Доктор Данилов в Склифе Шляхов Андрей

Глава первая

Институт, в который попадают без экзаменов

Неприязнь к доценту Холодкову возникла у Данилова, можно сказать, с первого взгляда. Пришел невысокий, весь какой-то глянцевый человечек с мелкими чертами лица и горделивой осанкой, окинул взглядом аудиторию – одиннадцать врачей, жаждущих стать токсикологами, и сказал:

– Между врачом и обладателем врачебного диплома лежит огромная пропасть. На нашей кафедре у вас есть шанс стать врачами. Если, конечно, вы сами этого хотите.

Сказано это было не перед вчерашними студентами, а перед врачами, отработавшими на дядю Гиппократа не менее пяти лет.

Здороваться глянцевый человечек не стал, так же как и представляться. Расхаживая перед курсантами, он завел нудный рассказ о кафедре клинической токсикологии и ее достижениях.

– Что за чудо? – шепотом поинтересовался у сидящего впереди Данилов. – Прямо кот Баюн какой-то.

Столов в комнате для занятий было больше, чем курсантов, поэтому расселись вольготно, по одному.

Сосед не обернулся, а заскрипел ручкой. Спустя полминуты Данилов получил сложенную вдвое записку: «Доцент Холодков Владимир Самсонович, кличка – Холодец, наш куратор».

«Холодец-молодец», – машинально срифмовал про себя Данилов, внимательно разглядывая преподавателя и прикидывая, кто тот по жизни – чудак на букву «м» или просто контуженный.

Посреди рассказа о выдающихся достижениях кафедры доцент Холодков подкинул Данилову еще информации к размышлению:

– Наша лечебно-консультативная работа не замыкается в рамках города, мы оказываем методическую и консультативную помощь сотрудникам центров по лечению отравлений по всей стране. Лишь благодаря нашим, поистине титаническим, не побоюсь этого слова, усилиям в России научились правильно лечить отравления!

«Чудак на букву “м”, без вариантов», – определился Данилов.

– Можно вопрос? – подняла руку одна из курсанток.

Глянцевый человечек поморщился, выражая недовольство тем, что его осмелились перебить, но тем не менее разрешил:

– Можно.

– Ваша кафедра, как вы сказали, была основана двадцать три года назад. Получается, что до того в России, то есть тогда еще в Советском Союзе, не умели лечить отравления. Я верно вас поняла?

– Да, вы меня поняли верно, – без тени смущения ответил Холодков. – Не умели.

– Извините, но мне трудно в это поверить. И я думаю, что не только мне. – Девушка, словно ища поддержки, оглядела собравшихся.

– Присоединяюсь, – негромко сказал Данилов.

– Помнится, еще в начале двадцатого века в России появился учебник по токсикологии, написанный профессорами Военно-медицинской академии, – добавил мужчина, сидевший перед Даниловым.

– Давайте еще вспомним «Канон врачебной науки» Авиценны, – съязвил Холодков. – Он ведь тоже жил на территории бывшего Советского Союза. Только вот лечить отравления можно по-разному. Можно промывать больного и ждать, как там, на небесах, фишка ляжет, а можно лечить! Лечить по-настоящему, ясно представляя себе механизм действия токсина и учитывая все возможные осложнения. В этом, кстати говоря, и отличие настоящего, квалифицированного врача от обладателя диплома о высшем медицинском образовании.

«Что вы из себя представляете, чтобы умничать?» – ясно читалось во взгляде Холодкова. Данилову захотелось вступить в дискуссию с преподавателем, но он смолчал – не стоит портить отношения прямо с первого дня занятий. Подавление желания немедленно откликнулось головной болью.

– Может быть, где-то в сельских амбулаториях фельдшеры именно так и делали, – девушка продолжила развивать тему. – Но в стационарах, даже не в очень крупных, отравления лечили довольно успешно. Я могу утверждать это хотя бы по тому, что мой отец всю жизнь проработал в реанимации.

– Еще раз повторяю! – В голосе доцента появились визгливые нотки. Он перестал расхаживать взад-вперед и остановился около девушки, задавшей вопрос. – Словом «лечить» можно назвать многое! Как квалифицированную, так и неквалифицированную помощь. Промыли желудок, поставили капать глюкозу – чем не лечение? Ну, а то, что двенадцать часов спустя больной загнулся от дэвеэс-синдрома, это уж судьба у него такая, врачи не виноваты! Врачи тут вообще ни при чем!

Аудитория больше не возражала. Поняли, что бесполезно. Но доцент Холодков уже вышел на тропу войны и не мог сойти с нее, не доказав курсантам, что в токсикологии (а то и в медицине вообще) они ни черта не смыслят.

– Представьтесь, пожалуйста, – попросил он ту, что задавала вопросы.

– Полыханова Ольга Андреевна. – Девушка попыталась встать, но Холодков остановил ее вялым движением руки, не в школе, мол. – Нижний Новгород, тридцать третья горбольница.

– Знаю такую, – покривил тонкие губы доцент. – Бывал у вас на консультациях. Вы изначально, как я понимаю, анестезиолог-реаниматолог?

Догадаться было нетрудно. По существующим правилам переквалифицироваться в токсикологов за три месяца можно было только при наличии специальности «анестезиология и реанимация». Всем остальным пришлось бы учиться два года в клинической ординатуре.

– Именно так, – подтвердила Ольга.

– Стаж большой?

– Более восьми лет, не считая клинординатуры.

– Прекрасно. Тогда скажите мне, то есть нам всем, – поправился доцент, – в каких случаях в качестве антидота лучше применять унитиол, в каких – тиосульфат натрия, а в каких – атропин?

Вопрос годился для студента пятого курса, но для анестезиолога с десятилетним стажем (клиническая ординатура хоть и считается учебой, но от работы ничем не отличается) был просто-напросто оскорбительным. Все равно что поинтересоваться у десятиклассника, сколько будет дважды два.

– Унитиол – при отравлениях сердечными гликозидами, соединениями мышьяка, висмута, хлора, ртути, а также при алкогольной интоксикации, – Ольга отвечала спокойно, не выказывая никаких эмоций. – Тиосульфат натрия – также при отравлениях соединениями мышьяка и ртути плюс при отравлениях цианидами, соединениями свинца и йода, атропин – при отравлениях фосфорорганическими инсектицидами.

– А можете перечислить основные причины дыхательной недостаточности при отравлениях? – второй вопрос Холодкова был под стать первому.

– Альвеолярная гиповентиляция, вызванная угнетением дыхательного центра, слабостью или параличом дыхательной мускулатуры и острым обструктивным синдромом. – Ольга продолжала отвечать так же бесстрастно – у каждого педагога свой способ проверки знаний. – Нарушение свойств альвеолярно-капиллярной мембранной проницаемости. Нарушения соотношения объема вентиляции и гемоперфузии легких.

– Спасибо, – сквозь зубы процедил Холодков и продолжил свой рассказ о родной кафедре.

Что было сделано для развития отечественной токсикологии, какие написаны монографии, по каким темам защищались диссертации, и так далее… Рассказ растянулся более чем на час. Холодкова не перебивали, а он не задавал вопросов. В заключение он раздал курсантам распечатки плана занятий и предупредил:

– У нас принято самостоятельно изучать материал до занятия, чтобы приходить подготовленными. Сами понимаете, в невспаханную землю сколько семян не бросай – ни одно не взойдет. Так что читайте, вникайте, а на занятиях станем углублять и закреплять. Ясно вам, доктора?

Слово «доктора» Холодков произнес с иронией, даже с презрением. Произнес так, что оно прозвучало как «придурки».

Доктора промолчали. Холодков буркнул под нос нечто невнятное, должно быть, слова прощания, и ушел.

– Уникальный экземпляр!

– Да козел он! Самый настоящий козел!

– Кто это был, народ?

– Это был доцент Холодков по прозвищу Холодец, – просветил тот, что сидел перед Даниловым. – Во всем Склифе, где дерьма хватает с избытком, нет никого хуже. Тупой, склочный и крайне злопамятный, учтите на будущее. В отношении Холодца все, включая и заведующего кафедрой, и дирекцию, придерживаются древнего принципа – не тронь, вонять не будет, хотя это и не совсем верно. Холодец воняет, и когда его не трогают, только не так сильно.

– Сколько фасона, умноженного на гонор! – оценил кто-то из женщин.

– А что вы хотите? Холодков – голубых кровей, не чета нам с вами. Его тесть сидел в Минздраве на большом посту, благодаря чему Холодец и вылез в доценты. Однако реорганизации[2] тесть не пережил – поперли его, бедолагу, на пенсию. Карьера Холодца сразу же стала, докторскую ему завалили, с кафедры и из Склифа, можно сказать, уже выжили.

– Как это выжили, если мы только что его видели? – спросил Данилов.

– Его отправляют в сто тридцать шестую больницу заведовать отделением токсикологии. – Судя по осведомленности, можно было догадаться, что говоривший долгое время работал в Склифе. – Наша переподготовка – его лебединая песня. И споет он ее нам во весь голос, будьте уверены!

Отделение токсикологии в 136-й городской больнице было решено создать в помощь Московскому Центру острых отравлений, расположенному в НИИ Скорой помощи имени Склифосовского. Москва растет, а соответственно, растет и число отравлений. Часть токсикологов из Склифа переходила на новое место. Их заменяли новыми врачами, одним из которых оказался Данилов. Оказался совершенно, можно сказать, случайно. Пришел поинтересоваться насчет работы в физиотерапевтическом отделении, а в итоге попал в токсикологию.

– Наша работа требует определенной самоотверженности. – На Данилова заведующий отделением произвел благоприятное впечатление и Данилов на него, кажется, тоже. – С другой стороны, высокие требования и постоянное напряжение довольно неплохо оплачиваются. Зарплата плюс надбавки плюс ежемесячные премии…

Ежемесячные премии – любимая тема руководства. Данилов, как человек бывалый, больше ориентировался на размер оклада.

Оклад Данилова полностью устраивал.

– Не подумайте, что я набиваю себе цену, но мне действительно надо бы день-два на размышление, – сказал Данилов.

– Серьезный шаг конечно же требует обдумывания, – согласился заведующий. – Можете думать четыре дня, но не больше. Со следующего понедельника начинается последний в этом учебном году цикл переподготовки, и желательно бы вам на него успеть. Если, конечно, вы надумаете.

Через день Данилов позвонил и сказал, что согласен, а в пятницу утром пришел устраиваться на работу. В отделе кадров было какое-то столпотворение, кто увольнялся, кто оформлялся, поэтому он не успел даже толком познакомиться с коллегами и отделением. Заведующий показал ему, куда явиться в понедельник, выделил шкафчик в раздевалке, на ходу представил старшей сестре и отправил домой.

– А направление на учебу, Борис Михайлович? – напомнил Данилов.

– В понедельник все оформим, по ходу дела, – махнул рукой заведующий. – Не волнуйтесь. Мы же тут все свои, одна семья, можно сказать. Ксерокопии диплома и свидетельства об окончании интернатуры в кадрах заверили?

– Заверил.

– Вот и славно. До понедельника!

Борис Михайлович, несмотря на свою внушительную комплекцию, обладал свойством исчезать мгновенно, словно проваливаться сквозь землю. Только что был здесь – и нет его. Удивляясь такому проворству, Данилов ушел домой…

– Давайте познакомимся, что ли! – предложил Данилову сосед по парте. – Агейкин Игорь, сюда попал из общей реанимации Склифа, где в режиме «сутки через двое» оттрубил семь лет…

Оказалось, что Агейкин, Данилов и еще двое врачей – бывший анестезиолог Обинской районной больницы Троицкий и Рымарева, тоже пришедшая на учебу из общей реанимации Склифа, – будут работать вместе. Остальные врачи приехали из разных областных центров – Екатеринбурга, Нижнего Новгорода, Тулы, Ростова-на-Дону, Калининграда, Новосибирска, Перми и Саратова. После учебы им предстояло вернуться в родные края.

На смену Холодкову явилась блеклая дама неопределенного возраста, представившаяся ассистентом Ириной Ивановной. Ирина Ивановна устроила перекличку, забрала у Данилова и Троицкого копии аттестатов и свидетельств, продиктовала по памяти список необходимой литературы, а затем провела занятие, посвященное классификации токсинов и особенностям их взаимодействия на человеческий организм. Говорила сама, время от времени задавая аудитории всего один вопрос:

– Всем ясно?

Курсанты дружно кивали и слушали дальше. Некоторые делали записи. Данилов слушал. Все, что говорила Ирина Ивановна, было ему знакомо.

– Надеюсь, что завтрашний день пройдет поинтереснее, – вслух подумал Данилов, когда первый день занятий закончился.

– Первую неделю будут тупо грузить общей теорией, – сразу же откликнулся всезнающий Агейкин, застегивая молнию на своей сумке. – А потом уже дело пойдет поживее. И поинтереснее.

– Неделю можно и поскучать, – откликнулась Рымарева.

Голос у высокой, плечистой Рымаревой был под стать облику – низкий, с хрипотцой курильщицы. По многозначительному взгляду, которым Рымарева обменялась с Агейкиным, Данилов понял, что их переход в токсикологию был вызван не иначе как трениями с начальством. Агейкин сам пояснил:

– Нам с Танькой скука только на пользу, уж больно весело мы жили в последние полгода с новым начальством.

– Настрадались? – спросил Данилов.

– Не то слово, – рассмеялся Агейкин, а Рымарева добавила:

– И настрадались, и натерпелись.

Пока шли по коридору да спускались по лестнице, Агейкин вкратце обрисовал Данилову ситуацию довольно стандартную – новый заведующий решил проявить себя, закручивая гайки, и увлекся настолько, что «сорвал резьбу». Дисциплина, возведенная в абсолют, есть не что иное, как террор.

На улице шел дождь. Данилов распрощался с коллегами, сославшись на то, что хочет немного подышать свежим воздухом. Он действительно намеревался постоять и подышать, надеясь таким образом избавиться от головной боли. Хороший, не раз испытанный способ. При этом лучше стоять, чем идти, и лучше молчать, нежели разговаривать. А вот слушать не возбраняется.

– Бердяев утверждал, что ад нужен не для того, чтобы злые получили воздаяние, а для того, чтобы человек не был изнасилован добром и принудительно внедрен в рай.

– Бердяев спьяну еще не то может ляпнуть.

– Это точно!

– Темные вы люди! Я имел в виду не нашего Бердяева, а философа. Слыхали о таком?..

– Сам понимаешь, нейрохирургия здесь – на девяносто процентов экстренная. Не только головой, но и руками надо работать!

– Если бы давали…

– Дают, почему не дают? На втором году люди по дежурству и гематомы оперируют, и дырки в черепе заделывают.

– Ну, так то любимчики…

– Прояви себя и тоже станешь любимчиком! Не забывай проявлять инициативу! На дежурства надо оставаться не только по графику, но и сверх него.

– Скажи уж лучше – поселиться в отделении на два года.

– Тоже вариант. Зато толк от ординатуры будет, а не только бумажка. Ты пойми, что чем больше инициативы, тем быстрее тебя заметят и не только допустят к столу, но и могут положить на тебя глаз…

– Спасибо. Глаз на меня класть не надо…

– Да я в смысле работы.

– Ты что? Остаться в этом гадюшнике и всю жизнь бегать на подхвате у местных корифеев? Нет уж, я лучше в «двадцатку» к Вечеркину уйду, там хоть белым человеком себя почувствую…

– Сосудистая хирургия в госпитале ветеранов? Не смеши меня, там давно все схвачено. Это же самое блатное место!

– Чего там блатного – на ветеранах много не заработаешь.

– Ты что, больной? Там же особая епархия, называется «все свои», проще говоря – делай что хочешь, только делиться не забывай. У меня брат двоюродный в госпитале работал…

– В сосудах?

– Нет, в кардиологии, но это ничего не меняет.

– Меняет, это со стороны незаметно.

– Я тебя переубеждать не собираюсь…

– Был такой древний анекдот. В какой институт принимают без экзаменов? В институт Склифосовского!

– Врачей это правило не касается – экзамены в ординатуру сдавать придется.

– Век живи – век учись. Надоело! Одиннадцать лет школа, шесть – университет, два года – ординатура. Девятнадцать лет! Прикинь – девятнадцать лет учебы.

– Скажи спасибо, что в России ординатура двух-, а не четырехгодичная.

– Знаешь, четырехгодичная устроила бы меня больше. Я бы тогда как раз в двадцать восемь лет закончил, выйдя из призывного возраста. А так – есть риск, что загребут. Лучше уж в ординатуре, чем в армии…

Многоголосые компании студентов оживили пейзаж разноцветьем зонтов. Когда последние студенты скрылись за поворотом, все вокруг снова стало блеклым.

«У московской весны, как и у осени, два цвета – серый и темно-серый, – подумал Данилов, делая первый шаг. – Непогода, непогода, а потом – бац и сразу лето».

Дождь был противным, косым, с ветром. Как ни держи зонт, все равно, пока дойдешь до входа в метро – вымокнешь.

Данилов невольно позавидовал жителям итальянской Болоньи, города крытых тротуаров. Живут же люди! Что им дождь, что им зной? Сам он не был в Болонье, но знал о ней по рассказам Полянского.

Петрович, водитель, работавший с Даниловым в скорой помощи, был уверен, что светофоры, подобно людям, имеют свои характеры. По его классификации, все они делились на вредные и невредные. Вредные всегда встречали Петровича красным светом, невредные – то красным, то зеленым. Светофор на Сухаревской площади Данилов отнес бы к вреднейшим из вредных – всегда приходилось ждать зеленого подолгу! Пытка, сущая пытка, а в дождливую погоду и того хуже – сверху льет как из ведра, да еще проезжающие на скорости по лужам автомобили снизу пару-тройку ведер добавят. И так щедро, что окатят не только первую шеренгу столпившихся на тротуаре пешеходов, а всю колонну разом.

Чертыхаясь, ежась и привычно удивляясь тому, почему в наш век нанотехнологий нельзя построить здесь подземный или хотя бы надземный пешеходный переход, Данилов ждал зеленого света. Скверная погода стимулировала полет фантазии, и ему уже виделся прямой выход из метро к воротам Склифа.

«А что, нормальная ведь идея, – подумал Данилов. – Тут половина едет к нам или от нас…»

Не слишком вежливый тычок в спину вернул его к действительности, «скверный» светофор врубил зеленый свет. Рывок через Садовое кольцо, сутолока со складыванием зонтов у входа в метро, привычно-каменные лица «красных шапочек» у турникетов – и можно спокойно, с достоинством подумать о том, что крытые тротуары – это, конечно, здорово, но метро, как ни крути, гораздо лучше. Так что не стоит завидовать жителям Болоньи с их сорока километрами крытых тротуаров. Пусть они лучше завидуют москвичам, к услугам которых – триста километров лучшего в мире метро. Сухо, тепло и мобильной связью можно пользоваться! А самое главное – быстро. Р-раз – и ты на другом конце Москвы. Сел в автобус, через пятнадцать минут вылез, бодрячком пробежался по лужам до подъезда – и ты уже дома…

Неожиданно для Данилова два с половиной месяца учебы пролетели очень быстро. Казалось, только недавно начались занятия, а вот уже экзамен на сертификат специалиста, вручение этих самых сертификатов и прощальный «банкет», накрытый прямо в учебной комнате.

Свежеиспеченных токсикологов на несколько месяцев («два-три, а вообще-то по ситуации», – как он сказал) отправили проходить «курс молодого бойца» в приемном покое. Если Агейкин остался недоволен подобным решением, считая работу на приеме «пустопорожней бестолковой суетой», то Данилов был не против. Эта работа давала ему возможность очень быстро «втянуться в специальность» и, кроме того, так же быстро освоиться в Склифе. Врачи, сидящие на приеме, выполняют роль дежурных консультантов в других отделениях. Так вот побегаешь с месяц по всему Склифу, перезнакомишься со всеми, освоишься и сразу начнешь чувствовать себя на работе, как дома. А когда работа становится вторым домом, это так приятно!

– Скажи мне, Данилов, а как у тебя обстоит дело с уверенностью в себе? – поинтересовалась Елена накануне первого дежурства Данилова.

Наверное, давно собиралась спросить, да все никак не решалась.

– Нормально обстоит, там, где надо, – заверил Данилов. – Ровно посередине между мнительностью и самоуверенностью.

Глава вторая

Первый блин скандалом

«Отрава», она же – токсикология, она же – «седьмой корпус», она же – Центр острых отравлений. Это два тридцатикоечных отделения для лечения острых отравлений, отдельное, свое, приемное отделение, двенадцатикоечное отделение токсикологической реанимации и интенсивной терапии, двадцатичетырехкоечная «психосоматика», а по-научному – соматопсихиатрическое отделение и химико-токсикологическая лаборатория. Ну и конечно же кафедра клинической токсикологии. Склиф – это вам не районная больница, а научно-исследовательский институт.

Несведущий человек может задуматься над тем, какое отношение к острым отравлениям имеет соматопсихиатрическое отделение. Да самое что ни на есть прямое отношение – туда попадают те, кому не удалось покончить жизнь самоубийством при помощи какого-нибудь яда, например таблеток снотворного. Многие лекарства – они ведь только в малых дозах лекарства, а в больших – яды. Недаром древние врачи говорили: «В ложке – лекарство, в чаше – яд». В соматопсихиатрических отделениях врачи пытаются донести до несостоявшихся самоубийц мысль о том, что еще раз пробовать отравиться, право дело, не стоит. Жизнь хороша, если смотреть на вещи правильно.

В Склифе есть еще одно соматопсихиатрическое отделение, предназначенное для лечения больных хирургического и травматологического профилей, то есть для тех, кто пытался свести счеты с жизнью не с помощью яда, а с помощью веревки, холодного или огнестрельного оружия, а то и выпрыгнув в окно. Оно стоит особняком и занимает целый корпус, приземистый, но сильно вытянутый в длину, так называемый «пенал» или «пенальчик».

В приемном отделении тоже есть свои койки. Их всего четыре, и называются они диагностическими. Далеко не всегда диагноз, с которым поступил пациент, оказывается верным. «Неясные» больные остаются под наблюдением в приемном отделении. Наблюдаются они обычно не более суток, после чего или госпитализируются в одно из токсикологических отделений, или переводятся «по профилю», или же в лучшем случае выписываются домой.

Диагностические койки – великое удобство. Скоро по всей стране в приемных отделениях будут не только оформлять пациентов, но и проводить первичное обследование с выставлением диагнозов.

Диагностические койки – вечная головная боль заведующего отделением. Уж очень велик соблазн у дежурных врачей использовать эти койки не по назначению, а корысти ради.

– Я многое могу понять и простить, но только не купирование «абстинух» (синдрома абстиненции. – Прим. автора) и не выведение из запоев в моем отделении!

Заведующему приемным отделением, под чье начало временно попал Данилов (приказ о переводе в связи с производственной необходимостью, все чин-чинарем, официально), было лет тридцать пять, не больше. Почти ровесник Данилова.

Выглядел и держался ровесник солидно, соответственно занимаемой должности. Хоть и «приемником» заведуем, но где? В самом что ни на есть сердце отечественной медицины! Заведующий был невысок, но осанист, носил холеную каштановую бородку, имел небольшое начальственное пузико и вообще держался серьезно, даже чуть величаво. Респектабельные часы на запястье и запах дорогого одеколона усиливали впечатление. И имя-отчество у него было особенное – Марк Карлович. Данилов сразу же при знакомстве предположил, что его прозвище – Карл Маркс, и не ошибся.

Каждого из новых сотрудников Марк Карлович удостаивал продолжительной личной аудиенции в начале первого дежурства. Другой бы заведующий собрал всех скопом да и выдал бы свое руководящее напутствие вместе с благословением, а то бы просто на «местной», «токсикологической» пятиминутке проговорил бы скороговоркой свои требования. Но Марк Карлович был не из таких, он строил свою административную политику на индивидуальном подходе к каждому сотруднику. Вполне возможно, что по молодости лет и недолгому сроку заведования (около полутора лет) Марк Карлович попросту не наигрался «в начальника».

– Вы потихоньку становитесь универсальным врачом, – немного снисходительно заметил он, намекая на несколько врачебных специальностей Данилова и улыбнулся: – Но до настоящих универсалов, таких, как Чижов, вам далеко…

Данилов напряг память, но так и не вспомнил ни одного врача по фамилии Чижов, тем более «настоящего универсала».

– Это ассистент с кафедры оперхира (кафедра оперативной хирургии и топографической анатомии. – Прим. автора), – пояснил Марк Карлович, заметив недоумение в глазах Данилова. – Вот он – настоящий универсал, имеет два высших образования, медицинское и ветеринарное.

– Неужели? – не поверил Данилов.

– Истинная правда! – подтвердил Марк Карлович. – Закончил лечфак, прошел ординатуру по хирургии, проработал несколько лет и решил получить второе высшее, на сей раз уже ветеринарное образование. Проучился два года на вечернем и с тех пор так и работает на два фронта – преподает у нас и оперирует в ветеринарной клинике. Утверждает, что оба занятия нравятся ему в равной степени.

Марк Карлович весь как-то подобрался в кресле и сделал строгое лицо.

«Сейчас начнет говорить о производственной дисциплине», – подумал Данилов.

– Был тут у нас один кадр, тоже, кстати, со «скорой», не в обиду вам будь сказано, так он вообще попытался пристраивать на ночевку каких-то типов под видом своих родственников! – сразу начал с конкретного примера Марк Карлович. – Гостиницу тут устроить хотел, нет, вы представляете? В субботу, часов в восемь вечера говорит сестре: «Я там брата двоюродного пустил переночевать, вы на него внимания не обращайте, он утром рано уйдет, не позже семи». Каков нахал! Хорошо, что сестра попалась сознательная – позвонила мне, я приехал и закрыл этот отель «Под Красным Крестом». Сами понимаете, что это было его последнее дежурство.

– Я не стану устраивать здесь ни «опохмелярий», ни ночлежку, – пообещал Данилов.

Марк Карлович откинулся на спинку кресла, многозначительно посмотрел на сидевшего напротив Данилова и добавил:

– И борделя тоже! Как бы и чем вас ни соблазняли.

– Кому нужен дежурный доктор, чтобы его соблазнять? – улыбнулся Данилов.

– Не так нужен доктор, сколько подвластные ему койки, – улыбка у заведующего была хорошая, искренняя. – Склиф большой, а перепихнуться людям негде.

– В смысле – сотрудникам? – уточнил Данилов.

– Да, сотрудникам. Здесь, как и в любом крупном стационаре, служебных романов хватает. Некоторые так годами живут, встречаясь, во всех смыслах этого слова, только на дежурствах. Специфика наша такова. Далеко не в каждой ординаторской можно запереться на полчасика-час, а у нас – тишина и покой. Поэтому наши парочки непременно станут одолевать вас просьбами, а то и мольбами: «Мы тут тихо!», «Мы со своим постельным бельем!», «Ну войди же ты в положение – у нас любовь, а у нее семья и у меня семья…», «Жалко тебе, что ли?» и дальше в том же духе. Не поддавайтесь. Отказывайте, посылайте открытым текстом, ссылайтесь на меня, мол, Астаркин, злодей, строго-настрого запретил! Мне не жалко, но порядок есть порядок. Мой предшественник знаете на чем погорел? Дежурный врач пустил в палату «пообщаться» двух сотрудников – врача-эндоскописта и медсестру из гинекологии. У них только-только роман развиваться начал, поэтому страсти кипели прямо африканские. Короче, в пылу любовной схватки упали они с койки, да так неудачно, что девушка получила разгибательный перелом луча в типичном месте. Они, естественно, пытались скрыть обстоятельства, да разве в нашей деревне что-то скроешь? Любовникам и врачу, который их пригрел, дали по строгому выговору, а заведующего, к которому уже накопилось несколько вопросов, сняли. Он обиделся и ушел в Боткинскую. Я, честно говоря, не горю желанием разделять его судьбу. Вы меня понимаете?

– Понимаю. – Данилов передвинулся вправо, уходя из-под «прицела» мощного напольного вентилятора.

– Если боитесь простыть – я его выключу, – предложил Марк Карлович.

– Спасибо, не надо, – отказался Данилов. – Совсем без вентилятора нам будет плохо.

Жара и впрямь стояла дикая – выше тридцати градусов.

– С дисциплиной вроде бы все, – пожевал губами заведующий. – Прописные истины, касающиеся опозданий, алкоголя и прочего, я проговаривать не стану. Мы не дети, в конце концов. Скажу лишь одно – в Склифе все всё про всех знают. Тук-перестук, оно же – сарафанное радио здесь работает отменно. Другое дело, что администрация не на все обращает внимание, а до чего-то просто руки не доходят.

– Например? – полюбопытствовал Данилов.

– Например, все знают, что доктор Саганчина, занимающаяся магнитно-резонансной томографией, откровенно «левачит». Просто внаглую, у нее за смену мимо кассы проходит больше, чем по кассе. Но ее не трогают, входят в положение – она скоро уходит в декрет, пусть себе доработает. Другой пример – доктор Ветлужский из патанатомии. Любит в обед выпить стакан. Клиенты на Ветлужского не жалуются, работу он свою делает, и ладно. Патанатому ведь не страшно, если у него руки трясутся. И таких примеров – великое множество.

– Для меня подобная обстановка – не новость, – сказал Данилов. – Везде одно и то же – от своих секретов нет.

– Я почему сказал об этом? Потому что иногда новые сотрудники ведут себя… опрометчиво…

Заведующий умолк, молчал и Данилов.

– Теперь скажу пару слов об особенностях работы в приемном отделении, – продолжил Марк Карлович. – Вам на приеме доводилось работать?

– Нет, я больше по сдаче, а не по приему, – ответил Данилов, намекая на свою работу в скорой помощи, – но суть работы мне ясна.

– Кроме сути есть нюансы! Начну с главного – берем мы всех, кого бы ни привезли. «Самотек» тоже берем. Отравления, знаете ли, странная штука. Смотришь на больного и думаешь: «За каким хреном тебя, уважаемый, в больницу привезли?» А через час реаниматологов к нему вызываешь. Так что во всех случаях, когда в анамнезе есть указание или данные за острое отравление, госпитализируйте. Есть сомнения – оставьте в приемном для динамического наблюдения. Видите, что пациент не по нашему профилю – приглашайте на консультацию специалистов и переводите. Но не отказывайте, никогда не отказывайте. Страхуйте себя и свое начальство. Был на моей памяти случай…

Историй на каждый случай в запасе у Марка Карловича было, видно, не меньше, чем у бравого солдата Швейка.

– Привезла «скорая» как-то раз девчонку лет шестнадцати, вроде как наглотавшуюся снотворного. Суицидальная попытка – чего-то матери пыталась доказать и не нашла более приемлемого способа. Мать – в сопровождающих, девчонка в сознании, утверждает, что успела принять всего три таблетки. И блистер на руках, в котором трех таблеток недостает, проглотить остальное мама помешала. «Скорая» даже промывания желудка не делала, а к нам привезла лишь потому, что все суициды положено госпитализировать…

Марк Карлович был прав – самоубийц-неудачников дома оставлять нельзя, ведь они могут попытаться повторно свести счеты с жизнью.

– При осмотре девица – в слезы, не хочу, мол, ложиться в больницу, больше не буду, мама, прости…

– Знакомое дело. – На памяти Данилова был не один десяток подобных случаев.

– Мама тоже в рев, короче – упросила дежурного врача, и он их отпустил под расписку, хотя, сами понимаете, права не имел. В общем, ушли они, а девчонка по дороге домой в метро отключилась, да так, что живой до реанимации не довезли. Приняла она куда больше трех таблеток, только, видимо, пустые упаковки успела выбросить в окно. Ну а с последней мать ее и застала. Шуму было много, я, правда, тогда еще не заведовал отделением. Так-то вот! Но, разумеется, всяких там алкашей с абстинентным синдромом легкой и средней степени мы не берем, не наш профиль. Таких к нам и не везут, они большей частью «самотеком» являются. Были у нас доктора, которые на диагностических койках по дежурству «абстинухи» и запои купировали, были. Их уже давно нет, а тропа народная все не зарастает. Нет-нет а заглянут на огонек по старой памяти. К нам не бомжи какие-нибудь приходят, а вполне состоятельные люди, очень правильно считающие, что подобные процедуры лучше проходить в стационаре. Случись какое осложнение – все под рукой…

Данилов кивнул. В скорой помощи ему несколько раз приходилось констатировать смерть после визита частных «похметологов». Подобное лечение, если по уму, можно проводить лишь в стационарных условиях.

– Наркоманов тоже хватает, – нахмурился заведующий отделением. – Вы, Владимир Александрович, умеете с наркоманами правильно общаться?

– Умею, – невесело усмехнулся Данилов. – На «скорой» в каждое дежурство приходилось общаться с этой публикой, и не раз. Принцип там один: «Не верь, не бойся, не уговаривай».

– М-м… В общем-то верно, – согласился Марк Карлович. – Добавлю от себя еще одно – наркоманы ужасно назойливы, поэтому не тратьте свое время попусту, а поручайте их заботам охраны. Те, если не справятся, вызовут милицию. Милиция к нам быстро приезжает, мы ведь – постоянные клиенты, можно сказать…

В заключение Марк Карлович коснулся консультаций:

– Тянуть с консультациями по дежурству не стоит, у нас зря друг друга дергать не принято, но бросать все и сломя голову нестись на тринадцатый этаж большого корпуса из-за того, что дежурная медсестра нашла под кроватью больной пустую упаковку от феназепама, тоже не стоит. Если что-то экстренное – обращаются к реаниматологам, к вам обращаются тогда, когда дело терпит, но все имеет свой конец, в том числе и терпение, поэтому злоупотреблять им не стоит. А то, помню, работал у нас доктор Маркосян, флегматик из флегматиков. Неторопливый, спокойный, истинный восточный мудрец. Вызовут его в пять вечера на консультацию – раньше десяти не появится.

– Его-то за что уволили? – спросил Данилов.

– Его не увольняли, он сам ушел. В Америку уехал, теперь там живет. Я лично придерживаюсь такого принципа: «Вызвали тебя на консультацию – приди в течение часа». Разумно или нет?

– Разумно, – согласился Данилов.

– Будьте внимательны, помните, что ваши ошибки коллеги будут склонять на всех уровнях, и халатность при приеме непременно скажется на вашей репутации. Один из наших травматологов лет пять назад поставил диагноз ушиба грудной клетки мужчине, имевшему перелом двух или трех ребер. Тот ушел по месту жительства, потом не только написал жалобу, но и пришел к нам со скандалом. Так бедному доктору этот перелом до сих пор вспоминают. Народ у нас не то чтобы злой, но ехидный.

– Народ везде ехидный, это защитная реакция.

– Вы рассуждаете как психолог, то есть – психиатр.

Данилова передернуло от нахлынувших воспоминаний.

– И помните – мы, токсикологи, будь то приемное, реанимация или отделения, поддерживаем друг друга. Мы – если не семья, то, во всяком случае, корпорация. Поэтому презрительные отзывы о коллегах, всякие там намеки в других корпусах или на общей конференции у нас не приветствуются. Считаете, что ваш коллега не прав – скажите ему об этом. По каким-то причинам не можете сказать ему – скажите заведующему отделением. Но не говорите об этом травматологам, чтобы они потом не язвили на эту тему. У всех свои проблемы, токсикологи занимаются токсикологией, травматологи – травматологией, а гинекологи – гинекологией. И каждый не прочь позлословить на чужой счет. В чужом глазу соринку, как известно, видим… Да, вот еще – у нас тут существуют кое-какие традиции, которые установились исторически, и мы их соблюдаем.

– Какие именно традиции? – поинтересовался Данилов, но заведующий отделением не стал углубляться в пояснения.

– Разные… – неопределенно ответил он, сказав на прощание: – И ни в коем случае не опаздывайте на пятиминутки! У нас они начинаются относительно рано – в восемь пятнадцать!

Данилов так и не смог определиться, нравится ему Марк Карлович или нет. С одной стороны, вроде бы нормальный мужик – не зазнайка и не идиот. Немного занудлив, есть такое дело, но кто из начальства этим не грешит? С другой стороны, было в поведении заведующего приемным отделением что-то такое, неуловимое, но настораживающее. Словно предупреждающее: «Будь осторожен!» или «Соблюдай дистанцию». «Человек с вопросом», – сказал бы о Марке Карловиче друг Данилова, Игорь Полянский. Не с загадкой, а именно с вопросом.

Данилову быстро надоело «разгадывать» заведующего приемным отделением. Долго с ним не работать, а два-три месяца потерпеть можно.

Данилов вернулся в ординаторскую приемного отделения и продолжил дело, от которого его отвлек вызов к заведующему. Дело было важным и нужным – изучение списка внутренних телефонов. Проработав много лет в скорой помощи и тысячу раз, нет, какое там тысячу, больше, много больше раз привозя больных в Склиф, Данилов тем не менее плохо представлял, какие отделения существуют в НИИ Скорой помощи. Кроме того, пора было представлять, какое отделение в каком корпусе находится. Несолидно сотруднику бегать по двору и спрашивать у встречных: «Простите, вы не подскажете, где находится отделение гастроэнтерологии?» Срамота.

– Там «скорая» приехала, доктор.

Дежурную медсестру звали Таней. Возраст – между тридцатью и сорока, крашеная блондинка, хирургическая «пижама» кокетливо подогнана по фигуре. Фигура ничего, в тонусе, то ли спортом занимается Таня, то ли просто ест помалу.

Данилов оторвался от списка и пошел принимать своего первого больного в Склифе.

«Скорая» привезла молодую женщину двадцати шести лет с диагнозом «Отравление парами ртути».

– Взяли из дома, – сообщил пожилой врач, – разбила градусник, стала подметать осколки, вдруг закружилась голова и появились рвотные позывы. Давление и пульс в пределах нормы, состояние стабильное, но головокружение сохраняется…

Женщина сидела на кушетке и выражала мимикой и жестами, что ей плохо, очень плохо, совсем плохо, а бездушные врачи, вместо того, чтобы заниматься ею, болтают о каких-то пустяках. Данилову хорошо был знаком такой тип людей. Томный взгляд умирающего лебедя, картинные жесты, склонность мгновенно срываться на крик, а то и на визг.