Числа. Трилогия (сборник) Уорд Рейчел

20

Не бывала я в Африке, не видела, как гиена вгрызается в труп антилопы, но, полагаю, с виду это похоже на то, как Жучила уписывал горячий завтрак. Вилкой он работал как лопатой, даже на вдох-выдох не давал себе передышки, просто подхватил-закинул, подхватил-закинул. Посмотрел на меня. Я еще и кусочка не проглотила.

— Да ты чего? Только не говори, что не проголодалась!

Из уголка его рта потек яичный желток.

— Проголодалась. Просто смотрю и радуюсь — красота-то какая.

Оно и верно, красота. Мы ведь столько проболтались черт-те где, питаясь чипсами и шоколадом, так что на стол было просто смотреть больно: парочка пухлых сарделек, блестящих от жира; идеальная яичница — белый белок и желтый желток; хрустящие полоски поджаренного бекона; горка фасоли — подливка постепенно растекается по тарелке.

Жук фыркнул, яичный пузырь лопнул и потек по подбородку.

— Ненормальная. Давай лопай. — Он махнул вилкой тетеньке за прилавком — судя по всему, это и была Рита, — и крикнул: — Простите, а можно нам еще поджаренного хлеба?

— Иду! — откликнулась она с готовностью (явно из тех женщин, которые радуются, когда их стряпню едят с аппетитом).

Я отрезала кусочек сардельки, против воли замычала от удовольствия, когда он коснулся языка, а потом принялась методично опустошать тарелку. Рита вперевалочку вышла из-за стойки, принесла юрку поджаренного хлеба. Она была поперек себя шире, огромная грудь, едва помещавшаяся в клетчатую мужскую рубашку, выпирала над фартуком. Ноги под квадратной юбкой из джинсухи были голыми, обута она была в пушистые шлепанцы — кое-где искусственный розовый мех слипся, видимо, на него попал жир от бекона.

— Долить вам? — Она кивнула на наши кружки с чаем.

— А то! — сказал Жук, пододвигая кружку к краю стола. Рита дотрюхала до стойки и приволокла серебристый чайник. В кружки, дымясь, хлынула золотистая жидкость. Кроме нас в кафе никого не было, так что Рита, похоже, не спешила вернуться за стойку.

— Спали где попало? — спросила она. В тоне не было упрека, скорее дружеская заинтересованность.

— Ага, — ответили мы хором.

Рита опустилась на стул за столиком через проход.

— Вам, ребятки, никому не надо позвонить? Можете с моего телефона, денег не возьму.

Жук положил вилку на край тарелки:

— Да не, у нас мобильники есть.

А я сразу подумала о Вэл, как она сидит на своей кухонной табуретке, в пепельнице гора окурков, а в глазах то же выражение, что и когда мы уезжали.

— Если где-то кто-то ждет от вас известий, уж вы позвоните. Просто скажите: всё в порядке. Уж поверьте мне, ребятки. Я знаю, каково это — сидеть и смотреть на телефон и ждать, когда же он зазвонит. От такого и сердце может разорваться.

Она больше не смотрела на нас с Жуком; взгляд переместился на одну из картинок на стене, но мне казалось, что она и ее не видит. Она была где-то в другом месте — месте, где много боли.

Я смолкла и сделала вид, что читаю газету, лежавшую рядом со мной на столе. Терпеть не могу слушать чужие плаксивые истории. Жук был слишком занят — возил по тарелке ломтем поджаренного хлеба и кусками отправлял его в рот, от него тоже не последовало вопросов, но Рита приняла наше молчание за желание ее выслушать:

— Со мной именно так и вышло. С моим Шони. Мы, конечно, поругивались — с кем не бывает? Случалось, он уйдет из дому на несколько часов, а потом поостынет да вернется. Кто же мог подумать, что он сбежит навсегда? — Лицо ее все взмокло, то ли от кухонного жара, то ли от того, каких усилий ей стоило рассказывать нам о своем сыне. Она утерла лоб краем фартука. — Короче, так и случилось. Мы с ним как-то повздорили, я теперь уж и не припомню из-за чего, и он шасть за дверь. Я даже и не встревожилась — думаю, скоро вернется. Приготовила ему ужин, поставила в духовку, чтобы не простыл. Утром смотрю, а он там и стоит, все пересохло и пристало к тарелке. Мясная запеканка и овощи. Я ему это обычно и готовила. Любил он мясную запеканку. Ну, позвонила в полицию. Они и не почесались. Мол, семнадцать лет. В семнадцать лет и не такое вытворяют. Позвонила его дружкам, во все места, где он мог быть. Ничего. Пропал — и всё тут. Больше я его и не видела. Даже не знаю, жив ли. — Голос ее задрожал, она умолкла и сидела, глубоко дыша.

Мне было за нее неловко, я не отводила глаз от стола, от этой самой газеты, и тут наконец в глаза мне бросился огромный заголовок: «ТЕРАКТ В ЛОНДОНЕ: ПОЧЕМУ ОНИ УБЕЖАЛИ?». А под ним — размазанная экранная картинка, очередь в магазине. Камера, похоже, висела под самым потолком, потому что вид получился сверху, лиц не разглядишь, только один человек поднял голову и глядит прямо в камеру. Это, понятное дело, я. На той заправке. На первой газетной полосе.

Жучила положил последний кусочек хлеба на тарелку.

— Ужас, — сказал он. — Я вам очень сочувствую.

Рита кивнула, будто благодаря.

— Вот. — Он протянул ей измызганную салфетку.

— Спасибо, не надо. У меня где-то платок был. — Она порылась в кармане фартука, выудила здоровенный белый мужской платок и шумно высморкалась.

— От такого и не хочешь, а жизнь переменится, — продолжала она тихо. — На улицу больше не хочется выходить — вдруг телефон зазвонит. Спать толком не спишь, всё прислушиваешься, не скрипнет ли ключ в замке. Иногда и вовсе дуреешь: увидишь со спины кого похожего, услышишь, как кто-то сзади смеется, словно его голосом, поворачиваешься — а это и не он. — На лбу у нее опять показались капли пота, она задрала фартук, на секунду полностью закрыв лицо, утерлась. — Так вот, ежели где-то кто-то из ваших терпит такое, чего я натерпелась, позвоните домой.

Я почувствовала, что не только на лбу, но и под мышками скапливается пот, но по другой причине. Ее слова влетели в одно ухо и вылетели в другое, я прочитала под заголовком:

«Это первые фотографии двух молодых людей, которые, по свидетельству очевидцев, во вторник убежали от „Лондонского глаза" за несколько минут до взрыва, устроенного террористами. Источник в полиции подчеркивает: на данный момент они являются главными свидетелями и могут располагать крайне важной информацией. Полиция настоятельно просит их выйти на связь».

Рита умолкла и сидела, тиская фартук в мокрых ладонях. Повисла тишина.

— Дело-то вот в чем, — сказал Жук. — Ведь можно вычислить, откуда звонят, верно?

— А, вы не хотите, чтобы вас нашли. — Она быстро взглянула на нас по очереди, без всякого осуждения, и я подумала, что ее Шон — полный идиот, если сбежал от такой мамы.

Прочла ее число. Еще пятнадцать-шестнадцать лет жизни. Увидит ли она сына, или ее ждет пятнадцать неотпразднованных дней рождения, пятнадцать одиноких сочельников? Я решила об этом не думать — мое-то какое дело?

— Вот что: если вы оставите номер телефона, я позвоню, когда вы уйдете, — сказала Рита. — Могу через пару часов, могу и вовсе завтра, как скажете. Просто передам, что видела вас и у вас всё в порядке.

Жук кивнул:

— Да-да, это было бы клево. Дайте нам время свинтить.

— Пойду принесу бумагу и ручку. — Рита, кряхтя, поднялась.

Я перегнулась через пластмассовый столик и прошипела:

— Ты че, обалдел?

— А чего?

— Хочешь дать ей бабулин номер?

— Ну, она же сказала: позвонит завтра, мы будем уже далеко. Нормально.

Я ничего не ответила, просто подтолкнула к нему газету.

— Что?.. — начал было он, потом увидел фотографию. — Блин.

Мы посмотрели на стойку. Рита стояла к нам спиной, нашаривая ручку под толстой стопкой бумаг. Я сунула газету в карман куртки, мы молча и как можно тише собрали наши пакеты, встали со стульев, стараясь не скрипнуть ножками по полу.

Я оглянулась уже у двери. Жук все торчал у стола. Ему тут что, игрушки? Полез в карман, вытащил из своего конверта пару пятерок. «Блин горелый! — чуть не заорала я. — Нет у нас на это времени!» Нажала на дверную ручку, потянула дверь на себя — только бы там не было какого-нибудь колокольчика, который нас выдаст. Все прошло гладко, я выскользнула на улицу, Жук тут же оказался рядом.

— Не беги, Джем. Идем шагом. Спокойно.

Мы отошли всего на несколько метров, когда вслед нам полетел Ритин голос:

— Да что же?.. Эй, вернитесь!

Мы ускорили шаг.

— Не оглядывайся, Джем. Шагай.

Мне и не надо было оглядываться. Я прекрасно видела ее мысленным взором, как она постояла на пороге, глядя нам вслед, как повернулась, взяла деньги со стола и, зажав их в потной ладони, опустилась на стул. Тяжело дыша, думая о нас, думая о Шоне… а потом заметила, что газеты на столе больше нет, смекнула, что к чему, и потянулась к телефону.

21

На главной улице полицейских шпионов было как грязи. У каждого прохожего имелись пара глаз и мобильник. Пока мы сидели в глуши, мне казалось, что это просто заворот наших мозгов, паранойя такая — беги и прячься. Но когда мы увидели мое фото на первой полосе, стало ясно, что не в завороте дело. Все это по-настоящему. Нас ловят. Мы шли по тротуару и чувствовали, что далеко не уйдем. Даже в крохотном захолустном городке, где всего-то и есть, что базар на центральной площади, вокруг шляются сотни людей, и эти люди смотрят новости, лазают в Интернет, читают газеты.

У меня была еще одна неприятность. Я старалась не смотреть людям в глаза, но ведь хочешь не хочешь, а иногда взглянешь, и вот они вам снова — числа. Рассказывают про всяких посторонних людей, суют под нос смертные приговоры. Мне хотелось идти с зажмуренными глазами, чтобы от этого избавиться. Зачем напоминать мне каждую минуту, что всем им суждено умереть? А главная причина шла рядом, взяв меня за руку. Жук. Впервые в жизни рядом оказался человек, с которым не хотелось расставаться. Дата в газете словно хлестнула меня по лицу: одиннадцатое декабря. Осталось всего четыре дня.

— Слушай, — сказал Жук настойчивым тоном, — давай затаримся жрачкой и смоемся куда-нибудь. Тут мы у всех на виду.

И он не врал. Может, и были какие люди, которые проходили или проезжали мимо, погрузившись в свои мысли и не обращая на нас внимания, но по большей части все только и делали, что глазели. Собственно, зрелище, конечно, было еще то: двое оборванцев, один длинный, как жердь, другой рядом — просто гномик. Ну и потом, я тогда в машине сообразила верно: большинству из них вряд ли доводилось хотя бы раз в год видеть негра. Других черных лиц нам не попадалось, это уж точно. Было похоже на передачу, какие показывают по телику, только наоборот: ну, про белого, который приезжает в африканскую деревушку, к нему сбегаются ребятишки, дотрагиваются до белой кожи, щупают его волосы. К нам, впрочем, никто не сбегался. Обращали на нас взгляд, потом отводили. Одна тетка, которая шла навстречу, приметила нас и велела своему малышу взять ее за другую руку, от нас подальше. Я подумала: «Да пошла ты, сука, мы, блин, не заразные».

Мы отыскали газетный киоск. Жук вытянул из конверта несколько десяток и послал меня внутрь. Я хватала продукты как можно быстрее — несколько шоколадок и пакетиков с чипсами, а кроме того, на сей раз и кое-чего попрактичнее: воды, соков, зерновых батончиков.

В киоске, затиснутом между антикварной лавкой и овощным магазином, воняло пылью. Помещение было до самого потолка набито пакетами, бутылками, газетами и журналами — каждый второй порнуха. Как будто отрезали кусочек Лондона и зафигачили в эту глушь. Пока я выбирала, мужик за кассой читал газету. Было видно, что он за мной следит.

Я сложила еду на кассу. Курево располагалось у него за спиной, я попросила шесть пачек, и тут заметила еще кое-что: три-четыре фонарика, затиснутых на полку. Я купила два, а к ним батарейки. Мужик сложил мои покупки в пару пакетов, внимательно следил, пока я перебирала купюры. «Все знает, — пронеслось у меня в голове, — он все знает».

Мужик взял у меня деньги.

— М-да, — произнес он хрипло, наверное, голосовые связки ссохлись от пятидесяти лет курения. Я повернулась к дверям, и тут он вдруг выкрикнул: — Эй!

Тут я поняла: игра окончена. И что он теперь с нами сделает? Вряд ли эта старая развалина сумеет меня догнать. Я не стала останавливаться.

— Эй, ты! — выкрикнул он еще громче. Я повернулась. — Сдачу-то возьми.

Я вернулась к кассе и молча сгребла монетки.

Выйдя на улицу, я отдала один пакет Жуку, пусть несет. Второй рукой он схватил мою руку.

— Двинули, — сказал он. — Сматываем отсюда.

Мы нырнули в какой-то проулок между двумя магазинами. Он извивался по задворкам, между пустых участков, а потом вывел нас к каналу. Мы пошли по тропинке вдоль берега. Сбоку выросла стена, за ней прогрохотал поезд. Мы подошли к туннелю. Тропинка стала совсем узкой: с одной стороны влажная, холодная стена, с другой — ограждение, мешающее упасть в воду.

Жук выпустил мою руку:

— Шагай вперед. Я сзади. Было темно, ставить ноги приходилось вслепую, у меня то и дело подвертывалась лодыжка.

Примерно на полдороге меня начал пробирать страх. В дальнем конце появилась какая-то фигура — большой темный силуэт, почти полностью заслонивший доступ свету. Я оглянулась через плечо, не появился ли кто-нибудь и сзади: самое что ни на есть подходящее место для западни — сбежать некуда, криков никто не услышит.

Да нет, порядок, сзади никого, кроме Жучилы. Так что никакая это не западня, просто какой-то мужик решил погулять вдоль канала.

Мы сошлись в темноте. Похоже, он меня даже не заметил, так и шел напролом по самой середине, будто сейчас возьмет и просто сметет меня в сторону. Силуэт его обрисовывался на фоне дальнего выхода, но черты лица было не разглядеть. Когда он подошел ближе, я подумала: «Черный — поэтому физиономию его и не видно». А когда он оказался метрах в шести, я вдруг с ужасом поняла, что лицо у него не черное, а синее.

Синее, все изрисованное татуировками.

Я отшатнулась.

— Жук, бежим! Давай, давай, давай!

Он расслышал ужас в моем голосе и не стал задавать вопросов, развернулся, и мы оба побежали. Я слышала за спиной шорох шагов Татуированного по гравию, слышала его тяжелое дыхание. Туннель был совсем узкий, пакеты задевали за стену и за ограждение.

Жук чуть замедлил бег, я нагнала его.

— Бросай мешки, Джем! Бросай!

Я бросила поклажу, и Жук пропустил меня вперед, а потом швырнул свои мешки в глубину туннеля, прямо в Татуированного. Я услышала на бегу, как тот закрякал, подминая под себя полиэтилен и жестяные банки. Мы выскочили из туннеля и понеслись по дорожке — тем же путем, которым пришли лишь несколько минут назад. С помощью мешков преследователя удалось задержать, но ненадолго. Был он здоровущий, но проворный. Оглядываться не хотелось, но и удержаться я не могла: как ни погляжу — он прет за нами по пятам, точно регбист-нападающий.

— Сюда! — Жук схватил меня за руку и дернул влево. Мы скатились вниз по какому-то склону, оказались на другой тропинке, которая отходила от главной. Вела она к пешеходному мосту через железнодорожные пути — мрачной темной конструкции из ржавого металла, исписанного граффити. — Давай!

Мы рванули вверх по ступеням. Пока перебегали через мост, под нами пронесся поезд, видимо, экспресс, потому что он буквально промелькнул мимо, только в ушах остался звон металла. Шаги Татуированного потонули в шуме, но, когда мы начали спускаться с другой стороны, я почувствовала дрожь моста — преследователь был близко. Совсем рядом.

Мост вывел нас на улицу: с одной стороны длинный одноэтажный дом, с другой — железная дорога. Где дом, там и люди — не станет же он убивать нас при свидетелях? Или станет? Не останавливаясь, я закричала:

— Помогите! На помощь! Позвоните в полицию! Помогите!

Никакой реакции. То ли в домах было пусто, то ли их обитатели, услышав мои вопли, только поудобнее развалились на диванах и прибавили звук в телевизорах.

Жук развернулся:

— Ты че? Замолчи! На фиг нам полиция? Нужно сбежать. Давай!

— Он нас убьет, Жук! Нам нужна помощь!

Дрогнула занавеска — или показалось? На нас все-таки смотрят?

— Не собираюсь я вас убивать! — Голос Татуированного раскатился по всей улице. — Просто есть один разговор, ребятки, и всё.

Я обернулась через плечо. Громила остановился. Застыл посреди улицы, наклонившись вперед, но при этом глядя на нас, упершись ладонями в ляжки, пыхтя. Пытался, видимо, отдышаться, но глаз не сводил. Я, понятное дело, разглядела его номер. Да я его и раньше видела, на той вечеринке. 11122009. За четыре дня до Жука. Та самая дата, которую я увидела в газете. То есть — сегодня.

Теперь в крови у меня бушевал не только адреналин — страшное озарение пробежало по жилам, как первая доза самого что ни на есть сильного наркотика. Что же это значит?

Что бы ни произошло дальше, Жук выйдет из этого живым, а Татуированный — нет. Ну про саму себя я, разумеется, не знаю. Может быть, выживет только Жучила…

Мы с Жуком тоже остановились. Одновременно посмотрели на преследователя, потом друг на друга, понятия не имея, что делать дальше.

— Чего надо? — выкрикнул Жук.

— Уж ты-то прекрасно знаешь, чего мне надо. Отдай то, что тебе не принадлежит. Мой друг попросил вернуть это обратно. Деньги. Давай обсудим без психа, по-культурному. Спектакли устраивать, приятель, ни к чему.

Он теперь шел нам навстречу, очень медленно. Он приближался, а я чувствовала, как в ушах стучит кровь. И тут, справа, открылась дверь. Дядечка средних лет, держит за ошейник здоровенного пса.

— Что там происходит? — выкрикнул дядечка.

Татуированный остановился, развернулся к нему, вскинул обе руки:

— Ничего такого. Семейное дело. Сынишка мой набедокурил. Вот я и помогаю ему выпутаться. Дети! Сами знаете, что это такое.

Дядечка вглядывался в него, пытаясь просечь, что к чему:

— Полицию вызвать?

Татуированный улыбнулся:

— Нет, приятель. Не настолько все плохо. Сами разберемся.

Пока они говорили, Жук нагнулся ко мне и прошептал:

— Отходим.

Мы осторожно сделали несколько шагов назад. А когда стало ясно, что разговор подходит к концу, развернулись и снова побежали, быстро, на сей раз совсем быстро, со всех ног.

— Эй!

Он снова гнался за нами, но мы ушли в хороший отрыв. Прямо летели по улице. Жук на ходу стягивал куртку.

— Ты чего?

— А вот.

Он перебросил куртку через остроконечный забор слева от нас, подставил ладони, чтобы я могла опереться ногой, и почти перебросил меня на другую сторону. Приземлилась я неловко, подвернув колено. Жук подтянулся, взгромоздился на забор, спрыгнул. Сграбастал куртку, помог мне встать:

— Порядок?

Я кивнула: не хотела говорить, как мне больно.

— Тогда давай дальше, — сказал он и рванул вперед по набережной.

Я пыталась бежать с ним вровень, но боль была адская. Я встала на четвереньки и передвигалась так, чтобы поменьше веса приходилось на ногу. Жук оглянулся:

— Ты чего?

Он был уже у подножия холма, у самой железной дороги.

— Ушиблась. Колено, — сказала я, попыталась встать и ойкнула.

— Чего ж ты молчала?

Он пошел в мою сторону, и тут я услышала сзади глухой удар. Татуированный переплюхнулся через забор.

Запаниковав, я поползла к Жуку. Он рванул вперед — и в тот же миг я почувствовала, что лечу по воздуху: меня крепко схватила за талию чья-то сильная рука. А к горлу прижалось что-то холодное и твердое. Этот подлец вытащил нож.

Жук дернулся ко мне, а потом замер, будто спринтер, дожидающийся выстрела стартового пистолета.

— Не-не, чел. Вот этого не надо. Убери нож. Давай поговорим. Сможем же договориться.

— Больше нам говорить не о чем. Давай деньги, и я отпущу твою подружку.

Жук выпрямился. Татуированный стиснул меня еще крепче. Я едва могла дышать. Собственно говоря, когда он меня схватил, я так перепугалась, что висела у него в руках как тряпичная кукла; теперь же я начала вырываться, в ответ он только крепче притиснул лезвие к моему горлу.

— Не подходи.

— Ладно, ладно, порядок. — Жук отступил. Теперь он стоял на рельсах.

— Жук, отдай ему деньги. — Голос показался мне чужим.

Жук глянул на меня — на лице отражалась отчаянная мука.

— Не могу, Джем. Это же наше будущее. Наше с тобой. Номер в гостинице, большая двуспальная кровать. Пинта пива в баре, рыба с жареной картошкой на причале. Как же мы, где же мы все это возьмем без денег?

В горле у меня застрял комок. Он уже все это себе представил, все, чего хотел для нас. Господи, ведь не так уж много, верно? Только ничего этого не будет. Даже такой малости у нас никогда не будет. Я заплакала. То были горячие слезы отчаяния и тоски, слезы ненависти к беспощадно тикающим часам.

— Прости, — сказал он. — Прости меня. Я ничего этого не хотел. Не хотел, чтобы тебя пугали. Ты права, Джем. Это всего лишь деньги. Найдем другие. Отпусти ее, — обратился он к Татуированному, — и деньги твои.

— Ага, рассказывай, сосунок. Думаешь, я вчера родился? Давай деньги — тогда отпущу.

— Тогда одновременно, да?

— Нет, сперва давай деньги, — сказал Татуированный ровным голосом, — а потом я ее отпущу.

Я хорошо знала Жука и догадалась, что будет дальше. Будто проиграла всю сцену в голове, как в замедленной съемке, но Татуированный ни хрена не понял. Он отчаянно вскрикнул, когда Жук вытащил деньги из конверта, снял резинку, завел руку назад и швырнул всю пачку вперед и вверх — купюры взметнулись в небо.

Хватка Татуированного ослабла. Он выронил нож, выпустил меня и рванул по набережной К железной дороге.

Я бросилась к Жуку, он подхватил меня на полдороге. Прижал к себе, вдавив лицом в грудь, вцепился в волосы.

— Порядок, ты здесь. Ты здесь, Джем. — Голос звучал глухо, он и сам готов был разрыдаться. — Давай, уходим. Пусть сам разбирается.

В воздухе кружились купюры. Они продолжали падать, когда мы зашагали по набережной. Я оглянулась — Татуированный, согнувшись пополам, подбирал купюру за купюрой. Было видно, что он зол, страшно зол: бормочет что-то себе под нос, пыхтит, топчется, опустив лицо в землю.

Жук обнял меня обеими руками. Когда мы забрались на холм, он помог мне снова перелезть через забор. Я ждала, когда он перелезет тоже, но он застрял, положив на забор одну руку.

— Давай, валим отсюда, — сказала я.

Он оглянулся через плечо. Я застонала:

— Слушай, не надо. Это всего лишь деньги.

— Ну, я только сотню, Джем. Только подумай, на что нам этого хватит.

Я просунула между прутьями руку и ухватила его за рукав:

— Жук, не смей.

Он вырвался, потом поцеловал мои пальцы.

— Я сию секунду вернусь, — пообещал он и рванул обратно.

— Жук, не смей! Не смей! — закричала я.

Он уже бежал по тропинке. Татуированный поднял на него глаза:

— Тебе чего, добавки захотелось?

— Дай мне немножко. Мою долю, мне же полагается.

— Ничего тебе не полагается, засранец. Вали к своей подружке и не зли меня, а то мало не покажется.

Жук выпрямился:

— Меня не запугаешь.

— Надо же, именно это твоя бабка и сказала, когда я к ней наведался.

— Что?

— Просто хотел выяснить, куда ты подевался. Пришел, так сказать, за информацией. Бабка твоя не очень рвалась мне помочь. Даже хамила, прямо как ты. Правда, когда я уходил, разговорчивости у нее поубавилось…

— Сука! Что ты с ней сделал?

Жук бросился на Татуированного, въехав головой тому в живот. Татуированный упал, и они покатились по набережной в сторону железнодорожного полотна. Они перекатывались, боролись, били друг друга всерьез — жуткий звук ударов тела о тело. И на фоне их звериного рычания и воя нарастал другой звук: стук колес далекого поезда, а еще — сирены, много сирен, и они звучали все ближе и ближе.

— Жук! — крикнула я. — Отпусти его! Сматываем!

Не знаю, услышал он или нет.

И тут вдруг все начало происходить разом. На дорогу вылетели две полицейские машины и фургон, встали, визгнули тормозами, из них посыпались люди в форме. Они начали прыгать через забор. А в пятидесяти метрах показался поезд, он приближался, неотвратимо.

— Жук, беги! — В этом звуковом хаосе мой голос звучал совсем пискляво. Жук не услышал, потому что не слушал. Я не могла больше смотреть. Отвернулась и опустилась на землю, поджав колени, крепко зажмурив глаза.

Вокруг раздавались крики, вопли. Страшный визг ударил по ушам — машинист отчаянно давил на тормоз. Казалось, он звучал несколько часов. Я дождалась, пока он не стихнет. Теперь придется посмотреть: должна же я знать, что случилось. Я попыталась успокоиться — три глубоких вдоха, три выдоха, — а потом обернулась.

Сквозь прутья забора было видно поезд. Он остановился, последний вагон стоял как раз напротив меня. Полицейским удалось обездвижить Татуированного. Тот еще дергался, хотя на него навалились трое, пытаясь утихомирить. Жука не было видно, я непроизвольно опустила глаза на рельсы, под вагоны. Полицейские, видимо, мыслили в том же направлении: некоторые шагали вдоль вагонов, заглядывали под них. Во рту у меня пересохло. «Нет, только не это», — выдохнула я.

А в дальнем конце набережной что-то двигалось, перекатывалось от куста к кусту. Сперва я подумала, что это какой-то зверек, потом пригляделась: человек на четвереньках. Жук.

Он уходил вверх по склону, вправо. Когда кусты кончились, распластался на животе и пополз по-пластунски. Я поднялась и зашагала по дороге в том же направлении. Прихрамывала, но боли даже не замечала. Не сводила глаз с Жука и вскоре поняла, что он тоже на меня смотрит. Я подняла два больших пальца, он сделал то же. Добравшись до конца набережной, он поднялся и перепрыгнул через забор.

Кто-то заорал издалека:

— Эй! А вон и второй! Держи его!

Жук бросился бежать, я тоже — ну, если только это можно было назвать бегом. Некоторое время мы бежали рядом, потом он исчез из виду, скрылся за деревянным забором. Мы снова поравнялись на переходе через пути, в нескольких сотнях метров. Он схватил меня за руку, и мы понеслись дальше, вслепую, куда глаза глядят.

22

Багажа у нас больше не было, ничто не мешало, а адреналин так и бил. Несколько изгибов и поворотов дороги, и мы оказались в городском парке. Самое то: вокруг почти никого, разве что несколько старушенций с собачками. Мы пошли по дорожке, подыскивая, где бы спрятаться. Жук постоянно гонял меня в просветы между кустами:

— Слазай посмотри, чего там!

— Сам лезь!

— Не торгуйся. Ты меньше меня. Иди, разведай.

Я раздвинула ветки и начала протискиваться внутрь.

— Такие, как ты, сто лет назад гоняли таких, как я, чистить трубы. Только потому, что я мелкая, — сказала я напоследок.

— Не, чел, сто лет назад какая-нибудь фифа, вроде той, которая нас подвозила, наняла бы нас обоих мыть ей полы, или чистить обувь, или подтирать задницу. Особенно меня. Я был бы чьим-нибудь рабом.

Я врубилась.

Тот просвет нам не подошел, но через пару минут мы обнаружили другой. Наклоняешься, подползаешь под куст с плотными, будто резиновыми листьями, а там прогалинка возле какой-то старой стены. Места достаточно, чтобы нам обоим усесться, земля сухая. Никто нас не видит. Можно передохнуть.

Мы сели рядом, прислонились спинами к стене. Только я опустила задницу на землю, как все силы куда-то ушли. Устала жутко. Я закрыла глаза.

— Курнешь?

— Не, не хочу.