Клеймо Ахерн Сесилия
– Кэррик был обречен с самого начала.
– Да, – грустно подтверждаю я. – Так и есть.
Она снова внимательно присматривается ко мне и угадывает то, к чему я сама только подступаюсь:
– Вы сблизились в тюрьме.
Щеки у меня вспыхнули, я отвернулась. Я чувствовала какую-то связь с Кэрриком с той минуты, как он вошел в камеру и повернулся ко мне спиной. Чувствовала каждое мгновение, когда он был рядом и когда стоял за моей спиной в зале суда. Странно питать такие чувства к совершенно незнакомому человеку, но мы вместе пережили небывалое испытание, и только мы двое – в любой момент, на каждом этапе – до конца понимали, что чувствует в этот момент другой.
– Расскажите про интернат. Он об этом ничего не говорил.
– И неудивительно, – говорит она. – Сами по себе они вовсе не ужасны, скорее напротив, замечательно оборудованные учреждения, обычные школы такой роскоши себе позволить не могут. Государство их содержит, поскольку из интернатов вышли почти все наши прославленные спортсмены, да и некоторые знаменитые ученые. И все же от правды никуда не денешься: этих детей отбирают у родителей и навсегда запрещают их видеть, узнавать о них. Это жестоко, это дурно. Но у Кэррика ситуация несколько иная, – добавила она. – Ты же знаешь.
– В каком смысле? – Нет, я ничего не знала.
– Учитывая, в каком возрасте его забрали. Вероятно, потому промывка мозгов и не удалась. Он сохранил память о родителях, и эти воспоминания интернат не сумел стереть. Его забрали в пять лет. До тех пор родителям удавалось скрывать его, но, к сожалению, в конце концов о нем стало известно, – вздыхает Альфа.
– Даже не знаю, что хуже, – говорю я, пытаясь себе представить, каково это: малыша отрывают от родителей, от тех, кто его любил и кого он любил, а он уже в таком возрасте, что способен осознавать происходящее.
– Итак, – встряхнулась она. – Потому-то я и боролась изо всех сил за право детей со статусом ПСР на усыновление.
– Их нельзя усыновлять?
– Разумеется – ведь это нарушит процесс перевоспитания. К тому же Заклейменные вообще не имеют права участвовать в усыновлении, – поясняет она. – Мой муж предлагал даже развод, чтобы мне разрешили усыновить ребенка, он знал, как сильно я этого хотела. Развод только на бумаге, разумеется, он не собирался меня покидать. Где логика, Селестина, можешь ты мне это объяснить? Наши законы разрешают усыновить ребенка одинокой женщине – лишь бы не супругам, один из которых заклеймен. – Она горестно вздохнула. – Извини, заговорилась. Эта тема не дает мне покоя.
– Понимаю, – мягко ответила я, радуясь уже тому, что наконец-то хоть один человек позволяет себе критиковать решения Трибунала. – А откуда вы столько знаете о Кэррике? – Я все еще не вполне доверяла ей, хотя и не сомневалась в искренности ее ненависти к Трибуналу. – В его деле таких подробностей нет.
– Значит, ты ознакомилась с делом? – усмехнулась Альфа. – Ого, Селестина, похоже, у тебя имеются связи.
На это я отвечать не стала, хотя потребовались немалые усилия, чтобы прикусить язык, и Альфа продолжала:
– Дела Заклейменных находятся в публичном доступе, и каждый гражданин может прочесть любое дело, поскольку он вправе знать, не проживают ли поблизости Заклейменные, – и только сами Заклейменные не могут читать чужие дела.
Я с трудом сглатываю. Попалась.
– Тебе, чтобы получить дело Кэррика, пришлось бы обратиться с запросом непосредственно в Трибунал. Это их здорово насторожило бы. К тому же дело Кэррика не столь открыто, как твое. Трибунал не любит признавать, что система порой дает сбой, что кому-то не удалось промыть мозги. Что касается твоего вопроса, откуда я так много знаю о Кэррике: у меня большая организация, и, когда в Трибунал попадает подобное дело, всегда найдется кто-то, кто меня предупредит. Я была на вынесении приговора.
Укол ревности. На суде над Кэрриком должна была присутствовать я. Я бы стояла сзади, у дверей, я бы стала для него такой надежной опорой, какой он был для меня. Был ли у него друг или он прошел через все в полном одиночестве? Скорей бы, скорей бы найти его.
– Как он… как держался? – спрашиваю я, чувствуя во всем теле дрожь.
– Молодцом. Очень сильный, – с гордой улыбкой ответила она.
– И когда его повели в камеру Клеймения, вы тоже там были?
Она кивнула:
– Получила разрешение, как представитель благотворительной организации. Трибунал понимает, как важно мне присутствовать при наказании, чтобы я могла консультировать семьи и сообщество Заклейменных.
Я попыталась представить себе Кэррика в камере для Клеймения – вспомнила жар раскаленного железа и бивший мне в лицо свет, и вообразила его в том же красном халате в ожидании той же муки. Глаза наполнились слезами.
– Как он это перенес?
Она взяла меня за руку. Слезы уже сами собой катились по щекам.
– Селестина, ты можешь им гордиться, он не издал ни звука. Никогда еще не доводилось мне присутствовать на таком… беззвучном Клеймении.
Я чувствую, как внутри меня что-то ломается, и вместе с тем готова пуститься в пляс. Он поступил в точности как я. Взял с меня пример. Им не удалось вырвать у него ни стона.
– Ты виделась с ним после этого? – спросила Альфа, дождавшись, чтобы я утерла слезы.
Я улыбнулась, как будто я что-то знаю, даже знаю, где он прячется, но не скажу.
– А вы знаете, где он сейчас?
Она рассмеялась:
– Нет, я – нет. Он ловко запрятался. От надзирателей не так-то легко уйти – мало кому это удается.
Я киваю, соглашаясь.
– Кто-то ему помогает.
Я догадываюсь, что она готова еще порассуждать на эту тему, но вместо этого сворачивает на другую, и тут-то я понимаю главное, зачем Альфа пришла ко мне.
– Когда увидишься с ним, передай, что мы очень на него надеемся. Нашей организации нужно как можно больше тех Заклейменных, кто готов поделиться своей историей, готов говорить во всеуслышание. В одиночку мы не наберем достаточного влияния, чтобы что-то изменить. Сын Заклейменных, воспитанный в специнтернате, в свою очередь заклейменный только за то, что попытался найти родителей и тем нарушил правила для ПСР, – это существенный козырь в борьбе за право усыновлять детей с таким статусом. Ты ему это передашь, договорились?
Я кивнула. Когда увижу. Если увижу.
– Сегодня я организую встречу. Небольшое мероприятие для тех, кто нуждается в поддержке. В пять часов вечера. Закончится рано, вполне успеешь вернуться до комендантского часа. Вот план, как проехать. – Она сунула мне в руку сложенный листок. – Ты должна приехать и выступить. Это вдохновит людей, я уверена. Побудит к действию.
– К какому действию?
– Мы называем это группой поддержки. – Она с намеком приподняла бровь. – Но на самом деле я пытаюсь что-то изменить всерьез. Покончить с Трибуналом. Трибунал знает только, что я работаю с Заклейменными, с их родными, консультирую, помогаю справиться с ситуацией. Занимаюсь сбором средств для семей. Кампанию за усыновление детей ПСР поддерживают многие и в правительстве, и в самом Трибунале. Воспитательные учреждения дорого обходятся, бюджету эти расходы ни к чему. Разумеется, чиновники всегда думают о финансовой стороне, вот почему многие готовы меня поддержать и мне кое-что удается. И не только борьба за усыновление – они понимают, как важна моя работа в целом, с Заклейменными и их родными. От этого зависит общественное спокойствие.
Стоило мне услышать, что Трибунал на ее стороне, и вспыхнуло прежнее недоверие, как бы она эти отношения ни объясняла.
– Альфа! – Я скомкала записку, не прочитав. – Спасибо за поддержку, но какой из меня оратор? И сказать-то нечего.
Она вновь присмотрелась ко мне, словно оценивая.
– Порой мне кажется, ты настолько умна, что даже отчасти свой ум скрываешь, а порой ты сущий ребенок, попавший в невероятную ситуацию, и не знаешь, как справляться.
Я не ответила. Пусть анализирует меня как вздумается, я ей тут не помощник. И не то чтобы я не спала по ночам, пытаясь разгадать свои тайны. Но все же пока еще непривычно и неприятно слушать, как люди вот так вслух высказывают всякие теории про меня. Мало ли что я думаю про Альфу, но из вежливости держу свои мысли при себе, а некоторые люди, те же Альфа и Пиа, считают теперь своим правом выражать свое мнение обо мне так свободно, словно это не может ни задеть меня, ни что-то во мне изменить. Последствия Клейма, и я это понимаю. Клеймо расчеловечивает меня в глазах обычных людей: на меня смотрят, обо мне говорят так, словно меня тут и нет.
– Я начала с благотворительной работы, консультировала, собирала средства, но из-за твоего дела наши ряды заметно выросли. И пожертвований стало больше. Это пока частные средства, разумеется, но среди спонсоров появились известные люди. Грядут перемены, и началось все с тебя. Пора переходить к политическим вопросам. Моя организация могла бы сделать гораздо больше. Время настало. Постарайся привести с собой Кэррика. Нужно побудить людей к решительным действиям.
В тот день я расхаживала по дому как тот пленный лев, на которого был похож в камере Кэррик. Неделя домашнего ареста. Даже если бы я хотела выступить на этом собрании у Альфы, а я вовсе не собиралась, мне запрещено покидать дом. Хорошенький источник вдохновения.
Джунипер, вернувшись из школы, помедлила у открытой двери моей комнаты. Вид убитый, похоже, она плакала. Вот и хорошо. Она встала в дверях и посмотрела на меня. Ага, снова вырядилась в привычную для нее одежку, в черном с головы до ног. Мы с ней почти что близнецы, только Клеймами и отличаемся.
– Между мной и Артом ничего такого не было, если ты из-за этого нервничаешь, – захлюпала она. – Мы только тем и были заняты, что говорили о тебе.
У меня руки чесались врезать ей с размаху, так я обозлилась, но чем драться, я спокойно подняла руку и захлопнула дверь перед носом сестры. Уже приятно, вот только изнутри сосет пустота. Я знаю, с той ночи, как я на них наткнулась, она больше не покидает тайком дом, – знаю, потому что лежу без сна в постели, прислушиваюсь, что она там делает. И думаю о прежних ночах, когда она отправлялась к Арту на заветную вершину, а я маялась болью, пока заживали ожоги, да и потом никуда не выходила из-за комендантского часа. Думаю об этом, и сердце заходится в ярости. И не так уж важно, было ли «что-то такое» между ними на тот момент, когда я застала их, – сидели рядышком и дружно смеялись. Если еще ничего не было, то скоро будет. Их смех отдавался у меня в ушах, бил в спину, когда я бежала из последних сил домой, спасая свою жизнь. Никогда им этого не прощу. И все же я не могу вот так сразу перестать тревожиться об Арте. Кто же теперь заботится о нем, если Джунипер сидит дома? А может быть, он бежал навеки – набрался храбрости покинуть не только город, но и страну и будет теперь жить вдали от длинных рук судьи? Увижу ли я когда-нибудь его вновь? Мне бы выкинуть его из головы и не печалиться, но – не могу.
Меня вызвали в кухню: Мэри Мэй нанесла нам неожиданный визит и собирается что-то мне объявить. Страх охватил меня. Наверняка это как-то связано с тестом на алкоголь, который я проходила в пятницу: он оказался положительным. И хотя Колин, Гэвин и Наташа, в отличие от Логана, вывернуться не сумели, они уперлись и начисто отрицали, что пили спиртное, и выходило, что пива я наглоталась сама, добровольно, в нарушение правил для Заклейменных. То есть я, связанная, запертая в сарае, ухитрилась отыскать алкоголь и зачем-то его пила – право, это настолько нелепое обвинение, что и Трибуналу нелегко было бы повесить его на меня. Однако не сомневаюсь: все выходные напролет судьи придумывали, как бы это сделать.
Мэри Мэй достает из баула какие-то документы. Глядя на нее, я снова чувствую, как врезается мне в лицо затянутая кожаной перчаткой рука, я вижу перед собой женщину, которая сдала всю свою семью Трибуналу и смотрела, как ее близких одного за другим прижигают каленым железом, ставя пожизненное Клеймо. Кто знает, на какое еще зло она способна? А моя жизнь в ее руках.
– Домашний арест на эту неделю отменен, – отрывисто сообщает она. Я вижу, как ей противно сообщать мне приятную новость. Да ей даже рот открывать в этом доме противно, вдыхать зараженный воздух. И в то же время Клеймо не только отталкивает ее, но и притягивает. – Анонимный источник передал в Трибунал оригинал этой фотографии. Снимок проверили – он не был изменен с помощью фотошопа или каких-либо иных средств. Подтвердилось, что это фотография Джунипер Норт на уроке музыки. По второму делу: Трибунал решил также снять обвинение в употреблении алкоголя. Показания Колин Тиндер соответствуют уровню алкоголя в твоей крови – минимальному.
К моему изумлению, мама (сегодня она вышла в грубом джинсовом комбинезоне и клетчатой рубашке) вопит «Есть!», потрясая кулаком чуть ли не перед носом у Мэри Мэй, и тут же обнимает меня, прижимает к себе, так что реакции нашей надзирательницы я так и не увидела. Всего пару дней назад мама просила меня быть осторожнее с Мэри Мэй, но сегодня и сама дерзит. Дверь захлопнулась – Мэри Мэй покинула наш дом.
Опьяненная двойной победой, я почувствовала, что готова предстать лицом к лицу перед всем миром, я еще не такие беды исправлю, к тому же у меня теперь развязаны руки и я могу довести до конца свое приватное расследование. Предоставив семье праздновать – даже сестра, мне показалось, искренне за меня радовалась, хотя и остерегалась заговаривать со мной, – я ринулась в свою комнату. Достала из кармана визитку мистера Берри и набрала записанный от руки телефон.
– Алло? – Тихий голос в трубке.
– Алло. Это… это муж мистера Берри?
– Кто это? – переспросил он еще тише, почти шепотом, я с трудом разобрала.
– Я Селестина Норт, он защищал меня на…
– Я знаю, кто вы, – перебил он поспешно, хотя не грубо. – Не надо сюда звонить.
Судя по звукам, во время разговора он бродил с места на места. Растерянный какой-то. Что-то шуршало в телефоне.
– Простите, но мистер Берри прислал мне вместе со счетом свой номер телефона, и я подумала – он хотел, чтобы я позвонила. Могу я с ним поговорить? Пожалуйста!
Молчание. Я подумала было, что он отключился, но нет, дышит в трубку.
– Алло?
– Да, – откликнулся он, поспешно и опять так тихо, как будто линия скверная, а он находится за миллион миль. – Его здесь нет, – добавил он, к моему огорчению. – Она уже приезжала, спрашивала его.
Я не сразу поняла, кто такая «она», но потом сообразила – Пиа конечно же. Он из осторожности избегает называть имена. Боится, что подслушивают.
– Можете не беспокоиться насчет… насчет нее, – сказала я. – Она хочет мне помочь.
Понятно, он боится, что она вздумает писать о самом мистере Берри. Потому и сказал ей, что его нет дома. Пиа все боятся. Кто станет с ней откровенничать? Я могла бы заступиться и сказать, что она добросовестна и честна, однако я не стану этого делать, ведь я и сама пока не вполне уверена в ней.
– Мне он доверяет, – говорю я вместо этого.
– Его дома нет, я же вам сказал, – повторил мой собеседник нетерпеливее и громче. Потом уже тише добавил: – Ему пришлось уехать, он не сказал даже мне куда. Он торопился. Он знал, что произошло с остальными.
Так вот оно что. Мистер Берри не попался в лапы Кревана. Он скрывается – после того, что «произошло» со стражами.
– Хорошо, – сказала я, торопливо размышляя. Этот человек не желает произносить никаких имен, боится выдать хоть крупицу информации. Как же намекнуть ему, что именно мне нужно?
– Я кое-что ищу, вы знаете, о чем я?
– Да, – еле слышно прошептал он.
Он знает о шестом Клейме.
– Вы это видели? – спросила я, избегая произносить слово «видеозапись». Если нас подслушивают люди Кревана, не стоит облегчать им задачу.
Вновь затяжная пауза, терпение мое на исходе. Словно в кабинете стоматолога, но придется мучиться до конца, потому что в следующий раз он просто не ответит на звонок, это я понимаю. Сейчас или никогда.
– Да, – слабым голосом откликается он наконец. – Я видел. Мне очень жаль, что с вами такое случилось.
Я изо всех сил удерживаю слезы:
– Это у вас? Вы знаете, где это?
– Нет, – отвечает он. – Я ей уже говорил. У меня этого нет.
Я падаю на кровать, я так разочарована, так зла, слезы текут ручьем.
– Но вот чего я ей не говорил, – торопится он. – Это у вас. Он сказал мне, что это у вас.
И он обрывает разговор.
29
Я подскочила на кровати и в изумлении уставилась на трубку телефона. Тело покрылось мурашками от такой неожиданности.
Видеозапись мистера Берри у меня?
Я снова набрала тот же номер. Гудки, гудки, нет ответа.
Запись у меня? Мистер Берри сказал, что она у меня? Как? Откуда и когда взялась? И где она теперь? Я озираюсь по сторонам, голова гудит, я лихорадочно соображаю, где может быть спрятана пленка, когда он ухитрился мне ее передать. Воскрешаю в памяти последние мгновения, когда меня выводили из камеры в больничное отделение. Видела ли я мистера Берри в тот момент? Мог ли он незаметно сунуть мне свой телефон? На мне и был-то специальный халат, ничего не спрячешь. Может быть, он посетил меня чуть позже? Все эти обезболивающие, успокоительные, снотворные, я почти ничего не помню, в памяти все слилось. Тину помню, она ухаживала за мной, и пришла медсестра. Но больше никого вроде бы не было. Мэри Мэй успела тщательно обыскать мою комнату, уж не эту ли улику она искала? А если ее, то нашла или нет? Сомневаюсь: она уверена, что у меня всего пять Клейм, не раз об этом упоминала. Мне кажется, она понятия не имеет о том, что произошло в камере Клеймения, а я с ней такого промаха не допущу, как с Пиа, – не выболтаю свой секрет лишь ради того, чтобы на минутку взять над ней верх. Теперь-то я понимаю, какая это «горячая», опасная информация.
И тут я сообразила. Кроме него, там был Кэррик, больше никого. Значит, видеозапись у Кэррика.
Мне требуется помощь. Пиа отправилась исполнять «свою миссию» и когда вернется – кто ее знает. Кроме нее единственный человек, знающий что-то о Кэррике, – Альфа. И я решила отправиться на это собрание, только я поеду туда не одна. Решила – и набрала другой номер.
– Алло?
– Дедушка, мне нужна твоя помощь.
До сих пор я не обращалась к нему. Я не вполне ему доверяла, мне казалось, он носится с теорией заговора, он не слишком рационально рассуждает, но теперь я вижу, что он во всем был прав. Теперь я готова.
– Ах, наконец-то она позвонила! – жизнерадостно откликается он. – Теперь-то все и завертится.
Одна польза от домашнего ареста – журналисты покинули двор и улицу перед нашим домом. А о том, что арест отменен, еще не прослышали. Думали, я никуда не буду выходить, а значит, им и писать не о чем. Так что я преспокойно добралась до местного кафе-мороженого, где назначена встреча с дедом, – после рождения Эвана он частенько водил туда нас с Джунипер, давая маме роздых. Дед ждал меня возле кафе в кабине своего пыльного грузовика с двумя пломбирами наготове.
– Шоу начинается! – приветствовал он меня. Так славно я себя уже много недель не чувствовала.
Мы ехали почти час. Я успела пересказать все события этих недель, упомянула и Альфу с ее некоммерческой организацией для Заклейменных, и о том, что стражи пропали и Пиа помогает мне их разыскать, и о том, как важно вступить к контакт с Кэрриком, тем более теперь, когда от мужа мистера Берри я знаю, что адвокат успел передать видеозапись. Дедушка слушал внимательно, порой останавливал и просил повторить, вникал в каждое слово, а самое главное – он верил мне.
– Почему ты решила, что запись у этого парня, Кэррика? – уточнил он.
– Ну, потому что вроде все сходится, – ответила я.
– Но муж мистера Берри сказал, что она у тебя. Не у кого-то другого. У тебя.
Я киваю, признавая его доводы, но про себя думаю: нет, этого не может быть. Если бы мистер Берри мне что-то отдал, я бы это запомнила.
– Он ничего тебе не посылал после того, как ты вернулась домой? Подумай хорошенько, Селестина.
– Дедушка, – говорю я, хватаясь за раскалывающуюся голову. – Я ничего другого и делать не могу, только думаю и думаю. Но – пусто. Ничего он не присылал, только счет в конверте. Он оставил визитку с номером домашнего телефона, и я позвонила его мужу. Больше он никаких сообщений не оставлял.
Дел примолк. Потом сказал:
– Не тревожься, мы с этим разберемся.
– Спасибо за помощь, дедушка. Мне это очень дорого. Но я не хочу втягивать тебя в неприятности.
– Неприятности? – рявкнул он. – Да от меня со дня моего рождения одни неприятности. И не надейся, что сможешь лишить меня такого удовольствия.
Я радостно, с облегчением, засмеялась.
Мы свернули с сельской дороги на совсем узенькую, дед сбавил скорость.
– Что-то не то, – проворчал он озадаченно, всматриваясь в окрестные поля. Со всех сторон – тысячи акров ветряных мельниц, да на горизонте высятся заводы сжиженного воздуха, огромные даже на таком расстоянии. – Дай-ка еще раз посмотрю маршрут.
Я передала ему скомканный листок с набросанными Альфой инструкциями. Неразборчивые каракули – может быть, она специально так пишет, чтобы случайный человек не сумел прочесть.
– Хм-м, – сосредоточенно гудит он, весь сморщившись от усердия. Поднимает голову, оглядывается по сторонам. – Вроде бы правильно едем. – Но уверенности в его голосе нет. – Эта женщина – ей вообще можно доверять?
Я смотрю ему прямо в глаза:
– Я не стану доверять никому.
– Наш человек! – смеется он. – Ладно, скоро выясним.
Он катит дальше по узкой дорожке в поисках Гейтуэй-лодж. Судя по названию, я ожидала увидеть гостиничку, где в тесном зале собирается два десятка человек поговорить о пережитых несчастьях. Но кто станет строить гостиницу в подобном месте, посреди ничего? От страха у меня подводит живот. Я боюсь заблудиться, боюсь, что кончится бензин или еще что-то случится и я опоздаю к комендантскому часу, а еще страшнее – как бы Мэри Мэй не подстроила мне провокацию. Она страшно зла, что мне сошли с рук и фотография, и алкоголь в крови, я легко ускользнула от наказания – теперь жди беды. С этим страхом надо как-то совладать. Раньше я думала, ничего хуже Трибунал со мной сделать уже не может, но я ошибалась – моя семья превратилась в мишень, вот их способ добраться до меня и причинить невыносимую боль, едва ли я смогу вынести чувство вины и жить дальше, если из-за меня что-то случится с родителями. Этот страх, в который нас погружают с головой, – это главная, вечная кара. На дедушку я полагаюсь во всем. Конечно, он не допустит, чтобы я опоздала домой. Но он уже старенький. А если с ним случится инфаркт, вдруг он отключится на этой пустынной дороге…
А дорога с каждым километром сужается, ветки окаймляющих ее деревьев уже лезут в окна грузовика. Мне уже кажется, мы сейчас застрянем тут, в лесу, но за очередным изгибом дороги вдруг возникают ворота. Огромные ворота нависают над нами, множество видеокамер прощупывают дорогу со всех сторон. Шестиметровой высоты стены надежно укрывают все, что внутри. На воротах табличка – это и есть Гейтуэй-лодж.
– Что скажешь? – спрашиваю я деда.
Мы дружно подались вперед и вытянули шеи, оценивая высоту стен.
Дед еще и руку не успел высунуть в окошко грузовика и надавить на звонок, как ворота распахнулись, словно по ту сторону услышали наш разговор. Дедушка снова нажал на газ, и мы двинулись мимо идеально подстриженных лужаек и приятных пригорков, скрывавших от взгляда другие лужайки и пригорки, – как будто по полю для гольфа едешь. В итоге мы добрались до невероятных размеров замка. Дом – это слабо сказано. Десятки машин были припаркованы перед домом, а еще и множество микроавтобусов, как они только проехали по сельским дорогам? Мы припарковались, и навстречу нам распахнулась парадная дверь.
– Это не она, – предупредила я, направляясь к встречавшей нас женщине.
Дед тут же ускорил шаги, оттеснил меня и подошел к ней первым.
– Как хорошо, что вы до нас добрались, – приветствовала нас эта женщина робко, но крайне любезно. А улыбка у нее такая широкая, что невольно улыбаешься в ответ. – Я Лулу, – представилась она, голос у нее тихий и высокий, почти верещит, как мультяшка. – Секретарь Альфы. Я заняла для вас место. Даже два, как угадала. – Она быстрым пугливым взглядом окинула деда.
На него часто так смотрят. Добрейший человек – но вид устрашающий, лицо угрюмое, в глубоких морщинах.
– Это мой дедушка.
– О! – восклицает Лулу, и ее голос поднимается от волнения еще октавой выше. – Какая честь – познакомиться с вашими родными. – Лулу изо всех сил жмет ему руку. Затем оборачивается ко мне. Хоть Клеймо и недавнее, однако я уже привыкла не протягивать для рукопожатия правую ладонь. Она сама хватает меня за руку, цепляется, словно за якорь спасения и смотрит на меня выжидательно. Чего она ждет от меня, на что надеется? В растерянности я оглядываюсь на деда.
– Ладно, ладно! – прикрикнул на нее дед, она даже подпрыгнула слегка.
Наконец-то я высвободила руку, а заодно и Лулу избавила от чар, которые, сама того не ведая, навела на нее.
– Прошу прошения, – краснеет она. – Просто встретить вас лицом к лицу – такая радость. Я ваша поклонница – всей душой, всей душой.
– Как и мы все, – с гордостью откликнулся дед.
– Идемте, – позвала нас Лулу, и мы пошли по бесконечным коридорам. – Мы все ждали вас – просто с восторгом. Для нас это так много значит. Большой рывок. Сейчас времена тяжелые, люди очень надеются на вас. – Она приостановилась, сложила руки на груди и с обожанием уставилась на меня.
– Ничего в ней такого нет! – фыркнул дед, а я невольно захихикала. – Двигайтесь уже! Опаздываем.
– В самом деле, – согласилась она и повела нас дальше. – Впрочем, новички всегда опаздывают. Такое укромное место, многие боятся свернуть даже с шоссе. Альфа все продумала.
Дед огляделся по сторонам:
– Ее муж тоже живет здесь?
Я хотела перебить, сказать, что этот дом вовсе не принадлежит Альфе, но Лулу, смущаясь, ответила:
– Да! – и поглядела на дедушку с тревогой.
Лифт, подвальный этаж. Из лифта мы вышли в просторный холл. Впереди двойные двери, под ногами толстые ковры с затейливым узором. Обстановка – словно в роскошном отеле, а не в частном доме.
Лулу остановилась перед двойными дверями, обернулась ко мне. Глаза расширены, полны слез:
– Передать вам не могу, как все взволнованы, как ждут вашу речь. Вы говорите то, о чем все думают, но сказать не смеют, – понимаете? Голос, который десятилетиями заглушали, – и вдруг он звучит из ваших уст. Вы – та, кого мы столько ждали.
– Лулу, я не стану сегодня выступать.
В отличие от Джунипер я не падаю в обморок при одной мысли о публичном выступлении, но пока что сказать мне особо нечего. Я не готовилась, и я еще не знаю, что здесь за люди. Побуду среди зрителей, разберусь, что к чему, потом спрошу у дедушки совета – стоит ли доверять Альфе. Пока я не очень уверена.
– О! – Улыбка погасла. Девушка явно растеряна. – Но ведь мы собрались специально, чтобы послушать вас.
А это уже подстава. Это мне совсем не нравится. Но времени спорить или удирать не осталось – дед одним толчком распахнул перед нами двери.
Все обернулись к нам. Зал огромен, вроде бального, в самом центре с потолка низко свисает люстра. На приподнятой сцене выступает какая-то женщина, зрители в передних рядах слушают ее: вот и хорошо, они не обратили внимания, когда мы вошли. Только задние оборачиваются, тычут локтями в бок соседей, и те тоже принимаются глазеть на меня. Лулу пошла прямиком по центральному проходу в первый ряд, ожидая, что мы с дедушкой пойдем следом, но дед ухватил меня за руку и увлек в задний ряд. Мы отыскали два свободных места, устроились, а Лулу обернулась, хотела с гордостью возвестить о нашем прибытии – и растерялась. Лицо ее пошло пятнами, она поспешно ринулась обратно в холл отыскивать нас.
Человек, возле которого я села, покачал головой и жестом велел нам с дедушкой поменяться местами. Сперва я подумала, что он не хочет сидеть рядом с Заклейменной, но тут же сообразила, что попала на собрание таких же Заклейменных – у этого человека «П» на виске и повязка на рукаве – и нас оказалось подряд трое, а больше двух Заклейменных рядом находиться не могут. Пришлось деду разбавить нашу компанию, и то же самое, отмечаю я, происходит в каждом ряду – в точности как было и в зале суда. Здесь собралось больше ста человек, но обязательно после каждых двух Заклейменных сидит один нормальный. Я-то ожидала увидеть небольшую группу людей, приходящих на консультацию или для общения. На сцене плакат: «Верните наших детей».
Дедушка тоже увидел плакат и шепнул мне: «Опасную она тему затрагивает».
– Она говорит, что на ее стороне и Трибунал, и правительство. Они хотят закрыть интернаты, потому что те дорого обходятся, и передать детей со статусом ПСР в специально обученные семьи, чтобы те воспитывали их по методике Трибунала. – Да, какая-нибудь Мэри Мэй только счастлива будет заполучить малышей и промыть им мозги. От одной мысли мурашки по коже.
Дед толкает меня в бок и показывает в дальний конец комнаты. Я смотрю в ту сторону и вижу подпирающего стену стража, мужчину в черной форме с красным плащом. Следит за происходящим.
Сомнение сильнее прежнего впилось в меня. Да не подстроено ли все это Трибуналом? Не пытается Креван заманить Кэррика, схватить его, заткнуть ему глотку, ведь сумел же он каким-то образом сделать так, чтобы исчезли все стражи? Хитроумная ловушка? Все сильнее тревожась, я оглядывалась по сторонам, высматривая надзирателей, ежеминутно опасаясь, что сейчас они сомкнутся, окружив меня со всех сторон, – но больше в зале стражей не было или если были, то не в официальных облачениях.
Женщина со сцены обращается к залу. В президиуме на сцене сидит Альфа и с ней еще трое. Она высмотрела меня в глубине зала и выпрямилась, кивнула мне, глаза от радости так и блестят. Присмотрелась, кого я привела, поняла, что дедушка отнюдь не Кэррик, и улыбнулась скупо, не пытаясь скрыть разочарование. Другие, проследив ее взгляд, опять-таки замечают меня, кивают, таращатся, перешептываются. Странно слышать свое имя из стольких чужих уст. Я стараюсь отрешиться и вникнуть в то, что говорит женщина со сцены.
Она рассказывает о своем ребенке, которого у нее отняли сразу в роддоме, потому что оба родителя – Заклейменные. От прерывания беременности она отказалась. Дочери два года, она находится в одном из пяти интернатов, где воспитывают детей со статусом ПСР. В каком именно – мать не знает, жива ли девочка, что с ней – тоже не знает, никаких сведений ей не предоставляют. Родительских прав она лишена. Продолжать она не могла, захлебнулась слезами. В зале угрюмое молчание, женщина плачет на сцене, и у меня сердце сжимается ее болью. Мне показалось, Альфа могла бы поспешить с утешениями, но она медлит, она хочет ткнуть нас всех лицом в эту боль.
– Ох, любительница драмы, – шепчет мне на ухо дед, и я киваю, соглашаясь.
Наконец Альфа подходит к бедняге, обнимает ее и говорит, глядя в глубину зала – прямо на меня. Обращается ко мне:
– Мы понимаем, как трудно было Элизабет решиться и прийти сюда. И все же она поделилась с нами своей историей, она рассказала о несчастье, постигшем ее и ее мужа, и ее слова не пропадут даром. Ее рассказ всем нам послужит уроком. Мы все растроганы, мы горюем вместе с Элизабет, и, когда мы разойдемся, мы уйдем отсюда с большей решимостью добиваться перемен. Перемены сами по себе не наступят, их нужно требовать, их нужно вырвать силой. Пусть рассказ Элизабет укрепит нас и поможет добиться перемен.
Все вокруг одобрительно кивают, раздаются аплодисменты.
Элизабет, все еще рыдая, пытается, как может, выразить слушателям свою благодарность. Альфа обнимает ее, поворачивается лицом к зрителям, и все мы видим, как она прикрывает глаза, будто всецело сосредоточившись на этих объятиях, на женщине, которую хочет утешить. По мне, так слишком это театрально.
Потом Альфа возвращается к микрофону:
– Конечно же Элизабет – далеко не единственная, кто пострадал от этой системы. Каждый из нас несет свою боль, каждый имеет что рассказать. Сегодня к нам приехал Том Хэнкок, он готов поделиться своей историей. Приветствуем Тома.
И двадцать минут мы слушали Тома-Заклейменного: как его жена умерла, как он десять лет разыскивал сына, – во всех мучительных подробностях выслушали мы эту одиссею вплоть до отнюдь не счастливого конца: Том нашел своего выросшего, уже обзаведшегося детьми сына, и парень отрекся от него. Мальчику основательно промыли мозги в интернате: отец едва умолил его хотя бы не сообщать о таком нарушении правил.
После Тома выступала женщина, которая прежде работала в интернатах, но сочла эти учреждения негодными. Она подробно изложила расписание, рассказала нам, как живут там дети. И я слушала и пыталась представить себе, как тринадцать лет – с пяти лет и почти всю свою жизнь – прожил там Кэррик. В интернаты обильно закачиваются бюджетные деньги, упакованы они лучше всех. Правительство и Трибунал гордятся ими и утверждают, что нашли способ искоренять врожденные пороки. Дескать, все человеческие изъяны можно устранить, если приняться за дело в младенчестве, – потом будет уже поздно. Вот таких, как я, поздно перевоспитывать – мы неисцелимы.
– Я поделилась мыслями с коллегой, – продолжает эта женщина: – А что, если эти дети так хорошо учатся, добиваются таких успехов и отлично социализируются именно потому, что унаследовали гены Заклейменных родителей? Что, если так называемые «пороки» на самом деле – сила, источник совершенства?
Слушатели переглядываются в ужасе: менее всего ожидаешь подобных речей от работницы интерната, человека на службе Трибунала. Вон там в углу стоит надзиратель – как он отреагирует на эту ересь? А он вовсе не реагирует. Вид скучающий, как будто не впервые все это слышит.
– Разумеется, после этого меня уволили, – продолжает рассказчица. – Но до чего же приятно было посмотреть на их лица, когда меня вызвали на заседание и спросили, что я этим хотела сказать.
Недружный смех.
Я снова думаю о Кэррике, о его накачанных мышцах. Похоже, детей со статусом ПСР тренируют всерьез – и разум их, и тело. Он сильный, проворный. И умный. Немалая умственная выносливость нужна, чтобы не впустить в себя всю идеологию, которую ему скармливали ежедневно. Может быть, он и в самом деле близок к совершенству, как говорит эта женщина. А в Трибунале все относились к нему, словно к грязи. Боже, как он мне нужен, как я тоскую по нему, я не буду знать покоя до конца своей жизни, если никогда больше с ним не встречусь. Арт и я, мы говорили друг с другом дни напролет, даже вернувшись домой после вечерней встречи на вершине мы хватались за телефон и болтали чуть ли не до утра о всякой всячине, обо всем на свете, ни о чем. А с Кэрриком мы не успели обменяться ни словом. И все-таки теперь он ближе мне, чем все остальные люди.
Сердце грохочет, я готова сорваться с места и прямо сейчас бежать на поиски друга, но дед снова толкает меня в бок – как будто ребра и без того не саднит – и привлекает внимание к происходящему в зале.
Альфа стоит на сцене, она уже успела сказать что-то, что я упустила.
Но тут же соображаю, почему дед пихает меня: все повернулись и смотрят на меня. И Альфа смотрит, притворяясь, будто не видит, где я.
– Где же она? – спрашивает. – Селестина, ты здесь, с нами?
Грохочет сердце.
– Будь осторожна, – шепчет дед. – что-то мне тут не нравится. Что-то не нравится… – Он озирается по сторонам, словно в поисках выхода.
Я киваю и встаю. Слышу изумленные вздохи и сама изумляюсь: подумать только, все эти люди знают обо мне. И это меня вовсе не радует, ведь знают они обо мне что? Что я далека от идеала. Они все знают, как я поступила. Знают, кто я такая. Никуда не спрячешься, я не могу натянуть на себя маску, мол, я не я, а ведь почти каждый имеет возможность прикинуться, попав в незнакомую компанию.
Аплодисменты. Я покачала головой и невольно рассмеялась. Сколько сил я положила, стремясь к идеалу, добивалась заслуженного успеха, а не восторгов, хотела быть нормальной, а не выделяться. Отличные оценки, достаточно друзей, то есть я не была ботаном или странненькой, но и не так много, чтобы считать меня чересчур популярной. Да, я трудилась лишь ради того, чтобы оставаться средней, нормальной. А потом – одна лишь ошибка, одна дурацкая ошибка. И теперь я стою в зале, наполненном Заклейменными, и они устроили мне овацию. Чествуют меня. Все это как-то неправильно. Они ошибаются. Не понимают, кто я на самом деле.
Они хлопают все громче, грохот разносится по залу и все ширится и растет. Альфа манит меня к себе, на сцену. Я качаю головой, но те, кто сидит поблизости, настаивают: я должна выйти. И даже дедушка, еще недавно скептически настроенный, теперь горд и счастлив. Он тоже захлопал в ладоши. Выбора нет – придется выйти на сцену. Пока я пробираюсь из заднего ряда, люди на моем пути встают, это распространяется как волна, я иду по центральному проходу, и все встают, все хлопают. Надзиратель отклеился от стены, теперь он уже не выглядит таким скучающим, он подобрался, насторожился. От его взгляда я занервничала пуще прежнего. Поднялась по ступенькам на сцену и встала рядом с Альфой, которая вся обращена к зрителям, понукает их хлопать и кричать «браво». И вдруг разом крики стихли, оборвались аплодисменты, зрители расселись по местам. Гул затих, в зале наступила такая тишина, что можно было бы услышать, как падает булавка или как стучит мое сердце от дикого прилива адреналина – и от страха. Все смотрят на меня, столько лиц, все ждут от меня каких-то слов – обнадеживающих, значимых. Что-то, что унесут с собой. Альфа отступила в сторону, предоставив сцену в полное мое распоряжение. Но я не могу заговорить. Я только головой беспомощно трясу, и все принимаются меня уговаривать.
– Говори как есть! Расскажи нам, что ты чувствуешь! – кричит кто-то из переднего ряда.
Я пытаюсь сообразить, что я чувствую, но чувствую я, что все пошло вкривь и вкось. Не место мне тут, перед всеми этими людьми. Я не та, за кого они меня принимают. Да, я пыталась помочь старику, и я бы рада сковырнуть Кревана, однако я не лидер и не борец. И даже об этом я не смею заговорить в присутствии надзирателя. Я не сумею вдохновить этих мужчин и женщин. Молчание затянулось. Мое дыхание шумно отдается в микрофоне. Я отступаю чуть дальше, смотрю себе под ноги. Нечего мне сказать. Оглядываюсь на Альфу. Пусть поможет мне выбраться с этого дурацкого подиума. Она отвечает мне сердитым взглядом, совсем не то, что мне требовалось: я-то надеялась, она меня утешит, предложит выход. Но нет, никакой поддержки. Я глянула в зал – хотела увидеть дедушку, по его лицу я бы сообразила, как поступить, но и его не видать. Куда он пропал? В тревоге я зашарила взглядом по сторонам, пытаясь отыскать его в толпе, но деда и след простыл.
С нарастающей паникой я пыталась его отыскать. Все вкривь и вкось. Громко зазвенел в голове сигнал тревоги. Это не я, это не для меня. Пусть Пиа Ванг, Лайза Лайф, Альфа Докери и Эниа Слипвелл исполняют свои миссии, но меня пусть оставят в покое. Я не та, за кого меня принимают. Я оглянулась на того надзирателя – но и его не нашла на прежнем месте.
И прежде чем это произошло, я уже догадалась. Двойные двери распахнулись, в проеме – Лулу.
– Стражи! – в ужасе крикнула она.
Завыли сирены, взорвалась тишина.
30
Альфа вцепилась в меня. Ногти впились глубоко мне в кожу.
– Иди со мной, – потребовала она.
– Дедушка, – еле выговорила я, задыхаясь. – Нужно дедушку найти.
– С ним ничего не случится, – отмахнулась она, сводя меня со сцены.
– Нет! Без него не пойду, – уперлась я.
Она снова попыталась сдернуть меня с места, но поняла, что без деда я не пойду.
– Ладно, скажу Лулу, чтобы привела его к нам. – Она выкрикнула какой-то приказ – Лулу, мне показалось, готова была рухнуть в обморок, но не рухнула, а принялась торопливо расталкивать обезумевшую толпу в поисках дедушки. Но где он, я не видела и не слишком-то доверяла в этом смысле Лулу: ей бы свою шкуру спасать, а не моего деда. Ага, вон в толпе мелькнул его берет. Все пробиваются к дверям, все пытаются удрать.
– Дедушка! – крикнула я. Он не услышал.
Вот когда я запаниковала не на шутку. Схватила микрофон, в который так и не сумела произнести ни слова, но его уже отключили.
– Нужно его найти!
– Лулу приведет. – И снова Альфа схватила меня за руку и потащила.
– Простите, но с какой стати мне полагаться на Лулу? – ощерилась я. – Это вы предупредили надзирателей? – ору я уже во весь голос. – Подстроили ловушку для Кэррика?
– Что ты? Зачем бы я? С какой стати? – вскрикнула она в такой тревоге, с таким страстным убеждением, что я ей поверила.
– Лулу знала, что меня пригласят выступать. Вы что, на весь свет об этом объявили?
Читать бесплатно другие книги:
