Пришельцы. Земля завоеванная (сборник) Злотников Роман

Олег Кудрин

Айвен-да-Марья, или С днем поражения!

В это счастье было трудно поверить. Айвен наконец-то оказался на земле Кур-Ити-Ати. Впрочем, «на земле» – слишком громко сказано. Так, клочок суши. Правда, и «клочок суши» – тоже не самые точные слова для этого случая и такого пункта назначения, известного каждому с детства.

«Битва над Кур-Ити-Ати», «Поражение над Кур-Ити-Ати». Последний и, как говорят, почти безнадежный, а оттого – еще более героический бой землян против оккупантов. В учебниках сражение излагалось очень увлекательно: со схемами, картами и яркими иллюстрациями. Так, что даже девочки, а не только мальчики, проглатывали эти видеоницы, не останавливаясь, на одном дыхании. Кроме того, текст там был такой душевный и произносился с такой болью! Каждый чувствовал, как близка была Победа. Как возможна была Свобода. Но нет, нет, не получилось. Земля проиграла и была оккупирована.

Дальше в учебниках была маленькая поясняющая главка-серия «Поражение и Преображение». Следующий раздел, включающий много параграфов и идущий уже до конца учебника, так и назывался – «Оккупация. Порядок, Мир и Счастье на Земле». И в этих словах тоже была справедливость. Высшая, пожалуй, справедливость. Ну, будто поминки после смерти самого близкого и родного человека. ЭТО случилось, ЭТО не изменить. Глупо, бессмысленно спорить, потому что тут действуют силы высшего уровня. А значит, нужно просто смириться и научиться с ЭТИМ жить. Потому что оккупация – оккупацией, но жить-то все равно надо…

Уже по оформлению карантинной комнаты чувствовалось, что ты попал в особое место, недоступное простым смертным, а только тем, кто обслуживает тех, кто общается с богами. Айвен часто думал (но никому, конечно же, не говорил) о том, что об оккупантах, инопланетянах в учебниках, q– и v-книгах рассказывается, словно о богах. Так подробно и убедительно расписывается их мудрость, сила, чувство справедливости. Ну и капризы, конечно. Тут даже отдельный пример приводился: до наступления Эры Поражения люди говорили о «капризной Фортуне» (это у них, наивных, была такая богиня), а после – «ОНИ капризны». Под «ОНИ» подразумевались именно оккупанты. К счастью, капризов у них немного. Но главный из них, «Оккупационный Космический Налог», был все же очень обидным и воспринимался населением тяжело, болезненно. Говорят, даже случались бунты (такие же наивные и бессмысленные, как восстание против смерти). Они подавлялись четко, беспощадно и так быстро, что по-настоящему ни «Порядка», ни «Мира и Счастья» на Земле не нарушали.

Рассказывали об этом шепотом и наедине, так что никто даже и не знал доподлинно – а были ли они вообще, эти бунты? Может быть, их просто выдумывают для самоуспокоения? Мол, да, сам я умный и потому трусоватый, но есть, есть на Земле люди сумасшедшей храбрости, способные на такое. И восхитишься мысленно их героизмом. И почтишь мысленно их светлую память. От этого становится легче на сердце, будто сделал что-то хорошее, нужное, правильное. Оккупация после этого уже не кажется такой оскорбительной, и можно спокойно жить при ней дальше.

Человека, за которым следовало ухаживать Айвену, называли Старик, и это было точным прозвищем. Разве что выглядел его подопечный не совсем человеком. Трудно сказать, отчего, в первую очередь, происходило такое впечатление. То ли от возраста, то ли от множества имплантантов и биозаменителей. Какими бы качественными, дорогими и похожими на настоящие они ни были, им все же было далеко до живой молодой или хотя бы не ветхой плоти – самого дорогого, что есть на Земле. А очень может быть, это впечатление объясняется тем, что Старик, как один из ответственных работников Оккупационного Правительства, слишком часто и напрямую общался с захватчиками-инопланетными и перенял манеры – пластику, мимику – этих почти богов.

Но все-таки Старик понравился Айвену. Чувство достоинства и властность не доходили у того до высокомерия. Напротив, он был внимателен, заботлив. От этого даже появлялось ощущение, что Старик – слуга Айвена почти в той же степени, что и Айвен – его служка. Хотя, конечно, всего лишь «почти» и только «впечатление».

Подумалось, как хорошо, как правильно, что именно такие люди, властные, но мудрые и заботливые, находятся в Оккупационном Правительстве, а не те, что были до них раньше. Говорят, те довели дело до унизительного и страшного «кровавого казуса», а эти не только устранили его, но и решили все другие проблемы, установив сразу же после «Поражения и Преображения» – «Порядок, Мир и Счастье на Земле». Айвен почувствовал, что на сердце потеплело. Показалось, что Старик не просто великий человек (все же человек!), прислуживать которому ему посчастливилось, а его, Айвена, родственник. Пусть не самый близкий, но все же именно родственник. И вдруг так захотелось узнать его настоящее имя. Но нет, это было запрещено. Для безопасности и поддержания Мира на Земле персональные данные членов Оккупационного Правительства засекретили. Айвену не суждено было узнать, кто перед ним: обычный функционер, чиновник, пусть даже самого высокого уровня, но рядовой, «один из» или, может быть, даже сам председатель Правительства.

От главного острова лучами по окружности расходились маленькие островки. От этого сверху весь элитный курортный архипелаг Кур-Ити-Ати (он носил то же имя, что и главный остров) казался проекцией Солнечной системы (звезда плюс планеты) на теплую океаническую гладь. Остров Старика звался Кур-Тики.

Айвену понравилась комната, где жил его предшественник. Ощущение было такое, будто в ней раньше обитал прадедушка или какой-то другой старший родственник. Дедушка умер, а ты теперь живешь здесь вместо него. Для начала Айвен почти ничего не стал менять, только выбросил совсем уж устаревшую технику и вставил везде свои чипы: родные лица, родные пейзажи.

Комната с ментально меняющимся микроклиматом. Старик – добрый и внимательный хозяин. Уютный остров с пальмами. Поблескивающий живой, лазурный океан. Как прекрасна жизнь, как же ему повезло!

Рядом с их островом был другой островок с похожим жилищем, похожим набором пальм, беседок, настилов, спусков к воде. И даже катер почти такой же, только не бело-синий, а бело-розовый. Скорее всего это означало, что его владелица – женщина, но долго не было возможности убедиться, так ли это – из жилища никто не выходил. Правда, когда темнело, огонек в окнах загорался. Айвен невольно начал фантазировать, кто там живет. Должно быть, женщина. И при ней – еще одна женщина. Или девушка…

Да, он не ошибся. Именно девушка. На третий день она вышла из жилища. Быстро подбежала к океану, спустилась на несколько ступенек и набрала воды в ладошку. А потом утерла лицо этой водой (соленой!). Айвену, жившему на большой земле у реки, это показалось странным. Живя в таком замечательном жилище с таким набором регулируемых функций, выбежать на секунду на воздух, для того чтобы умыться соленой океанической водой… Чудно. Он бы не стал так делать.

На четвертый день девушка не вышла, а на пятый показалась. И на шестой тоже. А на седьмой уже не просто выскочила на настил, но и, сбросив халат, звонко нырнула в воду, а потом поплыла вдаль от острова – быстро, но красиво. Не с мужской хищной силой, а с женской плавной ловкостью.

Айвен подумал, что он должен бы начать волноваться о ней – уж больно далеко заплывала девушка. Но нет, волноваться не получалось. Трудно было представить, что с этой дельфиншей что-то случится. И точно, вот уже ее голова и руки над водой превратились в маленькую точку… Но сразу же вслед за этим точка опять начала разрастаться – и уже снова можно было различить голову, руки… А еще через минуту, одну или несколько (с таким зрелищем о времени забываешь) она выскочила на настил, набросила халат и скрылась в доме.

Айвен решил, что это было, пожалуй, лучшее зрелище, лучшее развлечение за все время, что он пробыл здесь, на Кур-Ити-Ати.

После этого девушка выходила часто (бывало, что и по три раза в день) и купалась, заплывая далеко от берега. Острота, свежесть первого впечатления стерлись, но все равно смотреть на нее и за ней было приятно. Намного проще и интереснее, чем за Стариком.

А вот хозяйка девушки по-прежнему не показывалась. Наверно, все еще отходила от болезни. Жалко ее, ведь скоро должен был начаться большой, светлый и радостный праздник, День Поражения и Преображения. Все островки курортного архипелага заботливо к нему приукрашивались, причем не только объемными инсталляциями, но и живыми цветами, праздничными лентами и ленточками. От ветра с океана, то легкого, а то и посильнее, все это (ну то есть все, кроме голограммпроекций) качалось, шуршало и позвякивало, создавая удивительное праздничное настроение. И музыка, не тихая, не громкая, а именно такая, чтобы не мешала, входила в душу.

Но соседка Старика все не выходила.

Дня за три-четыре до Дня Поражения Старик попросил Айвена сходить (или сплавать, как ему удобнее) на остров соседки, узнать, как у нее дела. Это было очень странно и неправильно. Понятно, что идти тут недалеко – по лучевой дорожке на главный остров архипелага, а оттуда по такой же дорожке – на остров соседки. А уж на катере, переведя его в тихоходный режим, – вообще минутное дело. Но ведь связаться по Сети – еще быстрее. Точно так же можно все узнать, все выспросить, да еще и иметь изображение плюс голос, почти живой. А Старик послал его с личным визитом, как делали, наверно, тысячелетия назад.

Но, с другой стороны, если задуматься, то это было в духе Кур-Ити-Ати, на котором, в отличие от остальной Земли, вообще было много настоящих вещей и настоящего живого общения, а не проекций. Здесь, конечно, не отказывались от техники, но, кажется, поставили цель уменьшить ее присутствие, давление. Вернуть в существование человека что-то древнее, природное. Продукты здесь тоже были настоящие, с сильным, насыщенным вкусом, к которому поначалу трудно привыкнуть, но зато, когда уж привыкнешь, отвыкать не хочется.

Ну и слежение… На большой земле поговаривали, что слежение идет везде, за всем и за всеми. Это было правильно, поскольку все знают, какими хрупкими были раньше на планете Мир и Порядок. И только сейчас, когда Земля объединилась под мудрым руководством Оккупационного Правительства, удалось избавиться от тысячелетних войн, от глупого нерасчетливого расходования ресурсов. Ну, разве можно рисковать такими достижениями? И ребенок ответит, что нельзя…

Это все, что успел надумать и передумать Айвен, дойдя до соседского домика. Он попробовал открыть дверь – та была заперта. Айвен постоял, подождал, но ничего не происходило. Хотя, наверно, обитателям дома уже давно должен был поступить сигнал, что у дверей кто-то ждет. А может быть, его просто не хотят впускать?

Айвен развернулся и пошел по дорожке обратно, но уже после десятка шагов остановился. Неудобно получается. Старик попросил его пойти, узнать, а он, здрасьте, вот уже и обратно – с пустыми руками. Пришлось снова развернуться и идти обратно к двери. Айвен опять постоял у входа. Но почему же ему не открывают? Или хотя бы не спросят: «Кто там? Зачем?».

И вдруг он догадался: тут, пожалуй, нет гостевых датчиков, сенсорного оповещения. Что ж тогда делать? Постучать, что ли?

Айвен сложил пальцы правой руки угловатыми костяшками вперед и постучал в дверь, сначала тихо, потом погромче. Открыла девушка, которую он уже хорошо знал издалека. Лицо у нее было встревоженное, но не внезапно-встревоженное, а привычно, устало обеспокоенное.

Айвен так часто и много представлял, как будет с ней знакомиться, что имел большой и надежный запас слов. Но тут все они из головы вылетели.

– Я… Там вот… Тут рядом. Я – Айвен, ухаживаю за Стариком. Он просил узнать, что с… – тут Айвен понял, что не знает, как назвать хозяйку дома, и Старик, посылая его с заданием, как-то обошелся без имени.

– С Хозяйкой? – сказала девушка и посмотрела в глубь жилища. – С Хозяйкой все хорошо.

Она вышла наружу и плотно прикрыла дверь. Сделала глубокий выдох, а потом такой же глубокий вдох, будто на все сто процентов хотела поменять воздух внутри себя.

– С Хозяйкой не все хорошо. Она уходит. Говорят, скоро. То есть еще поживет. Но уже скоро… – Девушка запнулась, подавляя слезы. – Скажи своему Старику, чтобы пришел, и побыстрее. Моя хочет с ним поговорить. Очень хочет. И это ее еще больше мучает. Понял?

– Понял.

– Я – Марья. А ты – Айвен?

– Да.

– Ну, слава богу. Поговорить есть с кем. А то совсем живые слова забуду. С Хозяйкой теперь не больно наболтаешься. И плавать скучно, выть хочется. Вечером, к ночи, выходи к океану. У меня минут двадцать будет. Всё, беги к своему. – Она по-звериному быстро нырнула в жилище и закрыла дверь.

Айвен рассказал Старику, как все было. Сначала просто коротко рассказал, но Старик этим не удовлетворился и вытащил из него все подробности, чуть ли не каждый жест, звук, интонацию. А узнав все, помрачнел. Айвен как-то почувствовал, что его Старик не пойдет к Хозяйке Марьи. Непонятно, почему, но не пойдет. Сам будет мучиться и ее мучить, но не пойдет. Однако на словах, во время вечернего купания, велел передать, что «да-да, вероятно, на днях».

Услыхав эти слова, Марья крикнула «Трус!» и в бешенстве ударила обеими ладонями по воде. Чувствовалось, что с большим удовольствием влепила бы Айвену, а еще лучше – Старику (хотя это и совсем уж противозаконно). Айвен опешил от такой реакции. Неконтролируемая агрессия. Да еще говорить такое. И о ком – о хозяевах!

Пока он приходил в себя, Марья уже уплыла, далеко-далеко. И быстро, как она умела. Айвен поплыл вслед за ней, но не с лайнерской скоростью, а как любил – с речной, пресноводной основательностью. Пока совсем не перестал плыть, а просто лег на спину и стал смотреть на звезды. Сначала просто так, а потом, думая, у какой из них могут жить инопланетяне, оккупанты, боги, гаранты Порядка, Мира и Счастья на Земле.

Вдруг кто-то укусил его за бок. Сразу обожгла мысль: «Акула! Акула прорвалась через инфразвуковую ограду!» Но нет – это была Марья. Долгий заплыв помог ей выплеснуть злость и обиду. А долгое одиночество, боль ухаживания за умирающим близким человеком требовали уравновешивания. Какой-то радости, чего-то светлого. Ей захотелось поиграть, не по-женски, не по-девичьи, а детски, безгрешно, по-щенячьи.

Они гонялись друг за другом, притапливали, взбирались по очереди на плечи и ныряли. Высокие звезды, темная даль океана, теплые огоньки Кур-Ити-Ати. И они двое – в центре этого мира, всего мироздания. Так легко было потерять счет времени. И так трудно было возвращаться домой, к своим Старику и Хозяйке.

– Ты все же напомни своему. Хорошо? – сказала Марья на прощанье.

И Айвен понял, что не сможет ей отказать.

Конечно, Старик его напоминанию не обрадовался. Просто кивнул, несколько высокомерно, что вообще-то ему не свойственно. И всё. Забыли. Понятно было, что он никуда не пойдет.

А до Дня Поражения и Преображения оставалось лишь несколько дней. Украшений – лент, цветов, колокольчиков – становилось все больше, а голограммпроекции были уже на каждом шагу. Они показывали этапы установления Порядка, Мира и Счастья на Земле, а также то, как отличается это от прежнего непрерывного кровопролития – войн, мятежей и бунтов.

Самыми интересными были проекции сверху – они изображали реконструированную Битву над Кур-Ити-Ати. Так достоверно, что казалось, будто очутился в самом ее центре. Вот «контратака Флиндрина», вот «удар Тхрч133», а левее – знаменитый «таран О7»… И музыку сделали погромче. То ли намекая на приближение праздника, то ли для того, чтобы заглушить звуки битвы, подаваемые слегка приглушенно.

Только сейчас Айвен ясно осознал то, что раньше всегда чувствовал лишь затаенно, подсознательно. Он читал много святых книг человечества. И, пожалуй что, во всех них люди воевали с Богом или с богами. Почти всегда проигрывали. Иногда получали жестокое возмездие за дерзость, но все же чаще – награду, воздаяние за смелость и стойкость. Так ведь и Битва над Кур-Ити-Ати – то же самое. Человечество проиграло, Земля оккупирована. Но в награду за храбрость истинных воинов люди получили достойную жизнь на всей планете (какой не было никогда ранее) под управлением мудрого Оккупационного правительства, за которым стоят могучие инопланетяне, почти боги. Если бы еще не «Оккупационный Космический Налог». Если бы не «кровавый казус», пусть и устраненный, но так глубоко врезавшийся в память землян…

Налог сейчас составлял три десятитысячных процента населения Земли. Да, он выплачивался людьми. Каждый год в День Поражения, праздновавшийся по традиции ночью, оккупанты забирали предназначавшийся им Налог. Эти люди исчезали навсегда, и никто не знал, что с ними происходит.

А «кровавый казус» был в давние времена, в прежние лихие годы. Говорят, «Оккупационный Космический Налог» тогда был и больше, и страшнее. Он составлял 0,000031415926535 … %. То есть в пересчете на людей круглого числа не получалось. А то, что оставалось после запятой, приходилось отдавать частями тела живого человека, на которого выпадал жребий. Так было долгие годы после Поражения, пока хитроумное обновленное Оккупационное Правительство не сумело выторговать у захватчиков более выгодные условия. После этого на Земле стало вообще почти идеально.

«Дурачина, о чем я думаю! – обругал себя Айвен. – Ведь совсем скоро я увижу Марью!»

Вот только как она отреагирует на реакцию Старика на просьбу ее Хозяйки…

В этот раз Марья уже не злилась, как раньше. Похоже, именно такого ответа она и ждала. Только прошептала едва слышно, на одном духе без пауз: «Как же она не может больше молчать ей надо рассказать кому-то…»

Они снова плавали, гонялись друг за другом, бесились. Однако в этот вечер в их играх было уже не только детское, но и примешивалось что-то новое. Как бы это сказать: не совсем взрослое, но, пожалуй, нечто подростковое, робко-чувственное. Однажды Айвен даже чуть не поцеловал Марью. Но она, перед тем оцепенев на мгновение, выскользнула, вздохнула поглубже и нырнула далеко-далеко. А когда вынырнула, ущипнув по дороге за голень, – сказала «До завтра!» и поплыла.

Айвен долго не мог заснуть. Он думал, что там, на большой земле, у своей реки, он еще никогда так не влюблялся. Пробовал подшучивать над собой, высмеивать себя. Мол, хороша любовь, когда нет выбора: одна Марья и никого вокруг. Но посмеяться не получалось.

Похоже, это всерьез.

Завтра такой Праздник. А тут – влюбился. Глупо и странно. Столько важной работы: украшать жилище, настраивать голограммы, развешивать ленты. Но трудно делать хоть что-то. Тянет к той стороне дома, откуда виден островок Хозяйки и Марьи. И она почему-то все не выходит. Но каждая секунда, проведенная не в смотрении на их домик, кажется бессмысленной. Правда, и каждая секунда, проведенная в смотрении, тоже бессмысленна. Потому что она не выходит!

К обеду Айвен начал волноваться – может, что-то случилось? И не с Хозяйкой, а с Марьей. Да нет, нет. Ну что может с ней случиться?.. Здесь! На Кур-Ити-Ати! Смешно. Но посмеяться опять не получалось.

Да еще Старик после обеда как взбесился, будто муха (которых здесь не водится) его укусила. Стал нервным, ругается. Ни «спасибо», ни «пожалуйста». Странно, таким Айвен его еще не видел.

Снова стоял недвижно, смотрел на домик напротив…

И вдруг разом, вмиг, успокоился. Марья же сама говорила, что «Хозяйка уходит». Видно, старушке совсем плохо, вот служанка и смотрит за ней так, что даже на минутку выскочить некогда. Ведь такое уже было в первые дни, когда Айвен только приехал сюда. Да, он совсем успокоился. Даже на свою «смотровую площадку» бегать перестал. Ну, почти. А тут еще Старик велел составить особо сложную, главную голограмм-инсталляцию.

Айвен так увлекся, что и не заметил, как к нему подошли. Он поднял глаза, только когда его окликнули. Двое незнакомцев, совсем не похожих ни на обслугу Кур-Ити-Ати, ни на старичков архипелага.

– Айвен, – твердо сказал один из них, – нам нужно поговорить.

А второй мягко прикоснулся к его голове, и Айвен потерял сознание.

Когда Айвен очнулся, перед ним были те же два человека, а еще стол, стул и лампа, свет от которой бил в глаза. Он попросил опустить абажур лампы. Один из двоих тут же откликнулся на его просьбу и протянул руку к лампе, но второй резким, злым движением перехватил руку и не позволил этого сделать. «Нелогичное поведение, несогласованность», – подумалось Айвену. Но дальше времени думать не было – его засыпали вопросами, а он отвечал на них. Быстро, без остановок, не думая.

Удивительное дело: когда Айвен пытался сделать паузу, задуматься над ответом, ему становилось больно. Он не мог сказать, откуда взялась эта боль, ведь к нему ничего не подключали. Однако боль была. Сначала она забиралась под черепушку, а если пауза затягивалась, то быстро расходилась по всему телу. И тогда уже каждая мышца, клетка, каждая капля крови требовала: «Говори. Говори! Говори правду!!!» Конечно, он отвечал, но вопросов меньше не становилось. Они продолжались и продолжались.

И вдруг в какой-то момент Айвен почувствовал, что с ним произошло что-то непонятное. Вся эта ситуация начала им восприниматься подобием какой-то спортивной игры. Ему бросают с двух сторон мячи, а он должен их отражать. И если сначала для того, чтобы отбивать эти мысленные мячи-вопросы, ему нужно было задумываться, то теперь, после какого-то переломного момента, он делал это – и очень ловко – автоматически. А голова освобождалась, и можно было думать о чем-то еще.

Интересно было смотреть на эту ситуацию со стороны. Айвен заметил, что человек, с самого начала проявивший себя злым, и сейчас задает вопросы недобро, резко. И ему нравится, когда Айвен отвечает несколько робко, как бы испуганно. Другой же спрашивал мягким, душевным, вкрадчивым голосом. А здесь Айвен чувствовал, что удовольствие спрашивающего вызывают простые, спокойные ответы, когда он смотрит зрачки в зрачки широко открытыми, «честными» глазами.

Поскольку Айвен начал отвечать именно то и именно так, как хотели эти двое, то он уже не испытывал боли. «Интересно, а может, прежняя боль, появлявшаяся, как показалось, во время задержки с ответом, была случайной?» Айвен намеренно задержался с ответом, изобразив размышление, и боль тут же вернулась – та же и в прежнем порядке. Ага, значит, он не ошибся со своим анализом и своими выводами. Эта неожиданно обнаружившаяся игра становилась еще более интересной.

И еще он уловил, что когда слишком долго отвечает безошибочно и без пауз, то вопрошающие тоже недовольны. Значит, периодически нужно ошибаться. И как только Айвен принял это решение, оно стало частью его «автоматических ответов». А он тем временем начал размышлять над другим: какие вопросы ему задают, можно ли их систематизировать? И, надо же, как только Айвен поставил перед собой такое задание, все вопросы, уже заданные и сейчас задаваемые, представились в его воображение большим массивом, который дробится на несколько групп.

Первая группа вопросов – разные вариации одного, главного: «Что он сделал с Марьей?»

Вторая: «О чем его просила Марья?»

Третья: «Что он знает о контактах, общении Марьи с кем-то, кроме Хозяйки?»

Четвертая: «Есть/было/будет ли у него самого общение с кем-то, кроме Старика и Марьи?»

Пятая: «Что он знает о Великом Поражении над Кур-Ити-Ати?»

Тут Айвен неожиданно стопорнулся, потому что классифицировать дальше было труднее. Вопросы были более разнообразными и как будто сопротивлялись, ускользали от классификации. Но Айвену все же удалось сбить их в стайку.

Старик! Эти вопросы так или иначе касались Старика, хотя сам он в них часто и не назывался. Но обязательно подразумевался.

А седьмую группу составляли вопросы неклассифицируемые, то есть самые-самые разнообразные. Они были как вода, в которой стайками плавали остальные шесть групп вопросов.

Дальше Айвен готов был понять еще что-то важное, но тут второй, тот, что «добрый», опять мягко прикоснулся к его голове, и Айвен вновь потерял сознание.

– Ну, что, – сказал первый, «злой», – можно прекращать, наверное. Вопрос-массив загружен полностью. Распределение ответов – в рамках нормы. Не думаю, что нужен дополнительный. Или все же сделать коррекцию? А?

– Вряд ли. Линия ответов четкая, прекрасно выраженная.

– Да-да. Поначалу даже слишком идеально. Признаться, у меня сначала закралось подозрение. Но ненадолго. Вроде как обычное статистическое отклонение.

– И я сначала заволновался, но потом, когда пошли прогнозируемые отклонения… Нет-нет, все в порядке.

– Так что, выныриваем этого болванчика и отправляем Старику?

Оба замолчали. Пауза затянулась.

– Да, по всем инструкциям так и нужно… – опять заговорил второй. – Выводить и отправлять к месту службы. Но что-то меня дергает. Будто что-то не так.

– Та же ерунда, – согласился первый. – Скажу больше. Такое впечатление, что он и сейчас нас слышит. – Очевидно, последнее предположение обоим показалось таким невероятным, что они рассмеялись.

Айвен же вдруг (снова «вдруг») осознал, что действительно слышит их. И это было странно. Ведь он терял сознание, когда рука второго коснулась его лба. Но если настоящую потерю сознания можно сравнить с глубоким сном, в который проваливаешься, как в яму, то тут сон был легкий, поверхностный. И спишь, и не спишь, периодически слышишь, как домашние шумят за стенкой.

– Нет, ну слышать нас он, конечно, не может, – сказал второй. – Но такое впечатление, что в этом парне что-то есть.

– Согласен. Не гений, но мог бы работать у нас. Пограничный уровень способностей. По инструкции можно оставить как есть. Можно попробовать взять к нам в Службу Порядка. Можно, если начать придираться…

– Причем сильно придираться…

– Да, сильно… Тогда можно взять в глубокую обработку. Но если мы не ошиблись с «пограничным уровнем способностей», то это разрушение сознания. Да?

– Пожалуй, да. У него же откуда-то высокая критичность. А с ней перегруза не выдержать. Так как решим? Что делаем?

Айвен не совсем понимал, что стоит за словами этих двоих. Что за «пограничный уровень способностей»? Но даже его понимания «болванчика» было достаточно, чтобы взять в толк, что означает «разрушение сознания». Ему ужасно этого не хотелось. И в Службу тоже не хотелось. Почему-то за этим словом чудилось нечто не совсем чистое. Пожалуй, даже гаденькое.

«Оставить, как есть. Оставить, как есть. Оставить, как есть…» – мысленно повторял про себя Айвен.

– Оставим, как есть, – сказал первый.

Услыхав дословное повторение своей мысли, желания, Айвен вздрогнул от неожиданности. И тут же испугался за себя – скверное поведение для находящегося в обмороке. Но оказалось, что ничего страшного. Сегодня – все по делу. Все на пользу.

– О! Пошли первые единичные судороги. Что-то мы тормозим. Давай быстренько формулировать решение-обоснование-версию.

– Да. Итак… Возвращаем этого Старику?

– Так… Будем накладывать какие-то ограничения на память и сознание?

– Не стоит. Только Старика злить. Ведь все эти обезьянки из обслуги – их дальние родственники.

– Согласен. По поводу Марьи в Олл-Инфе ничего нового?

– Так, смотрю… В трех километрах отсюда белковая аномалия. Там у нее была кровопотеря. Прогнозная версия с вероятностью восемьдесят семь процентов: смертельный исход, обусловленный нападением морских хищников.

– Ясно. Доплавалась Марья. Ну вот скажи, что за… Есть же инструкция – не выплывать за двухкилометровую зону. Откуда она здесь взялась такая?

– Хозяйка просила взять в служанки именно ее. Учитывая, что у Хозяйки других родственников не осталось, Служба Порядка пошла навстречу.

– Несмотря на такой уровень нонконформизма?

– Да.

– Тогда ясно… А этому, – Айвэн почувствовал, что его плеча коснулась рука, – говорим, что эта Марья утонула?

– Да.

– Тогда нужна программа нивелирования чувства вины.

– Конечно. Но не до нуля. Пусть немного останется – будет лучше работать, старательней ухаживать за своим Стариком.

– А что с Хозяйкой? Переводим ее обслуживание на машинерию?

– Да. Вот бы кого вызвать в Службу Порядка на допрос. Что-то у нее расход служек невероятный: трое за пять лет. По статистике такое бывало?

– Смотрел. Только в первые годы Кур-Ити-Ати. В последнее время – нет.

– Да. И тут аномалия…

– Но с Хозяйкой нам никак нельзя поработать?

– Никак. Список «бессмертных». И Старик там же.

– Да какие они, к черту, «бессмертные», всего лишь «неприкасаемые»…

– Ну и ладно. Включай, что ли, нашего талантливого болванчика…

Айвен вернулся в дом к Старику и продолжил подготовку к Дню Поражения. Все было почти как раньше. Но на самом деле – совсем иначе. Очень изменился Старик. Ни добрый, ни злой, а совсем равнодушный. Айвен поставил его кресло так, чтобы тот видел домик Хозяйки. Старик сидел, глядя туда неотрывно. Айвен, оторвавшись от работы, встал на минутку у него за спиной и…

И не смог долго смотреть на тот дом. Вспомнилась Марья. Тяжело и больно. Захотелось плакать, выть, рвать что-то или кого-то на куски. Он развернулся и ушел, только чтобы не видеть этот дом и не вспоминать ни о чем. Но было трудно забыть не только о Марье, но и о том, что он услышал от «доброго» и «злого».

Они сказали ему, что Марья утонула, потому что слишком далеко и рискованно заплывала. А он, в общем-то, ни в чем не виноват. Хотя… если бы Айвен был чуть более внимателен и решителен, если бы предостерег ее от рискованных заплывов, то, может быть, все было бы иначе. Хотя, в общем-то, Айвен все равно ни в чем не виноват.

Но ведь это полностью соответствовало тому, что ему чудилось в дрёме-полусне! «Тогда нужна программа нивелирования чувства вины». – «Конечно. Но не до нуля. Пусть немного останется – будет лучше работать». Значит, он и вправду слышал их. Да не просто слышал. Похоже, он мог воздействовать на этих могущественных людей, когда мысленно просил: «Оставить, как есть».

От ощущения этой силы, не вполне понимаемой, плохо осознаваемой и почти не управляемой, растерянность Айвена только усиливалась. Да еще Марья… И Старик с грустными собачьими глазами, глядящий в одну сторону… И эта безумная, идиотская подготовка к светлому празднику Дня Поражения и Преображения. Хоть бы уже скорее он настал.

И только сейчас Айвен понял, что он перестал слышать музыку, которая по-прежнему была разлита в предпраздничном воздухе курорта. Нет, музыка играла по-прежнему, вот только он ее не слышал. Или слышал по своему желанию. Тише, громче – как хотел. А можно, например, вместо этой опостылевшей праздничной музыки слушать плеск воды между катером и причалом – громко-громко. Да, так лучше.

Интересно, а что еще он может?..

Праздник настал.

Сразу после полуночи начались салюты. Не голограммные – настоящие: живые, горячие, огненные. Айвен никогда такого не видел. Очень красиво. От этого зрелища даже сердце болеть стало меньше.

Потом пошли инсталляции. Парады, демонстрации и взаимные поздравлении со всей Земли. Всех – всем. И от каждого – каждому. Потом, к часу ночи – поздравления от мудрого Оккупационного Правительства, передающего заодно и волю всеобщих хозяев. Земля замерла в торжественной, праздничной, покорной тишине.

А после этого настала пора платить Оккупационный Космический Налог. По всей планете люди, вошедшие в сумму Налога, свозились к крупнейшим космодромам. Там загружались в ракеты. Взлетали и… исчезали неведомо куда. Навсегда.

Это было так больно, так страшно, так унизительно – платить дань живыми людьми, своими соотечественниками. Отдавать их неизвестно куда и неизвестно зачем. Но в то же время было в этом какое-то величие неизвестности и рыцарской покорности суверену. Не говоря уже о том, что мудрому новому Оккупационному Правительству, в отличие от глупого прежнего, удалось отменить «кровавый казус»…

И вот они взлетели. Их ракеты исчезли. Навсегда.

После этого, как положено, объявили минуту памяти по ушедшим. Всем ушедшим – и в войне с захватчиками вообще, и в легендарной Битве над Кур-Ити-Ати. И покинувшим нас сейчас, улетевшим в неизвестность…

А после минутной горечи (под музыку, выворачивающую душу наизнанку) – вновь веселье. Самое бурное, совершенно сумасшедшее.

Показалось, что даже Старик забыл про свою Хозяйку и поддался смешному безумию. Он начал прыгать, махать руками, ну, вроде как танцует. Айвен даже улыбнулся. Но потом вдруг понял, что ненароком отключил для себя голос Старика. И все это время просто не слышал его. Вот тот и взбесился.

Улыбка быстро сошла с лица Айвена, когда он в бедламе, шуме, «включил» Старика и услышал, что тот кричит:

– Идиот! Болван! Пошли! Срочно!

– Куда?

– В тот дом. К Хозяйке!

К Хозяйке? Значит, Старик все же прислушался к ее просьбе? Ну да, прислушался и решил в светлый праздник Дня Поражения навестить ее.

Все объяснялось легко и просто. Но в глубине души Айвен понимал – что-то не так. Слишком уж нервным, даже истерическим голосом говорил-кричал Старик.

Что-то случилось с Хозяйкой. И, зная состояние ее здоровья, нетрудно было предположить, что.

Вопреки ожиданиям Хозяйка была жива и выглядела очень хорошо. Ну, то есть, как хорошо… Можно сказать, не хуже Старика. Разве что с большим ограничением в движениях. Поскольку раньше Айвен никогда ее не видел, то смотрел с интересом. И с не меньшим интересом – на странного вида машинерию в углу. Если он не ошибался, то это была та самая Машина Жизни, о которой так много (но шепотом) говорили на большой земле.

– Пришел. Прибежал… – сказала Хозяйка неприветливо. – А когда я просто просила, все прятался.

– Я не мог… Не мог, и всё. Но какая разница? Ты же знаешь, как я тебя… Как я к тебе… Ты же моя… Ты же знаешь.

– Знаю. Но все равно – ты трус. Хотя и я не лучше.

– Перестань. Не надо. Перестань. Что ты задумала? Ты вправду хочешь все разрушить?

– Не разрушить. Восстановить! Я устала быть холопкой среди рабов. И пусть хотя бы перед смертью…

– Какой смертью? Живи! В исследованиях по спецзаказу в связи с тобой – огромный прогресс. Понимаешь, еще чуть-чуть – и ты выздоровеешь…

– «Выздоровеешь»… Я не хочу. Устала. Зачем мне моя дряхлая и подлая жизнь, если я даже не смогла защитить эту девочку.

– Марью?

– Да.

– Постой. Сюда приезжали двое из Службы Порядка. Сказали, что они ни при чем. И тело не нашли.

– Такой старый и такой дурной.

– Раньше ты говорила «наивный».

– Это до пятисот лет наивный, а потом – дурной. Это я. Я! Я хотела, чтобы она выбралась отсюда. Поэтому я не верю в «восемьдесят семь процентов вероятности», что ее сожрали какие-то твари.

– Ты?!

Айвэн никогда не видел Старика таким удивленным.

– Ты дала добро на побег из Кур-Ити-Ати?! Но зачем? Ты сошла с ума! И после этого ты еще что-то говоришь о какой-то «защите этой девочки»?

– Я устала жить среди стада холопов, которое вы тут вырастили. Я устала быть рядом с вами во время этого идиотского празднования Дня Поражения, которое вы придумали… Я хочу вернуть людям Победу. Память о ней, правду о ней, гордость за нее.

– Ну вернешь, и что? Ты добьешься только того, что опять начнутся войны.

– Замолчи!!! – проорала Хозяйка в лицо Старику. И только тут, похоже, она вспомнила, что в комнате есть еще Айвен. – Прекрасный юноша, будьте любезны, выйдите отсюда вон.

Айвен посмотрел на Старика. Тот кивнул, подтверждая приказ. Айвен пошел к выходу и, хотя пути тут было несколько шагов, старуха еще успела произнести:

– И дверь, пожалуйста, закройте поплотнее!

Как Айвен ни напрягался, он не мог услышать, что происходит там, внутри. Убедившись, что уловить хоть звук из домика не удастся, он позволил себе слышать, что творится вокруг – включил звук радостного праздника Дня Поражения и Преображения.

Подумал некстати, как он раньше радовался в этот день, как веселился. А сейчас, в центре мира, под великим небом Кур-Ити-Ати, сидит одинокий, растерянный, с болящим сердцем…

Айвен не то чтобы заснул, но впал в какой-то транс, из которого его в какой-то момент что-то вытолкнуло. И появилась непонятно откуда взявшаяся уверенность, что он должен войти в домик.

Айвен подошел к двери, прикоснулся к ее ручке, в этот миг напомнившей ему изгиб руки Марьи, и… Но нет, войти сразу не решился. Все же Старик, все же Хозяйка.

Айвен постучал. Никто не ответил. Постучал еще раз. Опять не ответили. Вместе с третьим стуком он широко распахнул дверь и вошел.

Старик и Хозяйка лежали рядом, плечо к плечу. С закрытыми глазами. На лицах – умиротворение. И это выглядело как-то очень естественно, единственно правильно, как две створки одной раковины.

Он подошел к ним поближе, потрогал лоб. У него. У нее. Оба были холодны. «Странно. Они так ругались при жизни. А когда помирились, тут же решили вместе уйти из нее…»

Зачем-то, для поверки, что ли, Айвен потрогал собственный лоб. Тот был теплым, пожалуй, даже горячим. И зря. Сейчас как раз надо бы быть поспокойней, хладнокровней.

Еще день назад их было четверо. Потом исчезла Марья. Теперь умерли Старик и Хозяйка. Остался он. Один.

И он должен что-то делать.

Или сделать.

Айвен не понимал, откуда внутренне ощущаемое требование активности. Но, задумавшись, понял, что это неизбежно. Его и раньше подозревали незнамо в чем. А уж теперь точно просто так не отпустят. И возьмут, как там это было у них… Возьмут в глубокую обработку с разрушением его критического сознания. Стало страшно. Захотелось спрятаться где-то, отсидеться, а лучше – отлежаться. Каждая секунда промедления грозила потерей всего.

Значит, нужно что-то делать. Но Айвен не понимал, что. Прежняя учеба, работа, не говоря уж о времени, проведенном на Кур-Ити-Ати, приучили его к исполнению мудрых наставлений, а лучше – приказов. Айвен посмотрел на Старика, но тот был неподвижен и ничего подсказать не мог. Значит, нужно думать самому. Но как же это трудно. Особенно когда нет внешнего раздражителя.

Что его может ждать? Общение с теми двумя. А может, и многими такими, как та парочка. И общение в других условиях, куда худших, возможно смертельных. Как этого избежать? Убежать? Скрыться? У Марьи не получилось.

Тогда нужно показать, что он не виноват. Для этого нужно осмотреться тут. Может, есть что-то, доказывающее его невиновность.

Вот в руке у Старика пишущая ручка. (Да-да! Тут, на Кур-Ити-Ати, они еще попадались). А между Стариком и Хозяйкой лежит сложенная буквой «V» картонка. И на ней – что-то, написанное этой ручкой, которую тут, на курорте, используют, чтобы делать пометки, оставлять записки на картонных карточках (вместо уни-экрана, как на большой земле).

Айвен достал картонку, аккуратно, чтобы и тела умерших не сильно побеспокоить, и не просыпать еще что-то в нее заложенное. На картонке было написано «Лю», «И я». А внизу две смешные рожицы и две странные закорючки. Что это? «Лю» – «Люблю»? И все это с улыбкой – перед смертью. Айвен посмотрел на умерших с уважением и вспомнил Марью.

Больше на картонке ничего не было. Айвен положил ее на пол, достав перед тем содержимое. Это была бумага. Но какая-то непривычная, неправильная – не туалетная. Слишком жесткая и с чересчур контрастным изображением – текстом, иллюстрациями. Как ее пускать в дело – глупая, бесполезная целлюлоза. Но если она лежала между двумя умершими, людьми такого уровня, то, значит, имела какой-то смысл.

Айвен начал рассматривать ее и застыл от изумления. Было от чего. На первом же листе вверху слева стоял пропечатанный заголовок «Победа над Кур-Ити-Ати». Впрочем, слово «Победа» было зачеркнуто, а над ним, ручкой же, было написано «Поражение». Получалось: «Поражение над Кур-Ити-Ати».

Айвен бегло посмотрел все листы и узнал всё, что там было. Текст, иллюстрации – так знакомо по учебнику истории. Только в учебнике – все на экране, в движении, а тут – на бумаге, застывшее и исчерканное. Но как это может быть: не «Победа над Кур-Ити-Ати», а «Поражение»? Чья-то шутка? Если да, то очень странная! Кощунственная, подпадающая чуть ли не под все главки старинных законов. И спросить не у кого… Айвен растерянно огляделся вокруг.

И увидел Машину Жизни. «А что, если?..» Он сам вздрогнул от своей мысли – вот уж действительно кощунство! Потом плюнул (на пол, по-настоящему!) и начал подтаскивать, благо, на колесиках, то есть получалось – подвозить Машину к кровати. Но как ее подключать? Вряд ли так уж трудно. Там, скорее, начинка сложная, а внешне – просто, чтобы прислуга могла обслуживать. Но к кому подключать? Наверное, лучше к Хозяйке, ведь машина настраивалась на нее (но подсознательно Айвен понимал, что ему просто жалко дергать тело и душу Старика).

Он присоединил липучки к телу, как было показано на схемах, изображенных на боках Машины. И включил ее. По телу Хозяйки прошла судорога, но и всё… Понятно, она за точкой невозврата, изношенность организма большая. «Прости, Старик, придется все же и тебя потревожить, возвращая в этот мир».

Переподключая липучки, Айвен обратил внимание, что тело Старика не так окоченело, а значит, надежды больше. Включил…

Прошла судорога. Потом – легкий выдох. И вдох… Точнее, вдохи, мелкие, задыхающиеся.

– Что? – Старик с трудом открыл глаза, спросил едва слышно. – Что ты делаешь?

– Я? Оживляю вас.

– Зачем? Это же ненадолго. И… мне больно! Перестань.

– Сейчас перестану. Только ответьте на вопросы, – Айвен почувствовал, что в его голосе появились интонации «злого» из тех двух, что его расспрашивали. – Что это?

– Где?

– Вот! – Айвен потряс стопкой листов.

– Учебник. Отпусти…

– Я вижу, что учебник. Почему в таком виде, исчерканный? Что это?

– Она писала, – Старик обозначил глазами движение в сторону Хозяйки.