Противостояние Иванович Юрий

Я покачал головой. Этот человек все еще думает, что находится в обычном доме с очень уж прочными стенами, дверьми и окнами. Уверен, он даже намеревается делать отметки о прожитых здесь днях. Скажем, записями в дневнике. Многие из тех, кто попадал сюда, получали удовольствие от ведения дневника. Первые несколько месяцев. Потом начинали понимать, что десятая запись мало будет отличаться от сотой, а та — от тысячной. И что дальше тоже ничего не изменится. А потом до них наконец доходило, что все мои слова о замке — не шутка, не попытка запугать, не бред сошедшего с ума колдуна.

К сожалению.

— Видишь ли, друг мой, — вздохнул я, усаживаясь в кресло, — Высокий замок не принадлежит миру Эммера. Здесь свои законы, в том числе и законы времени. Лишь когда белесая муть за окнами сменяется чем-нибудь более осмысленным, время и в замке, и снаружи течет одинаково. А обычно оно ведет себя совершенно непредсказуемо… может нестись вскачь, за дни или недели поглощая годы, может лениво ползти — и тогда ты увидишь, как застывают караваны на призрачных дорогах карты. Возможно, даже возвращаются вспять.

Как должно выглядеть место, где собираются облеченные властью люди, дабы принимать решения, способные оказать влияние на судьбу мира? Наверное, без излишней помпезности — роскошь, вызолоченные наряды придворных, блестящие дамы, воины в парадных доспехах… все это не более чем способ придать иллюзию интереса донельзя скучному приему, придать цветистости ничего не значащим фразам, придать фальшивой солидности надменным, но не слишком полезным в серьезных делах людям.

Если бы Императору необходимо было произвести впечатление на послов сопредельных держав, он непременно назначил бы аудиенцию в Большом Тронном Зале. У каждого властителя обязательно есть такое место, где даже голос, отражаясь от высокого сводчатого потолка, звучит по-особенному торжественно. Здесь достаточно простора, чтобы замерли в почетном карауле вышколенные гвардейцы в сияющих латах, здесь стены увешаны знаменами Империи… и иными, захваченными в битвах, овеянными славой победителей. Здесь поневоле хочется преклонить колени пред великим властителем. И каждое сказанное им слово принять как догму.

Только серьезные дела решаются в иных местах.

Этот зал был невелик. Темные стены, единственное окно, более похожее на бойницу, едва пропускавшее свет. Во дворце не было широких окон — это строение в отличие от воспетого менестрелями тимретского замка создавалось для обороны. Большую часть зала занимал стол — массивный, на резных ножках, из драгоценного черного дерева. Окажись Таша Рейвен здесь, ее немало удивил бы этот стол — почти точная копия того, стоявшего в кабинете Блайта и изрядно изуродованного ее заклинаниями. Хотя ничего особо удивительного в этом не было. Империя не жаловала разнообразие.

За столом сидели шестеро мужчин. Трое из них поглядывали друг на друга с известной осторожностью — каждый считал себя более значимым, более высокопоставленным, и что с того, что формально все они были более или менее равны. Генералы Ви, Ульмир, Седрумм — опытные полководцы, участвовавшие не в одной стычке — и лично скрещивая меч с врагом, и руководя боем с холма. Все они еще помнили прошлый конфликт между Инталией и Гураном, произошедший много лет назад. Тогда они были подающими надежды боевыми офицерами, им прочили блестящее будущее. Война кончилась, а в мирное время получить генеральские жезлы было несколько сложнее, но эти трое справились — чего нельзя сказать о многих других, стремившихся к той же цели.

Еще один из приглашенных на Совет производил впечатление скорее пугающее и отталкивающее. Это был старик, облаченный в черную мантию, сморщенный и худой. Он почти все время молчал, открывая рот лишь для того, чтобы неприятным, скрипучим голосом изречь что-нибудь насчет воли Эмнаура. Тот, кто не принимал старика всерьез, кто считал, что его присутствие на Совете есть лишь дань главенствующей в Империи религии, верховным жрецом которой уже лет шестьдесят являлся этот человек, глубоко заблуждался. Если это заблуждение не имело последствий — значит следовало благодарить судьбу, ибо Юрай Борох не прощал пренебрежения к себе… В прошедшей войне именно под его властью находились маги имперской армии, сотни заклинателей и некромантов Триумвирата, десятки боевых магов Ночного Братства. Именно по движению его руки в бой шли мертвые, дабы принять в свои бесчувственные тела удары, предназначенные живым.

Пятым был Ангер Блайт — в обычное время на подобные Советы его не приглашали, да и сам он не рвался общаться с имперскими генералами. Другое дело, если кто-то из них замыслит измену, — такое время от времени случалось, и тогда тайная стража действовала жестко и без малейших сомнений. Поэтому генералы, хотя и считали Блайта существенно ниже себя по положению, относились к нему с должным уважением. На руках предшественников нынешнего консула было больше крови высокопоставленных вельмож, чем у кого бы то ни было. И пусть Блайт ввиду относительной молодости успел раскрыть не так уж много заговоров, он был вполне достойным продолжателем дела тайной стражи — и об этом помнили. Борох в отличие от генералов, каждый из которых в самой глубине души все равно считал себя несколько более подходящим для трона, чем все остальные, включая Императора, к власти не рвался, ибо имел ее куда больше, чем Унгарт Седьмой и его придворные, вместе взятые. Власть человека преходяща, власть Бога — вечна. А он, Юрай Борох, был первым в этом мире после Бога — что бы об этом ни думали Императоры и другие, менее знатные особы.

Пока что все пятеро молчали. Генералы сверлили друг друга взглядами, стараясь разгадать, что на уме у оппонентов. Борох равнодушно изучал крючковатые пальцы своих рук, словно видел их впервые, — казалось, он мог сидеть в одной и той же позе часами, ничуть не выказывая нетерпения. Блайт старался сохранить хладнокровие и держаться равнодушно-спокойно, но получалось это довольно плохо. Он понимал, что превысил свои полномочия, понимал, что если сегодня не будут одобрены его действия, то это может иметь весьма печальные последствия. И лично для него, и, возможно, для тайной стражи в целом.

А человек, сидевший во главе стола, с немалым интересом наблюдал за этой пантомимой.

Наконец он решил, что молчание пора прервать.

— Господа… — Стоило раздаться первому звуку, как все взгляды переместились на говорившего.

Император Унгарт Седьмой… Ему было около пятидесяти — возраст, когда порывы молодости уже не заставляют человека бросаться с головой в очередную плохо продуманную авантюру, и в то же время старческая осторожность еще не оказывает особого влияния на решение важных государственных вопросов.

Унгарт всегда знал, чего от него ждут. Не справедливого и мудрого правления — никто не посмеет критиковать властителя. Не благоденствия страны — Империя была богата, и, чтобы растратить золото, наполняющее подвалы императорского дворца, не хватило бы трудов десятка поколений. От него ждут войны.

История неоднократно доказывала, что победоносной эта война быть не может. Вернее, то или иное государство одерживало нечто, впоследствии историками называемое победой, но на самом деле все это было не более чем кратковременным успехом. Проникновение на территорию врага, пара-тройка кровопролитных сражений, два десятка сожженных сел, несколько взятых штурмом замков, изрядно потрепанные приграничные крепости. Воины, отягощенные награбленным добром. Разумные контрибуции. И возвращение довольных, овеянных славой войск назад.

Затяжную войну не выиграть. А если это все же произойдет, победитель будет настолько измотан, что даже маленький Индар сможет добить его. Это понимали все, но каждый из Императоров, как и каждый из Святителей, начиная подготовку к военной кампании, искренне верил в то, что либо благодаря его военному гению, либо из-за допущенных противником ошибок, либо просто по благосклонности богов (не важно, Эмнаура или Эмиала, в таких делах подойдет покровительство любой из вечно противоборствующих сторон) эта война станет последней. Победоносной.

Унгарт не был исключением. Он не относил себя к сторонникам войны, но не мог не принимать во внимание настроения своих подданных — той их части, с которыми стоило считаться. Кроме того, он понимал, что долгие годы мирного сосуществования колоссов не продлятся вечно, и выбирать момент все равно придется. Лучше уж пусть момент будет благоприятен для Гурана… в противном случае инициатива может оказаться в руках нового Святителя — наверняка молодого и полного энергии. Да и Орден, на протяжении многих лет переживавший спад, сейчас начал поднимать голову, накачивать мышцы и точить клинки. Дать светоносцам время собраться с силами?

Вопрос о начале военных действий был решен — дело осталось за малым. Спланировать саму кампанию, назначить точные сроки. Индар, выполняя заключенные контракты, уже готов был поставить необходимое количество великолепной тяжелой пехоты — Империи этот заказ обошелся недешево, к тому же предусмотрительные индарцы потребовали оплату вперед более чем за год до того момента, когда войска действительно понадобятся. Зато теперь Унгарт с немалым злорадством выслушивал доклады о том, что послы Инталии, прибывавшие в Индар северным морским путем, тем же путем и возвращались с пустыми руками и огорчительно полными карманами — маленькое государство свято блюло взятые на себя обязательства.

Некромантов Бороха ожидало много работы. Гуран никогда не делал основную ставку на отряды мертвых, это были не слишком надежные бойцы, и тяжелая кавалерия Ордена способна была буквально растоптать смердящее воинство. Но зато при должной поддержке мертвые становились весьма полезным элементом любого сражения.

— Давайте перейдем к делу. — Император жестом указал на стену, и Атрам Седрумм, легко вскочив на ноги, откинул занавес, прикрывающий искусно выполненную карту Эммера. — Обычно я предпочитаю в первую очередь выслушать вас, господа, но сегодня мы сделаем исключение. Консул Блайт намерен сообщить нечто важное.

Генералы переглянулись, на их лицах было написано недоумение. Появление консула на этом Совете еще можно было понять, но чтобы человек, отдавший годы ловле воров, убийц и заговорщиков, считал, что способен сделать не лишенное смысла предложение боевым офицерам? Это было по меньшей мере смешно. Максимум, чего можно ожидать от тыловой крысы — даже если эта крыса высокопоставленная и ходит в числе любимчиков Императора, — это пространных рассуждений о… о… ну, к примеру, о тыловом снабжении. О состоянии дорог. А скорее всего речь пойдет о поиске шпионов или недовольных среди солдат и офицеров — чего еще ждать от консула… выявление врагов — его стезя, его дело, в котором он разбирается лучше прочих.

— Господа. — Блайт поднялся и подошел к карте, игнорируя пренебрежительные и слегка насмешливые взгляды полководцев. — Проблема ведения боевых действий против Инталии существенно осложняется тем, что Орден прекрасно знает, откуда мы нанесем первый удар. Долина Смерти расположена достаточно удобно, но слишком предсказуемо.

Его пальцы стукнули по карте в районе знаменитой долины, единственного сухопутного пути из Гурана в Инталию. Взгляды генералов сделались совершенно пустыми.

— Разумеется, удар можно нанести и с моря. Но… — Блайт сделал короткую паузу. — Но береговые крепости Сур и Лангор достаточно сильны, а флот Империи лишь незначительно превышает силы Несущих Свет, и итог морского сражения слишком непредсказуем. Еще есть возможность переправить часть армии через горы…

— Послушайте, консул, — не выдержал генерал Ульмир, — вы говорите не с полковыми шлюхами. Любой офицер может рассказать о путях в Инталию куда больше, чем вы когда-либо знали.

Его голос звучал спокойно, словно бы генерал не желал оскорбить собеседника, а просто констатировал факт. Выражать явное презрение в адрес Блайта было делом неблагоразумным — чтобы не спровоцировать вызов на дуэль или, что более характерно для особ вроде консула тайной стражи, грамотно составленное обвинение, которое вполне может закончиться тихим умерщвлением. Или показательной казнью — в зависимости от тяжести реальных или сфабрикованных улик.

Блайт проигнорировал выпад.

— Наиболее перспективным предполагается следующий план. Достаточно сильный отряд, скажем, в тысячу мечей может пересечь горы примерно вот здесь. — Его пальцы скользнули по тщательно изображенной на карте горной гряде. — И, пройдя вот этим путем, осадить Торнгарт. Если при этом остальные войска будут сдерживать силы Ордена в Долине Смерти… я имею в виду, если все или почти все полки Ордена будут скованы в районе защищающих проход крепостей, то столица Инталии может пасть.

— Тяжелая кавалерия Несущих Свет способна быстро добраться до столицы и снять осаду, — тихо заметил генерал Ви.

— Вы совершенно правы, — кивнул Блайт, и генерала просто передернуло от этой оценки, данной штатским ему, одному из высших офицеров Империи. — Но если Торнгарт не удастся взять с ходу, то пехота успеет построить укрепления, и светоносцы не смогут легко преодолеть их. Всадники хороши в поле, но когда речь идет о рвах и частоколах, даже ваша блестящая кавалерия, генерал Ви, покажет себя не с лучшей стороны.

— Пехота Ордена…

— Напоминаю, пехота Ордена будет скована в долине, — не слишком вежливо оборвал Блайт генерала Ульмира. — Итак, Ингар арХорн окажется перед достаточно сложным выбором — из двух одинаково неудобных для него вариантов. Вариант первый — срочно перебрасывать белых рыцарей к Торнгарту, тем самым ослабляя свои позиции в долине и давая шанс имперской армии уничтожить его пехоту. К тому же, как я уже сказал, пробиваясь в крепость, светоносцы, цвет инталийской армии, понесут немалые потери. Вариант второй — пытаться сдержать наши войска всеми силами… рискуя потерять столицу. Сейчас, когда в Инталии новый Святитель, занявший ложе вопреки желаниям Ордена, такое небрежение древними обязательствами арХорн позволить себе сможет. В назидание.

— Вы хотите уверить нас, консул, что арХорн не уведет кавалерию к Торнгарту? — Ульмир с сомнением покачал головой.

— Ни в коем случае, — усмехнулся Блайт. — Даже оставшийся почти без войск Торнгарт не взять за несколько дней, зато штурм припугнет Святителя, сделает его более покладистым. АрХорн попытается как можно быстрее разбить имперскую армию…

— Армия Гурана непобедима! — рыкнул генерал Седрумм, бросая верноподданнический взгляд в сторону Императора. Властитель, впрочем, никак на это не прореагировал.

Блайт пожал плечами.

— Армия Гурана может быть отброшена или даже разбита, если на то будет воля Эмнаура. И может победить… если мы сделаем для победы все, что нужно. Все, чего требуют высшие силы… и здравый смысл.

Эта фраза вызвала недовольство на лице даже у обычно равнодушного ко всему Бороха, тогда как Седрумм прямо-таки покраснел от гнева. По мнению генерала, истинный имперец обязан был свято и непоколебимо верить в мощь гуранского оружия. И даже тень сомнения в победе следовало рассматривать как государственную измену.

— Наиболее вероятным мне представляется следующее развитие событий, — продолжил консул. — АрХорн попытается навязать нам сражение на своих условиях, после чего начнет медленное отступление к Торнгарту. Сил для того, чтобы одержать полную победу, у него недостаточно.

— А крепости успешно прикроют это отступление… — язвительно вставил Ульмир. — Сколько потребуется времени, чтобы взять их? Пять дней, десять?

— Ни одного, — усмехнулся Блайт.

— Ни одного?

— Именно так. Гарнизон Северного и Южного Клыков известен. В среднем — не более трехсот воинов в каждом, из них — пять десятков кавалеристов. Достаточно для обороны, но слишком мало для серьезного сражения. Мы просто пройдем мимо… и у арХорна не останется времени на маневры. Наши войска будут следовать за инталийцами по пятам… а чтобы защитникам крепостей не было скучно, оставим им всю мертвую армию. Тех, что уцелеют после первого сражения. Все равно до Торнгарта они не дойдут, сгниют. Мертвецов и готовили для боя в долине, не так ли?

— Оставить две полностью боеспособные крепости в тылу? — Генерал Ви не мог скрыть презрения. — Это смешно.

— Они не опасны. Зато инталийские полки подойдут к Торнгарту измученными, без обозов, с большими потерями. Но самое главное — раненые не позволят им двигаться быстрее пехоты. Если горный отряд к этому времени сумеет удержаться и не сдаст укрепления городскому гарнизону, то…

— То подошедшая пехота оставит от них мокрое место.

— То рыцари Ордена и остатки их пехотинцев окажутся меж двух огней. С одной стороны — частокол и засевшие за ним стрелки, с другой — ваша кавалерия, генерал Ви, и ваша латная пехота, генерал Ульмир, включая индарских наемников. Весьма возможно, арХорн будет разбит под стенами своей же столицы… Торнгарт — в полном нашем распоряжении, господа.

Его прервал дружный смех генералов. Все трое откровенно веселились, и даже Юрай Борох слабо улыбнулся бескровными сухими губами.

— Я сказал что-то смешное? — невинно поинтересовался консул.

Генерал Ви утирал слезы. Дородное тело Атрама Седрумма мелко тряслось — Блайт с раздражением подумал, что этому уроду пора было бы подумать о своем брюхе. Скоро командующего легкой кавалерией Империи не вынесет ни один конь. Ульмир похрюкивал, бросая на остальных довольные и многозначительные взгляды. Император предупреждающе хлопнул ладонью по столу, и смех утих. Ульмир первым пришел в себя, после чего соизволил пояснить причины столь неожиданного веселья.

— Неужели, консул, вы думаете, что сумели, немного пошевелив мозгами, открыть нечто новое в великих вопросах стратегического планирования? Кажется, предложенный вами план не нов, совсем не нов. Впервые он был опробован в 970 году, при Императоре Дроге Первом. В 1252 году Святитель… э-э…

— Амлетт, — любезно подсказал Сюрт Ви.

— Благодарю. Итак, Святитель Амлетт провел похожую кампанию, однако она окончилась весьма плачевно для Инталии. Армия Ордена была разбита и отступила, а этот, как вы его назвали, горный отряд — уничтожен до последнего человека. Впоследствии от данной тактики рыцари отказались, в то время как Империя предпринимала подобный маневр еще четырежды, в 1413-м, 1726-м, 1970-м и 2381 годах от Разлома. Все они в той или иной степени завершились неудачей. Разведка Инталии, как правило, была в достаточной степени осведомлена о планах кампании, и, пока пехота Ордена сдерживала наши войска, кавалерия светоносцев перехватывала и уничтожала горные отряды, не давая им приблизиться к Торнгарту.

— Но в этот раз Империя намерена вновь повторить попытку, не так ли?

Генерал Ви бросил изумленный взгляд на Императора, затем посмотрел на консула, и в глазах его горела ненависть.

— Быть может, именно из-за таких, как ты, Блайт, самые продуманные планы рушатся. Информация о подготовке, — генерал скривился, словно от зубной боли, — горного отряда считалась тайной.

— Ничто не может быть тайной в нашем мире, — равнодушно пожал плечами консул. — То, что известно моим людям, рано или поздно станет известно либо арХорну, либо арГеммиту. Что скорее — обоим сразу. И тогда Орден просто не поведет войска в долину, оставив их в Торнгарте. А легкая кавалерия выследит и уничтожит ваш горный отряд, Ви. Думаю, очевидно, что в такой ситуации взять Торнгарт будет совершенно невозможно?

— Ваше Величество. — Генерал Ви отвесил Императору поклон. — Надо менять планы.

— Отнюдь, — перебил его Блайт. — Именно этого плана и следует придерживаться. Более того, я обеспечу, чтобы эта информация поступила к арГеммиту вовремя. И чтобы она была совершенно точна.

Генерал Ви побагровел.

— Я не ослышался, Блайт? — прошипел он. — Вы намерены сообщить Метиусу арГеммиту планы нашей военной кампании?

— Не ослышались, генерал. — Консул отвесил ему изящный, немного насмешливый поклон. Он посмотрел на Императора, дождался короткого, чуть заметного кивка и продолжил: — Видите ли, я не могу воспрепятствовать шпионам Ордена собирать сведения о ваших планах, господа. Мои люди успешно ловят инталийских агентов, но арГеммит присылает новых. А потому я спланировал операцию, в соответствии с которой Орден получит свою информацию… однако ей не поверит.

— Не поверит?

— Вот именно. Видите ли, генерал Ви, я, возможно, недостаточно хорошо знаю военную историю… — Блайт кривил душой, на самом деле он прекрасно знал о бесславно провалившихся попытках наскоком взять Торнгарт, но не мог отказать себе в удовольствии разыграть этот спектакль. — Зато я неплохо изучил арГеммита. Он весьма умный разведчик, хотя и строит из себя всего лишь личного лекаря Святителя. Он умеет критически воспринимать получаемую информацию, он доверяет своим агентам, но выводы предпочитает делать сам. И он сделает именно такие выводы, какие нужны мне. Все войска Ордена будут в Долине Смерти, а горный отряд сможет без помех добраться до Торнгарта.

Над столом повисла тишина. Генералы переглядывались, и не веря консулу, и страстно желая поверить. Получить возможность захватить Торнгарт… но — благодаря какому-то штатскому?

— План уже претворяется в жизнь. — Блайт смотрел на генералов, а потому не заметил, как по лицу Императора пробежала тень.

— Вот как? — Голос Унгарта пробил даже железное самообладание консула.

Это был самый опасный момент, и Блайт прекрасно осознавал, что далеко перешагнул пределы доверия повелителя. Разумеется, перед тем, как донести свои соображения генералитету Империи, консул изложил этот план Его Величеству — в общих чертах. Но объяснить все до конца Унгарт не позволил — он не хотел принимать участие в ожидаемом спектакле в качестве зрителя, видевшего все представление до конца. Он не пожелал услышать обо всех деталях. И тот факт, что в разговоре с ним Блайт умолчал, а вернее, не успел рассказать о том, что уже принял некоторые меры по доставке дезинформации Метиусу арГеммиту, вряд ли будет воспринят благосклонно. Император не любил сюрпризы — по крайней мере те, которые готовил не он сам.

— Стало быть, консул, вы решили, что ваши идеи будут одобрены?

— Ваше Величество всегда принимает мудрые решения.

— Лести ты можешь поучиться у моих придворных, — качнул головой Император. — У них это получается лучше. Ты можешь идти, Ангер. И вы, господа… через два дня я хочу видеть детальный план кампании. Я хочу слышать даты и цифры. И прошу запомнить — если эта война не увенчается успехом, я не желаю услышать в качестве оправдания «это мы не предусмотрели».

Консул уже подошел к двери, когда Император заговорил снова.

— Ты все поставил на карту, Ангер. Если твой план увенчается успехом… я прощу тебе многое. Если же нет… подумай над этим, консул.

Генералы вышли вслед за Блайтом — настроение вопреки ожидаемому у всех было подавленным. Только что со стороны Императора прозвучала прямая и недвусмысленная угроза. И если все пойдет не так, как планировалось, — полетят головы. Быть может, приговор приведут в исполнение люди Блайта… а возможно, его голова станет первой. Впрочем, исполнители останутся теми же. И в былые времена случалось, что консул тайной стражи отдавливал Императору любимую мозоль, и повелитель скрепя сердце принимал жесткое решение. Правда, еще никогда консул не пользовался в Империи столь значительным влиянием.

Повинуясь чуть заметному жесту Унгарта, человек, облаченный в балахон, задержался в дверях. Бесцветные глаза уставились на Властителя.

— Вы намерены что-то сказать мне? — проскрипел Юрай.

— Мне показалось, жрец, что это у тебя осталось нечто недосказанное, — парировал Унгарт, приглашая Юрая вернуться в кресло. Тот подчинился, но выглядело это так, словно, садясь за один стол с Унгартом Седьмым, он оказывал повелителю Гурана честь. С точки зрения самого Унгарта это было почти оскорблением.

С точки зрения верховного жреца Эмнаура Юрая Бороха это было именно честью. И довольно высокой. Правда, он был достаточно умен, чтобы не высказывать своего мнения вслух, и обладал достаточной силой воли, чтобы почти никогда не дать понять этого ни жестом, ни поведением. Правда, были и исключения. Так, Юрай почти никогда не титуловал своего Унгарта и, даже если использовал в обращении слово «Император», никогда не добавлял «мой». Словно показывая этим, что мирская власть — всего лишь власть человека, тогда как Великий Эмнаур есть верховный сюзерен… и между Ним, Богом, и всеми остальными стоят жрецы. Даже между Ним и Императором… а он, Юрай Борох, стоит выше всех. Его голос — голос Бога… почти. Узнать, почувствовать, расшифровать волю Бога — великое искусство. Горе тому, кто ошибется, — но еще большее горе ждет того, кто посмеет счесть себя выше жрецов, доносящих божественные повеления до простых смертных.

Борох был магом Триумвирата и, согласно принятой иерархии, являлся главой второго по мощи после Ордена Несущих Свет магического сообщества Эммера. И знал: стоит отдать приказ, сотни масок — магов, укрывших лица за блестящими серебряными, медными или латунными личинами, — встанут за его спиной. Он мог позволить себе роскошь не бояться мирских властелинов. Даже если эти властелины думали иначе. Даже если в глубине души они ненавидели верховного жреца.

— Так что ты хотел сказать, жрец? — Император опустился в кресло напротив Юрая.

Тот помолчал.

— Мне кажется, в последнее время Ангера обуяла гордыня… — наконец протянул он.

— Он приносит Трону пользу, — пожал плечами Император. — И пользу немалую. На протяжении веков…

— …Тайная стража доказала свою незаменимость, — продолжил фразу Борох. — Я знаю и ничуть не собираюсь умалять их достоинства, равно как и достоинства консула Блайта. Он… хороший слуга.

Над массивным столом снова повисла тишина. Унгарт ждал продолжения, прекрасно зная, что раз уж Юрай Борох решил что-либо обсудить, то он не остановится на одних лишь туманных фразах.

— Да, он хороший слуга, — снова заговорил жрец. — Но хороший слуга должен знать свое место. Даже тогда, когда место это — возле трона.

«Ты хочешь сказать, тварь, даже когда это место на троне? — с ненавистью подумал Император, хотя на лице его не дрогнул ни один мускул. Он выглядел все таким же внимательным, немного усталым. — Если Эмнаур позволит, когда-нибудь я сверну тебе шею. Но не сейчас, сейчас ты мне нужен, старик. Мое время придет позже… и тогда я припомню тебе каждый взгляд, каждое лишнее слово».

— Ангера обуяла гордыня, — продолжал тем временем жрец. — Очень плохо, когда слуга пылает гордыней, но еще хуже… много хуже, когда это греховное чувство заставляет его считать себя выше своего сюзерена.

— У тебя есть предложения, жрец?

Вероятно, он все же не сумел в полной мере совладать со своим голосом, поскольку Юрай тут же заявил:

— Нет, Император. Не мое дело давать советы в мирских делах.

— Это верно… — Унгарт снова взял себя в руки. — Я просил бы помнить об этом.

— Да, Император.

— Можешь продолжать, — позволил Унгарт, откидываясь на спинку кресла. Он одержал маленькую, но от этого не менее приятную победу.

Многие века Империя и Триумвират шли рука об руку. Если в Инталии Орден и власть Святителя дополняли друг друга, хотя и разделив формально сферы влияния, то в Гуране дело обстояло несколько иначе. Император и верховный жрец всегда были и союзниками, и врагами одновременно. За Святителем не стояла сколько-нибудь значительная сила, но его власть держалась на традициях более чем двухтысячелетней давности. А за Орденом Несущих Свет — их честь, их обязательства, что ни разу не были нарушены явно. Здесь же и у Императора, и у лидера Триумвирата хватало опытных бойцов — и стоило лишь этим двоим не найти общего языка… в прошлом такое случалось, и Гуран умывался кровью. Инталия, как правило, не упускала удобного момента, и светоносцы тут же наносили удар.

Со временем был найден некий компромисс. Император не вмешивался в вопросы религии, оставляя за собой право посещения лишь одного-единственного храма Эмнаура, своего собственного, размещенного во дворце. Триумвират, в свою очередь, не совал нос в дела мирские — кроме условия присутствия верховного жреца при принятии важных решений, условия, выторгованного Триумвиратом по окончании последней, самой кровопролитной войны, произошедшей немногим менее тысячи лет назад.

Тогда Император вынужден был пойти на уступки, армии Ордена приближались к Брону, и над столицей всерьез нависла угроза захвата. К этому моменту Император заставил Триумвират пасть на колени… но он понимал, что отстоять свой город одной лишь силой клинков не сумеет. Ночное Братство, как обычно, заняло выжидательную позицию, готовясь поддержать победителя… даже если этим победителем станут Несущие Свет. Признание Братством главенствующей роли Триумвирата произошло много позже…

Алеман Четвертый понимал, что без магической поддержки его войска не устоят перед рыцарями, и предложил тогдашнему верховному жрецу почетный мир. И заодно оговорил ряд условий, согласно которым этот мир должен был продолжаться вечно. Условия были приняты все — отказ означал гибель не только для людей Триумвирата, но и для их главы. Алеман был не в том настроении, чтобы смириться с непокорностью. Жрец лишь попросил — именно попросил, хотя еще месяцем раньше имел право требовать, — чтобы ему разрешили присутствовать при принятии судьбоносных решений и изредка высказывать свое мнение. Наедине. Только для ушей Императора. Император принял просьбу побежденного, маги Триумвирата — те, что уцелели, — вышли на стены, к ним, ощутив прилив вечно недостающей уверенности, присоединилось Ночное Братство — и светоносцы отступили.

Немало было в последующие века Императоров, желавших изменить соотношение сил. Немало было верховных жрецов, неудовлетворенных статусом всего лишь посредника между смертными и Эмнауром. Немало находилось Старших Братьев, огорченных третьими ролями. Но никто не рисковал принять меры к изменению равновесия.

Унгарт тоже считал, что время еще не пришло. Но в отличие от своих предшественников он надеялся, что оно скоро придет. Пока же он будет хранить мир между тремя силами Гурана.

— Можешь продолжать, — повторил Унгарт. — И оставь этот тон. Он более уместен на проповеди, но не здесь.

— План, предложенный Блайтом, неплох. — Старик старался не встречаться взглядом с повелителем. — Но он строится исключительно на предположениях. И на том, что ему известно о Метиусе арГеммите.

— Тебе известно больше?

Старик чуть заметно качнул головой.

— Не думаю. АрГеммит открыт, публичен. Вокруг него много людей, много глаз — и кое-какие из них принадлежат нам. Я получаю груды донесений… может, не столь большие, как те, что приходят в тайную стражу, но в данном случае количество не имеет значения. Блайт знает не больше, чем я. А я — не больше, чем вы, Император. Или чем Старший Брат. Они тоже имеют своих людей в окружении Вершителей. И все, что мы знаем — я имею в виду все, что мы знаем по-настоящему ценного, — может уместиться на одном листе пергамента. На весьма небольшом листе.

— Он умен.

— Да, он умен. Хотя и выглядит довольно предсказуемым.

— Это плохо для Вершителя, — хмыкнул Император.

— Да, если это истина. Но я же сказал — «выглядит» предсказуемым. Иногда мне кажется, что арГеммит делает это намеренно.

— А знаменитый арХорн?

— О, этот человек прям, как его меч. Выдающийся маг, отменный военачальник. Если он будет планировать сражение, то грамотно использует все свои преимущества и постарается свести к минимуму преимущества противника. Он не сделает ошибок.

— Ты говоришь о враге, — нахмурился Унгарт.

— Врага надо уважать…

— Разумеется, — не стал спорить Император, — арХорн достоин уважения. Но этот уважаемый полководец встретит нашу армию в долине. Я бы хотел услышать нечто большее, чем хвалебную оду в его честь.

— Император хочет услышать правду или утешительную ложь? — Вопрос был риторическим, и Борох продолжил, не дожидаясь ответа. — АрХорн и в самом деле блестящий полководец, к тому же он привык сам решать, куда и в какой момент направить войска. План нашего консула и в самом деле неплох, но в нем имеется слабое место. Он не учел возможность того, что арХорн оставит в столице достаточно сильный гарнизон.

— Это ослабило бы силы Ордена в долине.

— Так ли? Три сотни бойцов в открытом поле не сыграют особой роли, тогда как те же три сотни, укрывшись за городскими стенами, смогут перемолоть не только жалкую тысячу пехотинцев без тяжелой брони…

— Пусть будет три тысячи, — быстро сказал Император.

Он понимал, что это — предел. По горным тропам не провести большую армию. Минимум амуниции… минимум припасов… только относительно легкие доспехи. Без лошадей, без осадных орудий. Пусть Торнгарт и не абсолютно неприступен, но этому жалкому отряду понадобится вся быстрота, дабы свершить задуманное. Быстрота и немалая толика удачи.

— Пусть три… пусть даже в состав этих трех тысяч войдет немало магов. АрХорн вполне может сделать основную ставку на крепость стен Торнгарта и сосредоточить все усилия на том, чтобы не пропустить наши войска через долину.

Император покачал головой.

— Я не верю… ведь там, в Обители, будет новый Святитель. Орден клялся защищать Святителя — неужели рыцари нарушат свои обещания, подставив его под удар?

Борох криво усмехнулся.

— Увы… древние договоры имеют много нюансов. Рыцари клялись защищать власть Святителя… а власть и человек, ею пользующийся, — это не одно и то же.

Унгарт нахмурился. В этих словах ему послышался намек, пальцы сжались, словно желая ощутить надежную рукоять кинжала. Да, если подумать, договор с Триумвиратом тоже не касался конкретного Императора, он говорил о символе… но не о человеке. Означает ли это, что Триумвират тоже изучает возможность внести новый смысл в старые соглашения? Что ж, к этому следует быть готовым.

— Лучше считать, что это может произойти. — Борох, преувеличенно внимательно разглядывавший свои худые, узловатые пальцы, словно бы и не заметил тени на лице Властителя. — Если мы хотим победить, необходимо заставить арХорна выдвинуть армию к долине… и разбить его там. Любой ценой.

— У нас будет больше войск… — Слова прозвучали неубедительно.

— Больше… Клин орденской кавалерии быстро уравняет силы. Мертвых хорошо использовать в бою с пехотой, еще лучше — при штурме крепостей. Но против латной конницы они будут почти бесполезны.

Император вздохнул.

— Я не совсем понимаю тебя, жрец. План Блайта может осуществиться? Я хочу получить ответ.

— Может, — кивнул Борох. — И, вероятно, осуществится… в той или иной мере. Но я рекомендовал бы готовиться к неожиданностям. Как показывает практика, ничто не проходит так, как запланировано.

— Мне надоели намеки… — Император привстал, с силой стукнул по столу кулаком, рявкнул: — Мне наскучили твои рассуждения! Можешь сказать что-нибудь по-настоящему полезное, жрец? Если нет…

— Хорошо… — Борох отвел глаза в сторону. — Я считаю, что идею Блайта следует поддержать. И сделать так, чтобы арХорн пребывал в абсолютной уверенности, что если он не встретит наши полки в долине, то вся южная часть Инталии превратится в пепелище. Будет вырезано все живое, колодцы будут завалены трупами, будет сожжено все, что может гореть. Думаю, организовать подобного рода директивы несложно… а уж о том, чтобы они достигли нужных ушей, беспокоиться не стоит. Шпионы Ордена не зря получают свое золото.

Некоторое время оба молчали. Слова Бороха не нравились Императору — он понимал, что такой подход нарушает веками устоявшиеся правила ведения войн. Солдаты воюют с солдатами, и если где-то горят деревни… это неизбежные и печальные издержки, но никак не следствие прямого приказа. Дело смердов — работать на благо победителя, и нет мудрости в том, чтобы своими руками резать дойную корову.

Когда арХорн узнает о таких директивах… а он узнает, это лишь вопрос времени, то полки Инталии перекроют долину, даже если это будет означать риск потери столицы. Юрай, будь он проклят, прав. АрХорн поступит именно так, как требуется Империи…

Император мрачно посмотрел на жреца.

— Орденцы будут драться отчаянно… но ты ведь это понимаешь и так, верно? Значит, имеешь в запасе кое-что еще?

Борох неторопливо крутил тонкое кольцо на худом, узловатом пальце, словно бы ожидая, когда Император повторит вопрос. Унгарт ощущал, как поднимается в душе волна злобы: такое поведение уже перешагивало грань допустимого. Когда Властитель задает вопрос, на него следует отвечать. Немедленно.

В тот самый момент, когда бешенство уже готово было прорваться наружу, жрец заговорил снова:

— Инталия должна быть разбита. Я считаю, нам необходимо призвать демона. Быть может, даже не одного.

Император застыл на мгновение, затем медленно опустился обратно в кресло. В комнате на несколько долгих, томительно долгих минут повисла тишина.

— Я слышал, — почти шепотом произнес Унгарт, — что за использование заклинания вызова демона предусмотрена казнь. Независимо от ранга заклинателя. А также должны быть казнены все, кто в той или иной мере укрывает преступника. И, кажется, это соглашение подписано всеми, даже Братством. Там есть и ваша подпись, не так ли?

Разумеется, Император был прав. Заклинание «призыв», дозволяющее демону из мира Эмнаура явиться в мир живых, требовало жертвы. Не капель крови или жизненной силы мага, как остальные заклинания школы крови, но истинной жертвы. Кровавого заклания по меньшей мере трех десятков человек. Лучше — воинов в расцвете сил или детей. Это заклинание было запрещено всеми — и, когда находился все же маг, открывающий врата демону, на отступника объявлялась охота. И спасения не было… Несущие Свет, Алый Путь, Триумвират, Ночное Братство — все в равной мере стремились уничтожить подонка… ибо считалось, что вложенная в призыв сила может разрушить мир целиком, смешать его с хаосом царства Эмнаура. Никто не хотел такой судьбы — даже своим врагам. Поговаривали, что и Разлом произошел по причине, сходной с приходом демона, — хотя считалось также, что во времена Разлома магия крови была еще не известна.

За весь период после Разлома этих тварей в мир призывали всего четырежды. И каждый раз разрушения, причиненные демоном, были весьма впечатляющи. Страстью этих исчадий зла было уничтожение жизни — и не важно, были ли перед ним ощетинившиеся клинками солдаты, беспомощные женщины или малые дети. Не важно, были ли это «свои», или «чужие». Демон являлся в мир, дабы убивать. Он был смертен — но чудовищно силен, невероятно живуч и неизменно злобен.

Пергамент, на котором был записан договор о наказании за использование призыва, всегда нес на себе много подписей. Старшего Брата и верховного жреца Триумвирата. Святителя и всех Вершителей Ордена Несущих Свет. Императора и ректора Альянса Алого Пути. Время от времени на пергамент добавлялись новые подписи, время от времени его меняли из-за ветхости. Но закон соблюдался незыблемо.

— Да… — прошелестел голос Бороха. Он по-прежнему смотрел в сторону. — Да, наказание неизбежно. Но можно сделать так, что среди Триумвирата найдутся маги, готовые принести себя в жертву. Ради победы.

В помещении было темно. Крошечный язычок огня над масляной лампадой даже не пытался изображать источник света. Тьма, казалось, была густой и жирной, и даже солнечный луч, вероятно, не сумел бы заставить тени заплясать на стенах кельи.

Человек, находившийся здесь, никогда не видел каменных стен, не скользил взглядом по пятнам мха, затягивающим древние камни. Он приходил сюда не для того, чтобы глазеть по сторонам. Большинство тех, кому доводилось войти во тьму этой кельи — как и двух десятков ей подобных, — нуждались лишь в тишине, мягкой, обволакивающей тьме и крошечном огоньке лампады.

Огонек дрогнул, случайно поймав дыхание, и мужчина поспешно опустил голову. Он не боялся, что лампада погаснет и тьма захватит все без остатка. Он любил тьму — и потому, что того требовала его душа, и потому, что на этом настаивали учителя.

Если бы сейчас лампада вспыхнула ярко-ярко, она бы осветила молодого мужчину — лет тридцати, не более. Могучее телосложение скорее соответствовало воину, несколько шрамов свидетельствовали о том, что его жизнь временами была довольно бурной. Но знаток прежде всего бросил бы взгляд на руки мужчины — и с уверенностью заявил бы, что перед ним кто угодно, но только не бывалый рубака. Ладони были мягкими, чистыми, и если и несли на себе мозоли, то разве что от пера, а никак не от оружия.

Одет он был так же, как и многие его соратники, — простые холщовые штаны, расстегнутая кожаная безрукавка, оставляющая открытой могучую грудь. Простая, но достаточно прочная и в меру удобная обувь. Его можно было бы принять за серва или даже раба — в Гуране, как и в других государствах (кроме Кинтары, но у южан свои, особые порядки, ими никому не навязываемые), рабство не запрещалось, но и популярностью не пользовалось. А потому невольники в иных домах имелись. По сравнению с Кинтарой, где раб был не просто вещью, а мусором у ног свободного, в Гуране к ним относились скорее как к слугам, связанным пожизненными обязательствами. И наказание за убийство раба было таким же, как и за убийство свободного человека. Если только речь не шла о побеге… но там — не убийство, там — казнь. Это же совсем иное дело.

Только в это место не пускали рабов. И сервов тоже. И заезжих купцов, императорских воинов. Даже прекрасных дам, чья красота освещала слишком мрачный дворец. Сюда не было хода никому чужому. Каменная дверь открывалась только посвященным… и горе тому, кто посмел бы нарушить этот порядок.

Небольшая комната, вырубленная в недрах скалы, тяжелая каменная дверь, лампада… черная статуэтка на невысоком постаменте. В каждой из подобных келий фигурки были разными, одни походили на людей, другие изображали животных. Где-то на постаменте стоял просто кусок черного камня, а одна из скульптур и вовсе была ни на что не похожей — руки мастера придали материалу странные изгибы, и трудно было понять, что именно он пытался изобразить. Но это было и не важно…

Чтобы разглядеть фигурку, мало было просто вглядеться — следовало встать на колени. Надо было скользить взглядом по блестящему черному материалу, что казался немного прозрачным, — огонек лампады словно поглощался статуэткой и вновь загорался — уже другим, тревожным, неспокойным светом.

Мужчина большую часть времени смотрел себе под ноги. Когда-то в прошлом колени быстро начинали мучительно болеть, но теперь он привык, и холодный каменный пол уже не приносил страданий. Он просто стоял на коленях, время от времени поднимая взгляд на статуэтку, словно пытаясь понять, что хотел сказать давно ушедший в небытие мастер, изготовивший эту одну из двадцати черную скульптуру.

Хотя ответ был прост. Из этого черного камня можно было сделать лишь одно.

— Тьма, ты несешь покой, а Свет несет хлопоты. Тьма, ты даришь прохладу, а Свет дарит жару. Тьма, в тебе есть укрытие, а Свет все выставляет напоказ…

Никто и никогда не говорил этому человеку, с какими словами надо обращаться к Богу. Слова не имеют значения — только те чувства, которые живут в сердце. Поэтому он не слишком задумывался, что следует говорить… можно жаловаться на свою судьбу или обещать свершить подвиги во славу Эмнаура, можно рассказывать о себе или о тех местах, что довелось увидеть, можно пересказывать сплетни или просто молчать. Все годится.

— Прошу тебя, Эмнаур, даруй мне мудрость понять твою волю…

Да, можно было и просить. О благах, о мудрости, о совете, о мести. Или о чем-нибудь еще. Эмнаур сам решал, к чьим мольбам снизойти, — Алкет Гард слышал истории о тех, кому Эмнаур ответил. Он даже знал одного. Все знали, что много лет назад Юрай Борох услышал Голос. Что именно услышал Юрай, так и осталось тайной, ибо поделиться божественным откровением служитель Триумвирата может лишь с одним человеком — верховным жрецом. Лишь он, верховный жрец, имеет право объяснить служителю смысл божественных слов. Поговаривали также, что иногда находились желающие обмануть жреца, придумать божественные слова — в надежде занять более высокий пост в Триумвирате, приобрести влияние или (находились и такие) богатство. Как отличал жрец истинное откровение от грязной лжи, не знал никто, — но отличал. И лжеца ожидала Казнь Эмнаура — смерть во тьме от голода и жажды. Смерть, пришедшая среди молитв о прощении — или среди проклятий и поношений, обращенных к Богу. Ведь Эмнауру важны не слова, важно лишь устремление души. Бывало, что он прощал… редко, очень редко.

Сколько смертей видела эта темная келья?

— Скоро будет война, великий Эмнаур. Я хочу… — Алкет замялся, подбирая слова. — Я хочу принести пользу.

Это были правильные слова. К чему мечтать о славе — все равны перед Эмнауром. К чему мечтать о золоте — Триумвират дарит своим служителям достаточно, чтобы не страдать от холода, не мокнуть под дождем, не терзаться муками голода или жажды. Можно мечтать о любви, хотя это чувство считалось недостойным истинно верующего, — а удовольствия плоти были доступны, и не нашлось бы женщины в тавернах, борделях или домах сервов, что отказалась бы разделить ложе с одним из безликих. Что же касается женщин, занимавших более высокое положение, — часто и они не желали оскорбить отказом человека в маске. А если все же не могли подарить ему час или два страсти, то находили убедительные слова. Настаивать было не принято…

Настоящий служитель Триумвирата живет лишь для того, чтобы приносить пользу.

— Я хороший маг, великий Эмнаур. — Алкет знал, что говорит правду, а потому и не считал себя впавшим в грех гордыни. — Я хороший маг, и место мое — на поле боя. Рыцари Ордена — сильные противники, и я прошу тебя, позволь моему искусству хоть на миг приблизить победу Империи.

Не было необходимости возносить мольбу Эмнауру именно здесь, в келье, что была создана вскоре после Разлома. Или даже раньше… тысячелетия истории стерли воспоминания о неведомых строителях, что вырубали коридоры в толще скал, о мастере, что создавал статуи из обломков, упавших с неба. Некоторые искренне верили, что это куски плоти самого Эмнаура, павшего в битве с проклятым Эмиалом, дабы потом возродиться в душах и сердцах своих верных приверженцев. Считалось, что обращаться к Богу можно было отовсюду, но Алкет упрямо приходил сюда, опускался коленями на холодный каменный пол и шептал слова, слышимые только ему и Богу.

— Я много лет учился, и теперь я готов…

— Да…

Алкет вздрогнул. Звук раздался словно бы в его голове — и в то же время возникало ощущение, что тихий голос исходит сразу со всех сторон — от статуи, светящейся колдовским пламенем, от лампады, от замшелых стен.

— Ты… ты ответил мне? — Он все еще не верил.

— Да… — прозвучало снова. — Я отвечаю тебе, Алкет Гард, служитель второго круга…

— Что я должен сделать, Великий? — Он уже почти кричал, зная, что это бессмысленно. — Укажи мне путь!

— Иди к верховному жрецу… — шелестел голос, наполняя Алкета ликованием. — Иди… скажи… алый свиток…

— Сказать про алый свиток? — Он отчаянно боялся неправильно понять откровение, неверно истолковать божественные слова.

— Ты… достоин алого свитка… — шептали стены, — это честь… это ноша… это кара… Прими, что уготовано, Алкет Гард, служитель второго круга…

— Что в этом свитке?

Но голос молчал. Вероятно, все, что следовало, уже было сказано и услышано. Алкет склонил голову, коснувшись горячим лбом ледяного пола. Его губы дрожали, сердце колотилось, словно желая покинуть грудь, ладони вспотели, могучее тело била мелкая дрожь. Прошло не менее получаса, прежде чем он более или менее успокоился. Алкет снял с пояса маску — чеканную личину из бронзы, инкрустированную мелкой серебряной насечкой, — знак второго круга. Надел, закрепив на затылке широким кожаным ремнем. Блеснули в свете лампады глаза, смотрящие сквозь прорези маски. Только высшим иерархам Триумвирата дозволялось появляться на людях без личины, остальные скрывали свои лица от всех, кроме других служителей. Особо ревностные снимали маску лишь оказавшись в одиночестве.

Он поднялся, подошел к тяжелой каменной двери, навалился плечом — заскрипели старые петли, медленно повернулась плита, открывая темный проем. Дернулось и заплясало пламя лампады, почуяв приток воздуха. Алкет стремительно шагал по коридору — он проходил здесь столько раз, что знал каждый камень, каждую трещинку в полу и не нуждался в свете — хотя здесь уже можно было использовать факел или лампу. Но Алкету всегда казалось, что свет в этих тоннелях — святотатство. Здесь царство ночи, царство Эмнаура.

Наконец впереди забрезжило светлое пятно выхода. Алкет легко взбежал по истертым каменным ступеням, вихрем промчался по коридорам. Кто-то приветствовал его, он даже отвечал — но ни на мгновение не задерживал шаг.

Кабинет верховного жреца находился на самом верху Святилища, построенного на скале неподалеку от Брона. Сама скала была изрыта тоннелями, там же, в самой глубине, располагались и древние кельи Эмнаура, молиться в которых разрешалось лишь служителям второго круга и выше. На следующем ярусе — уже на поверхности — жили послушники, которым отводилась роль прислуги. Некоторым из них, доказавшим свою полезность Триумвирату, дозволялось стать служителями четвертого круга и переселиться выше. Еще несколько ярусов, затем узкая винтовая лестница — и массивная дверь в помещения, отведенные верховному жрецу. Войти сюда доводилось немногим.

Алкет поднял руку, прикоснулся к тяжелому бронзовому кольцу и ударил им по двери — раздался густой звон, мгновенно заполнивший все вокруг.

Дверь открылась. На пороге стоял человек в черном балахоне. Он не имел права носить маску безликого, но его положение в иерархии Триумвирата было высоким — выше, чем у любого служителя четвертого круга. И даже служителям второго круга следовало обращаться к личному слуге верховного жреца с должным почтением. Как правило, эта должность была пожизненной — если только слуга не совершал ошибки и не вызывал гнева верховного. В этом случае его ждало наказание — сообразно провинности. Освободить от этих обязанностей могла только смерть, поскольку слуга, имеющий глаза и уши, часто видел и слышал такое, чего не положено знать простым смертным. Юрай Борох отличался мягким характером и редко отправлял своих слуг на плаху, а потому этот человек уже достиг среднего возраста, сделав первый шаг к старости. В короткой густой бороде серебрилась седина, у глаз собрались пучки морщин.

Мужчина коротко, с достоинством кивнул:

— Приветствую тебя, служитель второго круга.

О том, что Алкету совершенно нечего было делать в покоях верховного жреца, он говорить не стал, прекрасно понимая, что лишь нечто очень важное могло заставить служителя нарушить запреты.

— Я должен срочно видеть верховного жреца.

Слуга шевельнул было бровью, намереваясь изобразить ироничное удивление, но передумал. В конце концов, каждый является хозяином своей судьбы — в той мере, в которой это разрешено Эмнауром. И если человек не желает ждать вечера, когда Борох, как заведено, спустится в общий зал, расположенный в первом ярусе, дабы выслушать жалобы и просьбы, — это его проблемы.

— Я сообщу ему о твоем желании.

Он медленно повернулся и скрылся за дверью, плотно прикрыв ее за собой.

Ждать пришлось недолго — Алкет даже не успел толком осмотреться, как дверь снова распахнулась. На пороге появился Юрай Борох собственной персоной. Его лицо нельзя было назвать довольным — вероятно, нежданный визит отвлек его от каких-то важных дел. Он медленно оглядел гостя, затем шевельнул пальцем. Алкет понял беззвучный приказ совершенно верно и тут же торопливо снял маску.

— Гард… я помню тебя, сын мой. Что привело служителя второго круга в мои покои?

Алкет замялся… в памяти тут же всплыли все слухи, что гуляли насчет служителей, чьим словам о Голосе Эмнаура верховный жрец не поверил. Может, и ему все почудилось? Может, сейчас Борох выслушает его слова, нахмурится… и отправит его в одну из келий — навсегда, пока не придет смерть. Вдруг мелькнула паническая мысль — промолчать. Придумать что-нибудь, принять наказание за причиненное беспокойство, сохранить тайну для себя. Ведь этой беседе не было свидетелей… никто не узнает… Но прошло всего мгновение, и он устыдился своих страхов. Свершилось чудо — и верховный жрец обязан был услышать об этом.

— Я слышал… Голос Эмнаура! — выдохнул Алкет.

— Вот как? — Борох задумчиво погладил подбородок. — Что ж, это действительно важная новость. Пойдем, ты расскажешь мне подробнее.

Он провел Алкета в следующее помещение, опустился в глубокое мягкое кресло, жестом предложил гостю занять невысокий табурет.

— Я был…

— Подожди, — прервал его Борох. — Я буду задавать вопросы. И пусть твои слова будут правдивы. Итак, где ты услышал Голос?

— В келье, в подземелье, отец мой.