Грёзы Февра Мартин Джордж
– Таких существ, как вампиры, нет на свете, – терпеливо пояснил Джошуа, – сильно смахивает на речные байки, которые так здорово умеет рассказывать Kapл Фрамм о сокровище «Дреннана Уайта». О призрачном пароходе Раюкурчи. О лоцмане, таком ответственном, что он продолжал нести вахту и после собственной смерти. Bсе это байки, Эбнер. Пустые истории, над которыми можно посмеяться, но взрослому человеку смешно принимать их на веру.
– В этих рассказах есть доля истины, – слабо возразил Марш. – Я хочу сказать, что знаю немало лоцманов, которые утверждают, будто видели свет призрачного корабля, когда проходили излучиной Раккурчи, и даже слышали ругань и проклятия eго лотовых. А что касается «Дреннана Уайтса»… хотя я не верю в проклятия, он пошел ко дну именно так, как говорил мистер Фрамм. И другие суда, которые приходили, чтобы поднять сокровище, тоже пошли ко дну. Что же до мертвого лоцмана, так я его знал. Он был лунатиком, вот кем, он стоял за штурвалом парохода, когда крепко спал. Только в слухах, пущенных по реке, все до невозможности преувеличено.
– Этой фразой ты оказал мне услугу, Эбнер. Если ты настаиваешь именно на этом слове, тогда я скажу тебе: да, вампиры действительно существуют, только истории о них сильно преувеличены. Твой лунатик превратился в мертвеца за какие-нибудь несколько лет, пока ходила сплетня. Подумай, что бы из него сделали, если бы история эта ходила сто лет или двести.
– Тогда кто ты, если не вампир?
– Не так-то просто найта подходящее слово, – ответил Джошуа. – Ты и тебе подобные могут называть меня вампиром, оборотнем, ведуном, вурдалаком, кровососом, демоном. Имеются и другие названия: носферату, например, упырь и другие. Этими именами люди окрестили таких бедных созданий, как я. Но ни одно из них мне не нравится. У нас у самих нет для себя подходящего слова.
– А на вашем родном языке… – сказал Марш.
– У нас нет своего языка. Мы пользуемся языком людей, пользуемся человеческими именами. Так повелось издревле. Мы не люди, но и не вампиры. Мы… другая раса. Когда мы себя как-то называем, то обычно используем одно из слов ваших языков, которому придаем секретное значение. Мы – люди ночи, люди крови. Или просто люди.
– А мы? – спросил Марш. – Если вы – люди, тогда мы кто?
Дхошуа Йорк на минуту нерешительно замолчал, тогда заговорила Валерия.
– Люди дня, – быстро сказала она.
– Нет, – возразил Джошуа. – Это я вас так называю. Однако мои люди не часто прибегают к этому термину. Валерия, время лжи миновало. Скажи Эбнеру правду.
– Она ему не понравится, – запротестовала Валерия, – Джошуа, риск…
– Неважно, – настаивал Джошуа. – Скажи ему, Валерия.
На минуту повисла свинцовая тишина. Потом Валерия тихо произнесла:
– Скот. Мы называем вас этим именем, капитан. Скот.
Эбнер Марш нахмурился, и его рука сжалась в огромный кулак.
– Эбнер, – заговорил Джошуа, – ты хотел услышать правду. Последнее время я довольно часто думал о тебе. После Натчеза я боялся, что придется устроить тебе несчастный случай. Мы не можем позволить себя обнаружить, а ты представляешь для нас реальную угрозу. Саймон и Кэтрин настаивали на том, чтобы убить тебя. Мои новые компаньоны, те, которым я доверился, Валерия и Жан Ардан, склоняются к тому же. Но несмотря на то, что я и мои люди чувствовали бы себя куда безопаснее, будь ты мертв, я воздержался от радикальных мер. Я устал от смертей, устал от страха, от бесконечного недоверия, существующего между нашими двумя расами. Я хотел бы работать вместе, однако у меня никогда не было полной уверенности в том, что тебе можно довериться. До той ночи в Доналдсвилле, когда Валерия пыталась тебя заставить повернуть «Грёзы Февра» вспять. Ты воспротивился ей, ты оказался гораздо сильнее, чем я смел рассчитывать, и более лоялен. Именно тогда я и принял жизненно важное решение: ты будешь жить, и, если еще раз придешь ко мне, я расскажу тебе правду, все – и хорошее, и плохое. Ты готов выслушать меня?
– А разве у меня есть выбор? – спросил Марш.
– Нет, – согласился Йорк.
Валерия вздохнула.
– Джошуа, я умоляю тебя передумать. Как бы ты ни любил его, он – один из них. Он не поймет. И они придут за нами со своими отточенными колами. Ты знаешь, так оно и будет.
– Надеюсь, что нет, – ответил Джошуа. – Она боится, Эбнер. Я собираюсь сделать то, что никто до меня не делал, а новое всегда чревато риском. Выслушай меня, но не суди; тогда, возможно, между нами установится настоящее партнерство. Я никогда не рассказывал правды ни одному из вас…
– Ни одному из скотов, – пробурчал Марш. – Что ж, я тоже раньше не слушал ни одного вампира, так что мы в равном положении. Валяй. Бык готов выслушать тебя.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. Дни тьмы и отчуждения
– Тогда слушай, Эбнер, только сначала прими мои условия. Я не хочу, чтобы ты перебивал меня. Не хочу никаких возмущенных восклицаний, никаких вопросов, никаких суждений. Во всяком случае, до тех пор, пока я не закончу. Должен заранее предупредить; многое из того, что я расскажу, покажется тебе жутким и кошмарным, но, если ты позволишь рассказать тебе все от самого начала до конца, возможно, ты и поймешь меня.
Ты назвал меня убийцей, вампиром… отчасти это соответствует истине. Но, как признался ты сам, ты тоже убивал. Ты считаешь, что твои действия были оправданы обстоятельствами. Мои тоже. Если не оправданы, то хотя бы смягчены. Прежде, чем осудить меня и мой народ, ты должен узнать все.
Позволь мне начать с самого себя, с моей жизни, потом я расскажу тебе и остальное, как я сам постигал жизнь.
Ты спросил, сколько мне лет. Я еще молод, Эбнер. По меркам моего народа я только вступил в пору возмужания. Родился я в провинциальной Франции в 1785 году. Своей матери я никогда не знал; почему так, я расскажу чуть позднее. Отец мой относился к мелкопоместному дворянству. То есть, по мере продвижения во французском обществе он снискал для себя титул. Во Франции отец прожил несколько поколений, поэтому пользовался определенным положением, хотя, по его собственному утверждению, родом он был из Восточной Европы. Отец владел богатством и небольшим наделом земли. Чтобы оправдать свое долголетие, он в шестидесятые годы прошлого века пошел на одну хитрость и выдал себя за собственного сына, став наследником самого себя.
Так что, как видишь, мне 72 года, и мне действительно повезло: я был знаком с лордом Байроном. Но это случилось позже.
Мой отец был таким же, как и я. А также двое наших слуг; фактически они были не столько слугами, сколько компаньонами. Итак, трое взрослых из моего народа учили меня языкам, манерам, знакомили с миром… учили осторожности. Днем я спал, а на улицу выходил только ночью. Я научился бояться восхода, как дети вашей расы, однажды получив ожог, боятся огня. Мне сказали, что я не похож на других, что я стою на ступеньку выше и являюсь господином. Хотя говорить о тех различиях я не должен был, чтобы скоты не испугались и не убили меня. Я должен был делать вид, что мой распорядок дня – просто прихоть. Я должен был усвоить католическую веру и соблюдать ее обряды. В нашей частной церкви я даже посещал ночные мессы и принимал причастие. Я должен был… впрочем, к чему продолжать? Ты и сам понимаешь, Эбнер, я был тогда всего лишь ребенком. Если бы все продолжалось, как было, то в свое время я научился бы большему, скорее бы понял суть вещей. Тогда я мог бы стать совсем другой личностью.
Но в 1789 году огонь Революции бесповоротно изменил мою жизнь. Когда наступила эпоха террора, нас взяли под стражу. Несмотря на все предосторожности, домашние часовни и зеркала, мой отец из-за своего ночного образа жизни, уединенности, мистического богатства попал под подозрение. Наши слуги – я имею в виду людей – объявили его колдуном, сатанистом, учеником маркиза де Сада. Сам же он называл себя аристократом, а в те времена это был тяжкий грех. Его двум компаньонам, которых все принимали за слуг, удалось улизнуть, а моего отца и меня арестовали.
Отчетливо помню камеру, в которую нас заключили. Холодная и сырая, с толстыми каменными стенами и огромной железной дверью, такой массивной и тяжелой, что даже неимоверная сила моего отца была совершенно бесполезна против нее. В темнице стоял резкий запах мочи. Спали мы без одеял на грязной соломе, брошенной прямо на пол. Под самым потолком имелось окно, прорезанное в толще стен – совсем крошечное и забранное снаружи толстой решеткой. Фактически мы находились под землей, как мне кажется, в каком-то подвале. Свет почти не проникал в темницу.
Когда мы остались одни, отец сказал мне, что нужно делать. Протиснуться к окну он не мог, так узок был к нему доступ, зато с этой задачей мог справиться я, поскольку тогда был еще мал, хотя у меня хватило сил, чтобы выбить решетку. Отец приказал мне бежать. Еще он дал мне несколько добрых советов, как, скажем, носить тряпье, чтобы не привлекать к себе внимание, прятаться в дневное время суток и добывать Пишу ночью. Никому не говорить о том, кто я. Найти крест и носить его. Тогда я не понял и половины того, что сказал мне отец, и вскоре о многом забыл, но я обещал следовать его советам. Отец велел мне покинуть пределы Франции и отыскать наших сбежавших слуг. Мстить за себя он мне запретил. В свое время я буду сполна вознагражден, потому что все эти люди умрут, а я буду продолжать жить. Потом он сказал еще кое-что, что я запомнил очень хорошо. «Они ничего не могут поделать. На нашем народе красная жажда, которую способна утолить только кровь. Это погибель для нас всех». Тогда я спросил, что значит красная жажда. «Вскоре узнаешь, – ответил отец. – Ее ни с чем не спутаешь». А потом велел мне уходить.
Я проскользнул в узкий проем, ведущий к окну. Решетка была старой и насквозь проржавевшей. Так как добраться до Нее не представлялось возможным, никто не подумал о том, чтобы заменить ее. В моих руках она быстро сломалась.
Больше своего отца я никогда не видел. После Реставрации, пришедшей вслед за Наполеоном, я попытался навести о нем справки. Мое исчезновение предрешило его судьбу. Его обвинили в двух грехах: он был колдуном и аристократом. Отца судили и приговорили к смертной казни. На одной из провинциальных гильотин ему отрубили голову. Поскольку его обвинили в колдовстве, то тело сожгли.
Но тогда я ничего об этом не знал. Я бежал из тюрьмы, бежал из провинции в Париж – в годы неразберихи там было проще выжить. Днем я прятался по подвалам, чем темнее подвал, тем лучше. Ночами я выходил из укрытия и воровал еду. В основном мясо. Овощи и фрукты меня практически не интересовали. Так я стал профессиональным вором. Я был проворен, передвигался бесшумно и обладал необычайной силой. С каждым днем мои ногти становились все острее и крепче. С их помощью я мог бы вскарабкаться на дерево. Я оставался незамеченным, никто не донимал меня вопросами. Я хорошо, как образованный человек, говорил по-французски, неплохо мог изъясняться по-английски и поверхностно знал разговорный немецкий. В Париже я научился и вульгарному французскому. Все это время я продолжал поиски пропавших слуг, единственных представителей нашей расы, которых я знал. Но я не знал, как найти их, поэтому мои попытки ни к чему не привели.
Так что рос я среди вашего народа… скота. Людей дня. Я был умен и наблюдателен. Несмотря на то, что внешне очень походил на окружавших меня людей, я вскоре понял, как сильно отличаюсь от них. И в лучшую сторону, как мне говорили. Я был сильнее, проворнее и – как я считал – более долгоживущим. Только в дневное время суток я уступал остальным. Но свою тайну я хранил в секрете.
Все же жизнь, которую я вел в Париже, была скудной, скучной и не позволяла мне совершенствоваться. Я хотел большего. Тогда я, кроме еды, начал воровать деньги. Нашел человека, который научил меня читать, затем при каждой возможности начал воровать и книги. Один или два раза меня едва не поймали, но мне всегда удавалось уйти. Я был способен буквально растворяться в тени, в мгновение ока взлетал по стенам и передвигался по-кошачьи бесшумно. Возможно, тем, кто преследовал меня, казалось, что я превратился в туман.
Когда начались Наполеоновские войны, мне пришлось хорониться от армии, поскольку я знал, что тогда не избежать дневного света. Но во время военных кампаний я следовал у них по пятам. Таким образом я путешествовал по Европе, видел кровь и пожары. Там, где прошел император, было чем поживиться.
В Австрии в 1805 году мне представился великий шанс. Ночью на дороге мне посчастливилось встретиться с богатым венским торговцем, который убегал от французского войска. У него с собой были все его деньги, превращенные в золото и серебро, баснословная сумма. Я шел за ним по пятам до постоялого двора, где торговец остановился на ночь. Когда я решил, что он спит, то влез к нему в комнату, чтобы ограбить. Увы, торговец не спал. Война сделала этого человека осторожным. Он ждал меня и был вооружен. Торговец вытащил из-под одеяла револьвер и выстрелил в меня.
От боли и шока у меня потемнело в глазах. Я упал на спину, кровь текла ручьем. Но вдруг кровотечение начало уменьшаться, и боль проходить. Я встал на ноги. Должно быть, я представлял собой жуткое зрелище, с бледным лицом и весь в крови. Тут меня охватило странное чувство, неизвестное доселе. В окно заглянула луна, торговец пронзительно закричал… Прежде, чем сообразил, что делаю, я бросился на него. Я хотел, чтобы он замолчал, хотел зажать ему руками рот, но… что-то нашло на меня. Руки мои потянулись к нему – у меня были такие острые и крепкие ногти. Я разорвал этому человеку горло, и он захлебнулся в собственной крови.
Я стоял и дрожал. Из несчастного фонтаном била черная кровь. Тело в бледном лунном свете дергалось на кровати. Он умирал. Я и раньше видел, как умирают люди, в Париже, на войне. Но на этот раз все было по-другому, я убил его. Меня захлестнуло непонятное чувство, и тут я ощутил… желание. Я часто читал о желании в книжках, которые воровал, о вожделении и плотских потребностях, которым подвержен человек. Но они были мне недоступны. Я видел нагих женщин и мужчин, видел совокупляющиеся пары, однако эти сцены никогда не трогали меня. Я не понимал всей той чепухи, о которой читал, о неподдающихся контролю страстях, о жгучем вожделении.
Теперь я познал их. Кровь, бьющая из жирного богача, умиравшего на моих глазах, звуки, которые он издавал, конвульсивно бьющиеся в агонии ноги – все это пробудило во мне зверя. Кровь текла по моим рукам, темная и горячая; вытекая из его горла, она дымилась. Я нагнулся и попробовал ее. От вкуса крови меня затрясло, помутилось в голове. Вдруг я погрузил лицо в его шею и вцепился в нее зубами. Я рвал его плоть, захлебывался кровью, терзал, пил, глотал. Он перестал биться, а я насытился.
Дверь распахнулась. По ту сторону стояли люди с ружьями и ножами. Я в испуге вскинул голову. Должно быть, я привел их в ужас. Они не успели сдвинуться с места, а я уже выскочил в окно и исчез в ночи. Однако, убегая, схватил пояс с деньгами. Там оказалась только малая часть богатства торговца, но и ее было достаточно.
Я бежал без остановки всю ночь. Под утро на заброшенной сожженной ферме я забился в подвал.
Тогда мне было двадцать лет. Когда на другой день я проснулся, то весь был покрыт засохшей кровью и прижимал к себе пояс с деньгами. Тут я вспомнил слова отца и понял, что пришла красная жажда. Утолить ее могла только кровь, говорил он. Я был утолен. Никогда еще я не чувствовал себя таким сильным и здоровым. Все же я был напуган, меня мутило. Как ты знаешь, я вырос среди людей и думал так же, как они. Я не был зверем или монстром. Тогда я решил, что должен что-то предпринять, чтобы подобная вещь больше не случилась. Я вымылся, раздобыл сравнительно чистую одежду, затем двинулся на запад, прочь от войны и сражений. На день я останавливался на постоялых дворах, ночью, нанимая дилижанс, переезжал из города в город. Наконец с большими трудностями я прибыл в Англию. Там я взял себе новое имя и решил стать джентльменом. Деньги у меня были, а всему остальному я мог научиться.
В разъездах я провел месяц. На третью ночь в Лондоне я ни с того ни с сего почувствовал себя плохо. За всю свою жизнь я никогда не болел. На другую ночь мне стало еще хуже. На следующую ночь я наконец понял, что все это значит. Меня одолевала красная жажда. Я рвал и метал. Я заказал себе превосходной еды, полагая, что огромный, с кровью, кусок мяса способен заглушить мое желание. Я съел его и усилием воли приказал себе успокоиться. Но все бесполезно. Не прошло и часа, как я оказался на улице, нашел темный переулок и затаился. Первой появилась молодая женщина. Одна моя половина восхитилась ее красотой, она обожгла меня жарким пламенем. Вторая половина изнывала от голода. Я почти оторвал ей голову… к счастью, все кончилось быстро. Потом я рыдал.
Несколько месяцев я провел в полном отчаянии. Из книг я понял, каким я стал. Те слова я заучил наизусть. На протяжении двадцати лет я считал себя существом высшего порядка, теперь же обнаружил, что являюсь чем-то противоестественным, зверем, бездушным чудовищем. Тогда я не мог решить, кто я, вампир или оборотень. Это сильно озадачивало меня. Ни я, ни мой отец не обладали силой превращаться во что или кого бы то ни было, однако красная жажда посещала меня каждый месяц, как будто в соответствии с лунным циклом, хотя и не всегда совпадала с полнолунием.
В то время, пытаясь постичь себя, я прочел много литературы на интересующую меня тему. Как мифический оборотень, я часто разрывал горло и съедал немного плоти, преимущественно тогда, когда особенно мучила жажда. В остальное время я казался вполне достойным человеком, что также соответствовало легендам об оборотнях. С другой стороны, серебро не имело надо мной власти, как и волчья отрава. Я не умел видоизменять свой облик, и у меня не отрастала шерсть. С вампиром меня роднило то, что я мог выходить на улицу только ночью. К тому же мне казалось, что я жаждал крови, но не плоти. Спал я в кровати, а не в гробу, сотни раз пересекал текущую воду, культовые предметы не беспокоили меня.
Месяц за месяцем меня продолжала посещать красная жажда. Те ночи были исполнены ужасного торжества, Эбнер. Забирая чужую жизнь, я жил, как никогда. Потом наступало отрезвление, и тогда я чувствовал омерзение к тому, кем стал. Я убивал преимущественно молодых и невинных. Они как будто обладали внутренним светом, от которого жажда разгоралась так, как ее не могли разжечь старики и больные.
Я отчаянно старался изменить себя. Увы, моя воля, такая сильная в обычные дни, пропадала вовсе, когда наступала красная жажда.
Я с надеждой обратился к религии. Как-то, почувствовав приближение красной жажды, я пошел в церковь и признался во всем священнику. Он не поверил мне, но согласился посидеть со мной и помолиться. С крестом на шее я опустился перед алтарем на колени и страстно молился. Меня окружали свечи, иконы, статуи святых. В доме Господа я как будто был в безопасности. Рядом со мной находился один из его пастырей. Но не прошло и трех часов, как я бросился на него и убил, прямо там, в церкви. Город был в шоке, когда на Другой день в церкви обнаружили труп.
Тогда я призадумался. Раз религия бессильна помочь, значит, то, что движет мной, не является чем-то сверхъестественным. Я убивал вместо людей животных. Я воровал человеческую кровь из медицинских учреждений. Я врывался в морги, когда знал, что туда подвезли свежий труп. Все это оказывало действие и немного утоляло жажду, однако не насыщало меня полностью. Лучшая из полумер заключалась в убийстве животного, когда я мог напиться его крови из еще теплого тела.
Так что, кроме крови, как видишь, мне нужна была еще и жизнь.
Вес это время мне приходилось принимать меры предосторожности. Я колесил по Англии, меняя местожительство, чтобы таинственные убийства не происходили в одной местности, и при каждой возможности хоронил тела жертв. Постепенно я начал применять в охоте свой интеллект. Мне было все равно, какой скот резать, так пусть это будет скот состоятельный. Я начал богатеть. Деньги приносили деньги. Получив начальный капитал, я начал зарабатывать деньги законным путем. К тому времени я довольно свободно говорил по-английски. Я снова сменил имя и начал одеваться как джентльмен. В Шотландии, в болотистой местности, где мое поведение могло оставаться незамеченным, я купил себе одиноко стоявший дом, нанял несколько преданных слуг. Раз в месяц я уезжал по делам и на другую ночь всегда возвращался. Ни одна из моих жертв не жила по соседству. Слуги ни о чем не подозревали.
Наконец я нашел ответ, который в ту пору показался решением моей проблемы. Одна из служанок, прелестная горничная, очень привязалась ко мне. Было похоже, что я ей нравлюсь, и не только как хозяин. Я отвечал ей взаимностью. Она была честной, жизнерадостной и вполне разумной, хотя и необразованной. Я начал думать об этой девушке как о своем друге и в ней видел избавление.
Мысль о том, чтобы приковать себя цепями или заключить в темницу, чтобы переждать красную жажду, уже не раз посещала меня. Однако до дела руки не доходили. Если оставить ключ в пределах досягаемости, я им воспользуюсь, когда жажда станет нестерпимой. Если выбросить его, тогда как потом освободиться? Нет, в этом деле мне требовалась посторонняя помощь, однако я хорошо усвоил предупреждение отца не доверять свой секрет ни одному из вас.
Но тогда я решил пойти на риск. Уволил всех слуг, отослал их прочь и никого взамен не нанял. В доме я построил специальную комнату: маленькое помещение без окон с толстыми каменными стенами и массивной железной дверью, такой, какая была в тюремной камере, куда заперли нас с отцом. Меня можно было закрыть снаружи на три прочных металлических засова. Так что выбраться я не мог. Когда все было готово, я вызвал свою прелестную маленькую горничную и проинструктировал ее. Но доверился ей не настолько, чтобы рассказать всю правду. Я боялся, Эбнер, что если она узнает, кто я на самом деле, то выдаст меня или убежит, и выход, казавшийся таким близким, растает как дым, а вместе с ним мой дом, моя собственность и моя жизнь, построенная с таким трудом. Я сказал девушке, что раз в месяц со мной случаются приступы безумия, похожие на эпилепсию. Во время приступа, сказал я ей, я войду в специальную комнату, где она должна будет запереть меня и продержать в течение трех суток. Еду и питье я собирался взять с собой, включая и живых кур, чтобы хоть немного утолить жажду.
Девушка была ошарашена и озадачена, однако проявила участие. В конце концов она согласилась выполнить все, о чем я ее просил. Думаю, по-своему она любила меня, поэтому была готова выполнить почти любое мое желание. Итак, я вошел в комнату, и она заперла за мной дверь.
Пришла ужасная жажда. Несмотря на то что в комнате окон не было, я чувствовал, когда наступал день и когда его сменяла ночь. Днем, как обычно, я спал, ночи же стали одним сплошным кошмаром. Кур я убил в первую же ночь, всех до одной, и насладился ими. Потом я потребовал, чтобы меня освободили, но моя маленькая преданная горничная отказалась сделать это. Я осыпал ее оскорблениями. Потом просто кричал и издавал нечленораздельные, нечеловеческие звуки. Я кидался на стены и изо всех сил молотил в дверь кулаками так, что они начали кровоточить. Тогда я сел на корточки и жадно принялся сосать собственную кровь. С помощью своих крепких ногтей я пытался разрушить мягкий камень, но выбраться все равно не мог.
На третий день я поумнел. Внешне казалось, что моя лихорадка пошла на убыль. Пик миновал, и я снова стал самим собой. Я чувствовал, что жажда оставляет меня. Я подозвал горничную к двери, сказал, что все закончилось, и попросил выпустить меня. Она отказалась, сославшись на мой приказ: я велел продержать меня в заключении трое суток. Я рассмеялся и вынужден был признать, что это на самом деле так. Однако, сказал я ей, приступ миновал и теперь ожидать его нового прихода раньше чем через месяц не стоит.
И все же девушка не отпирала дверь. Я не сердился на нее. Я сказал, что прекрасно все понимаю, похвалил ее за точное следование приказу. Попросил никуда не уходить и поговорить со мной, так как мне в моей темнице было страшно одиноко. Она согласилась, и мы проговорили почти час. Я вел себя спокойно, четко выражал свои мысли, был очаровательным и даже согласился провести взаперти еще одну ночь. Мы так хорошо поговорили, что вскоре она решила, что я в полном порядке. Я похвалил ее – какая славная девочка, так тщательно выполняет все инструкции. Я значительно преувеличил ее заслуги и свою любовь к ней. Наконец я попросил ее выйти за меня замуж, как только я освобожусь.
Девушка открыла дверь. Она выглядела такой счастливой, Эбнер. Такой счастливой и такой жизнерадостной. Жизнь в ней била через край. Она подошла и поцеловала меня. Я обнял ее за талию и притянул к себе. Мы несколько раз поцеловались. Потом мои губы скользнули вниз по ее шее, я нашел артерию и вскрыл ее. Я… пил… очень долго. Я слишком долго умирал от жажды, а жизнь ее была такой сладкой. Потом, когда я отпустил ее, и она, пошатываясь, отпрянула от меня, девушка все еще была жива, жизнь едва теплилась в ее теле. Почти полностью обескровленная, она умирала в полном сознании. Как она посмотрела на меня, Эбнер… как она на меня посмотрела…
Из всего, что я натворил, это было самым ужасным.
Потом мое отчаяние достигло таких пределов, что я попытался покончить с собой. Я купил серебряный нож с рукояткой, выполненной в форме креста – как видишь, суеверие еще крепко сидело во мне. Я лежал в теплой ванне со вскрытыми на запястьях венами. Но я не умер, я поправился. Потом я бросился на свою шпагу, как это делали воины Древнего Рима. Я поправился. Каждый день я узнавал о своих способностях что-то новое. Пережив короткий промежуток боли, я быстро выздоравливал. Моя кровь свертывалась практически мгновенно, какую бы рану я себе ни нанес. Как бы то ни было, я являл собой чудо.
Наконец я как будто нащупал выход. Снаружи дома я приделал к стене две толстые железные цепи. Ночью я приковал себя к стене и выбросил ключ так далеко, как только смог. Наступил рассвет. Солнце было нестерпимо жарким. Оно жгло и слепило меня. Все плыло перед глазами. Кожа моя горела, как в огне. По-моему, я начал кричать. Я закрыл глаза, зная, что смерть не за горами. Кроме вины, я ничего не чувствовал.
Потом, в предсмертной лихорадке, во мне вдруг проснулось отчаянное желание жить. Как, почему, я уже не могу вспомнить. Мне казалось, что я всегда любил жизнь, как в себе, так и в других. Поэтому здоровье, юность и красота всегда так притягивали меня. Я ненавидел себя за то, что приносил в этот мир смерть, и вот снова я убивал, и жертвой на этот раз был я сам. Я подумал, что не должен смывать свои грехи кровью и смертью. Чтобы искупить грех, я должен жить, нести жизни жизнь и красоту, я должен вернуться в мир, чтобы собой возместить то, что забрал. Тогда я вспомнил об остальных представителях моего народа. Вампиры, оборотни, колдуны, как там их именуют? – они существовали и каждую ночь выходили на свою охоту. Интересно, гадал я, как они обходятся со своей красной жаждой. Если бы только я мог отыскать их. Там, где нельзя довериться людям, следует довериться себе подобным. Мы могли бы помочь друг другу преодолеть зло, снедающее нас. Я мог бы поучиться у них.
Я решил не умирать.
Цепи были очень прочными – я сам позаботился об этом, понимая, что буду искать избавления от боли и смерти. Но теперь ради собственного спасения во мне проснулась сила куда более мощная, чем я мог себе представить. Она превосходила даже ту, которая владела мной во время жажды. Я решил вырвать цепи из стены в том месте, где прикрепил их. Я тянул и рвал изо всех сил. Они не поддавались… На солнце я провел уже несколько часов. Почему я все еще находился в сознании, до сих пор остается для меня загадкой. Кожа моя почернела и обуглилась. Боль стала такой интенсивной, что я перестал ощущать ее, но продолжал сражаться с цепями.
Наконец одна из них поддалась. Левая. Кольцо, вбитое в стену, вывалилось, оставив от кладки в месте крепления крошево. Я был наполовину свободен. Но одной ногой я уже стоял в могиле, у меня начинались галлюцинации. Еще немного – и я потеряю сознание, упаду на землю и уже не смогу подняться. Правая цепь держалась так же надежно, как и в начале неравной борьбы, которою я затеял целую вечность назад.
Цепь эта не хотела поддаваться, Эбнер. Все же мне удалось освободиться, и я бросился искать укрытия в холодном темном подвале. Там, корчась и извиваясь от боли, я провалялся в бреду более недели. Однако дела мои шли на поправку. Я снова становился самим собой. Я перегрыз правое запястье и вытащил культю из браслета оков.
Когда неделю спустя я пришел в себя, кисть моя была на месте – мягкая и маленькая, полусформировавшаяся и очень болезненная. Впрочем, со временем кожа огрубела. Потом рука раздулась, кожа натянулась и лопнула, и из нее вытекла густая белая жидкость. Когда раны подсохли, кожа снова слезла, под ней оказалась более здоровая плоть. Так происходило трижды. Процесс полного восстановления занял более трех недель. Я был потрясен.
Это произошло в 1812 году, и год этот стал поворотным пунктом в моей жизни.
Когда силы снова вернулись ко мне, я обнаружил, что вышел из испытания, решительно настроившись изменить свою жизнь и жизнь своего народа, освободить нас от того, что отец назвал погибелью для нашей расы. Только освободившись от красной жажды, мы могли вернуть миру жизнь и красоту, которую до сих пор забирали. Чтобы исполнить задуманное, мне в первую очередь предстояло отыскать себе подобных. Единственными представителями моей расы, о существовании которых я знал, были пропавшие слуги моего отца. Хотя тогда их поиски представлялись неосуществимыми – Англия находилась в состоянии войны с Францией, и сообщения между двумя странами не было, – вынужденная отсрочка не беспокоила меня. В конце концов, впереди у меня долгая, очень долгая жизнь.
В ожидании конца войны я занялся изучением медицины. О моем народе по-прежнему никто ничего не знал. Само наше существование, обросшее легендами, ставилось под сомнение. Тем не менее многое предстояло узнать о вашей расе, так похожей на мою и так отличающейся от нее. Я подружился с группой врачей; среди них был ведущий хирург своего времени и несколько членов факультета хорошо известной медицинской школы. Я читал медицинскую литературу, старую и новую, с головой ушел в изучение химии, биологии, анатомии, даже, чтобы докопаться до истины, не побрезговал алхимией. Для проведения экспериментов я построил свою собственную лабораторию в той самой комнате, где когда-то просидел в так печально закончившемся заточении. Теперь каждый раз, когда я лишал кого-то жизни – а делал я это каждый месяц, – тело своей жертвы я при каждой возможности приносил с собой. У себя в лаборатории изучал его и препарировал. Как не хватало мне трупов моих соплеменников, Эбнер, они были мне нужны для того, чтобы я мог обнаружить различия!
На втором году учебы я ампутировал себе палец на левой руке. Я знал, что вскоре он регенерирует. Для исследования требовались образцы моей плоти.
Одного пальца было недостаточно, чтобы ответить на сотню одолевавших меня вопросов. Все же перенесенная мной боль была вознаграждена сторицей. Я выяснил много нового. Костная и мышечная ткань, кровь – все значительно отличается от человеческих образцов. Кровь, как и мягкие ткани, бледнее, в ней отсутствуют многие из элементов, присущие человеческой крови. Кости, напротив, содержат компоненты, которых нет у людей. По этой причине они более крепкие и упругие, чем кости человека. Кислород, этот чудесный газ Пристли и Лавуазье, в крови и мышечной ткани присутствует в гораздо больших количествах, чем в аналогичных тканях вашей расы.
Я не знал, что означают полученные результаты, но меня просто лихорадило от одолевавших идей. Мне казалось, что отсутствие определенных элементов – именно та причина, которая лежит в основе моей потребности пить чужую кровь. В тот месяц, после того, как пришла жажда и я утолил ее, я взял на анализ образец собственной крови. Состав моей крови изменился! Каким-то образом кровь жертвы в моем организме преобразовала мою собственную. Она стала богаче и гуще, во всяком случае, на некоторое время. С тех пор кровь на анализ я брал у себя ежедневно. С каждым днем она становилась все беднее и беднее. Вероятно, жажда наступает тогда, когда состав крови доходит до критического уровня, подумал я.
Все же мое предположение не давало ответа на многие другие вопросы. Почему крови животных недостаточно, чтобы утолить эту потребность? Или даже человеческой, но взятой от трупа? Утрачивает ли она со смертью некоторые из своих качеств? Почему я не знал жажды до двадцати лет? Что было в юные годы? Ответы на те вопросы отсутствовали, и я не знал, как найти их. Но теперь, во всяком случае, у меня появилась надежда, точка отсчета. Я начал составлять рецепты снадобий.
Что тебе сказать?.. Годы ушли у меня на бесконечные эксперименты, исследования. Я использовал кровь людей и животных, всевозможные металлы и химические элементы. Я варил кровь, высушивал ее, пил ее сырой, смешивал с полынью, коньяком, со всякими жуткого запаха химическими консервантами, травами, солями, железом. Я перепробовал тысячу снадобий, и все напрасно. Дважды после приема порции очередного зелья меня начинало мутить и желудок выворачивало наизнанку. Все мои попытки заканчивались неудачно. Я мог опрокинуть в себя не один кувшин с зельем, кровью и медицинскими препаратами, и все же по ночам жажда продолжала выгонять меня на улицу. Теперь я убивал без зазрения совести и чувства вины. Я искал ответ и знал, что рано или поздно сумею победить свое животное начало. Я не отчаивался, Эбнер.
Наконец в 1815 году я нашел долгожданный ответ.
Знаешь, некоторые из моих смесей оказывались более удачными, и тогда я продолжал работать над ними. Я изменял их состав, добавляя новые ингредиенты, меняя их сочетание, и терпеливо испытывал все на себе. Каждый раз я искал новые подходы. Состав, который я наконец создал, в качестве главного компонента включает овечью кровь, смешанную с концентрированным спиртом, который, похоже, способствовал сохранению ее качеств. Конечно, это описание сильно упрощено. В него для успокоения и приятных видений я ввел большое количество настойки опия, соли калия и железа, полынь и всякие другие травы, а также алхимические препараты, долгое время не находившие применения. Три года ушло у меня на поиск заветного состава. Как-то ночью 1815 года я выпил это снадобье, как выпивал ранее другие. В ту ночь жажда не посетила меня.
На другую ночь я почувствовал признаки беспокойства, обычно предшествующие наступлению жажды, налил себе стакан зелья и выпил его. Я боялся, что мой триумф окажется только иллюзорной мечтой. Но чувство пропало. В ту ночь жажды снова не было. Я не выходил из дома и никого не убивал.
Я тотчас приступил к работе, чтобы заготовить жидкость в больших количествах. Не всегда просто приготовить ее с соблюдением точных пропорций. Если смесь приготовлена неточно, она не оказывает должного эффекта. Но я очень старался. Ты видел результат, Эбнер. Мой особый напиток. Он всегда рядом со мной. Я сделал то, чего не сделал ни один представитель моей расы, хотя тогда, в минуту триумфа, еще не понимал этого. Я начинал новую эпоху для моего народа, и вашего тоже. Тьма без страха, конец охоте и жертвам, конец бегству и отчаянию. Не будет больше ночей крови и деградации. Эбнер, я победил красную жажду!
Теперь я знаю, что мне необычайно повезло. Мои знания были поверхностными, а возможности ограниченными. Я думал, что разница между нашими видами заключается только в составе крови. Позже я понял, как жестоко заблуждался. Я полагал, что избыток кислорода влияет на распространение в крови лихорадки красной жажды. Сегодня же я думаю, что он придает моей расе силу и позволяет быстро восстанавливаться. Многое из того, что в 1815 году казалось мне научным фактом, теперь, как я вижу, является полной чепухой. Но это не имеет значения, поскольку ответ не был чепухой.
С тех пор я тоже убивал, отрицать не могу, Эбнер. Но убивал я так же, как и вы, по другим соображениям. После той ночи 1815 года в Шотландии я ни разу не вкусил кровь и не почувствовал позывов красной жажды.
Однако я не переставал учиться ни тогда, ни потом. В познании для меня заключается красота, и я радуюсь любому ее проявлению. Мне еще многое предстояло узнать о себе самом и своем народе. Но после сделанного мной великого открытия цель исследований изменилась, и я начал искать представителей моей расы. Сначала я прибегал к помощи агентов и писем. Позже, когда наступил мир, лично отправился в путешествие по континенту. Тогда мне стало известно о кончине отца.
Но куда более важным было то, что в старых провинциальных архивах я обнаружил записи, в которых говорилось, откуда он родом. Я отправился на предполагаемую родину отца. Прошел земли Рейна, Пруссию и Польшу. У поляков об отце сохранились отдаленные воспоминания как о неком затворнике, которого очень боялись их прапрадеды и если упоминали, то только шепотом. Кое-кто говорил, что он был тевтонским рыцарем. Другие отсылали меня дальше на восток, к Уральским горам. Но это не имело значения, поскольку тевтонские рыцари давно канули в Лету, а Урал находился так далеко, что слепо рыскать там в горах было глупо.
Не видя другого выхода, я решил пойти на риск. Надев на палец большой серебряный перстень и нацепив крест, что, как я надеялся, должно было оградить меня от излишних подозрений, я начал в открытую интересоваться вампирами, оборотнями и другими мифами. Одни смеялись мне в лицо и усмехались, другие крестились и старались побыстрее ретироваться, однако в большинстве своем люди с удовольствием рассказывали простоватому англичанину народные сказания, которые он хотел услышать. За это я угощал их едой и выпивкой. Рассказы их предопределяли направление моих поисков.
Дела продвигались ни шатко ни валко. Годы шли, а я все искал. Я выучил польский и болгарский, научился изъясняться по-русски. Я читал газеты на десятке языков, стараясь найти сообщения об убийствах, которые походили бы на случаи красной жажды. Дважды мне приходилось возвращаться в Англию, чтобы приготовить нового зелья и уделить некоторое время другим своим делам.
И наконец они сами нашли меня.
Я находился в Карпатах, на грязном сельском постоялом дворе. Ходил и задавал вопросы. И весть об этом разнеслась по окрестностям. Усталый и подавленный, с первыми признаками приближающейся жажды я рано вернулся к себе в комнату. До рассвета было еще далеко. Сидя перед потрескивающим огнем, я потягивал свое снадобье, когда услышал звук, показавшийся мне сначала стуком ветра о заиндевелое окно. Я повернулся.
В комнате царила темнота, если не считать горевшего в очаге огня. Окно было открыто, и на фоне испещренной звездами черноты и снега я увидел фигуру человека, стоявшего на подоконнике. Он совершенно бесшумно, с кошачьей легкостью спрыгнул в комнату. За ним вслед в комнату ворвался холодный зимний ветер, неистовавший снаружи. Были видны только смутные очертания, но глаза его горели, Эбнер, они горели.
– Тебя интересуют вампиры, англичанин, – прошептал он на ломаном английском языке и тихо закрыл за собой окно.
Я на минуту испугался, Эбнер. Наверное, просто ледяной холод с улицы, хлынувший в комнату, бросил меня в дрожь, хотя в душе я думаю по-другому. Этот незнакомец предстал передо мной, как я много раз представал перед другими людьми прежде, чем наброситься на них и взять их жизни. Окруженный мраком, с горящими глазами, он был ужасен. Зубастая тень, передвигающаяся с грациозной уверенностью и говорящая зловещим шепотом. Когда я приподнялся со своего стула, он вышел на свет. Я увидел его ногти. Это были когти длиной в пять дюймов, черные и острые. Тогда я поднял глаза и увидел его лицо. Это лицо было мне знакомо с детства. Стоило только взглянуть на него, как имя само собой слетело с языка.
– Саймон, – произнес я.
Он застыл, и наши взгляды встретились.
Ты видел мои глаза, Эбнер. Думаю, ты видел в них и силу, и многое другое, более мрачное. То же можно сказать и о глазах любого представителя нашей расы. Месмер писал о животном магнетизме, о странной силе, которая присутствует в любом живом организме, только у одних она развита в большей, у других в меньшей степени.
Проявления этой силы я наблюдал и у людей. На войне два офицера могут отдать своим солдатам два одинаково безрассудных приказа. Один будет тут же убит своими же собственными солдатами, а второй, используя в аналогичной ситуации те же слова, сумеет убедить солдат по доброй воле последовать за ним на верную смерть. Этой силой, я думаю, в полной мере владел Бонапарт. У нас ею владеют практически все. Она чувствуется в наших голосах, особенно в наших глазах. Мы – охотники и взглядом способны обездвижить и успокоить нашу естественную добычу, подчинить ее своей воле, а иногда даже можем заставить ее оказать нам помощь в собственном убийстве.
Но тогда ничего этого я не знал. Я видел только глаза Саймона и пылающий в них огонь. Я чувствовал, как кипит в нем жажда, и вид его разжег давно дремавшую во мне жажду крови. Потянуло чем-то знакомым, я испугался. Я не мог отвести взгляда, и он тоже. Мы молча смотрели друг другу в глаза и медленно ходили по кругу, не в силах разорвать сцепку. Мой стакан упал на пол и разбился.
Не знаю, сколько времени прошло… Наконец Саймон опустил глаза, и все кончилось. Потом он сделал нечто странное, что испугало меня. Он встал передо мной на колени, перекусил себе на запястье вену, откуда хлынула фонтаном кровь, и протянул мне руку.
– Повелитель крови, – промолвил он по-французски.
Пульсирующая кровь в такой опасной близости вызвала у меня сухость во рту. Я схватил его за руку и, дрожа, начал наклоняться над ней. Только тут я опомнился. Я ударил Саймона наотмашь и резко отвернулся. Бутылка стояла на столе возле очага. Я налил два стакана, один тут же осушил, а второй подтолкнул ему. Саймон недоуменно посмотрел на меня.
– Выпей, – приказал я.
Он сделал так, как я велел. Я стал повелителем крови, и мое слово было законом.
Так все началось в Карпатах в 1826 году.
Саймон, как я знал, был одним из двух последователей моего отца. Отец мой являлся повелителем крови. С его смертью главным стал Саймон, поскольку был сильнее, чем его товарищ. На другую ночь он привел меня на место, где жил. Укромная комнатка, спрятавшаяся в руинах старой крепости в горах. Там я встретился с остальными: с женщиной, которая в моем детстве также служила в доме отца, и еще двумя из моего племени, которых ты называешь Смит и Браун. Саймон был их господином. Теперь его место занял я. Более того, я принес с собой свободу от красной жажды.
Итак, мы выпили моего снадобья и провели вместе много ночей. Из их уст начал я узнавать историю людей ночи, их образ жизни.
Мы являемся древним народом, Эбнер. Еще задолго до того, как ваша раса начала на жарком юге возводить города, мои предки темными зимами охотились на севере Европы. Наши легенды гласят, что мы пришли с Урала или степных просторов, откуда в течение столетий расселились по всему западу и югу. Мы населяли Польшу задолго до поляков, бродили по германским лесам до появления там германских варваров, мы пронеслись по России до того, как по ней прокатились татары, до возникновения Великого Новгорода. Древний в моем понятии означает не сотни лет, а тысячелетия.
Мы, как повествует наша история, представляли собой жестокое племя хитрых, лишенных шерсти существ. Мы и ночь были неразрывно связаны. Молниеносные, свободные, несущие смерть. По долгожительству мы превосходили всех остальных животных, которые не умели убивать, повелителей созидания. Так говорится в нашей истории. Все живое, о двух или о четырех ногах, в страхе бежало от нас. Все живое служило для нас пищей. Днем, сбившись в кучи, мы семьями спали в пещерах. Ночью мы владели миром.
Потом с юга в наш мир вторглась ваша раса. Люди дня, так похожие на нас и в то же время так отличающиеся. Вы были слабыми. Мы с легкостью убивали вас и упивались радостью, потому что в вас мы видели красоту, а мой народ всегда стремился к красоте. Вероятно, особенно привлекательным стало ваше сходство с нами. Многие столетия вы оставались для нас всего лишь добычей.
Однако время несло перемены. Моя раса отличалась долголетием, но мы были немногочисленны. Потребность в размножении, как ни странно, в нас отсутствует, в то время как у вас, людей, она является ведущей, почти такой, как в нас красная жажда.
Саймон, когда я спросил его о моей матери, сказал, что желание у представителей мужского пола моей расы возникает только тогда, когда представительницы женского пола входят в раж, но это случается очень редко, в основном только после того, как разделили одну добычу. Плодовитостью наши женщины не отличаются, о чем мы не жалеем, так как беременность для них зачастую означает смерть. Саймон сказал мне, что причиной смерти моей матери стал я сам, когда прорывался из матки наружу. Я причинил матери такие повреждения, что спасти ее не могли даже наши регенерационные способности. Так происходит в большинстве случаев, когда на свет появляются наши младенцы. Свою жизнь мы начинаем в крови и смерти и продолжаем жить так же.
В этом видится определенное равновесие. Бог дает и берет – если ты веришь в него, – или Природа – если не веришь. Мы способны прожить тысячу лет или даже больше. Если бы мы отличались такой же плодовитостью, как вы, то вскоре заполонили бы весь мир. Ваша раса все время размножается, увеличиваясь в числе подобно мухам, но и умираете вы, как мухи. Раны и болезни, которые проходят для нас незаметными, уносят вас без счета.
Неудивительно, что поначалу люди не занимали наших мыслей. Но вы плодились, строили города, учились. У вас, как и у нас, есть разум; в отличие от вас, у нас не было нужды использовать его, мы и так были сильны. Ваш род дал миру огонь, армии, луки и копья, одежду и искусство, письменность и языки. Цивилизацию, Эбнер. А став цивилизованными, вы не могли больше оставаться просто добычей. Вы начали преследовать нас, истреблять огнем и колами, врываясь средь бела дня в наши пещеры. Наша численность стала неуклонно сокращаться. Мы боролись с вами и гибли либо пытались скрыться, но куда бы мы ни подались, вы вскоре находили нас. В конце концов нам пришлось сделать то, к чему нас вынуждали. Мы начали учиться у вас.
Одежда и огонь, оружие и языки, словом, все. Ничего этого у нас раньше не было, как ты понимаешь. Все это мы позаимствовали у вас. Мы начали организовываться, думать и планировать и в конечном итоге полностью растворились среди вас. С тех пор мы живем в тени мира, возведенного вами, делая вид, что мы такие же, как вы. Ночами, крадучись, мы утоляли красную жажду, а в дневное время суток, дрожа от страха и ожидая возмездия, прятались по своим укрытиям. Так и жила моя раса, мой народ ночи. Так продолжалось многие сотни лет.
О нашей истории я узнал из уст Саймона, а он за много лет до того услышал ее из уст тех, кого больше нет с нами, кто ушел в мир иной. Саймон был старшим в обнаруженной мной горстке соплеменников. Он утверждает, что ему более шести сотен лет.
Я слышал и другие истории, легенды, которые своими корнями уходят за пределы устных преданий, туда, где лежат истоки нашего происхождения, в глубины времени, когда само время еще только начинало свой разбег. Но даже и там угадывалась рука ваших людей, потому что свои мифы мы черпали из христианской Библии. Браун, который одно время был проповедником, зачитывал мне отрывки из книги Бытия, об Адаме и Еве, об их детях Каине и Авеле, первых людях, единственных людях. Когда Каин убил Авеля, ему пришлось отправиться в изгнание, где на далекой земле Нод он нашел себе жену. Откуда она взялась, если других людей не существовало?
Библия не дает объяснения. Но Браун нашел ответ; Нод была страной ночи и тьмы, сказал он, и та женщина стала матерью нашего рода. Свое начало мы ведем от нее и Каина. Таким образом, потомками Каина являемся мы, а не чернокожие народы, как вы привыкли верить. Каин убил брата и скрылся. Так и мы должны убивать своих дальних родственников и прятаться с восходом солнца, поскольку солнце – это Божий лик. Мы сохранили свое долгожительство, что, согласно вашей Библии, в прежние времена было присуще всем людям. Но на нашей жизни лежит проклятие, и мы должны влачить ее в страхе и во мраке. Так думают многие из моих соплеменников. Однако есть и такие, которые придерживаются иного мнения и питаются другими мифами, принимая на веру легенды о вампирах и считая себя материальным воплощением зла.
Я слышал рассказы о давно ушедших предках, о битвах и преследованиях, о наших метаниях. Смит поведал мне о большом сражении на пустынном берегу Балтийского моря, которое произошло тысячу лет назад, когда несколько сотен представителей моего народа ночью напали на многотысячную орду, а когда над полем взошло солнце, оно осветило море трупов, залитых кровью. Это напомнило мне «Сеннекериба» Байрона.
Рассказывал Саймон и о чудесной Византии, где на протяжении столетий в роскоши и довольстве жило множество наших пращуров, затерявшихся в огромном, кишащем народом городе. Так продолжалось до тех пор, пока не пришли крестоносцы. Они разграбили и разрушили великий город, и многих наших бросили в костер. Незваные гости принесли с собой крест; полагаю, именно так родилось предание о том, что моя раса боится креста и питает отвращение ко всем христианским символам.
Из уст многих я слышал легенду о построенном нами городе, огромном городе ночи, возведенном из железа и черного мрамора в темных пещерах в самом сердце Азии, у берегов подземной реки и моря, никогда не знавших солнечного света. Город наш был велик задолго до вознесения Рима, он древнее Ура. Так утверждали они, открыто противореча истории, поведанной мне ранее о голых зверях, в лунном свете продирающихся по заснеженным лесам. Согласно преданию, из города нас изгнали за какой-то проступок. С тех пор, забытые и никому не нужные, мы на протяжении тысячелетий бродим по земле. Город же как стоял, так и стоит, на прежнем месте. Однажды в нашем роду должен появиться король, повелитель крови более могущественный, чем те, которые были раньше, тот, кто соберет наш разбросанный по всему миру народ и отведет нас в наш город ночи на берегу не знающего солнечного света моря.
Эбнер, из всего того, что я услышал и узнал, легенда эта подействовала на меня сильнее всего. Я сомневаюсь, что такой огромный подземный город существует, сомневаюсь, что он вообще когда-либо существовал, однако сам факт такого предания свидетельствует о том, что народ мой не является носителем зла, не является бездушным сборищем вампиров из мифов. У нас нет искусства, нет литературы, мы даже не создали своего собственного языка, но легенда эта показывает, что мы обладаем воображением и способны мечтать. Мы никогда ничего не строили, ничего не создавали собственными руками. Мы пользовались творениями ваших рук, жили в ваших городах, паразитировали на ваших жизнях, питались вашей кровью, – но мы могли бы созидать, если бы нам представился шанс. Это сидит в нас, раз мы из уст в уста передаем легенды о наших собственных городах.
Красная жажда была нашим проклятием, она сделала наши расы врагами, она лишила мой народ благородных устремлений. Воистину, Каинова печать.
В прошлые века у нас были и великие вожди, Эбнер, повелители крови настоящие и вымышленные. У нас были наши Цезари и Соломоны, наши Иоанны Предтечи. Но мы ждем своего избавителя, своего Христа.
Сбившись в кучу в развалинах мрачного замка, слушая завывания ветра, Саймон и другие пили мой эликсир и рассказывали мне то, что знали, внимательно изучая меня алчными, горящими глазами. Я понимал, о чем они думают. Каждый из них на несколько сотен лет старше меня, но я был сильнее их, я стал повелителем крови, я принес им избавление от красной жажды. Я казался им получеловеком, Эбнер, во мне они увидели избавителя из легенды, долгожданного короля вампиров.
Я не смог отказаться от этого. Уже тогда я знал, что таково мое предназначение – вывести мой народ из мрака тьмы.
Мне так много нужно сделать, Эбнер, так много. Твой народ боязлив и суеверен, вы ненавидите нас, поэтому пока мы должны скрываться. Я видел, как вы воюете, читал о Владе Тепеше – который, между прочим, не относился к нашему числу, – о Гае Калигуле и других королях. Я видел, как вы сжигали своих женщин по одному только подозрению в принадлежности к нам, а здесь, в Новом Орлеане, стал свидетелем того, как себе подобных вы превращаете в рабов, порете их, продаете, как скот, и все только потому, что у них темный цвет кожи. Чернокожие люди по крови ближе к вам, чем мой род был, есть и будет. От их женщин вы способны иметь детей, в то время как о родстве между ночью и днем даже речи быть не может.
Нет, ради собственного спасения мы должны держаться подальше от людских глаз. Но, освободившись от красной жажды, мы, надеюсь, со временем сможем явиться перед наиболее просвещенными из вас, перед учеными мужами, вашими передовыми вождями. Мы во многом способны помочь друг другу, Эбнер! Мы расскажем вам о вашей собственной истории, и от нас вы многому научитесь. Пока мы только начинаем. Я уже поборол красную жажду и со временем, не без посторонней помощи, надеюсь победить само солнце, чтобы мы могли появляться средь бела дня. Ваши хирурги и медики помогли бы нашим женщинам в рождении детей, чтобы воспроизведение себе подобных не означало смерть.
Нет пределов тому, что в состоянии создать моя раса. Слушая Саймона, я понял, что мог бы сделать нас величайшим народом на земле. Однако сначала, чтобы начать задуманное, я должен отыскать и собрать его представителей.
Задача эта не из простых. Саймон сказал, что в дни его юности нас, разбросанных по Европе от Урала до Британии, было около тысячи. Согласно преданиям, некоторые из нас мигрировали на юг в Африку или на восток – в Монголию и Китай, но о точных маршрутах и местах мы не располагаем сколько-нибудь достоверными сведениями. Из той тысячи, которая скиталась по Европе, большинство погибло в войнах или на инквизиторских кострах, кого-то выследили и убили. Вероятно, уцелела жалкая сотня, полагает Саймон, а то и меньше. Уровень рождаемости у нас всегда был низок. Те же, кто выжил, разбросаны и напоказ себя не выставляют.
Так мы начали поиски, которые отняли у нас десятилетие. Не стану докучать тебе подробностями. В одной из церквей России мы нашли те книги, которые ты видел в моей каюте, единственный письменный источник, попавший ко мне из рук одного из нас. Я со временем расшифровал их. Там рассказывалось об общине, объединявшей пятьдесят человек крови, об их передвижениях, сражениях и смертях. Все они погибли, последние трое были распяты на кресте и сожжены за несколько столетий до моего рождения.
В Трансильвании мы обнаружили обгоревший остов стоящей в горах цитадели, в ее подземелье – костные останки двух представителей моего рода. Из скелетов торчали полусгнившие деревянные колы, а черепа были насажены на шесты. Я многое узнал, изучая скелеты, но никого из живых мы не увидели.
В Триесте удалось найти семью, которая при свете дня никогда не переступала порога своего дома. Ходили слухи об их необычной бледности. Эти люди оказались альбиносами. В Будапеште нам попалась одна богатая дама, которая порола своих служанок и пускала им кровь с помощью пиявок или ножа. Этой кровью она натирала свою кожу, чтобы сохранить красоту. Эта женщина оказалась одной из вас. Вынужден признаться, я собственными руками убил ее, такое отвращение она вызвала у меня. Ее поступками руководила не красная жажда, а злобная натура. Так ничего и никого не обнаружив, мы вернулись домой, в Шотландию.
Шли годы. Женщина из нашей группы, подруга Саймона, прислуживавшая в прошлом моему отцу, умерла. Причину ее смерти я так и не смог установить. Ей было менее пяти сотен лет. Я произвел вскрытие тела, и у нее оказалось по меньшей мере три органа, которые я никогда не видел у людей. Я мог лишь отдаленно догадываться об их предназначении. Сердце по размеру было в два раза меньше человеческого, а кишечник во много раз короче. Еще у нее имелся дополнительный желудок, как я понял, специально для усвоения крови. Нашлись и другие отличия, менее важные.
Я много читал, учил языки, писал стихи, поднаторел в политике. Мы посещали самые блестящие светские собрания, я говорю о себе и Саймоне. Смит и Браун, как ты их величаешь, никогда не проявляли интереса к английскому, поэтому вели более замкнутый образ жизни и держались вместе. Дважды мы с Саймоном отправлялись на континент, чтобы продолжить наши поиски. Один раз я отправил его в Индию, где на протяжении трех лет Саймон занимался поисками в одиночку.
Наконец, почти два года назад, в Лондоне, под самым своим носом мы нашли Кэтрин. Она, конечно, тоже принадлежит к нашему роду. И рассказала нам крайне интересную историю. Около 1750 года во Франции, Баварии и Австрии, а также в Италии проживала весьма значительная группа наших людей. Кэтрин даже назвала отдельные имена, кое-кто оказался знаком Саймону. Много лет она тщетно пыталась разыскать их. Кэтрин сообщила, что один из того числа в 1753 году был выслежен полицией Мюнхена и убит. Это напугало остальных. Тогда их повелитель крови решил, что Европа стала слишком густонаселенной для них, к тому же для собственной безопасности люди начали сплачиваться в специальные организации.
Они скрывались в тени и жили по подвалам. Численность наша, похоже, уменьшалась. Тогда он нанял корабль, который из Лиссабона отправился в Новый Свет, унося на борту уцелевшую горстку наших людей. Отсутствие цивилизации, бескрайние леса и грубые условия тамошней колониальной жизни сулили легкую добычу и безопасность. Почему среди них не оказалось моего отца, Кэтрин не могла сказать. Она тоже должна была присоединиться к ним, но гроза, заставшая ее в дороге, и сломанное колесо экипажа помешали Кэтрин попасть в Лиссабон вовремя. Когда она наконец добралась до места, корабль уже ушел.
Я тотчас помчался в Лиссабон, где углубился в изучение записей о грузовых и пассажирских перевозках того времени, сохранившихся в архивах. Мои труды не пропали даром. Как я и подозревал, корабль из своего вояжа так и не вернулся в порт приписки. Находясь в море так долго, наши люди не могли не перебить всю команду. Вопрос состоял в одном: сумели ли они достичь берегов Нового Света? Никаких записей относительно этого я не обнаружил. Все же мне удалось установить конечный пункт их маршрута – порт Нового Орлеана. Оттуда по реке Миссисипи они могли попасть в любое место континента.
Все остальное ясно и без слов. Мы тоже отправились в путь. Я не сомневался, что отыщу своих. Мне казалось, что, приобретя пароход, я получу комфорт, к которому привык, мобильность и свободу, в которых нуждаюсь для осуществления своей затеи. На реке всегда полно всяких эксцентричных личностей, кто станет обращать внимание еще на одного… Я полагал, что мне будет только на руку, если пойдет слух о сказочном пароходе и его загадочном капитане, который выходит из каюты только в ночное время суток. Слухи эти могли достичь ушей тех, для кого предназначались. Я ждал, что они придут ко мне, как в свое время пришел Саймон, и сделал нужный запрос. Так в Сент-Луисе произошла наша встреча.
Все остальное ты знаешь. Напоследок хочу сказать тебе еще кое-что. В Нью-Олбани, когда ты показал мне наш пароход, я не мог скрыть своего удовлетворения. «Грёзы Февра» прекрасен, Эбнер. Он именно такой, каким и должен быть. Впервые за все время на свет не без нашей помощи появилась красивая вещь. Это начинание новое для нас. Название несколько испугало меня. Февр ассоциировался у нашего племени с другим понятием, так иносказательно обозначали красную жажду. Но Саймон справедливо заметил, что это название могло заинтриговать представителей моей расы.
Теперь ты знаешь правду, на которой так настаивал. Ты отчасти был честен со мной, и я полагаю, что ты не обманул меня, сказав, что не являешься суеверным. Если моим мечтам суждено сбыться, то непременно наступит время, когда день и ночь, преодолев сумрак страха, разделяющего нас, соединятся в рукопожатии. Приближается время риска. Пусть мы встретим его вместе. Мои мечты и твои, наш пароход, будущее моего народа и твоего, вампиры и скот – все это я отдаю на твой суд, Эбнер. Чем все закончится? Доверием или страхом? Кровью или хорошим вином? Станем ли мы друзьями или врагами?
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. На борту парохода «Грёзы Февра». Новый Орлеан, август 1857 года
В гнетущей тишине, последовавшей за рассказом Джошуа, Эбнер Марш слышал собственное ровное дыхание и стук тяжело бившегося в груди сердца. Казалось, рассказ Джошуа занял несколько часов, но в кромешной темноте каюты трудно было судить о беге времени. Возможно, снаружи уже начало светать. Тоби, наверное, приступил к приготовлению завтрака, а пассажиры первого класса вышли на верхнюю палубу для утренней прогулки. Порт потихоньку оживал и приходил в движение. Но внутри каюты Джошуа Йорка продолжалась ночь, которой не было конца.
Снова вспомнились слова проклятого стихотворения, и Эбнер услышал собственный голос:
– Час утра наставал и проходил, но дня не приводил он за собою…
– «Тьма», – тихо произнес Джошуа.
– И ты прожил в ней всю свою жизнь, – сказал Марш. – У тебя ни разу не было утра, никогда. Боже, Джошуа, как ты смог вынести такое?
Йорк не ответил.
– Это самая жуткая история из всех, что довелось мне услышать на моем веку. Но будь я проклят, если не верю тебе, Джошуа.
– Я очень надеялся, что ты поверишь мне, – отозвался Йорк. – Что дальше, Эбнер?
«Дальше будет трудно», – подумал Марш.
– Не знаю, – честно признался он. – Несмотря на то что ты, как сказал, убил стольких людей, я все-таки испытываю к тебе сострадание. Не знаю, правильно ли это. Может, мне следовало бы попытаться убить тебя, может, с точки зрения христианина, это было бы единственно верным решением. Может, мне следует попробовать помочь тебе. – Раздосадованный необходимостью сделать выбор, Марш по-лошадиному фыркнул. – Думаю, нужно послушать тебя еще и не спешить принимать решение. Ты не все рассказал мне, Джошуа. Кое-что осталось.
– Да? – выжидательно спросил Йорк.
– Новый Мадрид, – твердо напомнил ему Марш.
– Кровь на моих руках, – вспомнил Джошуа. – Как бы объяснить… В Новом Мадриде я совершил убийство, но это было совсем не то, что ты думаешь.
– Тогда расскажи мне, как это случилось. Жду.
– Саймон многое поведал мне об истории моего народа, о наших секретах, обычаях, образе жизни. Одно, должен признаться, чрезвычайно обеспокоило меня, Эбнер. Мир, который вы построили под солнцем, с трудом подходит для нас. Иногда, чтобы облегчить себе существование, приходится обращаться к вам. С этой целью мы можем воспользоваться той силой, что источают наши глаза или голос. В ход мы можем пустить и силу физическую, нашу жизнестойкость или пообещать вечную жизнь. Себе во благо мы способны обернуть и легенды, которыми вы окружили наше существование. С помощью лжи, запугивания и обещаний мы в состоянии превращать людей в своих рабов. Такое существо весьма полезно. В дневное время суток оно послужит нам защитой, может появляться там, где не можем мы, а также вращаться среди людей, не вызывая подозрений.
В Новом Мадриде произошло убийство. На том самом лесном складе, где мы сделали остановку. Судя по сообщению в газете, я имел все основания надеяться, что это дело рук кого-то из моего племени. Однако я нашел – не знаю, как и назвать его – раба, домашнее животное. Холопа. Это был старый, старый мужчина. Мулат с лысой головой, морщинистый и безобразный. С бельмом на одном глазу, с лицом, изуродованным шрамами, следами старого ожога. Внешне он не вызывал приязни, а внутренне был просто омерзителен. Испорчен до мозга костей. Когда я приблизился к нему, он схватил в руки топор. Потом взглянул мне в глаза и узнал меня, Эбнер. С первого мгновения понял, кто я такой. Он упал на колени, плача и причитая, он превозносил меня, ползая у ног, как собака, и умолял выполнить обещание. «Обещание, – твердил мулат, – обещание, обещание».
В конце концов я приказал ему остановиться. Он подчинился. Сразу. И в страхе отполз в сторону. Видишь ли, он привык почтительно относиться к словам повелителя крови. Я попросил его рассказать мне о своей жизни, полагая, что его повествование поможет мне обнаружить следы моих соплеменников.
Его рассказ оказался таким же мрачным, как и мой собственный. Старик, хотя был цветным, родился в свободной семье в местечке под названием Свомп, которое в Новом Орлеане имело весьма дурную славу. Одно время он был сводником, потом резал кошельки, а затем и глотки, охотясь за приезжими лодочниками. Ему не исполнилось еще и десяти, а он уже убил двух человек. Позже он ходил под одним флагом с Винсентом Гамби, самым кровавым пиратом Баратарии. Был надсмотрщиком над невольниками, которых Гамби отбивал у испанских работорговцев и перепродавал в Новом Орлеане. Еще он занимался колдовством. И служил нам.
Он рассказал мне о своем повелителе крови, человеке, превратившем его в холопа. Тот посмеялся над его колдовством и дал слово обучить великому искусству черной магии. «Если будешь служить мне, – пообещал повелитель крови, – я сделаю тебя одним из нас. Твои шрамы исчезнут, твой глаз снова обретет зрение, а ты будешь пить кровь и жить вечно, никогда не старея».
Мулат сделался его слугой. На протяжении почти тридцати лет он преданно исполнял все, что ему приказывали. Он жил ради обещания. Ради обещания он убивал, научился есть парное мясо и пить кровь.
Пока наконец его хозяин не нашел ему лучшую замену. Мулат постарел и одряхлел, стал обузой. Так как пользы от него больше никакой не было, его списали со счета. Вероятно, было бы милосерднее убить его; вместо этого мулата отправили вверх по реке и бросили на произвол судьбы. Холоп не посмел перечить хозяину, хотя видел, что данное ему обещание оказалось ложью. Старик берегом реки медленно продвигался вверх по ее течению. Промышлял он грабежами и убийствами. Иногда, правда, добывал деньги и честным путем: ловил беглых рабов или устраивался на сезонные работы, но большую часть времени, как отшельник, проводил в лесу, ведя ночной образ жизни. Иногда, набираясь смелости, он ел мясо и пил кровь своих жертв, полагая, что это поможет ему вернуть молодость и здоровье. Он сказал мне, что в окрестностях Нового Мадрида обитал около года. Одно время рубил лес для владельца дровяного склада. Он знал, что это место редко кто навещал. Итак… ну а что было дальше, ты знаешь и сам.
Эбнер, твои люди многому могут научиться у моих, но только не тому, чему научился он. Только не этому. Мне стало жаль его. Он был стар, безобразен и потерял надежду. К тому же он разозлил меня, разозлил так, как та богатая женщина в Будапеште, которая любила умываться кровью. В преданиях вашего народа мои соплеменники выглядят воплощением зла. У вампиров нет души, нет благородства, нет надежды, нет избавления, говорится в них. Я не могу согласиться с этим, Эбнер. Я убивал бесчисленное множество раз, делал ужасные вещи, однако во мне нет зла. Я не выбирал своего пути. Когда нет выбора, нельзя говорить о добре или зле. Нами руководила красная жажда, наше проклятие и наше наказание. Она лишила нас того, чем мы могли бы стать. Но люди твоего племени, Эбнер… над ними не висит подобное проклятие. Тому существу, которое я обнаружил на дровяном складе близ Нового Мадрида, красная жажда была неведома. Он мог стать кем угодно и заниматься мог чем угодно. А вместо этого стал тем, кем стал. Хотя, чтобы быть до конца честным, следует сказать, что в его падении отчасти виновен и представитель моей расы, тот, кто пообещал исполнить неосуществимое желание. Все же, несмотря на то что мне это претит, я могу понять и объяснить его поступок. Союзник в вашей среде значит очень многое и в корне меняет жизнь. Нам всем, и вашему роду, и нашему, в равной степени известно, что такое страх, Эбнер.
Я только одного не могу понять, почему среди вас встречаются отдельные особи, которые с таким вожделением взирают на жизнь во тьме, с такой алчностью стремятся познать красную жажду. Вот и старик мечтал о ней, страстно мечтал. Он умолял меня не бросать его, как сделал это прежний хозяин. Я не мог дать ему то, о чем он просил меня. И не дал бы, даже если бы это было в моих силах. Я дал ему то, что мог.
– Ты ради его блага вырвал ему глотку, так? – донесся из темноты голос Эбнера Марша.
– Я же говорила тебе, – услышал Марш Валерию. Он совершенно забыл, что она находится тут же, так тихо сидела женщина.
– Я убил его, – признался Джошуа, – своими собственными руками. Да, его кровь обагрила мои ладони и капала с них на землю. Но я не притронулся к ней губами, Эбнер. Я похоронил его, не тронув.
Снова в каюте воцарилась тишина. Эбнер Марш, пощипывая бороду, размышлял.
– Выбор, говоришь, – осмелился он наконец. – В этом состоит разница между добром и злом, ты считаешь. Теперь, похоже, сделать выбор предстоит мне.
– Мы все делаем наш выбор, Эбнер. Каждый день.
– Может, оно и так, – промолвил Марш. – Говоришь, тебе нужна моя помощь, Джошуа. Предположим, я соглашусь. В таком случае чем я буду отличаться от несчастного старого мулата, которого ты убил? Ты можешь мне ответить?
– Я бы никогда не втравил тебя ни во что подобное, – заметил Джошуа. – Я даже не пытался. Эбнер, я еще много веков буду продолжать жить после того, как тебя не станет на этом свете, и память о тебе сгинет во мраке времени. Разве я когда-нибудь сулил тебе бессмертие?
– Вместо этого ты посулил мне проклятый пароход, – ответил Марш. – И ясно, как день, навешал на уши лапши.
– Даже в моей лжи имелась доля истины, Эбнер. Я сказал, что охочусь на вампиров, чтобы положить конец злу. Разве в этом нет правды? Мне нужна твоя помощь, Эбнер, но помощь партнера, а не холопа повелителя крови.
Эбнер Марш поразмыслил над его словами.
– Хорошо. Предположим, я поверю тебе. Предположим, я стану доверять тебе. Но ведь и ты должен доверять мне, если хочешь видеть во мне партнера.
– Я доверил тебе сокровенное. Разве этого недостаточно?
– Черт, конечно, нет, – сказал Эбнер Марш. – Да, ты сказал мне правду, а теперь ждешь ответа. Если я дам тебе не тот ответ, который ты хотел бы получить, живым из каюты я не выйду, так? Если не ты сам, так уж твоя подружка об этом позаботится – Очень проницательно, капитан Марш, – заметила невидимая в темноте Валерия. – У меня нет против вас злого умысла, но Джошуа не должен пострадать.
Марш фыркнул.
– Понимаешь, к чему я клоню? Это не доверие. На пароходе мы больше не партнеры. Положение вещей чертовски неустойчиво. Вы в силах убить меня, как только вам вздумается. Если я не буду паинькой, вы меня отправите на тот свет. В моих глазах все это делает меня рабом, а не компаньоном. Я тоже одинок. С тобой на корабле находятся все твои кровососущие дружки-приятели, которые в случае чего выручат вас из беды. Бог знает, что вы замышляете, а сказать можно все, что угодно. К тому же ты предупредил, что я не имею права ни с кем поделиться. Черт, Джошуа, может, лучше убить меня сразу. Не думаю, чтобы мне понравилось партнерство такого рода.
Джошуа Йорк молча обдумывал услышанное. Через некоторое время он сказал:
– Очень хорошо. Я тебя понял. Что, по-твоему, должен я сделать, чтобы продемонстрировать тебе свою лояльность?
– Для начала, – промолвил Марш, – предположим, что мне понадобится тебя убить. Как я могу сделать это?
– Нет! – встревоженно воскликнула Валерия. Марш услышал ее шаги, когда она бросилась к Джошуа. – Не смей говорить ему. Ты не знаешь, что он замышляет, Джошуа. Зачем ему справляться об этом, если он не намерен…
– Чтобы уравнять наши шансы, – мягко ответил Джошуа. – Я понимаю его, Валерия. И мы должны пойти на этот риск. – Она снова начала умолять его, но Джошуа велел женщине замолчать и сказал Маршу:
– Огонь справится с этой задачей. Меня можно утопить или прикончить выстрелом в голову. Мозг у нас уязвим, а выстрел в сердце только на время свалит с ног, пока рана не затянется. Легенды точны в одном. Если отрезать мне или мне подобному голову и вбить кол в сердце, я уже не встану. – Он хрипло рассмеялся. – О вас, думаю, можно сказать то же самое. Солнце, как ты видел, оказывает такое же смертоносное воздействие. Все остальное – чеснок, серебро – это чушь.
Эбнер Марш шумно выдохнул из легких воздух, он даже не осознал, что сидел, затаив дыхание.
– Разрази меня гром.
– Удовлетворен? – спросил Йорк.
– Почти, – ответил Марш. – Еще кое-что.
Чиркнула спичка, в сложенной ладони Йорка вспыхнул танцующий огонек. Он поднес его к масляной лампе, и пламя перешло на фитиль, озарив каюту тусклым желтым светом.
– Ну вот, – произнес Йорк и взмахом руки потушил спичку. – Так лучше, Эбнер? Теперь мы в более равных условиях? Партнерство требует света, ты не согласен со мной? Чтобы мы могли заглянуть друг другу в глаза.
Эбнер Марш заморгал. От долгого пребывания в темноте даже тусклый огонек показался нестерпимо ярким, и на глаза навернулись слезы. Комната теперь выглядела просторнее, а страх и давящая теснота отступили прочь.
Джошуа Йорк спокойно смотрел на Марша. Лицо его было покрыто струпьями сухой мертвой кожи; когда он улыбнулся, один из них отслоился и упал. Губы его по-прежнему были опухшими, а глаза казались непроницаемо черными, но следы ожогов и пузыри исчезли. Перемена была разительной.
– Так о чем ты говорил, Эбнер? Марш воспользовался предложением Йорка и посмотрел ему прямо в глаза.
– Я не собираюсь брать ответственность на себя одного. Я хочу рассказать…
– Нет! – воскликнула Валерия, которая все еще находилась подле Джошуа. – Один – это уже много, мы не можем позволить ему разнести слух по всему кораблю? Нас убьют!
– Черт возьми, женщина, в мои планы не входит давать объявление в «Тру Дельта», можете не сомневаться.