Цель – Перл-Харбор Золотько Александр
– Он еще не понял, что нам врать нельзя, – сказал Нойманн и наклонился, чтобы заглянуть в глаза Торопову. – Нам врать – вредно для здоровья.
– Извините, господин штурмбаннфюрер, – вмешался водитель, – но при чем здесь здоровье? Тем более его. Разговор может идти о боли, о ее количестве, а вовсе не о здоровье. Еще раз извините, за то, что перебил.
– Да, товарищ комиссар… – Нойманн покачал головой. – Общение с вами очень вредно отражается на дисциплине. Младший по званию перебивает меня… Но с другой стороны, он ведь прав. Я был неточен. Действительно, при чем здесь здоровье? Каждое лживое слово обеспечивает вам несколько часов боли. Несколько дополнительных часов.
Нойманн достал из кармана спичечный коробок, взял из руки Краузе нож и несколькими уверенными движениями заточил спичку.
– Вот, казалось бы, – сказал Нойманн, вернув нож подчиненному и взяв спичку двумя пальцами. – Что может быть проще – заточенная палочка. Не кол, заметьте, не клеммы от полевого телефона, приложенные к яичкам товарища комиссара, а всего лишь палочка. Щепка. Но какие перспективы она сулит в руках знающего человека.
Нойманн взял Торопова за руку, тот попытался вырваться, но Краузе переставил свою ногу с груди Торопова на его горло и легонько надавил.
– Вы еще не поняли, что от вас здесь уже ничего не зависит? – осведомился Нойманн, выпрямляя указательный палец на руке Торопова. – Совсем-совсем ничего не зависит… Да не дергайтесь вы так, можно подумать, что в вашем ведомстве такие простенькие фокусы не в ходу. Я думаю, что такая вот милая штучка – первое изобретение человека в области получения правдивой информации. Какой-нибудь питекантроп, загнав себе случайно занозу под ноготь, на всю оставшуюся жизнь запомнил ощущение, и когда ему понадобилось узнать у представителя враждебного племени, где те прячут своих женщин, воспользовался этим рычагом.
Заточенный край спички коснулся ногтя на пальце Торопова. Нащупал плоть. Уперся в границу между ногтем и кожей.
Торопов не видел этого, ему мешала нога Краузе, но чувствовал каждое движение руки Нойманна.
– Не нужно… – простонал Торопов еле слышно.
– Что?
– Не нужно! – громче повторил Торопов. – Пожалуйста, не нужно…
Краузе убрал ногу с его горла, дышать стало легче.
– Вашу фразу следует воспринимать как готовность к ведению беседы? Искренней и честной? – осведомился Нойманн. – Вы готовы отвечать на наши вопросы, ничего не скрывая?
– Да! – громко сказал Торопов. – Я… Я все скажу.
– А если соврешь, то… – неприятно усмехнулся Краузе.
– Я не совру. Я не буду врать! Я скажу… Поверьте мне, пожалуйста, поверьте!
Микроавтобус остановился.
– Сколько у нас еще времени? – спросил Нойманн.
– Полчаса, – ответил водитель.
И снова они говорили по-русски, словно им было важно держать пленника в курсе событий.
– Выходим, – Нойманн открыл дверцу и вышел из салона.
За ним следом выпрыгнул Краузе. Торопов подумал, что сейчас ему прикажут выбираться, но Краузе бесцеремонно вытащил его из машины за ноги.
Земля была твердой, больно ударила по спине и затылку.
Торопов вскрикнул скорее от неожиданности, чем от боли.
Высоко над ним качались сосны. В промежутках между их кронами было видно ярко-голубое небо и белые облака, тоже яркие. Как на открытке. Пели какие-то птицы.
– Поднять? – спросил Краузе.
– Поднять, – разрешил Нойманн. – Прислони его к дереву. Вот к тому.
Краузе и водитель подтащили Торопова к сосне, рывком поставили на ноги.
Торопов вытер скованными руками лицо.
– Действительно, – вроде как спохватился Нойманн. – Руки-то мы ему оставили спереди. А это неправильно. Мало ли какие иллюзии могут прийти в голову нашему дорогому комиссару.
Краузе расстегнул браслет на правой руке Торопова, завел ему руки за спину и снова защелкнул наручник.
– Вот так значительно лучше. – Нойманн подошел к Торопову, обмахиваясь своей шляпой, как веером. – Сегодня жарко, не находите? А ведь нам еще работать…
Пальцы Нойманна расстегнули пуговицы на плаще. Пола отошла в сторону, и Торопов вздрогнул, увидев под плащом черный мундир.
Эсэсовский, тут не спутаешь. В левой петлице – четыре серебристых кубика. В правой – пусто.
Почему у него пустая петлица, зачем-то спросил у себя Торопов. Это ведь что-то значит. Нет у Нойманна ни рун, ни листьев, ни мертвой головы… Значит это что-то, ведь значит…
Когда-то об этом переписывались на одном из сайтов. Не СС? Точно, не СС. Гестапо. Кажется, это у гестапо ничего не было в правой петлице. Гестапо?
Торопов похолодел и прижался спиной к дереву.
Гестапо-гестапо-гестапо-гестапо… Сердце выстукивало это проклятое слово все быстрее и быстрее, ужас заливал мозг, ледяными струйками стекал по горлу к сердцу и там застывал комками, как растопленный жир на морозе.
Эти шутить не будут. Эти не шутят… Эти…
9 июля 1941 года, Юго-Западный фронт
К полуночи аэродром затих. Даже комэск эскадрильи «чаек», примостившихся на краю аэродрома бомбардировочного полка, перестал терзать свою гармонь. Старлей был уверен, что виртуозно владеет инструментом и что все окружающие просто жаждут насладиться «Барыней» в его исполнении.
Летал комэск лучше, чем играл. Гораздо лучше. И парни его эскадрильи летали хорошо. Отлично, можно сказать, летали. Им за это прощали «Барыню», и сегодняшнюю драку с зампотехом простили, не стали раскручивать и доводить дело до трибунала. Опоздавший к самому мордобою Товарищ Уполномоченный как ни бился, но ничего внятного на бумагу занести не смог. Даже зампотех синяк на своей скуле списал на удар о крыло «чайки» во время осмотра.
Неловко повернулся – и мордой о плоскость, сказал Петрович, глядя в глаза Товарища Уполномоченного. И ничего такого. Какая драка, товарищ лейтенант? Вы что, как можно? Чтобы лейтенант на военинженера руку поднял? Да вы что? Это вам кто-то соврал, точно говорю – соврал…
Зампотех обернулся к стоящим поодаль ребятам из истребительной эскадрильи, взмахнул рукой, словно приглашая особиста самому убедиться – такие парни никогда не посмеют нарушить субординацию. Никогда.
Товарищ Уполномоченный поправил фуражку, кашлянул, бросив быстрый взгляд в сторону техников, копошащихся у побитого при посадке «Пе-2», и что-то пробормотал.
Не то чтобы особиста в полку ненавидели.
Каждый где-то в глубине души признавал необходимость присутствия Товарища Уполномоченного на аэродроме, каждый мог при случае внятно объяснить, что выполняет лейтенант очень важную функцию, защищает личный состав и технику от происков тайного врага, стоит на пути предательства и измены… Но и особой любви тоже никто не проявлял.
Особист честно пытался вербовать техников, мотористов и даже пилотов на предмет сотрудничества, но большинство нашли силы и способ от этой почетной обязанности увернуться. Не все, правда, кто-то же про драку рассказал…
Хотя и драки как таковой не было.
Летеха из истребителей потребовал, чтобы его «чайку» обслужили в первую очередь. И чтобы через полчаса она уже могла взлететь. Летехе было нужно вернуться к линии фронта и посчитаться со сволочами. Очень нужно. И слушать про то, что его аппарат сможет взлететь в лучшем случае завтра, лейтенант не хотел. Он хотел вернуться и отомстить. Счет у него к немцам, понимаете? Счет. Он им…
Петрович решил истребителя успокоить. Тот сорвался на мат, зашелся в крике, а когда зампотех полка попытался привести летчика в чувство, то летчик вдруг ударил военинженера в лицо. От неожиданности Петрович упал, лейтенант попытался ударить лежащего ногой, но оказавшиеся рядом летчики полка хулигана скрутили, слегка помяли и передали на руки родному командиру эскадрильи.
В любое другое время никто лейтенанта прикрывать не стал бы, но в тот день… Девятка «чаек» встретила четыре «мессера». И за пятнадцать минут боя шесть «И-153» были сбиты, а немцы без потерь ушли на свою сторону.
Лейтенанту казалось, что он сможет… что он должен немедленно отомстить. Что у него получится.
Его напоили спиртом до полного бесчувствия и уложили спать на парашютах под крылом «чайки». Как стемнело – собрались в палатке у комэска, пригласили Петровича и ребят из бомбардировочного полка. Вначале пили молча, поминали не вернувшихся сегодня на аэродром, потом, немного успокоившись, пели песни и слушали ту самую неизбежную «Барыню».
Капитан Костенко на застолье не пошел.
Побродил немного по степи вокруг аэродрома, сбивая палкой верхушки высохшей на солнце травы. Как будто трава была в чем-то виновата. Костенко видел, что его штурман, Олежка Зимянин, сидит на пустой бочке из-под горючки и внимательно следит за командиром. И то, что их стрелок-радист Лешка Майский подошел к штурману и что-то с ним обсуждал – капитан тоже видел. И понимал, что говорят о нем, что все его экипаж понял, и что ночью придется как-то все это решать… И нужно будет найти какие-то слова, чтобы убедить, чтобы не мешали и чтобы не лезли в помощники. Это его решение. Его выбор. Они здесь ни при чем.
Если бы у него было еще немного времени! Еще день хотя бы, чтобы можно было в следующем полете присмотреться, понять – не ошибка ли, не совпадение… Два белых и красный – срочно нужна помощь. Два белых и красный…
Костенко дождался, когда стемнеет окончательно, прошел к своей палатке и не раздеваясь лег на охапку сена, заменявшую ему кровать. Койки никто даже и не пытался сооружать, все понимали, что аэродром этот – временный. Что долго летать с него не получится и обживаться, заводить хозяйство и обрастать предметами быта нет никакого смысла.
Максимум неделя, понимали все. Потом… И ошиблись.
Три дня. Завтра полк убывает на переформирование. Сегодня прибыли приемщики из соседнего полка, приняли оставшуюся технику – то, что уцелело за почти месяц непрерывных боев. Если бы приехали вчера – получили бы больше. Сегодня бомберы ходили к переправам. Из восьми «петляковых» вернулось три, из девяти СБ – четыре. Один из уцелевших «Пе-2» при посадке «дал козла» и перевернулся. Пилота вытащили со сломанными ногами, а штурман и стрелок… Они прилетели уже мертвыми.
Но мост они уничтожили.
А на обратном пути Костенко чуть уклонился в сторону, чтобы посмотреть. Только посмотреть. Накануне он тоже улучил момент, чтобы проскочить над Чистоводовкой, и дважды качнул над домами крыльями, просто по привычке. А сегодня, пролетая над деревней, вдруг увидел – два белых, один красный. Срочно нужна помощь.
И это значило, что выбора у капитана Костенко нет. Ни малейшего выбора.
Завтра утром он уезжает с остатками полка на переформирование. Куда именно – не говорили, но понятно, что далеко, что к Чистоводовке он не вернется. И что сигнал о помощи… сигнал останется без ответа.
Костенко лежал на постели и старался дышать ровно. Вернувшийся штурман постоял в темноте, прислушиваясь, потом лег на свое место.
Если хочешь качественно притвориться спящим, нужно следить за дыханием. Костенко в детстве прочитал об этом у Фенимора Купера, в «Прерии». Человек, который притворяется спящим, иногда задерживает дыхание, лежит бесшумно. Это его и выдает. Десятилетний Юра это прочитал и запомнил. А двадцатидевятилетний Юрий Костенко, капитан, командир эскадрильи и без пяти минут замкомполка, эту премудрость вспомнил и применил на практике.
Штурман заснул. Во всяком случае, через несколько минут и его дыхание стало ровным и мерным. Хотя, с легкой улыбкой подумал Костенко, Олежка тоже мог в детстве читать «Прерию».
Все станет понятно, когда капитан будет выходить из палатки.
Восход луны сегодня около часа ночи. Полнолуние. И небо чистое – все как на заказ. Будто все подстроено специально.
Костенко поднес к лицу запястье левой руки с часами. Хотя на циферблат можно было и не смотреть – луна взошла, осветив все вокруг, на стенках палатки проступили тени от стоек маскировочной сетки.
Ноль пятьдесят шесть.
Костенко вздохнул. Это как первый прыжок с парашютом. Пусть даже тогда парашют был прикреплен к балке и прыгать предстояло всего лишь с вышки в парке. Костенко помнил то ощущение. И помнил, что оно неоднократно возвращалось к нему. Первый настоящий парашютный прыжок из гофрированной утробы «ТБ-3»… Первая самостоятельная посадка на «У-2»… Первый боевой вылет…
И вот сейчас.
Сейчас.
Костенко нащупал шлемофон, лежащий рядом на плащ-палатке. Осторожно сел. Сено под плащ-палаткой спросонья недовольно зашуршало. Вставать с импровизированной постели было неудобно. Нужно было подобрать ноги, согнуть их в коленях, потом, качнувшись вперед, встать.
– Не нужно, Юра, – тихо прозвучало в темноте.
Штурман все-таки не спал.
– Что-то мне не спится, – сказал Костенко. – Душно. Выйду, прогуляюсь…
– Не нужно, Юра, – повторил штурман и встал.
Теперь он стоял перед командиром, близко, всего в нескольких сантиметрах. Рассеянный лунный свет освещал его лицо.
– Ты о чем, Олег? – спросил Костенко, лихорадочно пытаясь придумать, как поступать дальше.
В глубине души капитан уже знал, что нужно делать, понимал, что другого выхода у него нет, но тянул время… Ведь ясно, что Олег все понял, что не одобряет штурман решение своего командира и сделает все, чтобы удержать его, не позволить совершить необратимый поступок. Наверное, будь все наоборот, Костенко и попытался бы остановить приятеля в такой вот ситуации. Ведь понятно, что ничем хорошим это закончиться не может.
– Ты же знаешь, что после этого будет, – сказал штурман. – Что с тобой после этого сделают.
Ты о чем, хотел делано удивиться Костенко, но сдержался. Чего уж тут притворяться? Они с Олежкой уже больше года вместе, научились понимать друг друга с полуслова. Уговаривать? Просить, чтобы не поднимал шума? Чтобы дал возможность совершить глупость?
– Ты же понимаешь, что я иначе не могу? – тихо спросил Костенко.
– Можешь, – уверенно произнес штурман. – Ты можешь. И этот знак ваш… Это не знак на самом деле, это совпадение. Просто совпадение. Или даже хуже. Провокация. И ты…
– Я должен, – сказал Костенко. – Я…
Это было подло, приемчик был грязный, работал только против своих, против тех, кто стоит рядом и слушает, и хочет услышать продолжение фразы, начатой этим самым «Я», а продолжения не будет. Вернее, будет, но не словами.
Костенко ударил. Правой рукой, костяшками пальцев в горло своему штурману. Резко и сильно.
Олежка захрипел и стал оседать, Костенко подхватил его и осторожно опустил на пол.
– Я должен, – тихо сказал капитан и ударил своего друга по лицу наотмашь, целясь в нос. – Я должен.
И еще один удар, по брови. И снова – костяшками пальцев. Суставы заныли.
Костенко стащил со штурмана ремень, перевернул Олега лицом вниз, связал ремнем руки. Потом снова перевернул его на спину и заткнул рот свернутой пилоткой.
По бледному лицу Олега текла черная кровь. Из носа и из рассеченной брови.
– Извини, – сказал Костенко.
Штурман попытался ударить командира ногой, но тот увернулся и ремешком от штурманского планшета связал ему ноги.
Перетащил Олега на постель, прикрыл своей плащ-палаткой. Вышел наружу, откинув полог.
На душе было мерзко, хотелось вернуться и попытаться все-таки объяснить Олежке…
И было совершенно понятно, что ничего объяснить не получится. Он встал на боевой курс, и теперь ничто не может его увести в сторону. Только вперед.
На всякий случай Костенко расстегнул кобуру. Стрелять он не собирался, но и позволить кому-либо ему помешать капитан не мог.
Длинные тени от самолетов тянулись через белесую раскатанную поверхность аэродрома. Деревьев в округе почти не было, самолеты маскировались только сетками. Все понимали, что так неправильно, что если нагрянут «мессеры», то два счетверенных «максима» в роли зенитного прикрытия аэродрома будут выглядеть неубедительно, но сделать все равно ничего было нельзя, оставалось надеяться на то, что немецкая авиация занята советскими сухопутными войсками, утюжит окопы и точечно выжигает чудом уцелевшие танки. Ну и сносит с неба Военно-Воздушные Силы Рабоче-Крестьянской Красной Армии, буде они не увернутся или попытаются нанести удар.
Костенко обошел уцелевшие самолеты полка и то, что осталось от эскадрильи «чаек», по широкой дуге. Не хватало еще натолкнуться на часового или кого-то из техников, уснувшего прямо возле самолета.
Было тихо, даже насекомые не стрекотали, словно густой и вязкий лунный свет запечатал их призрачным воском.
Восход сегодня в три двадцать семь по Москве. Плюс что-то около получаса для этих мест. Костенко взглянул на часы. У него еще почти три часа темного времени суток. Он успеет. Он должен успеть.
На дальнем конце взлетного поля стоял «У-2».
Вечером на нем привезли почту и запчасти, и утром пилот должен был вылететь. На рассвете.
Биплан был заправлен, Костенко, гуляя по степи, внимательно следил за тем, как техники заливают в бак горючее, как проверяют двигатель и управление. «У-2» садился жестко, бродячий «мессер» влепил-таки ему пулеметную очередь по хвостовому оперению, и одна из тяг оказалась перебитой. Но залатать аппарат до темноты успели.
Иначе ничего у Костенко не получилось бы.
Капитан присел, опершись рукой о сухую землю. Часового возле биплана не было видно. А ведь был. Точно был, его начальник караула выставлял в десять часов. И в двенадцать наверняка сменил. Возможно, часовой примостился возле стойки шасси и спит. И кто там сейчас с винтовкой на посту? Кто-то из техников или оружейников. Весь не технический персонал аэродромных служб выгребли в пехоту еще неделю назад. Так что, наработавшись за день, водители и техники несли еще и караульную службу, засыпая иногда на ходу, или внаглую заваливались спать прямо на посту.
Начштаба ругался, грозился трибуналом, пойманный нарушитель клялся и божился, что и сам не понимает, как оно вышло, а на следующую ночь…
Темный силуэт появился из-за самолета. Лунный свет отразился на кончике штыка, светлой точкой поплыл над землей. Часовой нес службу по уставу, держа винтовку на изготовку. Оставалось надеяться, что «мосинка» на предохранителе.
Костенко выпрямился, одернул гимнастерку и решительным шагом направился к часовому. Ну мог командир эскадрильи пикирующих бомбардировщиков забыть что-то в самолете? Или, может, его комполка отправил проверить несение службы часовыми? Чушь, конечно, не предусмотренная никакими уставами, даже Товарищ Уполномоченный не ходил тайно проверять посты, но время сейчас такое бестолковое, а техники и водители подробности уставов если и знали, то уже забыли.
Капитан положил руку на рукоять «ТТ» в кобуре.
Это он не продумал. Нужно было приготовить что-то тяжелое, что-то, что не может выстрелить при ударе о человеческую голову. А чертов «Тульский-Токарев» вполне мог устроить такую пакость.
Значит, напомнил себе Костенко, подойти как можно ближе, в упор. Заговорить часового, отвлечь его внимание, а потом… Левой рукой – за ствол винтовки, а правой пистолетом по затылку. За ухом. Не слишком сильно, чтобы не стрельнул… Черт-черт-черт…
Костенко чуть не сплюнул от злости на себя. Какой выстрел? Он же не дослал патрон в патронник. Он вообще последний раз передергивал затвор на «ТТ» и стрелял из него как бы не три месяца назад, когда надумали они с ребятами перед майскими праздниками устроить соревнование по стрельбе. Вот было смеху! Стрелки из летчиков были еще те…
Значит, бить сильно, но так, чтобы не проломить череп бедолаге. Он-то не виноват ни в чем. Просто подвернулся не вовремя.
До самолета и часового – метров двадцать. Не спешить. Не суетиться. Можно даже насвистывать какую-то мелодию. Чтобы часовой не подумал чего плохого. Он ведь слышал, как гуляли истребители. Кто-то из них вполне мог проснуться и пойти подышать свежим воздухом.
Кстати, хорошая идея. Прикинуться пьяным. А у нас к пьяным всегда относятся снисходительно.
Десять метров.
Часовой остановился, смотрит на Костенко. Винтовку опустил к ноге и ждет. Вояка. Если бы его сейчас начштаба застал, то крику было бы…
Пять метров.
А где же «Стой, кто идет?». Костенко сглотнул комок, вдруг откуда ни возьмись появившийся в горле. Часовой его узнал? Почему он молчит, черт бы его побрал! Ну окликни же, не томи…
Два метра.
– И где вы так долго ходили, товарищ капитан? – тихо спросил часовой голосом Лешки Майского. – Я уже волноваться начал…
Костенко остановился, словно пораженный ударом грома.
– Ты что здесь делаешь? – наконец спросил он. – Какого…
– Я здесь стою и смотрю на капитана Костенко, своего родного командира, – сказал Лешка. – Сейчас. А двадцать минут назад я треснул по башке водителя бензовоза Григория Петрова, связал, заткнул рот кляпом и аккуратно откатил этого здорового черта к бочкам. И жду вас, а вы все не появляетесь. И не нужно хвататься за пистолетик. Я, если помните, чемпион дивизии по боксу в среднем весе. Приложу так, что мало не покажется…
– Все равно я пройду. – Костенко шагнул вперед. – Я…
– Конечно, пройдете, – тихо засмеялся Лешка. – Только вот улететь в одиночку все равно ведь не получится. Вот так я и подумал, что вы не вспомните впопыхах все эти «контакт – есть контакт» и «от винта». Разбаловался пилот на современных аэропланах, забыл, как крутил пропеллеры… На «У-втором», подумал я, движок заводится с ручного старта. Как же капитан собирается взлетать? Уговорит штурмана? Так штурман мне сообщил в личной беседе, что не собирается помогать командиру в совершении глупости. Наотрез отказывается. Я бы тоже отказался, если бы не был идиотом. Вы же знаете, как часто боксера бьют в голову? Вот, наверное, мне ту часть мозга, которая отвечает за умные решения, и отбили на фиг. Так что я с вами, товарищ капитан. А иначе хоть вырубайте меня, хоть стреляйте – а не взлететь вам…
Костенко застегнул кобуру, несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться.
Вот зар-раза… Действительно, забыл. Забыл, что не сможет в одиночку завести двигатель.
– Хорошо, – сказал Костенко, оглядываясь на палатки. – Взлететь ты мне поможешь, а потом…
– А потом что? – осведомился Лешка. – Меня ведь Григорий Петров видел. Он знает, кто его по макушке треснул черенком от лопаты. Я ведь вначале с ним поболтал немного, а уж потом… Так что хоть так, хоть так, а мне все равно светит статья за нападение на часового. Лучше уж я с вами…
Костенко снова оглянулся на палатки.
Штурмана он связал, но ведь ни к чему не прикрепил, так что тот вполне мог… или с минуты на минуту сможет поднять шум. Нужно спешить.
– Ладно, вместе летим, – сказал Костенко и надел шлемофон. – Давай к пропеллеру…
– Есть! – Лешка козырнул левой рукой, не выпуская винтовку из правой. – Вы у штурмана для меня пистолет не взяли случайно? Нет? Придется с винтовкой.
Лешка отомкнул с винтовки штык, надел его острием к накладке.
– Только там это… Парашютов нет.
– Ты собирался прыгать? – спросил Костенко, забираясь в кабину пилота.
– Ни в коем случае, – засмеялся Лешка. – Я ведь высоты боюсь, вы же помните…
– Болтун, – пробормотал Костенко.
– Какой есть. – Лешка закинул винтовку за спину. Взялся за лопасть винта. – Контакт!
– Есть контакт! – ответил Костенко и крутанул ручку зажигания.
Пропеллер провернулся, мотор чихнул и завелся.
Был у Костенко соблазн не брать Лешку, развернуться и взлететь без него, но это было бы уже верхом свинства – оставить стрелка-радиста отвечать за все в одиночку.
Лешка запрыгнул в заднюю кабину, что-то крикнул.
Костенко оглянулся.
– Когда линию фронта перелетать будем, давайте пониже! – прокричал Лешка. – Вот над самой землей…
– Не учи отца… – ответил Костенко.
Самолет вырулил на дорожку, пошел на разгон. Мотор взревел.
У палаток зажглось несколько фонарей, на поле бежали люди.
Не успеют, подумал Костенко. Теперь уже никто не успеет его остановить.
«У-2» оторвался от земли и ушел в сторону линии фронта.
19 августа 1941 года, 23:05, Лондон
В кабинете было жарко. Хозяин кабинета соблюдал светомаскировку: плотные черные шторы были задернуты и окна, естественно, закрыты.
Гость был одет в легкий светлый льняной костюм, галстук после первых десяти минут разговора стащил с шеи и сунул в карман. А еще он был лет на двадцать моложе хозяина кабинета и на пару десятков килограммов изящнее, поэтому жару переносил значительно легче.
Может быть, именно поэтому хозяин кабинета, несмотря на то что пот обильно покрывал его лицо, пиджак снимать не стал и даже «бабочку» с шеи не сорвал. Лишь время от времени оттягивал ее от горла.
Хозяин был зол. На гостя, конечно, тоже, но на себя – в первую очередь.
Это ведь он сам позволил молодому джентльмену захватить инициативу. И сегодня, и тогда, месяц назад, во время первой встречи.
Да, молодой наглец имел очень серьезные рекомендации: член парламента написал записку с просьбой принять этого парня, а бригадный генерал лично позвонил и настоятельно рекомендовал встретиться с «очень информированным и потенциально полезным» журналистом.
Как же, журналистом!
Уже в первую встречу этот тип перестал прикидываться представителем четвертой власти. Вообще, тот разговор больше напоминал буффонаду: два клоуна изо всех сил делали вид, что не понимают друг друга. Вернее, Белый что-то пытался втолковать Рыжему, а тот валял дурака и корчил из себя идиота.
Причем, как понимали оба участника беседы, роль Рыжего досталась премьер-министру Англии. Закончился нелепый разговор, в общем-то, безрезультатно. Черчилль не поверил, что молодой развязный тип является доверенным лицом товарища Сталина, а тот предложил провести небольшое испытание. Попросил господина премьера выбрать любую фразу, которую Иосиф Виссарионович должен будет произнести в присутствии кого-то, кому Черчилль доверял. Глупость, фарс и водевиль.
Но Черчилль согласился. В конце концов, согласие это ему ничего не стоило, а закончить неприятный разговор позволяло немедленно.
Да… Кто же мог тогда знать?..
Разве что вот этот мужчина лет тридцати, с легким шрамом, тянущимся от левого глаза к виску, знал это наверняка. Премьер мельком глянул в глаза собеседнику и отвернулся. Зеленые глаза посетителя смотрели весело, даже с насмешкой. Посетитель искренне развлекался и даже не пытался это скрыть.
– Гопкинс чуть не сошел с ума, – недовольным тоном произнес Черчилль, достал из ящика сигару и, тщательно ее обработав, закурил. – По его словам, это было сильное зрелище. Гарри повидал многое, но вот Сталин, цитирующий по бумажке Шекспира в оригинале, да еще и текст Офелии…
– Ну, господин премьер, вы сами выбрали отрывок. Могли же обойтись чем-нибудь менее экстравагантным. «Шалтай-Болтай сидел на стене…» – Посетитель качнулся на задних ножках стула. – Или там из Киплинга что-нибудь… «Мы идем по Африке…»
– Сталин хоть знал, что просит передать мне и Рузвельту? – осведомился Черчилль. – Он ведь не знает английского… Он кроме русского вообще ни черта не знает…
– Он еще знает грузинский, – улыбнулся посетитель. – Но вам-то от этого не легче… А содержание своего послания он знал. Ему перевели. Иосиф Виссарионович даже тренировался в произношении. И скажу вам по секрету, текст для него был написан русскими буквами.
– Послушайте… – Черчилль попытался вспомнить фамилию посетителя, но она вылетела у него из головы. – Как вас…
– Орлов, Даниил Орлов, – подсказал посетитель. – Можно просто Дэн.
– Послушайте, Дэн… – Черчилль передвинул сигару из одного угла рта в другой. – Все это, конечно, в высшей степени забавно, демонстрирует ваши связи в Кремле… Даже влияние на Сталина, но я не совсем понял, для чего все это затеяно. Продемонстрировать информированность советской разведки? Это вам удалось – вы узнали о встрече на Ньюфаундленде еще до того, как она была назначена. И эти милые детали о пересадке президента с яхты на крейсер «Аугуста»… Я даже представить не могу, откуда и как вы получили эти сведения…
– Не из советской разведки, поверьте, – став вдруг серьезным, сказал Орлов. – Я пока не пользуюсь этим источником.
Черчилль обратил внимание на специально выделенное интонацией «пока» и угрюмо кивнул.
– Выглядите уставшим, – сказал Орлов. – Переговоры были тяжелыми…
Он не спрашивал, он констатировал, как будто точно знал, о чем велись беседы в капитанской каюте «Аугусты» или в адмиральском салоне «Принс ов Уэлс». Но премьеру было на это наплевать. Он даже королю не стал раскрывать подробности тех разговоров. Просто сообщил, что помощь будет, что в войну Америка вступать в ближайшее время не собирается, но что прогресс в этом направлении заметен, прогресс, так сказать, прогрессирует, и что эти постоянные намеки американцев по поводу послевоенной судьбы Британской империи – всего лишь намеки, в ближайшее время никаких серьезных требований по этому поводу президент предъявлять не будет.
Но ведь на самом деле милый друг и родственник не скрывал, что собирается на этой проклятой войне нажиться, за счет Британии в том числе.
Черчилль ударил кулаком по подлокотнику своего кресла.
– Но ведь вы поговорили с президентом по МОЕМУ вопросу, – вежливо улыбнувшись, сказал Орлов. – Надеюсь, хоть это вас немного развлекло… И немного сбило спесь с президента ваших бывших колоний?
– О да, – помимо воли усмехнулся Черчилль. – Франклин даже побледнел больше обычного, а Гопкинс… Гопкинс и так выглядел плохо. Человек, которому вырезали кусок желудка с раковой опухолью, должен вести менее подвижный образ жизни… Но я его люблю, честное слово. Он, конечно, проклятый янки и все такое, он, конечно, сдерет с меня последнюю рубашку, но помощь окажет. Окажет, черт возьми, помощь…
– А вы хотели, чтобы они просто объявили войну Германии? Вот так вот – вызвали в Белый дом посла Германии и сообщили, что с полудня начинают бомбить Берлин? – Орлов покачал головой. – У них там общественное мнение, между прочим.
– Можно подумать, у нас его нет… – поморщился Черчилль. – Но я…
– Есть некоторая разница между шириной Канала и шириной Атлантического океана. В прошлом году Рузвельт был переизбран только потому, что молчал по поводу европейской войны. Если бы он только попытался объявить, что хочет в нее ввязаться, то…
– Да не читайте мне лекций, в конце концов! – вспылил премьер. – Достаньте лучше из шкафчика бутылку и стаканы… Вы пьете бренди?
– Во время серьезных разговоров – нет, – не пошевелившись, сказал Орлов.
– А я – пью! – Черчилль встал с кресла и, бормоча ругательства, пошел к шкафчику. – Всякий молокосос будет меня учить жизни… Никогда, слышите, никогда немного бренди не мешало серьезному разговору. Не пьет он, видите ли! А я вот…
Черчилль достал початую бутылку, вытащил пробку и налил бренди в хрустальный стакан.
– Чтобы вы сдохли! – провозгласил он и сделал большой глоток. – И за победу!
Черчилль вернулся в кресло, поставил бутылку на стол перед собой. С вызовом посмотрел на собеседника. Тот вздохнул.
– Ладно вам, не в моем возрасте менять привычки… – Черчилль снова отхлебнул бренди. – Но разговор у меня с американцами получился забавный… А я-то вам сразу не поверил, все эти разговоры о Гавайях, о провокации нападения… Высказал я это все только потому, что меня разозлили эти намеки на, видите ли, угнетение Индии. Конечно-конечно, бедные индийцы… А сами Филиппины держат? Мы уйдем с них в сорок шестом году…
Черчилль попытался сымитировать интонации Рузвельта, но получилось не очень похоже.
– Ладно, потом посмотрим, – махнул левой рукой премьер. – Время покажет. До сорок шестого года, как мы с вами понимаем, еще дожить нужно. А потом что-то изменится… Но ведь это какими же тупицами нужно быть, чтобы вот так готовить войну против себя! Значит, если сами напасть не могут, то нужно подставить свой флот и давить на японцев дипломатически, отрезая пути к отступлению… Замечательно. Прекрасно! Нет, ну какое свинство! Нам они намекают, что ждут продвижения Японии на запад, в Россию. Великолепно! Кто же не хочет этого движения? Все в мире этого хотят. России осталось меньше месяца, она уже пропустила удар в челюсть и сейчас стоит, покачиваясь, и даже не пытается отбиваться…
– У Гопкинса возникло другое впечатление…
– Бросьте, Дэн, хоть вы не рассказывайте мне этих сказок! Сталин может сколько угодно прикидываться, играть уверенного и сильного… А вы слышали, что он пытался договориться с немцами? Через болгар пытался, готов был отдать все, что Гитлер и так у него уже занял? Будете утверждать, что это слухи? Слухи? Нет, вы скажите!
– Я не буду комментировать ни это, ни что-либо другое, – спокойно произнес Орлов. – Но, как мне кажется, можно было бы проявить чуть больше уважения к тем, благодаря кому Лондон хотя бы не бомбят.
– Даже так? Я, конечно, безмерно уважаю большевиков… Какую потрясающую речь я произнесу в парламенте по случаю взятия немцами Москвы… Со слезой и совершенно искреннюю… А сейчас я буду делать все, чтобы американцы не вздумали отправлять в Россию оружия, боеприпасов, алюминия… Все это нужно здесь, в Британии. Пока Америка не вступит в войну, нам придется в одиночку сражаться с нацистами, и я…
Читать бесплатно другие книги:
