Театр про любовь (сборник) Радзинский Эдвард

Кирилл (подходя к столику, Подруге). Простите, пожалуйста. (Ирине) Я хочу вам сказать… Вам не надо завтра получать командировочные…

Она. Я ничего не слышу.

Кирилл (перекрикивая оркестр). Не нужно получать командировочные. Командировку отменили.

Она. Не надо так кричать о командировках.

Кирилл. Может быть, мы потанцуем немного? Ваша подруга меня простит. Мне следует с вами поговорить…

Она (Подруге). О командировке… Кирилл Павлович не устает говорить о командировках. Он прозаик. (Начинают танцевать)

Подруга с усмешкой следит за ними, а Димитрий неотрывно глядит на Подругу, пытаясь, как ему кажется, гипнотизировать ее взглядом.

Ты даже подошел трусливо… Значит, все это правда? Значит, ты действительно советовался с нею обо мне? Я ведь нарочно ей сказала про ресторан «Москва»… Ты ведь не соврешь мне сейчас?

Кирилл. Не совру.

Она. Значит, говорил с нею… Ничего, ничего, она – твой соавтор, интеллигентная женщина, из тех, кто читает журнал «Новый мир» в очереди в парикмахерской, а для здоровья посещает древнерусские храмы. Это все чудесно! Но делиться с нею обо мне… Ну ладно… Зачем ты сюда пришел?

Друг Димитрий (встает и, стараясь быть максимально светским и развязным, подходит к Подруге).

Я осмелюсь… и вы позволите… пригласить вас протанцевать, точнее потанцевать…

Подруга. Я не танцую. У меня подруга танцует за нас двоих.

Она (Кириллу). А твой знакомый посмелее. Он мне начинает нравиться.

Кирилл. Я пришел сказать, что ты никуда не поедешь. Раз! Во-вторых…

Она. Тогда, во-первых, я брошу наше благословенное учреждение…

Кирилл. Что ты хочешь?! Ты хочешь, чтобы я ушел из дома? Я уйду. Еще что ты хочешь?

Она. Я не хочу, чтобы ты уходил из дома. Я не хочу, чтобы ты двигал своим домом, как шахматной фигурой, когда попадаешь в трудное положение, но… я также не хочу, чтобы меня унижали, чтобы обо мне смели рассказывать тупой, озверевшей от хорошего настроения клуше…

Кирилл. Перестань!

Она. Как ты мудро на меня смотришь!

Кирилл. Перестань… Ты плачешь?

Она. Ты увидишь… Ты думаешь… я поговорю… поговорю, и все будет по-старому? «Она ведь не сможет остаться одна?» Смогу! Я клянусь тебе! Мне некем, к сожалению, клясться… Но я клянусь собой… что больше ничего не будет… Ну, еще улыбнись также мудро… Ну вот, отлично, а сейчас ты увидишь. (Подошла к Подруге) Мы пересаживаемся за тот столик.

Подруга. Ты что?! Зачем они тебе нужны?

Она. Мне они нужны. Если хочешь, ты можешь уйти.

Подруга. Я хочу уйти, но я не уйду.

Она (подходя к столику Кирилла вместе с Подругой). Принимайте гостей.

Друг Димитрий (в восторге). Здоровеньки булы! Грандиозно! Обхождение! Столица! Наливаю штрафную девочкам!

Подруга (усмехнулась). «Девочкам»!

Друг Димитрий. Тост! За что будем пить?! Как я рад! (Он в восторге. Он совершенно не замечает мрачных лиц Кирилла и нарочито скучающей Подруги) Мой первый тост известен от Магадана до Воркуты. «За любовь, мадам!»

Она (хохочет). До чего веселый!

Друг Димитрий. Я – веселый?! Я такой веселый!

Она. Но тогда вы расскажите что-нибудь. А то Кирилл Павлович все про командировки всегда болтает.

Друг Димитрий. Мы давно знакомы с Кириллом. Мы познакомились с ним еще в те времена, когда образовали совнархозы, а площадь Ногина стала называться площадью Павших Министерств.

Ирина хохочет.

(Продолжает, ободренный ее смехом) А почему ваша подруга, я не знаю, простите, ее имени, такая мрачная?

Она. Мариша ее зовут… Маруся, или Мара… Кто как. Она – марачная, как говорит в таких случаях одна наша общая с Кириллом Павловичем знакомая. И Кирилл Павлович наш тоже не в ударе. Печален. Может быть, мы с вами, Дима, уйдем от их мрачных физиономий и потанцуем слегка?

Кирилл (торопливо). Нам, к сожалению, пора!

Друг Димитрий. Что ты! Почему? Так весело!

Она. Конечно, «так весело», потанцуем…

Друг Димитрий (в восторге). Потанцуем! Потанцуем! (Танцует с Ириной) Я с вами глуп, как осел. Я вообще – остроумный. У меня просто сегодня перерыв… Здесь хорошо. Знаете, там все время – стройка, стройка, план. А я ж москвич. Так иногда тянет обратно. Вырываешься на какую-то неделю… надеешься…

Она (насмешливо). Ай-яй-яй. Вы тоже становитесь мрачным. Это, видно, в воздухе здесь… (Помолчав) Мне тут не нравится. (Медленно) А вам?

Друг Димитрий. Мне тоже. (Не отрывая от нее взгляда.) А где вам нравится?

Она. А это уже ваше дело…

Друг Димитрий. Мы уедем с вами отсюда, да?.. Надо только что-то придумать.

Она. А зачем придумывать. Мы с вами – люди смелые. Попрощаемся и уедем. Или даже не так. Я попрощаюсь за вас. А вы идите вниз и ловите такси.

Димитрий в восторге исчезает.

Шустрый! (Возвращается к столику Кирилла, Подруге) Я ухожу. Ключ. (Отдает Подруге. Кириллу) Мариша за все заплатит. У нее есть деньги. Было очень мило, спасибо за компанию! (Уходит)

Кирилл. Она сошла с ума!..

Подруга. Почему? Почему мужчина может пойти с любой женщиной, которая ему понравилась, а почему женщина не может? Мы работаем на равных. Давайте уж с этого на равных…

Кирилл вскакивает и выбегает.

Затемнение.

В раздевалке пусто. Кирилл догоняет Ирину.

Кирилл. Простите, пожалуйста!

Она. Насчет командировки?

Он. Ты никуда не пойдешь!

Она. Пойду.

Он. Не пойдешь! Он мой товарищ.

Она. Значит, не надо иметь таких товарищей.

Он. Он же ничтожество…

Она. Ну зачем же так о товарище… Все?

Он. Ты… (Бьет ее по лицу)

Она (засмеялась). Этого можно было ожидать… от такого мерзавца…

Он. Ну еще скажи!

Она. Гад!..

Он бьет ее снова.

(Смеясь, спокойно.) Ничтожество… Подонок… (И вдруг Она начинает плакать. Она почти рыдает.)

Он. Прости… Прости меня… я виноват… Я жутко виноват… Ты права… Я люблю тебя!

Она. Все! Уже все!

Он. Так нельзя! Так не расстаются.

Она. Все…все…

Он. Ну давай, ну в последний раз, поговорим…

Она чуть успокаивается. Он хочет дотронуться до ее руки.

Она (вдруг снова яростно). Не смей!.. Да… Пусть у нас будет сегодня день расставанья… А потом ночь… А потом мы будем еще неделю вместе… А потом – весь этот ад начнется сначала…

Он. Ну в чем дело, ну скажи…

Она (плачет, тихо). Ты все убил… Быть вместе, потому что мы боимся быть одни… Это… это… недостойно; это… Он. Тише…тише…

Она. Возьми у Мариши платок… и пудреницу.

Он уходит, Она секунду раздумывает, потом убегает. Он возвращается с пудреницей.

Он (после паузы). Ну что ж, теперь действительно все. Ну что ж, даже к лучшему!

Затемнение.

Квартира актрисы. В затемнении звонок телефона. Свет на сцене.

Актриса, очень похожа на Ирину.

Актриса (разговаривает по телефону). Алло!

Голос Ирины. Будьте любезны Нину Антоновну!

Актриса. Да!

Ирина. Это Нина Антоновна?

Актриса. А кто это?

Ирина. Вы, наверно, получили мое письмо?

Актриса. Я получаю много писем.

Ирина. Письмо, где вложена фотография. Я очень похожа там на вас…

Актриса. Да, да. Есть общее. Только я никак не поняла, что вы от меня хотите.

Молчание.

Что вы молчите?

Ирина. Я просто думаю, что я от вас хочу. Пожалуй, ничего. Просто, когда я вас вижу на экране… мне почему-то кажется, что я все о вас знаю, будто я со стороны смотрю на себя. Я почему-то уверена, что вы трудно живете… Нет, не материально. Материально, я знаю, вы живете хорошо. А вообще… Что вы молчите?

Актриса. Нет, ничего. Просто думаю.

Ирина. Я давно хотела вам позвонить, но не решалась. А сегодня мне стало вдруг так плохо…

Актриса. Так что же я все-таки могу для вас сделать?..

Ирина. Я хочу купить собаку. Придумайте ей имя…

Актриса. Лайма… У меня в детстве была собака Лайма. Она была очень добрая. Ее машина задавила в эвакуацию.

Ирина. Я так и назову. Ну… прощайте!

Актриса. А где вы работаете?

Ирина. Я – по морю. По морскому дну. Рыба… и т. д. Актриса. Да… В магазинах почему-то плохо с рыбой. Ирина. Трудный морепродукт. Портится быстро… У нее чересчур нежная кожа. В этом все дело. Счастья вам!

Гудки в трубке.

Актриса. Какие морепродукты?.. Отупела… Надо было что-то сказать… А может, не надо… Может быть, так лучше…

Затемнение.

На улице. Ирина подошла к дому. У парадного – Кирилл.

Он. Ты была – там?

Она молчит.

Ты не была там?

Она молчит.

Я так и знал. Самое страшное, пока я ждал, я понял, что я прощу тебя. Что бы ни случилось. Я прощу тебя. Я не знал, что за это можно прощать! Конечно, я сам виноват во многом… Только по правде, ты ведь не была там?

Молчание.

Знаешь, сколько я стою здесь? С тех пор, как ты ушла. Она. Это подвиг! Ты сам потрясен.

Он. Ты не была там, да?

Молчание.

Я так и понял. Я уйду к тебе. Я решил.

Она. Нет. Меня всегда будет несколько смущать обездоленная… И вообще не будет счастья. А кроме того, через два дня жизни со мной ты удавишься. Со мной трудно. Боже мой, мы с тобой дрались. Это уже совсем что-то нечеловеческое.

Он. Пойдем! Ну пойдем!

Она. Я хочу тишины. Я хочу наконец покоя! Кирилл. Ну пошли… Ну пусть… Ну в последний раз… Она. Зачем ты меня тащишь?

Кирилл. Ну пойдем. Ну поговорим… Ну так нельзя…

Она. Дикость…дикость…

Кирилл. Ну объяснимся… объяснимся…

Затемнение.

Они объяснились.

Из затемнения голос Кирилла: «Люблю тебя… люблю… Да! Да!» Музыка. Потом затихает. Видно, прошло время.

Его голос (но уже с другой интонацией). Зажечь свет?

Она. Не надо.

Он (совсем рассудительно и спокойно). Я уйду от нее. Только давай обсудим, как это сделать.

Молчание. Смех.

Что ты смеешься?

Она. Хочешь, скажу, о чем ты думаешь? Ты думаешь, как все опять осложнилось… И… молчи! Я не осуждаю, если я захочу, ты действительно ко мне уйдешь. Но я не хочу. А своей воли у тебя нет. (Вдруг раздельно.) Послушай меня. Сейчас слова значат. Ты лучше многих. Ты славно выполняешь свою работу. Но мне не на работу с тобой ходить. Мне с тобой жить. С тобою, который и не добрый и не злой, и не смелый и не трус, и не самолюбивый и не самовлюбленный, и не… Я никак не могу вспомнить, какой ты еще не… Ты – никакой! Молчи! Я не ругаюсь и не оскорбляю тебя. Поверь, я хочу объяснить все… и себе тоже. Женщина по-настоящему становится женщиной, наверное, когда она вдруг ощущает жажду покоя. Точнее… жажду нормальной женской жизни, то есть семьи, детей… Конечно, можно и от кого-нибудь. Многие так: спят, рожают детей, имеют семью, лишь бы иметь все это – все равно от кого. Моя беда в том, что я не могу так. Я не могу смириться… Ты помнишь улыбку Мадонны… Это потрясающая улыбка покоя и воли. Ее называют «улыбкой материнства». Но не оттого только, что у нее этот свет в улыбке, а потому свет, что ее материнство от того, кому она поклонялась. Это – символ. В этом гармония. Милый, я не могу иметь детей от ничтожества… а спать с человеком, от которого не хочешь детей, – это уже грех, это против природы. Поэтому мне плохо. И поэтому не надо тебе уходить от нее. И поэтому я ухожу от тебя. Вот теперь все! Милый!

Она одна. Молча сидит. Потом смеется. Потом перестает смеяться и снова сидит и молчит. Долго молчит.

Ее квартира. В квартире Подруга. Говорит радио.

Радио. Сегодня – традиционный день цирка. Красочная кавалькада проследует по улицам города…

Входит Ирина, выключает радио.

Подруга. Приползла?

Она. Ага!.. Чем занималась?

Подруга. Думала. Раздумывала, пока ты…

Она. Замолчи!

Подруга. Потом звонила по телефону. Отменила девичник. Все расстроились, особенно Клара. Ты знаешь Клару? Это манекенщица, моя знакомая, и модельер к тому же. Она прошла все размеры – от 44 до 52-го. Она как бы символ нашего короткого бабьего века. Впрочем, надо было мне их все равно пригласить, пока ты там… Молчу. Да, тебе опять звонили.

Она. Кто?

Подруга. Авантюрист.

Она. Какой авантюрист?

Подруга. А вот этого я уже не знаю, какой он… Наверное, как полагается авантюристам, он или интересный брюнет, или высокий блондин. Он сказал, что будет тебя ждать на вокзале в одиннадцать. Чего улыбаешься?

Она. Какие роскошные женские определения, я уже забыла, что есть блондины и брюнеты. Ну что ж, это хорошо. Пусть меня ждет на вокзале высокий брюнет. (Начинает собирать чемодан.)

Подруга (упрямо). Я сказала – высокими бывают блондины, а брюнеты – они интересные. Прекрати собирать чемодан, ты ведь завтра смываешься. Это блондин уезжает сегодня и все-таки ждет тебя на вокзале…

Она. Перестань пить!

Подруга. Ты ведь пила, когда тебе хотелось. Теперь моя очередь. Как осуждающе ты на меня смотришь. Ну конечно, куда нам, я ведь нежеланная, да еще и глупая; и подруги у меня все глупые, конечно, кроме тебя. Клара какая-то – модельерша. А вот с этим я не согласна. В ее работе есть философия. Что такое современная мода? Это прежде всего сдержанность, недоговоренность, отказ от чрезмерной деталировки. Почему в моде блестящие ткани? Они подчеркивают сложность, неуловимость характера современного человека. Вот если я, например, купила сапоги на твои деньги… это еще не значит, что я дрянь и ты можешь меня презирать. Это значит…

Она. Послушай…

Подруга. Что я женственна и неуловима. И все. Что ты молчишь? Что смотришь?! Вот я не люблю тебя.

Она. Перестань…

Подруга. Даже, точнее, я ненавижу тебя. Кстати, ты наверняка тоже, только ты об этом молчишь, а я нет. И вообще я все говорю тебе, что со мной происходит, а ты – фиг! У тебя ведь с типом, который в ресторане… Фиг ты мне про него когда-нибудь рассказывала. Да, ты желанная! Высокий блондин ждет в одиннадцать. Тип в ресторане – безутешен. Сама пошла… Молчу… А мой подонок даже мне не позвонил. Какая ты умная! Как ты точно сказала про меня – «нежеланная».

Она. Я прошу тебя…

Подруга. Я – дура. Я ведь о тебе все думаю. Мне всегда кажется, что однажды ты мне объяснишь что-то самое важное. Но ты занята только собой, а я как собачка вокруг тебя прыгаю. Попеть хочется. Ну спой! Спой хотя бы! Ты ведь скоро убежишь на вокзал, я по глазам вижу. Ну, бабоньки, родные мои, тише! Желанная петь будет. Пой! Пой! Пой! (Хватает гитару, начинает петь.) «Очи черные… Очи какие-то…» Пой, я сказала.

Ирина берет гитару и поет.

Навзрыд рыдаю. Рыдайте, девочки! Рыдайте на уровне лучших мировых стандартов! (Плачет) Как поет! Ну, шуруй на вокзал, тебя там ждет блондин. Я ненавижу тебя, ты – желанная!

Она. Прости меня. Я не умею с людьми. Я их часто обижаю. А потом я переживаю, но уже поздно. Ты мне очень дорога. В тебе мое детство. В детстве мир един. Он гармоничен, он еще не делится на жизнь и работу… Мы действительно – разные. Я не умею прощать, я не умею не замечать. Я невеселая.

Подруга. Да, ты особенная. А мне всюду удобно, я – калачиком, калачиком свернусь, как кошка…

Она. Не надо. Я отпугиваю людей, я знаю… И у меня, кроме тебя, никогда не будет подруг. Ты моя подруга. И я знаю, что ты прекрасная; что ты любишь меня, и я готова на колени перед тобою встать за все нехорошее, что говорила…

Подруга. Что ты… Что ты…

Она. Я уеду, далеко, и все переменится, надо только собраться с силами и уехать. Только не смей плакать, а то мы все время ревем по очереди, это уже смешно.

Подруга. Ты опоздаешь к блондину…

Она. Тсс. Сиди тихо-тихо. Мы заведем с тобой одну пластинку. (Достает пластинку.) Это когда я вышла замуж и он начал «привыкать», я ужасно хотела, чтобы он снова ревновал меня, чтобы… И купила сама себе эту пластинку, надписала на ней эпиграф из «Гранатового браслета» и послала сама себе по почте… Так хотелось, чтобы он меня ревновал, а чтобы кто-то меня безумно любил. Но он не ревновал, и никто меня не любил… Это Бетховен. Он любил… Только сиди тихо-тихо. (Ставит пластинку.)

Музыка.

«К Элизе»!.. Какая нежность. Это был толстый человек, с толстыми пальцами. А ты слышишь, какая божественная нежность… Это как ласка… Это прикосновение его губ. Он прекрасен… Это израненное человеческое сердце. Оно идет своим тайным путем через горести и слушает свою надежду… А вот его пути… Нарушена гармония: нет дома, нет семьи, только работа, только творчество! А вот взрыв! Буря! Негодование! Протест! А вот успокоение и просветленная мудрость. Слышишь, валторны: «Это моя доля». Надо просто понять свою долю и любить живущих рядом! А вот тихо-тихо – это скрипки. Это уже молитва.

Он шепчет ее своему неповоротливому своему незадачливому ангелу Слышишь:

Подруга. Иди, иди на вокзал!

Затемнение.

На вокзале. Перрон. На перроне у автомата с газированной водой стоит человек: он в костюме клоуна, лицо его вымазано белилами и рыжий парик. Входит Ирина.

Она. А где здесь поезд в одиннадцать?

Клоун. Поезд в одиннадцать ушел. (Пьет газировку.) Что вы так на меня смотрите? Я отстал от красочной кавалькады. Я устал. Я пью газировку. Если ты клоун, то и газировку выпить нельзя…

Она. Здесь стоял высокий блондин…

Клоун. Да, он стоял. Он был тревожен. Он был печален. Он даже подарил мне три копейки. Но прогудел поезд, и он уехал. Я пью газировку на его три копейки. Можно сказать, что стакан хранит тепло его рук.

Она (засмеялась). Высокий блондин уехал.

Клоун. Уехал. О, поезда, которые идут в неизвестность! О, корабли, которые плывут в никуда! Вы будете плакать?

Она. Навряд ли.

Клоун. Но вам хочется плакать?

Она. Очень.

Клоун. Я поплачу за вас. Я – клоун, мне все можно. Я могу плакать, могу хохотать. Даже могу быть рыжим, и никто не удивится. Очень удобно. Я все могу! (Плачет) Так достаточно?

Она. Нет.

Клоун (рыдает). Подходяще?

Она. Маловато.

Клоун. Больше я не умею, я все-таки мужчина.

Она. Откуда я вас знаю?

Клоун. Вы меня не знаете. Это так кажется. Клоуны все похожи друг на друга. И вообще, когда встречают клоуна, вспоминают о детстве.

Она. Да, да, конечно, я вас видела в детстве. Как же я могла вас забыть?! Я все вспомнила. Вы мне приснились однажды. Вы шли впереди и играли на дудочке. А я бежала сзади по теплым лужам. И мне было хорошо…

Клоун. Вам будет хорошо. Я вынимаю дудочку.

Она. У вас она есть?

Клоун. Клоун не может ходить без дудочки. Это неприлично… Я буду играть, а вы идите за мной.

Она. Куда мы идем?

Клоун (не оборачиваясь). И шепчите, как в детстве, перед сном, когда верят, что все исполнится завтра.

Она. Какое высокое небо, и голос дальней птицы… Куда мы идем?

Клоун. Зеленая трава… Все зелено. Исполнится, что шепчется, что шепчется – исполнится… Вы не шепчете… Шепчите, ну, шепчите! (Играет на дудочке, а она идет за ним и шепчет свою молитву)

Занавес.