Числа. Трилогия (сборник) Уорд Рейчел

35

Служители, а может, и полиция, больше в тот день никого ко мне не подпускали. Хотя мне приносили еду, пытались со мной заговорить. Я позволила снять с меня кроссовки, укрыть меня одеялом, а так весь день пролежала, свернувшись клубком, уйдя в молчание; в конце концов — уже успело стемнеть — они оставили меня в покое и ушли. Все, кроме Энн, которая вызвалась со мной переночевать.

Часы на башне прозвонили восемь, и я услышала ее торопливые шаги. Повернулась на жестком матрасе.

— Я принесла супа в термосе. Хочешь?

Голова кружилась, перед глазами все плыло.

Я медленно села.

— Не знаю.

— Давай налью, может, и съешь немножко.

Она присела к столу, поставив перед собой тарелку. Я медленно встала, присела рядом. Есть вообще-то не хотелось, но я проглотила ложку супа. Невероятно вкусный, домашний. Мало-помалу я выхлебала его до конца.

— Приятно смотреть, как ты ешь, — заметила Энн, когда тарелка опустела. — Твоя ноша очень тяжела. Это, наверное, тяжкое испытание.

Я кивнула:

— Не знаю, за что мне это. Лучше бы мне не видеть этих чисел.

— Тяжело, да? Хотя, возможно, это особый дар.

Я фыркнула:

— Вы хотите сказать, кто-то сделал мне вот такой подарок? Сильно же я, блин, провинилась, если меня решили так наградить.

— Возможно, это у тебя от Бога. И возможно, это дар не тебе одной, а всем нам.

В это я совсем не въехала.

— Не понимаю, о чем вы.

— Ты напоминание, Джем. Напоминание о том, что все мы смертны. Что дни наши сочтены и времени у нас очень мало.

— Да это и так все знают.

— Да, мы знаем, но пытаемся забыть — слишком тяжело жить с этим знанием. Именно это я вчера и поняла с твоей помощью. Мы пытаемся забыть.

— Да, уж я-то в курсе. Куда я ни пойду, на кого ни гляну, чего ни сделаю — все мне об этом напоминает. Тут и свихнуться недолго. Я так больше не могу.

— Господь возлюбил тебя, Джем. Он даст тебе силы.

Ну тут она хватила через край. Я, конечно, здорово раскисла за последние дни, но прежняя Джем все равно ошивалась неподалеку:

— Это вы о чем? Если Бог так уж меня любит, какого фига он позволил маме умереть от передозировки, зачем отдал меня в руки людям, которым на меня наплевать, зачем не помешал мне вывихнуть колено или вляпаться в птичье дерьмо, зачем посадил мне этот прыщ на подбородке?

— Он даровал тебе жизнь.

На это фиг чего ответишь.

Я прикусила язык и не ляпнула, что жизнь мне даровали моя мамочка и один из безымянных мужиков, которые выдавали ей по двадцатке на наркоту. Я результат перепиха в какой-то занюханной квартирке, без любви, по-деловому. Но Энн явно не это ждала услышать, а мне не хотелось ее огорчать. Так что я просто хмыкнула и заткнулась.

Мы съели еще по тарелке супа, а потом улеглись. Но у меня все не шли из головы эти двое в церковном зале, да и сама Энн. Если бы у меня была возможность узнать дату собственной смерти, я бы на эта пошла? Ну, скорее всего, нет, верно? Больно надо всю дорогу жить с этим знанием. В любом случае, как узнаешь — все для тебя станет другим. А что, если знание того, когда именно ты умрешь, доведет тебя до такого отчаяния, что ты еще раньше этой даты покончишь с собой? Может такое быть? Можно надуть числа, умерев раньше по своей собственной воле? Может, Жучила и прав, и числа можно изменить.

Словом, как ни крути, а сообщать людям дату их смерти несправедливо. Я всегда знала это по наитию, а теперь, когда тайна моя выплыла наружу, мне это показалось еще более важным. Да и вообще, подумала я, уже проваливаясь в сон, большинство людей просто не захотят этого знать вовсе.

Утром таких желающих набралось пятьдесят человек.

Саймон пришел мне об этом сообщить, когда мы с Энн завтракали. Вернее, это она завтракала, я смогла лишь выпить глоток чаю.

— Там тебя ждет много народу, Джем.

Именно этого-то я и не хотела слышать. Я устала, чувствовала себя совсем разбитой, а самое главное — интересовал меня только один-единственный человек. Сегодня должны привезти Жука.

— Чего им от меня надо? Я обыкновенная девчонка.

Он пожал плечами.

— Не хочешь — мы их к тебе не пустим. Мы сами можем с ними поговорить, наставить их.

Энн согласилась с ним:

— Ну конечно! Утешать страждущих — нам к этому не привыкать. Я сейчас приберу тут, выйду и помогу вам.

Стоя передо мной, она выглядела совершенно обыкновенной: джемпер с высоким горлом, юбка из плотной ткани, башмаки, короткие волосы с жуткой химической завивкой. Только она не была обыкновенной. Она готова была весь день сидеть и выслушивать от других всякие ужасы, при том что едва справлялась с собственным ужасом. Издеваться над таким человеком даже я не могла. Респект. Я бы, например, ни за что не смогла так поступить.

— Дело ваше. Но я не могу с ними говорить. И не хочу. Мне им нечего сказать.

— Ну и ладно. Сами разберемся.

Саймон вышел, чтобы все устроить. Энн хлопотала — мыла чашки и прочую посуду.

— Знаешь, — сказала она, — тебе бы надо подумать, что делать дальше. Куда бы ты хотела перебраться. Здесь не слишком подходящее место.

— Я знаю, чего хочу: я хочу немного побыть со своим другом. А дальше… дальше — не знаю…

На самом деле я вообще не думала, что и как будет после пятнадцатого. А пятнадцатое уже наступило.

— Карен скоро приедет. Общее мнение — что тебе лучше бы вернуться к ней домой. Она поможет тебе разобраться с полицией, если на тебя все-таки заведут дело. Она тебя хорошо знает, Джем. И любит.

— К Карен я не вернусь.

— Тебе всего пятнадцать, Джем. Ты пока не готова жить сама по себе. Еще мала.

— Давайте не будем об этом, ладно? Вот приедет Жук, тогда я пойму, что мне дальше делать.

Тут я вдруг сообразила, что с той ночевки у Бритни ни разу толком не мылась. А мне хотелось, чтобы он увидел меня красивой. Я ушла в маленькую подсобку, разделась догола и как могла вымылась над раковиной. Теперь я по крайней мере чистая, хотя на мне по-прежнему шмотки Бритни, которые мне великоваты. Мытье меня будто бы пробудило: исчезло это тоскливое, муторное ощущение. Мне теперь страшно хотелось поскорее его увидеть — еще никогда в жизни мне ничего так не хотелось.

В ризнице снова объявилась Карен. Когда я вышла из подсобки — босиком, на голове полотенце, — она подбежала ко мне, обняла.

— Джем, ну как ты? А ты сегодня выглядишь получше.

Она чуть отодвинулась, не снимая, однако, ладоней с моих плеч.

— Там люди так к тебе и ломятся. Прямо с ума посходили, только ты бы подумала, прежде чем что-либо делать, потому что…

Договорить она не успела, потому что дверь распахнулась и в ризницу влетел какой-то гладкий мужичок средних лет — и сразу ринулся ко мне.

— Джем, привет, рад познакомиться. Вик Довел. — Он вытянул руки и рванул ко мне через комнату, только что не отпихнув Карен, схватил мою руку и яростно затряс. Он мгновенно заполнил комнату до краев собою, своей энергией. Ему явно не была нужна моя помощь. Он пришел за чем-то другим.

Заговорил он, даже еще не сняв пальто:

— Короче, Джем, я пришел обсудить с тобой твое будущее, а оно мне представляется очень даже недурным. Я уже получил несколько крайне заманчивых предложений для тебя, и, если мы как следует разыграем карты, денег тебе хватит на всю жизнь. Интервью для прессы, радио, телевидения. Наверняка удастся подписать договор с каким-нибудь крупным журналом. Этого хватит на пару месяцев, а там выпустим книгу: издатели уже стоят в очереди, чтобы с тобой пообщаться. Ты не бойся, никто не попросит тебя саму ее писать, на то есть специальные люди — ты просто поговоришь с ними, а они сделают все остальное. Главное — ты должна подписать со мной договор, а уж остальное я сделаю. Тут без руководства не обойтись: сама ты можешь перестараться, или пропустить самое выгодное предложение, но, если все сделать грамотно, денег тебе, как я уже сказал, хватит до конца жизни.

Наконец-то он умолк. Улыбнулся от уха до уха и ободряюще кивнул.

— Чего-чего? — переспросила я.

— Как ты считаешь? Сработаемся?

Я еще не очухалась от его словесного потока, поэтому просто пожала плечами и ответила:

— Не знаю.

Тогда он поехал дальше:

— Ну, я понимаю, так сразу все это не осмыслишь, да? Ты, наверное, не совсем поняла, о чем я толкую. С моей помощью ты можешь разбогатеть, Джем. Речь идет о сотнях тысяч. Ты молода, тебе есть что порассказать, о тебе сейчас кричат по всему миру. Так лови момент! У тебя будет все что хочешь: одежда, вечеринки, машины, путешествия. Всё к твоим услугам. Мир хочет услышать твои слова. Теперь только за тобой все дело.

— А вы чего хотите?

Я взглянула на его пальто верблюжьего цвета, толстое кольцо-печатку и часы «Ролекс», выглядывавшие из-под тугой белой манжеты.

— Я хочу тебе помочь.

— И что вам с того будет?

— Ну, комиссионные, разумеется. — Он уставился на меня холодными серыми глазами. Я и не хотела, а увидела: он уже не молод, а ему еще лет тридцать суетиться, трепать языком, одурачивать. — Я же не благотворительная организация. Мы будем партнерами, Джем.

— Нет. Валите отсюда.

— Что-что?

— Валите отсюда. Не нужно мне ничего этого. Не нужна мне ваша помощь. — Последнее слово я выплюнула, точно ругательство. — И деньги ваши мне не нужны. А слава тем более. Не хочу я быть какой-то там дешевой знаменитостью.

Он посмотрел на меня как на ненормальную.

— Ты сама не понимаешь, что говоришь. От таких предложений не отказываются. Это полный идиотизм.

— Я знаю, что делаю. Знаю, чего хочу. А от вас хочу одного: идите отсюда вон.

Он поднял руки:

— Давай не будем спешить. Ты многое пережила, я это понимаю. Я сейчас уйду, а ты обсуди мое предложение с мамой. Подумай. Я подожду снаружи.

Карен наблюдала эту сцену сидя в углу. Я подумала о ее лондонском домишке — обои отстают от кухонной стены там, где случилась протечка. Она всю жизнь еле сводила концы с концами. Если я соглашусь, что это даст ей? Я-то знала: ей осталось жить всего несколько лет. Может быть, если я стакнусь с этим типом, эти последние годы станут лучшими годами ее жизни?

— А вы что думаете, Карен?

Она качнула головой:

— Ты прекрасно знаешь, что я обо всем этом думаю. Все и так зашло слишком далеко. Если ты начнешь давать интервью и писать книги, станет только хуже.

— Но у вас тогда будет много всего разного: ну, там, большой дом с большим садом, мальчишкам будет где бегать.

Лицо ее размягчилось.

— Да, им бы это понравилось, верно? — сказала она. — Только вот ты мне ничего не должна, Джем. Нам и так неплохо. Его мир — выдумка, там все ненастоящее. Я-то тебя знаю, Джем, тебе не это нужно. Ведь так?

Выходит, она меня и правда знает. Я улыбнулась:

— Конечно. Сдалась мне его хрень!

Карен открыла было рот, чтобы отчитать меня за нехорошее слово, потом закрыла обратно, подошла и крепко меня обняла.

— Мне ничего не нужно, — сказала я. — Просто хочу, чтобы все это кончилось. Зря я вообще проболталась.

— Ну ничего. Все будет хорошо.

Она не выпускала меня, я же стала потихоньку отстраняться.

— Да ведь не кончится. Такие вещи, наоборот, только разрастаются. Выпустил их на волю — и уже не остановишь.

— А мне кажется, ты сама можешь все остановить.

— Как?

Она посмотрела на меня прямым взглядом:

— Просто. Скажи им, что все выдумала. Что это все неправда.

36

Последний раз я выступала на публике в школе, на уроке: «Лучший день в моей жизни». Когда там это было? Месяц назад? Уже и не вспомнишь. Тогда я встала перед всем классом и сказала им правду, вернее, то, что я тогда принимала за правду. Ничего хорошего из этого не вышло. А теперь мне предстояло встать перед целой толпой незнакомых людей — больных и умирающих, журналистов, всяких там жуликов вроде этого агента, черт знает кого еще — и объявить во всеуслышание, что я распоследняя лгунья. Отречься от правды, которая преследовала меня всю мою сознательную жизнь.

— Ладно, давайте так.

Карен сжала мою руку:

— Вот и умница, — сказала она.

Мне кажется, она по-прежнему была убеждена, что я-таки соврала, а теперь решила в этом сознаться. Никогда она мне не верила и теперь вот была довольна, что я одумалась.

Мы вышли из ризницы в церковную залу. Какие там пятьдесят человек — теперь здесь было гораздо больше народу. Сотни людей клубились повсюду, все норовили протиснуться поближе к ризнице. Как только я появилась, все загудели и устремились в мою сторону. Карен провела меня через толпу ближе к алтарю, где стояли Энн и Стивен, настоятель.

— Джем хочет сделать заявление, — сообщила им Карен. — Как это лучше устроить?

— Ну… — начал было Стивен, но тут к нам протолкался давешний жулик-проныра и заткнул всем рты.

— Я настоятельно не рекомендую делать общее заявление. Имея такой информационный повод, ни в коем случае нельзя выстраивать отношения с прессой как попало. Я бы предложил дать несколько эксклюзивных интервью на особо оговоренных условиях. Пойдемте, давайте вернемся в ризницу.

Он положил руку мне на плечо. Я попыталась ее стряхнуть, но он вцепился, как лишай.

— Пустите меня! — рявкнула я. — Я не ваша собственность и не собираюсь иметь с вами никакого дела.

Он явно опешил, озадачился, будто вообще не понимал, о чем это я.

— Вы что, раньше меня не слушали?

— Я-то вас слушала. А вы меня — нет. Вы мне и слова не дали вставить. Не нужны вы мне, ясно? И уберите руку, а то я ее укушу.

Руку он убрал, но не отступился. Наоборот, придвинулся ко мне совсем близко.

— Я не понимаю, почему вы отказываетесь от такой прекрасной возможности. Вы либо крайне наивны, либо очень глупы.

Говорил он теперь совсем тихо, но Карен услышала, и другие тоже.

— Ни первое, ни второе, — твердо заявила Карен. — Она самостоятельный человек, она приняла решение. А теперь попрошу оставить нас в покое.

Мужик отошел в сторонку, однако остался в церкви, торчал где-то в задних рядах и слушал.

— Значит, ты хочешь что-то сказать? — спросил меня Стивен.

— Да, мне кажется, пора… пора прекратить отнимать у всех время.

Энн тревожно взглянула на Карен, Стивен же кивнул с видимым облегчением.

— Хорошо. Я очень рад. Вся эта комедия действительно слишком затянулась. Говорить можешь отсюда.

Перед нами была небольшая ступенька, она вела туда, где обычно сидел хор; в результате голова моя оказалась разве что чуть-чуть выше уровня остальных голов.

Я посмотрела на кафедру:

— А можно оттуда? Там и микрофон есть.

Лицо его сделалось совсем красным:

— Это совершенно не подобает… — вострубил было он, а потом вроде как передумал: — Ну ладно, если так мы сможем покончить…

Он помог мне подняться на несколько ступеней, и вот я стою на темных досках кафедры Батского аббатства. Стивен включил микрофон и представил меня, его зычный голос разнесся по всему помещению.

— Дамы и господа, попрошу всех сесть. Юная… гостья… нашего аббатства хотела бы сказать вам несколько слов.

Он протянул руку, приглашая меня выйти вперед и говорить, а сам спустился вниз.

Толпа стихла.

Я допустила ошибку: подняла глаза от пола. Передо мной всколыхнулось море лиц, море чисел. А я ничего не подготовила: ни умных слов, ни речи, ни начала, ни середины, ни конца. А сказать им я могла лишь одно — откровенную ложь.

— Здравствуйте, — начала я. — Меня зовут Джем. Хотя это вы знаете, вы поэтому сюда и пришли. — Никакой реакции. Я проглотила комок в горле и продолжила: — Хотя я-то на самом деле не понимаю, чего вам здесь нужно. Я обычная девчонка, такая же, какой была месяц назад, год назад, пять лет назад, и тогда никому до меня дела не было. А потом я вдруг взяла и стала всем говорить, будто знаю, кто когда умрет. Наверное, вы потому сюда и пришли, что думаете: я и вам скажу. Но на самом деле… на самом деле… это ложь. Я все выдумала.

Все разом ахнули.

— Я просто хотела прославиться. И смотрите, ведь получилось. Простите меня. Я все наврала. Надула вас. Так что ступайте по домам — тут смотреть не на что.

Я повернулась, чтобы спуститься вниз. В толпе послышались крики: не то они хотели от меня услышать. В основном, это были сердитые восклицания, но над ними взметнулся один крик неподдельного отчаяния, очень страшный крик. Я развернулась, посмотрела в толпу. Кричала та женщина с платком на голове, та, что вчера прикоснулась к моей руке. Да, она не имела никакого права искать у меня ответа, и все же я не могла не чувствовать какой-то вины перед ней. Я вернулась к микрофону.

— Чего вы от меня ждете? — Я смотрела на нее и говорила непосредственно с ней, однако и все остальные разом смолкли. — Ну если хотите, вы услышите то, зачем вы сюда пришли.

Я смолкла, облизала губы.

— Вы скоро умрете.

Она зажала рот руками, глаза расширились. С разных сторон снова послышались возгласы.

— И тот, что с вами рядом, тоже умрет. И тот, что за вами. И я тоже. Мы все умрем. Все, кто в этой церкви, и все, кто снаружи. Это вы и без меня знаете. А я скажу вам еще кое-что.

В дальнем конце зала распахнулась дверь. Вошло несколько человек — полицейские в форме.

— Тем не менее вы живы. Сейчас, сегодня, вы живы, вы дышите. Вам дарован еще один день. Всем нам.

Полицейские дошли до центрального прохода и зашагали в мою сторону. В самой середине шагал один куда выше всех остальных, просто настоящий дылда, и голова у него дергалась и подпрыгивала, повинуясь какому-то внутреннему ритму. Не может быть. Или может? Сердце у меня остановилось, клянусь, что остановилось, но рот не закрылся:

— Мы все знаем, что рано или поздно жизнь наша закончится, но это не должно мешать нам жить. Не должно давить на нас.

А Жук остановился почти в самом центре зала. Просто стоял и смотрел на меня задрав голову, на лице обычная широкая, дурацкая улыбка. И дальше я говорила только с ним, для меня в помещении больше никого не было, только один он.

— Особенно если вы нашли кого-то, кто вас любит, — вот это самое главное. Если у вас есть любимый, с ним рядом вы будете радоваться каждой секундочке…

Тут он вскинул руки и издал громкий приветственный вопль. Остальные зааплодировали.

Я отодвинулась от микрофона и начала спускаться с лестницы. Теперь мне было плевать, кто на меня смотрит, сколько там на меня наставлено камер и объективов. Я подбежала к нему под аплодисменты обрадованной, ничего не понимающей толпы, ноги скользили по натертым плиткам. Жук не тронулся с места, он тоже аплодировал, а потом широко раскинул руки. И я бросилась к нему, а он обнял меня, подхватил, покрутил и только потом крепко прижал к себе. Я обхватила его обеими ногами и присосалась к нему как пиявка.

— Ну чё за дела, чел? — Он рассмеялся прямо мне в волосы. — Стоит мне отвернуться на пару дней, и ты уже заделалась проповедником! Ну, — он наклонился к моему лицу, — давай, я еще ни разу не целовался со священником.

И он нежно поцеловал меня прямо у всех на глазах.

— Я соскучился, — прошептал он.

— Я тоже, — ответила я, и у нас над головами, на высокой башне, щелкнули рычаги и тяги, и огромные церковные часы начали отбивать время.

37

— Ты там как, в порядке?

Я заглянула ему в глаза, нет ли в них признаков болезни. Ничего такого, только число, неизменное, неотступное.

— А то. Правда, устал маленько. В этой тюряге толком и не поспишь. — Он провел здоровенными ручищами по лицу. — Все о тебе думал. Гадал, где ты там. Откуда мне было знать, что ты запрячешься в церковь?

— Обалдеть, да? Я тоже все время о тебе думала. Прямо охреневала от мысли, что ты там сидишь запертый в клетке. Ну да ладно, главное — тебя выпустили. Они машину уже пригнали?

Он нахмурил брови:

— Ты о чем? Какую машину?

— Так это же одно из моих условий: что тебя привезут, дадут нам машину и денег, а после этого я уже все расскажу. А потом мы двинем дальше. В Вестон. Туда всего-то километров пятьдесят.

— Не, это ты чего-то путаешь. Со мной еще не доразобрались — суда еще не было. Меня привезли всего на несколько часов — вроде как ты об этом договорилась, — а потом повезут обратно. Надо думать, и тебя возьмут тоже.