Конец света с вариациями (сборник) Точинов Виктор
Это почему-то поразило его сильнее прочего.
На пятом он миновал длинный коридор: справа двери, слева фото в рамках, бликующие в свете люминесцентных ламп. Он нарочно даже попытался разглядеть хотя бы одно, вставал так и сяк, но видны были только отдельные фрагменты: то чья-то рука, то хохолок, то неожиданно крупный, влажный глаз.
– Эй, а вы, простите, к кому? – Из ближайших дверей, высунувшись, на него уставилась кудрявая девица. – А, вы, наверное, к Чарыгину, художник, да? – Обернулась: – Галь, Чарыгин у себя? Куда это еще уехал, к нему ж художник вот… Седлову? Так и сказал? Пф! Ты в это веришь? Наивная!..
– Простите…
– Да-да, – покивала девица, – вам к Седловой, в четвертую.
Старик не двинулся с места. Выпятив подбородок, отчеканил:
– Редактор у себя? В которой?
– В седьмой вообще-то, но…
Он уже шагал, громыхал каблуками, даже дорожка не могла пригасить этот грохот.
Привычным движением распахнул дверь, проронил встрепенувшейся секретарочке:
– У себя?
– Он не прини…
– Меня – примет.
И сразу, трижды ударив костяшкой по табличке, вошел.
– Здравствуйте!
– …я тебе говорю: на первую полосу мы это не поставим! Какая на хрен!.. Кто это купит?! – Поджарый лысеющий человек прикрыл трубку рукой и молча поглядел на секретарочку. Та выдвинулась откуда-то справа, из-за старика, и открыла было ротик… – Кофе мне! Вы по какому, уважаемый?..
– Я к вам, – сказал старик. – Мне чаю. – Он пересек кабинет и сел перед лысеющим. – Я – Васильчиков, если вы вдруг, Петр Палыч, запамятовали.
– В общем, – процедил в трубку Петр Палыч, – нет. Извини, Никита, при всем моем. С этой еще историей про… А ты как думал?! Знаю, конечно. Поэтому на шестнадцатую – и точка. При всем моем. Да, как обычно. Все, дорогой, нет времени.
– Я по делу, – сказал старик. – Это серьезно.
– Не сомневаюсь. Вы, простите, прослушал, – кто, собственно?
Старик аккуратно, как козырь на последнем круге, выложил перед ним раскрытый паспорт.
– «Васильчиков Иван Корнеевич», – прочитал редактор. – Очень приятно. – Он посмотрел на часы, поджал губы. – Чем могу быть полезен?
Старик поймал его взгляд и какое-то время просто смотрел и молчал. Глаза у редактора были внимательно-стеклянные.
В кабинет прокралась секретарочка, звякнув, поставила между ними подносик.
– Я по поводу фильма, – сказал старик. – Вы, Петр Палыч, его видели? Это ложь, и ложь в квадрате. Я решительно…
– И я, – согласился, вставая, редактор, – и я, тоже решительно. Опаздываю. – Он нажал пальцем на ухо бронзового медвежонка, из спины которого, как копья, торчали две перьевых ручки. – У меня тут человек… Отведете к Чарыгину, я – на вокзал. Пусть – интервью и даст аналитику: на первую и продолжение на шестнадцатой. И мне перезвонит.
Он вышел, на ходу доставая мобильный.
– Никита?.. – донеслось из приемной. – Вот, дорогой, что я тебе галларук индо ралом….
Старик задумчиво подержал на весу чашку, подул и отхлебнул; чай был с медом, пах травами, летом, детством.
Листья громадной африканской пальмы вдруг качнулись на сквозняке.
– Здравствуйте, – сказала пухленькая Свинка. – Это вы к Чарыгину? Нет его, пойдемте со мной. – По дороге она все шмыгала носом и покашливала. – Кондиционеры, – зачем-то объяснила старику, – это из-за них.
В большой комнате, разгороженной столами и кадками, кондиционер был всего один, как раз над столом Свинки. Стоявшая рядом пальма – копия той, редакторской, – трясла листьями, словно в припадке падучей.
– Садитесь. – Свинка пробралась за стол, шмыгнула-хрюкнула, вздохнула: – Рассказывайте, я слушаю.
Старик заговорил – и она, не меняясь в лице, застучала: туки-туки-туки-тук! туки-туки-туки-тук! В какой-то момент ему захотелось даже перегнуться через стол, чтобы понять, пишет она или просто тарабанит по клавишам.
Рядом, у старика за спиной, о чем-то спорили, иногда посмеиваясь. В конце концов он развернулся:
– Молодые люди, вы не могли бы чуть потише!..
На него посмотрели недоуменно, кивнули. Их было трое, на столе разложили какие-то карточки, тыкали пальцами.
– Нет, – повторила одна, – этого не может быть… это бред, конечно. Чтобы сразу по всей стране: вставали, выходили и пропадали. И байки эти про новые звезды – ну откуда они возьмутся, новые-то? Ну ты что, на календарь посмотри-то, не в эпоху легенд живем, да? Говорю тебе, очередная дробинщековская фишка.
– Так он же сам в панике, бюджет не отбили…
– Вот и дергается, креативит. В первый, что ли, раз?..
Ее поддержали, с облегчением и радостью: конечно, мол, что же, мол, еще!..
Свинка кашлянула – на сей раз с намеком.
– Вы остановились на том, что эта лента оскорбляет…
Он закончил свою мысль – уже без прежнего пыла. Увидел себя как будто стороны, как будто чужими рептильими глазами посмотрел: явился старикан качать права, восстанавливать справедливость. А кому она нужна? Вот им – точно нет.
Скомкал финал загодя продуманной речи, просто оборвал на полуслове.
– Я могу идти?
– Подождите минутку. Мариш, передай распечатки!..
Та, за соседним столом, оторвалась от фото, взяла из принтера только что выпавшие листы и протянула старику.
– Распишитесь там, – сказала Свинка, – на каждом. Что с ваших слов записано верно. А то, знаете, некоторые потом претензии… нам теперь велят всегда визировать.
Он расписался, не читая.
– «Васильчиков»? – переспросила Свинка. – А вы, простите, случайно не родственник?..
– Похож?
Она засмеялась:
– Ни капельки! Но знаете, иногда же бывает: родственники, а друг на друга вот совсем… А вы его сын, да? Или внук? Знаете, когда нам в школе о нем рассказывали, я всегда себе представляла не то, как он со зверьми сражался, даже не войну, а как он огонь в осажденный город нес. И вот сколько мимо Марсова ни хожу – всегда мурашки по спине. Не могу понять: как это вообще… жутко, наверное, было. Что вы так смотрите?
– Ничего. Простите, показалось.
Выходя, он еще раз оглянулся. Нет, все-таки не пышненькая девушка, все-таки Свинка.
Показалось.
Ряды надгробий тянулись вдаль – ровные, по-солдатски стройные. Над каждым раскинуло металлические ветви стилизованное изображение чудо-древа.
– Это же так просто, – сказал Крокодил. Они шли к выходу: старик впереди, Крокодил – чуть позади, почему-то все время держась за пределами видимости. – Просто как дважды два… Курить будете, Иван Корнеевич?
Старик мотнул головой.
– Как вам угодно. – Он клацнул портсигаром, затянулся. – Иван Корнеевич, в конечном счете я – все, что у вас есть. Не «осталось» – именно «есть», и было всегда. Не злитесь на них – они не виноваты. Они ценят то, что вы для них сделали, но ценят по-своему. Ваши победы – настоящие победы, ваши подвиги – настоящие подвиги. Только вам они не принадлежат и никогда не принадлежали. Наконец-то вы начинаете это понимать.
– Что там в Африке? – резко спросил старик. Проходивший мимо седоватый мужчина с букетом гвоздик покосился на него и ускорил шаг. – Как жена, как дети?
– Не надо, – сказал Крокодил. – Лучше сразу. Будет больнее, конечно, по-другому и не может… Но лучше сразу. Видите, я и сам уже ухожу от темы; ваше влияние!.. А ведь это так просто. Всего лишь признать. Она улетела нынче утром?
– Я проводил ее до аэропорта, – скупо кивнул старик. – Как будто это могло ее остановить…
– Конечно, не могло. Но конечно, вы должны были попытаться. Только перестаньте себя обманывать: вы никогда ее не любили. Вы же бесстрашный, последнее, что вас испугало, – тот дурацкий умывальник в детстве, – с него-то все и началось. Хрупкая штука – человеческий организм: убегая, упал, ушибся головой… казалось бы… а чем все обернулось. Хуже мины замедленного действия. – Крокодил затянулся, со змеиным шипением выдохнул. – И вот вы стали бесстрашным героем, взрастили в себе это бесстрашие – ну так признайте, что Елена Сергеевна, Лялечка, нужна была вам как символ. Как знак тех времен, когда вы были совсем другим.
– Где твоя тень? – спросил вдруг старик. – Почему ты без тени?
– И поэтому, – спокойно продолжал Крокодил, – вы не хотели, чтобы она улетала. Ваш последний якорь, фигурально выражаясь. После того как остальные ваши соратники ушли, так или иначе… – Старик не оборачивался, но знал, что Крокодил сейчас кивнул в сторону надгробий. – Что у вас осталось? Да и чего, собственно, вы хотите?
– Где твоя тень?!
– Вы хотите признания? Почестей? Были и будут почести, признание, слава. Грех жаловаться, Иван Корнеевич, – вы ведь не бездомный, не валяетесь где-нибудь в подворотне, вымазанный в грязи. Знаменитость, спаситель Петрограда, символ города. Достопримечательность. Но вы ведь желаете большего: чтобы они жили по вашим законам. А это невозможно. Не та точка цикла. – Крокодил помолчал и добавил, как будто с неохотой: – Вам почти удалось. Вы почти смогли, дважды. Зов к приключению, сражение с чудовищем, испытания, помощники, апофеоз, возвращенье, борьба у порога, благо, которое герой приносит с собой… и так два цикла кряду. Вы долго удерживали мир и миф. Но вам захотелось покоя: возраст, болезни… все это очень по-человечески. Слишком по-человечески.
– Где, – задыхаясь, в третий раз повторил старик, – гд-де тв-в-воя т-т-тень?!
– Вы – моя тень, – сказал Крокодил. – Или скоро ею станете. Впрочем, есть и другой путь. Решить, что я – плод вашего воображения. Что мина проснулась и начала тикать – там, в вашей голове. «И все смешалось, – процитировал он, – кони, люди…»
– Тебе не удастся, н-н-нет… Ник-к-когда! Господь-Медведь, да что я вообще?.. Кто же верит Крок-к-кодилу?
– Тот, – спокойно сказал Крокодил, – кто никогда не верил в Медведя.
Старик резко обернулся. Крокодил стоял перед ним – в коричневом пиджаке от лучшего портного, но уже поношенном, сшитом года три назад. Широкий потертый шарф свисал наподобие галстука. Штаны были в крупную клетку, слегка выцветшие.
– Зря вы… – сказал Крокодил. – Теперь вам будет труднее поверить в… – он неловко покрутил когтистым пальцем у виска. – Впрочем, сейчас мы это…
– Простите, – позвали у старика за спиной, – у вас не будет покурить? – Дама с блестящим от пота лицом и жирно накрашенными губами, в костюме, слишком плотном и жарком для такой погоды, показала зажигалку. – Вот, ее взяла, а сигареты забыла, торопилась.
– Я давно бросил, сразу после войны… – начал было старик.
Она посмотрела так, будто говорил он это с папиросой во рту.
Машинально хлопнул себя по карманам и обнаружил в правом огромный портсигар с сине-белым треугольником на крышке. В треугольник вписан был алый глаз.
– Вот, пожалуйста. – Старик раскрыл портсигар и увидел, что не хватает сигарет пяти-шести.
Женщина взяла одну, потянула носом:
– Боже, неужели Gold Virginia?..
Он торопливо кивнул, дождался, пока она уйдет и обернулся, уже зная, что никого рядом с ним не будет.
Так и вышло.
Зашагал по дорожке к воротам, помедлил и швырнул портсигар нищему в смешной спортивной шапочке. Тот забормотал что-то насчет «храни тебя Господь», раскачиваясь и кланяясь, точно китайский болванчик.
– «Захотелось покоя»? – сказал ему старик. – Что он имел в вид-ду? Ведь я… всю жизнь же, только для других, я и сейчас… и сейчас!..
Нищий отчаянно закивал и взглянул по-собачьи, с надеждой. Старику сделалось тошно.
Пошел к метро. Повсюду были гирлянды, растяжки, воздушные шары. Дети смотрели ему вслед, завороженно разинув рты. Взрослые уважительно кивали. Он кивал в ответ, едва различая, кто перед ним.
Очень хотелось курить.
Город творил с ним непонятное: миновав Гренадерский мост, старик вдруг оказался перед Дворцовой. Здесь готовились к параду; маршировали войска, и он вдруг сообразил, что форма на них – не нынешняя, тогдашняя. Показалось: узнает лица. Не по отдельным чертам – по выражению, по взглядам.
– «Пок-коя»? – сказал он в никуда. – «Пл-лэ-лэ-лод воображ-жения»?
Солнце светило ярче прежнего. Ни пятнышка, ни отметинки на сияющем шаре.
– Не «дважды», – сказал старик. Люди уже косились на него, какая-то мамаша подхватила двух дочурок и потащила прочь, не обращая внимания на их вопли. – Не дважды – трижды!
Город затаил дыхание. Признал, расступился, распахнул перед ним свою изнанку: от Дворцовой до Васильевского острова – два шага, сразу на Средний проспект и к «Детскому миру».
Внутри было не протолкнуться, особенно возле витрины с резиновыми масками. Люди, звери – все выстроились в разномастную очередь, покупали и здесь же примеряли, и бежали к зеркальной панели посмотреть – ладно ли сидит? Маски сидели как влитые. Покупатели смеялись, тыкали друг в друга пальцами, корчили потешные рожи.
Он едва протиснулся через эту толпу, поднялся на этаж выше, нашел то, что было нужно. Выбил чек и направился к выходу, сжимая в руке пакет с картонной коробкой. Нес бережно и твердо, как младенца.
Над Александровским парком висел брюхастый дирижабль-дракон, застил солнце. Люди ходили, запрокидывая головы, и тыкали пальцами. Старик сел на лавочку отдышаться. Всего пять минут, сказал себе. Уже скоро.
– Зря, – сказал ему Крокодил. – Глупо, не оценят. Это будет фарс, позор. Из героя – в юродивые? Зачем все перечеркивать? Вспомни Первое Звериное. Войну вспомни. Усатого хотя бы. Даже вот в кинотеатре – это было достойно. Пафосно, но достойно. А сейчас… Безумие, больше ничего. А может, ты испугался? Струсил? Забиться в клетку, только бы не видеть, не слышать… А?! Ведь скажут, что испугался или сошел с ума, ты же знаешь. Ведь не п-п-поймут же!..
На скамейке напротив компания подростков громко смеялась и шелестела пакетами: в бумажных были бутылки, в серебристых – чипсы. Вокруг вертелся и подпрыгивал кудлатый цуцик, хватал зубами за штанину то одного, то другого.
– Вот ради кого? – спросил Крокодил. – Ради них? И ты-ты-тогда, и с-с-сейчас – все ради н-них?
Подростки, перебивая друг друга, болботали, отчетливо, но слов он не понимал. Как будто что-то щелкнуло в голове, как будто отжали тугой рычажок: все вокруг двигались словно по ту сторону подкрашенного алым экрана, и говорили несуразно, и глядели с уважительной издевкой (как? – он и сам не объяснил бы). Он вдруг показался себе ожившей фигурой, сторонним наблюдателем, персонажем, героем, шутом.
Цуцик потерял всякую надежду растормошить подростков, метнулся к старику, цапнул за штанину и дернул. Несильно – но ткань порвалась легко, будто это была бумага, писчая бумага.
Он встал – и цуцик с испуганным визгом сиганул к хозяевам, под лавку. Те замолчали.
Старик шел к ним, расправив плечи, коробку держал в правой, как винтовку.
Как шел когда-то к Петропавловке вызволять из лап Гориллы семилетнюю Лялю. Как шел, неся осажденному городу огонь. Как шел к выходу из кинотеатра.
– Бундолор алли! – сказал вихрастый подросток. Дернул кадыком, провел рукой по волосам. – Агру. Ен кандолир…
– Ничего, – ответил ему старик. – Ерунда какая. Подумаешь – штаны.
Он вскрыл упаковку, вынул пластмассовую саблю, аккуратно опустил коробку в урну.
И зашагал по дорожке – высокий, сверкающе-седой. Как на параде.
Его сумели остановить только возле медвежатника. Сперва не приняли всерьез, потом, когда поняли, слишком долго тянули.
На окрики он не реагировал; махал саблей и кричал: «Кара-барас!»
Люди боялись к нему подходить. Наконец приехала карета с санитарами и ружьем. Дозу снотворного точно рассчитали, после несколько раз перепроверяли; врачи не были виноваты. Они вообще подоспели в самый последний момент.
Он к тому времени уже развалил металлический забор перед вольерами, снес замок на ближайшей клетке и начал рубить прутья…
Виктор Точинов
Георгиевский крест (четвертый сон Юлии Леонардовны)
– Скажи, Остин, как там, в будущем?
– Ну-у… У всех летающие машины… Обед и ужин жрем в виде таблеток… А Землей правят злые вонючие обезьяны.
Старый фильм
1. По улицам ходила большая крокодила
На набережной Мойки, на тротуаре, тянущемся вдоль парапета, пятеро парней – в зеленых платках, прикрывающих нижнюю часть лица до глаз, в низко надвинутых кепках – били ногами человека в одежде православного священника. Вернее, пинали четверо, а пятый фиксировал процесс на видео, заходя с разных ракурсов. Он же время от времени бросал взгляды по сторонам: не помешает ли кто развлечению?
Никто не мешал.
Хотя зрители были… Не толпа, скорее кучка, человек семь-восемь, но к ней время от времени присоединялись новые прохожие. Держались они в благоразумном отдалении, на другом тротуаре, у домов. Трое снимали происходящее на мобильные телефоны, остальные наблюдали, изредка негромко комментировали.
Егор с неприязнью подумал, что когда-то весьма активно призывали «Не проходите мимо!» Мимо таких вот ситуаций не проходите, разумеется… Допризывались. Не проходят.
И в самом деле, ни один мимо не проходил. Кучка зевак на тротуаре росла.
Значит, нельзя проходить и ему. Камеры наблюдения натыканы всюду, особенно здесь, в центре, – мертвых зон почти нет. Но толку от всей машинерии ноль, если не знать, за кем имеет смысл наблюдать. Запись с этой камеры будут изучать придирчиво, и лучший способ угодить под колпак – вести себя не так, как все: бежать, когда другие стоят, или стоять, когда другие бегут, или шагать мимо, когда другие глазеют на расправу.
Избиение продолжалось, но стало менее зрелищным. Жертва уже не пыталась подняться на ноги. И прикрыться руками от ударов уже не пыталась…
Егор занял место среди зевак.
– Фейк, – комментировал негромкий, хорошо поставленный, прямо-таки лекторский баритон. – Постановка. Ни один поп фелонь поверх рясы не натянет. И уж тем более диаконским орарем не подпояшется… Им вообще не подпоясываются.
– Да не, натурально корчится… – возразил молодой ломающийся тенорок. – И кровищи-то, кровищи… Походу всерьез все.
– Баночника поймали да силком обрядили… – предположил женский голос, полный откровенной неприязни; неясно, правда, к кому эта неприязнь относилась – к баночнику, или к поймавшим и обрядившим его, или вообще ко всему на свете.
– Не похож, сытый на вид. И чистый… В смысле, был совсем недавно.
Егор перестал вслушиваться. Мерзко.
Удары по неподвижному окровавленному телу прекратились. Снимавшие на мобильники – двое из троих – решили, что ничего интересного уже не произойдет. И поспешили прочь, в разные стороны: один к Сенной, другой к пешеходному мостику. Оба на ходу продолжали нажимать клавиши, наверняка оперативно выкладывая ролики в Сеть. Тут кто первым успел, тот и собрал львиную долю просмотров.
Третий сам себе режиссер продолжил снимать. И не ошибся, кое-что интересное еще предстояло. Экзекуция вступила в новую фазу. В завершающую. Один из парней достал из кармана шнур, нагнулся, подсунул под голову жертвы… Скрестил концы шнура, намотал вокруг ладоней, явно прилаживаясь закончить дело. Удавить, проще говоря.
Кто-то в небольшой толпе охнул.
Кто-то отвернулся.
Кто-то сказал – повысив голос так, чтобы пятеро услышали – что полиция уже вызвана и вот-вот появится. Это он зря конечно, подумал Егор. Здесь пешеходная зона, что для полицейской машины, разумеется, не помеха. Но со стороны Сенной не подъехать, все перекопано, а пока доберутся дальним объездом, можно удавить священника, или кто он там, не торопясь, с перекурами, – и смыться по пешеходному мостику, где машина не протиснется… Место для экзекуции пятерка выбрала с умом.
Но раз полиция вызвана, за трансляцией с места событий сейчас наблюдают вживую. А потом многократно просмотрят в записи.
Парень с веревкой вызванной полиции не испугался. И потянул концы удавки в разные стороны.
Не то священник, не то ряженый баночник ожил. Мотнул головой, впился зубами в руку своего палача.
Парень заорал. Дергал рукой, голова ряженого билась о тротуар с мерзким хрустким звуком, но зубы не разжимались. Остальные бросились на помощь, лупили остервенело, уже не красуясь для камеры, не принимая киногеничные позы. Толкались, мешали друг другу. Тоже что-то орали, неразборчивое, да и крики укушенного, вопившего на порядок громче, не позволяли ничего толком расслышать.
– Вы ведете себя не толерантно, – прозвучал механический голос, лишенный интонаций.
Вроде и негромко прозвучал, но совершенно в иной тональности, – и как-то удивительно легко перекрыл саунд-трек избиения.
– Ваши действия классифицируются по статье семнадцать Федерального закона «О нахождении в общественных местах», статье сто одиннадцать часть вторая Уголовного кодекса Российской Федерации в редакции от… – продолжал тот же голос.
Голос стал громче и раздавался снизу, от Мойки, – неподалеку как раз имелась лестница, спускавшаяся к воде. Полицейский катер, решил Егор. Эти посудины с электроводометами двигаются бесшумно, скользят по воде бело-синими призраками…
Пятеро, войдя в раж, ничего не услышали. Но зрители – а набралось к тому моменту уже десятка полтора зевак – все поняли и быстро стали рассасываться.
Пошагал прочь и Егор. Сделав несколько шагов, все же бросил взгляд назад. И сбился с ноги. Над верхними ступенями спуска показалась голова крокодила, а затем и туловище, поднималась рептилия быстро. Со шкуры скатывались струйки воды, – значит, никакого катера внизу не было.
Гребенчатый… Гребенчатый, мать твою! Они же не могут, когда меньше восемнадцати градусов… Значит, теперь могут… Уже могут.
Полицейская форма крокодилу не полагалась, надпись «полиция» и личный номер красовалась прямо на брюхе, нанесенные белой краской. Да и глупо как-то рассекать вплавь реки и каналы Северной Венеции в намокшем мундире.
Надо досмотреть, решил Егор. Он никогда не видел гребенчатого в деле. Лишь слухи доходили, и самые паршивые слухи… Досмотрит. Будь что будет, начнут пасти, – значит, судьба такая. Оторвется, не впервой.
Но какая махина… Центнеров шесть, а то и все семь.
Шагала рептилия на задних лапах, однако звания прямоходящей не заслуживала – туша склонилась вперед, могучий хвост играл роль балансира. Все снаряжение гребенчатого крепилось на спине, на ремне, перетянувшем условную талию, и на двух портупеях. И оттуда, из-за спины, доносился мертвый голос динамика, перечисляющий статьи, параграфы, пункты и подпункты.
Как ни были увлечены нарушители статей и параграфов своим занятием, все же услышали монотонную речь. Вернее, услышал один, крикнул друзьям. Остальные подняли головы и тотчас же увидели крокодила, как раз шагнувшего на тротуар.
Реагировали на увиденное все пятеро по-разному… Двое – те, что стояли ближе к проезжей части, – после секундного оцепенения развернулись, явно намереваясь выдать рекордный спринтерский забег с высокого старта. Еще один вжался спиной в парапет, смотрел испуганно – ему наверняка тоже страстно хотелось дать деру. Но гребенчатый почти перекрывал парню дорогу, проскочить надо было рядом с зубастой пастью.
Четвертый участник расправы, тот самый, укушенный, – оказался полным, по мнению Егора, тормозом. Руку из зубов жертвы он сумел-таки выдрать, и теперь пылал жаждой мщения. Пылал и мстил, не откладывая. Кушал блюдо горячим.
Уже после предостерегающего крика он нанес удар, замахнулся для второго… И тут увидел крокодила, застыл с отведенной назад ногой. Полное впечатление, что ему хотелось и побежать, и пнуть, – и он никак не мог сообразить, чего же ему хочется сильнее.
Последний из пятерки реакцией обладал неплохой. Обстановку оценил сразу: и ему гребенчатый перекрыл путь для бегства. И парень выдернул из-под куртки оружие. Ловко выдернул, для дилетанта даже очень быстро.
Дальнейшее разглядеть в деталях оказалось непросто. Все произошло за один миг.
Только что все шестеро были на ногах – пять человек и одна рептилия. Миг – и трое оказались на асфальте, сбитые ударом огромного хвоста: «тормоз» и наладившиеся бежать. А еще на асфальте лежал «макаров». И кисть руки, ровненько отхваченная точно по суставу. Запястье парня, наоборот, оказалось располосовано, мышцы повисли лохмотьями, белел обломок кости. Кровь пока не текла.
Гребенчатый застыл неподвижно. Словно не он только что провел мгновенную ампутацию без наркоза.
– …в трактовке, подтвержденной решением Конституционного Суда Российской Федерации от второго марта текущего года, – закончил динамик и смолк.
Тишина стояла мертвая. Даже лишившийся руки не издавал ни звука. Хотя рот его распахнулся, и губы круглились все шире, – казалось, кожа сейчас лопнет в уголках рта, брызнут капельки крови…
Вместо этого кровь брызнула из культи. Сначала лишь брызнула, но тут же хлынула струей, обильно пятная тротуар, и без того густо залитый красным.
Парень осел назад. Приземлился на пятую точку, так и не закричав. Платок, свалившийся с его лица, висел на шее на манер детского слюнявчика.
Гребенчатый шагнул вперед. Наклонил туловище, уставившись неподвижными зрачками на истекавшего кровью человека.
И тут покалеченный парень сумел удивить… Не крокодила, тот не умел удивляться, – Егора.
Левая уцелевшая рука поползла к валявшемуся рядом оружию. Вполне осознанным и целенаправленным движением.
Гребенчатый не двигался. Казался оцепеневшим, внезапно вспомнившим, что при температуре воздуха ниже восемнадцати градусов подвижным ему быть не полагается.
Сбитая с ног троица ворочалась, пытаясь встать, – не получалось. Похоже, у всех троих переломы. Один из них застонал, негромко, протяжно, на одной ноте.
Оставшийся на месте и на ногах окаменел, стал частью гранитного парапета, – горельефом, символизирующим всепоглощающий ужас.
Пятый истекал кровью, но упрямо тянулся к своей пушке.
Егор понял, что происходит. И что произойдет вскоре, как только видеорегистратор крокодила зафиксирует прикосновение к оружию, понял тоже.
Но решил досмотреть до конца. Засветился он и без того дальше некуда, из всех зевак единственный остался на месте. Торчит, как одинокий клоп на белой простыне. Так что терять особо нечего…
Все произошло, как в первый раз, столь же стремительно. Едва пальцы парня коснулись пистолета, голова и все туловище крокодила метнулись вперед – смазанным, едва различимым движением. Пасть открылась, закрылась, резко дернулась в сторону – все за доли секунды.
Обезглавленное тело завалилось набок. Ноги дергались, скребли по асфальту. Егор пошагал прочь. И не обернулся, чтобы посмотреть, кто там истошно, пронзительно завопил, – один их сбитых с ног или оживший гранитный горельеф.
Слухи не врали. Гребенчатый был хорош… Егор не представлял, сумел бы он уцелеть или нет, окажись на месте парня с «макаровым». Нет, он никогда бы так нелепо не подставился, не прохлопал бы появление крокодила, но все же… В любом случае не стал бы глупить, вытаскивая ствол в непосредственной близости от противника. Попытался бы вскочить на парапет, достаточно широкий, увеличить дистанцию, а уж затем хвататься за оружие. А вот успел бы или нет – вопрос спорный.
Реакция у твари оказалась именно такой, как рассказывали. Молниеносной. Хотелось бы взглянуть и на живучесть… Жаль, что парень не успел выстрелить.
Через сотню шагов он бросил взгляд назад. Рептилия мотала башкой, с зубов свисала застрявшая тряпка. Зеленый платок (теперь – красно-зеленый), не так давно прикрывавший лицо. Вытащить его у гребенчатого лапы оказались коротки.
На том берегу виднелись характерные силуэты двух кайманов-патрульных, спешивших к месту происшествия и уже подходивших к мостику. Издалека доносился вой полицейской сирены.
Егор ускорил шаг, но не слишком. Его, конечно же, зацепили, но пасут пока без тщания… Перейти на бег – значит тут же подогреть градус интереса к своей особе.
Но все равно надо отрываться сразу, при первой возможности.
2. Лишь того, кто любит труд, негром в Африку возьмут
Если спросить: где живет человек, на голову которому сваливается кокос, а затем он (человек, не кокос) отправляется охотиться на бабуина? – ответы возможны разные, но локализованные в пределах Черного континента. Мы живем на Занзибаре, в Калахари и Сахаре, на зеленой Лимпопо, где гуляет гиппопо…
Или называть континент Черным неполиткорректно? Кружилин не знал. Он жил не в Африке, – в Питере, на Звездной улице. Тем не менее кокосовый орех совершил жесткую посадку именно на его череп. И предстояла дурацкая охота на дурацкую обезьяну.
Кокос на голову, кстати, Кружилин тоже схлопотал из-за них. Из-за охоты и обезьяны. Утром в темноте запиликал будильник смарта – назойливо, как комар над ухом спящего. Он пошарил рукой у кровати, ничего не нащупал, и на тумбочке не нащупал, и на столе…
Писк доносился откуда-то сверху. Кружилин, стряхивая остатки сна, вспомнил, что положил смарт на шкаф, – чтобы не отключить, не заснуть снова, водился за ним такой грешок, когда приходилось вставать раньше привычного. На службу он просыпался сам, без будильников, минута в минуту.
Приподнялся на цыпочки, стал нашаривать противно зудящий прибор, – а вместо него зацепил кокос. Тот покатился, ну и… Ладно хоть недолго летел в свободном падении и не успел набрать приличный разгон до контакта с кружилинской головой. Но все равно приятного мало.
Кокос давным-давно привез из Гвинеи дедушка Кружилина. В те времена советские люди крайне редко попадали в Африку и ездили не туристами, – исключительно в служебные командировки. Вот и дедушка сподобился там что-то строить, и обучал строительному делу аборигенов. А поскольку кокосы в Союзе не изобиловали и даже изредка в продаже не встречались, дедуля по возвращении вместе с другими африканскими диковинками привез заморский орех. Не на еду, в качестве сувенира. Теперь кокосы грудами лежали в любом супермаркете, и Кружилин убрал сувенир с глаз подальше, выбросить рука не поднялась, все-таки память о дедушке и вообще о прошлом, о легендарных былых временах.
Но прошлое умеет мстить. И это не фигура речи, – бьет, и больно… Прямо по голове.
Жил он один, и холостяцкий завтрак не затянулся: Кружилин включил кофеварку, затем помедитировал перед открытым холодильником, соображая, что бы разогреть в микроволновке… В результате ограничился чашечкой кофе. Желудок явно не услышал писк смарта и продолжил дрыхнуть – вид продуктов вызывал лишь желание побыстрее захлопнуть белую дверцу.
Если день с утра не заладился, то и дальше пойдет наперекосяк. Примета верная. Сработала и сейчас – на Витебском Кружилин влетел в пробку. С чего бы в такое время? Сзади подъезжали новые машины, взяв кружилинский «скаут» в плотную коробочку.
Минута ожидания, вторая, третья… «Тойота», стоящая впереди, тронулась, медленно прокатила метра три, снова издевательски зажгла стоп-сигналы. Кружилин круто вывернул руль вправо, благо находился в крайнем ряду, заполз правыми колесами на газон, перевалив невысокий поребрик. Дернул машину вперед-назад, еще дальше убирая с проезжей части. Короче говоря, припарковался, – аккурат рядом со знаком, запрещающим такие действия. Не беда, заявятся эвакуаторы, увидят номер Управления и отправятся искать другую добычу.
Кружилин решил отправиться в Павловск поездом, до станции Купчино он не доехал несколько сотен метров. Если повезет с расписанием, можно успеть, электричкой езды тут минут двадцать, не больше… А выехал он с запасом.
Проходя через развязку с Дунайским, увидел причину пробки – большегрузная фура столкнулась с «паджеро», перекрыв три полосы из четырех.
Кружилин мысленно высказал несколько пожеланий в адрес водителя фуры, в адрес водителя джипа, в адрес собственного начальства, затеявшего ни свет ни заря охоту на бабуина, в адрес бабуина, избравшего для обитания парковый массив площадью в полтысячи с лишним гектаров… Кокосу тоже досталась пара ласковых.
Разумеется, он опоздал. Электричка ушла из-под носа, следующая подъехала через четверть часа… Стоило ожидать.
За опоздание никто не попрекнул. Даже внимания никто не обратил. Три служебных автобуса, подвозившие в Павловск сотрудников, живших невдалеке от Управления, добрались до места сбора еще позже Кружилина. Тоже пробирались через пробки, хоть и ехали другой дорогой.
Разглядывая собравшихся, Кружилин удивился. Ни одного сержанта, да и лейтенантов лишь двое. А в основном капитаны да майоры, даже подполковники попадаются… Что за странное сафари лишь для старших офицеров?
Наконец подъехали автобусы. И с вновь прибывшими та же картина – лейтенантов и сержантов нет. Хотя, конечно, ныне почти на половине сержантских должностей кайманы с аллигаторами, все равно странно.
Среди высаживавшихся нашлись ребята с их этажа, и даже из отдела. Но Кружилин обратился с расспросами не к ним, а к Толику Спицыну, одному из двух лейтенантов, почтенных начальственным доверием и удостоенных участия в охоте. Тот был человеком на редкость общительным, знакомых имел во всех подразделениях Управления и всегда знал хоть чуть-чуть, но больше других.
– Дело государственное, старики! – сказал Толик, наставительно подняв палец. – Вон там знаете, что за халупы стоят?
Читать бесплатно другие книги:
