Повторите, пожалуйста, марш Мендельсона (сборник) Борисова Ариадна

На свадьбе Вера несколько раз сопровождала Ирину в туалет: от громкой музыки у невесты разболелась голова и подругу замутило. Напряжение между ними не исчезло, они едва обменивались односложными репликами. Вышли на улицу немного подышать свежим воздухом, а крыльцо в табачном дыму. Повернув обратно, Вера поймала конец чьей-то фразы:

– …не промах, женился на квартире с довеском, – и на говорившего зашикали.

Ирине снова стало дурно, снова побежали в туалет. Только тут невнимательная Вера увидела, что невестино платье подозрительно широко в талии. Не успела ни о чем подумать, кинулась утешать – Ирина расплакалась…

Они помирились, хотя вроде бы и не ссорились.

В ту ночь Максим не давал уснуть Вере до утра, словно это была их свадьба. Вера предполагала, что к возвращению страсти его вдохновили воспоминания грешной совести. Артистично подыгрывая (по совету Раисы Павловны не бежать лицедейства), холодным умом подсчитала примерные сроки Ирининого «довеска». Сроки сходились со временем смерти мамы и женского праздника. (С тех пор Вера возненавидела Восьмое марта, и Максим больше не дарил ей духов.)

Знает ли он?.. Вера внезапно испытала странную жалость к мужу. Ко всем мужчинам в его лице, так остро зависимым от непреходящей жажды, от вечного гона, который люди прикрыли человеческим чувством как фиговым листком. Приписали любовь к похоти из ханжеского стыда, нежелания равняться в этом с животными… Минут через пять Вера уже не размышляла о людском лицемерии. Максим, казалось, только что нашел ее, когда-то потерянную, и любил, и боялся вновь потерять. Любовь подтверждалась шепотом, слиянием, движением, и свет фонаря в щели не до конца задернутых штор вспыхивал сильнее…

В начале декабря Дудинцевы поздравили Порядиных с рождением сына, а перед Рождеством Раису Павловну разбил инсульт.

Она была чистюлей. Вера считала ее чересчур требовательной к приходящим уборщицам, теперь же у свекрови не стало переводных заказов, не стало и денег за чистоту платить. Максим нанял сиделку, но мыть полы в квартире Раисы Павловны, готовить, стирать Вере пришлось самой. Не потому, что муж не смог бы оплачивать труд домработницы – он мог, однако видеть в этом качестве больная пожелала невестку.

– Ве-ра, ты пусть уби-рай дом, ва-ри ты, – велела она.

Обращение на «вы» было забыто. К Раисе Павловне сложно возвращалось построение фраз, слова она произносила отрывисто, раздельными слогами. Инсульт нанес ощутимый удар по интеллекту, но властность и высокомерие не пострадали нисколько.

Дудинцевы сдали сына в детский сад. Канитель со свекровью не оставляла Вере надежд на скорый выход в школу. Речи не могло идти о переселении Раисы Павловны к себе и уж тем более – в дом инвалидов, Максим не потерпел бы ни того, ни другого. К матери он приезжал редко, отбояривался срочными делами. Что-то не складывалось у него то ли в лаборатории, то ли в отношениях с сотрудниками. Уж Вера-то знала манеру мужа говорить с людьми так, будто его мнение обсуждению не подлежит. Точка всех преткновений, конечная инстанция… В коллективе имелись роптавшие.

Максим привык сопротивляться навязанным жизнью обязательствам, но от других ждал неукоснительного выполнения долгов и обещаний. Поездки жены к Раисе Павловне были несомненно долгом. Носясь с вениками и пылесосом по ее дому, Вера и впрямь чувствовала мазохическое удовлетворение, словно каялась перед собственной матерью, о которой не позаботилась в ее последние дни. Свекровь тоже была старой женщиной и нуждалась в опеке…

Летом лечение в элитном пансионате и усилия медицинских авторитетов возымели действие: Раиса Павловна встала на ноги. Вера прогуливалась с ней по больничной аллее. Утром пятнадцать минут, днем двадцать, перед ужином десять. После выписки прогулки продолжились в сквере у дома Раисы Павловны. Она быстро шла на поправку. Однажды, сидя на скамейке в березовой тени, ткнула тростью в носок невесткиной туфли:

– Ве-ра. Мой сын тебе изме-няет?

Напрасно Вера считала, что свекровь забыла об этой стороне ее жизни с Максимом.

– Не изменяет.

– А я думаю – да, – спокойно сказала Раиса Павловна.

…Она была, как всегда, права. На празднования мелких открытий, юбилеи и прочие увеселения Максим начал ходить один. Исполняя свой полудочерний долг, Вера не располагала свободным временем и вечера старалась отдать Олежке.

Иногда муж приходил под утро, выпивший или пьяный. По всей вероятности, «проветривал мозги». Как-то раз, открыв Максиму дверь ночью, Вера заметила на его щеке не до конца стертую перламутрово-красную печать, подтвердившую подозрения. Попросила носить с собой ключи. Потом он явился из ванной смущенный, противно заискивающий… прилежно старался доказать супружескую верность.

Скоро по его поведению Вера научилась определять градации связей с неизвестными пассиями: подъем, ровный цикл, спад. Как следствие – чувство вины. Любой мужчина, говорила Раиса Павловна (до инсульта), бессознательно ищет новых ощущений. Гению – гениево, мужчине – женщины.

Вера убедила себя не предпринимать шагов к разоблачению мужнего предательства, не то чтобы не желая, а не находя больше ни способов, ни сил с ним бороться. Скрученное в тяжкий узел молчание жертвовалось ради сохранности семьи. Игра в ОСС превратилась в негласное SOS. Вдобавок ко всему кожа Вериного лица с пугающей быстротой стала терять молодую гладкость, и тело неуклонно брюзгло. Вера пристрастилась к горькому шоколаду, посасывала черные квадратики почти беспрерывно.

Когда Максим в одно утро не вернулся домой и, как ни в чем не бывало, явился вечером, будто с работы (а из лаборатории вызванивали весь день: где Максим Эдуардович… где, где, где?!), в Вере до предела натянулась какая-то адская струна. В апогее обиды, лжи мужа, от которой он сам краснел, в его виноватых и порочных руках, Вера пережила непостижимое по своей абсурдности возбуждение. Не сексуальное. Она вдруг поняла, что чувствует в последнюю минуту самоубийца с обоюдоострой бритвой в напрягшихся пальцах, с блаженной обреченностью оттягивая решительный взмах. И струна словно лопнула, выпустив отчаяние, как кровь из вены.

Исподволь установился долговременный режим, подчиненный расписанию свекрови и аритмичному воспитанию Олежки. Только Максим и вносил разнообразие в распорядок будней редким запросом внимания к себе.

Веру поражала способность его матери считать обмельчавшие события своей жизни значительными. Раиса Павловна продолжала записи в дневнике, который вела с юности. Усаживая ее в кресло за письменный стол, Вера тихо ужасалась: в толстой общей тетради стояли кривые палочки, галочки, цифры вразброс. Раиса Павловна напрочь забыла буквы родного и английского алфавитов, но не изменила многолетней привычке. А еще она обязательно читала полчаса в день. Протирала бархоткой очки и через две минуты перелистывала страницу. Часто – в перевернутой книге.

Иногда на Раису Павловну находило великодушие, она соглашалась остаться одна (с вызванной сиделкой). Дудинцевы побывали на торжестве в ресторане по случаю защиты кандидатской диссертации Андрея Порядина. На следующий день – у Порядиных дома, и Олега с собой взяли. Вера чуть не ахнула громко, увидев сына Ирины Марика, похожего на Олежку как младший брат. Никто, кроме нее, не удивлялся. Деликатная причина поразительного сходства мальчиков была, наверное, известна всем знакомым.

С глубокой неприязнью любовалась Вера хозяйкой. На Ирине был модный парик цвета нуги, дополненный ярким макияжем. Черное шелковое платьице на бретелях облегало фигурку точно комбинация без кружев. Хоть бери эту статуэтку под названием «Завуч в неглиже» и показывай на выставках непризнанных художников…

Приметив, что Максим украдкой пустил в ход блудливые руки, Вера мгновенно взвинтилась. Потом испортилось настроение и у Ирины, потому что Андрей, по своему обыкновению, с восторгом вылупился на жену друга. В упор не видел ее двойного подбородка и расплывшихся боков.

Робкое ухаживание Порядина рассмешило Веру, но все-таки хорошо встряхнуло. Она завязала с шоколадом, сделала короткую прическу и записалась к известной косметичке.

Вздремнувшая после обеда Раиса Павловна спросонок не узнала невестку.

– Ты кто?

– Вера.

На лице свекрови отразился труд неповоротливых мыслей:

– А-а, Тама-ра. (Тамарой звали ее последнюю домработницу.) Возьми, пожа-луйста, деньги в сер-ванте, Тама-ра, и боль-ше не приходи.

– Я Вера, жена Максима.

– Ве-ра, – поблекшие глаза ожили, просыпаясь, оценивая. – Тебе хоро-шо так воло-сы. Подай мне книгу.

– Она у вас в руках.

– А-а.

Раиса Павловна выронила на пол томик Лескова, опустила ноги на палас.

– Пойдем, хочу во-ды.

– Просто воды?

Свекровь кивнула. Водой для нее была любая жидкость – чай, суп, молоко, морковный сок.

– Ребе-нок у них хоро-ший растет?

– У Порядиных? Красивый мальчик. На Олега чем-то похож.

– Твои воло-сы стали как у Андрю-шиной жены, – вспомнила Ирину Раиса Павловна.

Она знала, что друг сына Андрей женился на свадебной свидетельнице Веры. На той «опасной» женщине, которую насилу уговорила не рушить семью Максима. Не всю память растеряла Раиса Павловна.

Несмотря на понятное нерасположение друг к другу, общение жен двух товарищей возобновилось. Вышедшая на работу Ирина звала Веру в школу, обещала договориться о дневных часах перед обедом.

Спустя год Максим защитил докторскую. Справляли в том же ресторане, и роли переменились: пышные Верины волосы отросли ниже спины, сшитое у частной портнихи платье сидело как влитое, а подурневшая беременная Ирина была в чем-то несуразном, просторном, выглядела болезненно и ушла рано. Порядин увивался вокруг Веры, Максима откровенно забавляли ее смущенные попытки отвести от себя назойливого воздыхателя. Разозленная циничным попустительством мужа, она тоже ушла, не дождавшись десерта.

Сильно перебравший Порядин приволок невменяемого Максима к ночи. Пока Вера снимала с мужа костюм (жалко – новый), Андрей развалился в кресле и захрапел. Она попыталась растолкать – бесполезно. Тогда Вера вызвала такси и, прыснув водой Андрею в лицо, закричала:

– Езжай! Езжай домой, пожалей жену!

Едва он закрыл за собой дверь, раздался телефонный звонок.

– Мой муж у тебя-а-а? – навзрыд заплакала Ирина в трубку.

– Не нервничай, поехал уже, – сказала Вера.

Отстраненно подумала: вот жизнь! Свела людей, перепутала, замутила какой-то параллелепипед вместо заурядного «треугольника». Физики-математики, ё-мое…

В седьмом классе поселковой школы Вера списывала домашние задания по физике у одноклассника, которого тоже звали Андреем. Он проверял по Вериным тетрадкам свою грамматику. Иногда они дрались. Вера била его учебниками, он дергал ее за косу. Маленькие стычки не причиняли им физической боли, но пульс незнакомого томления горячил пальцы обоих. Мальчик нежно, будто невзначай, касался руки Веры. Она отдергивала руку, а вечером целовала запястье с мыслью о нем. Аморфная мысль волновала своей недосказанностью. Учились вместе всего полгода, затем семья мальчика переехала в город, и следы затерялись.

Фамилию одноклассника Вера забыла. Что-то птичье. Воробьев, Скворцов… Соколов? Перебирая названия птиц, она уснула в кресле, где другой Андрей полчаса назад лепетал ее имя.

Вера не сумела противостоять расспросам свекрови, проговорилась о последствиях ресторанного торжества. Раиса Павловна, чьи некогда активные житейские позиции дегенерировали в узконаправленный интерес к напастям невестки, все еще была полна решимости воспитать в ней стойкость к периодическим кульбитам мужа.

– Эпи-зод, – выудила из зыбкой памяти сложное слово, – это эпи-зод, Ве-ра! – и, взглянув на раскрытую аптечку, ассоциативно извлекла с ее помощью вполне вразумительную метафору: – Залепи лейко-плас-тырем, доро-гая. Скоро пройдет.

Вера так и делала. Залепив очередную рану лейкопластырем выносливости, на корню рубила желание узнать об «эпизодах» больше. Пусть кто угодно, хоть снова Ирина, пусть гульнувший муж сочиняет легенды о командировках – Вере плевать. Ни его, ни себя не унижала дотошными расспросами. Должен же быть у большого ученого, человека увлекающегося, какой-то изъян!..

Ценя снисходительное отношение Веры к его мужским слабостям, Максим всегда возвращался домой. Жена – гавань надежная. Проверенная гавань – плывите дальше, маленькие, манящие, красивые кораблики. Мимо, мимо…

Между тем здоровье свекрови ухудшилось. Прекратились прогулки, затем «чтение» и записи в дневник. Лечь в больницу категорически отказалась:

– Дома хочу уме-реть.

Преодолев в себе отвращение к больному воздуху в квартире матери, Максим взял отпуск и зачастил к ней вместо Веры. При сыне Раиса Павловна и скончалась в ясном сознании. Перед смертью, утверждал он, рассудок ее внезапно просветлел, они так хорошо поговорили, успели попрощаться…

Зрелище рыдающего мужа потрясло Веру. Два дня он плакал страшно, как плачут взрослые, и жалобно, как ребенок. Но на похоронах держался церемонно – чопорный, с застывшей прямой спиной, соболезнования принимал сдержанным кивком.

Когда разбирали завалы бумаг в квартире Раисы Павловны, Вера тщетно искала ее дневники. Пропали куда-то стопки клеенчатых тетрадей, виденные на полках антресоли в прихожей. Зато в документах обнаружилось завещание, выполненное по всем правилам месяц назад. Раиса Павловна неведомым образом умудрилась через знакомого нотариуса отписать квартиру внуку.

Вера со спокойной совестью вышла на работу под крылышко Ирины, ставшей директором школы. Праздники Дудинцевы и Порядины по традиции справляли вместе. Олег начал учиться в физико-математической школе, позже туда отправился и Марик. Мальчишки дружили. К Асеньке, сестрице Марика, оба относились с братской нежностью.

Максим водил сына в институт, дома рассказывал о возможностях приборов, с помощью которых ученые скоро будут регулировать нежелательные процессы в магнитосфере. Мощное возмущение в ней уже способно вызвать экспериментальное нажатие спускового «крючка».

С возрастом у мужа сильнее проявились родительские чувства, ночные вылазки и выпивки прекратились. Однако по женской части он не угомонился. Сметка в этом деле у Веры навострилась как у заправского сыщика, хотя нисколько она за Максимом не шпионила. Просто, чистя его пиджак, отцепила однажды с рукава кудрявый, крашенный хной волос. Сразу поняла – совпадает с Ирининой нынешней «химией». Посомневалась, оберегая себя от расстройства. Мало ли… Встречались же на виду, и волосы у «Иришки» всегда были слабые.

Может, сын и догадывался о недоразумениях в интимной жизни родителей, но помалкивал. Они тщательно соблюдали видимость согласия. И между Порядиными Вера не замечала особых противоречий. Правда, Андрей к ней не охладел, она знала. Человек по натуре рассеянный, Андрей был вынужден следить за собой, чтобы, не дай бог, не вылетело лишнее слово, чтобы жена не поймала брошенный на Веру тоскливый взгляд. А Максим все так же звал Ирину ласкательными именами, обе семьи привыкли.

Потом грянуло время тревожное, безденежное. Учителя получали зарплату раз в три месяца, институт выживал на грани закрытия. Газеты и телевидение наперебой вещали об охватившей мир эпидемии СПИДа и неслыханном росте криминала.

Как-то раз Вера припозднилась на собрании, и когда шла по пустынному переулку, бегущий мальчишка сорвал с нее норковый берет. Был бы преступник взрослым, она бы поостереглась. Но такие же подростки окружали ее в школе, и взбешенная Вера понеслась за ним с воплями. Только уши продуло…

Выслушав ее рассказ, муж хохотнул:

– Главное, что в голове, а не на ней!

Вера оскорбилась. Накануне Ирина подвернула ногу, так он несколько раз звонил, выясняя, был ли рентген, нет ли у Ириши трещины…

– Я получила стресс, – сухо сказала Вера. – Этот отморозок, в конце концов, мог полоснуть меня ножом.

– Не полоснул же, – пожал плечом Максим.

Дудинцевы молча поужинали и молча разошлись по разным комнатам, как повелось со времени учебы Олега в университете другого города. Обычно они сплачивались в каникулярные дни сына и осторожничали наедине, а тут мимолетная размолвка легко сломала хрупкое равновесие.

Теперь все свободные часы муж проводил в кабинете, изредка захаживая в кухню чего-нибудь пожевать. Если не находил еды в кастрюлях, сам жарил себе яичницу и варил кофе. Вел себя так, будто жена была невидимкой.

Вера не понимала причины такого к ней отношения. Вернее, отсутствия всяких отношений. Это при том, что Максим перестал задерживаться в лаборатории. Работа – дом, тут они сравнялись. В Вере разгорался тлеющий гнев. Хотелось напрямик спросить у Ирины: снова ты? Твои козни?

Не спрашивала, невольно включаясь в игру. Брак Порядиных, нетрудно догадаться, тоже не был гладким, они тоже лгали детям ради искусственного спокойствия. Марик поступил в «Олежкин» вуз, Асенька забегала к тете Вере узнать, нет ли писем…

Тягостная игра в ОСС длилась до вхождения сына в самостоятельную жизнь. Он женился. Едва взглянув на невестку, Вера подумала: безнадежна. Белокурое чудо по имени Маша взирало на Олега небесно-голубыми глазами, словно язычник на идола. Чудо пока пребывало в неведении, что мужские идолы Дудинцевых любят, когда на них молятся как можно больше женщин. Считать тебе скоро надоест, Маша, представительниц супружнего гарема…

Вступив во владение квартирой Раисы Павловны, молодые отдалились и по расстоянию, и по духу: Олег предпочел другой институт, хотя отцовский к тем годам существенно упрочил свое положение. Максим витал в космосе и, сталкиваясь в кухне с женой, кажется, еле припоминал, кто она такая.

…Его звонок вкупе с заговорщицким голосом застал Веру врасплох в учительской посреди гомона большой перемены. Вера в буквальном смысле пережила значение слова «офигела»: порыв осеннего ветра за окном подхватил и унес с тополя фиговые листья. Этого не могло быть, как не могло быть того, что муж пригласил ее куда-то «на вечер вдвоем».

– Ты не ошибся? – холодно спросила она. – Я Вера.

– А кто еще! – рассмеялся Максим. – Запиши адрес.

Вера тупо смотрела на расплывающиеся в глазах буквы, которые сама записала. Адрес назначенного места свидания не был ей известен. Почему Максим просто не назвал ресторан? Или это кафе? Впрочем, он не говорил ни о ресторане, ни о кафе…

Три урока она отвела на автомате. Купила по пути домой тушь для ресниц. Приняла душ, подкрасилась, влезла в джинсы и непритязательный черный свитер с воротом хомутик – так выглядела моложе, зеркало подтвердило.

Такси подвезло Веру к многоэтажному дому последних лет социалистического строительства. Обыкновенный двор в саженцах под окнами, грубо сбитая надолба крыльца, железная дверь на первом этаже со следами сварки в шарнирах… Как-то все это подозрительно… Кто живет в квартире, что задумал хитроумный муж?

Через минуту бесплодных усилий дозвониться/достучаться Вера убедилась, что дверь не заперта, а внутри никого нет.

Стол в кухне был накрыт на двоих: бутылка коньяка, салаты, бутерброды, пачка «Pall Mall», пепельница. В единственной комнате белела стеганым покрывалом двуспальная кровать. Чистенько, светло-оранжевые обои, шторы под тон. Надпись в углу черным маркером – внелитературный глагол в применении к неизвестной Рите С.

А вот и сам режиссер! Вера кинулась в прихожую на трель дверного звонка, готовая залпом выложить мужу, что она думает об этой хате, равно годной для съема продажных девок и убийства постылых жен.

Сияющий взор вошедшего человека с конфузливой радостью устремился к Вере из-за букета роз.

– Андрей?!

– Прости, я не сильно задержался? Я поздно прочел твое письмо…

Он ожидал совсем другой встречи и долго не мог сообразить, что обманут так же, как Вера.

Письмо от ее имени с приглашением «на вечер вдвоем» Андрей вынул из домашнего почтового ящика. Изумленный, заинтригованный, разорвал послание на клочки и, купив букет, помчался по указанному адресу.

– Зачем выбросил письмо?

– Ты просила меня сразу его уничтожить, – пробормотал Андрей. – В нем же и написала… Я думал, это ты… не знаю твоего почерка…

– И ты поверил?!

В своем далеко зашедшем розыгрыше Максим просчитал даже счастливую растерянность Андрея. Понятно, что у Порядина голова пошла кругом от нежданного предложения женщины, любимой, как он полагал, безнадежно…

Они замерли и переглянулись: в двери щелкнул на два поворота ключ! Донеслись звуки удаляющихся по ступеням шагов.

– Максим! – закричала в ужасе Вера, колотя в замкнутую дверь кулаками. – Что ты творишь?! Что ты со мной творишь?!!

– Это Ирина, – вздохнул Андрей.

Вера рванулась к кухонному окну. Он был прав: в синих сумеречных проемах между стволами берез просквозила женская фигурка.

– Боже мой… За что они так с нами?!

– Решили расставить точки над «i».

– Свести нас, чтобы самим сойтись без проблем?

– М-да… Не весьма с их стороны тонкий намек.

– Они придумали это из-за меня.

– Похоже на то, – невесело усмехнулся Андрей.

За полтора часа пленники пустили в дым пачку «Pall Mall». К коньяку с закуской не притронулись. Вера плакала, Порядин пытался ее утешить. Словами, не приближаясь. Выбрались впотьмах через окно, благо впритык к нему росло дерево.

– Провожу, – настаивал он. – Хотя бы до остановки.

Вера шла, ехала, снова шла как пьяная. Дымная голова раскалывалась от унизительного чувства безнадежности, ярости и стыда. Жестокая выходка мужа последней каплей пала в чашу терпения. В клееную-переклееную чашу.

Дома было тихо. Из-под двери Максимова кабинета сочился желтый свет.

Собраться, уйти, сбежать куда угодно, в поселок к тетке… которой Вера не нужна… никому не нужна, кроме Андрея… А он – не нужен ей.

Бритва. Дежа-вю из будущего – вот что подсказывало испытанное когда-то наваждение с бритвой. Вера села на край ванны: говорят, в воде это легче сделать. Теплый, как грибной дождь, поток струился сквозь пальцы.

– Вера, ты в ванной?

– Нет, меня здесь нет.

– Не шути со мной.

– Глупый был вопрос.

Щелчком закинув лезвие на полочку, она слизнула красную каплю со случайного пореза на мизинце. Сюжет истории одного суицида поменялся на ходу. В мыслях стало чисто и звонко.

Дверь ванной распахнулась. Максим отпрянул, но крепкая пощечина успела впечататься в щеку… И шею Веры сдавили стальные тиски. Руки мужа были холодны и неумолимы.

– Жми, – прохрипела она, глядя налитыми кровью глазами в его налитое кровью лицо.

– Дура. Пошла вон.

Ему стоило огромного напряжения воли разжать пальцы и оттолкнуть жену.

Вера сползла по стене с ощущением разрыва горла. Жгучий воздух резал натужные легкие. Большими хлебками хватала Вера колючую жизнь со вкусом талого снега и запахом меди. Наполнила себя дыханием до хруста шейных позвонков, зажмурилась. Посидела, дыша уже не бурно, чувствуя, как лопаются в ней корки залежалых лавин, как течет и остывает горячая магма.

Добравшись по стенам до желтой полоски света, Вера сиплыми толчками слов сказала:

– Я. От тебя. Не уйду. Ты тоже. Не уйдешь. От меня. Я знаю.

Сказала и залаяла – так засмеялась. Не могла по-другому саднящим горлом.

– Психушка по тебе плачет! – крикнул Максим за дверью.

– А по тебе – тюрьма.

На ночь она выпила сырое яйцо и чашку молока с медом. В школе никто не удивился, что закуталась до подбородка в тонкую шаль и говорит хриплым голосом. Эпидемия гриппа набирала в городе обороты, вот и Ирина Алексеевна заболела…

Ничего не изменилось. Максим с виду был равнодушен по-прежнему. Ирина недолго «бюллетенила». По выходе похвалила Веру на педсовете за интересные классные часы. Работали как раньше. День шекспировских страстей будто выпал из календаря, хотя в доме явственно ощущалась атмосфера настороженности и ожидания.

Когда однажды в кухне что-то загремело, Вера подумала, что Максим грохнул об пол противень, в котором запекал себе свиной окорок. Аромат мяса и специй разливался по всем комнатам сквозь ток скрытых эмоций… С вскипевшим тотчас намерением сказать мужу что-нибудь хлесткое, она поспешила в кухню. И остолбенела.

На полу, заляпанном жирными брызгами, действительно валялся опрокинутый противень, и под столом румянился бочок хорошо прожаренного окорока. Максим лежал, раскинув руки, с кухонным полотенцем на лице. Видимо, выпало полотенце из пальцев в последний миг.

Очнувшись, Вера сразу же позвонила в «Скорую». Врачи сказали – кровоизлияние в мозг, смерть была мгновенной.

Устройство гражданской панихиды и похорон взял на себя институт. Друзья Максима, настоящие и мнимые – те, кто тайно с ним враждовал, говорили о нем как о крупном ученом, чьи масштабные труды еще не оценены по достоинству, но обязательно будут. Говорили, что был он прекрасным человеком, другом, семьянином и примером для всех. Обращались к вдове с неподдельным сочувствием. Никто не сомневался в ее страшном горе. Некрасиво хлюпая носом, рыдала рядом Ирина. Плакали Олег с Мариком, студентка Асенька и даже Андрей. Вера вытирала щеки вышитым платком из набора, подаренного ей Максимом в дни Олежкиных каникул. Ясная теплая вода омывала лицо, внося в расслабленные мысли приятное умиротворение.

Жаль, что Максим не увидел внучку – копию своего женского воплощения. И двоих внуков – сыновей Марика. Андрей-то успел с ними повозиться, пока его не прикончил рак поджелудочной железы. Снова все плакали, в том же составе и месте, но теперь без него…

Вера Георгиевна оторвалась от бездумного созерцания окна. Из форточки несся смолистый дух хвои и весны. Собака легонько потянула зубами за подол халата – хватит сидеть, на улицу пора.

– Пора, – согласилась Вера Георгиевна, – очки найду и пойдем.

Очки на прогулке были нужны ей для покупки газет. Киоскерша позволяла постоянной покупательнице пролистать свежие номера «Вечерки» и «Аргументов» с их фактами. Если заголовки казались непривлекательными, Вера Георгиевна газеты не брала.

Куда-то очки запропастились и нашлись вскоре – на голове. Растеряха, отругала себя Вера Георгиевна. Вынула из стакана с содовым раствором низку вставных зубов. Интересно, думает ли Женька, что с искусственной челюстью человеку жить стыдно и уже нельзя? Верочка так думала в юности…

Тугрик сделал на улице свое дело. Хозяйка сунула руку в резиновую перчатку и специальным совком аккуратно положила «дело» в целлофановый пакетик. Зашагали потихоньку привычным маршрутом к мусорному ящику, оттуда по аллее к газетному киоску.

Просмотрела «Вечерку». В ней писали о махинациях с земельными участками, было много весенних советов по саду-огороду. Ничего любопытного. Не купила газету, только и зацепился взгляд за неуловимо знакомую фамилию в колонке некрологов. Ушел из жизни какой-то Петухов А. В., прекрасный человек, семьянин и так далее…

В магазине вкусно пахло соленой селедкой. Вера Георгиевна помешкала и не стерпела – взяла рыбку и пучок зеленого лука к пюре. Изжога, конечно, помучает, ноги отекут, но разок можно. Если и малой радости себя лишить, уж лучше впрямь под гранит.

Горка мятой с молоком и маслом картошки, приправленной лучком, сбоку ломтик селедки – простая еда. Зато со вкусом детства. Мама любила, и Верочка не отставала – трескали за обе щеки…

Вера Георгиевна цокнула языком, призывая песика на остатки пюре. Он понюхал и отвернулся. Она вздохнула:

– Избаловались мы на мясном, – с собакой была на «мы».

День незаметно ушел в прошлое, как жизнь. Вера Георгиевна дважды зевнула и обрадовалась: может, удастся избежать бессонницы. Засеменила, теряя тапки, на ежевечерний тет-а-тет по телефону с Ириной Алексеевной. У той пошаливало сердце и что-то неладное началось с почками.

Рассеянно слушая душераздирающий рассказ о почечных коликах, Вера Георгиевна размышляла: а если бы они с ней махнулись мужьями? И неожиданно для себя прервала приятельницу:

– Ответь-ка мне, Ирина, а чего вы с Максимом ждали, когда заперли нас в блатхате? Что мы поутру проснемся и радостно выйдем к вам рука об руку?

Голос в трубке захлебнулся на полуслове. Ни разу не затрагивали они в разговорах «щепетильную» тему, а Вера вдруг нарушила табу. Ирина Алексеевна затаилась, соображая, не отключиться ли без пожелания спокойной ночи… И приняла вызов:

– Никогда не понимала, зачем ты цеплялась за него.

– Думаешь, ты была бы с ним счастливее? С бабником?

– Он всегда возвращался ко мне.

– К тебе? – удивилась Вера Георгиевна. – У тебя совесть есть законной жене такое говорить?

– Максим был моим, прежде чем ты стала его женой. Если б не твоя свекровь, он был бы моим!

– Не знала, что ты меня опередила…

– Верная Вера, – с отчетливой ненавистью прошипела Ирина Алексеевна. – Оба вы с Андреем праведников из себя корчили…

– Андрей совсем не прочь был изменить тебе со мной, – усмехнулась Вера Георгиевна. – Но я его не любила.

– Ты вообще никого не любила!

Ирина Алексеевна наконец-то отключилась.

– Поцапались, – сообщила Вера Георгиевна внучкиному портрету на полке. – Мужчин наших нет, а любовь бушует. Зря ты думаешь, что она после сорока заканчивается. Ничего она не заканчивается.

Чувствуя себя виноватой перед Ириной Алексеевной, Вера Георгиевна и расстроилась, и в то же время была довольна своей маленькой местью. Никуда не денется старая перечница, завтра позвонит, и больше они не поссорятся. Осталось-то обеим…

По телевизору показывали недовымершую рыбу латимерию. Синее в белых пятнах доисторическое существо лениво шевелило толстым бахромчатым хвостом и рудиментарными ножками по бокам.

Целакантообразные плавали в море, когда людей еще в помине не было. Исчезли сотни человеческих поколений с их бешеными страстями, а хладнокровные латимерии плавают себе… И с чего это Ирина Алексеевна воображает, что Вера никого не любила?

– У женщины должна быть одна любовь и один муж, – строго сказала Вера Георгиевна собаке, чтобы самой в этом не сомневаться.

И засомневалась.

– Не всем везет. Настоящая любовь – штука редкая. Как целакант.

Тугрик тявкнул – наверное, подтвердил.

Она помолилась: пусть хоть Женьке повезет. Решила с утра разобраться в бумагах. Выбросит ненужные, сверху положит завещание внучке на квартиру и поставит шкатулку с документами на видное место в сервант.

Бессонница подкатывала к горлу кислой селедочной изжогой. Жжет, болит – значит, живое. Во всем можно найти положительную сторону.

На всякий случай Вера Георгиевна снова помолилась – о смерти для себя, легкой и в сознании. Надо успеть поговорить с Олегом, взять с него обещание не бросать жену и дочь. Если только Мария сама не додумается уйти. Слово перед смертью, каким бы ни был сын ветреником, – дело надежное, уж мудрая-то свекровь точно все просчитала…

Вера догадалась о данной Максимом клятве Раисе Павловне, когда сидела, полузадушенная им, прислонившись к стене ванной комнаты. Максим сдержал слово. Презирал Веру, видеть ее не мог, а не бросил.

Вздохнув, Вера Георгиевна осторожно повернулась на бок, стараясь меньше беспокоить желчный пузырь. Чертова селедка. Ведь зарекалась в прошлый раз не брать.

Скоро, скоро Максим встретит душу жены… Вот уж совсем не хотелось Вере Георгиевне лежать с ним всю оставшуюся вечность. С радостью уступила бы свое место Ирине Алексеевне.

Жаль, не прожить жизнь сначала. Повторите, пожалуйста…

Вера бы все исправила. Таким хорошим был Андрей, у них бы все получилось. Не Порядин Андрей, а тот, с птичьей фамилией, у которого списывала домашние задания по физике в седьмом классе. Не далеко же уехал тогда паренек из поселка, жил в городе. Раньше б знать да найти.

Вера Георгиевна встрепенулась: Петухов! Вспомнила – Андрей Петухов! Где-то недавно встречалась ей эта фамилия…