Повторите, пожалуйста, марш Мендельсона (сборник) Борисова Ариадна

Черкашины

Филиал городской детской библиотеки, в которой Даша проработала четырнадцать лет (с пятью декретными отпусками), неожиданно закрылся, а другого места в централизованной библиотечной системе ей не нашлось. Два месяца Даша получала выходное пособие, затем, вопреки уговорам мужа, устроилась фасовщицей на молокозавод.

Монотонный труд невыносимо ее утомлял. Послеобеденные часы она выстаивала у конвейера на грани беспамятства, с онемелой поясницей и горючим клубком тошноты в горле, страшась вот-вот рухнуть на движущуюся ленту. И кто, скажите пожалуйста, придумал закон подлости – судьба или случай, или эта милая парочка действует заодно?

Впрочем, неважно. Важно, что по закону подлости Даша хлопнулась в обморок под ноги директору, когда он удостоил цех своим посещением.

На следующий день директор вызвал маломощную работницу в кабинет и предложил по-хорошему уволиться, поскольку производство терпит убыток из-за ее частых бюллетеней.

– А тут еще обнаруживаются ваши форс-мажорные обстоятельства, – укоризненно дополнил прозорливый руководитель.

Краснея от сознания собственного обмана, Даша беспрекословно написала заявление – ведь при найме она на самом деле скрыла и многодетность, и «форс-мажор», теперь уже рвущий пуговицы рабочего халата.

Уплыли надежды на причитающиеся по закону (не подлости) деньги. «Перетерпим», – утешал муж, но «бог-изобретатель», очевидно, вошел в экспериментальный раж и решил испытать выдержку Черкашиных на всю катушку: в воскресенье Кирилл повел детей на горку, поскользнулся с санками и умудрился сломать ногу. А вскоре начался бурсит локтя – выяснилось, что ушиб при падении. Накрылись, таким образом, благие намерения выполнять проектные заказы на дому.

Долгие больничные листы оплачиваются не в срок и не предполагают премиальных. Кирилл увещевал жену не бросаться в крайности, но Даша, залив уши воском упрямства, отправилась в Центр занятости.

Сочувствующая девушка выдала список приемлемых вакантных мест и предупредила:

– Вряд ли получится… Ну, попытка не пытка.

Пытка оправдалась в полной мере, будто сам рок неудачи расставлял впереди невидимые шлагбаумы. Дашу не взяли ни вахтером, ни почтальоном, а уборщицей ей не удалось стать аж в четырех конторах. По неписаным правилам начальство лгало, не отказывая прямо, места оказывались либо уже заняты, либо вот только на днях сокращены по оптимизации штатов.

Меньшую, не вычеркнутую часть списка Даша отложила на завтра. «Не озлобляться, не озлобляться», – приказывала себе, чеканя шаг. Пора бы привыкнуть, что беременные не вызывают умиления у боссов, а многодетность считается синонимом неблагополучия даже у друзей.

Иногда Даше позванивали две бездетные подруги юности, не вылезавшие из заграничных круизов. Разговор неизбежно заканчивался порицанием: «Кругом столько всего интересного, мир бесподобный, а ты засела в четырех стенах!» Понимая, что главной целью звонка было плохо завуалированное туристическими восторгами превосходство чайлдфри, Даша думала: между собой подруги, конечно, перетирают ее чадолюбивый выбор до мозга костей. Примерно так: «Жаль Дашку, погрязла в безденежье, торчит дома как прокаженная, но это же ни в какие ворота, чтобы в наше время без конца плодить и плодить нищету!»

Даша не кидалась в обидчивую патетику, не растрачивала на мелочи дорогие сердцу события, происходящие в «четырех стенах» ее трехкомнатной квартиры и несравнимые, разумеется, с богатыми на приключения странствиями. Приятельницы просто не поверили бы в реальность неослабного интереса Даши к жизням, которые она сама произвела на свет, – интереса, пятикратно превзошедшего все ее альфы и омеги. Дети были для нее свыше и свойственного любому человеку эгоизма, и архаически устойчивой привязанности к единственному мужчине.

Порой Дашу, конечно, тоже обуревала жажда путешествий, по настроению хотелось личного праздника, двух-трех часов одиночества, но никогда, ни одного дня не желала она свободы от детей. Ни за какие посулы не приняла бы Даша такой свободы ради египтов-кипров-гаван. Напротив, свободно и комфортно она чувствовала себя только тогда, когда весь народ маленького мирка Черкашиных собирался вместе после работы, школы и детского сада вокруг нее, как вокруг оси Вселенной.

Безденежье? Да ладно! У них все есть. Квартиру они сами приобрели, на четверть с помощью архитектурного акционерного общества, в котором работает Кирилл. У них есть машина «Тойота Суксид» с вместительным багажником, а в позапрошлом году повезло купить шесть дачных соток со старым, но вполне добротным домом. Это первые годы супружества, пока усиленно расплачивались с долгами, спали на полу и сидели вместо стульев на ведрах возле покрытого клеенкой ящика-стола. Гости приходили, Кирилл укладывал на ведра доску – получалась скамейка.

Маринка помнит, как выстраивала книжные «города» в пустом зале. Высокие стопки книг стояли рядком у стен в ожидании стеллажей, недаром же мама была специалистом по библиотечной комплектации (вот именно – была)… Роскошные застекленные стеллажи «под дуб» украсили собой зал через два года к появлению Владика. Спустя четыре из-за нашествия погодков Кости и Никиты мама с папой переехали из спальни в гостиную, повесили на стены детские рисунки и фотографии в рамках, а полки с книгами разместились по комнатам и заняли коридор.

С самого начала Черкашины договорились родить дочь и нескольких сыновей. Вышло как задумывалось, по поговорке «Один сын – не сын, два сына – полсына, три сына – сын». Кирилл называл Маринку «приставочкой к сыну», баловал больше всех. Потом добавилась вторая «приставочка»…

Даша боялась известить сестру Алину, что счет на Сонечке не завершился.

…Студентке Алине исполнилось двадцать пять лет, Даше – пятнадцать, брату Тиме – двенадцать (как сейчас Владику), когда мамы не стало. Отец внезапно загулял с неприлично юной девицей и через год, измученный стыдом и страстью, рванул с достигшей совершеннолетия женой подальше от детей-подростков.

По-другому можно сказать и так, что отца выгнала из дома старшая дочь. Красный диплом как раз помог ей возглавить отдел на энергетическом предприятии, Алина безоговорочно взяла патронат над младшими и велела им забыть об отце. Запретила звонки и переписку, отказалась от алиментов…

Надо отдать Алине должное: она вырастила и выучила сестру и брата. Алина контролировала каждое их действие. Запрещала Тиме дружить со «спекулянтами», Даше – стричь косы и ходить в лосинах по тогдашней моде. Увидев однажды рядом с сестрой неизвестного охламона в китайских штанах «Montana Sport» с лампасами, от злости была вне себя и не постеснялась при нем в выражениях этой злости. Помня, как испугалась тогда, хотя была почти взрослой, Даша потом запретила себе резкие слова в разговорах с детьми, даже если они провинятся.

Алина долго препятствовала Дашиному замужеству, смирилась лишь по окончании «охламоном» архитектурного института. Отстав наконец от Даши, обрушила всю сестринско-материнскую любовь на Тимофея. С удвоенной энергией принялась выдавливать из него тягу к презренной коммерции. Однако, захаживая изредка к Черкашиным, Алина по старой привычке вмешивалась во все дела – от воспитания до штопки. Не лезла разве что в интимные супружеские отношения, высокомерно соглашаясь со своим в этой сфере невежеством. Называла Дашу неумехой и тем не менее пеняла Кириллу: пора бы твоей половине поставить при жизни памятник в виде Шивы, как в одном лице повару, швее, медсестре, педагогу и психологу.

«Прачку забыла, – смеялась Даша, – носков – килограммы!» Смеялась, а сама потихоньку начинала себя жалеть. Наверное, она и впрямь одна из последних весталок, что находили счастье в раздувании очага в честь плодовитой богини.

Жалость к себе похожа на комариный укус – зудит нестерпимо, и чешешь, и чешешь… приятно… Но даже от умственных расчесов возникают плохо заживающие болячки, и Даша гнала вон надрывные мысли о многоруком индийском боге с ее, Дашиным, истомленным лицом.

Она не знала, чем так сильно притягивали Алину Соединенные Штаты. А та не могла понять, на кой черт Даше большая семья, с которой где угодно хлопот не оберешься, да и не сбежишь никуда из вечно турбулентной России. Теперь Алина с Тимой живут в Кливленде, штат Огайо. Жена у брата испанка, в семье растет дочь, Тима торгует подержанными автомобилями и доволен. В общем, мечты сбылись у обеих сестер и брата.

Даша, честно говоря, рада больше не слышать напористого голоса сестры. Переписываются по Интернету, скайпа нет и не надо. Родственников отделяет друг от друга огромная дистанция, а также непонимание величиной в жизнь. Точнее, в пять детских жизней плюс шестая в чреве.

Как родится эта новая жизнь, ее сразу поставят в очередь на детский сад. Три года назад Черкашины припозднились с заявлением на место для Сонечки и присматривают за ней кто свободен или соседка тетя Фаида. Костя с Никитой в подготовительной группе, одному семь, второму без двух месяцев шесть, но пойдут в школу вместе.

Сонечка не знает тетю Алину, а мальчики уже и не помнят. Даша показала им Америку на глобусе.

– А где мы сейчас на планете стоим? – спросил Никитка.

– Примерно здесь. – Даша вдруг почувствовала мизерность своей семьи на планете.

Сонечка сосредоточенно разглядывала нижнюю часть глобуса:

– Где тут сидит пластилин колец?

«Властелин колец», – сообразила Даша.

Вымысел и реальность перепутались в головенках младших детей из-за фильмов, а Сонечка постоянно чудит со словами. Вчера попросила почитать сказку о гомиках. Чуть не плакала: «Гомики, гомики!» Впавшая в легкий ступор Даша кое-как догадалась, что девочка хочет послушать сказку о гномиках и Белоснежке.

…Кстати, в тему о «гомиках». В классе Владика началась борьба с гомосексуальной пропагандой. Родители желают видеть в детях отчетливую гендерную идентификацию. Одна из мам с пафосом вспомнила на собрании, что человек – это звучит гордо (в смысле человек – не гей). От слова «гей» у детей должен выработаться рвотный рефлекс. Дурные книги – в топку, и «голубых-розовых» хорошо бы туда же!

О, как мы умеем… Все возбудились, заговорили, перекрикивая друг друга. Ничто не сплачивает народ крепче ненависти. Есть на чью кровь натаскивать мальчишек, и оправдание, в случае чего, есть: человек – это звучит гордо! «Не зарекайтесь, – хотелось сказать Даше, – а если ваш сын когда-нибудь признается: «Мама, я гей»?» и холодела: «А если один из моих?..»

Воинственная родительница спросила, что она думает по этому поводу. Даша пожала плечом. Промолчала.

Кто устанавливает границу, отделяющую подозрение в пропаганде гомосексуализма от права личности на человеческое достоинство? Нет таких определителей. Вот Алина, старая дева, возвела асексуальность в ранг добродетельной аскезы – и гордится. Ущерб принесла лишь собственному норову, но ведь и эта «непохожесть» опасна подражанием. Движение чайлдфри тоже не улучшает демографическую обстановку. Правда, население страны в геометрической прогрессии увеличивается за счет гастарбайтеров и беженцев… Кого еще в топку?

Интересно, а мать, многодетная мать – это звучит гордо?

Даша не может купить старшим детям хорошие телефоны, не до айпадов, какая тут гордость. Сложно объяснить, что наличие крутых гаджетов у одноклассников – возможно, мерило успешности их родителей, однако не всегда, – свидетельство счастья. Даша часто беседует с детьми о ценностях мнимых и настоящих, и в какую-то минуту ей самой кажется жалким ее романтический лепет на фоне все новых и новых реклам, новых лозунгов… новой ненависти и бессрочной нехватки денег.

Маринка отличница, в школе с ней нет проблем. Но Дашу беспокоит болезненная надменность, мелькающая на круглом по-детски лице дочери, когда та говорит «Я буду», «Я добьюсь», «Я знаю, что такое счастье». Гордость или гордыня? Или тревожные звоночки – предупреждение о родственной близости к неоднозначному характеру тети Алины?

Маринка начала задавать неприятные вопросы:

– Мама, как ты относишься к богатству?

– Положительно, – поосторожничала Даша, слыша в словах Маринки укор себе. – А почему ты об этом спросила?

– Если б мы были богатыми…

– Тогда что? Были бы счастливее?..

В детстве Даша не задумывалась о счастье, просто была счастливой, просто любила мать и отца. Тимофей вроде бы тоже. Он потом часто вспоминал, как однажды отец протянул через комнату леску с бумажными птичками: дернешь за ниточку, и птички махали крылышками – летели… Даша, между прочим, тогда и подумала впервые: вырасту, нарожаю детей и смастерю им таких птичек.

Черкашины стараются удержать детское счастье на любви и уважении по старинке, но, видимо, без «бонуса» нынче этого все же мало. Тут бы к самим себе уважение сохранить. Маринка говорит, что Владик хвастает перед ребятами дворцами, построенными по папиным проектам, и Даша вздыхает: выходит, ее-то профессиональные способности помахали крылышками и, не востребованные, улетели.

Никитку интересовало, хотел ли раньше папа стать, как он, трубочистом. Папа Кирилл сказал, что мечтал быть пиратом, а когда постареет – Дедом Морозом. К Новому году он оклеил старый почтовый ящик пестрой бумагой, приладил к нему ремешок, чтобы носить на шее, и ручку от сломанной швейной машинки – получилась шарманка. На домашнюю елку явился Дед Мороз! Дети водили с ним хоровод, бросали по очереди в щель «шарманки» доллары, и гость пел веселые частушки про каждого, включая кота Огонька. При всех усилиях поменять голос, папу в костюме Деда Мороза узнала даже Сонечка и слегка опечалилась, что он уже постарел. Напечатанные на ксероксе доллары она потом собрала и подарила соседям: «Тетя Фаида, дядя Наиль, возьмите, позалуста, деньги себе на подалки, мой папа мосенник, это он деньги сделал!»

Кирилл был смущен, но выяснилось, что дочь вовсе не собиралась изобличить в нем фальшивомонетчика, а просто вместо «волшебник» произнесла «мошенник».

Скоро 8 Марта, и Даша переживает за мужа: трудно ему будет с Владиком придумать без денег целых три подарка. Скрепя сердце отдала она сыну на праздничные сборы в классе деньги из тех, что отложила на садик. Кирилл предложил сэкономить: пока он на больничном, дети могут посидеть с ним.

Владик тоже рад бы посидеть с отцом дома из-за деления в школе ребят на умников, середняков и слабых. Отношение педагогов к ученикам стало соответствовать этой сортировке, дети обзывают друг друга «ботанами», «серостью» и «дерибасами». Владик вообще вне классификации, дневник у него – отражение интереса к темам.

Родительский комитет возмутило внедрение среди школьников неравноправия – а толку? На собрании было сказано: «Нанимайте своим двоечникам репетиторов».

Кирилл считает, что вера в справедливость слепа, а гордыня предпочтительнее чувства неполноценности. Даша, вероятно, во многом заблуждается, но ей хочется, чтобы, несмотря на знание о несправедливости в мире, дети не потеряли к миру доверие.

Школьное напряжение снимают с Владика летние каникулы. Он наслаждается общением с отцом, яркими днями возраста со всей полнотой мальчишеских радостей и неудач. На зорьке старшие спешат с папой на речку рыбачить. Костя с Никиткой пока еще ближе к матери.

Прошлым летом дачу облюбовали мыши, и Костя по утрам находил в своей постели подарок Огонька. Рыжего разбойника любят все Черкашины, и он всех любит, но Костю почему-то особенно. Огонек приносил задавленную мышь на подушку лучшему, по его, кошачьему, мнению, человеку. Даша приходила в тихий ужас, Кирилл смеялся, а Сонечку одолевали ревность и частнособственнический инстинкт. От расстройства дочка путала слова: «Почему мой кот не кладет мне подуску на мыску?!»

На даче время умножено солнцем, там Даша чаще шьет одежки Сонечкиным куклам и записывает Никиткины песни.

Никитка шустрый, вскакивает чуть свет и, пока остальные досматривают сны, тихонько ноет в кухне: «Скучно… Неинтересно… Никто не спрашивает, зачем я такой грустный…»

Он всегда жаждет быть услышанным. Рожица у Никитки лукавая, ростом он меньше Кости почти на голову – тормошит медлительного брата, тянет босиком во двор. Болтает без умолку: маленькие тайны, открытия, впечатления сыплются как горох из дырявого мешка. Прислушаешься: а горох-то – драгоценный! Успевай снимать на телефон. За ночь в Никитке вызревают новые сказки и песни, удивительно складные, хотя сам он еще не умеет читать и не знает нот.

Чумазые, загорелые, прибегают мальчишки с речки в обед. Никитка хватает горячие пирожки с противня, кусает на ходу, подпрыгивая и обжигаясь, Костя подставляет подол майки: «Мам, дай пирожков для папы с Владиком!» И снова вперед – изучать жизнь обитателей луга и рощи, купаться, барахтаться на берегу: куча-мала в речке, куча-мала на песке! Допоздна во дворе игры, смех, крик, хохот Кирилла, скороговорки Никитки…

В мальчике рано проснулся дар то ли скомороха, то ли менестреля, а поразительная память, кажется, родилась вместе с ним. Едва прибыв из роддома, он уставился на настольную лампу и так долго, осмысленно ее разглядывал, что встревожил родителей. Через три года кроватку Никиты заняла Сонечка, и он вспомнил: «Когда меня сюда в первый раз положили, горел круглый свет. Потом пришли люди, стало немножко темно, но я все-таки увидел лицо хорошего человека. Я сразу понял: это ты, папа!»

Никитка публичен, гостеприимно открыт и говорит всем своим видом: смотрите, какой я славный! С веселой улыбкой, рубаха-парень – нравлюсь я вам?

Костя обычно стоит рядом, как нянька, и наблюдает. Глаза следят за рассеянным Никиткой: не поранит ли ладонь о спинку стула, взмахивая рукой слишком резко? Внимательный Костя отодвигает стул. Даша мягко урезонивает «артиста» и силится (с редким успехом) разговорить Костю, в чьей молчаливой душе брату отведено больше места, чем ему самому.

– Никитка уже не писает в кровать, – сообщает Костя с застенчивой гордостью.

Ох, этот энурез! Главный ночной враг Даши в случае с младшим сыном, кроме других врагов, частных и общих – гриппов, ангин, аллергий, не считая синяков и ссадин. А ведь действительно несколько дней не писает…

Летом перед сном Костя водил малыша за руку в уличный туалет. Никита, спотыкаясь, шагал с зажмуренными глазами. Выяснилось, что боялся бабайку, о котором рассказали дети на деревенском пляже.

– Бабаек давно нет, – успокаивал братишку Владик.

– А куда они делись?

– Наверное, динозавры прогнали…

Динозавров Никитка любит, в мультиках они совсем не страшные. Наутро у него была готова сказка:

– Однажды жили динозавры. И вдруг они родили динозаврика и остальных родили. Этот динозаврик вылез из гнезда, открыл двери в джунгли и пошел гулять поздно вечером. Он не боялся бабаек, его папа давно прогнал бабаек и всех плохих. Динозаврик убежал из дома и знал, что все равно станет большим! Папа подсчитал динозавриков и видит: одного нет. Тогда папа рассердился и сказал: «Вы мне достаточно испортили настроение!» Но он был джентльменом, поэтому пошел искать сына. Листья храпели, а все думали, что они шелестят. В небе танцевала луна, и звезды кружились, как будто их завели ключиком. Динозаврик сказал: «Какая красивая ночь!», лег и уснул. Джунгли вместе с ним захрапели, и даже цветы. А потом настал день красивый, проснулось пестрое солнце. Папа нашел динозаврика, и все в мире стало совсем хорошо!

Слушатели хлопали в ладоши, Никитка кланялся и ликовал. Костя, все еще в восторге, стоял с полуоткрытым ртом. Вечный страж, вечный зритель… Костин сознательный отход на второй план – одна из печалей Даши.

Сонечка по младости лет пытается подражать манерам старших. Примеривается к повадкам серьезного Кости, к замашкам человека-праздника Никитки, вертится возле Владика. Но кумир у нее, безусловно, Марина. Сонечка потешно и точно копирует ее походку и выражение лица – образ, созданный сестрой для себя: я красивая, умная и привередливая. Потому привередливая, что много требую и от своей персоны!

…Даша думала обо всем этом, чистя картошку для ужина. В кухню пришкандыбал на костылях Кирилл. Рассказал о домашних событиях дня, и Даша ему – о сегодняшнем походе. Муж молчит. Знает, что Даша не жалуется на начальников, а без затей констатирует факт их фарисейства, однако в глазах Кирилла вспыхивают виновато-сердитые искры: говорил тебе, упрямица, не гони лошадей, не всю же оставшуюся жизнь мне валяться на диване…

Один за другим Черкашины собираются в кухне – соскучились по маме. Владик одолжил у соседа старую гитару и, дребезжа струнами, прилежно напевает:

– Во по-ле бе-рез-ка стоя-ла…

Наиль, взрослый сын тети Фаиды, музицирует вечерами в ресторане и получает, по его словам, неплохо. Вручил мальчишке самоучитель – попробуй.

Со слухом у Владика неважно, огорчилась Даша. Никитка не выдержал и пропел чисто-чисто:

– Во поле березка стояла!

Отдать бы мальчика в музыкальную школу… Жаль, что школа платная.

Владик оскорбленно сопит, отставил инструмент:

– Я все равно научусь играть, а в ресторане не буду.

– Будешь сидеть там с гитарой просто так? – удивился Никитка. – А зачем?

Маринка засмеялась:

– Люди станут платить ему за то, чтобы он не играл!

– И тебе – чтоб ты не ехидничала, – огрызнулся Владик и дернул братишку за подол свитера: – Ну-ка, не трогай грязными руками чужую вещь!

Не обижаясь, Никитка показал Владику ладони:

– Видишь, чистые! Я только одну струнку погладил, – и солнечный мальчик первым уселся за стол. Расправился со своей порцией быстрее всех, в знак благодарности чмокнул Дашу в запястье, еще дожевывая, и ускакал. Она остановила рванувшего за ним Костю:

– Доешь пюре.

Все подозрительно спешили. Маринка мгновенно мыла тарелки, как только они освобождались. Еле дождалась мамину посуду – Даша-то никуда не торопилась. Сонечка принесла ей журналы:

– Мамочка, побудь, позалуста, немноско на кухне! Жулналы почитай, ладно?

Лицо взволнованное и заговорщицкое – ясно, секретничают насчет подарка. Никитка примчался налить воды в пузырек с засохшим клеем… Ну что ж, и мама проведет время с пользой – расставит по полкам остатки продуктов из полупустых коробок.

Под осень кризис в стране заставил Черкашиных запастись продовольствием, и к перечню умений многорукого Шивы добавился грузчицкий навык. Кирилл ругался: мы бы с Владиком набрали потом, в выходные! Здоровья не жалко, или ты это нарочно – меня позлить?!

Ничего не нарочно. Во-первых, цены взлетали ежедневно, а Даша лучше разбиралась, где, что и почем в оптовых магазинах. Во-вторых, сдав на права, сама водила «Суксид» и домой возвращалась раньше мужа. А в-третьих, она тогда еще безмятежно работала в библиотеке и не была беременной.

Чертов кризис, как призрак коммунизма, бродит не только по Европе и Азии, но и по благополучным Штатам. Даша выкладывала бутылки растительного масла за холодильник и думала: затаривает ли братец Тимофей квартиру продуктами? Алина ест как пташка, а у Тимы все-таки семья. И поесть он любит. Раньше мог умять за раз три тарелки пельменей. Наверняка научил их лепить жену-испанку. На праздничном столе Черкашиных пельмени тоже традиционно главное блюдо.

Даша высыпала из кошелька на стол бумажные деньги и мелочь: да-а… жидковато. Разложила привычными стопочками: на бензин, хлеб, молоко, отдельно – на возможный расход. Этот незапланированный расход называется «всякий случай» и на поверку всегда оказывается чем-нибудь самым необходимым. Надо быть просто волшебником, чтоб изловчиться выкроить из этих горсток сумму, равную двум кило фарша. Проверенный для пельменей объем на весь праздничный день – отсутствием аппетита в дражайшем Дашином семействе никто не страдает.

Как бы ни хотелось опять клянчить в долг у соседки – очевидно, придется. Фаида человек понятливый, денег, конечно, даст, но жутко неловко, ведь Кирилл явно намеревается просить о том же Наиля. Причем по-крупному…

Даша догадалась, о чем муж шептался с Маринкой, и досадовала на нее. Они говорили о платье – о нарядном праздничном платье, которое продается в ближнем магазине одежды. Чудесное платье стоит столько же, сколько работнице молокозавода выдавалось аванса за полмесяца фасовки творожных брикетов.

Как-то после зимних каникул Даша с дочерью зашли в этот магазин купить белую блузку. Прошлогодние стали Маринке малы, девочка почти уже догнала мать в росте. Начала пользоваться ее духами: «Можно, мам? Я капельку». Встает на цыпочки и плывет, на глазах превращаясь из гадкого утенка в лебедь…

Ну так вот. Платье.

Маринка прямо-таки застыла перед шеренгой с вечерними нарядами, где в авангарде на плечиках с бюстом красовалось платье в стиле «туника». Глубокого чайного цвета, с тонко вышитой, чуть светлее, вставкой на лифе и вырезом на груди ниже Дашиного обычного – Кирилл бы не одобрил…

– Мама, примерь!

Даша без слов кивнула на ценник.

– Мамочка, ну пожалуйста, за примерку же денег не берут! – дочь сложила ладони в умоляющем жесте.

Платье не показалось Даше столь уж элегантным, но, взглянув на себя в зеркало в кабинке, ахнула: вот у Маринки глаз-алмаз! Платье совпало с Дашей, будто заказывали, по длине и цветовой гамме, и благородный фасон мягко скрывал «положение». Вырез в начале полукружий был одновременно сдержанным и соблазнительным, с иллюзией большей открытости за счет вставки, с плавным переходом от ненавязчиво «смуглеющего» оттенка к основному. Легко и ласково облегала Дашу приятная на ощупь ткань.

– Ты такая красивая! – выдохнула в восхищении Маринка. – Мамочка, давай купим? Займи денег у тети Фаиды и купим, а?!

– Когда-нибудь потом, – Даша не без сожаления повесила платье обратно на плечики и благополучно о нем забыла. Изумительное, бесспорно – но куда его носить? Черкашины давно перестали посещать театральные премьеры и корпоративные вечеринки.

…А Маринка не забыла. Время от времени наведывалась в магазин проверить, не исчезло ли «мамино» платье. Однажды завернула туда с малышами – показать: Никитка проболтался.

Ни к чему неподъемные траты, волновалась Даша, хоть бы Кирилл внял голосу благоразумия…

Вынув шпильки из узла прически, она мотнула головой, и туго крученные пряди упали на плечи. Как хорошо! Затылок радуется свободе – шутка ли, ниже бедер опускаются тяжелые волосы. Даша рада бы срезать, но то Алина не позволяла, теперь Кирилл…

А вот и он – встал с костылем в дверях, прикрыл глаза ладонью, делая вид, что ослеплен. Притормозил любопытствующую толпу:

– Золотая у нас мама!

Буквальность расхожей фразы понятна даже Сонечке: волны цвета темного золота струятся с маминых плеч на грудь и вниз – грузно, густо, как пролитый мед.

Поздним вечером к Кириллу зашел сосед.

– В ресторан сходим, – пошутил муж, смешно подскочив к Даше на одной ноге. – Ты спи, не жди меня, не скоро приду.

Наверное, собрались посмотреть какой-нибудь новый боевик с Наилем.

Ох, наконец-то ночь! Роскошь Дашиного отдыха, провал в мягкое беззвездное небо без грез и мыслей. Тому, кто знает сытые дневные сны, не понять.

Но только прикорнула, как ухо овеяло теплом детского дыхания:

– Ма-ам…

– Что, динозаврик?

– Мне страшно…

– Чего ты боишься?

– Чупакабру.

– Что за чепуха!

– Не чепуха, а чупакабра, Андрюша сказал. Он всем в саду сказал, что чупакабры залезают в дом через щели и щекочут пятки, если высунешь из одеяла.

– Такой большой, а боишься каких-то несуществующих чупакабр. – Даша сонно подумала: чупакабра – это он или она и кто это вообще?

– Мам, я трус? – вздохнул Никитка.

– Не трус. Я в детстве тоже боялась всяких бабаек.

– Правда?! – мальчик потрясен.

– Правда. А теперь ничего не боюсь.

По коридору зашлепали еще чьи-то босые ножки.

– Мам, я тебя люблю, – шепнул Никитка, придвигаясь ближе.

Костя, потерявший и нашедший братишку, молча притулился с краю. Обнял его, робкими пальцами коснулся маминой щеки.

– Минута – и марш спать, неженки, – проворчала Даша.

Утром она и не вспомнила, когда мальчишки ушли к себе. Будто не было ночи, – вильнула хвостом, оставив яблочно сладкий огрызок дремы, и сгинула. За окном медленно рассеивался серый сумрак, перечеркнутый голой березовой веткой в стеклянных серьгах сосулек.

– Поднимите мне ве-е-еки, – сипло со сна пропел за спиной Кирилл, а в мальчишеской комнате уже раздается звонкий голос Никитки.

Даша нашарила на столике телефон, накинула халат и побрела записывать новую песню сына.

Беззвучно шевеля губами, весь внимание и восторг, Костя, как всегда, стоял рядом с братом, и Даша, как всегда, расстроилась – откуда такое самоуничижение? И Никиткина песенка была почему-то грустной:

…Завтрак, легкая уборка – и, незаметно одевшись, Даша выскользнула из дома. Если не найдет работу, по крайней мере купит фарш, пока деньги еще не сказали «гуд-бай».

По обочинам дорог скопилась темная снежная кашица. Ошметки грязи летели из-под колес машин, заставляя прохожих жаться к другой стороне тротуаров подальше от брызг. Несло оттаявшей помойкой и мартовскими котами. Витрины цветочных киосков расцветились яркими красками. Над деревьями парила младенческая дымка весны, но настроение Даши не было ни весенним, ни праздничным.

Она вспомнила, как Кирилл посмеивался над забавным словом «пендельтюр» из Строительного словаря, означающим дверь, которая открывается в обе стороны. Даша теперь почти не сомневалась, из какого действия оно произошло. Все тот же двуликий Янус ждал ее в организациях входов и выходов. Уклончивые отказы – потаенные пендели, вальяжные ухмылки: «Киндер-сюрприз?» – и вычеркнутые надежды в убывающем списке. Самое противное – искательные нотки Кисы Воробьянинова, неожиданно уловленные в собственном голосе. Все это неотвратимо приближало Дашу к тихой истерике. Приливы нервного смеха подстрекали сфиглярствовать с порога: «Мсье, жё не манж па сис жюр…» Поэтому в следующую приемную – директора картинной галереи – Даша зашла с непроницаемым лицом. Отдав долг приветствию, сообщила:

– Я беременна и многодетна, но мне необходима работа. Я по объявлению.

Дерзкое откровение претендентки на должность технички повергло мужчину в шок встречной искренности, и он по инерции не соврал:

– Беременные и многодетные нам не нужны.

– Вы знаете, что вы сволочь? – вежливо сказала Даша, нечеловеческим усилием сдерживая порыв плюнуть ему в лицо.

Начальник словно почувствовал – откинулся на спинку кресла, хотя сидел достаточно далеко… И захохотал.

Даша опустилась на не предложенный ей стул. Сил осталось ровно столько, чтобы подавить клокочущее у горла рыдание.

– Хорошо, – придушенно кашлянул мужчина, вытирая платком глаза. Его потряхивало от спазмов смеха. – Хорошо! Я, разумеется, порядочная сволочь, но, пожалуй, возьму вас на работу… правда, махать тряпкой вам будет тяжело… А гардеробщицей согласны? Разница в зарплате небольшая.

– Да, конечно, – пробормотала Даша.

– Ну вот и прекрасно, – директор ободряюще кивнул. – Идите оформляйтесь.

– Спасибо.

Он спохватился:

– С праздником вас!

Даша мысленно возблагодарила девушку из Центра занятости и предыдущий список пендельтюров. А также Януса и Кису, тайными тропами судьбы (случая?) приведших-таки ее не в какое-нибудь беспорядочное заведение, а в спокойную, возвышенную обитель искусства. Сюда она выйдет после праздника на работу с законным правом получить через полтора месяца декретные.

Взглянув на часы, Даша тронулась в школу – как раз заканчивались уроки.

– Мам, ты будешь работать в музее?! – вскричал Владик, еще мчась по школьной дорожке. – Ура-а-а!

Даша с улыбкой повернулась к дочери:

– Успела сказать?

– Ага, по телефону. Что, нельзя?

– Папе пока не говорите.

Падая на заднее сиденье, Владик выдохнул:

– Там живопись?

– И графика.

– Круто!

– Сядь смирно, – скомандовала Маринка, – пристегнись. Сейчас заедем на базар.

– Подождете в машине, хорошо? Я недолго, – Даша притормозила на удобной стоянке, где как по волшебству освободилось место. Везучий день.

Цена приглянувшегося на крестьянском рынке говяжьего фарша была не высокой, а просто возмутительно высокой.

Торговка в нечистом белом халате с вопросительным интересом приподняла бровь в сторону вероятной покупательницы. Мощную шею тетки охватывал выбившийся из-под халата край сине-зеленого, как павлиньи перья, шарфа.

– Свеженький, только что накрутили, – елейно прорекламировала она.

Скроив простецкую мину, Даша разглядывала полоску переливчатой ткани.

– Скажите, пожалуйста, где вы брали такой симпатичный шарф?

– Скажу, – польщенная продавщица доверительно понизила голос. – Знаете центр «Адмирал»? На третьем этаже справа от лестницы в «Адмирале» киоск небольшой, вот там продается. Поторопитесь, а то расхватают к празднику. Это палантин вообще-то.

– Палантин!.. – Даша издала легкий стон восхищения. – Прямо глаз отвести невозможно, и как раз бы мне живот на корпоративе прикрыл! Хотела фарш купить на пельмени, мужа побаловать… он у меня домашние любит… но, боюсь, тогда денег на палантин не хватит. Мясо-то везде продается, а такую красоту просто обидно проворонить!

– Да не больно-то он дорогой, – задумалась продавщица. – А сколько вам фарша надо?

– Два кило.

– Два кило?.. Хороший аппетит у вашего мужа.

– Ой, не говорите, – осуждающе закачала головой Даша. – Слопает полную миску пельменей – и, представляете, добавки просит. Ну, работа у него тяжелая…

Продавщица вздохнула:

– Мой такой же. Ладно, скину вам цену в честь нашего праздника, и бегите скорей в «Адмирал»…

Два килограмма отличного фарша Даша купила за деньги даже меньшие, чем в магазине. Шагала, удивляясь себе, вспышке нечаянного на волне удачи актерского вдохновения. Каялась в непредумышленном жульничестве и смеялась. Воистину недалек волшебник от мошенника… дай бог счастья доброй женщине!

Прикинула по курсу, сколько долларов и центов сейчас потратила. Может ли Тима в своей Америке взять на рынке хотя бы один кг экологически чистой говядины на эту сумму? С внезапной нежностью к Алине подумала, что сестра любит ее, младшую, со всеми детьми и проблемами. Любит такую, какая она есть. Впрочем, разве родные люди любят за что-то?

…Навстречу шла Маринка, и по ее сжатым плечам, по горестному лицу Даша сразу сообразила: случилась беда.

– Мама, ты только не волнуйся, – сказала дочь деревянным голосом: – Папа звонил… Мальчики пропали.

– Как это – пропали?!

– Отпросились на улицу поиграть, папа посматривал на них в окно. И вдруг они исчезли.

– Когда?

– Недавно, всего час назад… или два…

Чувствуя, как земля уходит из-под ног, Даша машинально набрала номер Кирилла:

– Почему ты не позвонил мне?

– Я позвонил в полицию.

– И что?

– Их найдут.

– А если…

– Их обязательно найдут, Даша! Езжай домой. Тихо езжай, не торопись…

Стало трудно дышать: какой-то звериный, животный ужас перехватил горло. Проклиная свою склонность к преувеличению опасности, когда это касалось детей, Даша прислонилась к грязной машине. Закрыла глаза. Замелькали страшные видения. Ослабшая до неспособности шевельнуться, она полулежала на капоте и, несмотря на грохот в висках, с абсолютной ясностью слышала все, что происходит извне и внутри. Слышала многоязыкий говор, людское коловращение и шарканье сотен ног, а в ней ворочался, сердито пинаясь, ребенок. Ему недоставало дыхания.