Исправленному верить (сборник) Перумов Ник

Глава 3

Санкт-Петербург. 13 февраля – 5 марта 20** года

Решение просить помощи у соседа далось Шульцову непросто, Олег Евгеньевич не любил ни одалживаться, ни объясняться, но другого выхода не оставалось. Махнуть рукой на Геннадия и Наташу они с Олькой не могли, а официальный путь был один – к психиатру. Неофициальный мог привести туда же, но историк все же решился и отправился на четвертый этаж. Пешком, чтобы еще раз собраться с мыслями, как всегда собирался перед публичными выступлениями, только прочитать лекцию хоть бы и на латыни было проще, чем рассказывать вменяемому человеку, который гуляет с собакой и болеет за «Зенит», об откровенной чертовщине. Или все-таки о преступлениях? Олег Евгеньевич аккуратно надавил на звонок, раздался басовитый лай. Сосед держал боксера, его бы Наташа не испугалась.

– Кто там? – спросил сосед и закашлялся.

– Шульцов со второго этажа. Аркадий Филиппович, я просил бы уделить мне минут сорок…

Времена, когда соседи были больше чем родственниками, если только не становились хуже, чем врагами, миновали, и у полковника Шульцов был впервые, он и фамилию-то соседа не знал.

– Заходите. Джаба, место! – Роскошью прихожая не блистала, но и разрухи в ней не наблюдалось. – Если у вас что-то серьезное, идемте на кухню.

– Серьезное, но поверить в это трудно. Сперва я должен рассказать о своем приработке и о том, как туда попал.

Это место казалось скользким, но объяснений не потребовалось. Поганая реклама мимо балующегося телевизором полковника не прошла, понял он и причину.

– Не вы первый. – Аркадий Филиппович распахнул усыпанный веселенькими магнитиками холодильник и под песьи вздохи принялся изымать грибочки, селедку, соленые огурцы и то, без чего вся эта гастрономия теряла половину смысла. – Нашего брата тоже куда только не заносит. Кто в депутатнике, кто у братков, кто в частном сыске или в охране… Понять можно, пусть кое-кого и отправить на цугундер, но понять. Кроме тех, кто погоны марает… Вы свои поганить не захотели. «Зубровку» пьете? Тоталитарную, от Батьки? Есть еще виски…

– Под такое? – Шульцов указал глазами на славянский стол. – Виски здесь неуместен, но если я выпью, вы решите, что у меня белая горячка.

– Вряд ли. – Хозяин засунул в микроволновку половину пирога и расставил рюмки. – Белогорячего я определю, не беспокойтесь. Давайте за встречу, и выкладывайте.

К этому Шульцов был готов.

– Во второй половине января, – начал он, – к нам пришел молодой человек, мало похожий на наших обычных клиентов…

Историк рассказывал, экс-милиционер слушал спокойно, не перебивая, только следил за рюмками и еще напомнил про третий тост.

– Нам… – с собачонками и грибочками Шульцов покончил одновременно, – мне и моей коллеге, она врач, но тоже вынуждена работать в центре, это не нравится, но что делать, мы не представляем. Какой-то «Белый конь»…

– Конь?

– Роман Агаты Кристи. Отравители по найму прикрывали свои дела якобы магией…

– Прочту как-нибудь. – Полковник забарабанил пальцами по столу. – Как и когда Геннадий познакомился с Натальей?

– Через сослуживицу. Девушки познакомились во время тура по Италии прошлой весной.

– Кто состоятельней, муж или жена?

– Сопоставимо. Квартиру они пока снимают.

– Родственников видели?

– Семью Натальи, кроме отца, он был на службе. Мать Геннадия видела только Ольга.

– Начнем с ваших впечатлений.

– Угрожала свекровь…

– Я помню. Рассказывайте.

– Обычная семья, кроме Натальи еще одна дочь, на четыре года старше. Замужем, есть ребенок. Живут с родителями.

– Вы видели собаку?

– Довольно бестолковый пес. С Джабой не сравнить.

– Как собака реагирует на Наталью?

– На мой взгляд, нормально, но я не собачник. Лижется, смотрит в глаза, кладет морду на колени…

– А чужие собаки? Надо проверить.

– Ольга проверяла. Наталья про нас всего пока не знает, она просто показывала Ольге Гатчину. Как коллеге Геннадия…

– И что?

– Ничего. Собаки не лаяли, Наталья не боялась, но уже в городе они нарвались на старуху с собачонкой. Обычная перекормленная дворняжка, совершенно незлобная, но Наталья пришла в ужас. Она не притворялась, моя коллега утверждает это как врач, рефлексы не подделаешь.

– Что собой представляет свекровь?

– Неприятная дама шестидесяти двух лет. Профессор, до сих пор преподает, довольно состоятельна, следит за собой.

– Замужем? Вдова? Разведена? Или?..

– Вдова. Муж умер, когда Геннадию было шесть.

– Как и кто устроил встречу?

– Я нашел общих знакомых и подстроил «горящий» билет в Мариинку. На «Силу судьбы»… Вы знаете сюжет?

– Не любитель, но название говорящее. Хороший повод поднять интересующую нас тему.

– Ольга так и сделала. Она уверена, что свекровь ни к каким колдунам не обращалась и вообще полагает современных оккультистов шарлатанами и подонками.

– А не современных?

– Тем более. Она вызывающе религиозна. Католичка.

– О Геннадии и его подругах разговор заходил?

– Нет, но она упомянула о том, что ее враги рано или поздно получают по заслугам от небесной канцелярии… Ольга считает, что свекровь вменяема, умна и вполне способна на преступление.

– То есть, – суховато уточнил Аркадий Филиппович, – вы с вашей приятельницей пришли к выводу, что эта дама каким-то образом убила двух будущих невесток и готовит третье убийство, а намеки на судьбу и бога обеспечивают ей алиби, так как убийцам положено скрытничать?

– Ничего лучшего мы не придумали. Если б удалось объяснить мосек, я был бы почти уверен. Понимаете… Мы не можем отмахнуться от этого дела и не знаем, что предпринять.

Полковник усмехнулся и взялся за «Зубровку».

– Сейчас вы приметесь мне намекать, что неплохо бы проверить гражданку…

– Саврасову.

– «Грачи прилетели…» – Сосед поднял рюмку. – За грачей! Пусть летят… Стариной я тряхну, куда денешься, только вряд ли что-то отыщется. А ребятам этим до весны лучше или сдаться, или уехать.

– Вы думаете, дело плохо?

– Так и вы думаете… Они крещеные?

– Наталья – да, но и только. Священника, которому можно все рассказать, у нее нет… Геннадий не крещен и не верит… не верил до этих собачонок. Когда крестилась мать, ему было за двадцать, и он заупрямился.

– Да уж… – Хозяин задумчиво проинспектировал стол. В наличии были кусок пирога, масло и одинокий огурец. – Не будем складывать все яйца в одну корзину. Я займусь матерью, Геннадий пусть найдет какую-нибудь бабку, именно бабку и желательно из села… А Наталье… Вы-то сами верующий?

– Я консультант. – Олег Евгеньевич поднес к глазам бутылку с симпатичным усатым дядькой на этикетке и желтоватым стеблем внутри. Трава, по логике вещей, была той самой зубровкой, дядька официально именовался «Бульбашом», а предприятие-изготовитель – «Дионисом». Это было смешно. Было бы, не рвись античное божество из диссертации в жизнь. Сорванная защита, Колоколька, ресторанные мозаики, теперь вот настойка…

– Если водка легко пьется неохлажденной, значит, с ней не жульничают, – по-своему истолковал интерес гостя полковник. – У сябров с этим порядок… Как вам, кстати?

– Отлично, – заверил Олег Евгеньевич, с трудом сдержав нелепейшее желание уподобиться Ольге и плеснуть из рюмки на пол. – Хвала Дионису!..

– Молодцы, марку держат, – откликнулся хороший, вменяемый человек без вывертов. – Не было бы этой, пришлось бы с «Лошадью» знаться. Белой.

На сей раз Шульцова потянуло перекреститься.

– Вот так, панна Александра. – Брячеслав Виленович вложил в Сашину руку флэшку цвета зеленого лука. – Ваш покорный слуга вручает вам ключ, но не несет никакой ответственности за то, что он отпирает.

– Как? – Саша, не зная, что делать дальше, взяла странный подарок за шнурок. Стихи были грустными и понятными, если б их еще читал кто-нибудь другой. – Зачем?

– Так «как» или «зачем»? Вы всегда столь задумчивы, но красивым женщинам идут задумчивость и молчаливость, они превращаются в блоковских незнакомок… – Из-за спины Гумно-Живицкого появился букет с белой кудреватой ленточкой. – И все же, бесценная панна, улыбнитесь. Прошу вас!

Девушка обреченно осклабилась, узнала, что у нее изумительная улыбка, и сбежала втыкать цветы в образовавшийся из их собратьев веник.

– Я вам помогу. – Брячеслав Виленович без спросу подхватил вазу и потащил в ванную, где бесстыдно сушились лифчики. Остановить ясновельможного девушка не успела.

То, что коллега Олега Евгеньевича за ней ухаживает, первой осознала бабуня, не замедлившая сообщить о своем открытии. Потрясенная Саша сделала то, на что в обычном своем состоянии не решилась бы никогда, – позвонила в «Челн Ра» Ольге Глебовне. Та выслушала, велела послать чучело в Таиланд, сдать анализ крови и прийти на прием, но именно этого девушка сейчас сделать не могла – с бронхитом по морозу не побегаешь.

В конце января на семейство Колпаковых обрушился вирус, уложивший все три поколения в постель. Пришлось звонить Пашечке, просить купить продуктов и лекарств, балбес купил не всё, явился не в семь вечера, как обещал, а в одиннадцать и, не разуваясь, протопал на кухню, где, к несчастью, мама заваривала календулу.

Пашечкин визит продолжался минут пять, не больше; претензии к невоспитанному, непунктуальному, неопрятному, хамоватому молодому человеку растянулись на недели. Для мамы кольцо с когтем, серьга и сапоги на каблуках означали умственную неполноценность, бабушка шла дальше и подозревала криминал.

Запертая в квартире болезнью и призраком криминально-наркотического Пашечки, Саша лезла на стену, и тут зазвонил домофон. Мама, велев дочери лечь, с решительным лицом отправилась на переговоры, но ее опасения не оправдались. Это был Гумно-Живицкий с цветами, тортом и дурацкой, с точки зрения Саши, галантностью. Мама с бабуней тем не менее были покорены, и Брячеслав Виленович стал приходить каждый вечер.

– Сашуня, – проворковало из маминой комнаты, в торжественных случаях становящейся гостиной, – веди Брячеслава Виленовича пить чай.

– Одну минуту! – Гость покинул ванну и устремился в прихожую к своему портфелю. – Мой скромный вклад в трапезу. Подлинный «Норд».

Саша торопливо прикрыла бельишко махровой простыней, вспомнила, что в прошлый раз ей досталось за блестящий нос, и провела по нему пуховкой.

– Сашуня, ну где же ты?! Пан Брячеслав принес буше.

Значит, сегодня буше… Будь Колпаковы склонны к полноте и диабету, панские подношения их доконали бы. Пережившая Блокаду бабуня не могла и помыслить о том, что еду можно выбросить. Недоеденное с вечера утром выставлялось к чаю, остатки, даже двухнедельной давности, не выкидывались, а всё складировались и складировались, день за днем, пока не заполонили кухонный холодильник; оба коридорных были забиты консервами, и кусочки, куски и кусищи теперь выносились на балкон.

– Сашуня!

– Сейчас. Я ставлю цветы.

Она успела возненавидеть кустовые хризантемы и прилагавшихся к ним мягких разноцветных уродиков с петельками, но деваться было некуда, оставалось ждать, когда ее выпишут на занятия. Бронхит никак не кончался, мало того, мама заговорила о том, что женщина не должна оставаться одинокой, что мать и тем более бабушка не вечны и что Саша не способна о себе позаботиться…

Такие разговоры случались и прежде. После них девушка полночи лежала с открытыми глазами, из которых текли слезы, но сейчас было еще хуже, потому что в доме с чугунными цветами жил зеленоглазый мушкетер…

– Пан Брячеслав, вы нас балуете. – Чай уже был разлит, а единственный свободный стул, разумеется, стоял рядом со стулом гостя. – Какая роскошь!

– Баловать прекрасных дам – долг рыцаря…

– В наше время рыцарей не осталось…

– Ну что вы…

Что бы ни обсуждалось за столом – глобальное потепление, постмодернизм, календарь майя, буше, телевидение, бронхит с примкнувшей к нему пневмонией, – они на самом деле говорили про одно. Теперь Саша понимала, что чувствовала Дюймовочка, когда полевая мышь толкала ее к состоятельному кроту, но у Дюймовочки была ласточка, и она еще не встретила принца. И потом – мышь не была ей ни матерью, ни бабушкой.

– Вам надо оформить заграничные паспорта, – объяснял крот. – Это несложно, но вы сразу ощутите свободу…

Сказать, что она ощущает свободу, закрывая за паном Брячеславом дверь, Саша пока не решалась. Звенели ложечки, падали крошки, чирикал кенар, было тошно, но чаепитие девушка выдержала, оставалось пережить тет-а-тет, без которого теперь не обходилось. Прошлый раз Гумно-Живицкий рассказывал о своих научных успехах, сегодня попросил вставить принесенную флэшку.

– Там ваши статьи?

– Нет, панна Александра, там вашистихи и, как я уже говорил, ключ. Ключ от сердца пана Дениса. Да-да, прекрасная панна, я знаю вашу тайну. Не спрашивайте, откуда. Вы искали помощи у колдунов, но я куда более могущественный волшебник… И я вам помогу.

Улыбка на круглом очкастом лице вызвала желание провалиться сквозь облитый зеленкой паркет к алкоголикам Тягуновым и ниже, в зоомагазин. Отвечать было нечего, спрашивать… Она никому никогда не сказала ни единого слова! Разве что Ольге Глебовне, но имени Дени она не назвала и там.

– Вы ведь знаете историю Черубины? Мы с вами ее переиграем. Пан Овалов пишет стихи, станьте поэтессой, и он к вам повернется. Я прочитал его опусы, недурно, хотя не Блок и даже не Гумилев. Я развил основные темы, как это сделала бы юная, необычная дама… Кое-где я сознательно допускал ошибки – слишком совершенные творения вызывают ревность, а нам надо вызвать…

– Ничего мне не надо! Я не буду…

– Ваши стихи уже у вашего пана. Очень может быть, он читает их именно сейчас.

– Они не мои…

– Они посланы с вашего адреса. Ответом на его письмо.

– Вы… Вы…

– Ваша почта всегда открыта, а вы, как истинная дама, оказавшись перед зеркалом, теряете счет времени. Ручку, милая панна. Сейчас я вас покину. Конечно, вы можете объяснить, что некий князь, войдя в ваше положение, взял на себя смелость перелить вашу душу в стихи. Вы можете сказать, что вы их не писали и всё в них ложь… Но для этого вы должны их хотя бы прочесть. Можете меня не провожать.

Но именно этого-то Саша и не могла. Не выйти к двери значило получить длинный, тошный разговор.

Прощание вышло продолжительным и витиеватым. Когда бабушка наконец загремела замками, пришлось мыть посуду, слушать о том, что на мокрое белье нельзя вешать сухое полотенце, полоскать горло, измерять температуру и показывать градусник. У монитора Саша оказалась ближе к полуночи. На первой набранной «старинным» шрифтом странице красовалось: «Следы на Раннем Снегу. Александра Колпакова».

– Олег Евгеньевич, зайдите в астрологическую. Ольга Глебовна уже там. Повтор, и сложный.

– Сейчас.

Шульцов сохранил черновик приглашения на защиту и закрыл почту. В последние дни удача набросилась на историка, как изголодавшаяся рыба на Поликратов прикорм. Инстанции одна за другой давали добро, коллеги подтверждали участие, научные журналы отрывали статьи вместе с ковриком для мыши, кардиограмма тактично намекала на полет в космос. Мало того, на кухонном окне расцвел никогда этого не делавший кактус, а дочка-десятиклассница, столь же никогда не читавшая, впиявилась во «Владык Рима» и вечерами усиленно расспрашивала отца, выясняя, врет Колин Маккалоу или нет.

Белая полоса была широка, как Невский проспект, которому Гоголь настоятельно советовал не доверять, и сроду не ходивший в баловнях Фортуны Шульцов чувствовал себя странно. Работы это, само собой, не отменяло. Консультант поправил галстук и профессорским шагом вошел в декорированный анубисами и осирисами кабинет. Облаченная в последние достижения китайско-турецкого ширпотреба клиентка напряженно слушала астролога и явно ничего не понимала. Бориса, когда он консультировал, не понимал никто, хотя о политике и о том, как нам обустроить все, астролог рассуждал вполне доходчиво, пусть и безапелляционно. Осуществись его мечта, Борис стал бы депутатом не хуже прочих.

– Транзитный Меркурий, – зачитывал он, – идет по восьмому дому, где находятся натальные Сатурн и астероид Церера…

Клиентка судорожно вздохнула, Шульцов покосился на Ольку, та подмигнула, но как-то не залихватски. Борис покончил с Меркурием и взялся за попятную Венеру. Прежде он преподавал физику и астрономию, и в его консультациях была сплошная математика, то бишь цифры. Переводить оные на человеческий язык астролог не умел, но называл это принципиальностью – супруг хозяйки, он мог себе это позволить. Собственно, первейшей обязанностью историка-консультанта и была трактовка расчетов по Гомеру, Куну, Спадникову и умнице Юнгу.

Борис отложил бумажку.

– Есть вопросы? – спросил он.

– Это… Это очень опасно? – пролепетала слушательница, и Шульцову вспомнились детство и соседка. Заведующая мебельным магазином, она ходила в каракулевой шубе, ее ногти и губы пламенели, пальцы были унизаны кольцами со здоровенными псевдорубинами, а в югославском шкафу стояли макулатурный Дюма и Дрюон. Обладательница книжных сокровищ вела себя не то чтобы нагло, но явно ощущая свое превосходство. Пока не заболела и не примчалась к подполковнику медслужбы Шульцовой. Подробностей семилетний Олежек не знал, но заданный уже в дверях изменившимся до неузнаваемости голосом вопрос запомнил.

– Это очень опасно? – спросила соседка, и бабушка ответила, что это не опасно, но серьезно.

– Это серьезно, – ответила за Бориса Ольга, – но не фатально.

Борис снисходительно кивнул и удалился. Еще одной его привилегией было право на вытянутый свитер в помещении центра.

– Олег Евгеньевич, – деловым голосом окликнула Комарова, – вам не кажется, что попятная Венера…

Пора было браться за дело. Особо состоятельной клиентка не казалась, а лодочники Ра брали недешево, и деньги эти, чтобы не чувствовать себя совсем уж свиньями, приходилось отрабатывать.

Они провозились больше часа, к концу приема историк чувствовал себя выжатым лимоном. Олька, кажется, тоже.

– Диабет, чтоб мне сдохнуть. – Колоколька устало прикурила. – Стремительно прогрессирующий, отсюда и нагноения и прочие прелести. Надеюсь, хоть теперь эта дура сдаст кровь на сахар… Ты зачем Эдипа приплел?

– Он спорил с судьбой, а тут на человека кирпич за кирпичом валится.

– Давай дальше без Эдипа, ладно? Его Фрейд дискредитировал. Кажется, скандал на вахте… Пойду гляну. Чай поставь.

В суть доносящегося из холла спора Шульцов не вслушивался, потому и узнал голос. Не поверив своим ушам, вылетел за дверь, увидел клиентку в берете и в профиль. Ошибки не случилось – это в самом деле была контролерша из «Автово».

– Ты чего выскочил? – удивилась уже за кофе Олька. – Озарение?

– Да нет, совпадение. Наша клиентка не пускала в метро Сашу Колпакову, и было это, как сейчас помню, первого ноября. Я ехал на ученый совет…

– За подложенной свиньей ты ехал, – уточнила Колоколька. – Питер, конечно, город маленький, только Саша Стаса и то не обидит.

– Не обязательно Саша…

– Полагаешь, она нахамила Кашпировскому? Ладно, черт с ней, мне ее больше не жалко. Почти… Ты мне что-то рассказать грозился?

– Мой сосед разузнал-таки про Гениных невест. Убийства исключаются. Под машину никто никого не толкал, было скользко, а водитель не сменил резину. Ничего общего ни с пострадавшей, ни с ее окружением. Вину признал, отсидел. То же и с хулиганами. Дело было на практике, местные парни полезли к студентам. Никто не мог предположить, что одна из девушек бросится разнимать драчунов. Кто-то ее толкнул, она упала, ударилась о край ступеньки. Умерла на месте.

– Везет нам на совпадения…

– Ты дальше послушай. Аркадий Филиппович выяснил, что отец Геннадия умер после операции – не перенес наркоза. За восемнадцать лет бренный мир покинуло девять коллег нашей дамы. Для кафедры, причем не очень старой, многовато. Ни одного дела не возбудили, все чисто, но сейчас кое-кого расспросили. Семеро покойных были в ссоре с интересующей нас личностью. И еще. В прошлом году умер студент, написавший на нее жалобу. Осложнение на почки после гриппа.

– Прямо не дама, а анчар какой-то. – Олька угрюмо ткнула кнопку подостывшего чайника. – Вот так суеверными и становятся… Саврасовым звоним?

– Придется… Дурацкое положение. Словно выглянул в окно, а там Нибиру летит.

– Нибиру еще никого не пришибла, – рассеянно вступилась за фантом Колоколька. – Не сосуля, чай! Алик! Постой-ка…

– Что?

– С чего бы твой сосед не просто выполнил забесплатно твою просьбу, но и перерыл вокруг свекрови все? Да еще отправил искать защиты сразу и у бога, и у чертей?

Саше было и досадно, и стыдно, но пан Брячеслав – девушку все же приучили так его называть – сделал верный ход. Стыд, досада, ощущение какой-то неправильности при виде Дени запихивались куда-то глубоко. Словно разбросанные вещи по дальним углам в ожидании гостей. То, что в обмане рано или поздно придется признаться, девушка понимала, но раз за разом откладывала разговор. До прощания, до следующей встречи, до понедельника, потом давала себе слово написать и… отправляла новое стихотворение. Брячеслав Виленович в самом деле угадал, что она хотела бы сказать, если б только умела!

– Ты – неплохой пейзажист, – сказал Дени и подозвал официантку: – Счет, пожалуйста… Но заявлены десять строчек, а их двенадцать, это портит впечатление. У тебя:

Замени «дюжиной неясных строчек»… Или «коротких», или… Короче, подумай. Так… С нас тысяча девятьсот на двоих. Нехило.

– Дени…с Анатольевич, давайте я карточкой расплачусь.

– Если тебе так удобней. Ты к метро? Тогда поторопись.

Саша быстро кивнула. Ее третий «здоровый» вечер выдался изумительным, но приближающаяся полночь напоминала о том, что карета станет тыквой, метро закроется, а дома… Мама звонила дважды, но Дени успел предупредить официантку, и Саша смогла передать трубку «однокашнице», у которой якобы ксерила конспекты. Официантка, сама студентка, не оплошала, но с тех пор прошло два часа.

– Когда приедешь, сообщи, – попросил Дени, и Сашиной души коснулась пушистая, полная весны верба.

– Конечно!

Скользя, она бежала по вновь ставшим льдом лужам и почти пела. Вокруг было светло, будто в июне, – не от реклам, от любви. Она, так боявшаяся ходить вечерами одна, о ночных опасностях забыла и думать. Уже возле самого метро потянуло свернуть к Неве; желание было таким острым, что Саша едва не поддалась, но остатки здравого смысла заставили юркнуть в метро, даже не купив в киоске у входа тюльпанов, – их появление пришлось бы объяснять, да и вазы были забиты панскими хризантемами.

На эскалаторе стало жарко, Саша откинула капюшон, поняла, что потеряла заколку, рассмеялась и побежала вниз, обгоняя немногочисленных пассажиров. Просто потому, что радость требовала выхода.

У поезда, судя по всему последнего, ее окликнули. Человек в черной морской шинели предложил познакомиться, девушка мотнула головой и вскочила в вагон. Моряк, капитан третьего ранга, вошел следом и устроился напротив. Ерунда, он просто возвращается в свою академию, надо только потерпеть до Черной Речки, там он выйдет. Саша прикрыла глаза, чтобы с ней снова не заговорили. Теперь от нее ничего не зависело, поезд вез ее к дому, а в вагоне сидел человек, который чего-то от нее хотел. Отогнанный счастьем страх вернулся, девушка не выдержала, глянула на часы, стараясь не замечать неприятного попутчика.

На Черной Речке моряк не вышел. Само по себе это ничего не означало – не все капитаны третьего ранга едут в Военно-морскую академию. Саша натянула ворот свитера до подбородка и опять закрыла глаза, но страх уже гнал сердце вскачь, а дом, до которого оставался один перегон и две остановки, казался недостижимым. Она сама виновата, нельзя так задерживаться, а раз уж так вышло, нужно было взять такси… Снять деньги и взять, если вызвать по телефону, водителя можно не бояться.

Поезд открыл двери, и Саша пулей вылетела на почти пустую платформу, где бегемотом ворочался моющий агрегат. Не оглядываясь, бросилась к выходу и побежала по эскалатору, теперь уже вверх. Задела загородившую проход парочку, механически извинилась, за спиной раздалось женское хмыканье, перекрытое мужским «Разрешите!». Кто-то подымался следом за ней! Моряк? Просто кто-то спешащий?

Заставить себя оглянуться Саша не могла. Она остановилась, делая вид, что роется в сумке. Неизвестный, если ему она не нужна, пройдет мимо: вверх по движущейся лестнице бегут лишь те, кто торопится. Навстречу ползли призывы лечить зубы, учить языки, покупать обувь, украшения, диваны… Сбоку никто не проходил. Значит, остановился. Значит, это за ней!

Можно, нужно было обратиться к дежурной по станции или позвонить в такси, но Саша запаниковала и выскочила наружу. Не думая даже о машинах, девушка промчалась через дорогу и нырнула во дворы. Она никогда не ходила этой дорогой по вечерам, но сейчас темные закоулки пугали меньше непонятного моряка. Меж домов было скользко, пришлось сбавить шаг; если за ней гнался военный, он бы этим воспользовался… Он бы уже догнал. Значит, отстал. У фонаря за молочным фургончиком Саша решила оглянуться. Не успела – откуда-то вынырнули двое, невысоких, в куртках и вязаных шапках, и бросились наперерез. Девушка, каменея, отшагнула к железному столбу и замерла, судорожно сжимая сумку. Бежать было поздно, кричать… Кто услышит?!

– Давай! – рявкнул подскочивший первым. – Дава…

Первый осекся. Второй не добежал. Отлетел в сугроб, встал. Что-то блеснуло, но было ли оно ножом, Саша не разобрала. Между ней и вторым оказалась черная спина.

– Про Макарыча слыхали?

Они исчезли так же быстро, как и появились, порождение помоек, проходных дворов, темноты и безнаказанности.

– Я так и знал, что с вами что-то случится. – Давешний моряк сунул оружие в карман и поднес руку к козырьку: – Капитан третьего ранга Степаненко. Северный флот. Разрешите вас проводить?

Саша не ответила, и Степаненко просто пошел рядом. У трансформатора девушка остановилась.

– Дальше будет видно из кухни…

– Вас понял. Я прослежу отсюда.

– Не надо.

– Из кухни меня не заметят.

О том, что следовало поблагодарить, Саша подумала уже в лифте, но, шагнув за порог, забыла и Степаненко, и двоих у фонаря. Свет горел не только в коридоре, но и в гостиной, обещая тайфун, землетрясение, цунами.

– Это я! – с деланой беззаботностью крикнула девушка, расстегивая сапоги. – Кончился картридж, нам пришлось…

– Панна Александра, – Гумно-Живицкий ухватился за Сашино пальто, позади стояли мама и бабушка с поджатыми губами, – все решено! Отныне я буду вас встречать. Меня это нисколько не затруднит, но ваши чудесные родные будут спокойны…

– Где конспекты? – спросила мама. – Я хочу их видеть.

Саша послушно открыла сумку. Этот вопрос она предвидела, а Пашечка со своими хвостом и когтем все-таки был хорошим другом. И у него дома был ксерокс…

Глава 4

Санкт-Петербург. 8 марта 20** года

Отчего-то все праздники в доме Колпаковых начинались и заканчивались ссорами, между которыми втискивались гости. Хозяйки, на время придушив обиды, вели себя безупречно, но приемы не затягивались, а гости, кроме двух бабушкиных приятельниц, которым больше ходить было некуда, не засиживались и редко приходили снова. В школе и первом институте Саше еще устраивали дни рождения, во втором девушка от них избавилась, отговорившись выпадавшей как раз на конец декабря зачетной сессией. Уж больно тягостно было, выдержав неизбежную скандальную увертюру, дожидаться однокашников, которые старательно рассматривали альбомы по искусству, кушали, именно кушали, и торопливо исчезали, оставив горку подарочков, гору посуды и Эверест безысходности.

Со старшими, приходившими поздравить маму и бабуню, было всего лишь пусто, но обрамляющих склок это не отменяло. Мама боялась не успеть к назначенному часу, бабушка критиковала все, за что брались дочь и внучка, и наконец заявляла, что ее превратили в кухарку, после чего вступала мама уже со своей досадой. Саше пока удавалось молчать…

– Закуски должны принять комнатную температуру. – Мама, распахнув младший из трех холодильников, принялась вытаскивать банки и лоточки.

– Не заваливай стол, – потребовала колдовавшая над перцами бабушка, но мама продолжала опорожнять «Стинол».

– Здесь еще крокодил разляжется, – заметила она. Бабуня демонстративно рассовала по карманам приправы, взяла миску с фаршем и удалилась в свою комнату, откуда немедленно запел Муслим Магомаев. Мама захлопнула дверь, слишком тонкую, чтобы справиться с великим певцом. Чистящая картошку Саша, ожидая неизбежного, заработала ножом с экспрессией получившего наряд новобранца, Магомаев потребовал вернуть ему мелодию, на плите треснуло и плюнуло маслом – жарка шампиньонов вступила в решающую фазу.

– Сашуня, – сказала мама, сдирая пленку с мясной нарезки, – что ты думаешь о пане Брячеславе?

Правда исключалась, и девушка пробормотала что-то об уме и вежливости. Мама помешала грибы и потянулась за перцем. Начинался один из тех разговоров, которые Саша ненавидела.

– Сколько человек тебя поздравило?

– Я еще не проверяла почту…

– А почему ты ее не проверяла? Потому что ничего не ждешь. Тебе двадцать шесть лет, но мне иногда кажется, что тебе до сих пор шесть. Так нельзя…

Так в самом деле нельзя, но она живет, потому что привыкла. Ксанка орала на нее и звала в Москву, Саша не смогла. Иногда ей казалось, что бросить родных – подлость, чаще – что одна она просто не выживет…

– Я понимаю, пан Брячеслав годится тебе в дядья и не блещет красотой, но с ним у тебя будет дом, а с парнем младше тебя – вряд ли. Ты не Айседора Дункан и вряд ли удержишь при себе молодого красивого мужчину. Свое время ты упустила…

Саша выдержала. Не напомнила о том, что в упущенное время каждое опоздание, хоть бы и на десять минут, заканчивалось скандалом. Что Славке Воробьеву бабуня наговорила про внучкину поездку в Петергоф с каким-то молодым человеком, а она ходила за стиральным порошком. Что, когда она ждала звонка от Макса Гитермана, у ее телефона отключили звук, а в Псков с классом ее просто не отпустили.

– Мы с бабуней всегда привечали твоих знакомых, но…