Как свежи были розы в аду Михайлова Евгения

Глава 7

– На выход, Ветлицкая, – буркнул контролер. – Адвокат ждет.

– Какой еще адвокат? – неохотно встала Валя.

Она, опустив голову, вошла в комнату свиданий.

– Добрый день, Валентина, – произнес красивый мужской голос. – Вот и встретились вновь. Вы тогда уехали, даже не попрощавшись.

Валентина посмотрела в изумлении:

– Ничего себе! Тезка! С серебряной головой. Я в такси все оглядывалась, смотрела, как ты уходишь, будто месяц ясный.

– Мы пока будем на «вы», ладно? Я еще даже не адвокат, просто приглядываюсь.

– Ты что, адвокат?!

– Так. На «вы» не получается. Да, я адвокат, Валентин Петров, будем знакомы. Если можно, садись, ты практически ко мне прижимаешься. Это не на пользу делу.

– Я ничего не понимаю. – Валя села, адвокат – напротив, положил перед собой блокнот и ручку. – Ты как меня нашел?

– Понимаешь, Валентина Ветлицкая. Я тебя не искал. Просто сейчас только ленивый не знает о том, что ты подозреваешься в убийстве родной тети. Очередной скандал в очень известном семействе, с которым я даже имел честь быть знакомым. С мамой приходил когда-то в вашу квартиру. Тебя не помню почему-то.

– Так меня всегда куда-то отсылали… А жалко, что мы тогда не познакомились. У меня не жизнь, а пулеметная очередь. Свой адвокат очень бы пригодился.

– Уточняю сразу. Я ни для кого «своим» адвокатом не был. Меня интересует правда. И если эта правда против тебя, то я попробую найти объяснение, смягчающие обстоятельства в пределах закона.

– Ух ты господи. Как все круто. Я не убивала ее, если ты об этом.

– Я читал протокол. Самое слабое место, что после небольшой дозы наркотика ты уснула как младенец. Если бы наркоманы так легко «соскакивали», сокращая дозу, у человечества было бы одной великой проблемой меньше. Это неправда. Поэтому нужно вспомнить, кто приходил. Или, предположим, это сделала домработница, чтобы тебя подставить. Такое возможно?

– Зачем? – хмуро буркнула Валя.

– Ну хотя бы затем, чтобы освободить твое место наследницы. Ради ее сына, которого родила ты. По документам он семье – никто. Обнаружено завещание Александра Майорова, по которому все имущество, сбережения, а также архивы и авторские права принадлежат его вдове, Надежде Ветлицкой, в дальнейшем – по ее усмотрению. Приемная мать твоего сына Николая, ваша домработница Нина Гришкина, могла бы убить твою тетю из корыстных побуждений или из ненависти к тебе, чтобы подставить?

– У нее, конечно, могут быть и корыстные побуждения, – после долгого молчания сказала Валя. – Она ненавидит меня, как ненавидели все в доме. Но Колька знает, что если он чего-то потребует, – я все отдам ему без проблем. Мне все равно, где жить: в нашей проклятой квартире, в тюрьме, в подвале с бомжами… Я – грязь и короста, которую счистили с благородного семейства. И для своего «выблядка», как называют нашего общего с домработницей сына, мне ничего не жалко. Понятно?

– Да. Мне очень понятен уголовный раж, в который ты сейчас с наслаждением впала. Сомневаюсь во всем: в том, что тебе все равно – быть в тюрьме, подвале или в очень хорошей квартире, где сейчас нет других хозяев. Не уверен в том, что ты все готова отдать Кольке, не знаю уж, как его на самом деле называют. Знаю лишь, что он не работает, а живет нормально. Деньги есть. Кто-то его содержал, кроме матери-домработницы. Не исключено, что Надежда Ветлицкая. И в том, что тебя все ненавидели в этом доме, тоже не уверен. Сейчас, когда нет других действующих лиц, все можно с легкостью поменять местами. Интересно, почему Надежда Ветлицкая обвинила тебя в убийстве сестры, твоей матери Веры?

– Мне плохо. Меня тошнит. Скажи, чтобы меня увели.

– Хорошо. Я приду через пару дней, если ты ничего не имеешь против, – подпишем с тобой договор.

…Ее действительно стошнило в камере. Голова шла кругом. Этот человек, адвокат, – случайно не очередное ли наказание ей за то, что она живет на белом свете? Петров не уверен, что ее ненавидели в доме… Да если она перестанет держаться за мысль об этой ненависти, ей придется разорвать свою грудь, вынуть душу и раздавить ее, как ядовитую змею… Если ненависти не было, значит, есть только ее вина без конца и без края. Валя сжалась в комок: самая страшная боль – мысли о том, в чем она виновата.

…В ту ночь она, как часто бывало, подслушивала у двери в спальню матери. Гости разошлись. Мама, очень красивая, румяная от выпитого вина и комплиментов, поцеловала ее на ночь и, взяв за руку Александра, повела его в спальню. Валя не заметила, куда пошла тетя Надя. Под дверью комнаты родителей был только отблеск ночника. Почему-то долго стояла тишина. У Вали, как и у мамы, абсолютный слух, ее удивляет, что не слышно ни скрипа кровати, ни вздохов, ни разговора. Вообще ничего, как будто люди просто стоят рядом, не шевелясь. Она приоткрыла капельку дверь: так оно и есть. Мама и Александр стоят посреди комнаты и молча смотрят друг на друга. Если бы они кричали, стонали, убивали друг друга – сцена не казалась бы такой ужасной. Эти люди были парализованы каким-то несчастьем… Но они только что смеялись, разговаривали. Что произошло?

– Ты же знаешь, как я чувствую тебя, – сказала мама тихо. – Мне кажется, я по ночам вижу твои сны. И глаза открываю для того, чтобы тебя увидеть. Ты не можешь сейчас ко мне подойти, протянуть руку, потому что ты приготовил для меня казнь. Вы вынесли мне приговор. Ты не можешь в этом признаться?

– Я не могу, – почти прошептал Александр. – Мне кажется, я умираю. Верочка…

– Прекрати, – раздался властный голос Надежды. – Саша, нельзя быть таким слабым. Ты только делаешь ей больнее. Нужно просто и спокойно обо всем сказать. Так больше невозможно. Верочка и сама это понимает… Вера, я постелила тебе в своей комнате. Пожалуйста, иди туда. Так будет всегда. На столике – успокоительные таблетки. Прими, пожалуйста. Мне тоже трудно. Я люблю тебя. Но надо как-то пережить эту ночь. Поверь, потом нам всем будет легче. Нам троим и твоей дочери, чью жизнь мы, кажется, сломали, не заметив этого в пожаре наших отношений.

– В твою комнату? – голос мамы дрожал, срывался. – В твою комнату? А вы останетесь здесь? Да… Я пойду. Конечно. Раз он этого хочет. Только я пойду к своей дочери, ведь ты, Надя, обвинила меня еще и в том, что я сломала ей жизнь?

– Я сказала – мы.

– Но у тебя нет дочери, – крикнула мама. – У тебя нет и никогда не было мужа. Какая, впрочем, в том нужда: все можно отобрать у любимой сестры.

Валя успела пробежать коридор и влететь в свою комнату. Что делать? Что ей сказать, если мама действительно сюда войдет?

Вера вбежала через три минуты. Глаза ее стали совсем черными, они горели огнем, который уже нельзя погасить. Она посмотрела на Валю: та стояла у окна, приблизилась, сжала ее руки.

– Мы остались вдвоем, – быстро проговорила она. – Ты моя родная девочка, я так перед тобой виновата…

Зря она произнесла последние слова. В Валин мозг вихрем влетели кадры рваной пленки ее жизни, которые терзали девочку непрестанно. Та сцена в спальне – они втроем. Интернат, колония, пьяный насильник-рабочий, который заткнул ей в рот перчатку в мазуте. Роддом. Ее ребенка уносит домработница. Она посмотрела на дрожащую мать – и не почувствовала ни капельки жалости. Только жгучую обиду. А потом в ней поднялся и рос истерический смех… Если бы мама не была в таком отчаянии, она бы поняла, что это приступ. Но она не поняла. Не успела. Это стало последней каплей. Она вдруг взметнулась на подоконник открытого окна, легкая, как девочка, и бросилась вниз – в свое единственное спасение от боли… Когда в комнату вбежали Александр и Надежда, они увидели Валю, еще не успевшую остановить свой безумный хохот. Веры не было в комнате. Ее не было на земле. Ее муж бросился из квартиры вниз по лестнице, тетя Надя сказала племяннице: «Ты столкнула ее, я уверена. Ты – убийца».

Сейчас, через двадцать лет, Валентина в тюремной камере пыталась предотвратить это несчастье. Она стояла на коленях перед мамой, плакала, держала ее за руки, целовала их. Она так любила ее, ей так легко было ее удержать, держать до утра, утешая. Господи, если ты есть, куда же ты смотрел в ту ночь, когда все убивали твое самое прекрасное творение, нежную, талантливую, любящую женщину! «Я убийца», – билось в голове Вали. И наконец тюремную тишину прорезал страшный, долгий вопль.

– Ты чего орешь? – раздалось у Вали над ухом.

– Я – наркоманка, – прохрипела она. – Мне нужен укол. Пожалуйста. Я подпишу признание в убийстве.

Глава 8

Валентин вошел в квартиру, увидел на полу в прихожей босоножки на шпильке, вздохнул облегченно. Марина уже здесь. Он обошел все комнаты, кухню, заглянул в ванную и не сразу обнаружил ее в спальне. Она лежала не на кровати, а свернулась в клубочек на маленьком шелковом диване в овальной нише у лоджии. Не встала, не повернулась, когда он вошел. Он решил, что она спит, приблизился осторожно.

– Не смотри на меня, – сказала Марина, подняв опухшее от слез, мокрое лицо.

– Что случилось?

– Ты представляешь, он не отпускал меня. Он плакал. Кричал, что убьет себя или тебя, – прорыдала Марина.

– Почему ты плачешь? Ты его жалеешь или испугалась?

– Я жалею. Я в ужасе. Ты не знаешь его: он сдержанный, уверенный, даже самоуверенный человек… Мне было так плохо, что я чуть не осталась…

– Если бы осталась, тогда я бы стал плакать и кричать, что убью себя и его… Ты бы меня пожалела?

– Мне тебя не за что жалеть, – серьезно сказала Марина. – Я тебя люблю.

– Боже! Ты это сказала первой. Я ждал. Просто держал себя за горло, чтобы не брякнуть.

– Почему?

– Чтобы не давить, как говорит один неплохой следователь.

– Он так говорит про своих преступников? Ну я и связалась, – Марина вытерла слезы и улыбнулась. – Ты же весь состоишь из своих адвокатских штучек. Это ж надо: держать себя за горло, чтобы не сказать о любви. В результате ты о ней так и не сказал.

– Я скажу. Я люблю тебя. С адвокатскими штучками или без них – я безумно тебя люблю.

Он протянул к ней руки, и она бросилась к нему, потрясенная. Она не знала, что притяжение к другому человеку бывает таким сильным, непреодолимым. Она не подозревала, что и он об этом узнал впервые.

Из спальни они вышли спокойными и уверенными. Они могли говорить о чем угодно, могли молчать – каждый о своем, – абсолютная гармония их союза уже не зависела, казалось, ни от чего.

– Мне с тобой так хорошо, как будто я одна, – сказала Марина и засмеялась. – Вот как по-дурацки я выразилась.

– А мне хорошо может быть только с тобой. Давай не будем уточнять почему. Просто пойдем, я тебя покормлю. Ты хочешь есть?

– Нет. Я хочу чего-то вкусного.

На кухне она нашла в холодильнике блюдо с клубникой и села за стол с целью съесть ее всю. Он закурил, включил телевизор, услышал фразу ведущего: «Следствие по делу убийства Надежды Ветлицкой продолжается» – и выключил его.

– Я встречался сегодня с Валентиной Ветлицкой.

– Серьезно? Что она говорит?

– Что не убивала. По деталям – это вранье.

– То есть – она убила?!

– Да нет, это из вранья не вытекает. Просто она не говорит правды.

– А как ты думаешь?

– Никак. Есть же следствие.

– Она плохой или хороший человек?

– Вопрос на засыпку. Она – искалеченный, изуродованный сложными обстоятельствами человек. В раю могла бы быть хорошей, в аду, полагаю, способна на все… Что было на самом деле между раем и адом, не знаю.

Раздался звонок домофона, Валентин ответил:

– Привет, Сережа. Дома, как видишь. Поднимайся.

Он провел Кольцова на кухню.

– Вот моя Марина. А это – частный детектив Сергей Кольцов, моя правая, а иногда левая рука. Знакомьтесь.

– Я не помешал? – Сергей галантно прикоснулся губами к руке Марины. – У вас тут вроде – земляничная поляна, так?

– Клубничная, – уточнила Марина. – А я ее доедаю. Но чуточку могу оставить вам.

– Буду очень благодарен, – сел за стол Сергей. – Представляете, какое совпадение: это и мое любимое блюдо. Если Валек еще и колбасы какой-нибудь даст, я наконец нормально поем, как старый степной волк.

– Это у него припев такой, – сказал Валентин, вынимая из холодильника батон колбасы. – Бери хлеб, режь, жуй. Мы не можем тебя обслуживать, устали.

– Наслышан. Встречался с потенциальной подзащитной?

– Без особого успеха. Трудный человек, тяжелая ситуация.

– Я у тебя спросил сразу: оно тебе надо? Ты ответил – да. Поэтому несу тебе информацию, как ты заказывал. Ничего, что я жую?

– Тебя это не портит.

– Спасибо. Николай Гришкин вчера дал объявление о поиске работы. Похоже, его действительно поддерживала Надежда Ветлицкая. Значит ли это, по-твоему, что они с матерью не причастны к ее убийству? Ну не рубят сук, на котором сидят…

– Ничего это не значит, – резко сказал Валентин. – Они могли решить, что Надежда дает мало. А тут все сразу – квартира, сбережения, архивы и тэдэ. Какие там сбережения, узнал?

– Да, Слава получил информацию. Очень даже приличная сумма. Но Николай здесь при чем?

– Ну, если Ветлицкая считала, что должна его содержать, могло и завещание появиться в его пользу. Я имею в виду, что она его написала, пока Валентина сидела. Надо узнавать у ее нотариуса.

– Если такое завещание есть, значит, Гришкины – главные подозреваемые?

– Пока это ни о чем не говорит. Валентина могла убить в припадке гнева, из мести, мало ли что… Нашел Николай работу, не знаешь?

– Предложение он получил. Я ему позвонил как менеджер одной фирмы. Спросил: «Ваше объявление еще актуально?» Он сказал, что выбирает. Будто его пригласили два банка выбивать долги. Двадцать тысяч в месяц плюс процент с выбитого. Какой именно процент – ему не сообщили. Чудесная работа, правда? Я даже размечтался.

– Думаю, процент зависит от сложности и способа выбивания. Ладно, это другой вопрос. А как он в контакте – сын Валентины?

– Ну, мы о поэзии и музыке не говорили. Но не сильно продвинутый внук известного семейства. Ты хочешь с ним пообщаться?

– Пока нет. Пусть дает показания следствию.

– Я бы хотела познакомиться с Валентиной, – вдруг заявила Марина. – Это возможно?

– Я не знаю, – ответил Валентин. – Сережа, что ты на нее уставился? Марина – не только совершеннолетняя, она взрослая женщина, журналистка. Просто выглядит так…

– Ты меня правильно понял. Вся эта драма – для совершеннолетних. Но раз она журналистка, ты можешь это устроить.

Глава 9

Коля Гришкин, долговязый парень с темным ежиком волос, с не слишком заметным косоглазием, вышел из метро, купил в палатке банку пива, неторопливо двинулся дальше. Уже темнело. Ему осталось перейти дорожку к дому, когда сзади от старого дуба отделилась тень и через мгновение Колю взяли в кольцо две сильные руки. Он вырвался, попытался убежать, но от подсечки упал под ноги крупного мужчины.

– Ты че, парень? – спросил испуганный Коля. – У меня нет денег. Могу карманы вывернуть. Ну, там, мелочь.

– Обижаешь, сынок, – сказал человек. – Я просто в гости к тебе пришел. Папаша я твой. Биологический.

– Не понял.

– А че тут не понимать. Отец я тебе, в смысле родной. Приглашай домой, я все расскажу. Не тут же.

– А кинулся чего?

– Придержал просто. Ну, пошутил. Не знал, что ты такой дерганый. Вставай. – Мужчина поддал Коле под зад носком потрепанного башмака. Тот вскочил.

– А че это я должен тебе верить… Хоть бы и так… Никуда я тебя не поведу.

– Поведешь. С приемной матерью познакомишь. Я вам расскажу, как и где у нас все случилось с родной твоей мамкой – Валькой Ветлицкой. От родни не отказываются, Коля.

– Какая родня! Всю жизнь о таком папаше мечтал! Сказал – не поведу. С какой стати?

– С такой… Жить мне негде, есть нечего, а вам я могу и пригодиться.

…Нина открыла дверь квартиры, удивленно взглянула на взъерошенного сына и незнакомого не слишком опрятного мужчину.

– Это кто, Коля?

– Сейчас объясню, – пообещал незнакомец, отодвинув ее от порога и войдя в квартиру. – Говорю же: щас объясню! Закрывай дверь.

Она попятилась, Николай сказал, закрыв входную дверь:

– Он говорит, что является моим биологическим отцом. Знает, как мою родную мать зовут, – Коля быстро прошел из прихожей в кухню, появился на пороге с разделочным топориком в одной руке, с мобильным телефоном – в другой. – А это известно теперь любому жулику. Я звоню в полицию, а если он дернется… Сам на меня напал, сам в квартиру влез…

– Черт, прям крутой, – хмыкнул незваный папаша. – Да звони, только перед этим можешь меня немножко порубать. Завтра нас по телику покажут. В одной клетке. А Валька, мамочка твоя родная, всем все расскажет. Хорошо она говорит. Я прям заслушивался, когда она в колонии сидела… Потому ты на свет и появился.

– Отнеси на место топор, – велела Нина. – И телефон положи. Посмотри на него и на себя в зеркало. Я все думала: где ж Валентина такого косоглазого нашла… Как тебя зовут? – спросила она у гостя.

– Роман, – ухмыльнулся тот. – Не нравлюсь, что ли?

– Да мне от тебя детей не рожать. Сыном своим я довольна. Чего ты про него вспомнил – дураку понятно. Но раз пришел, мой руки, пойдем чай пить.

Николай, насупившись, смотрел на сидящего напротив него за кухонным столом мужчину. Расселся действительно как папаша. Ну, косоглазый. Мало, что ль, таких. Он украдкой посмотрел на свое отражение в круглом зеркале, висевшем на стене. Похож здорово. Тут и говорить нечего. Угораздило.

– Как вас называть? – вежливо обратился Роман к хозяйке квартиры. – Читал в газете, что Ниной зовут, а как по отчеству – не знаю.

– Ниной и зови, – ответила та.

– А у сына в метрике какое отчество стоит?

– Николай Александрович. Так обе старшие хозяйки тогда решили. Мужа их звали Сашей.

– Ну, про мужа я знаю. Получается, что они Колю признавали?

– Признавали. Не скажу, что обожали, но не чужой он им был. Надежда Васильевна до… смерти своей деньгами его поддерживала. Жить можно было, но на черный день не откладывали. Так что если ты пришел к богатому сыну, то ошибочка вышла… Завещания она тоже не оставила: не своей ведь смертью померла. В общем, прав у нас ни на что нет.

– Может, и оставила, просто сказать не успела…

– Не знаю.

– Так надо поискать. Квартира пустая, ключи у вас есть.

– Не, я от него тащусь, от этого папы, – изумился Николай. – Он хочет, чтоб мы его в чужой дом повели – чужое завещание искать. Слушай, я им по всему родной внук был, это запросто доказать можно. Я и без завещания при делах. А ты при чем?

– Отцовство тоже доказать сейчас легко, – огрызнулся Антонов.

– Но не нужно, – почти весело выпалил Коля. – Ты нам всем не пришей кобыле хвост. Моя родная мать тебя сроду не вспомнит. Мало ли с кем она и когда…

– Коля, – строго прервала сына Нина.

– А если вспомнит? – спокойно возразил Роман. – А если не забывала? Если виделись мы с ней совсем недавно? Как муж и жена. В той самой квартире. Что скажешь? Вы тут меня унижаете – не пришей кобыле хвост, то да се, – а я, может, один способен Валентину из тюрьмы вытащить. Вот пришел узнать: вам это надо или пусть она следующий срок мотает?

Глава 10

Высокая элегантная дама вышла из машины у дома на Первой Аэропортовской улице, достала два пакета с продуктами, вошла в подъезд, поднялась в квартиру на четвертом этаже, в большой прихожей прислушалась. Вода не льется, телевизор не работает, значит, мама отдыхает. Она отнесла пакеты на кухню, зашла в ванную – умыться и переодеться. Перед зеркалом, как всегда, стояла долго, внимательно разглядывая ухоженное лицо, красиво уложенные волосы естественного белокурого редкого цвета. Как у отца – Александра Майорова, о котором сейчас так много говорят и пишут. Вспоминают, конечно, и ее, Ирину, дочь от первого брака. Отец писал хорошие стихи, у него были неплохие картины, он придумал свой музыкально-поэтический жанр в художественном кино, но он не знал такой славы при жизни. Подобную славу в наше время приносят только преступления и вывернутая наизнанку для всеобщего обозрения частная жизнь, постыдные тайны и страшные трагедии. Ирина отказалась участвовать в одной популярно-истеричной передаче о сенсациях, посвященной, как ей сказали, творчеству ее отца. Ну, понятно, чему на самом деле этот балаган был посвящен. Она случайно включила два дня назад телевизор ровно в ту минуту, когда на экране появилась ее фотография рядом с портретом отца. Они очень похожи. Она быстро выключила телевизор и подумала, как бы его испортить, сломать. Мама… Она любит смотреть все передачи, а у нее больное сердце. Конечно, Ирина ничего не придумала. Даже если бы у нее получилась диверсия, мама в тот же день вызвала бы мастера. Она терпеть не может, когда что-то выходит из строя.

Ирина вошла в кухню. Ее мать, Анна, худая, с бледным аскетичным лицом, коротко стриженными седыми волосами, вынимала продукты из сумки.

– Мама, ну зачем ты встала? Ты же знаешь, я сама все сделаю, просто мне всегда в первую очередь хочется смыть с себя улицу, влезть в халат…

– Ирочка, мне ведь совершенно нечем заняться. Я не спала, лежала, тебя ждала. Мне хочется с тобой побыть, – Анна улыбнулась, и лицо ее сразу стало не суровым, каким прежде казалось, а нежным, растерянным, добрым. Собственно, именно такой она и была. Просто радость в ее жизни оборвалась в один день. Она закрылась от всех, кроме дочери, замкнулась в себе. Да и Ире старалась не портить жизнь своим настроением.

– Тогда садись. Что приготовить на ужин? – спросила дочь.

– Ну, я, как всегда, буду простоквашу. Вот печенье еще. Все собираюсь сама испечь тебе шарлотку или наполеон. Ты себе готовь.

– Мам, я чаю с бутербродом выпью. Устала, неохота готовить, да и есть тоже. День был бестолковый.

– Расскажи, – предложила мать.

Это были лучшие их часы, когда они сидели и обсуждали дела Ирины, домашние проблемы. Иногда планировали куда-то съездить, кого-то пригласить в гости. Они никогда не нарушали одного правила: ничего не вспоминать. Слишком многое помнили. Как жили дружной красивой семьей: талантливый, известный отец, мама – музыкальный редактор киностудии, обожающая мужа. Удачливая, способная, эффектная внешне дочка, уверенная в том, что ей повезло с родителями больше, чем другим детям. В те времена все жили достаточно скромно. И вдруг пришел громкий успех к Александру Майорову, они получили эту большую квартиру, у них появился миллион друзей и знакомых. Жизнь превратилась в праздник… Который закончился в один день, когда отец собрал вещи и уехал в новую семью. О тех днях Ирина отчетливее всего помнила, как мама таяла, высыхала у нее на глазах. Ей было страшно на нее смотреть. Она бежала из школы, влетала в квартиру, кричала «мама», ожидая чего-то совсем ужасного. Но мать стойко держалась, старалась как можно больше работать, следила, чтобы Ира правильно питалась, хорошо одевалась… Все это было непросто. Мать отказалась брать деньги у отца, а он так утонул в своей сложной жизни, что особенно и не настаивал. Миллион друзей и знакомых испарился, все перекочевали на новое место жительства папы. Ирина была этому даже рада. Ей от матери-то трудно было скрывать свое поражение, разочарование, унижение, а уж как держаться перед чужими в тринадцать хрупких лет… Протекцию отца Ирина приняла, лишь поступая в литинститут. Она неплохо писала эссе, рассказы, рецензии, у нее были стиль и чувство меры, но перед безоглядным и полноценным творчеством Ира поставила для себя внутренний запрет. В нем выразилась вся ее боль. Ей казалось, что если она начнет раскрываться, как отец, если у нее это получится, то и ее судьба может понестись бесконтрольно, как горный поток, разрушая все вокруг и ее собственную душу. Какое-то время она была литературным и театральным критиком, потом, когда литература и искусство влились в рамки бизнеса, отрыла свое авторское агентство. Стала неплохо зарабатывать, но ей не нравилась работа, которая в принципе сводилась к торговле за процент, в ней не было настоящего выбора и творческого содержания. И тогда Ирина заняла свободную нишу. Ее небольшая фирма, в которой работали профессиональные литераторы без авторских амбиций, занималась доведением чужих рукописей до кондиции. До уровня, приемлемого в хороших издательствах. Иногда они просто писали заново ту ерунду, которую, к примеру, могли навалять от нечего делать известные деятели шоу-бизнеса, политики, просто богатый человек или преуспевшая в другом деле дама, жаждущая писательской славы. Не сразу Ирина вошла во вкус этого дела. Но сейчас, когда завязаны деловые отношения с издательствами, студиями, редакциями, она может по заказу найти любого автора, то есть создать его практически из ничего, как Пигмалион. Такая работа оправдывала некий шлейф секретности, которая вообще по жизни стала спасением Ирины. Она замуж вышла тихонько, в ближайшем загсе, без свидетелей. Никогда не отвечала на вопросы журналистов. О том, что родила сына, даже отцу не сообщила. Он узнал об этом через год. Захотел приехать, Ирина под каким-то предлогом отказала. Он не настаивал. Муж Ирины рано умер от рака, сына Игоря она после школы отправила учиться в Оксфорд. И сейчас главной ее заботой стала мама – ее здоровье и покой. Как им обеим хотелось хоть на день вернуть то ощущение счастья, которое они испытывали, когда были семьей Александра Майорова. Вернуть это они не могли, но само желание делало их очень близкими людьми, как будто они оказались вдвоем на необитаемом острове.

– Понимаешь, – рассказывала Ирина матери, – мы замучились с этой Виолеттой, ну, ты знаешь, королевой неизвестно какого бизнеса. Полное ощущение, что она не училась даже в школе. Вытащить из нее какую-то мысль, которую она хотела бы озвучить в своей книге, нереально. Предложить что-то – тем более: она не способна.

– А если просто ее выгнать? – спокойно спросила мама.

– Такая идея, конечно, витает в воздухе, тем более что навязывать ее издательствам все труднее: даже после ювелирной обработки ее книги не покупают. Но мы решили, что не можем пока себе этого позволить. Ну, она набита же деньгами, мам… Главный редактор Артем сегодня сказал: «Говорят, если зайца каждый день бить по голове, он научится играть на барабане. С Виолеттой такое не получилось бы».

– Это все ужасно, – согласилась мама. – И то, что ты на нее тратишь время и способности, и то, что вы все от ее денег зависите… Но я не понимаю: как же она их зарабатывает, если такая тупая?

– Мамочка, – рассмеялась Ирина. – Это вообще вопрос из вопросов: где проходит та извилина, с помощью которой человек умеет делать деньги… А чем ты сегодня занималась?

Анна помолчала, собирая со стола посуду и складывая ее в мойку. Потом повернулась и посмотрела на дочь своим растерянным взглядом, который Ирине всю душу переворачивал.

– Тебе не понравится… Я смотрела передачу о семье Александра.

– Опять, – с досадой сказала Ирина.

– Да, постоянно показывают. Но дело не в этом. Там речь шла о судьбе его падчерицы Валентины, которая сейчас в тюрьме. Я пришла в ужас. Как это могло произойти? Они забросили девочку, отдали ее в интернат, потом эта Валя попала в колонию, родила, они ее заставили отказаться от ребенка, затем ее посадили из-за наркотиков… Ты слышала об этом?

– Читала.

– У меня нет объяснений такому ужасу, Ира. Александр всегда был гуманным, даже мягким человеком. Мы с тобой никогда не говорили о Вере, его жене. Я с ней работала. Она была талантливой, красивой, доброй женщиной… Что ж они натворили с ребенком?!

– Мама, мы всю жизнь считали, что жизнь отца – не наше дело. Мы на этом держались, – устало произнесла Ирина. – Неужели мы сейчас начнем в это вникать, обсуждать, как миллионы посторонних людей, которым нечего делать…

– И все-таки я бы хотела знать, что ты думаешь. Ведь не может быть, чтобы ты даже не думала об этом… Да, мы решили когда-то быть в стороне. Но мы же ничего не знали!

– Что я думаю… Дети бывают разные. Почему надо во всем винить родителей? Может, папа вообще не мог ничего изменить. А обе его жены… Мама, вот об этом нам точно размышлять не стоит. Если хоть какая-то часть из того, о чем пишут, – правда, то там был ад. Чего я больше всего боюсь, так это того, что всплывет нечто страшное о папиной кончине. Они все там умирали внезапной ужасной смертью. Отец ведь тоже вроде не болел…

Глава 11

Сергей открыл дверь и пропустил в квартиру Валентина Петрова.

– Привет. Быстро ты. Проходи. Кофе хочешь?

– Называй вещи своими именами, – улыбнулся Валентин. – Да, я хочу выпить твою бурду. Она меня бодрит и забавляет.

– Почти смешно, – пробормотал Сергей, проходя на кухню. – Садись, у меня тут и бумаги всякие. В общем, Нину Гришкину опросил Земцов. Она показала, что Надежда Ветлицкая ежемесячно выделяла нормальную сумму для того, чтобы ее внучатый племянник, усыновленный домработницей, мог не работать. Всю жизнь!

– Из чего вытекает, что она выполняла родственные обязательства перед ним и, скорее всего, считала его наследником.

– Но между ним и наследством стояла его мать Валентина. И если ее отправить в тюрьму за убийство…

– То она перестанет быть наследницей. Схема слишком простая.

– Я, конечно, не очень вникал во внутренний мир этого Коли, но сложным он мне не показался.

– Ну, алиби его Слава будет проверять. Слушай, есть ведь еще родная дочь Александра Майорова. Она тоже может претендовать и на доходы от наследия, и на архивы. Как минимум. Что-то о ней ничего не слышно.

– Ну, тем, кто целыми днями целуется с Мариной, не слышно, разумеется. А я за неимением лучших занятий побродил вокруг первой жены Майорова. Она вышла из булочной, села в сквере на скамейку. Я там случайно оказался, желтую газету с разворотом читал. Поделился с ней мыслями. Она, конечно, не представилась. Реагировала сдержанно. Но реакция была! Интересует ее все это. В общем, я как раз эту тему затронул. Мол, когда происходят такие события в семьях известных людей, всегда можно предположить, что это с наследством связано. Говорю, тут вскользь написано, что существует родная дочь Майорова и она тоже заинтересована… Ну, так грубо, напролом. Хотя эта пожилая благообразная дама – очень приятная, деликатная. Короче, она не вынесла, конечно, и говорит: «Я слышала, что его дочери ничего не нужно. И его первая жена даже от алиментов отказалась».

– Ну? Ты проверил?

– Да. При разводе Анна Майорова написала заявление, что отказывается от алиментов. Дочь ее, Ирина, сейчас – владелица авторского агентства. Информации о том, что она претендует на наследство, – нет. Но она может это сделать в любой момент. И на фоне «сложной», как ты говоришь, Валентины Ветлицкой, – все выиграет, разумеется. Если не ты против нее будешь выступать.

– Благодарить за комплимент тебя не нужно? А что она собой представляет, родная дочь Майорова?

– Я с ней не знакомился. Так, зашел в ее офис, типа приглядеться на предмет автобиографию написать. Очень интересная женщина, похожа на Майорова, вся из себя благородная, наша Валентина на ее фоне – просто дно, если честно.

– В заданных обстоятельствах, – серьезно ответил Петров. – Гордое и уверенное благородство, когда ему ничто не мешает, – гораздо более устойчивая позиция, чем яростное выживание вопреки всему… Просто одной из них осталось только выживание… Возможно, без выбора.

– Ты действительно так думаешь или уже речь готовишь? Что значит – без выбора? Так можно про кого угодно сказать: жизнь заставила…

– Сережа, ты всегда прав в своих демагогических обобщениях… Я всего лишь думаю о том, как чувства, нервы, впечатлительность конкретного человека могли отреагировать на обстоятельства, которые сейчас открываются. В результате чего убрать Валентину со своего пути другой, более благородной наследнице ничего не стоит. Собственно, почему я этим делом и занимаюсь. Убрать, стереть такой нежелательный элемент, как Валентина Ветлицкая, может кто угодно. Любым способом, даже спровоцировав ее на убийство. Кроме родни, это, например, мог сделать кто-то, кто вел дела Надежды Ветлицкой, управлял наследием, издавал, продвигал… Мы не знаем, кто это.

– Мы узнаем, какие проблемы. Не все сразу.

– А как умер сам Александр Майоров?

– Внезапно. От сердечного приступа. «Скорая» не успела.

– Сколько ему было?

– Пятьдесят три. Он умер через три года после гибели Веры Ветлицкой.

– Нехорошая квартира, однако. Надо бы узнать подробнее, кто был с ним рядом, что да как…

– Мне кажется, тебе имеет смысл об этом поговорить с подзащитной. Она умудряется оказываться в центре самых ужасных событий.