Тузы за границей Мартин Джордж

– Вильфрид, дубина, да вот же она! Ты перекрутил.

Тот пробормотал извинение и открутил колесико назад.

– …захвачен «Фракцией Красной Армии», действующей совместно с американской организацией «Джокеры за справедливое общество», которая бежала от преследований у себя на родине. – Это был голос товарища Вольфа, льющийся, словно жидкий янтарь, из дешевого старенького приемничка. – Условия освобождения таковы: освобождение борца за свободу Палестины аль-Муэдзина. Самолет, заправленный достаточным количеством топлива, чтобы доставить аль-Муэдзина в любую страну освобожденного третьего мира. Гарантия неприкосновенности для всех членов этой группировки. Мы также требуем снести мавзолей Джетбоя и построить на его месте учреждение, которое давало бы приют и предоставляло медицинское обслуживание джокерам, ставшим жертвой американской нетерпимости. И последнее требование, исключительно для того, чтобы уязвить капиталистических свиней в их самое больное место, – десять миллионов долларов наличными, которые будут употреблены на помощь жертвам американской агрессии в Центральной Америке. Если эти условия не будут выполнены сегодня до десяти часов вечера по берлинскому времени, сенатор Грег Хартманн будет казнен. А теперь мы возвращаемся к обычной программе вещания.

– Надо что-то делать.

Хирам Уорчестер теребил бороду и смотрел в окно на рваное небо над Берлином.

Проныра Даунс перевернул карту. Тройка треф. Он поморщился.

Билли Рэй мерил шагами ковер на полу номера Хирама, словно мучимый зудом тираннозавр.

– Если бы я там был, ничего этого никогда бы не произошло, – сказал он, метнув злобный взгляд на Джонса.

Гарлемский Молот сидел на диване. Диван был дубовый, с цветастой обивкой, и, подобно многим предметам обстановки в этом отеле, пережил войну. К счастью, в конце XIX века мебель делали добротно, на совесть.

Джонс издал утробный скрежещущий звук и уткнулся взглядом в свои ручищи, которые едва ли не скручивал в узлы между коленями.

Дверь распахнулась, и в комнату влетела Соколица. Влетела, образно выражаясь: ее крылья трепетали за спиной. На ней была просторная велюровая блуза и такие же брюки, которые скрадывали ее заметную уже беременность.

– Я только что слышала по радио… ужасно, правда? – Она замерла и уставилась на Молота. – А вы-то что здесь делаете?

– То же, что и вы, мисс Соколица. Меня не выпускают.

– Но почему вы не в больнице? Говорили, что вы тяжело ранены.

– Подумаешь, подстрелили маленько. – Он похлопал себя по животу. – У меня крепкая шкура, вроде этого кевлара, про который в «Попьюлар сайенс» пишут.

Даунc перевернул еще одну карту. Красная восьмерка.

– Черт, – пробормотал он.

– Но на вас ведь упал фургон, – продолжала Соколица.

– Ну да, но, понимаете, мои кости состоят не из кальция, а из тяжелых металлов, так что они вроде покрепче и погибче и все такое, да и внутренности и все остальное у меня куда прочнее, чем у большинства народу. И выздоравливаю я ужасно быстро – да и не болею совсем – с тех пор, как вытащил туза. Так что я крепкий орешек.

– Тогда какого дьявола ты дал им уйти? – не выдержал Билли Рэй, он почти кричал. – Черт побери, ты отвечал за сенатора! Мог бы показать им, где раки зимуют.

– Сказать по правде, мистер Рэй, мне пришлось совсем несладко. Какое-то время я был вообще ни на что не годен.

«Мистер» прозвучало в его устах совсем иначе, чем за минуту до этого «мисс». Билли Рэй вскинул голову и уперся в него тяжелым взглядом. Джонс и ухом не повел.

– Отстань от него, Билли, – сказала напарница Карнифекса, леди Тьма, которая сидела сбоку, скрестив длинные ноги.

Соколица дотронулась до плеча Молота.

– Должно быть, это было ужасно. Я удивлена, как вас вообще выпустили из больницы.

– А его никто и не выпускал, – заметил Даунс, приподнимая верхнюю часть колоды, которую он держал в левой руке, чтобы подглядеть внутрь. – Он сам вышел. Проломил стену и вышел.

Джонс уставился в пол.

– Не люблю врачей, – пробурчал он.

Крылатая красавица огляделась.

– Где Сара? Бедняжка, ей, наверное, сейчас совсем худо.

– Ей разрешили присутствовать в штабе кризисного контроля в городской ратуше. Никому больше из всех журналистов в нашей группе. Только ей.

Даунc состроил гримасу и продолжил раскладывать пасьянс.

– Сара расспросила мистера Джонса относительно того, что он видел и слышал во время похищения, – сказала леди Тьма. – Он ничего не стал рассказывать, пока не выбрался из больницы.

После несчастного случая, который дал толчок развитию у него вируса дикой карты, Джонса держали в оклахомском отделении Всемирной организации здравоохранения как подопытного кролика. Этот печальный опыт оставил у него почти патологический страх перед медициной и всем, что с ней связано.

– И вот что смешно! – Молот покачал головой. Я лежал там и пытался дышать с этим дерьмо… с этим фургоном на груди и слышал все, что эти люди кричали друг другу. Как ребятишки, которые ссорятся на детской площадке.

Хирам отвернулся от окна. Синяки вокруг глаз, которые появились у него с самого начала тура, казались еще более заметными.

– Я понимаю, – сказал он, прижимая сложенные лодочкой ладони к груди. Руки у него были изящные, как-то не вязавшиеся с его тучным телом. – Я понимаю, что здесь происходит. Этот удар нацелен на всех нас. Сенатор Хартманн – не просто последняя надежда джокеров добиться справедливости – а может, и тузов тоже, теперь, когда этот психованный Барнетт как с цепи сорвался, – он еще и наш друг. Мы пытаемся смягчить удар, ходя вокруг да около. Но так не пойдет. Надо что-то делать.

– Именно это я и говорю. – Билли Рэй грохнул кулаком по ладони. – Пора показать им, где раки зимуют.

– Кому – им? – устало поинтересовалась его напарница.

– Да хотя бы этому недоделанному коротышке Гимли для начала. Надо было брать его еще прошлым летом, когда он околачивался в Нью-Йорке…

– И где ты его найдешь?

– Черт побери, да именно поэтому мы должны заниматься поисками, а не рассиживаться здесь, ломая руки и твердя, как жаль, что драгоценного сенатора нет с нами.

– Десять тысяч полицейских прочесывают улицы, – сказала леди Тьма. – Думаешь, мы найдем его быстрее?

– Но что мы можем сделать, Хирам? – спросила Соколица. Лицо у нее было бледное, кожа туго обтягивала острые скулы. – Я чувствую себя совершенно беспомощной.

Она чуть приоткрыла крылья, потом снова сложила их.

– Эх, Соколица, хотел бы я знать. Но ведь должно же быть что-то…

– Они говорили что-то о выкупе, – встрял Проныра Даунс.

Хирам дважды ударил кулаком по раскрытой ладони, безотчетно подражая Карнифексу.

– Именно. Именно! Может быть, нам удастся собрать достаточную сумму, чтобы вернуть его.

– Десять миллионов – это уйма денег, – заметил Молот.

– Это повод поторговаться. – Взмахом маленькой ручки Уорчестер отмел все возражения. – Чтобы мы да не смогли сбить цену?

– А как быть с требованием отпустить того арабского террориста? Тут мы ничего не можем поделать.

– Деньги – сила. – Даунс пожал плечами. – Не подмажешь – не поедешь.

– Грубо, но верно, – отозвался Хирам, который начал колыхаться в воздухе туда-сюда, словно неуклюжая туча. – Уж наверное, если мы наскребем достаточную сумму, они ухватятся за наше предложение.

– Эй, погодите минутку… – начал Карнифекс.

– Я довольно состоятельный человек, – продолжал Уорчестер, мимоходом сгребая пригоршню мятных пастилок с серебряного подноса. – Я могу внести значительную сумму…

– У меня есть деньги, – с пылом произнесла Соколица. – Я помогу.

Джонс нахмурился.

– Я не слишком люблю политиков, но, черт, у меня такое ощущение, что это я его прохлопал. Я тоже помогу вам, чем смогу.

– Да подождите же, черт вас дери! – воскликнул Билли Рэй. – Президент Рейган уже заявил, что не может быть и речи о переговорах с этими террористами.

– Может, он передумает, если мы приплетем к этому делу Библию и кучу ракетных установок, – уточнил Молот.

Хирам вздернул подбородок.

– Мы частные лица, мистер Рэй. Мы можем делать все, что нам заблагорассудится.

– Бог свидетель, мы еще…

Дверь открылась, и в номер вошел Ксавье Десмонд.

– Я не могу больше сидеть в одиночестве, – сказал он. – Я просто места себе не нахожу… Господи, Джонс, а вы что здесь делаете?

– Какая разница, Дес, – сказал Хирам. – У нас есть план.

В кризисном штабе в городской ратуше представитель Федерального управления уголовной полиции – молодой лопоухий мужчина с желтыми рысьими глазами – постучал пачкой сигарет по краю стола, выбил одну и сунул ее в рот.

– О чем вы вообще думали, когда выпустили это в эфир, не посоветовавшись со мной?

Он не сделал ни малейшей попытки прикурить.

– Герр Нойман, – довольно строго сказал представитель мэра, зажимая телефонную трубку между плечом и двойным подбородком, – мы здесь, в Берлине, инстинктивно сторонимся цензуры. Слишком уж много ее было в старые недобрые времена, na ja?[96]

– Я не об этом. Как прикажете контролировать ситуацию, если нам даже не сообщают, когда принимают подобные меры? – Он откинулся на спинку стула и провел пальцем по верхней губе. – Это может превратиться во второй Мюнхен[97].

Тахион разглядывал электронные часы, вмонтированные в высокий каблук правого ботфорта, купленного им вчера на Курфюрстендамм. Если не считать этих самых часов, остальной наряд вполне соответствовал моде XVII столетия.

«Этот тур был политическим трюком, – думал он. – И все же мы смогли принести хоть какую-то пользу. Неужели вот так все и закончится?»

– Кто такой этот аль-Муэдзин? – спросил он.

– Его настоящее имя – Дауд Хассани. Он туз, способный причинять разрушения при помощи голоса, как ваш покойный Плакальщик, – сказал Нойман. Если он и заметил, как вздрогнул Тахион, то виду не подал. – Родом из Палестины. Он один из людей Нура аль-Аллы, действует на территории Сирии. Он взял на себя ответственность за крушение лайнера компании «Эль-Аль», который упал в Орли в июне прошлого года.

– Боюсь, это далеко не последний жест Света Аллаха, – проговорил Тахион.

Нойман хмуро кивнул. С тех пор как делегация покинула Сирию, по всему миру прогремело три с лишним десятка взрывов в отместку за их «вероломное нападение» на светоносного пророка.

«Если бы только той несчастной женщине удалось довершить начатое, – подумал Тахион. Пот струился по его шее, затекал за кружевной воротник сорочки. Радиатор гудел и постанывал, нагнетая жаркий воздух. – И почему этим немцам непременно хочется нагреть еще больше эту и без того горячую планету?»

Дверь открылась. Из коридора донесся гомон многоязычной журналистской братии, столпившейся снаружи. Консультант по политическим вопросам проскользнул внутрь и зашептал что-то на ухо представителю мэра. Тот с раздражением грохнул по рычагам телефонной трубкой.

– Мисс Моргенштерн прибыла из отеля «Кемпинги», – возвестил он.

– Скорее пригласите ее сюда, – сказал Тахион.

Представитель мэра выпятил нижнюю губу, влажно поблескивавшую в свете люминесцентных ламп.

– Невозможно. Она представительница прессы, а мы приняли решение на время удалить прессу из этого зала.

Вздернув аристократический нос, Тахион взглянул на своего собеседника.

– Я требую, чтобы мисс Моргенштерн немедленно впустили сюда, – произнес он таким тоном, который на Такисе приберегал для слуг, осмелившихся наступить ему на только что начищенные сапоги.

– Пропустите ее, – велел Нойман. – Она привезла нам записи показаний герра Джонса.

На Саре был длинный белый плащ с ярко-алым, словно окровавленный бинт, поясом шириной в руку. Тахион покачал головой. Как и все прочие ее модные наряды, этот действовал ему на нервы.

Журналистка подошла к нему. Они коротко, сухо обнялись. Затем Сара отвернулась от него, сняла с плеча тяжелую сумку. Тахион задумался. В ее прозрачных глазах действительно блеснул металл или это были всего лишь слезы?

– Ты слышал? – пропела рыжеволосая Аннеке.Один из этих скотов, которых мы шлепнули сегодня, был еврей.

День был в самом разгаре. Радио захлебывалось репортажами и предположениями о похищении. Террористы пребывали в возбужденном состоянии.

– Еще одна капля крови в отмщение за наших братьев в Палестине, – высокопарно заявил Вольф.

– А тот черномазый туз? – поинтересовался парень, смахивающий на лейб-гвардейца и отзывающийся на имя Ульрих. – Он еще не отдал концы?

– Нет, и в ближайшее время не собирается, – ответила Аннеке. – Если верить новостям, он вышел из больницы через час после того, как его туда положили.

– Чушь собачья! Я полмагазина в него выпустил. И собственными глазами видел, как его придавило фургоном.

Женщина подошла к нему и коснулась плеча.

– Милый, тебе не кажется, что, если он в одиночку поднимает фургон, его, может быть, не так-то просто ранить?

Она приподнялась на носочки и поцеловала его за ухом.

– И потом, мы убили двоих…

– Троих, – поправил товарищ Вильфрид, который продолжал переключаться с одной радиостанции на другую. – Второй… э э… полицейский только что умер.

Аннеке радостно захлопала в ладоши.

– Вот видишь!

– Я тоже кое-кого убил, – раздался за спиной Хартманна мальчишеский голос. От одного его звука Кукольника наполнила жизненная сила.

«Тихо, тихо, – предостерег его Грег и задумался: – Неужели это один из моих? Разве возможно создать марионетку и не знать об этом? Или он постоянно излучает эмоции с такой интенсивностью, что я улавливаю их без установления связи?»

Сила внутри его не отвечала.

Парнишка в кожаной куртке пошаркал вперед. Хартманн заметил, что он горбун. Джокер?

– Товарищ Дитер, – продолжал юнец. – Я прикончил его – бр-р! – вот так! – Он поднес к лицу руки, и внезапно они завибрировали, как лезвия мотопилы, расплылись в смертоносной дымке.

Туз! У Грега перехватило дыхание.

Вибрация прекратилась. Мальчишка скалил на остальных желтые зубы. Все притихли.

Сквозь гул крови в ушах сенатор расслышал странный скрежет: мужчина в плаще поднялся с кресла.

– Ты кого-то убил, Маки? – По-немецки он говорил слишком безупречно, даже неестественно. – За что?

Маки опустил голову.

– Он был доносчиком, – сказал он уклончиво. – Товарищ Вольф приказал мне арестовать его. Но он… он попытался убить меня! Честное слово. Он наставил на меня пушку, и я почикал его. – Парень снова взмахнул вибрирующей рукой.

Мужчина медленно вышел вперед, и Хартманн смог разглядеть его. Среднего роста, одет хорошо, но не слишком, светлые волосы аккуратно причесаны. Самую чуточку слишком красив, чтобы его можно было назвать ничем не примечательным. Если не считать рук, которые он вынул из карманов, – на них были надеты толстые резиновые перчатки. Грег вдруг обнаружил, что не может отвести от них взгляда.

– Почему мне не сказали об этом, Вольф?

Голос оставался ровным, но Кукольник различил всплеск гнева. И грусть тоже – сила притягивала ее, теперь в этом не было никаких сомнений. И еще – жуткий страх.

Вольф повел могучими плечами.

– Сегодня утром произошло немало всего, товарищ Молния. Я узнал, что Дитер собирается выдать нас, послал к нему Маки, ситуация вышла из-под контроля. Но теперь все в порядке, все идет лучше некуда.

Факты встали на свое место, как разрозненные части одной головоломки. Молния. Внезапно Хартманн понял, что произошло в лимузине. Человек в резиновых перчатках – туз, и он пустил в ход какой-то вид электроэнергии, чтобы отключить его.

Его зубы едва не раскрошились от силы, с которой он сжал их, чтобы подавить ужас.

«Неизвестный туз! Он раскроет меня, вычислит…»

Его второе «я» хранило спокойствие айсберга:

«Он ничего не знает».

«Но почему ты так уверен? Нам неизвестно, какие у него способности».

«Он – марионетка».

Ему стоило немалых усилий не выдать своих эмоций.

«С чего ты взял?»

«Я завладел им, когда он ударил меня током. Не пришлось даже ничего делать: его собственная сила на миг сплавила наши нервные системы. Больше ничего не требовалось».

Маки заюлил, как щенок, напрудивший на пол.

– Я поступил правильно, товарищ Молния?

Губы русского туза побелели, но он с видимым усилием кивнул.

– Да… в сложившихся обстоятельствах.

Юнец просиял и напыжился.

– Ну да, все так и есть. Я казнил врага революции. Не все же вам задирать носы.

Аннеке фыркнула и кончиками пальцев провела по щеке Маки.

– Что, озабочен поисками личной славы, товарищ? Тебе придется научиться сдерживать эти буржуазные замашки, если хочешь быть членом Фракции.

Маки облизнул губы и вспыхнул. Кукольник ощущал, что творится у него в душе – нечто вроде бурления под поверхностью Солнца.

«А он?» – спросил Хартманн.

«Тоже марионетка. И еще тот накачанный блондин. Они вдвоем перетаскивали нас, когда русский ударил тебя током. От этого удара я стал гиперчувствительным».

Сенатор наклонил голову, чтобы скрыть мрачное выражение лица.

«Как это могло произойти без моего ведома?»

«Я твое подсознание, не забыл? Всегда на боевом посту».

Товарищ Молния вздохнул и вернулся в кресло. Волоски на шее и на тыльной стороне рук у него встали дыбом, реагируя на выброс гиперактивных нейронов. Он ничего не мог поделать с маломощными разрядами подобного рода: они происходили сами собой под действием стресса. Именно поэтому он и носил перчатки – и именно поэтому некоторые из самых жутких историй относительно его первой брачной ночи не так уж сильно грешили против истины.

Он улыбнулся. Зачем волноваться? Даже если его выведут на чистую воду, поезд уже ушел, никакой международной реакции не последует; таковы правила игры, принятые как здесь, так и там. В этом его заверяло командование.

«Боже, чем я провинился, что по уши увяз в этом сумасшедшем плане?» Он не знал, кто более безумен: эти бедняги, которые сами не ведают, что творят, и недалекие кровожадные политиканы или его собственное начальство. Такая возможность выпадает раз в десять лет, говорили они. Аль-Муэдзин – марионетка Хомейни. Если мы выручим его, он упадет к нам в руки из благодарности. Станет работать на нас. Может быть, даже приведет с собой Свет Аллаха.

Стоит ли это такого риска? Стоит ли это того, чтобы разом порвать все контакты с подпольем ФРГ, которые они налаживали целых десять лет? Стоит ли это опасности развязать войну, из которой ни одна сторона не выйдет победителем, вопреки всему, что говорится в их высосанных из пальца военных планах? В президентском кресле сидит Рейган; он же ковбой, сумасшедший…

Однако даже он не имел права перейти определенные границы, будь он хоть сто раз туз и герой, отличившийся в Бала-Хиссарской операции в Кабуле в семьдесят девятом году. Ворота захлопнулись у него перед носом. Он получил приказ. Больше ничего ему не требовалось.

Нет, не то чтобы он был не согласен с целями. Эти их архисоперники, Комитет государственной безопасности, заносчивые перехваленные недоучки – ни один нормальный человек из ГРУ ни за что не стал бы возражать против того, чтобы немножко сбить с них спесь. Как патриот, он понимал, что военная разведка могла распорядиться столь ценным активом, как Дауд Хассани, куда лучше своих более известных коллег из КГБ.

Но средства…

Нет, он беспокоился не за себя. А за жену и дочку. И за весь остальной мир тоже; если только что-нибудь пойдет не так, риск будет чудовищный.

Он сунул руку в карман за сигаретами и зажигалкой.

– Дурная привычка, – по своему обыкновению ляпнул Ульрих.

Молния только посмотрел на него.

Секунду спустя Вольф издал смешок, который вовсе не походил на вымученный.

– Ох уж эта теперешняя молодежь, у них другие обычаи. Не то что в наше время – малышка Рики, гм, товарищ Майнхоф, вот та была заядлой курильщицей. Без сигареты ее не видели.

Молния ничего не сказал. Он продолжал смотреть на Ульриха чуть раскосыми глазами – наследие татаро-монгольского ига. Очень скоро белокурый немец отвел взгляд.

Русский закурил, устыдившись своей дешевой победы. Приходится держать этих молодых кровожадных зверей в узде. Ну не насмешка ли, что он, который ушел в отставку из войск спецназа и перевелся в Главное разведывательное управление Генерального штаба из-за того, что не мог больше терпеть насилия, оказался вынужден бок о бок работать с существами, для которых кровопролитие стало чем-то вроде наркотика.

«Ох, Мила, Маша, увижу ли я вас снова?»

– Герр доктор.

Тахион почесал крыло носа. Терпение у него было на исходе. Он торчал здесь уже два часа, хотя толку от него не было почти никакого. Лучше бы он находился среди членов делегации – у него нашлись бы слова утешения для них, в которых его друзья наверняка нуждались.

– Герр Нойманн, – приветствовал он вошедшего.

Представитель Федерального управления уголовной полиции уселся рядом с ним. В руке у него была сигарета, незажженная, несмотря на завесу табачного дыма, висевшую в густом воздухе. Он крутил ее в пальцах.

– Я хотел спросить ваше мнение.

Такисианин вскинул пурпурную бровь. Он давно уже понял – немцы держат его в этом зале исключительно из-за того, что в отсутствие Хартманна он стал главой делегации. В противном случае они едва ли стали бы терпеть путающегося под ногами чужака. И сейчас-то большинство гражданских и полицейских чиновников, толпившихся в кризисном центре, обращались к нему с почтением, приличествующим его высокому положению, а в остальном совершенно игнорировали его.

– Давайте спрашивайте.

Нойманн производил впечатление искренне заинтересованного человека и к тому же проявил признаки хотя бы зачатков интеллекта, что, на взгляд Тахиона, было большой редкостью среди его соплеменников.

– Вам известно, что полтора часа назад несколько членов вашей делегации начали собирать деньги, чтобы предложить их похитителям сенатора Хартманна в качестве выкупа?

– Нет.

Немец кивнул – медленно, как будто что-то обдумывал. Его желтые глаза были полускрыты веками.

– У них возникли серьезные затруднения. Ваше правительство…

– Это не мое правительство.

– Правительство Соединенных Штатов настаивает на том, что никакие переговоры с террористами недопустимы. Нет нужды говорить, что американские ограничения на вывоз национальной валюты не позволили членам делегации вывезти из страны хоть сколько-нибудь сопоставимую с достаточной сумму, а теперь американское правительство заморозило активы всех участников турне, чтобы помешать им заключить какую-либо сепаратную сделку.

У Тахиона запылали щеки.

– Это деспотизм.

Нойманн пожал плечами.

– Мне стало любопытно, что вы думаете об этом плане.

– Почему именно я?

– Вы признанный авторитет во всем, что касается джокеров; разумеется, именно поэтому мы имеем честь принимать вас в нашей стране. – Он постучал сигаретой по столу рядом с задравшимся уголком карты Берлина. – И потом, в вашей родной культуре похищения – явление вполне обыденное, если я правильно понимаю.

Такисианин взглянул на него. Хотя он был знаменитостью, большинство землян едва ли знали о его происхождении что-то еще помимо того, что он инопланетянин.

– Я, конечно, не могу говорить о Фракции…

– «Rote Armee Fraktion» в ее нынешнем воплощении состоит в основном из молодых людей, принадлежащих к среднему классу, – как и прошлые ее воплощения и, если уж на то пошло, большинство революционных группировок в развитых странах. Деньги не имеют для них большого значения; они дети нашего так называемого «экономического чуда» и с самого рождения привыкли к достатку.

– О ДСО определенно нельзя сказать ничего подобного, – вставила Сара Моргенштерн, подошедшая, чтобы поучаствовать в разговоре.

Какой-то адъютант бросился ей наперерез, протянул руку с намерением увести, чтобы журналистка не мешалась в серьезном мужском разговоре. Она шарахнулась от него как ужаленная, обожгла сердитым взглядом.

Нойманн сказал что-то так быстро, что даже Тахион ничего не разобрал. Адъютант ретировался.

– Члены «Джокеров за справедливое общество» – настоящие бедняки. За это я могу поручиться.

– Значит, их можно соблазнить деньгами?

– Сложно сказать. Подозреваю, они привержены революционным идеям несколько по-иному, чем члены Фракции. И все же… – легчайший взмах рукой, – они не потеряли ни одного ближневосточного туза. С другой стороны, когда они требуют деньги на благо джокеров, я им верю.

Тахион нахмурился. Требование снести мавзолей Джетбоя и построить на его месте хоспис для джокеров задело его. Как и большинство ньюйоркцев, он не стал бы лить слезы по мемориалу – мастодонту, воздвигнутому, чтобы увековечить память о неудаче, причем о той, которую он лично предпочел бы забыть. Но требование построить хоспис было пощечиной ему лично:

«Когда это джокеру дали от ворот поворот в моей клинике? Когда?»

Его собеседник пристально смотрел на него.

– Вы не согласны с этим, герр доктор? – осторожно поинтересовался он.

– Нет-нет. Она права. Но Гимли, – он прищелкнул пальцами и воздел указательный, – Тома Миллера искренне заботит судьба джокеров. Однако он, как выражаются американцы, и о себе не забывает. Вполне возможно, что вам удастся соблазнить его.

Сара кивнула.

– А почему вы спрашиваете, герр Нойманн? Ведь президент Рейган отказывается вести переговоры о выдаче сенатора.

В ее голосе звенела горечь. И все же Тахион недоумевал. С ее-то чувствительностью она, казалось бы, уже должна была бы с ума сходить от тревоги за Грега. Но эта женщина, похоже, с каждым часом становилась все спокойней.

Нойманн скользнул по ней взглядом, и доктор задумался, известен ли ему секрет Полишинеля о ее отношениях с похищенным сенатором. Складывалось впечатление, что от этих желтых глаз – уже покрасневших от табачного дыма – укрыться могло немногое.

– Ваш президент принял свое решение, – сказал он негромко. – Однако моя обязанность – дать совет моему правительству, какие действия предпринять. Это ведь дело и Германии тоже.

В половине третьего Хирам Уорчестер вышел в прямой эфир с обращением на английском языке. В промежутках Тахион переводил его на немецкий.

– Товарищ Вольф – и Гимли, если ты слышишь меня, – говорил Хирам дрожащим от волнения голосом, мы хотим получить сенатора обратно. Мы готовы начать переговоры как частные лица. Пожалуйста, ради всего святого – и ради джокеров, тузов и всего остального человечества, – пожалуйста, свяжитесь с нами.

Молния разглядывал дверь. Белая краска отслаивалась хлопьями. Из-под нее проглядывали зеленые, розовые и коричневые полосы вокруг щербин в дереве – похоже, кто-то использовал дверь в качестве мишени для метания ножей. Он почти не замечал всех остальных, кто находился в комнате. Не замечал даже непрекращающегося мычания того безумного мальчишки; он давным-давно научился отключаться, иначе уже просто сошел бы сума.