Исправленному верить (сборник) Перумов Ник
Моряк отыскал и точки остальных «прорывов» – на их месте была никем не потревоженная кладка, кое-где еще скрытая подтаявшим серо-желтым снегом.
– Хватит, – решил полковник, – нечего привлекать внимание. Пошли пить чай и мозгой шевелить.
Историк кивнул; после кружения по мокрому двору утреннее озарение стало казаться бредом, которым лучше не хвастаться. Степаненко тоже молчал, так что «конференцию» открыл Аркадий Филиппович. Рассказом про Овалова. Ночь поэт провел с женщиной, проводив которую поставил жариться яичницу, вернулся в свою комнату, открыл окно и то ли прыгнул, то ли свалился. В последнем случае оставалось предположить, что покойный полез на подоконник по делу.
– Валера на месте, – заключил Аркадий Филиппович, – как только что-то узнает, отзвонится. Как бы отпуск ему из-за наших делишек брать не пришлось… Трупы-то у нас не криминальные и формально друг с другом никак не связаны, а значит, никакой специальной оперативно-следственной группы создаваться не будет. Даже по просьбе бывшего начальства. Связь и криминал очевидны только нам, и очевидность эту, сами понимаете, к делу не пришьешь, так что пособирает дежурная группа вещдоки, опишет место, разберется, кто, что, где и когда, сдаст труп на вскрытие, оно покажет некриминальную причину – и все. Несчастный случай или самоубийство. Дело в архив, народ – на другую работу… Ну, кто что надумал, кроме установления попа?
Степаненко пожал плечами и поморщился – видимо, от боли. Шульцов с тоской оглядел чистенькое кафе; он гордился своим умением четко формулировать, но и на старуху бывает проруха.
– Я пытался предупредить Овалова. – Воспоминание о встрече в «Рептилии» вызывало злость даже теперь. – Каюсь, он был мне несимпатичен, но дело не в моих эмоциях. Мне не удалось доходчиво донести свою точку зрения, и покойный принял меня за шарлатана. Боюсь, вы с ним согласитесь.
– Не бойтесь, – подбодрил Аркадий Филиппович, – что на флоте, что в моей родимой конторе, как бы ее ни обозвали, совсем уж атеистов не водится. Забыл вам сказать: Юра опознал напавших на младшую Колпакову. Несовершеннолетние наркоманы, состояли на учете, седьмого марта перестарались с дурью и отправились в мир иной. Оба. Валера, молодец, догадался запросить информацию по озерковской шпане, хотя версию о смертоносности ничем не примечательной студентки начальству, само собой, не предъявишь.
– Вообще-то она примечательна в том числе и как студентка, – задумчиво произнес Шульцов, заодно оттягивая свой «доклад». – Девушке двадцать шесть, образование у нее второе высшее. Оно у нас, во-первых, в большинстве своем заочное, а во-вторых, платное, и хорошо платное… Колпаковы впечатления особо зажиточных не оставляют. В наличии мать, которая, похоже, этот кагал содержит, бабушка на пенсии и неработающая дочка. Проверить бы, где они деньги берут.
– Александра учится за государственный счет и как отличница получает стипендию. Я, по старой советской памяти, ничего странного в этом не увидел, спасибо, что надоумили… Похоже, здесь та же история, что и с комнатами, в которые никого не подселяли. Вы куда?
– За вином.
– Не рановато ли? – усомнился сосед. – Или на трезвую голову мы не поймем?
– Не в этом дело, – уклонился от немедленного разъяснения Шульцов.
У витрины молодая женщина с толстыми, обтянутыми чем-то чудовищно розовым ногами унимала вопящее чадо. Ребеночек злобно топал ножками и хотел… Олег Евгеньевич подумал, что блинчик, оказалось – украшавшую витрину куклу-китаянку, блин же поминался цветком жизни всуе.
– Говорите. – Девушка за стойкой улыбнулась Шульцову.
– Бокал «Старого нектара».
Замысел историка подразумевал «случайно» разлитое вино, но бушующий мальчишка подал новую идею. Уже с бокалом в руке Олег Евгеньевич сместился влево, якобы разглядывая выставленные пирожные. И заработал чувствительный пинок по колену.
– Что ж… – Историк глянул на золотистую лужицу. – Хвала Дионису…
– Вы сами виноваты, – мамаша не стала дожидаться претензий, – смотреть надо! Ребенок же!
– Бйин! – пискнуло дитя. – Сотйеть надо!
Не вступая в дискуссию, Шульцов, едва не произнеся вслух «Вышла младая, с пурпурными ляжками Эос», вернулся к соратникам.
– Эта женщина чем-то важна? – Аркадий Филиппович взглядом профессионала смотрел на розовоногую.
– Нет, хотя не удивлюсь, если за ней и ее сыном что-нибудь потянется… Греки умели создавать величие или хотя бы в него верить. «В каждой луже – запах океана…» Мы эту сентенцию воспринимаем по-эллински: видим в луже – океан, а в тайне, в смерти, в, скажем так, судьбе – нечто божественное… Это тешит человеческое самолюбие, но слишком часто нам противостоит нечто… сопоставимое. Артемий за день до смерти меня прямо-таки носом ткнул в двоякость Гумилева!.. Запах океана в луже не делает ее океаном, океан у нас в голове! И при этом у лужи и океана есть общее…
– Олег Евгеньевич, – остановил разогнавшегося историка полковник, – успокойтесь. Вы говорите сами с собой, мы с Юрием ничего не понимаем. Какие греки? При чем они здесь?
– Если посмотреть на то, что творится, с эллинской точки зрения, выстраивается более или менее непротиворечивая схема, – объяснил Шульцов, чувствуя, что несет нечто неудобоваримое.
– Стойте!..
Но историк уже и сам видел. Вошедшего в кондитерскую знакомого священника и сопровождавших его арийского вида громил.
Батюшка продолжал усиленно поститься. Загрузив поднос шоколадным тортиком, взбитыми сливками и бутылкой «Старого нектара», он оккупировал соседний столик, громилы со скромными молочными коктейлями уселись через проход у окна.
– Юрий, – торопливо шепнул историк, – вы не видите, что у охранников за эмблемы? У меня оба глаза «минус два».
– Похоже на внутренние войска. Очень.
– М-да…
– А чего вы ждали?
– Лозу, шишку пинии, плющ… Впрочем, я в своих расчетах отталкивался не от символики, но… Давайте обсудим это в другой раз. – Шульцов бросил быстрый взгляд на вкушающего сливки святого отца. – Аркадий Филиппович, я отдаю себе отчет, что это не вполне законно, но хорошо бы осмотреть квартиру в отсутствие старух и их… тварей. Ольга вместе с участковым врачом могла бы организовать проводы Хандовой в больницу, но Тантика и тем более кота они с собой не потащат.
– Первое, что приходит в голову, – это утечка газа с эвакуацией всего подъезда, – сымпровизировал сосед, набирая сообщение. – Газ как таковой не пахнет, в него добавляют специальное вещество. Если его распылить, тревогу поднимут сами жильцы, а дальше – дело техники. Проход подъезда сверху вниз с заходом в каждую квартиру нам гарантирован. Тех, кто не захочет покидать квартиры, выведут в принудительном порядке, а замки… Вряд ли они новые.
– Они просто старые.
– Чем старше замок, тем легче его открыть. Самый лучший через десять лет становится просто хорошим, а хороший – паршивым. Это еще что такое?
Приближающийся вой недвусмысленно намекал на то, что где-то что-то не так, но охранники продолжали тянуть свои коктейли, а батюшка, покончив со сливками, взялся за тортик и даже не взглянул на вырвавшуюся из-за угла машину характерной расцветки, устремившуюся прямиком в арку с подвеской.
– Я посмотрю, – решил Степаненко.
– Мы посмотрим. Олег Евгеньевич, вы пока здесь. И без самодеятельности. Черт… Слушаю вас. – Судя по тому, что полковник не послал звонившего куда подальше, сообщение было важным даже на фоне блокировавших переулок машин МЧС. – Это Валера. Из школы вернулась дочь оваловских соседей и рассказала вот что. Около семи утра в их форточку влетела канарейка, девочке разрешили ее оставить. Сейчас птичка пропала.
Батюшка облизал ложку и промокнул губы салфеткой; ангелы-хранители немедленно отодвинули украшенные веселенькими бумажными зонтиками стаканы и поднялись. Упускать их было ошибкой, и Шульцов двинулся следом.
– Мужчина! – окликнула официантка. – Вы пакет забыли.
Забыл, вернее, оставил на хранение свое имущество Степаненко, но девушки в передничке подобные тонкости не касались. Шульцов поблагодарил и вернулся за пакетом. Задержка оказалась фатальной – сластена в рясе как в воду канул. Разумней всего было вернуться и ждать указаний, однако историк, отлично понимая, что делает глупость, отправился выяснять, в чем дело. Его не останавливали, хотя улица была перекрыта.
Безнаказанность опьяняла, и Шульцов нахально свернул к арке. Ожидаемого приказа остановиться так и не прозвучало; Олег Евгеньевич, благополучно миновав полосу гравия, под которым таилась укрощенная труба, вступил во двор и тут же шарахнулся за спины добрых молодцев в комбинезонах, так как навстречу шествовали эвакуируемые старухи. Розик с Тантиком на руках плыла первой, не оглядываясь ни на дом, ни на соседок. Навьюченная сумками и ридикюлями Нинель опекала толстую Клавдию в зимней песцовой шапке, та плакала, кота при хозяйках не было.
– Как вы сюда попали? – резко спросили за спиной. – Ладно, не до того! Времени у нас вряд ли много.
– Газ? – на всякий случай уточнил Олег Евгеньевич.
– Да. Очередное совпаденьице. Получите, распишитесь.
Специфический запах почувствовался сразу же. На площадке первого этажа возились двое в масках и с какими-то приборами; полковник, не заговаривая, двинулся вверх. Степаненко с Шульцовым не отставали, но с каждой ступенькой Олегу Евгеньевичу все отчетливей представлялся рыжий перс, дерущий когтями газовую трубу, а распахнутые настежь двери и люди в комбинезонах навевали мысли о календаре майя, хотя античнику такие мысли и не подобают.
– Ну, – сказал полковник, достигнув четвертого этажа, – нарушаем?
Вопрос был сугубо риторическим.
Первым порог переступил Аркадий Филиппович, и тут Шульцов осознал, что не представляет, что и как они станут искать. Полковник, впрочем, не спрашивал. Сначала стремительному осмотру подверглись кухня, ванная и туалет. Аркадий Филиппович проверил электросчетчики, зубные щетки, плиту со всеми кастрюлями и сковородками, заглянул под столы, сунул нос в мусорные ведра…
– Здесь живут, – объявил он, – едят, готовят, чистят зубы, мусорят, но только люди. Ни мисок тебе, ни лотков… Допустим, кот, как и шавка, ходит на улицу, но жрать-то они должны.
– Миски могут быть и в комнатах.
В комнатах, вне всякого сомнения, тоже жили – очень по-разному и при этом одинаково безнадежно.
Розик любила классическую музыку, пористый шоколад, кофе и собственные портреты – Шульцов не ошибся, в молодости она в самом деле была феерически хороша. Обиталище Нинель заполонили фотографии мужчин, главным образом актеров в ролях, но нашлось место и нескольким певцам, и даже бывшему кандидату в президенты, высокому, симпатичному, в шикарном светлом костюме. Самой бездуховной выходила Клавдия, по-хомячьи забивавшая свою нору скупленным на распродажах по принципу «второе, третье, пятое – в подарок».
– Стратегические запасы на случай апокалипсиса, – предположил полковник, созерцая залежи стиральных порошков и зеленого горошка. – А тут какой-то рак… Но где же эти кормушки?
Собачье-кошачьи миски так и не нашлись, хотя рыжая шерсть лежала пушистыми валиками по всем углам.
– Хотел бы я знать, – не унимался Аркадий Филиппович, – чем их тут кормят?
– Мумием, – буркнул Степаненко, едва не перевернувший детскую ванночку, чуть ли не наполовину заполненную пакетиками с черной смолистой пакостью. – Вы видели памятник?
– Где?
– За главным закидашником, в коридорчике.
На столе в «общей комнате», она же «главный закидашник», все еще стояла немытая шульцовская чашка и лежали брошенные карты, дальше топорщился лыжный куст, за которым тянулись нетронутые, серые от пыли барханы. Сюда моряк не заходил, он предпочел проследовать главной тропой к дальней двери, намертво заблокированной в приоткрытом состоянии. Шульцов вслед за соседом протиснулся в тесную прихожую, пустую, если не считать гипсовой паркового типа скульптуры, изображавшей целомудренно державшуюся за руки молодую пару. Судя по женским туфелькам и мужским брюкам, влюбленных ваяли в те поры, когда склочная Виноградская забодала вешалкой соседку. Отнести монумент к соцреализму, однако, мешало полное отсутствие лиц – казалось, прически натянули на гигантские куриные яйца. У ног девушки стояла пластмассовая посудинка с оранжевой надписью «Миска для Киски», а через плечо юноши на римский манер была перекинута грязная скатерть.
– Ну и что все это значит? – строго спросил Аркадий Филиппович, вертя в руках кошачью кормушку. – Грязи нет, еды тоже… А дверь эта, кстати говоря, числится замурованной. Проверим?
Ответить историк не успел – вмешался вновь отлучившийся в автономку Степаненко.
– Из этой клоаки ушла уже не Саша, – твердо сказал он, – Саша не оставила бы фотографию этого… Овалова, а она у бабки на трельяже, за раму заткнута. Я не сразу узнал, но глаз зацепило. Вернулся проверить. Овалов и есть, даже с подписью…
– Они с Колпаковой поссорились, – объяснил Аркадий Филиппович и тут же сам себя опроверг: – Не сходится. Когда ссорятся, фотографии рвут или жгут. Конечно, эта Нинель могла снимок банально стащить из любви к брюнетам…
– Скорее уж, – набычился Степаненко, – они стащили Сашу… Черт!
Невесть откуда взявшийся перс, стоя на дыбках, пытался точить когти о капитанские брюки. Молча и сосредоточенно.
Неучтенная дверь была таким же двойным, открывающимся в разные стороны и сцепленным крюками чудищем, что и та, через которую Шульцов проходил уже трижды. Пространство между нерабочими створками занимали полки, забитые мастикой для пола, высохшей масляной краской и домашними заготовками, с которыми случилось что-то химически нехорошее. На проходе лежал коврик, поверх него валялась рваная блузка, судя по размеру и стилю, принадлежавшая Нинель.
Сквозь глазок Шульцов увидел пустую площадку и дверь квартиры напротив. Отчего-то этот вид историку крайне не понравился, но дело могло быть и в коте. Взгромоздившаяся на статую тварь глядела на людей, как креативный менеджер на всяких там врачишек.
– Твою…! – Юрий со странным выражением уставился на сообщников. – Только сейчас вспомнил: псов в Озерках цуцик вроде здешнего заводил! Мелкий и в попонке, или как эту фигню называют…
– Однако… – задумчиво протянул полковник. Кот потянулся и беззвучно чихнул.
– Аркадий Филиппович, – дал слабину Шульцов, – нам не пора?
– Сейчас узнаем.
Историк почти не сомневался, что абоненты окажутся недоступны, но связь была. Валера под видом расспросов о Гумно-Живицком сторожил Александру, а неведомый Шульцову Григорьич сообщил, что источник утечки газа не обнаружен, газовщики предполагают хулиганство, но давать отбой пока не намерены.
– Около часа у нас есть, – резюмировал сосед. – Олег Евгеньевич, это была ваша идея… Что вы ожидали найти?
– Подтверждение своей гипотезы. Я его не нашел, как и опровержения, но мне все сильней кажется, что я прав… Эту дверь обязательно открывать?
– Почему нет?
Относительно новый замок не сопротивлялся, под дверью никто не таился, но выйти из квартиры Шульцов никому не дал.
– Идемте, – велел, именно велел он, уже протискиваясь в «закидашник».
За спиной щелкнуло – сосед запер дверь.
– Вам не кажется, что стало темнее?
– А вы в окно посмотрите… Март есть март.
Небо сыпало серым снегом, дальние углы чудовищной комнаты терялись во мраке, средь которого белыми пятнами мерцали Чайковский на своем шкафу и забытые на столе чашки.
– Их три, – буркнул полковник, – причем мытые, а была одна, с кофейной гущей. А ну-ка быстро! Проверим, что за фокусник тут у нас орудует…
Комнаты, кухня, ванная, коридор… Аркадий Филиппович быстро и умело открывал шкафы, те, которые можно было открыть, не взломав. Шульцов видел то керосинку, то скатанные матрацы, то похожие на удавленников белые мешки с шубами и пальто… Один гардероб оказался пуст, в другом нашлись старые календари, великое, неисчислимое множество старых календарей, желтый плюшевый медведь и продранная гвоздем «Боярыня Морозова» в золоченой раме. Из-под следующего шкафа выкатился теннисный мячик. Тот, кто поменял чашки, либо успел уйти, либо… был сродни исчезнувшим канарейкам.
– Сдаюсь, – признался полковник. – Это работа для археолога.
Олег Евгеньевич скромно промолчал, ему хотелось на улицу, к машинам, магазинам, толстухам в розовых лосинах. Крепче всех оказался Степаненко:
– Мы не можем уйти, не поняв, что с Сашей.
– У Олега Евгеньевича, кажется, есть идея.
– Есть. Давайте вернемся в кафе… Если я прав, придется искать священника…
– Наташе Саврасовой это не помогло.
– Я о нашем сладкоежке и его охранниках… Послушайте, разве оцепление уже сняли?
– Не должны…
Запертые двери, гулкая пустота. О том, что будет, историк догадался за секунду до того, как это произошло.
– Сейчас погаснет свет. Не звоните, без толку… Или нет, проверьте.
Теория была блистательно подтверждена практикой.
– Что теперь? – невозмутимо спросил полковник. – Вниз?
– К панскому поезду? – с удивившим его самого сарказмом хмыкнул Шульцов. – Наверх, в квартиру! Если сможем войти, конечно…
Смогли и вошли. Вспыхнула унылая сорокаваттка, издевательски подмигнули зеркала. Полковник попробовал набрать Григорьича, тот ответил и буквально через пару минут перезвонил на городской.
– Операцию свернут в 15:00, – сообщил, положив трубку, сосед. – В парадной и во дворе полно людей, свет есть, мобильная связь работает.
– Выйдем снова, – предложил Шульцов. – Может быть, провернется.
– Что?
– Потом…
Свет погас ровно на том же месте.
– Ну и что это значит?
– Перекресток. – Держась за перила, Шульцов спустился до промежуточной площадки и выглянул в ночной двор. Абсолютно пустой. – Здесь четыре дороги, одной мы пришли, другая – вот она. Должны быть еще две… Похоже, их проворачивают, как турникет… Прошлый раз мы тоже думали, что уходим, а влезли в какую-то дыру с гейзерами. Потому нас Мусенька и не видела.
– Вы были в квартире, – напомнил Степаненко, – а я нет. Почему?
– Нужно спросить сливочного батюшку…
– Нужно выбраться, – перебил сосед и вдруг резко втянул ноздрями воздух: – Газ! В квартиру.
Запах стремительно крепчал, и не рассохшейся старой двери было его удержать. Это могло оказаться обманом, а могло и смертью, вроде призрачного поезда. В щели сифонило так, будто к ним приставили газовый баллон, отвернув полностью кран. Газ ищут по ту сторону «перекрестка». Десятки людей с приборами злятся и ищут, а рванет здесь.
– Юрий, куда?!
– Открыть окна…
– Взрыву это не помеха. К другой двери!
– Там же… перс, – выдохнул на бегу Шульцов. – Он… выцарапывал… гейзеры…
– С газом… обошлись… без котов!
Между газом и котом, между Харибдой и Сциллой… Резкий, тошнотворный запах, пустые комнаты, совсем пустые – ни веревочки, ни клочка бумаги. Только пыль, уцелевшие голландские печи, эркер, розоватая даже сквозь оконную грязь водная ширь… Пейзаж не казался слащавым только потому, что это был Петербург, вернее потому, что питерцем был сам Шульцов.
– Откуда тут взялась Нева? – не понял Степаненко. – До нее же по прямой километр, не меньше.
– Я бы спросил иначе, – прошептал Олег Евгеньевич. – Откуда взялось лето?
Глава 4
Санкт-Петербург. 31 марта 20** года
Город был пуст, чист и светел. Ни машин, ни людей – только розовые утренние чайки да трое ничего не понимающих и все меньше желающих понимать мужчин. Петербург завораживал, как подчас завораживает взглянувшая в глаза незнакомка, напрочь вытесняя только что бывшее главным, неотложным, обязательным. Нет, Шульцов ничего не забыл, просто думать пред ликом Северной Пальмиры о прорванных трубах и валиках пыли было бы кощунством. Спутники, похоже, испытывая сходные чувства, молчали, а над Невой занималась заря; казалось, и небо, и вода вбирают в себя полыхающий на Марсовом поле сиреневый пожар.
Мосты еще не свели, но речная гладь была свободна от кораблей, никто не стоял и у набережных, реку не уродовали пристани, берег – торговые палатки и мусорные урны, зато деревья стали выше и гуще. У Эрмитажа бил одинокий фонтан, вершина Александрийского столпа уже купалась в солнечных лучах, и капитан Степаненко отдал честь вступавшему в город дню.
Рука в белой флотской перчатке взметнулась к козырьку, но утром кап-три был в гражданском, это историк помнил отлично. Как и то, что Аркадий Филиппович явился в джинсах и куртке, а сам он… Олег Евгеньевич глянул на свои ноги и узрел лакированные остроносые ботинки и идеально отутюженные черные брюки, к которым категорически не подходил разукрашенный ядовито-зелеными шишками полиэтиленовый пакет.
– Юрий, – нарушил молчание историк, – возьмите.
– Что? – не понял моряк.
– Пакет, вы оставили мне его на хранение.
– Другой… Североморский, но там ничего важного не было.
– Дайте-ка, – потребовал сосед, и Олег Евгеньевич с готовностью повиновался.
– Вино, – объявил полковник, извлекая бутылку… «Старого нектара». – Кажется, вы брали именно такое…
– Да, – откликнулся Олег Евгеньевич, осознавая, что ему не хватает прохожих и проводов. – Во сколько сводят мосты? Часов в пять?
– Судя по солнцу, – с ходу уловил мыль полковник, – где-то через час. С мостами все в порядке, люди… Допустим, спят, но слишком уж чисто.
– Может, саммит? – предположил Степаненко. – Хотя тогда от рекламы и охраны не продохнуть было бы. Мы выскочили куда-то не туда, не в Питер…
– В Питер, только другой. – Оторвать взгляд от озаренной нежным светом Биржи было трудно, но Шульцову это удалось. – Собственно говоря, это не в первый раз… Я уже говорил, по всему выходит, что квартира – перекресток, о его хозяйках, то есть хозяйке, я скажу позже. Если не ошибаюсь, особа эта во всех отношениях примечательна и очень опасна, а ее резиденция, по сути, есть декартова точка О, из которой расходятся три оси или, если угодно, дороги. На первой мы едва не отправились к праотцам, унося оттуда ноги, мы проскочили перекресток и оказались на второй, ну а третья… Она сейчас, по идее, на реконструкции.
– И то хлеб, – буркнул полковник с видом Персея, которому сообщили, что дело ему предстоит иметь не с тремя горгонами, а всего лишь с двумя. – Вернуться-то отсюда можно?
– Думаю, да. – Шульцов посмотрел на пакет со «Старым нектаром»; теперь его нес полковник. – Главное – заставить себя… прервать прогулку. Вы готовы повернуть?
– А вы?
– Если вы правы – нет; если ошибаетесь, то от нашего желания ничего не зависит, так почему бы не дойти до Николы Морского? Юрий, ваше мнение?
– Я за возвращение. Пора искать Александру, она тоже могла проскочить перекресток, и потом эти старухи… Мало ли что им в голову стукнет.
– Будь по-вашему.
Они повернули, и город повернулся вместе с ними. Блеснул купол Исаакия, вздыбил своего коня Петр. Эта дорога возвращения не предусматривала…
Радость пришла негаданной, когда Саша уже ни на что не надеялась. Обман не приведет к любви, она это чувствовала, но как же хотелось для Дени и ради Дени стать необыкновенной – его открытием, гордостью, его Галатеей… Саше хотелось, и появился пан Брячеслав; так, наверное, появляются бесы, приносят то, что нужно, и меняют на душу. Свою серенькую мышку-душу девушка за любовь отдала бы не глядя, но любви не случилось, уж слишком заурядной была Александра Колпакова. Она не писала стихов, а училась, ее не кружили волны странных чувств и мыслей, прошлое – и то не хотелось забыть, ведь его просто не было. Как, впрочем, и будущего – одно настоящее, что никак не проходило, отгораживая от жизни, словно кирпичная стена с колючкой наверху.
Дом, метро, аудитории, поликлиника, магазины, дом – вот и вся жизнь, и еще ненавистный мобильник, несущий требования, обиды, приказы… Саша Колпакова была обречена – ей принесли жертву, о которой она не просила, и теперь взыскивали, взыскивали, взыскивали, не забывая упрекать еще и друг друга.
Бабуня сделала несчастной маму, мама сделала несчастной бабуню, а должна обеим была Саша, потому что отец сбежал из этого дома, а мать – нет.
На глаза навернулись непрошеные слезы. Ольга Глебовна сказала, что дело в щитовидке, но девушка знала, что плачут, когда плохо, а ей было именно плохо. Почти всю жизнь… Сколько ей исполнилось, когда она впервые услышала «я вижу тебя насквозь»? Лет пять, не больше… С тех пор Саша Колпакова чувствовала себя человеком, а не собачкой на веревочке, лишь в больнице, когда там объявляли карантин. Она терпела, она даже привыкла, а сегодня вдруг ушла гулять по городу. Одна, никому не сказавшись и не взяв осточертевший телефон.
То, что настало лето, а она не заметила, не удивляло: девушка и прежде жила от сессии до сессии, осознавая, что зима кончилась, лишь по очередному требованию матери разобрать обувь. Саша вышла на улицу, оказалась в нежно-зеленом июне и побрела куда глаза глядят. Она шла и шла, не замечая прохожих, а может, их просто не было, зато знакомые улицы открывались с неожиданной стороны, солнце медленно уходило к Ораниенбауму, и домой совершенно не хотелось.
Остался позади Невский, прогарцевал на клодтовском жеребце затянутый в мундир Николай, ущельем сошлись дома, девушка узнала Вознесенский, и решение пришло само. Новая Голландия… Самое загадочное место в городе, остров, на который не попасть. Это та же любовь без надежды… Стоять на другом берегу, смотреть на руины, вспоминая Дени, и чувствовать стихи, которые она никогда не сможет написать… Да, польются слезы, да, прицепится какой-нибудь дурак или сердобольная старушка, но не прийти этим вечером к Новой Голландии Саша не могла. Июнь звал, тянул, заманивал, обещая светлый вечер и светлую грусть. Девушка свернула на Декабристов… Как давно она не бывала в Мариинке! Внезапно стало стыдно перед брошенным пианино. Она играла бы, если б не приходила бабуня, не усаживалась рядом, напоминая, как надо держать локти, не требовала капризным голоском сыграть «Не уходи, побудь со мной…». Саша играла бы… Саша жила бы, если б не приходили, не напоминали, не требовали…
Блеснул своим золотом Никола Морской – она почти дошла. Казалось, что далеко, а остров, вот он – недоступный, почти зачарованный. Когда его откроют, будет жаль. Старые деревья, дремлющая вода, красноватые стены и… Дени! Дени, выходящий из арки… Они все-таки встретились назло пану с его ложью! Их свела пора белых ночей, пора прозрачного серебристо-розового неба, ясной зелени и надежды. Их свели судьба и внезапно опустевший город.
– Александра! – крикнул Юрий, прежде чем его успели удержать. Крик, как это бывает у воды, вышел звонким, но смотрящая вдаль девушка не обернулась. Она стояла и улыбалась счастливой, летящей улыбкой, летящей была и вся ее фигура, при этом странно неподвижная, будто кто-то вклеил в питерский рассвет обложку «Алых парусов». Степаненко мог кричать, хлопать в ладоши, плясать, палить из пистолета – светящаяся счастьем Саша продолжала глядеть в обнимающую узкий канал арку. Живыми были только развевающиеся волосы, отчего становилось еще неуютней, тем более что едва заметный ветерок дул в другую сторону, да и тень… Тень падала так, словно был вечер.
Степаненко повернул к своим спутникам несчастное лицо. Он ничего не понимал. Полковник присвистнул и занялся девушкой сам. Александра, привлеченная чем-то видимым лишь ей, не пыталась ускользнуть, она вообще не шевелилась, но ни взять ее за руку, ни хотя бы дотронуться полковнику не удавалось. Казалось, он танцует нечто куртуазно-старинное. Со статуей. Минут через пять Аркадий Филиппович сдался.
– Черт знает что… – проворчал он. – Голограмма какая-то.
– Куда она смотрит? – Степаненко, сведя брови, рассматривал зеленеющий остров, не хватало только прицела. – Что там за чертовщина?
– Нам не увидеть. – Полковник решительно, будто отказываясь продолжать игру, отвернулся и от очарованной Саши, и от объекта ее восторга. – Олег Евгеньевич, вы хоть что-нибудь понимаете?
– Мне кажется, что да. Не хотелось бы об этом, скажем так, в гостях, хотя этот страх вряд ли обоснован. У нас в головах такая эклектика…
– Чего ж тут не понять? – зло бросил моряк. – Девушка умерла, вместо нее по Питеру ходит какая-то тварь… И убивает. Так?
– Не совсем, но с тварью вы правы. Старуха Хандова умирает от рака, хозяйке перекрестков, буду ее пока так называть, требуется новое человеческое тело. Выбор пал на Сашу, почему – долгий разговор, но тело подчинено тому, что, собственно, и определяет личность.
– Душа?!
– Пусть лучше будет тень… Та самая тень, что, по мнению эллинов, переселялась в Аид. Сашину тень поместили сюда. Конечно, я могу ошибаться…
– Вряд ли, – ответил вместо сжимающего и разжимающего кулаки Юрия сосед. – Мы сможем вытащить девушку и убраться?
– Теоретически, да – Эвридику вывести почти удалось… Что до нас, то сама эта встреча доказывает – мы находимся в ином состоянии. Вероятно, поэтому мы и не видим причину ее счастья, но она легко вычисляется логически. Женщины так смотрят в одном-единственном случае…
– Овалов! Но он же… решил полетать.
– В самом деле, Олег Евгеньевич! Одну тень мы прекрасно видим. Где вторая?
– Черт ее знает… Девочку водворили в любовный янтарь, когда Овалов был жив и в своем репертуаре. Подозреваю, он и был бы жив, не дай ему Юрий по морде, вернее, перенеси он это как мужчина. Если «макак» сунулся к Александре с претензиями, захватившая ее тело сущность могла встревожиться и, как это там у вас говорят, превысить границы допустимой самообороны…
– Туда и дорога, но Саша…
– Ее поймали на фотографию… Нужно убрать снимок с трельяжа.
– Уже легче; остается выбраться самим… Или этот эскалатор работает только на спуск? Кстати, раз уж мы живы, нам придется есть, пить и спать, а у нас всего фуража – одна бутылка.
– Она предназначена Юрию. – Если он ошибся в трактовке, им конец, если сластена ошибся в Степаненко – тоже. – Питер велик, но вас, Аркадий Филиппович, потянуло к Николе. Почему? Меня, кстати, тоже потянуло.
– И меня. – Степаненко опять смотрел на Александру. – Ничего удивительного, ведь здесь она.
– Это для вас неудивительно, – подпустил шпильку полковник, – но мы-то думали о другом… Меня сейчас геометрия занимает. Овалов засунут за зеркальную раму; раз его видно лишь отсюда, дорога в квартиру здесь. Верно?
– Здесь, как говорят у вас, военных, думать нечего, прыгать нужно… Юрий, вы с вашим плечом до арки доберетесь? Трельяж – это вообще-то плохо. Вы можете проскочить из зеркала в зеркало, во двор с гейзерами, если не хуже. Как Гумно-Живицкий.
– Ничего…
– Это слово очень нравилось Бисмарку, – через силу улыбнулся Шульцов. – В наше время чаще говорят «нормально».
– Неважно. – Степаненко с какой-то тоской посмотрел на негаснущую зарю. – Я пройду.
– Почему бы нам всем не пойти? – не понял полковник. – Канал – не такое уж страшное препятствие.
– Правила, Аркадий Филиппович. В Аид по делу ходили в одиночку, единственное совместное предприятие закончилось крахом. Если механизм сходный, у Юрия больше шансов и больше… личной заинтересованности. Да и вино, судя по фокусу с пакетом, предназначено ему.
– Допустим. – Мгновение слабости, если оно и случилось, осталось в прошлом. – А что с этим подарком делать?
– Я бы посоветовал совершить возлияние.
– Так вот что вы в кафе устроили! Могли бы и сказать.
– Это всего лишь гипотеза.
– А гипотезы проверяют… Моя задача – добраться до арки, попытаться пройти через нее к младшей бабке и убрать фото Овалова. Если что-то пойдет не так, вылить вино и действовать по обстановке.
– Действовать по обстановке вам придется в любом случае. Все мои заключения могут оказаться бредом, но больше я вам ничем помочь не могу.
– А может, все-таки вместе?
– Я должен видеть, что здесь произойдет. Если Саша не исчезнет, а очнется, ей понадобится помощь, да и хозяйка будет вынуждена делить внимание…
– Идите, товарищ капитан третьего ранга, – вмешался полковник. – Когда выберетесь, первым делом звоните Валере. Запоминайте…
Полковник дважды назвал номер, Степаненко повторил. Историк заставил себя посмотреть на Сашу, та все так же блаженно улыбалась, но теперь это казалось неприятным. Раздался плеск – Юрий обошелся без прощаний и пожиманий рук. Кажется, в этомПетербурге каналы не обмелели…
– Только сейчас понял главное, – признался историк. – Это препятствие не для меня, так что я в любом случае оставался.
Полковник вытащил плоский наградной портсигар, красиво и старомодно закурил; таких манер у него прежде не наблюдалось.
– Вы изменились, Олег Евгеньевич, – заметил он. – Caesar ad Rubiconem.
– Aut Caesar, aut nihil, – бездумно откликнулся Шульцов.
Они ждали, стоя под который уже час розовеющим небом, а в поглотившую Степаненко арку летела чайка. Пахло водой и сиренью, Аркадий Филиппович дымил своей сигаретой, Шульцов думал о Марине с Соней и о глупых до чудовищности ссорах, которые заводят за перекресток.
Все было как в романсе, как в кино, только красивей и чище. Промытый светлым стремительным дождем воздух пах тревожно и сладко – на Марсовом цвела сирень, и ее аромат долетал сюда, к томно изогнувшемуся каналу, а вдали, задыхаясь от счастья, плакала виолончель. Саша не представляла, что рождающаяся в Мариинке мелодия может донестись сюда, и это тоже было чудом, как и встающие из кипения листвы стены Новой Голландии. Недостроенная и странная, сегодня она казалась вратами в иные, счастливые миры…
Будь на то Сашина воля, девушка осталась бы в этом вечере навеки: опьяненная единением весны и лета, она забыла все свои беды и обиды, она почти не вспоминала даже Дени, а он появился, равно нежданный и ожидаемый. Вышел из высокой арки по ту сторону канала, расстегнул ворот рубашки и задумчиво оперся на обнявшую воду литую ограду, которой прежде не было. Его тоже манили эти места, эта теплынь, эта почти неуловимая музыка.
Завороженный пустым, пронизанным розовым светом городом, мужчина не замечал замершей на том берегу девушки, но Саша чувствовала – их непониманию, их одиночеству, их тоске настает конец. Через несколько мгновений человек, которого она любила, любит и будет любить, знакомым движением отбросит назад мушкетерскую гриву и посмотрит перед собой… Его взгляд, узнавание, улыбка, приветственный взмах рукой – все это было впереди… Скрывая слезы, они будут стоять друг напротив друга, а потом, все убыстряя шаг, пойдут вдоль канала к узкому, скрипучему мостику, чтобы встретиться на его середине. Там пальцы коснутся пальцев, а губы – губ, но ожидание счастья едва ли не прекраснее его самого!
Акварель питерских небес, игра бликов, два склоненных над водой лица. Она видит, он еще нет, но знают оба…
– Александра Сергеевна, – мужской голос был незнакомым, но приятным, – как вы понимаете, мы не можем отмахнуться от того факта, что покойный Овалов звонил вам за несколько часов до своего самоубийства…
– Как, – не поняла Саша, – Дени… Что вы несете?! Этого не может быть!
– Александра Сергеевна, – удивился сидевший перед ней мужчина лет тридцати с небольшим, – мы же с вами говорим почти час… Александра!
– Я должна идти! – Саша вскочила, опрокинув пустую чашку. Она сидела в каком-то кафе и не замечала, она пила кофе с сахаром и не замечала, она говорила о смерти Дени неизвестно с кем… О смерти?! Но Дени жив, жив, жив!!!
– Я пойду к нему. Нет!.. – Впервые в жизни Саше хотелось убить. – Вы мне что-то подсыпали! Такие, как вы, всегда подсыпают. Я… Этот… Официант, тут со мной преступник! Милиция! Вызывайте милицию!!!
– Александра Сергеевна…
– Девушка…
– Что?! Что за хрень?
Читать бесплатно другие книги:
