Принц Лестат Райс Энн

Грегори себя не помнил от потрясения. Флавий тоже.

Однако более всего, до самой глубины души, Грегори поразило не столько то, что эту клеточную головоломку вообще удалось сложить, сколько то, что ее удалось сложить с вампиром, которого он, Грегори, выслеживал по всему земному шару. Вообще-то Фарид старался сохранить его имя в тайне, но, в следующий раз залучив врача к себе, чтобы напиться его крови и напоить его своей, Грегори сумел пробиться к тщательно погребенным в глубине сознания Фарида образам и ответам.

Да, великий рок-певец и поэт Лестат де Лионкур стал отцом!

После этого Фарид наконец согласился показать им фотографии мальчика. С яркого экрана в затемненной комнате на них глядело «поразительное подобие» своего отца, походящее на него вплоть до мельчайших подробностей, содержащее полный набор его ДНК.

– А Лестат знает? – не утерпел Грегори. – Он признал мальчика?

Уже задавая вопрос, он понимал, до чего же смешно звучат его слова – и знал ответ.

Где бы сейчас ни находился Лестат, он и не подозревал о существовании юного Виктора!

– Не думаю, что Лестат хотя бы догадывался, что я попробую это сделать, – пояснил Фарид.

Пока шла эта беседа, Сет сидел в тени рядом со своим любимым Фаридом. Узкое угловатое лицо его оставалось бесстрастно, но они с Грегори наверняка думали одно и то же. Сет, человеческий отпрыск Великой Матери, являлся когда-то главной мишенью ее врагов, стремящихся захватить его в заложники. Именно поэтому Акаша послала за ним и сделала его вампиром – чтобы уберечь от недругов, которые бесконечно пытали бы его, добиваясь от нее уступок или полного подчинения.

Разве не может точно такая же судьба постичь и этого вот человеческого детеныша?

– А что, если враги Лестата уже убили его? – сказал Флавий. – О нем так давно никто ничего не слышал.

– Он жив, я знаю, что жив, – возразил Грегори. Фарид с Сетом молчали.

Эта встреча случилась много лет назад.

Сейчас мальчугану должно было исполниться уже восемнадцать или девятнадцать – практически взрослый мужчина. Примерно столько же было его отцу, когда Магнус похитил его и превратил в вампира.

Когда Грегори с Флавием собрались наконец уезжать, Сет заверил обоих, что не таит обиды на близнецов за смерть своей матери.

– Близнецы знают, что мы здесь. Не могут не знать. Но им до нас и дела нет. Вот главный секрет правления Царицы Проклятых. Ей ни до чего нет дела. И сестре ее тоже. А вот мне есть. Мне есть дело до всего, что только существует под солнцем и под луной. Поэтому-то я и создал Фарида. Но мне нет дела до мести близнецам. Мне даже встречаться с ними не интересно.

Конечно, Сет был совершенно прав: Маарет знала о них с Фаридом, но сам Грегори тогда об этом даже не догадывался, а понял лишь много позднее. А сам Сет всего лишь предполагал. Они с Фаридом еще не встречались тогда с Маарет.

– Я понимаю, я так хорошо все понимаю, – тихонько ответил Грегори. – Но разве тебе самому никогда не хотелось вытянуть демона из Мекаре, принять в себя самого, в свое тело? Ты никогда не испытывал желания разделаться с ней точно так же, как она разделалась с Матерью?

– Ты имеешь в виду – с моей матерью, – подчеркнул Сет. – Нет, не хотелось. На что мне демон? Или ты думаешь, что, будучи сыном Акаши, я считаю себя наследником?

В голосе его звучало глубокое отвращение.

– Ну не то, чтобы прямо уж так, – вежливо пошел на попятную Грегори. – Но сделать так, чтобы никто не мог уничтожить весь наш народ. Чтобы источник нашел надежное пристанище именно в тебе, а не в ком-нибудь постороннем.

– А почему бы во мне ему было безопаснее, чем в ком-нибудь еще? – спросил Сет. – Вот ты, например, хоть когда-нибудь хотел принять Священный Источник в свое тело?

Они вели эту последнюю беседу в просторной гостиной личных апартаментов Фарида. Ночной холодок Лос-Анджелеса манил развести в камине огонь, и все они располагались в кожаных креслах вокруг очага. Флавий закинул на кожаную оттоманку свою новенькую, прекрасно работающую ногу и все еще периодически поглядывал на нее с изумлением. Из-под серых шерстяных брюк торчала только ступня в носке. Он время от времени пошевеливал пальцами, словно убеждая себя самого, что у него теперь и вправду есть две ноги.

Грегори честно обдумал вопрос.

– До той ночи, когда Мекаре убила Царицу, я и понятия не имел, что Священный Источник можно извлечь из Акаши и передать кому-то еще, – признался он наконец.

– Но теперь-то знаешь, – настаивал Сет. – Вот ты сам думал о том, чтобы его украсть?

Грегори вынужден был признать, что такая мысль ему в голову не приходила никогда и ни в каком виде. И в самом деле, воскрешая пред мысленным взором ту сцену – которой он не был свидетелем, а лицезрел лишь телепатическими вспышками со стороны, а потом прочел ее описание в книгах Лестата – он всегда воспринимал ее событием не столько реальным, сколько мифическим.

– Все равно не понимаю, как им это удалось. Нет, я бы и пытаться не стал. И не хочу служить хранилищем Священного Источника.

На несколько мгновений он полностью отворил свой разум собеседникам, хотя, похоже, лишь Фарид и Флавий могли читать его мысли. Для Сета он так и оставался закрытой книгой – как и Сет для него: обычная история среди самых древних вампиров.

– А зачем бы кто захотел стать хранителем Священного Источника? – спросил Грегори.

Сет ответил не сразу.

– Ты подозреваешь меня в неискренности, так ведь? – наконец произнес он тихим отчетливым голосом. – Думаешь, наши труды тут сводятся к какому-нибудь незамысловатому плану, как бы почерпнуть из источника побольше силы?

– Нет-нет, ничего подобного, – потрясенно запротестовал Грегори. Ему бы, пожалуй, следовало оскорбиться, но он вообще не привык оскорбляться.

Сет глядел на него в упор, глядел неприязненно, почти враждебно. И Грегори понял: настал решительный, судьбоносный момент.

Он мог бы тоже ополчиться на Сета, проникнуться к нему неприязнью. Мог бояться его, дать волю зависти к его могуществу и древнему возрасту.

Мог – но не хотел.

Он печально подумал о том, как всегда мечтал о подобной встрече, о том, чтобы познакомиться с великой Маарет – лишь ради беседы с ней. О, он хотел бы часами разговаривать с ней – говорить, говорить и говорить, как часами разглагольствовал перед членами своего маленького семейства… хотя, как правило, они не понимали, о чем это он.

Он отвернулся.

Нет, он не станет враждовать с Сетом. Не станет его запугивать. Уж если чему он и научился за всю свою долгую жизнь, так это одному: подчас он способен напугать собеседника, даже мысли такой не имея.

Что уж тут греха таить – когда с вами заговаривает статуя, самая настоящая статуя, только дышащая и движущаяся, это слегка пугает.

Однако в общении с Фаридом и Сетом Грегори хотелось иного тона – теплого, дружеского, живого.

– Я хочу, чтобы мы стали братьями, – промолвил он Сету совсем негромко. – Жаль, что для братьев и сестер, разбросанных по всему свету, нет более подходящего слова, чем просто «родня». Вы стали родными для меня, вы оба. Я обменялся с вами кровью, и это сделало нас одной семьей, самыми близкими родственниками. Но мы и так все – одна семья.

Он беспомощно смотрел на украшенный прихотливым орнаментом камин. Мрамор с черными прожилками. Дар Франции. Яркая позолоченная подставка для дров. Пустив в ход свой сверхчуткий слух, Грегори слышал голоса за стеклом, голоса миллионов людей – тихие затихающие волны, пронизанные музыкой криков, смеха, молитв.

Тут заговорил Фарид. Обычным, повседневным голосом он принялся рассказывать о своей работе и о том, как теперь Флавию привыкать к новой «живой» ноге, которую Фарид ему так искусно пришил. Подробно описал многочасовую операцию по приживлению этой ноги, а потом ударился в рассуждения о природе Крови и о том, как сильно она отличается от крови простых смертных.

Речь его была густо пересыпана латинскими словами, которых Грегори не понимал.

– Но что это вообще за штука – Амель? – вдруг прервал он своего многоученого друга. – Прости, я не знаю всех этих терминов. Но что за живительная сила течет в нас всех? Как она изменяет кровь смертных, превращая в Кровь вампиров?

Фарид ответил – задумчиво и явно радуясь вопросу:

– Эта штука, это чудовище… Амель… он состоит из наночастиц, если я могу так выразиться. Это клетки, бесконечно меньшие, чем самая крохотная эукариотическая клетка – но все равно клетки, если вы понимаете мою мысль. И у этого существа есть свои границы, размеры, жизнь, что-то типа нервной системы и мозг или ядро, которое определяет все его физические характеристики, а также и эфирные признаки. Если верить колдуньям, некогда он обладал разумом. И голосом.

– Ты хочешь сказать, что эти клетки можно разглядеть под микроскопом? – уточнил Грегори.

– Нет, – покачал головой Фарид. – Мне этого так и не удалось. Я распознаю свойства этого существа по его поведению. Когда смертный превращается в вампира – как будто щупальце, отросток этого чудовища проникает в новый организм, укореняется в самом мозгу хозяина и медленно начинает его преобразовывать. Старение останавливается. Алхимическая кровь существа точно так же трудится над кровью смертного, медленно впитывая ее и преобразуя то, что впитать не удалось. Так происходит со всеми биологическими тканями – вошедшая субстанция становится единственным источником изменения и развития клеток. Улавливаешь?

– Ну, да, по-моему, я это всегда понимал, – сказал Грегори. – И теперь, чтобы работать и дальше, ему нужна новая человеческая кровь.

– И какая цель всего происходящего? – вмешался Флавий.

– Превратить нас в идеальных носителей, идеальных хозяев, – пояснил Фарид.

– И пить кровь, всегда пить кровь, – прибавил Грегори. – Заставлять нас снова и снова пить кровь. Я еще помню, как страшно кричала царица в первые месяцы. Ее терзала невыносимая жажда. Вселившееся в царицу существо требовало крови. Рыжеволосая ведьма сказала, что до того это существо поили Кровью и теперь оно хочет еще.

– И все же, я не думаю, будто это и есть основная цель, – возразил Фарид. – Или хоть когда-то было основной целью. Впрочем, я вообще не уверен, что это существо сознательно ставит перед собой хоть какие-то цели! Да и есть ли у него вообще сознание? Вот главная загадка, которую я бы хотел разгадать. Наделено ли оно самосознанием? Быть может, оно обитает в теле Мекаре как самостоятельное, сознающее себя существо?

– Но в самом начале, – напомнил Грегори, – другие духи сообщили ведьмам-близнецам, что Амель, войдя в Царицу, утратил сознание. Они сказали: Амеля больше нет. Сказали, Амель потерялся, растворился в Матери.

Фарид засмеялся себе под нос и уставился в пламя.

– Я был там, – настаивал Грегори. – Я сам помню, как близнецы все это рассказывали.

– Ну разумеется, был, но мне прямо удивительно, что даже теперь, пережив столько поколений, ты все еще веришь, будто бы колдуньи и вправду разговаривали с этими духами.

– Не верю, а знаю!

– В самом деле?

– Да! Знаю! – твердо ответил Грегори.

– Что ж. Может, ты и прав. Может, духи правы – и это существо и в самом деле растворилось, лишилось разума и сознания – но я поневоле сомневаюсь. Говорю тебе, это все не о развоплотившихся сущностях. Эта тварь, Амель – нечто огромное, необъятное, да при этом еще крайне сложно и хитро устроенное… оно полностью изменяет своего носителя, связывает и присоединяет к себе… – Тут он снова перешел на научный язык, понятный Грегори не более, чем голоса дельфинов и птиц.

Грегори со всех сил пытался уловить его мысль, пытался увидеть стоящие за этой мыслью картинки, образы. Общий замысел. Но видел, скорее, ночное небо, сплошь усыпанное бесчисленными звездами – случайный узор светящихся точек.

Фарид тем временем продолжал:

– … Подозреваю, эти существа, которых мы вот уже тысячи лет зовем призраками или духами, так вот – эти существа добывают все, необходимое им для существования, из воздуха – а как они проникают в нас, и подавно неведомо. Подозреваю, на свой лад это даже красиво – ведь все в природе прекрасно, а духи – частицы природы…

– Красота, – перебил его Грегори. – Я верю, что во всем сущем есть своя красота. Свято уверен. Но мне еще лишь предстоит найти красоту и связность в науке – а не то я никогда не сумею понять, о чем ты говоришь.

– Послушай, – мягко сказал Фарид, – меня сделали вампиром именно потому, что все это – мое поле, мой язык, мое царство. Тебе и не надо полностью овладевать этим языком, до конца понимать мои объяснения. Все равно ты поймешь не больше, чем способны понять Лестат, Мариус или Маарет – или миллионы людей, которые не в состоянии впитать и использовать научные познания за пределами лишь самых простых и прикладных применений…

– Да, тут я ущербен, – кивнул Грегори.

– Но поверь мне, – продолжал Фарид. – Поверь, что я занимаюсь исследованиями за нас всех и что ни один смертный ученый никогда не сравнится со мной и никогда не сможет изучать того, что изучаю я. Не думай, что они не пытались – пытались, еще как.

– Знаю…

Грегори вспомнились те давние ночи 1985 года, после знаменитого концерта Лестата. Ученые только что не ползали по парковке вокруг здания, собирая обгорелые останки жертв.

Он наблюдал за ними с холодной отстраненностью.

Однако из их стараний не вышло ровным счетом ничего, ничего путного. Не более, чем выходило из тех случаев, когда какому-нибудь умнику удавалось захватить вампира, запереть в лаборатории и изучать, пока вампир не сбежит – каким-нибудь весьма впечатляющим образом – или он не будет еще более картинно освобожден. Результата – никакого. Ну, если не считать того, что теперь в мире насчитывалось тридцать-сорок полубезумных ученых, на потеху всем утверждающих, будто вампиры и в самом деле существуют и они их видели собственными глазами. Научный мир заклеймил их презрением, изгнал из профессии.

Было время, когда Грегори спешил покинуть безопасность своего пентхауса в Женеве, чтобы спасти любого незадачливого вампира, которому не повезло попасть в очередную тайную лабораторию, в руки правительственных агентов. Грегори всегда старался как можно скорее выручить собратьев и уничтожить все следы и доказательства. Теперь же он уже не утруждался. Игра не стоила свеч.

Во-первых, все твердо знали: вампиров не существует. И многочисленные забавные романы, телесериалы и кинофильмы про вампиров лишь подтверждали общее мнение.

А кроме того, пойманные вампиры почти всегда сбегали. Очень уж они были сильны. Если их удавалось застать врасплох, в минуту слабости, они приходили в себя, выжидали подходящей минуты и соблазняли своих тюремщиков льстивыми посулами – а потом крушили черепа, разносили лаборатории и снова скрывались в тени безбрежного и великого мира Бессмертных, не оставляя ни единого доказательства, что им довелось выступить в роли лабораторных мышей.

Впрочем, даже такое случалось не часто.

Фарид прекрасно знал об этом. Кому и знать, как не ему.

С их помощью – или без оной – Фарид мог и сам изучать все, что ему только заблагорассудится.

Он засмеялся. Легко и весело, от всего сердца. От уголков зеленых глаз разбежались морщинки. Ну да, прочел мысли Грегори.

– Ты снова прав! Еще как прав! А некоторые из этих разнесчастных, подвергнутых остракизму ученых, соскребавших с грязного асфальта маслянистые остатки сожженных чудовищ, теперь работают на меня, в этом самом здании. Таких ревностных учеников еще поискать!

Грегори улыбнулся.

– Ничуть не удивительно.

Самому ему даже в голову не приходило одаривать Темным Даром таких вот бедолаг.

Той давней ночью в Сан-Франциско, когда концерт Лестата закончился огненной бойней, Грегори думал лишь об одном: как бы спасти от гибели бесценного Дэвиса. Пусть врачи и ученые из числа смертных делают со слизью и углями, оставшимися от испепеленных вампиров, что только заблагорассудится.

Схватив Дэвиса в объятия, он умчал его в небеса, пока Царица не успела выцепить его своим смертельным взором.

Вернулся он только потом, убедившись, что Царица ушла и юноша в безопасности. Вернулся – и смотрел издалека, как криминалисты и ученые собирают свои «улики».

Сидя тут с Фаридом, он вспоминал Дэвиса: темно-карамельная кожа, густые черные ресницы, что так часто встречаются у мужчин африканского происхождения. С того вечера прошло почти двадцать лет, однако Дэвис лишь совсем недавно начал приходить в себя, оправляться от глубоких ран, полученных за первые годы жизни во Крови. Он снова начал танцевать – как танцевал когда-то давно в Нью-Йорке, еще смертным парнишкой, до того, как переволновался и провалил просмотр в Американский театр танца Элвина Эйли, после чего скатился в бездны депрессии и морального упадка. Именно в этот жизненный период он и стал вампиром.

Но это уже совсем иная история. Дэвис научил Грегори таким подробностям о нынешнем времени, каких тот ни за что не узнал бы сам по себе. Любая банальность, произнесенная мягким шелковистым голосом молодого танцора, звучала святой истиной. А касания его рук были легки и бесконечно нежны. Как и взгляд. Дэвис стал супругом во Крови и Грегори, и Хризанте, и она тоже полюбила его.

Фарид долгое время просидел молча в аскетичной современной гостиной, стены которой были увешаны полотнами импрессионистов, а в европейском камине пылало жаркое пламя. Он что-то напряженно обдумывал, однако скрывал мысли от собеседников.

Наконец он нарушил молчание.

– Никому не рассказывайте о Викторе.

То есть о биологическом сыне Лестата.

– Конечно, не станем, но правда все равно выйдет наружу. Иначе не бывает. Уж близнецы наверняка знают.

– Возможно, – согласился Сет. – А возможно, и нет. Возможно, их не интересует, что происходит со всеми нами в этом мире. – В голосе его не слышалось ни тени враждебности или холода, лишь учтивость. – Возможно, они не приходят к нам потому, что им все равно.

– Как бы там ни было, держите все в тайне, – повторил Фарид. – Скоро мы переедем из этого здания в другое место, более глухое. Там Виктору будет безопаснее.

– Неужели мальчик лишен обычной человеческой жизни? – спросил Грегори. – Я вовсе не оспариваю ваше решение. Просто спрашиваю.

– На самом деле у него ее гораздо больше, чем ты думаешь. В конце концов, днем он в полной безопасности, под охраной телохранителей. И опять же, какой выгоды можно добиться, взяв его в заложники? В заложники берут лишь для того, чтобы чего-то потребовать. Что может Лестат дать, кроме себя самого? А этого у него все равно не отнимешь.

Грегори кивнул. Ответ Фарида отчасти успокоил его. Невежливо было бы пытаться вытянуть больше. Хотя, конечно, причину захватить Виктора в заложники придумать нетрудно: чтобы потребовать у Лестата или Сета их драгоценную и могущественную кровь. Лучше им на это не указывать.

Придется оставить тайну в их руках.

Однако про себя Грегори гадал, не разозлится ли Лестат де Лионкур, узнав о существовании Виктора? Лестат славился не только чувством юмора, но и вспыльчивостью.

До рассвета Фарид сделал еще несколько замечаний о природе вампиров.

– О, если бы я только знал, – повторял он, – в самом ли деле это существо лишено разума – или же сохраняет автономность существования? Хочет ли оно хоть чего-нибудь? Всякое живое существо чего-то хочет, к чему-то стремится…

– А к чему тогда стремимся мы? – не утерпел Грегори.

– Мы – мутанты, – отозвался Фарид. – Результат слияния неродственных видов. Та сила в нас, что превращает обычную человеческую кровь в Кровь вампира, целенаправленно делает из нас нечто совершенное – но что именно? Какими нам суждено стать? Какими мы стать должны? Понятия не имею.

– Амель хотел обрести плоть и кровь, – вмешался Сет. – В древние времена это было прекрасно известно. Амель хотел обрести физическое существование. И добился своего – но в процессе утратил личность.

– Возможно, – сказал Фарид. – Но разве кому-то хочется и в самом деле обрести смертное тело? Все создания жаждут бессмертия. А это чудовище подошло к бессмертию ближе любого иного духа, что способен на время вселиться в ребенка – или монахиню – или безумца.

– Нет, если в процессе он все равно себя потерял, – спорил Сет.

– Ты говоришь так, словно это Акаша им овладела. Но вспомни, как раз наоборот: его цель состояла в том, чтобы завладеть ею.

Слова Фарида напугали Грегори. Но и дали ему новую пищу для размышлений.

И хотя он твердил, что всегда рад новым знаниям, что любит и радостно принимает весь переменчивый мир, но надо признать – новое знание, полученное от Фарида, его пугало. В самом деле пугало. Он впервые понял, отчего религиозные люди так страшатся достижений науки. И обнаружил в себе самом источник подобных же суеверий.

О да, он знал, что подавит страх, искоренит в себе это суеверие, исправно вернется к прежним убеждениям.

На следующий вечер, после заката, они обнялись в последний раз – на прощание.

Грегори поразился, когда Сет вдруг шагнул вперед и прижал его к сердцу.

– Я – твой брат, – прошептал Сет на древнем наречии – наречии, на котором более не говорили в этом подзвездном мире. – Прости, что я был холоден с тобой. Я боялся тебя.

– И я тебя боялся, – признался Грегори на том же древнем наречии, вернувшимся к нему в потоке скорби. – Брат мой.

Кровь Царицы и Первое Поколение. Нет – большее, неизмеримо большее. Брат не предаст брата.

– До чего же вы похожи, вы двое, – негромко заметил Фарид. – Даже чисто внешне – те же высокие скулы, раскосые глаза, иссиня-черные волосы. О, когда-нибудь в будущем я изучу ДНК всех вампиров планеты – интересно, что-то узнаем мы тогда о наших предках, как смертных, так и во Крови?

Сет обнял Грегори еще более пылко, и Грегори от всего сердца ответил ему.

Вернувшись в Женеву, он не открыл тайну Виктора даже Хризанте. Не открыл ни Дэвису, ни Зенобии, ни Авикусу. Флавий тоже хранил молчание – и усердно учился пользоваться новой, совершенной конечностью, пока через несколько месяцев она не стала его подлинной частью.

С тех пор прошли годы.

Мир Бессмертных так и не узнал о Викторе. А Фарид никому не рассказал о Грегори и его клане.

Два года назад – когда Грегори отправился в Париж последить за Лестатом во время его встречи с Дэвидом и Джесси – он понял: Лестат так и не догадывается о существовании Виктора. Еще, подслушивая беседу этой троицы в отеле, он узнал, что Фарид с Сетом по-прежнему процветают, хоть теперь и в новом месте, где-то в Калифорнийской пустыне – и что сама Маарет обратилась к Фариду за профессиональной помощью.

Все это очень его приободрило. Ему не хотелось думать о близнецах плохо, подозревать в честолюбии и эгоизме. Сама возможность такого варианта – уже пугала! А еще очень утешало, что все сканирования и прочие обследования на новейших приборах Фарида не выявили в немой Мекаре ни проблеска разума. Да, это куда как лучший хранитель Священного Источника, чем честолюбивая Акаша, мечтающая о мировом господстве.

Однако той же ночью в Париже он страшно опечалился, услышав, как Джесси Ривс рассказывает о пожарище в библиотечных архивах Маарет и о том, что Хайман сильно пострадал и потерял память. Насколько Грегори знал, несчастный всегда балансировал на краю безумия. Каждый раз, когда их с Грегори пути пересекались, он был слегка не в себе. В эпоху Рошаманда он был известен под именем Дьявола Бенджамина – и потом именно под этим именем его держали под наблюдением в Таламаске. Но тогда Грегори считал, что Таламаска столь же безобидна, как и сам Хайман – и тот казался идеальным вампиром для их научных трудов. Полоумные навроде Дьявола Бенджамина и болтуны навроде Лестата укрепляли членов ордена во мнении, будто Бессмертные совершенно безобидны.

И подумать только! До недавней жуткой трагедии в убежище Маарет эта великая тайно наблюдала за ним самим, Грегори, в Женеве – и замышляла встречу со всеми разом, в том числе и с ним! Эта новость и восторгала Грегори, и пугала – в одно и то же время. О, как бы хотелось ему побеседовать с Маарет, если бы только… но мужество подвело его два года назад, когда он впервые услышал о слежке от Джесси Ривс, подвело и сейчас.

И вот теперь, в 2013 году, стоя теплым сентябрьским вечером в Центральном парке и слушая, как в особняке под названием «Врата Троицы» Арман, Луи, Сибель и Бенджи приветствуют нового своего сотоварища, Антуана, Грегори мучительно размышлял обо всем этом.

Неужели Лестат так до сих пор и не знает о Викторе? И где сейчас близнецы?

Грегори вдруг понял, что все-таки не присоединится сегодня к ньюйоркцам. А ведь из дома лилась прекраснейшая музыка на земле – Антуан с Сибель играли дуэтом: он на скрипке, она на пианино, без малейшего усилия уносясь все выше и выше вместе с мелодией Чайковского, наполняя музыку собственным своим безумием и колдовством.

Однако придет время – и они встретятся.

Интересно, скольким еще суждено погибнуть в пламени, пока эта встреча наконец не состоится?

Решительно повернувшись и все ускоряя шаги, он зашагал в глубь Центрального парка. Мысли так и толпились у него в голове. Задержаться в городе еще на одну ночь – или сразу домой?

Прошлую ночь он провел в своем пентхаусе, близ Центрального парка, и удостоверился, что там все в порядке и можно в любой момент привозить семью. Все здание принадлежало ему, а склепы в подвале надежностью не уступали склепам в жилище Армана и Луи. Туда можно и не возвращаться. Грегори тянуло домой, в Женеву.

Внезапно, даже не приняв сознательного решения, он взмыл ввысь – так быстро, что глаз смертного не успел бы проследить за его движением: все выше и выше, все дальше и дальше, на восток. Нью-Йорк внизу разворачивался стремительно уменьшающимся, но все равно прекрасным ковром ослепительных пульсирующих огней.

О, на что похож электрический свет великих земных городов с Небес? На что он похож для меня?

Быть может, эти роскошные городские галактики просто-напросто отдавали должное величию бесконечных небес, рассыпались отражением незыблемых звезд.

Поднимаясь все выше и выше, Грегори сражался с ветром, силящимся остановить его, пока наконец не вырвался в тихий, разреженный воздух под безбрежным пологом созвездий.

Домой, ему хотелось домой.

Но вдруг охватила смутная паника.

Даже уносясь на восток, к холодной черной Атлантике, он слышал голос возобновившего вещание Бенджи Махмуда. Короткую беседу с Антуаном, по всей вероятности, прервало какое-то ужасное известие.

– Это произошло снова – в Аммане. Массовое убийство вампиров. Это – Всесожжение, Дети Ночи. Теперь мы в этом уже уверены. Но мы получаем известия и об убийствах в других местах, самых разных. Сейчас мы пытаемся выяснить, правда ли нападениям подверглись многие убежища в Боливии.

Грегори помчался еще быстрее, на пределе сил, торопясь поскорее добраться до Европы. Панические восклицания и сетования Бенджи внезапно наполнили его страхом за собственный свой домашний очаг. За древних – Хризанту, Флавия, Зенобию и Авикуса – он не опасался, но как там его возлюбленный Дэвис? Вдруг ему снова грозит жаркое дыхание Всесожжения, уже однажды чуть не испепелившее его дотла?

Добравшись до дома, он обнаружил, что все хорошо. Он потратил на дорогу почти полночи – и вымотался до полного изнеможения. Ему хватило еще времени обнять Флавия и Дэвиса, но Зенобия с Авикусом уже удалились в склеп под десятиэтажным отелем.

Как свеж и прекрасен был Дэвис – блестящая темная кожа, огромные влажные глаза. Этой ночью он охотился в Цюрихе вместе с Флавием, они только что вернулись. Грегори уловил запах человеческой крови.

– Ну как там компашка из «Ворот Троицы»? В порядке? – спросил Дэвис. Грегори знал: он давно хочет вернуться в Нью-Йорк, посетить свой старый дом в Гарлеме и места, в которых когда-то, совсем юным, мечтал пробиться в танцоры на Бродвей. Он был уверен, что прошлое уже не может ранить его, но стремился испытать свою уверенность на деле.

Грегори приглушенным шепотом сообщил ему, что его старый товарищ, Убивец из банды «Клык», жив – молодой музыкант Антуан встретил его по пути в Нью-Йорк. Это хоть слегка притушило в Дэвисе чувство вины за то, что он спасся из резни, устроенной Акашей после концерта Лестата, оставив Убивца на произвол судьбы.

– Может, из всего этого еще и выйдет какое-нибудь великое благо, – промолвил Дэвис, вглядываясь в лицо Грегори. – Кто знает, может, давняя мечта Бенджи о том, чтобы мы все сошлись воедино, еще и сбудется? В прежние дни каждая банда была сама за себя. Сплошные подворотни, темные переулки, канавы, кладбища…

– Знаю, – кивнул Грегори. Они уже много раз обсуждали, как жили Бессмертные до тех пор, как Лестат возвысил голос и поведал историю их возникновения: вампирские бары, шикарные вампирские пристанища – и бесчинствующие банды.

– Неужели мы не придумаем способ, как всем жить в мире? – спросил Дэвис. Здесь, под защитой Грегори, он чувствовал себя в такой безопасности, что рассказы о новом Всесожжении ничуть не пугали его. Во всяком случае, далеко не так пугали, как Грегори. – А вдруг мы наконец научимся смело смотреть в лицо будущему? Ты ведь помнишь, в прежние ночи у нас не было никакого будущего. Только прошлое, и то, что сейчас – и задворки жизни.

– Помню.

Грегори поцеловал Дэвиса и отослал спать, нежно напутствовав на прощание:

– Никуда не выходи без меня, Флавия или кого-нибудь из нас.

Как и все прочие члены маленького семейства Грегори, Дэвис никогда даже не думал роптать против его приказов.

У Грегори осталось лишь несколько бесценных минут на то, чтобы в одиночестве полюбоваться безмятежными водами Женевского озера и на широкую нарядную набережную, где уже сновали ранние пташки, а маленькие прилавки начали предлагать кофе и шоколад. Затем он, как и каждое утро, поднялся к своей стеклянной клетке на крыше. Женева была тихим и спокойным местом, там никогда не имелось ни вампирского приюта, ни организованного сообщества. Насколько Грегори знал, ни один отщепенец из числа молодняка не посмел бы напасть здесь на него. Однако если в Женеве и существовала мишень для очередного этапа Всесожжения – то, несомненно, именно этот дом, где он жил со своей любимой семьей.

Завтра он усилит все охранные системы и противопожарные устройства, а заодно осмотрит подвалы, чтобы удостовериться, что толстые стены из камня и свинца непроницаемы и выдержат любую атаку. Он знал, что такое Огненный Дар, что можно сделать при его помощи, а чего – нет. Ему удалось спасти Дэвиса от Акаши, когда та пыталась его сжечь – просто утащив того с собой в небеса с такой скоростью, что Царица не успела проследить взглядом за их бегством. И с той самой ночи он всегда держал юного и хрупкого вампира при себе.

Поднявшись по обитой сталью лестнице, Грегори отворил тяжелые двери, что вели в его крошечную спальню – прямо под открытым небом. Потолка у комнаты не имелось – лишь высокий полог из стальной решетки. Здесь он проводил паралич дневных часов, подставляя свое шеститысячелетнее тело испепеляющим лучам солнца.

Разумеется, просыпаясь каждый вечер, он испытывал некоторые неприятные ощущения – однако в результате кожа у него оставалась темной и загорелой, так что легче было выдавать себя за смертного, а не превращаться, как некогда Хайман, в живую мраморную статую. Смертные ужасно пугались таких вот статуй.

Когда он улегся на мягкое ложе, небо над ним уже разгоралось вовсю. Взяв книгу Алана Макфрейна и Джерри Мартина – «Стекло: мировая история», – он несколько минут читал завораживающий текст.

Когда-нибудь, уже скоро, они с Лестатом усядутся где-нибудь в старинной библиотеке или, наоборот, в кафе под открытым небом, и будут говорить, говорить, говорить. И Грегори больше не будет так одинок.

Лестат поймет. Лестат многому научит его! О да! Грегори больше всего на свете мечтал об этом часе – и когда-нибудь мечта его сбудется.

Он уже уплывал в забытье, когда услышал телепатические крики и вопли о помощи. «Всесожжение!» Но они доносились откуда-то издалека, где сейчас не светило солнце – а здесь оно уже полыхало вовсю. Грегори погрузился в глубокий сон. Больше сейчас он был ни на что не способен.