Мстительница Седов Б.

— Такая, такая, — залебезил Игнат. — Козырная! Красивая!

— Считаю, договорились?

— Да, да! Договорились!

Монучар достал из барсетки записную книжку, вырвал листочек бумаги и, присоединив к нему богатую ручку с золотым пером, протянул Игнату.

— Держи. И записывай свой телефон. Позвоню тебе завтра. Тогда и обсудим детали.

Вот так в течение каких-то пяти минут судьба уже приговоренной к смерти Тамары во второй раз в течение года заложила крутой вираж. Одному заточению предстояло смениться другим…

Узнав об очередном прожекте Игната, Светлана Петровна решительно наложила на эту авантюру запрет. Но разве хоть что-нибудь могло остановить ослепленного посуленными почти что на дармовщину пятнадцатью штуками баксов Игната?

Уже через день он забил стрелку с грузином возле своего гаража. И исправно доставил туда «товар» на стареньком «Опеле», даже не сомневаясь в том, что сидит за рулем этого гнилого корыта если и не в последний, то в предпоследний раз — это уж точно.

Завтра же вложит вырученные за крысеныша доллары в приличную тачку, на которой будет не стыдно проехать по городу!

Но…

Но вместо обещанных долларов в качестве платы ему в ту июньскую белую ночь достались отбитые почки, разбитая бровь и недвусмысленное предупреждение, что «если вдруг что по-пьяне, что по-трезвляне трепанет хоть кому-нибудь своим помелом, куда делась племянница, жизни ему будет отмерено децл». В качестве подтверждения, что это не пустые слова, один из двоих мордоворотов, явившихся к гаражу вместе с грузином, ткнул Игнату под нос ствол пистолета и на память продиктовал его адрес и все его паспортные данные.

— Теперь ты в курсах, что нам известно, где тебя доставать, пидараса, — зловеще процедил он, — и даже не думай о том, что, если запорешь какой-то косяк, то сумеешь от нас куда-нибудь загаситься. Отыщем везде. Потому что мы очень серьезные люди, а ты просто собачье дерьмо. Отправляйся домой и молись, что по своей доброте душевной, христианской, мы еще отпускаем тебя, мохнорылого, [50] с целым очком. Ну, пшел отсюда, чушок!!![51]

И Игнат напоследок получил крепкий пинок, придавший ему ускорение в сторону старого красного «Опеля».

Сделка, можно сказать, состоялась.

Мечта о приличной машине, на которой будет не стыдно проехать по городу, так и осталась всего лишь мечтой.

Светлане, естественно, он ничего не рассказывал.

— Всё в порядке? — спросила она, не успел Игнат переступить порог квартиры.

— Всё, — односложно ответил он, с трудом сдерживая готовую появиться на разбитом лице гримасу боли в отбитых бандитами почках.

— А что с физиономией?

— В лесу темнота. Напоролся на ветку. Хорошо, хоть не выколол глаз.

— Что с крысенышем? Закопал?

— Закопал, — с огромным трудом выдавил из себя еле державшийся на ногах Игнат. Единственной его мечтой сейчас было упасть на кровать и замереть. Может быть, хоть тогда немного отпустит разрывающая буквально на части всю спину боль в почках. Но надо было крепиться, отвечать на докучливые расспросы Светланы. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы у нее закралась хоть капелька подозрения в том, что он всё испортачил. Девка жива. Где она сейчас, неизвестно. Так же, как неизвестно, чего теперь от нее ожидать.

— А где закопал? Глубоко? Грибники не наткнутся? — тем временем продолжала толстуха засыпать Игната вопросами,

— Где закопал? — Он уже почти ничею не соображал. Кружилась башка. Дрожали коленки. Игнат в любой момент был готов грохнуться в обморок. — Где закопал? — с безразличием в голосе переспросил он. — А пес его знает. Свернул с Московского шоссе на какой-то проселок, потом на лесную дорогу. Потом тащил ее километра два на себе от машины. Попроси сейчас найти это место, ни за что не найду.

— И всё-таки быстро ты обернулся, — заметила Света, но в ее голосе Игнат не расслышал ни единого отзвука недоверия. И то слава Богу! — Я думала, что провозишься до утра.

— Просто я очень спешил, — пробормотал Игнат и, наконец добравшись до столь желанной кровати, принялся со всей осторожностью стягивать брюки.

— Расскажи хоть, как ты ее убивал, — пристроилась рядом толстуха. Заплывшие жиром, маленькие глазенки возбужденно блестели. Кровожадности инспектрисы РОНО сейчас позавидовал бы сам Фредди Крюгер. — Задушил?

— Раскроил череп лопатой, — из последних сил простонал Игнат. И взмолился: — Светлана, пожалуйста! Оставь меня на сегодня в покое! Я вымотан до предела! Ты даже не представляешь, насколько всё это оказалось для меня тяжело!

— Я понимаю, — нежно погладила по голове мужа Светлана Петровна. — Ложись, отдыхай. Сейчас я тебе обработаю бровь. Не приведи Господь, заражение.

— И прихвати из аптечки каких-нибудь сонников. Я чувствую, что мне сегодня без них не заснуть.

Эти слова были последними, что той жуткой ночью сумел выжать из себя опустошенный Игнат.

Одной жуткой ночью дело не ограничилось. За ней последовали не менее жуткие дни, недели и месяцы.

Пока не отошли основательно отбитые почки, Игнат почти не поднимался с постели, делая исключения лишь для редких вылазок в туалет, чтобы в очередной раз убедиться, что моча по-прежнему основательно разбавлена кровью и никакого улучшения не наблюдается.

Светлана целыми днями пропадала на работе, поглощенная хлопотами по переводу из района в городскую администрацию. Перспектива сделать резкий скачок в служебной карьере у нее отодвинула в сторону даже заботу о том, как удачнее спустить на тормозах исчезновение девочки, над которой ее гражданский муж год назад оформил опеку. Впрочем, эту заботу толстуха легко переложила на плечи других — многочисленных друзей и знакомых в Пушкинском РУВД, — ограничившись лишь написанием заявления и предоставлением справки о том, что Астафьев Игнат Анатольевич болен и потому в ближайшее время не может явиться в милицию, чтобы дать показания.

— Да и зачем тебе, собственно, нужен именно он, — удивлялась Светлана Петровна, протягивая знакомому следователю медицинскую справку, — если на все вопросы, что ты так мечтаешь задать ему по поводу девочки, с не меньшим успехом готова ответить я? Причем куда более предметно и основательно, потому что Игнат каждый день с утра до ночи был на работе, а воспитанием Тамары, собственно, занималась именно я. Трудный ребенок, склонный к неординарным поступкам. К тому же больной. Тропинка в психиатрическую лечебницу ею протоптана еще год назад. — Толстуха принялась загибать на правой руке пухлые пальцы. — В августе прошлого года попытка самоубийства. С осени она на учете в психдиспансере. Склонность к токсикомании. И, боюсь, что еще и к наркотикам. — Незагнутых пальцев на руке не осталось, а ладонь превратилась в массивный круглый кулак. — К сожалению, о клее «Момент» и каких-то лекарственных капсулах, которые несколько раз находили у Тамары в карманах, мы раньше умалчивали. Сейчас признаю, это было нашей ошибкой. Попробуйте поискать девочку по каким-нибудь наркоманским притонам. А Игната, прошу тебя, пока оставьте в покое. Ему сейчас нелегко. Побег Тамары буквально его подкосил. Гипертонический криз, на который ко всему прочему наложилась межреберная невралгия. Он даже не может подняться с кровати, чтобы доползти до туалета. Пользуется судном.

Произнося этот выразительный монолог в одном из кабинетов Пушкинского РУВД и тряся перед носом следователя медицинской цидулькой о тяжелой болезни, сковавшей Игната Анатольевича Астафьева, Светлана Петровна даже представить себе не могла, что тот действительно болен. И если боль в почках через неделю отпустила, а концентрация крови в моче практически сошла на «нет», то его натянутые, словно гитарные струны, нервы были готовы лопнуть в любой момент.

Хотя к ним в квартиру последнее время никто не заходил, в эти дни, как назло, во входную дверь звонили несколько раз, и при каждом звонке Игната подбрасывало на кровати так, будто через него пропускали приличный заряд электричества. К двери он, естественно, даже не приближался, но потом, с ног до макушки покрытый липким холодным потом, лежал, отвернувшись к стене, и строил догадки о том, кому это вдруг приспичило наведаться в гости? Группе захвата? Или бандитам — посланцам от девки или грузина? В том, что Тамара или кавказец так просто в покое его не оставят, Игнат не сомневался. И ждал гостей, трясясь от страха и чувствуя, что еще немного, еще чуть-чуть, и ему заказана прямая дорога в дурдом. Возможно, что это был бы не самый худший выход из того положения, в котором он оказался.

Светлана Петровна к состоянию мужа относилась абсолютно спокойно, списывая всё на нервное потрясение, которое тот испытал в темном лесу, сперва разбивая лопатой череп племянницы, а потом спешно копая могилу лежавшему рядом трупешнику и ожидая, что в любой момент его могут застукать за этим занятием.

«М-да, пережить такое — это не поле перейти, — бросала толстуха сочувственные взгляды на скорчившегося на диване супруга. — Правда, когда год назад он прикончил своего старшего братца с женой, то перенес всё куда безболезненней. Хотя, тогда всё происходило при совсем других обстоятельствах. Пистолет вместо лопаты. Зимний сад вместо темного леса. И не пришлось рыть могилу, когда в какой-то паре шагов от тебя лежит только что убитый тобой человек. Чтобы выдержать нечто подобное, довести это страшное дело до логического конца, нужна недюжинная воля».

— Игнат, мой несчастный Игнат. — Толстуха подсела к супругу и нежно погладила его по субтильному плечику. — Я не могу смотреть, как ты мучаешься. Сегодня по старой памяти заглянула к Руневичу, рассказала ему о твоем состоянии. Говорит, что у тебя либо нервный срыв, либо нечто сродни маниакально-депрессивному психозу. Предупреждал, что второе гораздо серьезнее и, если его запустить, то оно может перерасти в очень тяжелую форму. И приобрести хронический характер, когда без стационара уже не обойтись. Так что тебе, дорогой, обязательно надо показаться хорошему психиатру. Руневич мне тут порекомендовал одного. А еще выписал какие-то транквилизаторы. Правда, я их не успела купить. Аптека закрыта.

— Лучше купи мне бутылку, — уверенный в безрезультатности подобной попытки, все же попробовал закинуть удочку Игнат.

И попытка, действительно, оказалась безрезультатной.

— Об этом Руневич тоже предупреждал, — бесстрастно довела до сведения мужа Светлана Петровна. — Ни капли спиртного в таком состоянии, если не хочешь, чтобы на тебя из всех углов полезли зеленые чертики. Так что бутылка только через мой труп. И можешь об этом больше не заикаться. Завтра куплю тебе транквилизаторы. Пей их. Только, пожалуйста, не все разом.

…Все разом Игнат пить не решился — мысль о том, что от этого можно и сдохнуть, пугала его даже в таком, казалось бы, совершенно безвыходном состоянии. Поэтому он ограничился только десятком маленьких белых таблеток. А уже минут через пять с удовлетворением отметил, что лекарство подействовало. Впервые за две недели напряжение отпустило. Будущее показалось окрашенным не в такие уж матово-черные тона безысходности. А рука сама потянулась к телефону.

«Довольно хандрить, — нарисовалась в мозгу вполне здравая мысль. — И так впустую угробил почти две недели. Сколько товара за это время проплыло мимо меня, сколько сделок, и среди них, возможно, и та, долгожданная, на которой я наконец смог бы поднять хорошие бабки. А сколько связей потеряно! Ведь не ответь на звонок какого-нибудь маклера три-четыре раза подряд, не перезвони ему в течение этого времени сам, и тот про тебя уже забывает, беспощадно вычеркивает из списка своих деловых партнеров».

А на почти непрекращающийся трезвон телефона Игнат последние две недели не обращал никакого внимания. Если от звонков в дверь его подбрасывало на кровати, как в эпилептическом припадке, то телефон в последние дни он приучил себя попросту не замечать. Когда же дома была Светлана, то она, подняв трубку, коротко отвечала, что мужа нет, когда появится — неизвестно, и сразу заканчивала разговор.

Теперь предстояла большая работа: обзвонить не менее ста человек, навешать каждому на уши лапши о своей двухнедельной тяжелой болезни, известить всех о том, что он, Астафьев Игнат Анатольевич, снова в строю, и опять всерьез браться за дело. И к черту упадническое настроение, которое лучше всего лечить не таблетками, а активной работой. А месяца через два, когда всё же получится поднять на какой-нибудь сделке хорошие деньги, можно будет с ухмылочкой победителя оглянуться назад, в эти жуткие дни, которые довелось пережить, и от души посмеяться над своим «простым нервным срывом» или (что гораздо серьезнее, как сказал психиатр Руневич) «маниакально-депрессивным синдромом» (который может перерасти в очень тяжелую форму).

«Ха-ха-ха! Мудрый старый доктор Руневич. Да не пошел бы ты к дьяволу! — Игнат наклонился и принялся шарить по нижней полке журнального столика, выуживая из вороха старых газет свой рабочий альбом. И в этот момент у самого уха ожил несколько обленившийся за последние дни телефон. — Ха! Оказывается, еще не все забыли о том, что я существую. Кому-то еще нужен Игнат Анатольевич. Здорово, ребята! Поздравляю всех с моим возвращением в эфир!» Игнат поднял трубку.

— Алло!

— А-а-а! Это ты, пидарас? Ну, тогда здравствуй.

Вот так — коротко и ясно!

Голос грузина Игнат узнал сразу. И то ли с испугу, то ли от неожиданности, то ли одновременно от того и другого капнул в трусы. Но всё же отыскал в себе толику смелости, чтобы не бросить сразу же трубку, чтобы не промолчать или безвольно ответить: «Да, это я», а негромко, но достаточно твердо произнести:

— Здесь нет пидарасов.

— Пожелаю, так будут. Прямо сегодня оформим тебя в этом качестве. Мне достаточно только молвить словечко своим пацанам, а твой адрес они не забыли.

Как у дряхлого паралитика, у Игната ходуном заходила нижняя челюсть. По лицу устремились вниз капельки пота. Телефонная трубка лишь чудом не выскользнула из влажной ладони. На то, чтобы не молчать и проскрипеть следующую фразу, пришлось основательно поднапрячься, при этом еще немного добавив в трусы, и собрать воедино остатки силенок.

— Послушай, зачем ты звонишь? Кажется, всё что хотел, ты уже получил.

— Зато не получил свое ты. То, что заслужил, — спокойно ответил грузин.

Игнат попытался припомнить, как же его зовут, но получалось, что этот бандюга за те несколько раз, когда им довелось пообщаться друг с другом, так и не соизволил представиться. Или, может быть, представлялся в самом начале знакомства, когда они в кафе пили пиво, но тогда Игнат был слишком пьян, чтобы запомнить имя своего собутыльника. А теперь спрашивать было поздно. Хочешь, не хочешь, а приходилось общаться с инкогнито.

Век бы ни с кем не иметь такого общения!

— Что заслужил? — пискнул Игнат. И совершенно не к месту подумал о пятнадцати тысячах баксов, которые ему обещал за Тамару «всегда выполняющий взятые на себя обязательства гордый горец» с Кавказа.

Какие там обязательства?!! Какие пятнадцать тысяч бачков?!! Да пропади они пропадом!!! Оставил бы только в покое этот бандюга, и на том большое спасибо!!!

— Что заслужил, говоришь, мохнорылый? А то ты не знаешь, — ухмыльнулся грузин, — что полагается растлителям малолеток. А тем паче, насильникам. По ментовским законам — восемь лет строгача. Это в среднем. Плюс-минус годика два. Всё зависит от доктора — то бишь, адвоката, — от смягчающих-отягчающих, от того, каково настроение у судьи. Но легавые — это потом. Разговор сейчас не о них. Просвещу-ка я лучше тебя, недалекого, что положено любителям бздюх по воровскому закону. А положены им, Игнат Анатольевич, дупель в жопу, место под шконкой поближе к параше, дырявая ложечка…

— Но это на зоне, — осмелился перебить грузина Игнат.

— Если желаешь, путевку на этот курорт я тебе обеспечу вне очереди. Хоть прямо сейчас отвезу Тамару в прокуратуру. Там она даст показания о том, как ты замочил из волыны ее родаков. Как вместе с сожительницей завладел всем ее имуществом, включая коттедж и две дорогие машины. Как почти год вы держали ее в заточении. Как истязали и пытались лишить ее рассудка. Как сначала хотели ее заземлить,[52] но потом ты, Игнат, передумал и решил загнать мне свою подопечную за пятнадцать тысяч «зеленых». Как накануне встречи со мной ты избил ее до беспамятства, а потом изнасиловал. Одним словом, дворники, [53] стоит им поднести такой пышный букет преступлений, просто опухнут от счастья. А потом ни один адвокат не отмажет тебя от вышака, а твою Светлану Петровну от «красненькой» .[54]

— Зачем ты всё это мне сейчас говоришь? — уже не пытаясь хоть как-то маскировать свою слабость, разрыдался Игнат.

— А затем, чтоб ты знал, — с максимальной неопределенностью ответил грузин.

— Что знал?!!

— То, что в любой момент за тобой прямо на хату могут явиться легавые. Здесь последнее слово за Томой, и писать или не писать заяву в прокуратуру, решает только она. Пока еще не решила. Так же, как я еще пока не решил, стоит ли тратить на тебя, дефективного, время или оставить в покое.

— Оставить в покое! — тоненько взвыл уже абсолютно не владевший собой Игнат. — Пожалуйста!!!

— Пожалуйста? Оставить в покое? — развеселился грузин. — Да вроде бы как не положено. Нельзя, чтобы такой извращенец, как ты, спокойно разгуливал на свободе, да еще с непочатым дуплом. Нет, Игнат Анатольевич! Как ни проси, но помочь тебе с этой проблемой я, наверное, не в силах. Значит, быть тебе пидером! Так что не удивляйся, если когда-нибудь возле тебя вдруг тормознет блестящая лайба, и оттуда предложат проехать в укромное место, где ты спустишь штанишки, встанешь рачком, и тебя зачуханят в дристалище. Кстати, не вздумай, ублюдок, когда всё это будет происходить, выкинуть какой-нибудь номер. И не пытайся куда-нибудь слиться из города. Живи у себя на квартире, побольше гуляй, дыши свежим воздухом и подходи к телефону, а то до тебя не дозвонишься. И еще, слышишь, Игнат Анатольевич?.. Не забывай про прокуратуру… Слышишь, Игнат?.. А, Игна-ат?

Он всё слышал. Но сказать в ответ хоть слово не был в состоянии. Ходила вверх-вниз нижняя челюсть, мелкой дрожью тряслись голова и колени. Казалось, еще мгновение, и Игнат грохнется в обморок.

— Игна-ат? А, Игна-ат? Что же ты, падла, не хочешь со мной разговаривать? Впрочем, я тоже не горю особым желанием общаться с таким недоноском, как ты. Поэтому закругляюсь. Всё, что хотел, вроде, тебе передал. Еще раз прошу: подходи к телефону. И не вздумай куда-то свалить. Не прощаюсь. Глядишь, доведется нам еще встретиться… Жди!!!

И короткие гудки в трубке, всё-таки выскользнувшей из безвольно повисшей руки застывшего на диване Игната… И гудящий тревожным набатом пульс в голове… И ни сил, ни желания шевельнуть хоть рукой, хоть ногой…

А к чему шевелиться, если впереди лишь глухая стена, через которую не перелезть; сквозь которую не просочиться?!!

А зачем класть на место телефонную трубку, если всё равно, всё уже по хую?!!

В этом сомнамбулическом, почти бессознательном состоянии и застала своего гражданского мужа вернувшаяся через шесть часов домой Светлана Петровна,

Добиться от Игната хоть каких-то, пусть и скупых, и односложных ответов удалось лишь на следующий день, когда он, проглотив слоновью дозу снотворного, проспал двенадцать часов и наутро поднялся с постели хоть и больше похожий на зомби, нежели на нормального человека, но всё же способный произносить короткие фразы. И толстуха, боясь, как бы супруг снова не погрузился в глубокий транс, безотлагательно приступила к допросу.

— Что вчера тебя довело до такого кошмарного состояния? Переел таблеток?

— Нет, — покачал головой Игнат. Выглядел он сейчас просто ужасно: опухшее, словно после запоя, лицо; подергивающаяся в нервном тике щека; трясущиеся, как у законченного алкоголика, руки. — Таблетки здесь ни при чем.

— Тогда это связано с каким-то телефонным разговором, — пришла к резонному выводу Светлана Петровна. — И насколько я понимаю, исключительно неприятным разговором, если после этого ты даже не смог повесить на место трубку. Пока не уснул, ты был словно парализованный, за весь вечер я не смогла от тебя добиться ни слова. До кровати пришлось тащить тебя волоком. Игнат, этот разговор каким-нибудь боком касается девки?

— Нет.

— У тебя неприятности по работе?

— Да.

— Попал на деньги? На тебя наезжают бандиты?

— Вроде того.

— Это и есть основная причина того состояния, в котором ты находился последнее время? — высказала догадку Светлана Петровна. — А то, что тебе пришлось испытать, когда ликвидировал девку, только подлило масла в огонь?

— Ты права, — вздохнул Игнат и с трудом закурил первую за утро сигарету. — Только прошу тебя, не расспрашивай, что это за неприятности по работе. Всё равно ничего не скажу. Не хочу тебя втягивать в это дерьмо.

— Хорошо, я не буду расспрашивать, — согласилась толстуха. — Но и ты, пожалуйста, выполни одну мою просьбу.

— Какую? — В голосе Игната слышалось полнейшее безразличие.

— Наплюй на работу, наплюй на бандитов, наплюй на всё. Собирай вещички и сегодня же отправляйся в Неблочи к моим родителям. Поживешь там до осени. Всё равно в таком состоянии бороться с неприятностями ты не способен. Вместо того, чтобы что-то поправить, ты только всё еще больше усугубишь. С другой стороны, смена обстановки сейчас тебе просто необходима. Вот увидишь, в деревне ты сразу пойдешь на поправку. Наладится психика, проблемы отступят, и ты, в конце концов, придешь к выводу, что это вовсе и не проблемы, а всего-навсего надуманные пустышки…

«Эх, Света, Света, — затушил в пепельнице недокуренную до половины сигарету Игнат. — Хотел бы я посмотреть, как побледнела бы твоя красная рожа, узнай ты всю правду про эти „пустышки“!»

— …Вернешься к осени абсолютно другим человеком, — продолжала толстуха, — и начнешь всё с нуля. Не ты первый, не ты последний, кому приходилось или придется перешагивать и не через такое. И ничего. Перешагивают, после чего всё для них складывается даже лучше, чем раньше. А у меня к твоему возвращению, если ничто не помешает, дела очень резко должны пойти вверх. Может даже так сложиться, что тебе придется оставить свои бесполезные телефонные переговоры и помогать мне, переключаться на совершенно другую работу, которая должна принести нам очень приличный доход. Не хочу вдаваться в подробности, чтобы не сглазить, но когда все, что сейчас пробиваю, обретет реальные очертания, расскажу тебе об этом. И ручаюсь, что без дела ты не останешься… Так как, Анатольевич, отправляешься в отпуск в деревню? Собирать твои вещи?

Мордоворот с пистолетом: «И даже не думай о том, что сумеешь от нас куда-нибудь загаситься. Отыщем везде. Потому что мы очень серьезные люди, а ты просто собачье дерьмо».Грузин: «Не пытайся куда-нибудь слиться из города. Живи у себя на квартире, побольше гуляй, дыши свежим воздухом и подходи к телефону, а то до тебя не дозвонишься. И слышишь, Игнат Анатольевич? Не забывай про прокуратуру… Еще раз прошу: подходи к телефону и не вздумай куда-то свалить».

«А ну их всех в задницу! — вдруг встрепенулся Игнат. — Мордоворотов, Тамар и грузинов! Пропади все они пропадом с их угрозами, пистолетами и заявами в прокуратуру! Не желаю плясать под их дудку! Лучше глотнуть полной грудью вольного сельского воздуха и пожить по-человечески еще хотя бы недельку, а потом умереть, чем заживо гнить в этой квартире, обливаясь потом от страха и вздрагивая при каждом звонке в дверь!»

— Да, Свет, ты права. Собираем манатки, садимся в машину и едем в деревню. Ты ведь со мной?

— Конечно. Сегодня ж суббота, — обрадовалась предстоящей поездке Светлана Петровна. — Вернусь в понедельник на поезде. А ты уверен, что в состоянии сидеть за рулем?

— Почему же это не в состоянии?!! Не такой уж я инвалид! — Игнат закурил еще одну сигарету и на этот раз досмолил ее до самого фильтра.

Всё! Решено! Катись все к чертям — и воровские понятия, и смертные приговоры!!! Мосты сожжены! Игнат Анатольевич в бегах.

Basta!!!

Но спокойной и беспечной жизни в деревне не получилось.

Взглянуть со стороны, так всё складывалось — лучше не пожелаешь. Никаких забот; никаких угроз по телефону; никаких остававшихся анонимными звонков во входную дверь, после каждого из которых приходилось по полдня приходить в себя. Да и не было здесь телефона, не было даже кнопки звонка возле двери, а сама дверь целыми днями была нараспашку и запиралась лишь на ночь. Мычали коровы, кукарекали петухи и гудел на ветру корабельными соснами бор, начинавшийся прямо за деревенскими огородами. Никого здесь не опасались, ниоткуда не ждали неприятностей, никаких происшествий не происходило даже раз в десять лет. Скоротечная перепалка возле колодца между прожившими бок о бок шестьдесят лет соседками становилась событием дня, а Кирилл Уныченко, вернувшийся под утро из Неблочей с бланшем под глазом, мог с полным правом претендовать на звание героя криминальной хроники деревеньки Капраново, если б, конечно, подобная хроника в деревеньке велась.

Петр Тимофеевич и Анна Ивановна просто стелились перед драгоценным Игнатом Анатольевичем, обеспечив его всеми удобствами, какие только были в состоянии предоставить, и теперь искренне мучались тем, что резервы исчерпаны, и хоть еще чем-нибудь потрафить драгоценному гостюшке они просто не в силах.

«А ни истопить ли Вам опять баньку, Игнат Анатольевич?»

«Хотите, схожу к Рудаковым, спрошу велосипед? Прокатитесь в Неблочи. Проветритесь. Выкупаетесь во Мете».

«Сегодня утром дошла до карьера, набрала стакан земляники. Вот вам, пожалуйста. Попробуйте с молочком».

«Петя завтра на лошади едет в поселок. Вам что-нибудь надо купить? А если хотите, так поезжайте с ним вместе. Тогда я скажу, чтобы подождал, пока вы не проснетесь».

«Игнат Анатольевич, опять вам письмо. Конечно, от Светы. Вот ведь паршивка! Как родителям — так пишет, дай Бог, чтобы раз в месяц. А как любимому мужу — так по письму через день».

Не ведала бесхитростная Анна Ивановна, что не от сладкой жизни и тем более не от страстной любви ее дочь отправляла в деревню по письму через день. Света лишь скрупулезно исполняла просьбу Игната регулярно извещать его обо всех неординарных событиях, обо всех странных звонках, обо всём, что вызывает хоть малейшее подозрение и может иметь к ним двоим даже самое ничтожное отношение.

— Всё гораздо серьезнее, чем тебе может присниться даже в самом кошмарном сне, — озадачил толстуху Игнат по пути в Новгородскую область. — Не хотел бы тебя расстраивать, Света, но, боюсь, что на этот раз я влип основательно. И влип там, где не ждал никаких осложнений. Если эта беда обойдет меня стороной, схожу в церковь и поставлю Николе-угоднику пудовую свечку. Так что, пожалуйста, отнесись к моей просьбе с полной ответственностью. Будь предельно бдительна, не оставляй без внимания даже то, что раньше тебе показалось бы несущественной мелочью. И обо всём обязательно отписывай мне. Через день. Даже если ничего не произошло, всё равно, напиши, что ничего не произошло. А уж если случится что-нибудь из ряда вон выходящее, немедленно отправляй телеграмму. И заказывай телефонные переговоры. Я очень рассчитываю на тебя, дорогая. И уверен, что ты меня не подведешь.

— Конечно, не подведу, — немного испуганно пробормотала толстуха.

И, действительно, не подводила. Минуло уже больше полутора месяцев, а Светлана исправно слала отчеты обо всём, что произошло в течение последних двух дней (или ничего не произошло). И ее письма пока не вызывали никаких поводов для беспокойства. Начиная с конца июня, когда Игнат укрылся в деревне, его спрашивали по телефону всего несколько раз, и Света неизменно интересовалась, кто звонит и по какому вопросу. И ни разу не случилось такого, чтобы звонивший ей не представился. Все это были знакомые, по старой памяти решившие предложить Игнату какой-то товар. И всем Светлана ответила, что ее муж уехал из города до октября. В квартиру один раз заходила женщина из Ленэнерго проверить показания счетчика, два дня по подъезду бродили цыгане, обзванивали все квартиры подряд и предлагали сначала мед, а потом картошку. Еще приходили вызванные Светой рабочие, чтобы снять железо с окна Тамариной комнаты. Вот и все звонки, все посещения. Грузин или его пацаны больше на горизонте не появлялись. Не проявлял пока себя и крысеныш. По-прежнему оставаясь в неведении, что Тамара жива, Светлана писала, что по сведениям, полученным от ее друзей из милиции, сыскари особой активности в поисках девки не проявляли, и всё шло к тому, что ее дело сначала зачислят в разряд «глухарей», а потом и вообще спишут в архив.

Одним словом, в Пушкине тихо, всё хорошо. А ты отдыхай, Игнат Анатольевич, дыши свежим воздухом, пей молочко. И ни о чем не беспокойся.

Это если взглянуть со стороны.

Изнутри же всё было иначе.

Как ни пытался Игнат убедить сам себя в том, что проблемы уже позади, ничего из этого не получалось. Нервное напряжение не спадало ни на секунду. А вытравить страх, въевшийся во все клеточки тела, во все поры души, казалось задачей и вовсе невыполнимой.

«Да этот грузин уже давно забыл обо мне! — в который раз пробовал успокоить себя Игнат, прогуливаясь по бору или куря на скамеечке возле крыльца. — Разве нужна такой щуке подобная мелочь вроде меня? На один кус, как говорится! Не стою внимания! А тем паче того, чтобы тратить на меня, ничтожного, время! А то, что он тогда позвонил и принялся стращать меня прокуратурой и тем, что пришлет пацанов, чтобы меня опустили, так это был просто бандитский кураж. Попался случайно на глаза подвыпившему придурку номерок моего телефона, вот и решил поразвлечься, нагнать страху на дешевого фраера. Нагнал, удовлетворился. И выбросил навсегда меня из головы.

Из-за девки тоже можно не волноваться. Тысяча против одного, что ее уже давно переправили на Кавказ или в Среднюю Азию и загнали какому-нибудь местному нуворишу. А если даже Тамара всё еще в Ленинграде, то свободы передвижений она лишена и (это уж без сомнений!) никогда ее не получит. Было б иначе, так уж крысеныш не упустил бы возможности отыграться за всё, что устроили ей мы со Светланой. И уж точно, не стал бы с этим тянуть, первым делом поперся б в милицию. Без вариантов, что тогда бы уже я сидел не на этой скамеечке, а на нарах. Или под нарами».

Но тут же всем этим доводам (словно специально, чтобы поиздеваться над собой, посильнее растравить в душе страх) Игнат спешил предъявить контраргументы:

«И вовсе не забыл обо мне этот грузин. Подобные волки никогда ни о чем не забывают, ничего не прощают, тем более, таким дешевкам, с их точки зрения, как я. Со мной надо расправиться только за то, что перед тем, как отдать этим бандитам девчонку, я сам ломанул ей целяк. А значит, кинул своих „покупателей“, подсунул им второсортный товар. К тому же, не относящийся к их кругу фраер, изнасиловавший малолетку, для этих бандюг, как бельмо на глазу. По воровскому закону такое нельзя оставлять безнаказанным. Рано или поздно, каких бы это ни потребовало затрат и усилий, но трахнуть в жопу меня должны обязательно.

Так почему же сейчас на какое-то время грузин оставил меня в покое? Этому можно найти хоть сто объяснений.

Например, он затеял какое-то крупное дело, и на меня у него сейчас просто нет времени.

Как только немного освободится, так сразу и…

Или другое: сейчас лето, так почему даже бандюга не может взять на пару месяцев отпуск и не уехать куда-нибудь отдохнуть? Может вполне.

Как только вернется, так сразу и…

И вообще, чего это я там нафантазировал с тем телефонным звонком? Типа «попался случайно на глаза подвыпившему придурку номерок моего телефона». Какое случайно !!! Ведь грузин тогда не раз повторил, что ему до меня никак не дозвониться. А значит, набирал мой номер и раньше. Не ради какого-то там бандитского куража, а вполне целенаправленно — надо было сделать первый шаг в претворении в жизнь запланированной расправы, припугнуть меня так, чтобы от страха я не мог найти себе места. А потом уже довести месть до конца, опустить меня, предварительно заставив помучиться от неопределенности своего положения. Кстати, вот еще одно из объяснений тому, что грузин пока никак не дает о себе знать. Не спешит, и делает это умышленно, отлично зная, что ожидание наказания всегда гораздо мучительнее самого наказания.

Так что оптимистические отчеты Светланы о том, что сейчас дома всё спокойно, не стоит принимать во внимание. Прошло меньше двух месяцев. Возможно, пройдет еще один или два, прежде чем грузин напомнит мне о себе. Позвонит. Узнает, что я наплевал на его требование и всё же смотался из города. Нетрудно предположить, что тогда, чтобы выяснить, где я нахожусь, бандиты наедут на Свету. И расколоть ее для них не составит ни малейшей проблемы. Достаточно будет лишь объяснить, что я всё ей наврал. Тамара жива, находится у грузина и в любой момент готова дать показания в прокуратуре не только против дяди Игната, но и против его гражданской жены. А дальше без вариантов. Взбешенная на меня и перепуганная до смерти Светлана без возражений выложит мои нынешние координаты. И никакой телеграммы отправлять мне даже и не подумает. А бандиты спокойно сядут в машину и поедут сюда.

Быть может, сейчас они как раз на пути в деревушку Капраново! Их появления здесь следует ожидать в любой момент! Сегодня.

Завтра.

Через неделю.

Через два месяца.

На протяжении всей жизни!

Да это ж ужаснее Танталовых мук!!!»

Ничто не помогало! Ничто не отвлекало! Сидел около телевизора, уперев взгляд в мелькающий цветными картинками экран, но видел перед собой только черную дыру всё глубже и глубже заглатывающей в себя безысходности. Пытался спрятаться от кошмарной действительности между страниц пропахших сыростью книг, целую связку которых Петр Тимофеевич достал с чердака, но во всех них без исключения жирным курсивом было тысячекратно напечатано лишь одно короткое «ЖДИ!!!» Отправлялся в баню и всякий раз, прежде чем зайти в парную, в нерешительности топтался в предбаннике, боясь открыть дверь, потому что за ней могла дожидаться Тамара с ковшом кипятка наготове. Крышу сносило!

К сентябрю у Игната отросла жидкая бороденка, на ногах уже начали загибаться и трескаться длинные желтые ногти, в противоположность которым на пальцах рук всё было сгрызено до крови. Зубная щетка последний раз использовалась месяц назад, а задубевшими от грязи носками можно было заколачивать гвозди. После того, как однажды разминулся на узкой тропинке в бору с двумя местными девками — прошлогодними Тамариными подружками — и увидел (для этого даже не пришлось оборачиваться), как они, остановившись, хихикают ему вслед и шепчутся между собой о том, насколько же он омерзителен, Игнат почти перестал выходить из дома, делая исключения лишь для того, чтобы добраться до туалета или иногда покурить на скамеечке возле крыльца. С Анной Ивановной и Петром Тимофеевичем он почти не общался, ограничиваясь лишь обменом дежурными фразами и односложными ответами на их эпизодические вопросы.

С тревогой наблюдая за стремительно ухудшающимся состоянием своего постояльца, старики старались без нужды его не тревожить и искренне мучились от своей неспособности хоть чем-то помочь всё глубже и глубже увязающему в трясине депрессии Игнату Анатольевичу. Лишь вздыхали с сочувствием, сокрушенно покачивали головами, и обменивались понимающими взглядами: «Какой же ранимой души человек! Весь мир обойди, и не встретишь такого мужчины, чтобы так убивался по утрате собственной дочери, как этот несчастный переживает пропажу племянницы. Даст Бог, еще, может, отыщется девочка. Эх, Тамара, Тамара! Эх, Игнат Анатольевич, и как только мы, два старых дурня, могли в прошлом году о тебе подумать плохое после той нелепой истории с баней!»

Эх, Игнат Анатольевич, до сумасшедшего дома тебе оставался всего один шаг!

Он еще не достиг той степени полнейшего отупения, чтобы этого не сознавать. А доводить свое состояние до того, чтобы, в конце концов, за ним приехала крейзовозка, два дюжих санитара сковали б наручниками запястья и на виду у всей деревеньки (правда, к осени почти обезлюдевшей) препроводили б в машину, чтобы доставить в дурдом, Игнат не желал.

Какое позорище!

Хотя на себя ему давно наплевать, но в чем виноваты Анна Ивановна и Петр Тимофеевич? За что выставлять их объектами пересудов о том, что их зять — сумасшедший, и этим летом скрывался у них от врачей-психиатров, пока за ним ни приехала «скорая», и его прямо из дому не забрали в психушку? В том, что такое событие потом постоянно будет всплывать в памяти жителей не только Капранова, но и соседних Неблочей на протяжении нескольких лет, притом с каждым разом обрастая всё новыми фантастическими подробностями, не могло быть никакого сомнения.

«Получается, что за всю доброту и заботу, что проявили ко мне родители Светы, я рассчитаюсь с ними черной неблагодарностью, — однажды теплым сентябрьским вечером размышлял Игнат, на короткое время отвлекшись от истерзавших душу мыслей о неотвратимости возмездия за Тамару. — Подставлю их так, что хоть продавай дом и хозяйство и на старости лет беги из Капранова в другой район, а то и в другую область.

Ну уж нет! Какой бы я ни был бездушной скотиной, каких только мерзостей в жизни ни наворотил, но хотя бы не допущу подобной неблагодарности, огражу стариков от позора. И если не избежать перспективы оказаться в дурдоме, то лучше уж сдаться туда добровольно, так, чтобы не привлекать к этому факту повышенного внимания. Отправиться завтра же к местному психиатру и попросить дать направление в больницу: «Так, мол, и так. В июне меня постигло большое несчастье — пропала без вести моя подопечная, и с того времени в голове у меня всё буквально перевернулось. Ни на секунду не отпускает депрессия, постоянно преследуют необъяснимые страхи, и в результате всего этого я просто не могу найти себе места. Не в состоянии ни читать, ни смотреть телевизор, ни даже просто спокойно прогуляться по лесу. Давно перестал следить за собой, опустился. Единственное, чем занимаюсь целыми днями, так это сижу на скамейке около дома, курю сигарету за сигаретой и истязаю себя упадническими мыслями. Пока я еще, вроде бы, в здравом рассудке, но всем нутром ощущаю, что скоро утрачу контроль над собой, и даже страшно подумать, что тогда могу натворить. Пожалуйста, помогите! В одиночку справиться с тем, что со мной происходит, я не смогу». А вдруг, и правда, помогут? Почему бы и нет? Завтра же отправляюсь в Неблочи на прием к психиатру!»

Впервые с момента, когда он согласился с доводами Светланы и согласился уехать из Ленинграда в деревню, Игнат сумел самостоятельно принять какое-никакое, но, несомненно, важное и правильное решение. И осознание того, что, несмотря ни на что, оказывается, он еще хоть на что-то способен, сразу же придало ему сил, из каких-то скрытых резервов подзарядило энергией, достаточной для того, чтобы сходить в баню, почистить зубы, побриться, постричь на ногах кошмарные ногти и вышвырнуть в помойную яму стоявшие колом носки.

В тот вечер Игнат почувствовал себя настолько уверенно и спокойно, как еще не бывало за всё время его «отдыха» в деревне. Он даже сумел убедить себя в том, что причиной измучившего его маниакально-депрессивного психоза, являются вовсе не грузин и Тамара, а обычное психическое расстройство, от которого легко можно вылечиться процедурами и таблетками, проведя недели две в местной больнице. А может, даже удастся избежать крайних мер и пройти курс лечения в амбулаторном режиме — просто продолжая жить у родителей Светы, каждый день ездить в поселок к врачу. И вообще, может, кризис уже миновал, и теперь каждый следующий день вместо того, чтобы нагружать всё сильнее и сильнее больную головушку, станет наоборот приносить всё большее облегчение. Вплоть до полного излечения.

За ужином Игнат сообщил Анне Ивановне:

— Хочу сходить завтра в больницу.

— Что такое? — насторожилась хозяйка. — Плохо чувствуете себя, Игнат Анатольевич? Может, какую таблетку…

— Разве вы не заметили, — перебил Светину маму Игнат и впервые за три месяца сумел улыбнуться, — что плохо чувствую я себя постоянно. И никаких пилюль против этого вы мне не найдете. Здесь нужна консультация специалиста. Вот и хочу побеседовать с психиатром. Где он у вас принимает?

…На следующее утро, прихватив с собой пакет с минимумом вещей первой необходимости на тот случай, если его сразу положат в больницу, Игнат пешком отправился в Неблочи. «Опель Аскона» остался в Капранове по той же причине: а вдруг придется сразу после беседы с врачом переправляться в стационар? Так не бросать же машину в первом попавшемся месте. К тому же, еще неизвестно, сколько бы пришлось провозиться с этой коррозией, прежде чем удалось бы ее завести после того, как в течение двух с лишним месяцев к ней даже не приближался.

Ведренное теплое утро, предвещающее погожий денек, как нельзя лучше располагало к пешей прогулке. Депрессия, как отступила еще вчера вечером, так больше и не возвращалась. Постоянное напряжение и ощущение безысходности, изводившие Игната на протяжении трех месяцев, убоявшись, наверное, визита к врачу, вдруг испарились, не оставив за собой и следа. Мрачные думы о неизбежности встречи с грузином и неприятностей от Тамары сменились радостной мыслью о том, что всё-таки правду говорят, что время лечит, и теперь можно смело возвращаться домой, где Светлана сумела организовать какое-то предприятие, обещающее приносить хороший доход, и ей теперь не обойтись без помощи мужа. Во всяком случае, в нескольких последних письмах она давала понять, что всё обстоит именно так — даже лучше, чем ожидала. Тепленькое местечко в мэрии — ей; беспроигрышное и доходное дело — Игнату. Надо лишь не лениться, и деньги тогда польются рекой.

Неспешно шагая по узкой тропинке, протоптанной вдоль обочины грунтовой дороги, Игнат буквально млел от ощущения умиротворенности. Достигнув поселка, он уже твердо решил, что ни о каком стационаре не может быть речи. Просто побеседует с доктором, тот на первое время назначит ему курс лечения, а уж возвратившись из этой глуши в цивилизованный Пушкин, он, Игнат, займется всерьез поправкой своих расшалившихся нервов. Обязательно надо будет сходить на прием к тому психиатру, которого Свете порекомендовал Руневич. Всё хорошо — лучше не пожелаешь!

Если не брать в расчет того, что на массивной, обитой жестью двери, возле которой криво болталась облупленная по углам табличка «Психоневрологический диспансер», был навешен огромный амбарный замок. И никаких других дверей в обозримом пространстве не наблюдалось. Так же как и расписания приема врачей. Только «Психоневрологический диспансер».

Который, четко следуя указаниям Анны Ивановны, Игнат нашел сразу, не проплутав в районе местной больницы ни одного лишнего метра.

Попасть в который в ближайшее время не представлялось возможным.

И ничего другого не оставалось, как отправляться на поиски справочного бюро.

А потом возвращаться в Капраново, выяснив в справочной, что психиатр в районе только один, сейчас он на больничном и при благоприятном стечении обстоятельств записаться к нему на прием можно будет не раньше, чем через неделю.

«Через неделю я, наверное, уже буду в Пушкине, — не особо расстроился Игнат. — И вообще, сдался мне этот неблочский мозгоправ? Дома пусть лучше потрачусь на гонорар, но зато покажусь конкретному специалисту. Да и вообще, неизвестно, придется ли кому-нибудь показываться. Вроде, мои дела и без врачей сами собой пошли на поправку».

Возвращаться в тоскливое обезлюдевшее Капраново не хотелось. Помахивая пакетом с собранными для больницы пожитками, Игнат неторопливо добрел до вокзала, почитал расписание поездов, поглазел на девчонок, кучковавшихся на автобусной остановке, дождался, когда они сядут в подъехавший желтенький «пазик», и решил заглянуть в попавшийся на глаза магазин, посмотреть, чем торгуют сейчас на селе; насколько местный ассортимент отличается от городского.

Из магазина Игнат вышел минут через двадцать, добавив к вещичкам в пакете бутылку «Пшеничной», пластмассовый стаканчик и кружок краковской колбасы на закуску. Прежде чем купить водку, он долго топтался возле прилавка, разрываемый между (с одной стороны) страстным желанием по пути домой устроить скромный «пикник на обочине», беззаботно выпить, погреться на солнышке и помечтать о том, как всё будет теперь хорошо, и (с другой стороны) боязнью того, что, как это раньше бывало не раз, вполне безобидная выпивка послужит толчком к началу вовсе небезобидного запоя и еще не известно, как может сказаться на расшатанной за три месяца психике.

«А вдруг всё вернется на круги своя? Опять меня возьмут в оборот страхи и ощущение безысходности? Снова, как струны, натянутся нервы? С пальцев ног до макушки скует напряжение? И это как раз в тот момент, когда болезнь, вроде бы, начала отступать, и я наконец испытал долгожданное облегчение!

Всё это облегчение растворится в какой-то паршивой бутылке водяры!..

И всё же насколько неодолимым было желание выпить!1 !

…А, ладно, — всё-таки не нашел в себе сил перебороть порочную страсть Игнат и достал из кармана бумажник. — У меня еще есть время подумать. Никогда не поздно по дороге домой просто вышвырнуть эту бутылку в кусты. Или разбить о какой-нибудь камень. И пропади она пропадом! Удавалось не брать ни капли в рот на протяжении всего лета, так почему бы не жить так и дальше! Сколько уже из-за этого клятого пьянства претерпел неприятностей!

Надоело! Устал!»

Оттеснив в сторону мыльницу, бутылка «Пшеничной» уверенно утвердилась в пакете между халатом и полотенцем.

…Наверное, прав оказался доктор Руневич, предрекая Светлане Петровне, что болезнь ее мужа может обрести хроническую форму. Похоже, действительно, обрела. Притом, не только хроническую, но, в какой-то мере, еще и весьма извращенную. С одержимостью оголтелого мазохиста Игнат, избавившись от одного мучительного и продолжительного головняка, позволил себе лишь короткую передышку, и сразу же поспешил заменить его новым. Пусть незначительным, пусть куда более безобидным, но все-таки тоже внесшим немалую смуту в покрытую еще не затянувшимися шрамами душу.

Пока…

Каким-то чудом вопрос «То drink or not to drink?» всё еще оставался открытым.

В темпе столетнего паралитика плелся Игнат, медленно приближаясь к Капранову, а тем временем его взгляд неосознанно изучал окрестности: «Где?!! Где удобнее всего приткнуть задницу, расстелить на траве арендованную у Петра Тимофеевича телогрейку, опереться спиной о белый ствол одиноко стоящей посреди просторной поляны березки и, млея на жарком не по-осеннему солнышке, почать не дающую покоя бутылку? Закусить колбасой и, блаженно зажмурив глаза, приняться предаваться мечтам о предстоящих успехах в том предприятии, что за лето организовала Светлана. Где?!!»

А вот и березка. Вокруг аккуратного белого ствола мягкая травка, уже основательно присыпанная желтыми листьями. Уютней местечка не отыскать во всей округе.

А вот и булыжник, неизвестно каким ледником занесенный на обочину бугристой грунтовки, соединяющей между собой районный центр Неблочи и вымирающую деревушку Капраново. За Капрановым эта грунтовка продолжается в виде еле заметной заброшенной двухколейки, которая через полкилометра деградирует в обычную узкую тропку, сворачивающую в лес и там уже окончательно растворяющуюся в густых зарослях малинника и ивняка.

Так что выбирать: березку, возле которой в одну харю будет распита из пластикового стакана бутылка «Пшеничной», или булыжник, о который, дабы не вводила во грех, эта «Пшеничная» будет разбита!

«То drink or not to drink?» — вот в чем вопрос. Вот где соблазн! Который в течение всего какого-то часа может так скомкать всю жизнь, что ее уже будет никогда не разгладить. Игнат достал из пакета бутылку. Ее горлышко приятно холодило ладонь. В ней плескалась такая желанная жидкость! Которая так и просилась внутрь! Которая могла оказаться смертельным ядом! До березки шагов пятьдесят, до булыжника в два раза меньше. Если бы было наоборот, то не возникло бы ни капли сомнений. А так…

«Нет!» — не оставляя себе ни единой лишней секунды, чтобы, не дай Бог, не передумать, Игнат (как панфиловец с «коктейлем Молотова» к фашистскому танку) с «Пшеничной» в правой руке стремительно бросился к камню…

Раньше он не раз совершал какие-нибудь поступки под воздействием короткого импульса, и обычно потом в этих поступках приходилось раскаиваться. Но сейчас, отбросив в сторону бутылочное горлышко и тупо взирая на сверкающую в ярком солнечном свете россыпь влажных осколков и окропленный водкой булыжник, Игнат понимал, что завтра жалеть об этом поступке не будет. Сейчас, конечно, жаль. Можно было так хорошо оттянуться на солнышке, скрашивая свое одиночество выпивкой. Но ведь уже к вечеру наступило б похмелье, захотелось бы продолжения. И завтра — та же картина. И послезавтра…

Депрессия, страхи, гудящие от напряжения нервы… психушка! И — прощай мечты о предстоящих успехах в организованном Светой предприятии, сулящем солидную прибыль! Прощайте, деньги, которые скоро должны политься рекой. Прощай всё!

— Вот так. Я поступил правильно, — почти беззвучно произнес Игнат. И всё же смущенно оглянулся — не слышал ли кто, как он разговаривает сам с собой. Не видел ли кто, как этот свихнувшийся Игнат Анатольевич, словно совершая какой-то кощунственный ритуальный обряд, расколотил бутылку «Столичной».

Ни единой живой души в обозримом пространстве не наблюдалось. Да и кого можно встретить в сентябре на дороге, упирающейся в деревню, в которой по окончании дачного сезона остаются жилыми только три дома?

— Вот так! — Игнат бросил еще один взгляд (уже не тупой, а исполненный твердости и даже некоей гордости за содеянное) на потемневший от водки булыжник и, размахивая пакетом с так и не пригодившимися «больничным набором», кружком краковской колбасы и пластиковым стаканчиком, уверенно зашагал домой.

Ужасающий сплин, который корячил его на протяжении трех месяцев, действительно, отступил, наверное, признав свою неспособность свернуть набекрень мозги столь характерному и волевому мужчине, каким являлся Астафьев Игнат Анатольевич — убийца, насильник, бывший алкаш и будущий удачливый бизнесмен.

Всё хорошо — лучше не пожелаешь!

Давно подмечено, что неприятности бродят по жизни дружными стаями. Приятности, наверное, тоже.

В мозгах стало светлее. Депрессия отступила. Решение больше не брать в рот ни капли спиртного в своей нерушимости не вызывало никакого сомнения. Сама судьба уберегла от поспешного шага и скроила всё так, чтоб не позволить добровольно сдаться в дурдом.

А тут и еще одно радостное известие, которым Игната сразу порадовал Петр Тимофеевич, стоило только переступить порог дома.

— Пришло письмо от Светланы. Лежит на столе в твоей комнате.

Вроде бы, ничего удивительного. Никаким выдающимся событием то, что Светлана, по-прежнему строго соблюдающая график отчетности о событиях (или их полном отсутствии) в Пушкине, прислала очередное письмо, не было. Так же, как и ставшая уже сакраментальной фраза о том, что «никто не звонил, тобой никто не интересовался, милиция поисками девки больше не занимается и, вообще, всё спокойно» никаких положительных эмоций давно не вызывала. Но на этот раз в письме было еще и нечто такое, что просто не могло не порадовать.

«Свои дела окончательно привела в порядок, — сообщала Светлана, — и всё срослось у меня настолько удачно, что даже не ожидала. Раньше боялась сглазить, и если о чем и писала, то делала это со всей осторожностью. Теперь могу смело рассказать тебе, что уже обжилась в своем кабинете в городской администрации, a дело, которое пробивала все три последние месяца, сейчас резко сдвинулось с места и пошло вперед семимильными шагами. Так что без твоей помощи мне теперь не обойтись, и, сразу предупреждаю: впереди тебя ждет очень много работы. Хорошо оплачиваемой работы!!! Одним словом, довольно бездельничать на тещиных блинах, готовься приступать к делу уже с понедельника. И встречай меня в четверг, 10-го, с савеловского поезда, вагон № 9. На протяжении трех дней перевожу дух у родителей, а в воскресенье вместе возвращаемся в Пушкин. Надеюсь, машина у тебя на ходу».

«А пес ее знает! — радостно улыбнулся Игнат и подумал, что сегодня среда, а значит, завтра предстоит ехать в Неблочи на вокзал. — Надо сходить завести»…

— Игнат Анатольевич, идите обедать. Ну, что пишет Светлана? Как обычно?

— Нет, не совсем. Сообщает, что приезжает завтра на савеловском поезде. Так что, утром отправлюсь встречать. А сейчас надо проверить машину. Как-никак, простояла без дела с июня.

— Так а обедать?

— Немного попозже. Вот заведется мой «Опель»…

«Опель» завелся с первого раза, даже и не подумав капризничать. Хотя, иначе быть не могло. Ведь приятности бродят по жизни дружными стаями, и если всё складывается удачно, то исключений из этого правила практически не бывает. Одним словом:

Всё хорошо — лучше не пожелаешь!