по правой стороне головы, – а тут ни черта! – Он постучал по левой.

Косой с интересом посмотрел на ту половину, которая ни черта.

– Побожись! – сказал он.

– Вот век мне воли не видать! – побожился Трошкин. – Как шлем взяли – помню, как в Москву ехали, помню, суд помню, а в середине – как отрезало!

– Так не бывает! – не поверил Хмырь. – Тут помню, там не помню…

– Бывает! – неожиданно поддержал Трошкина Косой. – Я вот тоже раз надрался, проснулся в милиции – ничего не помню! Ну, думаю…

– Да подожди ты! – оборвал его Хмырь. Приблизившись к Трошкину, он умоляюще заговорил: – Послушай, Доцент! Вот ты меня мало знаешь, так у людей спроси – я вор честный. Скажи, где шлем! Мы тебе твою долю всю сохраним – век воли не видать – всю до копеечки!..

– Значит, и вы не знаете… – огорчился Трошкин. – Как же мы его найдем?.. – задумчиво проговорил он.

– И как в Москву приехали, не помнишь? – с любопытством спросил Косой.

– А что в Москве? – заинтересовался Трошкин.

– Поселились в каком-то курятнике. – Косой сел напротив и для убедительности показал руками, какой был курятник.

– Ну а потом?

– Дядя к тебе какой-то приезжал, во дворе вы с ним толковали.

– Чей дядя? – оживился Трошкин.

– Ты говорил: гардеробщиком он в театре Большом…

– А дальше?

– К барыге ездили.

– Куда?

– На бульвар, где машины ходят. – Косой показал, как ходят машины.

– Какой бульвар?

– Адреса не назову, а так помню…

– Слушайте – заткнитесь, пожалуйста! – попросил из другого угла камеры Али-Баба. – Устроили тут ромашку: помню, не помню… Дайте спать!..

«Заканчивается посадка в самолет № 16917, отлетающий рейсом шестьдесят вторым Ашхабад – Москва. Просим отлетающих занять свои места!» – объявлял по радио диктор аэропорта.

Трошкин, Славин и Бейсембаев стояли у трапа «Ту-104». Прощались.

– Ну, счастливо оставаться! – Славин протянул майору руку.

– Всего доброго, – улыбнулся Бейсембаеву и Трошкин. Он был уже без парика, в обычном костюме, в своем прежнем трошкинском обличье. – Извините, что напрасно потревожили.

– Это вы извините, – улыбнулся Бейсембаев.

Славин и Трошкин поднялись по трапу последними, и стюардесса закрыла дверь самолета. Трап отъехал.

– …время нашего полета – четыре часа сорок минут, – объявляла в самолете синеглазая стюардесса. – А сейчас я попрошу всех пристегнуть ремни и не курить!

– А какая разница во времени с московским? – спросил Трошкин у Славина.

– Три часа. – Славин удобнее устроился в кресле и откинул спинку.

– Так, выходит, мы в Москве будем в двенадцать? – обрадовался Трошкин. – Я еще на работу успею.

Шум моторов внезапно прекратился. В проходе снова показалась стюардесса.

– Товарищи, кто здесь Трошкин? – спросила она.

– Мы, – сказал Трошкин.

– Вас просят выйти.

Трошкин и Славин, недоумевая, двинулись следом за стюардессой. Она открыла дверь, и они увидели подъезжающий к самолету автотрап. А на трапе, как памятник на пьедестале, величественно стоял профессор Мальцев в светлой дубленке.

Официантка поставила на столик, за которым сидели Мальцев, Трошкин и Бейсембаев, четыре дымящиеся пиалы. За стеклянными стенами ресторана было видно летное поле, самолеты, поблескивающие на солнце.

Все с удовольствием принялись за еду, кроме Трошкина – он отодвинул от себя пиалу, сказал:

– Я дома пообедаю.

Профессор перестал жевать и уставился на Трошкина.

– Следующим рейсом я улетаю! – твердо сказал тот.

– Какая безответственность! – воскликнул Мальцев. – Какое наплевательское отношение к своему делу!

– Мое дело – воспитывать детей, – сдержанно напомнил Трошкин, – а не бегагь с жуликами по всему Советскому Союзу.

Мальцев бросил ложку.

– Меня вызывает полковник, – он повернулся к Бейсембаеву, – и говорит: операцию прекращаем. Почему? – говорю я. – Если эти двое не москвичи и не знают названия улиц, они могут показать их на месте! Устроим им ложный побег, и они помогут нам определить все возможные места нахождения шлема! А он мне говорит: нельзя…

– Правильно, – сказал Трошкин.

Профессор молча царапнул по нему глазами.

– Ладно, думаю, – продолжал он. – Беру нашего вице-президента, отрываю его от работы, едем в ваше министерство. Ну то, се – наконец получаю разрешение. – Профессор вытащил из папки бумагу, потряс ею в воздухе. – Представляете, как все это сложно!

– Представляю, – сказал Бейсембаев. – Я двадцать пять лет работаю в системе и первый раз слышу, чтоб мы сами устраивали побег.

– А шлем, между прочим, тысячу шестьсот лет искали и тоже первый раз нашли!

– А я что? – сдался Бейсембаев. – Приказ есть, я подчиняюсь!

– Я бросаю все дела, беру это разрешение, – продолжал Мальцев, – лечу сюда, хватаю такси, мчусь к вам в Ахбулах, отпускаю такси, бегу в тюрьму, мне говорят: «Они уехали на аэродром». Лечу обратно с преступной скоростью, останавливаю самолет в воздухе, а он говорит: не хочу!

– Не хочу! – подтвердил Трошкин.

– Видите? – с мрачным удовлетворением проговорил Мальцев, впиваясь глазами в Бейсембаева. – Не страшен враг – он может только убить! Не страшен друг – он может только предать. Страшен равнодушный! С его молчаливого согласия происходят и убийство, и предательство!

– И я б на его месте боялся! – вступился за Трошкина Славин. – Они могут разбежаться, своровать, убить…

– Не в этом дело, – сказал Трошкин. – У меня сто детей каждый год, и у каждого мамы, папы, дедушки, бабушки. Меня весь Черемушкинский район знает, а я буду разгуливать с такой рожей да еще в такой компании!

– Кстати, о бабушках, – вдруг спохватился Мальцев. – Где у меня тут был пакетик? – забеспокоился он. – Ну только сейчас я держал в руках такой целлофановый пакетик…

– Вы на нем сидите, – подсказал Бейсембаев.

Мальцев приподнялся, вытащил из-под себя сплющенный пакет, протянул его Трошкину.

– Бабушка прислала вам пирожков, – сказал он. – Сегодня утром я забегал к вашим.

– Спасибо, – вздохнул Трошкин.

На стене цементного завода в строительной зоне исправительно-трудовой колонии висел лозунг:

«ЗАПОМНИ САМ, СКАЖИ ДРУГОМУ, ЧТО ЧЕСТНЫЙ ТРУД – ДОРОГА К ДОМУ».

А под лозунгом в составе своей бригады трудились Хмырь и Косой, укладывая шлакоблоки в штабеля.

– О! Появился! – сказал вдруг Косой.

Хмырь обернулся: по двору от проходной понуро шел Трошкин-Доцент.

– Ты где был? – подозрительно спросил Хмырь подошедшего Трошкина.

– В больнице.

Хмырь многозначительно посмотрел на Косого.

– Понятно, – сказал он и принялся за свои шлакоблоки.

– Что тебе понятно? – спросил Трошкин.

– Все понятно… Золото со шлема врачу на зубы толкал, вот чего! – выкрикнул Хмырь.

– Не по-воровски поступаешь, Доцент, – упрекнул Косой.

– Ну вот что, – спокойно сказал Трошкин. – В 10.00 у арматурного склада нас будет ждать автоцистерна. Шофер – мой человек. Возле чайной в стоге сена для нас спрятаны деньги и все остальное…

– Бежать?! – спросил Хмырь. – Я не согласный. Поймают.

– И я, – сказал Косой. – Как пить дать застукают!

Лейтенант Славин заглянул в пустую автоцистерну с надписью «Цемент». Там было темно, уныло, пахло сыростью.

– Н-да… – сказал он. – Неудобный вагончик.

– Тут недалеко, потерпят, – отозвался снизу шофер.

– Повторите задание! – сказал Славин, спрыгивая на землю.

– Занять позицию, чтоб меня было не заметно. Когда увижу, что трое залезли в цистерну, – выехать, не заправляясь цементом, к Али-Бакану. На развилке возле чайной остановиться и идти пить чай, пока эти не вылезут. А дальше…

– А дальше разбегутся они все к чертовой матери! А кто будет отвечать? Славин!.. Выполняйте!

– Нет, – сказал Хмырь.

– Нет, – сказал Косой.

– Ну бывайте! – попрощался Трошкин. – Деньги ваши стали наши… – Зайдя за угол, он облегченно и с наслаждением потянулся, засунул руки в карманы и, насвистывая песенку трех поросят, зашагал к проходной.

Когда работавший Али-Баба случайно оглянулся, он увидел острый зад Косого, мелькнувший за недостроенным домом…

– Эй, постой! – за спиной Трошкина раздался шепот.

Трошкин оглянулся: за ним следом по-пластунски ползли Косой и Хмырь.

Они залегли в канаве за зданием цементного завода. Перед ними метрах в пятидесяти виднелся глухой щитовой барак, крытый шифером.

Трошкин посмотрел на часы, спросил:

– А это точно арматурный склад?

– Я ж говорю – это слесарный! – раздраженно зашипел Хмырь. – Арматурный там – за конторой, – показал он большим пальцем назад.

– Во придурок! – возмутился Косой. – Чего свистишь-то? Я сам видел, как отсюда арматуру брали… Во!

Из цемзавода выехала автоцистерна с прицепом и остановилась возле барака. Из машины вылез шофер и скрылся за углом здания.

– Вперед! – скомандовал Трошкин и выскочил из канавы, как из окопа.

Пригибаясь, они подбежали к автоцистерне. Трошкин взобрался по лесенке, откинул крышку люка и протиснулся внутрь. За ним легко попрыгали в цистерну более худые Хмырь и Косой.

А из-за груды железных бочек за беглецами внимательно следил Али-Баба.

Из-за сарая появился шофер. Но это был не тот, с которым говорил Славин, а другой – постарше и поплотнее. Он стукнул сапогом по баллону, неторопливо залез в кабину, включил мотор.

– Пронесло! – перекрестился в темноте цистерны Косой. Машина подъехала под погрузочный люк цемзавода.

– А чего стали? – удивился Косой.

– Проходная, наверное, – прошептал Трошкин, с ужасом глядя на шланг, повисший над люком цистерны.

– Давай! – крикнул шофер, и в цистерну под давлением хлынул цементный раствор. Минуту спустя шофер махнул рукой: – Порядок! Полна коробочка!

Он проехал немного вперед, подвинув под шланг прицеп.

По дороге мчалась автоцистерна с прицепом, а в ней по горло в цементе стояли Трошкин, Хмырь и Косой, упираясь макушками в свод. Когда машину встряхивало на ухабах, тяжелая волна накрывала Хмыря с головой – он был ниже других ростом.

– А говорил: шофер свой человек, порожним пойдет, – упрекнул Хмырь отплевываясь.

Тут машину тряхнуло, и цемент окатил всех троих с головой.

– Как в Турции… – сказал Трошкин.

Машина остановилась. Шофер неторопливо выбрался из кабины и пошел к голубому домику с надписью «Пиво-воды». Трошкин откинул люк и, как танкист, высунул голову. Осмотрелся.

– Вылезай! – скомандовал он.

Хмырь и Косой вылезли следом и побежали к лесу.

– Эй! – закричали сзади. – Подожди!..

Беглецы обернулись и застыли: из люка прицепа торчал цементный бюст Али-Бабы!..

Лейтенант Славин в полной форме шел по пояс в цементном растворе, ощупывая багром дно цементной ямы. А по сторонам ямы (на суше) в скорбном и напряженном молчании стояло все тюремное и строительное начальство. Впереди – профессор Мальцев.

– Вон там! Там, в углу, проверьте! – истерично требовал он.

– Николай Георгиевич, – Славин остановился и укоризненно посмотрел на профессора. – Ну неужели вы не понимаете, что это бессмысленно? Что же они, по-вашему, сквозь шланг проскочили? У шланга автоцистерны диаметр двенадцать сантиметров, а у этого Али-Бабы один только нос – два метра!

– А где же они тогда? – чуть не плача, спросил Мальцев.

Зашелестели желтые листья кустарника, и на выжженную солнцем поляну вылезли взмыленные и исцарапанные Трошкин, Косой, Хмырь и Али-Баба. Беглецы были в трусах и майках, в руках держали окаменевшую от цемента одежду.

– Вон еще сено, – тяжело дыша, показал Косой.

Неподалеку виднелось несколько аккуратных стогов.

– За мной! – скомандовал Трошкин.

– И в этом нет, – сказал Косой. Все поле вокруг них было покрыто разбросанными клочками сена.

– А может, ты опять что-то забыл? – сказал Хмырь Трошкину. – Может, не в сене, а еще где?

– Отстань, – отмахнулся Трошкин. – Сюда! – крикнул он. И вся команда с остервенением накинулась на последний оставшийся стог.

– Стой! – раздался вдруг окрик. – Зачем сено воруешь!

На поляне появился старик сторож с берданкой.

– Шухер! Обрыв! – завопил Косой и первым устремился к кустам. Остальные за ним.

– Стой! – раздалось им вслед, и тут же прогремел выстрел.

– Не попал! – радовался Косой, продираясь сквозь кусты.

Хлопнул еще выстрел.

– Попал! – констатировал Трошкин, хватаясь за зад.

Хмырь, Косой и Али-Баба сидели на корточках возле ручья в трусах и в майках, стирали свою одежду. Трошкин чуть поодаль сидел по горло в ручье, кряхтел.

– Больно? – с сочувствием спросил Хмырь.

– Не больно, – раздраженно сказал Трошкин. – Жжет…

– Поваренная соль, – констатировал Хмырь и научно объяснил: – Натрий хлор.

– Ай-ай-ай! – зацокал языком Али-Баба. – Какой хороший цемент, не отмывается совсем…

– Ты зачем бежал? – строго спросил Трошкин.

– Все побежали, и я побежал, – объяснил Али-Баба.

– У тебя какой срок был? – спросил Косой.

– Год, – сказал Али-Баба.