Кочевники поневоле Гелприн Майкл
– На довольно очевидных основаниях, Джон. Возможно, он пошёл на убийство из личной мести или из ненависти. А скорее всего, не из личной, а был заслан. Фактически мы находимся с зимой в состоянии войны, хотя и не объявленной. Так что убийство первого лица республики, очень вероятно – осознанная акция с их стороны.
– Война с зимой, говорите? – Джон Доу потупился. – Отец не посвящал меня в подробности. Что ж, надеюсь, это сделаете вы, джентльмены.
– Насколько подробно вы хотите знать обстоятельства отношений с зимниками, Джон? – спросил Джерри.
– Во всех деталях.
– Что ж… Давайте, я начну. С истории, если позволите. Боюсь, правда, что изложение займёт довольно много времени.
– Я никуда не спешу, – усмехнулся Джон Доу. – И, думаю, вы, джентльмены, тоже.
Джерри говорил, прерываясь лишь, чтобы закурить или осушить стакан воды, два с половиной часа.
– Существуют два плана, – сказал он в завершение. – Текущий и тот, который предложил я незадолго до кончины вашего отца. Согласно тому, который осуществляется сейчас, с зимними месяцами в течение полутора лет покончат, и добычей пушнины будут заниматься охотничьи бригады из октября и апреля. Согласно новому военные действия прекращаются, зимников мы оставляем в покое, а дефицит в бюджете покрываем за счёт расформирования армии и перепрофилирования военных. План расписан в подробностях, материалы вот здесь.
Джерри аккуратно выложил на стол папку. Джон Доу потянул её к себе, раскрыл, растерянно пробежал глазами пару первых страниц.
– Я ознакомлюсь, – сказал он, сглотнув. – Правильно ли я понимаю, что реализация плана будет зависеть от моего голоса?
– Не напрямую, – быстро проговорил Уотершор. – Это слишком важное дело, чтобы решать его простым голосованием, Джон. Ваш голос мы, безусловно, учтём, но…
– Вы не только учтёте его, – прервал молодой Доу жёстко. – Вы, господа, будете им руководствоваться.
Наступила пауза. Жаль, подумал Джерри, очень, очень жаль. Мальчишка поначалу держался вполне пристойно и даже подавал надежды. Вплоть до того, как произнёс последнюю фразу, фактически открыто бросив вызов всем четверым. Заявив, что собирается играть в пятёрке главную роль и предписывать остальным. Ничего у него не получится, он только что вынес себе приговор.
– Джон, – мягко попытался образумить юнца Бухгалтер. – Ваш голос, безусловно, ценен для нас. Однако преимущества над остальными он не имеет. Несмотря на то что клан Доу традиционно возглавляет пятёрку, ни о каком единоначалии не может быть и речи. Постарайтесь понять меня правильно, прошу вас. Это, уверяю вас, в ваших же интересах. Так же, как в наших общих.
Джон Доу покраснел, насупился. На тощей мальчишеской шее задёргался кадык.
– Я подумаю над вашими словами, – выпалил он. – Мне нужно время, чтобы ознакомиться с документами. Жду вас всех завтра, в то же время.
Пока шли в затылок друг другу по ведущей к Ремню тропе, молчали.
– Надеюсь, юноша остепенится, – хмуро сказал, выбравшись на дорогу, Риган. – Иначе трудно ему придётся.
– Не столько ему, сколько нам с ним, – заметил Самуэльсон. – Что ж, господа, до завтра.
Бухгалтер пошагал к ожидающему его автомобильному кортежу. Уотершор, не прощаясь, направился в противоположную сторону, через мгновение взревел мотором и двинулся навстречу его монстроподобный джип.
– Видимо, вечером будет гроза, – задумчиво произнёс Риган.
Джерри задрал голову. Нце уже завалился за горизонт. Ветер гнал с юга облака. Первые, пока ещё робкие, перистые, белили неподвижно зависший в зените оранжевый диск Сола. Северная часть неба пока оставалась чистой, но южный горизонт уже сплошь заволокло тёмно-серым.
– Жаль, – продолжил Риган. – Я намеревался свозить вечерком Бланку к океану. Вот, кстати, и она.
Джерри оторвал взгляд от наползающих на Сол облаков. Бланка приближалась к ним по обочине. Стройная, легконогая, дерзко красивая. На секунду Джерри представил её вдвоём с Риганом. В постели. Его передёрнуло, контраст был не из приятных. Несчастная девочка, подумал он. Стоит ли июльская роскошь перспективы делить постель с Риганом. Впрочем…
Джерри стиснул зубы и заставил себя успокоиться. В конце концов, у него хватает собственных забот, и проблемы малознакомой девицы его не касаются. Так же, как не касается старческая похотливость Оливера.
– Прогулка отменяется, дорогая. – Риган показал на надвигающийся с юга грозовой фронт. – Придётся провести вечер под крышей. Ничего, я прикажу откупорить бутылку старого выдержанного вина. Бьюсь об заклад, такого тебе пробовать не доводилось.
– А вы любите вино, Джерри? – неожиданно спросила девушка.
– Я?.. – Каллахан замялся. – По правде сказать, я не знаток. Хотя, разумеется, хорошее вино от неважного отличить могу.
– Да? Оливер, дорогой, вы ведь с Джерри друзья? И я подумала, почему бы вам не пригласить его в гости? Если он, конечно, не против.
Хорошенькие друзья, подумал Каллахан. Можно сказать, смертельные. Ловко эта Бланка распорядилась сегодняшним досугом «дорогого жениха». Интересно, как он будет выкручиваться.
– Э-э… – Риган закашлялся. – Да, конечно. Прекрасная мысль. Джерри, разумеется, приходите, буду рад видеть вас. Впрочем, двери моего дома на колёсах всегда открыты для вас, и без всякого приглашения, вы же знаете.
– Спасибо, Оливер, – поблагодарил Джерри. – Однако я… – он замялся, подыскивая предлог для отказа. – Я…
Каллахан осёкся. Он поймал взгляд девушки, и в нём Джерри почудилось… Да что там почудилось, он мог бы поклясться, что прочитал в её глазах просьбу, если не мольбу.
– С удовольствием, – сказал он. – Буду счастлив нанести вам визит. В конце концов, наши предки говорили, что друзья и существуют для того, чтобы ходить друг к другу в гости…
Риган недаром называл свой трейлер домом на колёсах. Это и вправду был дом – роскошный, с шикарной гостиной, спальнями и даже миниатюрной, стилизованной под старину мансардой под крышей.
Сколько же в это вбухано, думал Джерри, пока с деланым восторгом нахваливал интерьеры и встроенную технику. По сравнению с жилищем Оливера Ригана пластиковый раскладной домик Каллахана выглядел бедняцкой избушкой.
– Давайте сядем за стол, – предложил довольный произведённым на гостя впечатлением Риган. – Бланка, дорогая, сюда, пожалуйста. Джерри, если вас не затруднит, откройте шампанское.
Стол оказался под стать жилищу. Джерри невольно сглотнул слюну при виде заставляющих его блюд. Сам он в еде был неприхотлив, да и считал неэтичным питаться лучше сородичей из своего клана. Риган, очевидно, эту точку зрения не разделял.
Полдюжины бутылок с нарядными этикетками. Импортированные с десятка планет фрукты. Копчения, соления, сыры. Блюдо с икрой неведомых рыб. Блюдо с запечённым в яблоках рогатым зайцем. Блюдо со сладостями. Ещё одно.
За ужином Риган был великолепен. Он непринуждённо шутил, сплетничал, играя голосом, рассказывал нескромные анекдоты. Не забывал подливать вино и накладывать на тарелки пищу. И также не забывал отпускать комплименты даме.
Джерри изредка вставлял в пространные речи Ригана короткие реплики. Бланка молчала. Каллахан постоянно ловил на себе её взгляд, внимательный, изучающий. И было в этом взгляде что-то ещё, Джерри долго не понимал, что именно, а понял, лишь когда Риган на секунду отвернулся, чтобы отдать распоряжение прислуге сменить тарелки. Джерри едва не поперхнулся зайчатиной – ему показалось, что девушка ожгла его взглядом – уже не внимательным и изучающим, а…
Молящим, понял Джерри в следующее мгновение. Чёрт побери, она смотрела на него так, будто беззвучно просила о чём-то. О чём-то важном, крайне важном для неё и необходимом.
– Вам нехорошо, дорогая? – Риган прервал на полуслове очередной анекдот. – Вы выглядите немного не так, как всегда.
– Нет-нет, я прекрасно себя чувствую, – девушка поспешно улыбнулась. – Хотя знаете, здесь, возможно, жарковато.
– Ох, прошу простить. – Риган поднялся. – Сейчас будет прохладней.
Он повернулся спиной и направился к встроенному в стену регулятору микроклимата. В следующую секунду Бланка быстро протянула руку и мгновенно её отдёрнула. Бумажный прямоугольник упал Каллахану на колени.
Он прочитал записку, едва распрощавшись с хозяином, уселся на пассажирское сиденье поджидавшей его машины.
«Ради Господа Бога нашего, – значилось на сложенном вчетверо бумажном листке, – заберите меня отсюда!».
Джерри перечитал строку три раза, прежде чем обратил внимание на ещё одну, в самом низу листа: «Вас хотят убить».
Эта информация определённо новостью для него не была. Разве что с той точки зрения, что девчонке из сентября знать её не полагалось. Однако от просьбы Джерри перекосило. С чего эта Бланка решила, что он станет принимать в ней участие? И мало того что принимать, но и фактически пойдёт из-за неё на открытый конфликт с Риганом. Неужели несколько заинтересованных взглядов, которыми он оделил девушку, заставили её поверить, что она нашла в нём защитника? Рыцаря, ради прекрасной дамы готового рискнуть жизнью. Неожиданно накатила злость. Каллахан сам не знал, на кого: на сентябритку ли, на Ригана или на себя самого. Скорее, последнее, понял он, когда почувствовал, что принял-таки содержание записки близко к сердцу.
– Ты в порядке? – озабоченно повернулся к Джерри сидящий за рулём кузен Уэйн. – На тебе лица нет!
– В порядке, – механически ответил Каллахан. – Поехали.
Дождь лил всю ночь и к утру зарядил с новой силой. Крупные тяжёлые капли под аккомпанемент ветра монотонно барабанили по пластиковой крыше. Джерри проснулся рано и с полчаса лежал на спине, недвижно уставившись в потолок. Его хотят втянуть в историю. Выручать красавицу из лап чудовища, под стать сюжетам древних саг. С той разницей, что чудовище о двух ногах и официально называет Джерри своим другом.
А ты уже втянут, сказал кто-то бесстрастный внутри него и усмехнулся. Ты уже на мушке, и неважно, за одно прегрешение с тобой собираются расправиться, или за несколько сразу. Вопрос лишь в том, сумеет ли клан тебя защитить, и только в этом.
Допустим, возразил Джерри своему второму «я». Однако подобными рассуждениями можно оправдать любое деяние. Сегодня ты выкрадешь девицу у Ригана, завтра дашь пощёчину или плюнешь в лицо Уотершору и спрячешься под защиту клана. Послезавтра, может быть, решишь их опередить. И что дальше?
А ничего, понял Джерри через мгновение. У тебя попросту развязаны руки. К чертям дипломатичность и этику, которыми руководствовался до сих пор. Вообще к чертям. Тебя хотят уничтожить, и ты привычно обдумываешь планы защиты и стараешься не разворошить яму со змеями. А она уже разрыта без тебя, её раскурочили другие. Змеи выбрались на поверхность, и первая из них уже запустила жало. Пока не в тебя, ты – следующий. Так какого, собственно говоря, чёрта!
Джерри резко сел на постели. Осознание того, что положение жертвы его больше не устраивает, было настолько явственным, что он почувствовал облегчение. Через секунду рассмеялся. Семь бед, один ответ, пришла в голову декабрьская поговорка. Довольно защищаться, посмотрим, как господам соратникам понравится, когда выползшие из раскуроченной ямы змеи обратят внимание на них самих.
Джерри рассмеялся в голос. Ко всему, то, что он собрался проделать, приятно само по себе. Девчонка действительно хороша. Слишком хороша для Ригана, во всяком случае. Возможно…
Джерри не стал додумывать. Наскоро оделся и выглянул в окно. Двое парней из клана Каллаханов несли сторожевую службу. Один, нахохлившись под дождём, расхаживал вдоль пластикового фасада его жилища, другой примостился под козырьком на крыльце. Каллахан приоткрыл дверь и велел звать кузена Уэйна.
– Подбери ребят, – велел он ему. – Человек пять, надёжных. Хотя хватит и четырёх. Сегодня днём они посадят в машину и привезут сюда одну сентябритку. Я беру её под свою защиту. Жить будет в клане, распорядись поставить для неё шатёр. Нет, лучше раскладное бунгало. Выделишь ей охрану. Охранять так же тщательно, как меня.
Уэйн кивнул:
– Я понял, кузен. Могу спросить, что за девушка?
– Ты видел её вчера. На Ремне, она приезжала с кортежем Ригана.
Уэйн присвистнул:
– Опасное дело, кузен.
– Не опаснее, чем все прочие. Выполняй!
В три пополудни автомобильный кортеж клана Каллаханов притёрся к обочине Ремня. Джерри лениво покуривал в окно и ждал. Через пару минут из-за поворота вывернулись автомобили Ригана.
Джерри подмигнул Уэйну, выбрался наружу и неспешно пошёл навстречу. Поклонился Бланке, пожал руку Оливеру. Вдвоём они свернули с дороги на тропу, ведущую к клану Доу, и углубились в лес.
– Чёрт! – Джерри остановился. – Проклятье, я забыл папку с бумагами. Окажите любезность, друг мой, передайте остальным, что я минут на десять задержусь.
Не став ждать ответа, Джерри развернулся и быстро двинулся по тропе назад. Вымахнул на дорогу, разглядел в двухстах ярдах на обочине девушку. Размашисто зашагал к ней, затем перешёл на бег.
– Через полчаса! – запыхавшись, бросил он. – За вами приедет машина. Ни о чём не спрашивайте, садитесь, как только распахнут дверь.
Бланка ахнула, затем стремительно покраснела.
– Спасибо, – выдохнула она. – Боже мой, вы не пожалеете, клянусь! Вас хотят убить. В августе есть человек. Страшный человек, его зовут Ловкач. Он держал меня взаперти, пока за мной не приехали из июля. Я вам всё расскажу, он… они…
Джерри не дослушал. Развернулся, побежал обратно. Через пятнадцать минут он уже садился в кресло за столом под навесом.
– Нашли бумаги? – поинтересовался Риган.
– Да, конечно, вот же я простофиля.
– Ерунда, просто рассеянность.
– Вы закончили, господа? – поинтересовался Джон Доу.
Остальные четверо разом повернули к нему головы. Что-то не так, подумал Джерри, что-то не так в вопросе, который юнец задал.
– Тогда позвольте мне кое-что сказать, – продолжил Джон.
Доу замолчал и взглянул в глаза каждому из четверых по очереди.
Голос, понял Джерри. Голос изменился, он больше не был мальчишеским, из него исчезли эмоции. Молодой Доу сейчас говорил голосом своего отца – бесцветным и невыразительным. Намеренно бесцветным, и невыразительным тоже намеренно.
– О чём вы хотели сказать, Джон? – помог Бухгалтер.
– Два часа назад я получил информацию из апреля, – так же невыразительно проговорил Доу. – Февралиты отменили торги.
– Как отменили?! – ошарашенно переспросил Риган.
– Без объяснения причин. Офицер боевого кочевья, некий Мартен, на свой страх и риск побывал в позднем феврале и говорил с людьми из их заслона. По словам Мартена, торгов больше не будет. Ни при каких расценках.
– Это ерунда, Джон, – сказал Уотершор спокойно. – Обычный блеф, когда хотят набить себе цену. Им не просуществовать без поставок. Даже до следующих торгов не просуществовать. У них и так болезни, цинга, медикаменты на исходе. А без поставок будет совсем туго – начнут массово умирать дети, за ними взрослые. Вот увидите, на следующих торгах они будут как шёлковые.
– А если не будут, Гэри? – нарушил наступившую после слов Уотершора тишину Бухгалтер. – Если следующие торги не состоятся, как и эти? Мы рискуем контрактом с «Галактико», если не поставим товар. Думаю, всем понятно, что означает подобный риск?
Уотершор опустил глаза, с минуту посидел молча.
– Что ж, – сказал он наконец, – наши расчёты не вполне оправдались.
– Ваши расчёты, вы хотели сказать, – поправил Бухгалтер.
– Наши общие, – проговорил Уотершор твёрдо. – Мы думали, что кризис наступит через полтора года, но он начался раньше. Ничего страшного. Значит, мы покончим с этой бандой заблаговременно. Нет худа без добра, господа, так, кажется, говорят у них в зиме? Я сегодня же составлю план операции. Впрочем, он составлен уже давно, необходимо лишь подкорректировать с учётом текущего момента.
– И каков он, план операции? – прежним бесцветным голосом спросил Доу.
– Мы атакуем их. С двух сторон. Часть августовских боевых подразделений перебросим в ноябрь. Воевать они практически не будут – только оттянут на себя силы мятежников и перекроют им пути к отступлению. Зато элитные июньские кочевья и остаток из августа мы бросим в март, там у нас будет ударный кулак. Возьмём зиму в клещи и удавим. Бескровно, к сожалению, не получится, армия понесёт потери. Но мы к ним готовы. Зато покончим с этим делом раз и навсегда.
– Сколько времени займёт боевая операция? – Доу повернулся к Уотершору.
– Полагаю, немного. Передислокация армии возьмёт месяц. Собственно боевые действия – неделю, от силы две. Три, если очень не повезёт. В любом случае, это будет блицкриг. У них практически нет оружия, а к тому, что есть, недостаточно боеприпасов. На неделю-другую, возможно, хватит. Но не больше.
– Будут другие предложения, господа?
– Мы должны послать дипломатов, – быстро сказал Джерри. – В декабрь и в февраль. В настоящем положении они не посмеют прогнать послов. Я считаю, мы должны предложить компромисс.
– Понятно, – Доу усмехнулся. – Мне кажется, джентльмены, голосовать в данном случае бессмысленно. Каждый из вас знает, как распределятся голоса. Поэтому… – Доу сделал паузу и закончил: – Я предлагаю объединить оба предложения. Отправляйте своих дипломатов, мистер Каллахан. А вы, господин Уотершор, стягивайте в нейтральные земли военных. Тогда если дипломатия не поможет, заговорят пушки. Так или иначе, к следующему обмену зимний товар должен быть у нас.
Глава 10
Декабрь. Курт
Попутного, южного ветра ждали трое суток. Он задул ночью, через три часа после заката Нце. Ещё через час двенадцать человек встали на лыжи. Курт обернулся, Снежана стояла, держась за полог шатра, и, закусив привычно губу, глядела на него. Курт нагнулся, сбросил крепления, подбежал, обнял.
– Ни пуха ни пера, – тихо сказала Снежана по-декабрьски.
– К чьёрту.
Ещё минут пять они простояли, обнявшись и не проронив ни слова. Затем Курт оторвался от жены, поцеловал в кончик носа, в губы и размашисто зашагал прочь. Встал на лыжи, махнул рукой на прощание и помчался догонять остальных.
С восходом Нце четыре лодки спустили на воду. Длинный курносый Глеб и немногословный плечистый Иван принялись устанавливать мачту, затем крепили на неё парусину, пока Курт, уперев весло в дно, удерживал лодку на месте.
– Готовы? – зычно крикнул из утреннего сумрака Фрол.
– Да, – отозвался Глеб.
– Отчаливаем.
Курт, навалившись на весло, оттолкнул лодку от берега. С минуту стоял, лицом ловя порывы южного ветра, потом уселся на банку. Судёнышко набирало ход, по правую руку рос из воды серебряный Нце. Описал над головами круг и убрался на запад сахарный альбатрос.
До полудня шли ходко, на головной лодке Илья одну за другой затягивал песни, аккомпанируя себе на странном деревянном инструменте с натянутыми на длинный вычурный гриф витыми металлическими шнурами. Инструмент назывался гитарой, Снежана как-то сказала, что за шнурами Илья ездил на февральские торги и отдал за них апрелиту целый воз вяленой рыбы.
– На судне бунт, над нами чайки реют, – доносилось с головной лодки.
Курт заворожённо слушал. В перерывах между песнями Глеб переводил их содержание на июльский. Особенно Курту пришлась по душе одна, про волков.
– Эту песню написал великий русский поэт, – объяснил Глеб. – Его звали Владимир Высоцкий, он жил в двадцатом веке, за шестьсот лет до нас, на исконной Земле. В песне есть особое, заключённое в слова свойство, почти волшебство – каждый, кто её слушает, или почти каждый, чувствует себя тем, о ком она. Волком. И понимает, что песня эта про него самого и про его стаю – про тех, кто рядом с ним.
– Может Илья спеть её ещё раз? – спросил Глеба Курт.
– Конечно. Попроси его.
Курт сглотнул. Илья был единственным человеком в кочевье, с которым они обходили друг друга стороной и, не здороваясь, отворачивались, когда сталкивались лицом к лицу.
– Как называется песня?
– «Охота на волков».
– Спой «Охоту на волков» ещё раз, пожалуйста! – крикнул Курт в сторону головной лодки.
– Легко, – донеслось оттуда после короткой паузы. – Для нашего друга фашиста исполняется… Исполняется для фашиста…
– Что такое «фашист»? – обернулся к Глебу Курт.
– Не обращай внимания, – неожиданно смутился тот. – Илья шутит.
– Я бы хотел всё же знать.
– Фашистами русские называли немцев. Давно, примерно в те времена, когда жил Высоцкий. Тогда была страшная война между нашими народами. Медведь знает про это в подробностях, я лишь помню, что фашисты напали на Россию. Внезапно, исподтишка.
– Сейчас тоже война, – тихо сказал Курт. – И тоже нападения, внезапные, исподтишка. С той только разницей, что на октябритов нападаете вы. Хотя мне, наверное, следует говорить «мы». Прости, у меня в голове всё уже смешалось.
– Ничего, – криво усмехнулся Глеб. – Как смешалось, так и размешается. Тем более что уже никто ни на кого не нападает. А скоро и нападать будет некому.
– Идёт охота на волков, идёт охота, – хриплым голосом запел Илья. – На серых хищников, матёрых и щенков. Кричат загонщики и лают псы до рвоты…
В час пополудни исчез из виду южный берег. Ещё через пару часов ветер пошёл на убыль, а вскоре и вовсе стих. Глеб с Иваном сняли парус, приладили в уключины вёсла.
– Погляди пока, – сказал Курту Иван. – Тут главное, чтобы слаженно.
Он уселся на банку в затылок Глебу, поплевал на ладони и взялся за вёсла. Следующие два часа без передышки гребли на север.
– Давай сменю, – предложил Глебу сидящий на носу Курт.
– Сдюжишь?
Курт кивнул. Декабрьское слово было незнакомым, но догадаться, что оно означает, труда не составляло. Он поднялся и, придерживаясь за борт, переместился на скамью рядом с Глебом, которую декабриты почему-то называли банкой. Иван на минуту перестал грести, и Курт с Глебом поменялись местами.
– Рукавицы надень, – велел Глеб. – А то ладони мигом сотрёшь.
Ладони Курт стёр до кровавых мозолей даже в рукавицах, не прошло и часа после того, как сел на вёсла.
– Ничего, – сказал, осмотрев его руки, Иван. – Все через это проходят. На вот.
Иван разорвал бумажную обёртку и извлёк из неё рулончик тонкой марли.
– Ещё из старых запасов осталось, – пояснил он. – Когда торговали с вами, выменял. У нас, парень, с медициной труба. Ладно, посиди пока на носу, пускай руки отдохнут. Мы с Глебкой привычные.
Когда Нце преодолел большую часть дневного пути и завис над западным горизонтом, с головной лодки прокричали «Суши вёсла!». Через пять минут четыре судёнышка сошлись и заплясали на малой волне, метрах в трёх друг от друга.
– Как стемнеет, зажжём факелы, – велел Фрол, хлебнув из фляжки и передав её Илье. – Ночью пойдём так: один на вёслах, двое спят, потом меняются. Геройствовать не надо – полчаса-час отмахал, передал следующему.
– Думаешь, к завтрему доберёмся? – спросил, утерев губы тыльной стороной ладони, Илья.
– Кто его знает. Обратного хода всё равно уже нет.
Курт стянул рукавицу и опустил в ледяную воду пальцы. Вытащил руку, лизнул. Вода была горько-солёная, едкая, с затхлым привкусом тины. Курт сплюнул за борт.
– А холоднее стало, ребята, или мне кажется? – спросил, поёжившись, Глеб. – Пока грёб, не чувствовал, а теперь аж до костей морозит.
– Зипун надень, – посоветовал Фрол. – Ясное дело, что холоднее. Мы, считай, километров сто к северу отмахали.
– Сто километров не расстояние, – степенно сказал усатый рассудительный Савелий. – Не в километрах дело. Дед мой говорил, что климат зависит от излучения Нце.
– Понятно, что зависит, – согласился Фрол. – С закатом ещё холоднее станет.
– Я не про то. Дед говорил, что лучи Нце падают на землю не равномерно. Он это от своего отца слышал, моего прадеда, тот в этих вещах разбирался. Якобы… – Савелий задумчиво покусал длинный вислый ус и замолчал.
– Ну, что «якобы»? Договаривай.
– Якобы Нце, по дедовым словам, излучает направленно. Только на материк и прилегающие воды. А это говорит о том, что излучение – искусственного происхождения. И если так, то завтра будет приличный мороз.
– Ладно, завтра и увидим, – улыбнулся Фрол. – Ерунду твой дед говорил, Савка, ты извини уж. Откуда искусственному излучению взяться? На Нце никто не живёт. Там атмосферы, и той нет. А если бы даже и жили, то какой смысл им нас обогревать?
– Не знаю какой, – развёл руками Савелий. – Дед, однако, говорил… хотя ты всё равно ведь скажешь, что ерунда, – он вновь замолчал.
– Давай уже, излагай, – рассмеялся Фрол. – Скажу не скажу – заранее гадать не стану.
– Дед считал, что на Нце установлен аппарат, который излучает энергию, когда проходит над зимними землями, и отключается, едва их минует.
На этот раз рассмеялся не только Фрол, но и все остальные.
– И откуда там твой аппарат взялся? – отхохотав, спросил Илья. – Господь бог сподобил? Это объяснение хорошо для весенних придурков. Или для осенних. Вон, расскажи фашисту, ему придётся по душе.
– Ещё раз назовёшь меня фашистом, – медленно проговорил Курт, глядя Илье в глаза, – и я тебя пристрелю.
– Что?! Что ты сказал?
– А ну, тихо! – Фрол побагровел. – Вы, оба. Надоело. Услышу в другой раз, посадим обоих в лодку, и плывите, куда хотите. Хоть стреляйте друг друга там, хоть миритесь, но в команде свары не будет. Ясно, нет?
Наступила тишина. Фрол подождал немного, но желающих высказаться не оказалось.
– Так или иначе, – резюмировал Фрол, – нам сейчас не до теорий твоего деда, Савка. Давайте, парни – на вёсла. До заката гребут по двое, затем как договорились.
Едва стемнело, Иван пробрался на нос и зажёг факел, пропитанный смолой пряной сосны. Притёр ствол факела в паз, закрепил и свернулся калачиком на дне лодки. Глеб, кряхтя, улёгся на корме, и Курт сел за вёсла.
– Как устанешь, сразу буди, – велел Глеб и через минуту захрапел. – Или как невмоготу станет, – добавил он, пробудившись, и захрапел вновь.
Невмоготу стало, едва Курт сделал первую сотню гребков. Стёртые до крови ладони раздирало болью. Она вламывалась в запястья, корёжила руки и полыхала в крови. Стиснув зубы и едва сдерживая стоны, Курт отчаянно работал вёслами. Ещё минуту, и разбужу Глеба, навязчиво думал он, отмахивая гребок за гребком. Минута проходила, наступала другая, за ней следующая. Вёсла потяжелели, сейчас они весили, казалось, по центнеру каждое. Взмах, ещё взмах, ещё…
Курт не знал, сколько времени он провёл, отмахивая гребки. Глеба он позвал, лишь когда вёсла, вырвавшись из рук, шлёпнули лопастями по воде, и поднять их не оказалось никакой возможности. Проковыляв на корму, Курт рухнул на постеленный на дно ватник, накинул сверху другой и мгновенно заснул.
Пробудился он от грохота. Рывком сел, заозирался по сторонам. Факел на носу догорал, его свет метался по ошеломлённым лицам напарников. Впереди и справа ревело, грохотало и обрушивалось что-то громоздкое, страшное.
– Что это?! – с ужасом в голосе спросил Иван.
Ему никто не ответил. Глеб бросил вёсла и, застыв, смотрел в ту сторону, откуда налетали на них чудовищные грохот и рёв.
– Сворачиваем! – заорал откуда-то слева Фрол. – По двое гребцов – на вёсла! Живо, парни, живо, ну!
Иван метнулся на банку, они с Глебом принялись отгребать от источника звука прочь. Следующие полчаса гребцы надрывали жилы, выкладываясь до треска в костях. Шум постепенно становился тише, затем и вовсе смолк, и Фрол из темноты крикнул «Табань!».
– Это лёд, – в наступившей тишине крикнул с третьей по ходу лодки Савелий. – Там ломались льдины. Ночью грести нельзя, можем угодить в дрейфующие льды, оттуда не выбраться.
– Стоять на месте мы тоже не можем, – сказал Фрол спокойно. – Будем двигаться дальше, только придётся поменять режим. Один на вёслах, другой на носу смотрящим, третий спит. Ничего, ребята, потерпите до утра, недолго осталось.
Утро Курт встретил на носу лодки. Нце посеребрил горизонт на востоке, затем явил из-за него верхний обод своего диска. Темнота разом рассеялась, превратившись в сумерки. Теперь с каждой минутой становилось светлее, и, когда посветлело окончательно, сразу с двух лодок хором закричали «Земля!».
Курт вгляделся. Впереди, прямо по ходу, была суша. По правую руку она загибалась косой далеко на юг. По левую обрывалась в воду. Сначала Курт подумал, что ночью они шли параллельно берегу, но мгновением позже с этой мыслью расстался.
– Это не земля, – сказал негромко Иван. – Это кромка льда, парни. Сплошного, а там, слева, видать, протока.
– Будем плыть, сколько сумеем, – распорядился Фрол. – Если не увидим земли, пристанем ко льду. Вытянем лодки и дальше пойдём пешком.
Через полчаса, обогнув ледяную кромку, четыре судёнышка вошли в протоку. Теперь лёд был по обе руки, суровый, застывший, неподвижный. Иногда то справа, то слева раздавался давешний грохот. В первые несколько раз Курт инстинктивно ёжился, потом привык. Протока постепенно сужалась, лёд по обе стороны надвигался на лодки, но впереди всё ещё была вода, и Фрол приказал двигаться дальше. Через час, однако, створ между стенами льда впереди сошёлся.
– Причаливаем, – распорядился Фрол. – Двигаемся осторожно, медленно. Вон туда, – Фрол указал вытянутым веслом влево по ходу. – Там, похоже, что-то вроде площадки.
Через десять минут Курт с Глебом притёрли лодку ко льду. Иван, держась за весло, перевалился через борт, лёг на льдину плашмя, откатился от кромки.
– Держит? – спросил Глеб тревожно.
– Вроде держит.
Иван встал на колени, затем осторожно поднялся. Постоял на месте, попрыгал.
– Прочный, – сказал он. – Разгружаемся.
Через час лодки одну за другой втянули на лёд, волоком оттащили от кромки на сотню метров.
– Разделимся, – решил Фрол. – Трое пойдут на север, ещё трое на северо-восток и столько же – на северо-запад. Последние трое останутся здесь, при лодках. Жратвы возьмём на четверо суток. Два дня туда, два обратно, не больше. Если через два дня не обнаружите суши – поворачивайте вспять. Если обнаружите – обследуйте и тоже поворачивайте. Так, и вот что, – Фрол обернулся к Петру, третьему члену экипажа его лодки. – Поменяйся-ка с Куртом, Петя. Пойдёшь с Иваном и Глебом на север. А вы двое, – Фрол бросил взгляд на Курта, потом на Илью, – со мной. Надо, в конце концов, наводить в команде порядок.
Лёд, поначалу ровный и лишь у воды слегка припорошенный, вскоре стал бугриться, топорщиться, ощетинился острыми зубьями торосов, покрылся толстым ковром снега. Скорость передвижения заметно упала, а к закату Нце и вовсе сошла на нет. На ночь, завернувшись в спальные мешки, улеглись на снегу и поднялись, едва рассвело.
– Надо возвращаться, – хмуро сказал Илья. – Нечего тут искать. С такой скоростью хорошо, если пройдём за день пять-шесть километров.
Фрол задумчиво оглядел унылую, однообразную местность.
– До полудня будем двигаться вперёд, – сказал он решительно. – Не увидим земли – повернём обратно.
Землю они увидели за час до полудня. На горизонте, сначала едва различимый, размытый, появился остроконечный холм. Поначалу они даже не поняли, что это именно холм, приняв коническую возвышенность за гигантский торос. А когда поняли, Фрол радостно заулыбался и велел наддать.
– Часа за три дойдём, – сказал он. – Заберёмся на вершину, оттуда, возможно, удастся увидеть другие острова. Осмотримся, потом вернёмся к лодкам и будем решать, что делать дальше.
С каждой сотней метров холм принимал всё более чёткие очертания и увеличивался в размерах. Затем стал виден берег, полого поднимающийся изо льда. Торосы исчезли, снежный покров истончал, и идти стало гораздо легче. Под конец, когда до подножия холма остался какой-нибудь километр, все трое уже почти бежали.
Несчастье случилось в полусотне метров от берега. Спешащий к нему впереди остальных Фрол вдруг резко взмахнул руками и вскрикнул. В следующий момент лёд под его ногами раздался и разошёлся по сторонам рваной трещиной.
Илья, споткнувшись, упал и покатился по льду к образовавшейся полынье, в которой уже исчез Фрол. Илья рухнул в неё, погрузился с головой, через секунду вынырнул и бросился грудью на кромку льда, немедленно под ним обвалившуюся.
Курт, распластавшись на льду, пополз к полынье. Вокруг него зигзагами разбегались хвостатые трещины. Илья снова вынырнул, он задыхался, судорожно хватал воздух распяленным ртом.
– Держи! – Курт сорвал со спины винтовку, обеими руками вцепившись в ствол, протянул Илье приклад. Надрываясь от натуги, стал вытаскивать, одновременно отползая назад. Дважды лёд под Ильёй обламывался, и тот вновь уходил под воду. С третьего раза Курт, вложив в рывок последние силы, выдернул его. Ухватившись за рукав, стал тянуть. Оттащил метров на двадцать, и силы кончились. Курт упал лицом в снег, секунд пять лежал, не в силах пошевелиться. Собрав всё, что в нём оставалось, перевернул Илью на спину. Тот был без сознания, глаза у него закатились, и из прокушенной губы стекала на подбородок кровь.
Курт сорвал с себя ватник, уложил на него напарника и, задыхаясь, волоком потащил в обход полыньи к берегу. Сколько времени тащил и как удалось дойти, он не запомнил. Вытянул на берег, пошатываясь, побрёл обратно, к рюкзакам. Подобрал, навьючил на себя оба и на заплетающихся ногах вновь двинулся к берегу. Полоснул по тесёмкам ножом, выудил со дна флягу с самогонным спиртом. Запрокинул ко рту, в три глотка ополовинил. Затем лезвием разжал Илье зубы и поднёс ему горлышко к губам.
Дальнейшее происходило словно в забытье, и как рубил чахлое гнутое дерево, а потом непослушными руками разводил костёр, Курт не помнил. Как стаскивал с так и не пришедшего в сознание Ильи одежду – не помнил тоже. И не помнил, как натягивал на него новую, сухую. В памяти осталась лишь неимоверная, навалившаяся на тело усталость и вкус талого снега на губах.
К утру у Ильи начался жар. Он впал в беспамятство, к полудню вынырнул из него и долго молчал, глядя на Курта налитыми кровью глазами. Затем вновь потерял сознание. Заговорил только к вечеру, с трудом разлепляя опухшие, обнесённые простудой губы.
Читать бесплатно другие книги:
