Конец веры. Религия, террор и будущее разума Харрис Сэм

Джихад, Коран, отступничество, смертники

Хотя в этой книге я веду разговор о самой вере, нам не стоит забывать и об особенностях разных вер — они тоже многое значат, И у нас есть причина повести речь именно о мусульманских, а не, скажем, о джайнистских террористах, существующих в самых разных углах земного шара. Джайнизм вовсе не содержит представлений, которые бы вдохновляли людей взрывать себя, чтобы уничтожить неверных. Какие бы нормативы мы ни пытались применять (этические, практические, эпистемологические, экономические и т. д.), мы увидим, что существуют хорошие и плохие веры — и сегодня всем уже должно быть понятно, что ислам относится к последней из этих категорий[123].

Разумеется, ислам, как и любая другая религия, имеет свои сильные стороны. Мусульманские ученые создали алгебру, они переводили труды Платона и Аристотеля и во многом продвигали вперед науку в те времена, когда среди христиан Европы процветало глубочайшее невежество. Только благодаря тому, что мусульмане завоевали Испанию, классические греческие тексты были переведены на латынь, так что они могли готовить эпоху Ренессанса в Западной Европе. В истории каждой религии существует великое множество подобных ценных вещей, но что все это означает? Следует ли из этого, что вера — хорошая, добрая вещь? Говорят, что верующие создали почти все прекрасное в нашем мире, но это объясняется лишь тем, что почти каждый человек, который размахивал молотком или натягивал паруса, принадлежал той или иной религиозной традиции. Не было никого другого, кто мог бы выполнять эти дела. С таким же успехом мы можем заявить, что до XIX века все достижения человечества осуществляли исключительно такие люди, которые ничего не знали о молекулярной основе жизни. Значит ли это, что представления XIX века о биологии правильнее, чем современные? Мы не знаем, каким был бы наш мир, если бы во времена крестовых походов в нем возникло великое царство Разума, которое бы способствовало примирению народов Европы и Ближнего Востока. Быть может, в этом случае к концу XVI века у нас бы появились современная демократия и Интернет. Тот факт, что религия оставила свой отпечаток на каждом аспекте нашей цивилизации, ничего не говорит о ее ценности, как и тот факт, что какие-то последователи определенной религиозной традиции внесли важный вклад в человеческую культуру.

На фоне всех превратностей истории ислама начало моей книги, где говорится об одном смертнике-террористе, который исполняет именно то, что диктует ему религия, может вызвать гнев у многих читателей. Да, здесь я забыл о всем том, что говорят исследователи Ближнего Востока об истоках насилия среди мусульман. Я забыл о мучительной истории израильской оккупации Западного берега и сектора Газа. Я забыл о тайном сотрудничестве западных политиков с продажными диктаторами. Я забыл о повсеместной бедности и отсутствии экономических возможностей в нынешнем арабском мире. Но я намерен показать, что мы вправе забыть обо всем этом — или разобраться с этими вещами одной за другой, чтобы отодвинуть их в сторону, — потому что весь мир наполнен бедными, необразованными и угнетаемыми людьми, которые не совершают терактов и даже никогда не смогут стать террористами такого рода, как те, которые появляются среди мусульман, а в то же время в исламском мире полно образованных и благополучных людей, которых терзает разве что только страстная верность эсхатологии Корана, готовых убивать неверных ради Бога[124].

Мы ведем войну с исламом. Наши политики открыто этого не признают, вероятно, потому, что это не соответствует нашим интересам в сфере международных отношений, однако это факт. И нельзя сказать, что это война против в целом мирной религии, которую захватили в свои руки экстремисты. Нет, это война именно против того представления о жизни, держаться которого мусульманам повелевает Коран и которое развивают Хадисы, содержащие речения и деяния Пророка. Если представить себе такой будущий мир, где ислам и Запад сосуществуют, не пытаясь уничтожить друг друга, это будет такой мир, где большинство мусульман научились не обращать внимания на свои догматы, как это уже научилось делать большинство христиан. Но нельзя быть уверенным в том, что это произойдет, поскольку тому препятствуют сами принципы ислама.

Края без центра

Многие авторы указывают на то, что выражение «исламский фундаментализм» проблематично, поскольку оно строится на предпосылке о существовании некой группы фундаменталистов, которая резко отличается от большинства обычных мусульман. На самом же деле большинство приверженцев ислама можно назвать «фундаменталистами» с западной точки зрения, поскольку даже «умеренные» мусульмане считают Коран буквально записанными и безошибочными словами единого истинного Бога. Фундаменталисты (подобно экстремистам любого рода) отличаются от «умеренных» лишь тем, что первые в большей мере считают политические и военные действия неотъемлемой частью своей веры. Как бы там ни было, людей, которые считают, что ислам должен проникнуть во все сферы человеческого существования, включая политику и законодательство, сегодня обычно называют не «фундаменталистами» или «экстремистами», но «исламистами».

С точки зрения мусульманина весь мир делится на две части: «дом ислама» и «дом войны», и второе выражение указывает на то, что многие мусульмане верят в то, что в итоге разрешат проблему неверных. Хотя, разумеется, существует масса «умеренных» мусульман, которые не придают значения жесткой военной составляющей своей религии, ислам — это, несомненно, религия завоевания. Благочестивый мусульманин может представить себе (как мусульманин) лишь один вариант будущего — это мир, где все неверные обращены в ислам, покорены или стали покойниками. Доктрины ислама просто не позволяют постоянно делить власть с «врагами Бога».

В исламе, как и в большинстве других религий, не раз происходили расколы. С VII века сунниты (большинство) считали шиитов еретиками, а последние, в свою очередь, так же воспринимали первых. Внутри этих течений также происходили разделения, включая разделения среди тех, кого явно можно отнести к исламистам. Нам не нужно углубляться в эту сектантскую алгебру, но достаточно сказать, что все эти разделения внутри дома ислама для нас благотворны. Это смягчает исламскую угрозу для западного мира, но отнюдь не создает условий для примирения между исламом и западным либерализмом. Умеренного — действительно умеренного, содержащего критику мусульманской иррациональности, — ислама, похоже, не существует. Если же он и существует, то пока может лишь прятаться, как прятались умеренные христиане в XIV веке (и по тем же самым причинам).

Всех немусульман сильнее всего путает принцип джихада, который стараются скрыть от глаз публики все апологеты ислама. Это слово в его буквальном смысле означает «борьба» или «старание», но сегодня оно в основном звучит для нас как «священная война», и это не случайность. Хотя мусульмане любят говорить о том, что существует внутренний (или «более великий») джихад — война со своей греховностью, — это не заслоняет от нас того факта, что внешний («менее великий») джихад — война против неверных и отступников — занимает центральное место в этой религии. Вооруженная борьба «в защиту ислама» — это религиозный долг всякого мужчины. И когда мы слышим фразу «в защиту ислама», нам не следует думать, что речь идет исключительно о «самозащите». Джихад — это недвусмысленный призыв к покорению мира. Как писал Бернард Льюис, «за этим стоит представление о том, что джихад надлежит вести непрерывно, лишь с краткими перемириями, до того дня, когда весь мир либо примет ислам, либо покорится мусульманскому правлению»[125]. Не следует сомневаться и том, что мусульмане стремятся к победе в этом мире, а не только в грядущем. По словам Мэлайса Рутвена, «Пророк был своим собственным кесарем… Если imitatio Christi предполагает отказ от земных амбиций в надежде на спасение с помощью приватных добродетелей, imitatio Muhammadi означает, что ты рано или поздно берешь в руки оружие и идешь сражаться с теми силами, которые, как тебе кажется, несут в себе внутреннюю или внешнюю угрозу исламу»[126]. Об этом немало сказано в самом Коране, и эту тему развивают Хадисы:

Джихад — твой долг при любой правителе, как благочестивом, так и порочном.

Труд (или сражение) ради Аллаха утром или после полудня лучше всего мира и того, что в нем. День и ночь, проведенные в битве в передних рядах, лучше, чем месяц поста и молитвы.

Ни один из умерших, который обретает дары Аллаха (в ином мире), не желает вернуться в этот мир, хотя бы ему обещали весь мир и то, что в нем, кроме мученика, который, взирая на превосходство мученичества, хотел бы вернуться в этот мир, чтобы снова отдать жизнь (за Аллаха).

Если умирает человек, не принимавший участия в сражении, он умирает как бы в неверии.

Рай находится в тени мечей[127].

Можно найти много подобных речений, и исламисты регулярно ссылаются на них, чтоб оправдать борьбу с неверными и отступниками.

Нет сомнений в том, что исламу присущ воинственный дух, хотя в Коране можно найти несколько мест, которые, похоже, запрещают применять насилие без разбора. Ведущие джихад не должны нападать первыми (Коран 2:190), потому что «Аллах не любит нападающих». Но этот запрет никому не связывает рук. На фоне долгой истории конфликта между исламом и Западом любой акт насилия против неверных можно подать как действие в защиту веры. Недавняя американская кампания в Ираке дает оправдание любым действиям мучеников, ведущих джихад против «друзей сатаны», на несколько десятилетий вперед. Льюис отмечает, что во время войны за Бога верному предписано не убивать женщин, детей и стариков, если того не требуют цели самозащиты, но и здесь с помощью хитрого толкования понятия самозащита воинствующие мусульмане могут обойти данное ограничение. А важнее всего то, что благочестивый мусульманин твердо верит в рай и в мученичество как средство для достижения рая. Он также не задумывается о том, насколько мудро и разумно убивать людей ради веры. В исламе только «умеренным» остается рвать на себе волосы, потому что в целом доктрина ислама однозначна: обращай, покоряй или убивай неверных, убивай отступников, завоевывай мир. Императив завоевания мира выглядит особенно любопытно на фоне того факта, что мусульмане постоянно обвиняют Запад в грехе «империализма»:

Слово «империализм» постоянно повторяют на Ближнем Востоке и в мусульманском мире, говоря о Западе. Здесь это слово имеет особое звучание. Его никогда не употребляют, если речь идет о великих мусульманских империях — первой, основанной арабами, или последней, созданной турками, завоевавшими большие территории с огромным населением и присоединившие их к дому ислама. Это воспринимается как совершенно законная вещь, когда мусульмане завоевывают Европу и порабощают европейцев, давая им возможность (конечно, без применения насилия) принять истинную веру. Но когда европейцы покоряют мусульман и, что еще хуже, сбивают их с пути, — это великое преступление и большой грех. Как это видят мусульмане, обращение других в ислам есть благодеяние для обращенных и добродетель обращающих. В то же время мусульманский закон считает обращение в иную веру отступничеством, за которое следует казнить и сбившегося с пути, и того, кто его «совратил», здесь закон совершенно ясен и однозначен. Когда мусульманин отвергает ислам, даже если он возвращается к своей прежней религии, его надлежит предать смерти[128].

Нам еще придется поговорить об отступничестве. Пока же заметим, что слова Льюиса о ненасильственном обращении в ислам несправедливы в данном контексте. Коран действительно в чем-то поддерживает «умеренных» мусульман. Там сказано: «Нет принуждения в религии» (Коран 2:256). Однако, если мы почитаем другие части Корана или вспомним об истории ислама, нам станет понятно, что эти слова не дают слишком надежной опоры для мусульманской веротерпимости. Во-первых, терпимость ислама распространяется только на иудеев и христиан — на «народы Книги», — тогда как вера буддистов, индуистов и прочих идолопоклонников для мусульман настолько порочна, что с ней можно не считаться[129]. Но даже «народы Книги» должны были таить свою веру и «смиренно» платить десятину (джизья) мусульманским правителям. Фарид Закария[130] (как и многие другие авторы) отмечает, что евреи веками жили в мусульманских странах относительно благополучно — но это можно назвать благополучием лишь на фоне ужасов их жизни в теократических христианских обществах. На самом деле в доме ислама евреи постоянно подвергались унижению и переживали погромы. Это было нечто вроде апартеида: евреям запрещали носить оружие, выступать свидетелями на суде и ездить на лошадях. Их обязывали носить особую одежду (желтый отличительный символ был придуман вовсе не в нацистской Германии, но в Багдаде) и не заходить на определенные улицы и в некоторые здания. Они должны были (за нарушения этого правила полагалось физическое наказание вплоть до смертной казни) держаться слева (с нечистой стороны) от мусульман, опустив глаза. В некоторых арабских странах дети мусульман, увидев евреев, обычно швыряли в них камни и плевали на них[131]. Кроме всего этого, в мусульманских странах постоянно происходили массовые убийства евреев и погромы: в Марокко (1728, 1790, 1875, 1884, 1890, 1903, 1912, 1948, 1952 и 1955), в Алжире (1805 и 1934), в Тунисе (1864, 1869, 1932 и 1967), в Персии (1839, 1867 и 1910), в Ираке (1828, 1936, 1937, 1941, 1946, 1948, 1967 и 1969), в Ливии (1785, 1860, 1897, 1945, 1948 и 1967), в Египте (1882, 1919, 1921, 1924, 1938-39, 1945, 1948, 1956 и 1967), в Палестине (1929 и 1936), в Сирии (1840, 1945, 1947, 1948, 1949 и 1967), в Йемене (1947) и т. д.[132] Жизнь христиан под властью ислама была куда спокойнее.

Согласно исламской доктрине веротерпимости, всех, кто не исповедует ислам, надлежит подчинять (в политическом и экономическом смысле), обращать или казнить. И тот факт, что мусульманский мир в его истории никогда не был и, возможно, никогда не станет единым, не мешает мусульманам мечтать о гегемонии. Ибо «закон мусульманского государства должен приводить всех в послушание откровению»[133].

Закария говорит, что мусульмане, живущие на Западе, обычно толерантно относятся к иным представлениям. Попробуем временно согласиться с этим утверждением — несмотря на то, что многие западные страны сегодня становятся «рассадниками агрессии ислама»[134]. Но прежде разговора о мусульманской терпимости нам стоит спросить себя о том, как мусульманская нетерпимость проявляется на Западе. Даже самым радикальным меньшинствам приходится терпеть окружающих. Любые террористы и революционеры большую часть жизни выжидают своего часа, приспосабливаясь к внешнему миру. Нам не следует смешивать такую «терпимость» — политическую, экономическую и временную — с либерализмом.

Льюис говорит, что «мусульмане не готовы отдать ни клочка той земли, что однажды была завоевана исламом»[135]. К этому можно добавить еще кое-что: ни один клочок ума, завоеванный исламом, невозможно вернуть назад — поскольку, как говорит Льюис, за отступничество наказывают смертью. Нам стоит поразмышлять об этом факте — это такой феномен нетолерантности, который не по зубам либеральным толкователям Корана. В доме ислама человека, который слишком многое узнает о мире — так что он начинает сомневаться в главных доктринах, — нужно лишить жизни. Если в XXI веке кто-то отвергает мусульманство — даже если он побыл правоверным всего лишь один час, — по исламским законам, которые распространены повсеместно, его следует убить. Сам Коран только лишь описывает то наказание, которое ждет отступников в мире ином (Коран 3:86–91), зато Хадисы говорят о том, как надо осуществлять справедливость в этом мире: «Если кто меняет свою веру, убей его». Здесь нет никаких метафор, и никакое либеральное толкование не в силах скрыть смысл этого призыва. Конечно, мы можем сказать, что подобных слов нет в самом Коране, но на практике вся жизнь мусульман опирается на Хадисы. Поскольку верные толкуют Коран именно в свете Хадисов, многие мусульмане приписывают Хадисам еще больший авторитет[136]. Хотя некоторые либеральные юристы говорят, что надо наказывать отступника смертью лишь в том случае, когда он поносит ислам, сама смертная казнь не воспринимается ими как слишком суровое наказание. Если даже мусульмане не практикуют подобные меры, в целом они признают их законность. Вот почему ни один разумный мусульманин не протестовал тогда, когда аятолла Хомейни предложил награду за убийство Салмана Рушди. Многие западные люди удивлялись тому, что «умеренные» мусульмане не осудили эту фатву публично. Ответ на этот вопрос дает само учение ислама, так что в справедливости подобных приговоров не сомневается даже Кэт Стивенс, певец в стиле фолк западного происхождения (которого сейчас зовут Юсуф Ислам)[137].

Как мы уже видели, подобная нетолерантность свойственна также христианству и иудаизму — однако это явление не встречается уже несколько столетий. В исламе же это происходит сегодня: если, желая свободно исследовать мир, ты открыл не ту дверь, твои собратья обязаны тебя за это убить. Не удивительно ли, что при этом мусульмане любят повторять слова об «отсутствии принуждения в вере»?

В своей критической рецензии на недавно вышедшую книгу Льюиса об исламе Кеннет Поллак поднимает вопросы, которые имеют прямое отношение к тому, о чем мы сейчас говорим:

Льюис не затронул многие более глубокие вопросы. Он не объясняет, почему исламский Ближний Восток переживает стагнацию, почему здесь не удаются реформы, прочему ему не удается достойным образом вписаться в глобальную экономику и почему все эти неудачи не порождают еще большего стремления добиться успеха (что на протяжении последних пятидесяти лет происходило в Восточной Азии или — хотя это спорный вопрос — в Индии, в Латинской Америке и в недавние времена даже в странах Африки, расположенных к югу от Сахары), но только усиливают злость и обиду на Запад, и эти чувства достигают такой силы, что мусульмане совершают теракты с самоубийством, несмотря на запрет ислама относительно последнего[138].

Все это хорошие вопросы — Закария дает на них правдоподобные ответы, — хотя их неверно называть «глубокими». Если вы верите всему, что говорит Коран, и стремитесь избежать огненных мучений в аду, вы должны как минимум с сочувствием относиться к деятельности Осамы бен Ладена. Запрет на «теракты с самоубийством» в Коране не столь ясен, как считает Поллак. Это единственное не слишком однозначное речение: «И не убивайте самих себя» (4:29). Подобно большинству других аналитиков, пишущих об этих предметах, Поллак, похоже, неспособен поставить себя на место человека, который действительно верит словам Корана — что тебя ждет рай и что нас окружает падший мир, который надо завоевать во славу Божью. Откройте Коран на любой странице и просто прочтите его глазами верующего. Вы поймете, что не стоит испытывать сострадания к тем, кого сам Бог «высмеивает», «проклинает», «стыдит», «наказывает», «бичует», «судит», «сжигает», «уничтожает», «не прощает» и кому он «не дает отсрочки». Бесконечно мудрый Бог уже проклял неверных вместе с их сомнениями. Он не лишает их жизни и богатства, чтобы они продолжали прилагать один грех ко другому, обрекая себя на мучения, которые ждут их после смерти. С этой точки зрения люди, погибшие 11 сентября, были просто топливом для вечных костров Божьей справедливости. Чтобы продемонстрировать ту беспощадность, с которой Коран бичует неверных, я приведу длинный ряд цитат в порядке их появления в священном тексте. Вот каковы замыслы Творца вселенной (когда его ум не занят мыслями о гравитационных постоянных или атомных массах):

«Поистине, те, которые не уверовали, — все равно им, увещевал ты их или не увещевал, — они не веруют» (2:6). «Аллах поиздевается над ними и усилит их заблуждение, в котором они скитаются слепо!» (2:15). Их ожидает «огонь, топливом для которого будут люди и камни» (2:24). Их ничего не ждет, «кроме позора в жизни ближайшей, а в день воскресения они будут преданы самому жестокому наказанию!» (2:85). «Проклятие же Аллаха над неверующими!» (2:89). «И навлекли они на себя гнев на гнев. Поистине, для неверных — наказание унизительное!» (2:90). «Аллах — враг неверным!» (2:98). «Не хотели бы те из обладателей писания [христиан и иудеев] и многобожников, которые не веруют, чтобы вам ниспосылалось благо от вашего Господа» (2:105). «Для них в здешнем мире — позор, и для них в будущем — великое наказание!» (2:114). «Те, кому Мы [Бог] даровали писание, считают его достойным чтением — те веруют в него. А если кто не верует в него — те будут в убытке» (2:121). «А тем, которые не уверовали, Я дам в пользование ненадолго, а потом силой приведу их к наказанию огнем. Скверно это возвращение!» (2:126). «Аллаху принадлежит и восток и запад, Он ведет, кого хочет, к прямому пути!» (2:142). «Не говорите о тех, которых убивают на пути Аллаха: “Мертвые!” Нет, живые! Но вы не чувствуете» (2:154). «Поистине те, которые не веровали и умерли, будучи неверными, — над ними проклятие Аллаха, и ангелов, и людей — всех! Вечно пребывающими в нем они будут, — не будет облегчено им наказание, и не будет дано им отсрочки» (2:161–162). «Те, которые не веруют, подобны тому, который кричит на тех, что не слышат ничего, кроме зова и призыва: глухи, немы, слепы, — они и не разумеют!» (2:171). «И для них — мучительное наказание!» (2:174). «И как они терпеливы к огню! Это — потому, что Аллах ниспослал писание воистину, а те, которые разногласят о писании, конечно, в далеком расколе» (2:175–176). «И убивайте их, где встретите, и изгоняйте их оттуда, откуда они изгнали вас: ведь соблазн — хуже, чем убиение!… Если же они будут сражаться с вами, то убивайте их: таково воздаяние неверных! Если же они удержатся, то ведь Аллах — прощающий, милосердный! И сражайтесь с ними, пока не будет больше искушения, а (вся) религия будет принадлежать Аллаху. А если они удержатся, то нет вражды, кроме как к неправедным!» (2:191–193). «Предписано вам сражение, а оно ненавистно для вас. И может быть, вы ненавидите что-нибудь, а оно для вас благо, и может быть, вы любите что-нибудь, а оно для вас зло, — поистине, Аллах знает, а вы не знаете!» (2:216). «А они не перестанут сражаться с вами, пока не отвратят вас от вашей религии, если смогут. А если кто из вас отпадает от вашей религии и умрет неверным, у таких — тщетны их деяния в ближайшей и будущей жизни! Эти — обитатели огня, они в нем вечно пребывают! Поистине, те, которые уверовали и которые выселились и боролись на пути Аллаха, те надеются на милость Аллаха, — ведь Аллах прощающ, милосерд!» (2:217–218). «Аллах ведь не ведет прямо людей неправедных!» (2:258). «Аллах не ведет прямым путем людей неверных!» (2:264). «Нет помощников у несправедливых!» (2:270). «Аллах ведет прямым путем, кого хочет» (2:272).

«Поистине, те, которые не веруют в знамения Аллаха, — для них сильное наказание. Поистине, Аллах велик, обладатель мщения!» (3:4). «Поистине, те, которые не уверовали, не избавят их ни от чего пред Аллахом ни их достояния, ни их дети! Эти — растопка для огня» (3:10). «Скажи тем, которые не уверовали: “Будьте вы побеждены и собраны в геенну. Скверно это седалище!” (3:12). “Поистине, религия пред Аллахом — ислам… А если кто не верует в знамения Аллаха, то ведь Аллах быстр в расчете!” (3:19). “Пусть верующие не берут себе близкими неверных помимо верующих. А кто сделает ло, у того с Аллахом нет ничего общего, если вы только не будете опасаться их страхом” (3:28). “О вы, которые уверовали! Не берите себе близких друзей, кроме вас самих. Они не преминут вам вредить, они хотели бы того, чтобы вы попали бы в беду. Обнаружилась ненависть из их уст, а то, что скрывают их груди, больше” (3:118). “Если вас коснулась рана, то такая же рана коснулась и того народа. Эти дни мы сменяем чередой среди людей, и чтобы знал Аллах тех, которые уверовали и взяли из вас исповедников, — поистине, Аллах не любит несправедливых! — и чтобы очистил Аллах тех, которые уверовали и стер неверных” (3:140–141). “О вы, которые уверовали! Если вы будете повиноваться тем, которые не веровали, они обратят вас вспять и вы вернетесь понесшими убыток… Мы ввергнем в сердца тех, которые не веровали, ужас… Убежище их — огонь, и скверно пребывание нечестивых!” (3:149–151). “О вы, которые уверовали! Не будьте, как те, кто не веровал и говорил своим братьям, когда они двинулись по земле или совершали поход: “Если бы они были при нас, то не умерли бы и не были бы убиты”, — чтобы Аллах сделал это огорчением в сердцах… И, конечно, если бы вы были убиты на пути Аллаха или умерли, то прощение от Аллаха и милосердие — лучше того, что вы собираете” (3:156–157). “И никак не считай тех, которые убиты на пути Аллаха, мертвыми. Нет, живые! Они у своего Господа получают удел, радуясь тому, что даровал им Аллах из Своей милости, и ликуют они о тех, которые еще не присоединились к ним, следуя за ними, что над ними нет страха и не будут они опечалены!” (3:169–170). “И пусть не считают никак те, которые не веровали, что то, что Мы им продлеваем, — во благо для них самих. Мы продлеваем им, только чтобы они усилились в грехе, и для них — наказание унизительное!” (3:178). “А тем, которые выселились или были изгнаны из своих жилищ, и были подвергнуты страданиям на Моем пути, и сражались, и были убиты, — Я очищу их дурные деяния и введу их в сады, где внизу текут реки, — в награду от Аллаха, а у Аллаха — хорошая награда!”. Пусть не соблазняет тебя изворотливость тех, которые не уверовали в стране: малое пользование, а потом убежище их — геенна, и скверно это ложе!» (3:195–197).

«Проклял их Аллах за их неверие» (4:46). «Аллах не простит тем, кто служит иным богам, кроме Него, но простит, кого пожелает, за другие грехи. Служащий иным богам повинен в мерзком грехе… Разве ты не видел тех, которым дарована часть писания, — они веруют в джибта и тагута и говорят о тех, которые не веровали: “Эти — вернее путем, чем те, которые уверовали”» (4:50–51). «Поистине, тех, которые не веровали в Наши знамения, Мы сожжем в огне! Всякий раз, как с готовите я их кожа, Мы заменим им другой кожей, чтобы они вкусили наказания. Поистине, Аллах — великий, мудрый!» (4:56).

«О вы, которые уверовали! Не берите друзьями тех, которые вашу религию принимают как насмешку и забаву, из тех, кому до вас даровано писание, и неверных» (5:57). «И конечно, у многих из них низведенное тебе от твоего Господа только увеличивает заблуждение и неверие. Мы бросили между ними вражду и ненависть до дня воскресения» (5:64). «Поистине, Аллах не ведет прямо людей неверных!» (5:67). «Но у многих из них низведенное тебе от твоего Господа увеличивает только заблуждение и неверие. Не горюй же о людях неверных!» (5:68). «Ты видишь, как многие из них берут в друзья тех, которые не веровали. Как скверно то, что им раньше уготовали их души, что разгневался на них Аллах, и в наказании они пребывают вечно!.. Ты, конечно, найдешь, что более всех людей сильны ненавистью к уверовавшим иудеи и многобожники, и ты, конечно, найдешь, что самые близкие по любви к уверовавшим те, которые говорили: “Мы — христиане!”» (5:80–82). «А те, которые не веровали и считали ложью Наши знамения, они — обитатели огня!» (5:86).

«Они сочли за ложь истину, когда та к ним пришла. Придут к ним вести о том, над чем они издевались!» (6:5). «Мы укрепляли их на земле так, как не укрепляли вас [обитателей Мекки], посылали на них небо обильным дождем и заставляли реки течь у них, а потом погубили их за грехи и произвели после них другое поколение. А если бы Мы ниспослали тебе книгу в хартии, и они ошупали бы ее руками, то те, которые не веровали, сказали бы: “Это — только очевидное колдовство!” И сказали они: “Если бы к нему [Мохаммеду] был сведен ангел!” А если бы Мы свели ангела, то дело было бы решено, и потом им не было бы отсрочки!» (6:6–8). «Кто несправедливее того, кто измышляет на Аллаха ложь или считает ложью Наши знамения?» (6:21). «Среди них есть такие, что прислушиваются к тебе, но Мы положили на сердца их покровы, чтобы они не поняли его, а в уши их — глухоту. Хотя они и видят всякое знамение, но не верят в него. А когда они приходят к тебе, препираются, то говорят те, которые не веровали: “Это — только сказки первых!” Они и удерживают от него и удаляются от него, но губят они только самих себя и не знают. Если бы ты видел, как они будут поставлены перед огнем и скажут: “О если бы мы были возвращены, мы не считали бы ложью знамения Господа нашего и были бы в числе верующих!”» (6:25–27). «Если бы они были возвращены, то вернулись бы к тому, от чего их удерживали! Ведь они — лжецы» (6:28). «Если бы пожелал Аллах, то Он собрал бы их на прямом пути» (6:35). «А те, которые считали ложью Наши знамения, — глухи, немы, во мраке. Кого желает Аллах, того сбивает с пути, а кого желает, того помещает на прямой дороге» (6:39). «Но отвердели сердца их, и сатана разукрасил им то, что они делали! А когда они забыли то, о чем им напоминали, Мы открыли пред ними ворота всего. А когда они радовались тому, что им было даровано, Мы внезапно схватили их, и вот, они — в отчаянии. И усечен был последний из тех людей, которые были неправедны. И хвала Аллаху, Господу миров!» (6:43–45). «А тех, которые считали ложью Наши знамения, коснется наказание за то, что они нечестивы!» (6:49). «Это — те, которые погублены от того, что они приобрели. Для них — питье из кипятка и мучительное наказание за то, что они неверные!» (6:70). «Если бы ты видел, как неправедные пребывают в пучинах смерти, а ангелы простирают руки: “Изведите ваши души, сегодня будет вам воздано наказанием унижения за то, что вы говорили на Аллаха не истину и превозносились над его знамениями!”» (6:93). «Отвернись от многобожников. Если бы захотел Аллах, они не поклонялись бы идолам… И Мы переворачиваем сердца их и взоры, как они не уверовали в это в первый раз, и оставляем их скитаться слепо в своем заблуждении… А если бы Мы низвели на них ангелов, и заговорили бы с ними мертвые, и собрали бы Мы пред ними все лицом к лицу, они все-таки не уверовали, если не пожелает Аллах… И так Мы всякому пророку устроили врагов — шайтанов из людей и джиннов; одни из них внушают другим прелесть слов для обольщения. А если бы пожелал Господь твой, они бы этого не делали. Оставь же их и то, что они измышляют! И пусть склоняются к нему сердца тех, которые не верят в жизнь будущую, и удовлетворяются им и пусть приобретают то, что они приобретают» (6:106–113). «Ведь шайтаны внушают своим сторонникам, чтобы они препирались с вами, а если вы их послушаете, вы тогда — многобожники… Постигнет тех, которые согрешили, унижение пред Господом и наказание сильное за то, что они ухищрялись!» (6:121–124). «Кого пожелает Аллах вести прямо, уширяет тому грудь для ислама, а кого пожелает сбить с пути, делает грудь его узкой, тесной, как будто бы он поднимается на небо. Так Аллах направляет наказание на тех, которые не веруют!» (6:125).

Конечно, все это до отчаяния утомительно читать[139]. Но без этого текста обойтись невозможно. Мне трудно судить о достоинствах арабского оригинала, допустим, он прекрасен. Но этого никак нельзя сказать о содержании. Почти на каждой странице Коран призывает верных мусульман с презрением относиться к неверующим. Почти каждая страница книги готовит почву для религиозных конфликтов. И если человек, читая подобные тексты, продолжает утверждать, что акты насилия со стороны мусульман никак не связаны с их верой, ему, возможно, следует проконсультироваться у невропатолога.

Ислам в большей мере, чем любая другая религия из всех, созданных человеком, пропитан бескомпромиссным культом смерти. Саид Кутб, один из самых влиятельных мыслителей мусульманского мира и отец современного исламизма среди суннитов, писал: «Коран указывает на еще одно презренное качество евреев — это их страстное желание жить, чего бы это ни стоило, независимо от качества жизни, от чести и от достоинства»[140]. Это высказывание удивительным образом суммирует то, о чем мы говорим. Может показаться, что это просто банальный выпад против евреев, однако здесь перед нами раскрывается самая суть мусульманского мировоззрения. Стоит немножко поразмышлять над этими словами, и здесь перед твоими глазами развертывается вся логика нетерпимости и торжественных самоубийств. Запрет на самоубийство в Коране абсолютно никого не останавливает. Конечно, иные специалисты по мусульманским законам могут говорить, что деятельность террористов-смертников противоречит учению ислама (хотя почему мы не видим этих специалистов?) и что поэтому людей, что себя взрывают, следует считать не мучениками, но новыми обитателями преисподней. Такое мнение меньшинства (если его вообще кто-либо высказывает) не мешает большей части мусульманского мира оправдывать подобные теракты, которые верные называют «священными взрывами».

И оправдать их несложно, если помнить о доктринах ислама. Представления мусульманина о джихаде, мученичестве, рае и неверных делают смерть террориста логичным продолжением их веры, а не отклонением от нее. И нас не должно удивлять то, что большинство из погибших таким образом людей их братья по вере считают мучениками. В любых боевых действиях присутствует риск для жизни, а потому их можно в каком-то смысле назвать «самоубийственными», и это стирает грань между самоубийством и смертью в бою того, кто исполнял свой священный долг и сражался «за Бога». Потенциальный мученик, вероятно, применяет такую логику: когда ты убиваешь неверующих и отступников «в защиту ислама», Аллаху неважно, совершаешь ты при этом акт самоубийства или нет.

Недавно Исследовательский центр Пью провел масштабный опрос, в котором участвовало более 38 тысяч респондентов. Результаты опроса были первой публикацией в рамках проекта глобальных исследований центра под названием «Что думает мир в 2002 году?»[141].

Среди прочих вопросов там был и следующий, который задавали исключительно мусульманам:

Некоторые люди считают, что деятельность смертников, которые себя взрывают, или другие акты насилия, направленные на мирное население, оправданы как средство защиты ислама от его врагов. Другие люди думают, что, независимо от их причин, подобные акты насилия оправдать невозможно. Что думаете вы: защита ислама оправдывает такие акты насилия часто, оправдывает их иногда, лишь в редких случаях или никогда не оправдывает?

Прежде чем мы обратимся к результатам исследования, нам надо обратить внимание на то, что здесь рядом стоят выражения «смертники, которые себя взрывают», и «мирное население». Мы живем в мире, где мусульмане проходят опрос, проведенный по всем правилам (с допустимой погрешностью от 2 до 4 %), в ходе которого их спрашивают: поддерживают ли они («часто», «иногда», «лишь в редких случаях» или «никогда») целенаправленное убийство (или нанесение им тяжких телесных повреждений) мирных мужчин, женщин и детей в защиту ислама? Вот часть результатов опроса Исследовательского центра Пью (сумма ответов не во всех случаях составляет 100 %):

Если вас не пугают эти данные, вспомните о том, что существуют и другие страны: Саудовская Аравия, Йемен, Египет, Иран, Судан, Ирак, а также Палестинские территории, не включенные в опрос. Если бы у нас были данные по этим странам, можно без сомнения сказать, что Ливан не оказался бы вверху этого списка. Конечно, поведение смертников включает в себя самоубийство, которое, по мнению большинства мусульман, прямо запрещено Богом. И потому, если бы вопрос был задан в иной форме: «Оправдано ли насилие, направленное на мирное население, как средство защиты ислама от его врагов?» — мы бы получили больше голосов в поддержку терроризма.

Но за опросом Центра Пью кроется куда более мрачная картина. Оказывается, в отрицательный ответ включены голоса тех, кто сказал «никогда не оправдывает», а также тех, что ответил «лишь в редких случаях», так что ислам стал выглядеть в данных опроса более миролюбивым. Возьмем, например, данные по Иордании: 43 % населения здесь явно одобряют терроризм, а 48 % — нет. Однако на самом деле 22 % опрошенных жителей Иордании ответили, что терроризм оправдан «лишь в редких случаях», а это половина из всех отрицательных ответов. Ответ «лишь в редких случаях» все равно допускает, что в некоторых особых ситуациях оправдано убийство мирного населения без разбору (плюс самоубийство), причем речь не идет о неизбежных потерях среди мирного населения во время боевых действий, но о результате целенаправленной деятельности смертника. О терпимом отношении мусульман к терроризму свидетельствуют и цифры в последнем столбике, показывающие процент населения, которые не могли сказать «никогда не оправдывает» и ответили «не знаю» или отказались отвечать на вопрос. Если мы разделим все данные по другому принципу, мусульманский мир окажется еще дальше от солнца современности:

Это ужасающие цифры. Даже если бы весь мусульманский мир ответил так же, как мусульмане Турции (где 4 % считают, что поведение смертников оправдано «часто», 9 % — «иногда», а 7 % — «лишь в редких случаях»), у нас и здесь был бы повод для беспокойства: это бы значило, что около 200 миллионов людей в мире открыто поддерживает терроризм. Однако Турция — это просто исключительно мирная страна по сравнению с другими частями мусульманского мира.

Представим себе Ближний Восток, где в один прекрасный день воцарился мир. Что бы должны были думать там мусульмане о террористах-смертниках? Говорили бы они: «Наши предки были каким-то поколением социопатов»? А что бы они сказали о праздниках, которые следуют за «священными взрывами»? Молодой человек, родившийся в достаточно привилегированной семье, начиняет себя взрывчаткой и шариками от подшипников и уничтожает себя вместе с каким-то количеством детей на дискотеке, после чего его мать торжественно поздравляют сотни соседей. Что должны были бы думать палестинцы о таком поведении, если бы на Ближнем Востоке был мир? Если бы они остались верными мусульманами, они должны были бы думать так: «Теперь наши мальчики в раю, и они приготовили путь в рай для нас. Ад же уготован неверующим». На мой взгляд, это совершенно очевидная истина о человеческой природе: никакой мир не может долго просуществовать на фоне такого рода представлений.

Нам не стоит забывать о том факте, что значительная часть мусульман всего мира верит в то, что люди, разрушившие Всемирный торговый центр, ныне сидят по правую руку Бога, где «реки из воды не портящейся и реки из молока, вкус которого не меняется, и реки из вина, приятного для пьющих, и реки из меду очищенного» (47:15). Эти люди — перерезавшие горло стюардесс, несшиеся со скоростью восемьсот километров в час, чтобы убивать молодых родителей с их детьми, — теперь пируют в «царстве блаженства и славы», где им прислуживают «юноши вечные». «На них одеяния зеленые из сундуса и парчи, и украшены они ожерельями из серебра» (76:21). Коран приводит длинный список ожидающих их наград. Но что поднимает смертника с постели в его последний день среди живых? Неужели кто-то из девятнадцати террористов мечтал о саде Аллаха просто по той причине, что там ему вручат роскошные одежды? Маловероятно. Ответ на этот вопрос — чудо своего рода: наиболее сексуально зажатые люди во всем мире, люди, которые яростно протестовали против показа сериала «Спасатели Малибу», идут на мученичество ради такого рая, который более всего напоминает бордель на открытом воздухе[142].

Мы не будем говорить об ужасающих этических последствиях подобных представлений о загробной жизни, достаточно сказать, что рай Корана крайне неправдоподобен. Слова пророка VII века о саде с молочными и медовыми реками аналогичны словам пророка XXI века, который бы описывал роскошь и блеск райского города, где каждая душа водит новенький «Lexus». Достаточно немного поразмыслить, чтобы понять простую истину: эти описания ничего не говорят о жизни после смерти, а лишь открывают ограниченность человеческого воображения.

Джихад и энергия атома

Верующие мусульмане определяют себя в первую очередь своей религией. Несмотря на движение панарабизма, представления об этнической или национальной идентичности никогда не пускали столь же глубоких корней в мусульманском мире, как в мире западном. Ярким примером мусульманской солидарности служит всеобщая поддержка мусульманами Саддама Хусейна после нападения США на Ирак, хотя ранее весь мир ислама презирал Хусейна за его секуляризм и деспотизм. Эта реакция продемонстрировала одну вещь: несмотря на все преступления диктатора против народа Ирака, против Кувейта и Ирана, сама идея о том, что армия неверующих занимает Багдад — какими бы благими мотивами последние ни руководствовались, — невыносима для мусульман. Саддам Хусейн мог бы пытать и убивать мусульман больше, чем любой другой политик в истории, но при этом американцы все равно остаются «врагами Бога».

Важно помнить об этой широкой картине, потому что ее детали в крайней степени абсурдны и просто бессмысленны. Ведя диалог с мусульманским миром, мы говорим с людьми, представления которых о мире не опираются на разум, так что их даже невозможно обсуждать, хотя именно эти представления стоят за многими претензиями мусульман к Западу.

В этом контексте нас особенно должна заботить проблема ядерного сдерживания. Никакая холодная война невозможна в том случае, если исламистские режимы располагают ядерным оружием дальнего действия. Холодная война возможна тогда, когда обе стороны сдерживает угроза смерти. Представления мусульман о мученичестве и джихаде перечеркивают ту логику, которая ранее позволяла США и Советскому Союзу более или менее стабильно не переступать черту Армагеддона. Что мы будем делать, если какая-либо группа исламистов, у которых увлажняются глаза при упоминании о рае, овладеет ядерным оружием дальнего действия? История говорит нам о том, что, вероятно, мы не сможем заранее узнать, где находится штаб боевых действий и каково состояние готовности противника, чтобы превентивно уничтожить его обычным управляемым оружием.

В такой ситуации нам останется только одно средство спасения от смерти — первыми нанести ядерный удар.

Надо ли говорить о том, что это было бы ужасным преступлением — оно повлекло бы за собой гибель десятков миллионов невинных людей в один день, — но, учитывая представления исламистов, можно предположить, что у нас не останется иного выбора. Как будет воспринят подобный преступный акт самозащиты в мусульманском мире? Вероятнее всего — как первый шаг крестового похода, направленного на истребление мусульман. Ужасающая ирония этого заключается в том, что такое представление может творить реальность, эта мысль может втянуть нас в кровавую войну со всяким мусульманским государством, располагающим ядерным оружием. Весь этот сценарий, конечно, похож на бред: я просто хотел представить потенциально возможное развитие событий, которые повлекут за собой уничтожение значительной части населения мира из-за религиозных идей, которые стоило бы поставить в один ряд с верой в Бэтмена, в философский камень или единорогов. Такая гибель из-за мифа кажется нам зловещим абсурдом, но такое действительно может случиться. Более того, тот факт, что вера в нашем обществе защищена от разумного обсуждения, увеличивает вероятность подобного сценария. Нам пора привыкнуть думать о том, что люди, проникнутые тем же духом, что и девятнадцать похитителей самолетов, однажды могут завладеть ядерным оружием дальнего действия. Мусульманский мир особенно сильно мечтает об этом и делает все возможное для достижения такой цели. Учитывая неуклонное развитие техники, мы с уверенностью можем сказать, что время здесь работает на противника.

Столкновение с Западом

Сэмюэль Хантингтон назвал конфликт между исламом и Западом «столкновением цивилизаций». Ханггингтон заметил, что когда мусульманская страна граничит с немусульманской, между ними часто происходят вооруженные конфликты. Он нашел удачную фразу для описания злосчастного факта, когда написал о «кровавых границах ислама»[143]. Многие ученые подвергли Хантингтона резкой критике. Эдвард Саид написал по этому поводу, что только «великая демагогия и откровенное невежество позволяют Хантингтону самонадеянно говорить обо всей религии или цивилизации»[144]. Сам же Саид утверждал, что члены Аль-Каиды — это просто «безумные фанатики», которых, вопреки мнению Хантингтона, следует отнести к таким же людям, как последователи Джима Джонса, основателя секты «Ветвь Давидова» в Гайане[145], или сторонники культа Аум Сенрикё: «Хантингтон пишет, что миллиард мусульман, живущих в мире, “убежден в превосходстве своей культуры и страдает от унижения из-за того, что имеет мало власти”. Спросил ли он, что об этом думают хотя бы сотня жителей Индонезии, 200 марокканцев, 500 египтян и 50 боснийцев? А если бы даже и спросил, разве можно было бы делать столь глобальные выводы?» Нетрудно понять, что такого рода критика страдает недобросовестностью. Разумеется, не все обобщения относительно культуры правомочны, однако слова о том, что Осама бен Ладен — это просто мусульманский эквивалент преподобного Джима Джонса, смехотворны. Саид считает, что бен Ладен стал «неким обобщенным символом всего того, чего боится и ненавидит Америка»[146], но это не так. Достаточно открыть Коран, чтобы понять правоту слов Хантингтона: подлинно верующий мусульманин действительно «убежден в превосходстве своей культуры и страдает от унижения из-за того, что имеет мало власти», и он просто обязан быть именно таковым. А этого достаточно для доказательства его тезиса.

Нравится кому-либо формулировка Хантингтона или нет, одно совершенно ясно: то зло, которое уже напрямую коснулось нашей страны, не сводится к одному лишь терроризму. Это зло религии, которая в данный момент обретает политическую власть. Разумеется, в истории подобная ужасающая трансформация происходила и с другими религиями, однако на данный момент это происходит именно с исламом[147]. Западные лидеры, которые говорят, что у нас нет никакого конфликта с исламом, ошибаются; однако, как я не забываю повторять на протяжении всей книги, христианство и иудаизм также представляют для нас проблему. Нам пора понять, что у всех разумных людей существует один общий враг. Этот враг рядом с нами, и он умело прячется, так что мы делаем ему уступки, несмотря на то, что он может разрушить саму возможность человеческого счастья. И этот враг — вера.

Нас утешает надежда на то, что диалог с мусульманским миром в будущем приведет нас к взаимной терпимости, однако ничто не гарантирует подобного исхода, и особенно ему препятствует само вероучение ислама. Если мы вспомним об узких рамках мусульманской ортодоксии и о том, как жестко наказывает ислам за радикальную (и разумную) адаптацию к современности, мы поймем, что в этом случае исламу придется решительным образом — будет это мирный процесс или нет — пересмотреть свое вероучение. Что из этого выйдет, мы не можем сказать. Однако нам очевидно другое: если Запад не победит в споре, ему придется побеждать в войне. Все другие варианты только приведут к его порабощению.

Загадка «мусульманского унижения»

Томас Фридмен, который неутомимо анализирует все проблемы нашего мира в газете New York Times, утверждает, что корень мусульманского терроризма — это «унижение» мусульман. Это повторяют многие другие люди, а сами мусульмане постоянно обвиняют западный империализм в том, что он оскорбляет их достоинство, их гордость и честь. Насколько это справедливо? Кто может сильнее унизить достоинство мусульманина, нежели сам закон ислама? Чтобы в этом убедиться на примере из свежей истории, достаточно вспомнить о жизни в Афганистане под управлением Талибана. Кому же приходилось в панике спасаться бегством, завернувшись в покрывала, и кого избивали за то, что человек выставил свою лодыжку? Достойных (и неграмотных) женщин, принадлежавших к дому ислама.

Закария и многие другие авторы отмечали, что хотя арабские диктаторы суровы, их подданные обычно строже своих повелителей. Так, например, король Саудовской Аравии Абдулла, которого трудно назвать либералом, — недавно предложил разрешить женщинам управлять автомобилями в стране. Как выяснилось, его угнетенные подданные не пожелали согласиться с такого рода духовным гнетом, так что королю пришлось взять назад свое предложение. Если на данный момент истории дать мусульманам право голоса, они сами проголосуют за решительный отказ от своей политической свободы. И нам не надо забывать о том, что они ограничили бы и нашу свободу, если бы только имели власть это сделать.

Наши тайные союзы с мусульманскими тиранами — в Ираке, Сирии, Алжире, Иране, Египте и других странах, — несомненно, заслуживают порицания. Мы ничего не сделали, чтобы приостановить акты унижения и иногда убийства десятков тысяч мусульман, страдающих от собственных тиранов — которым мы сами нередко помогали обрести власть. То, что мы не поддержали восстание шиитов в Южном Ираке, к которому сами их призывали, — несомненно, одна из самых безнравственных ошибок нашей внешней политики, и эта ошибка имела огромные последствия. Но, не забывая о нашей вине, следует помнить и еще об одной вещи: мы понимали, что мгновенное введение демократии в этих странах лишь стало бы началом наступления теократии. Принципы ислама нисколько не предохраняют общество от соскальзывания к шариату (исламскому закону), но, напротив, всячески поощряют такое движение. Нам необходимо признать ужасную истину: сегодня между нами и бушующим морем мусульманского неразумия стоит лишь одна преграда, которую мы сами помогали строить, — тирания и нарушение гражданских прав. Эту ситуацию необходимо изменить, но мы не можем просто свергнуть мусульманских диктаторов и открыть избирательные участки. Это было бы все равно что дать доступ к демократическим выборам христианам XIV столетия.

Справедливо и то, что бедность и недостаток образования также играют во всем этом свою роль, но это не такая простая проблема, как может показаться. Сегодня арабский мир переживает глубокий экономический и интеллектуальный застой, и никто не мог бы этого предсказать, думая о его истории, когда он развивал и хранил познания человечества. В 2002 году ВВП всех арабских стран в сумме был меньше, чем ВВП Испании. Хуже того, в Испании за один год переводят на испанский столько книг, сколько весь арабский мир перевел на арабский с IX века[148]. Такая изолированность и отсталость просто поразительны, но нам не следует думать, что корень проблемы — это бедность и недостаток образования. Нас может ужасать тот факт, что поколения бедных и неграмотных детей попадают в машину медресе (религиозных школ, финансируемых Саудовской Аравией)[149]. Однако мусульманские террористы в целом происходят не из семей необразованных бедняков, многие из них принадлежат к среднему классу, получили достаточно хорошее образование и не страдают под гнетом тяжелых личных проблем. Как отмечает Закария, Джон Уокер Линд (молодой житель Калифорнии, вступивший в Талибан) выглядит «явно менее образованным» на фоне девятнадцати смертников, совершивших теракты 11 сентября. Ахмед Омар Шейх, организовавший похищение и убийство журналиста Wall Street Journal Дэниела Пэрла, обучался в Лондонской школе экономики. Боевики Хэзболлы, умирающие во время сражений, в среднем принадлежат к более богатым семьям, чем их прочие сверстники, и чаще заканчивают среднюю школу[150]. Все предводители Хамаса окончили колледж, а некоторые из них имеют степень магистра[151]. Как показывают эти факты, даже если бы уровень стандарта жизни каждого мусульманина соответствовал показателям для представителя среднего класса в Америке, это не решило бы проблемы конфликта между исламом и Западом. Я подозреваю, что экономическое процветание мусульманского мира только бы усугубило проблему, потому что мусульманин начинает сомневаться в истинности своих представлений лишь потому, что может наблюдать вопиющую отсталость исламских стран[152]. Если бы мусульманская ортодоксия оказалась бы экономически и технологически столь же плодотворной, как и западный либерализм, возможно, сегодня нам пришлось бы жить в эпоху исламизации всей планеты.

Как показывает пример Осамы бен Ладена, кровавый религиозный фанатизм вполне сочетается с обеспеченностью и образованностью. Само техническое искусство многих мусульманских террористов показывает, что такая вера сочетается с научными познаниями. Вот почему новые знания или перемена культуры не заменят снятия священного ореола с самой веры. Пока человек может думать, что он знает волю Божью относительно всех обитателей земли, мы будем продолжать убивать друг друга за наши мифы. Нам следует признать тот факт, что мы не слышали от мусульман убедительного осуждения терактов 11 сентября, кроме широко распространенной «утки» о том, что на самом деле террористы были евреями[153]. Мусульмане часто опираются на мифы, теории заговоров[154] и нравственные императивы, достойные VII века. У нас нет оснований верить в то, что экономические и политические усовершенствования в мусульманском мире сами по себе радикально переменят их мышление.

Пол Берман написал прекрасный «букварь» по тоталитаризму — левому и правому, восточному и западному, — и показал, что тоталитаризм всегда чреват геноцидом и даже массовым самоубийством. Он отмечает, что XX век стал великим инкубатором «патологических движений масс» — политических движений, «опьяненных идеей кровавой бойни»[155]. Берман также указывает на то, что либеральные мыслители часто не способны увидеть, насколько ужасны подобные явления. Существует некая великая традиция «либерализма как отрицания», писал он. Особым даром такого самообмана отличались французские социалисты 1930-х, которые, несмотря на то что на востоке собирались темные тучи неразумия, не могли поверить в то, что нацизм заслуживает серьезного отношения. Когда военная угроза Германии стала вполне реальной, они продолжали обвинять свое правительство и оборонную промышленность в милитаризме. По мнению Бермана, подобная склонность выдавать желаемое за действительное и сомневаться в себе стала особенно ярко проявляться на Западе после событий 11 сентября. Многие западные либералы, которые полагают, что людьми во всем мире движут те же самые желания и страхи, что и ими самими, начали говорить, что за мусульманский терроризм несут ответственность правительства западных стран. Многие говорят, что мы сами стали причиной зла, обрушившегося на наши головы. В частности, Берман отмечает, что многие люди сегодня думают, что в палестинском терроризме виноват Израиль. Эта точка зрения не просто отражает антисемитизм (хотя и это, конечно, здесь присутствует), но это продукт парадоксальной моральной логики. Люди есть люди (думают сторонники такой теории), и они не делают таких ужасных вещей, пока для того нет весомых оснований. Следовательно, палестинские террористы-смертники ведут себя таким образом в ответ на эксцессы израильской оккупации. В силу такой логики, говорит Берман, в европейской прессе Израиль нередко сравнивают с нацистской Германией[156]. Нужно ли говорить о том, что такое сравнение нелепо? По словам Дершовица, истина заключается в том, что «ни один другой народ в истории, сталкивавшийся со столь же тяжелыми испытаниями, не придерживался столь же высоких стандартов в сфере прав человека, не заботился в той же мере о безопасности невинных граждан, не пытался изо всех сил оставаться в рамках закона или не стремился жертвовать столь же многим ради примирения»[157]. Израиль показал, что способен ограничивать применение силы в такой степени, какая и не снилась нацистам и, что для нас еще важнее, на подобное не способна ни одна из нынешних мусульманских стран. Спросите себя: если бы евреи были бессильным меньшинством в Палестине, могли бы палестинцы подобным образом воздерживаться от убийства евреев? Или появились бы в этом случае еврейские террористы-смертники? Такое развитие событий не более правдоподобно, чем рассказ о полете Мохаммеда на небеса на крылатом коне[158].

Кроме того, Берман полемизирует с тезисом о «столкновении цивилизаций» Хантингтона, говоря, что концепция «цивилизации» не позволяет рассмотреть все различные грани конфликта. Это скорее не столкновение цивилизаций, пишет Берман, но «столкновение идеологий», где «либерализм противостоит апокалиптическим и фантасмагорическим движениям, которые ведут борьбу с либеральной цивилизацией уже со времен Первой мировой войны»[159]. Это ценное замечание, но оно не говорит о самой существенной стороне явления. Проблема же заключается в том, что некоторые наши представления не могут сосуществовать рядом с иными представлениями. У нас остается две возможности: война или диалог, и нет гарантии, что мы всегда будем иметь возможность свободно выбирать одну из них.

Берман дает прекрасное краткое описание нынешней ситуации:

Что привело к нынешнему расцвету терроризма? Наши колоссальные ошибки в мусульманском мире из-за недостатка политической смелости и воображения. Мы как будто нарочно сдерживали свое любопытство и не интересовались подобными неудачами в других частях мира — этот недостаток любопытства породил в нас веру в то, что тоталитаризм побежден, тогда как он достигал нового апогея. Мы активно выдавали желаемое за действительное — и простодушно верили в разумный мир, в котором отдельные вспышки тоталитаризма объясняются в первую очередь неспособностью понять природу реальности… Мы сидели в изоляции и не интересовались тем, что происходило в умах жителей других частей мира. Мы были слепы к обидам европейских стран и безумно гордились Америкой. Мы сделали все возможное для развития терроризма, мы создали для этого все нужные условия с великой щедростью[160]!

Но здесь не упомянуто еще кое-что. Для развития терроризма нужна была религиозная доктрина, широко распространенная по странам развивающегося мира, которая освящает тоталитаризм, невежество и действия смертников, несущих смерть невинным. Берман видит в исламизме просто новейшее проявление тоталитарного нигилизма, но это не совсем так. Существует разница между нигилизмом и надеждой на сверхъестественные награды. Исламисты могут разнести весь мир на кусочки, но при этом их нельзя будет назвать нигилистами, потому что все в их представлениях о мире окрашено верой в рай. В свете веры исламистов их желание душить современность везде, где это возможно, совершенно рационально. И даже когда мусульманские женщины одобряют самоубийства своих детей, если это смерть за Бога, — это тоже вполне рациональное поведение. Благочестивые мусульмане твердо знают, что их дети отправились в лучший мир. Бог и бесконечно могущественен, и бесконечно справедлив. Разве это не повод радоваться, глядя на судороги греховного мира? Существуют и другие идеологии, которые уничтожают последние остатки разума в общественном дискурсе, но ислам, без сомнения, делает это куда эффективнее всех других, нам известных.

Сторонники секуляризма обычно говорят, что характер общества зависит в первую очередь не от религии (включая ислам), но от политики. Согласно их точке зрения, люди преследуют свои политические интересы, а затем находят оправдание для своего поведения в религии. Несомненно, можно привести немало примеров, когда политики говорят о религии, прикрывая ею свои чисто прагматические или даже корыстные цели (яркая иллюстрация тому — годы правления Зия-уль-Хака в Пакистане). Но из этого не следует делать ложных выводов.

Никакой рычаг не действует без точки опоры. В конце концов, кто-то должен верить в Бога, чтобы политики могли использовать Бога для своих целей. И у меня практически нет сомнений в том, что когда огромное количество людей становятся живыми бомбами или когда многие посылают своих детей «очищать» минные поля (что нередко происходило во время войны между Ираном и Ираком)[161], это уже невозможно объяснить чисто политическими мотивами. Это не значит, что потенциальные смертники вовсе не думали о политическом значении своей смерти, но если бы не их невероятные представления о мире — в частности, о загробной жизни, — они бы никогда не пошли на это. Ничто не может нам объяснить феномен мусульманского экстремизма и широкую поддержку терроризма в мусульманском мире лучше, чем вероучение ислама.

Возможен ли подлинный мир на земле на фоне того, во что верят многие мусульмане? Не объясняется ли тот факт, что ислам не ведет открытую войну с Западом, только относительной слабостью мусульманских государств? Увы, я сомневаюсь в том, что на эти вопросы можно дать утешительные ответы. Похоже, потенциал для либерализма в вероучении ислама настолько слаб, что его можно просто не принимать во внимание. Хотя мы могли видеть, что и Библия содержит множество оснований для нетерпимости (и это касается как христиан, так и иудеев) — что демонстрирует масса примеров начиная от трудов Августина и заканчивая действиями израильских поселенцев, в Доброй Книге содержатся и контраргументы, которые постоянно находят иудейские и христианские толкователи. Христианин, желающий дружить с разумом и современностью, может оставить при себе Иисуса, произносящего Нагорную проповедь в Евангелии от Матфея, и просто забыть о книге Откровение с ее вздорными речами о разрушении мира. Однако ислам не позволяет сделать чего-либо подобного мусульманину, который хотел бы мирно жить в плюралистическом мире. Разумеется, какие-то проблески надежды можно встретить в самых мрачных местах: как отмечает Берман, ислам все громче восхваляет свою ортодоксию ради того, чтобы заглушить страх перед западным либерализмом, который уже вторгается в мышление мусульманина и «крадет его преданность» — а это значит, что и мусульман, как других людей, пленяют песни сирен либерализма[162]. Надо на это надеяться. Однако характер их веры делает их менее податливыми к этим песням, чем других людей.

По причинам, которые мы уже начали обсуждать, нам трудно прийти к подобным выводам. Говоря об исламе, либералы привычно обвиняют Запад, который якобы навлек на себя праведный гнев мусульманского мира тем, что столетиями стремился покорить этот мир и вмешивался в его дела. Консерваторы же при этом вспоминают об особенностях Ближнего Востока, арабов или истории ислама. И те и другие ищут корень проблемы где угодно еще, но только не в самой вере мусульман — хотя именно эта вера отличает мусульманина от всех неверных. Без этой веры мусульмане не смогли бы даже сформулировать свои обиды на Запад и уж точно не стали бы за них мстить.

Неразумие левых и странный случай Ноама Хомского

Тем не менее сегодня множество людей думают, что теракты 11 сентября мало связаны с исламом и скорее имеют отношение к подлым деяниям Запада — в частности, к неудачной внешней политике США. Французский философ Жан Бодрийяр особенно ярко выражает это мнение — он утверждает, что терроризм есть неизбежное последствие американской «гегемонии». Он даже договаривается до такой мысли: мы тайно надеялись, что нас постигнет подобная катастрофа:

В итоге они это сделали, но мы этого желали… Если всемирная власть монополизирует ситуацию в такой мере, когда все функции оказываются в руках технократической машины и когда не остается места для альтернативного мышления, — какой еще остается путь, кроме террористического ситуационного переноса? Система сама создала объективные условия для столь жестокого возмездия… Террор против террора — за этим больше не стоит никакой идеологии. Мы как нельзя дальше отошли от идеологии и политики… Как будто сила, поддерживавшая эти башни, внезапно истощилась, как будто самодовольная власть рухнула, потому что перенапрягла свои силы, стремясь всегда быть уникальной моделью для всего мира[163].

Из сострадания кто-то мог бы предположить, что какая-то глубокая суть этих слов была утрачена в процессе перевода. Хотя, думаю, вероятнее, она просто не пережила перевода на французский язык. Если бы Бодрийяр вынужден был жить в Афганистане при талибах, стал бы он говорить, что ужасающее ограничение свободы в этой стране вызвано стремлением США «всегда быть уникальной моделью для всего мира»? Если бы он посетил обычное местное развлечение — публичные казни на футбольном поле, где подозреваемых в блуде, неверности и воровстве бросали на землю и убивали, — смог бы он подумать о «террористическом ситуационном переносе»? Может быть, сегодня мы далеко отошли от политики, но уж никак не отошли от идеологии. Идеология — вот главное оружие наших врагов[164].

Тем не менее даже куда более трезвые мыслители, чем Бодрийяр, утверждают, что события 11 сентября — это последствие внешней политики США. Быть может, самый выдающийся из них — Ноам Хомский. Он внес значительный вклад в развитие лингвистики и психологии языка, а кроме того, на протяжении трех последних десятилетий постоянно критикует американскую внешнюю политику. К тому же, Хомский показал, что либеральная критика власти ничего не достигает. Похоже, политические взгляды этого утонченного моралиста мешают ему провести некоторые элементарные разграничительные линии нравственного порядка — отделить одни типы насилия от других и очертить границы между разными целями, стоящими за насилием.

В своей книге «9—11», написанной тогда, когда еще дымились руины Всемирного торгового центра, Хомский призывает нас не забывать о том, что «США сами являются ведущим террористическим государством». В подкрепление этого утверждения Хомский приводит список преступлений Америки, куда входят санкции, наложенные США на Ирак, что привело к смерти «быть может, полумиллиона детей», бомбежка фармацевтической фабрики Аль-Шифа в Судане, из-за чего десятки тысяч невинных людей погибли от туберкулеза, малярии и других излечимых болезней. Хомский прямо говорит о нашем нравственном тождестве с противником: «Впервые в современной истории Европа и ее “отпрыски” должны были на своей родной территории покориться той жестокости, которую раньше они сами повсеместно распространяли»[165].

Прежде чем я поведу разговор о том, почему считаю мнение Хомского ошибочным, я хотел бы пойти ему на уступки и кое в чем с ним согласиться, хотя эти его замечания одновременно и ценны, и не имеют отношения к обсуждаемому вопросу. Действительно, Америка совершила немало дурного — как у себя, так и в других странах. В этом смысле мы можем более или менее согласиться с Хомским. Если говорить о нашей внутренней жизни, мы можем вспомнить об ужасном обращении с коренными американцами, которое почти равноценно геноциду, о двух столетиях рабовладения, о том, что мы отказывали в визах еврейским беженцам, спасавшимся от лагерей смерти Третьего рейха, о нашем тайном сотрудничестве с многочисленными деспотами недавнего времени и о том, как мы закрывали глаза на нарушение прав человека при их правлении, о бомбежках в Камбодже, о Документах Пентагона[166] и, наконец, о том, как мы отказались подписать Киотский протокол о сокращении выброса парниковых газов, поддержать запрет на использование наземных мин и подчиниться решениям Международного уголовного суда. Все это — смерть, лицемерие и огненная сера.

Нет сомнений в том, что мы совершали ужасные деяния в прошлом. Несомненно, мы обречены совершать их и в будущем. В этой книге я не собираюсь отрицать эти факты или защищать такие действия государства, которые явно отвратительны. Есть много вещей, в которых Запад, включая США, должен признать свою вину. А если мы годами отказываемся ее признать, это подрывает доверие международного сообщества к нам. Мы можем со всем этим согласиться и даже разделить чувство негодования Хомского, но одновременно сказать, что его анализ нынешней ситуации в мире — это просто шедевр нравственной слепоты.

Возьмем упомянутую бомбежку фармацевтической фабрики Аль-Шифа; Хомский говорит, что теракты 11 сентября бледнеют по сравнению с тем, что администрация Клинтона совершила в августе 1998 года. А теперь зададим себе один наиважнейший вопрос, о котором, похоже, забыл Хомский: какую цель преследовало правительство США, когда оно направило крылатые ракеты на Судан? Разрушить то место, где Аль-Каида производит химическое оружие. Имела ли администрация Клинтона намерение погубить тысячи суданских детей? Нет. Ставили ли мы цель погубить как можно больше жителей Судана? Нет. Пытались ли мы убить хотя бы кого-то? Нет, разве что членов Аль-Каиды, которые собрались бы на фабрике ночью. Если же мы зададим подобные вопросы относительно Осамы бен Ладена и девятнадцати похитителей самолетов, мы поймем, что оказались в совершенно иной нравственной вселенной.

Если мы хотим, следуя за Хомским, ставить знак нравственного тождества между нами и террористами, игнорируя человеческие намерения, нам лучше вообще забыть о бомбежке фабрики Аль-Шифа, потому что многие из тех вещей, которые мы не сделали для Судана, имеют еще более серьезные последствия. Мы не посылали деньги и еду в Судан до і 998 года. Сколько детей мы погубили (то есть не спасли) из-за того, что просто жили в блаженном неведении относительно положения в этой стране? Действительно, если бы нас в первую очередь заботило поддержание жизни людей в Судане, мы могли бы спасти миллионы людей от того, что их убило. Мы могли бы послать в Хартум команды добрых людей, которые бы следили за тем, чтобы суданцы застегивали ремни безопасности. Виноваты ли мы во всех этих смертях, потому что не пошевелили пальцем, чтобы их предотвратить? Может быть, в каком-то смысле. Философ Питер Унгер убедительно показал, что каждый доллар, потраченный на что угодно, кроме самых жизненно необходимых вещей, запятнан кровью голодающего ребенка[167]. Может быть, на нас лежит гораздо больше нравственной ответственности за то, что происходит в мире, чем мы привыкли думать. Однако Хомский строит свою аргументацию не на этом.

Арундати Рой, который восхищается Хомским, дал прекрасное краткое описание его позиции:

Правительство США не судит себя по тем моральным стандартам, по каким судит других… Оно изображает из себя благородного великана, который делает добрые дела, но злонамеренные местные жители иных стран его проклинают — а ведь добрый великан пытается сделать свободными их рынки, помочь им провести модернизацию, освободить их женщин, спасти их души… Правительство США оставляет за собой право без смущения убивать и уничтожать людей «ради их собственного блага»[168].

Однако мы во многом действительно представляем собой «доброго великана». И удивительно, что такие интеллектуалы, как Хомский и Рой, этого не видят. Чтобы дать им должный ответ, нам нужно найти определенный критерий, который бы позволил провести разграничительную черту между нравственностью таких людей, как Осама бен Ладен и Саддам Хусейн, и нравственностью таких людей, как Джордж Буш и Тони Блэр. И подобный критерий найти не слишком сложно. Он напрямую связан с тем, что я бы назвал «совершенным оружием».

Совершенное оружие и «сопутствующий ущерб»

Во время войны в ходу эвфемизм «сопутствующий ущерб». Им описывают последствия несовершенства нашей техники по ее мощи и точности. Чтобы в этом убедиться, достаточно вспомнить о наших недавних конфликтах и представить себе, как бы они выглядели, если бы мы обладали совершенным оружием — таким оружием, которое позволяло бы нам временно вывести из строя или убить определенного человека или группу людей с любого расстояния, не причиняя вреда никому другому или их собственности. Что бы мы делали, если бы владели таким оружием? Пацифисты призывали бы отказаться от его использования, несмотря на то, что наш мир населяют монстры: те, что убивают и пытают детей и с садистской радостью участвуют в геноциде, — люди, которые из-за нехватки правильных генов, нужного воспитания или здравых идей не могут мирно жить вместе со всеми остальными из нас. В следующей главе мы еще поговорим о пацифизме — он кажется мне крайне аморальной позицией, которую маскирует призыв к наивысшей нравственности, — но большинство из нас не относится к пацифистам. Большинство из нас проголосовало бы за использование именно такого оружия. И если мы на минуту задумаемся об этом, мы поймем, что использование подобного оружия позволяет судить о нравственности того, кто стремится им пользоваться.

Сегодня Джорджа Буша легкомысленно сравнивают с Саддамом Хусейном (или с Осамой бен Ладеном, с Гитлером и т. д.) — это встречается на страницах книг таких авторов, как Рой и Хомский, в арабской прессе, в университетских аудиториях свободного мира. Но как бы Джордж Буш вел недавнюю войну с Ираком, если бы он обладал совершенным оружием? Направил бы он его на тысячи мирных иракцев, которые были изувечены или убиты нашими бомбами? Стал бы он выбивать глаза маленькой девочке или отрывать руки ее матери? Нравится вам или нет политика этого президента или он сам как человек, у нас нет никаких оснований думать, что он распорядился бы убить или покалечить хотя бы одного невинного человека. А что бы делали с таким оружием Саддам Хусейн или Осама бен Ладен? Или Гитлер? Эти люди использовали бы его совершенно иначе.

Нам следует открыто признать, что в нашем мире разные общества находятся на разных этапах нравственного развития. Да, конечно, это крайне невежливое заявление, но оно содержит столь же объективную истину, что и утверждение о существовании материального неравенства между разными странами мира. Мы даже можем говорить о нравственных отличиях на экономическом языке: не все общества обладают равными нравственными богатствами. Уровень такого богатства зависит от многих факторов. Политическая и экономическая стабильность, грамотность, определенный уровень социального равенства — когда этих вещей не хватает, люди находят массу весомых причин обращаться друг с другом плохо. Наша собственная недавняя история свидетельствует о том, что, когда развиваются эти вещи, меняется и нравственность. Если бы вы попали в Нью-Йорк, скажем, летом 1863 года, вы бы увидели, что на его улицах гангстеры постоянно сражаются между собой за власть и что черных, хотя они только что перестали быть рабами, постоянно линчуют и сжигают. Стоит ли нам сомневаться в том, что многие жители Нью-Йорка XIX века просто показались бы нам варварами? Если мы скажем, что другое общество отстает в своем социальном развитии от нашего на сто пятьдесят лет, это будут действительно ужасные слова, учитывая то, насколько далеко мы за это время продвинулись. А теперь представьте себе, что невежественные американцы 1863 года завладели химическим, биологическим и ядерным оружием. Примерно с такой ситуацией мы сегодня сталкиваемся, имея дело со многими странами развивающегося мира.

Вспомним о тех ужасах, которые американцы совершили еще совсем недавно, в 1968 году, в деревне Май Лай:

Рано утром вертолет с солдатами приземлился в деревне. Выскочив, многие из них открыли огонь по окружающим людям и животным. Здесь не было никаких признаков присутствия батальона Вьетконга и не прозвучало ни одного ответного выстрела со стороны вьетнамцев, но солдаты не останавливались. Они поджигали дом за домом. Они насиловали женщин и девушек, а затем их убивали. Они запихивали штыки во влагалища женщин, а других потрошили, отрезали им руки или снимали с них скальпы. Беременным рассекали животы и оставляли так умирать. Солдаты совершали групповые изнасилования и убивали жертв выстрелами или штыками. Они совершали массовые казни, убивая десятки людей, включая стариков, женщин и детей, пулеметными очередями в канаве. За четыре часа было убито около 500 жителей деревни[169].

Это пример самого дурного поведения из того, на что способны люди. Однако нас от многих наших врагов отличает одна вещь: подобные акты насилия нас ужасают. Бойня в Май Лай стала позорным клеймом армии США. Даже в те времена американские солдаты были глубоко потрясены таким поведением своих соратников. Один пилот самолета[170], прибывший на место бойни, отдал своим подчиненным приказ стрелять из пулемета по американцам, если те не прекратят убивать мирное население[171]. Как общество в целом мы уже не можем терпимо относиться к целенаправленным пыткам и убийствам невинных. Нам следует понять, что во многих частях мира подобные зверства пока еще не вызывают возмущения.

Когда появляются какие-то новые факты любого рода, не все люди открывают их одновременно или понимают их одинаково хорошо. И тогда мы приходим к мысли о существовании некоей иерархии — к мысли, которая совершенно неприемлема для либеральной ментальности. Если на важные вопросы можно дать верные или неверные ответы, значит, существуют разные ответы и разные способы их практического приложения, из которых одни лучше, чем другие. Возьмем, например, заботу о ребенке. Как оградить ребенка от заболеваний? Как вырастить из него счастливого и ответственного члена общества? Несомненно, на эти вопросы можно дать разные ответы, и одни из них будут лучше, а другие — хуже. Несомненно и то, что не все системы представлений и культуры в равной мере приспособлены для поиска наилучших ответов. Это не означает, что можно дать лишь один правильный ответ на данный вопрос или что существует единственный наилучший способ для достижения каждой определенной цели. Однако все в нашем мире достаточно конкретно, и потому спектр оптимальных решений каждой проблемы достаточно узок. Хотя не существует одного оптимального вида еды для всех, мы не едим камни — и если бы какая-то культура возвела поедание камней в ранг добродетели или объявила бы это религиозным долгом, принадлежащие к ней люди страдали бы от дурного питания (не говоря уже о том, что случилось бы с их зубами). И потому некоторые подходы к политике, экономике, науке или даже духовности и этике объективно лучше (как бы мы ни понимали слово «лучше») альтернативы, причем эти степени лучшего и худшего существенным образом влияют на счастье людей.

При систематическом подходе к этике или при исследовании тех основ, на которых стоит цивилизованное общество, нетрудно обнаружить, что многие мусульмане находятся на уровне вопиющего варварства XIV века. Разумеется, за этим стоят различные исторические и культурные причины и здесь можно найти много виноватых, но факт остается фактом: мы имеем дело с обществами, уровень политического и нравственного развития которых — в отношении к женщинам и детям, в ведении войны, в методах уголовного правосудия и в их критериях относительно жестокости поступков — стоит значительно ниже нашего. Это может показаться ненаучным и почти расистским высказыванием, но это не так. В моих словах нет ни капли расизма, поскольку вряд ли мы можем объяснить эти отличия биологическими причинами. Это кажется ненаучным лишь по той причине, что наука еще не приступила к систематическому изучению нравственной сферы. Если наука не сможет открыть какие-то важные закономерности этики, то через сто лет мы вернемся к тому, что будем жить в пещерах и убивать друг друга дубинками. Любой добросовестный человек, если он в курсе нынешнего положения вещей, должен признать, что военная сила цивилизованной демократии, при всех ее провалах и тому подобном, в нравственном смысле не тождественна деяниям вооруженных мусульман и даже мусульманских правительств. Похоже, Хомский не видит разницы между ними или если видит, то мы находимся в невыгодном положении.

Вспомним о недавнем конфликте в Ираке: если бы Ирак напал на США, чтобы сменить наш режим, можно ли думать, что Республиканская гвардия Ирака столь же сильно пыталась бы свести к минимуму число жертв среди мирного населения? Можно было бы представить себе, что противника могли остановить наши «живые щиты» (и можно ли представить, что мы использовали бы такую меру защиты?)? Можно ли было бы себе представить, что американское правительство призывает граждан добровольно взрывать себя среди врагов? Можно ли было бы представить, что иракские солдаты плакали бы, без необходимости уничтожив фургон с мирными гражданами на контрольно-пропускном пункте? Ваше воображение даст на все эти вопросы однообразный ряд ответов: «нет», «нет», «нет».

В своих рассуждениях Хомский не видит разницы между намеренным убийством ребенка в надежде запугать его родителей (что мы называем словом «терроризм») и случайным убийством ребенка при попытке поймать или застрелить убийцу ребенка (что мы называем «сопутствующим ущербом»), В обоих случаях ребенок гибнет, в обоих случаях происходит трагедия. Но нравственное состояние того, кто это совершил (будь то отдельный человек или государство), в первом случае резко отличается от второго.

Хомский мог бы на это возразить, что подвергать жизнь ребенка опасности нельзя в каком бы то ни было случае, но, очевидно, этому принципу следовать невозможно. Так, изготовители «русских гор» знают, что несмотря на все строжайшие меры безопасности, однажды где-то на этом аттракционе погибнет ребенок. Это же прекрасно понимают производители автомобилей, хоккейных клюшек, бейсбольных бит, пластиковых пакетов, ограждений из проволочной сетки и тысячи других вещей, которые потенциально могут послужить одной из причин гибели ребенка. Дети неизбежно погибают, катаясь на горных лыжах, но мы при этом не говорим о «лыжных зверствах». Но Хомский молчит о подобных вещах. Похоже, намерения для него ничего не значат, важно лишь то, что происходит с телом.

Сегодня мы живем в мире, который уже не хочет мириться с существованием злонамеренных режимов, оснащенных надежным оружием. «Сопутствующий ущерб» — когда погибают или остаются калеками невинные люди — при этом неизбежен, поскольку у нас нет совершенного оружия. Подобные бедствия происходят с другими невинными людьми в силу того, что у нас нет совершенных автомобилей, самолетов, антибиотиков, хирургических процедур и оконных стекол. Если мы хотим судить об этике данного человека или общества или пытаемся предсказать их поведение в определенных ситуациях, нам необходимо принимать в расчет человеческие намерения. Когда речь идет о нравственности, намерения значат все[172].

Напрасная трата драгоценных ресурсов

Многие специалисты по Ближнему Востоку утверждают, что проблема мусульманского терроризма не сводится к вере набожных мусульман. Закария писал, что мусульмане прибегают к насилию не из-за учения ислама, но что корни этого явления лежат в недавней истории арабского Ближнего Востока. По его словам, еще пятьдесят лет назад арабский мир стоял на пороге современности, а затем, к сожалению, начал движение вспять. И потому истинная причина терроризма — это просто та тирания, под которой жило и живет большинство арабов. Проблема, как писал Закария, заключается «в богатстве, а не в бедности»[173]. Как только появилась возможность выкачивать деньги непосредственно из-под земли, арабские правительства потеряли всякий интерес к нуждам своих народов, Оказывается, когда государственная власть не нуждается во взимании налогов, она быстро портится. В результате мы имеем богатых репрессивных властителей, возвышающихся над политическим и экономическим болотом. Когда блага, которые дает современность — фастфуд, телевидение и вооружение новейшей конструкции, — тонут в болоте, современность мало чего дает людям.

Закария пишет: «Одна из важнейших причин подъема исламского фундаментализма — это полное отсутствие работоспособных политических институтов в арабском мире»[174]. Возможно. Однако «подъем исламского фундаментализма» представляет собой проблему лишь в силу того, что сам фундамент ислама — проблема. Если бы произошел подъем фундаментализма среди джайнов, это никого не обеспокоило бы. Фактически широкое распространение джайнизма по всему миру в значительной степени бы улучшило ситуацию. Быть может, мы теряли бы больше урожая от вредителей (джайны обычно не убивают никаких живых существ, включая насекомых), но нас бы не окружали потенциальные террористы-смертники или общества, одобряющие их действия.

Закария говорит, что ислам в значительной степени противостоит авторитарности, потому что он предписывает оказывать послушание властителю лишь в том случае, если тот правит в соответствии с Божьим законом.

Однако идея послушания «Божьему закону», как мы видели, создает идеальную почву для развития тирании. Тем не менее Закария уверяет, что какие-либо разговоры о религиозных реформах не имеют отношения к проблеме:

Если сказать правду, изучение Корана не даст нам ключа к истинной природе ислама… Когда люди вещают о «природе ислама», они забывают о том, что ислам, подобно любой другой религии, создан не книгой, но людьми. Забудьте о проповедях фундаменталистов — их меньшинство. Повседневная жизнь большинства мусульман не соответствует идее веры, которая по своей природе враждебна и Западу, и современности[175].

Закария считает, что арабскую проблему решит модернизация политики, экономики и социальной жизни — это заставит ислам примириться с путем либерализма, как это произошло с христианством на Западе. В подтверждение своей точки зрения он приводит в пример миллионы мусульман, живущих в США, Канаде и Европе, которые «научились сохранять верность своей традиции без обскурантизма и благочестие без приступов ярости»[176]. Это наблюдение отчасти верно, однако, как мы наблюдали, Закария забывает о некоторых немаловажных деталях. Если, как я постоянно утверждаю в данной книге, все хорошее, что дает религия, можно получать и из других источников — если, например, можно жить духовной и нравственной жизнью и говорить об этих вещах без претензий на то, что мы знаем нечто такое, чего явно знать не можем, — в таком случае вся наша религиозная жизнь есть просто напрасная значимая трата времени и сил. Подумайте обо всех хороших вещах, которые люди не совершат в нашем мире завтра лишь потому, что они заняты строительством очередной церкви или мечети, либо предаются древней практике поста, либо печатают бесконечные тома толкований на произведения невежд с нарушенным мышлением. Сколько часов человеческого труда сегодня пропадает впустую, потому что тратится на воображаемого Бога? Подумайте об этом: если компьютерный вирус на пять минут выведет из строя всю телефонную систему США, это приведет к потере производительности, в результате чего теряются миллиарды долларов. Религии выводят из строя наши системы общения ежедневно, и это продолжается тысячелетиями. Я, конечно, не говорю, что ценность каждого действия человека измеряется его производительностью. Многое из того, что мы делаем, обесценилось бы в результате подобного подхода. Однако мы должны признать, что неизмеримое количество наших ресурсов (и финансовых, и ресурсов внимания) поглощает организованная религия. Вспомним о восстановлении Ирака. Что в первую очередь стали делать тысячи иракских шиитов после освобождения? Они занялись самобичеванием. Кровь капала на землю с их голов и спин, когда они шли многие километры по улицам, развороченным снарядами, и забросанным мусором аллеям, чтобы собраться в святом городе Кербеле, где находится гробница Хусейна, внука Пророка. Спросите себя, неужели это наилучший способ потратить свое время. Общественная жизнь развалилась. Людям не хватает свежей воды и электричества. Школы и больницы разграблены мародерами. Армия, оккупировавшая страну, пытается найти разумных людей, чтобы вместе с ними строить гражданское общество. Неужели это подходящее время, чтобы заниматься умерщвлением плоти и пением гимнов?

Проблема религии не только в том, что она поглощает наше время и ресурсы. Замечание Закарии о том, что на Западе вера стала довольно «ручной», справедливо — и это, несомненно, добрая вещь, — но он забыл о том, что у нее пока еще довольно длинные когти. Как мы увидим в следующей главе, даже самые мирные формы христианства в настоящее время являются непреодолимым препятствием на пути таких вещей, как профилактика СПИДа и планирование семьи в странах развивающегося мира, медицинские исследования и рациональная политика относительно наркотических средств. Это не только увеличивает меру страданий людей на земле, но и являет яркий пример торжества неразумия.

Что же нам делать с исламом?

Когда мы думаем об исламе и о той угрозе, которую он представляет для Запада, нам стоит вспомнить о христианах XIV века. Можно ли было жить мирно рядом с ними — с людьми, которые ревностно преследовали такие преступления, как осквернение [гостии] или колдовство? Сегодня рядом с нами живет подобное прошлое. И крайне трудно привлечь таких людей к участию в конструктивном диалоге, убедить их в том, что у нас есть общие интересы, предложить им встать на путь демократии и вместе радоваться тому, что наши культуры такие разные.

Очевидно, на данном историческом этапе гражданское общество в глобальном масштабе уже перестало быть просто привлекательной идеей; оно просто жизненно важно для существования нашей цивилизации. Учитывая тот факт, что сегодня даже отсталые государства располагают достаточно мощными средствами, которые можно использовать для разрушения, мы уже не можем себе позволить мирно жить рядом со злонамеренными диктатурами или с армиями невежественных людей, собирающимися на других континентах.

Как устроено гражданское общество? Как минимум это место, где можно критиковать идеи любого рода без риска физического насилия. Если ты живешь в стране, где за некоторые высказывания о короле, или о воображаемом существе, или о некоторых книгах полагаются смертная казнь, пытки или тюремное заключение, значит, ты живешь не в гражданском обществе. Очевидно, наша первоочередная задача в странах развивающегося мира — способствовать повсеместному возникновению гражданского общества. Неясно, должны ли эти страны стать демократическими или нет. Закария убедительно говорит о том, что переход от тирании к либерализму вряд ли произойдет через плебисцит. Вероятнее всего, для такого перехода потребуется период «диктатуры для блага общества». И здесь ключевое выражение «для блага» — и если такая диктатура не может возникнуть изнутри государства, ее надо навязать извне. И для этого неизбежно придется использовать суровые средства, такие, как экономическая изоляция, военное вторжение (открытое или скрытое) либо комбинация первого и второго[177]. Такая программа может показаться кому-то крайне возмутительной, но, похоже, у нас просто нет альтернативы. Мы не можем сидеть и спокойно ждать того момента, когда оружие массового уничтожения из стран бывшего Советского Союза (если взять один из возможных кошмарных сценариев) перейдет в руки фанатиков.

Как я считаю, нам следует видеть в деспотических режимах нечто подобное ситуациям с захватом заложников. Ким Чен Ир захватил тридцать миллионов заложников. У Саддама Хусейна в заложниках было двадцать пять миллионов. Еще семьдесят миллионов держат в плену религиозные лидеры Ирана. Многим заложникам так хорошо промыли мозги, что они будут сражаться до смерти против своих освободителей, но это неважно. Они стали узниками в двух смыслах — узниками тирании и узниками собственного невежества. Развивающийся мир каким-то образом должен их спасти. Джонатан Гловер справедливо говорит, что нам нужно «нечто вроде сильной и обладающей достаточными средствами силы ООН наряду с четкими критериями законного вмешательства и международного суда, который мог бы санкционировать такое вмешательство»[178]. Можно выразить ту же самую мысль проще: нам нужно всемирное правительство. Только в этом случае война между США и Китаем будет столь же маловероятной, как и война между штатами Техас и Вермонт. Мы еще даже не начали думать о таком правительстве, не говоря уже о шагах по его созданию. Для этого потребуется такой уровень экономической, культурной и нравственной интеграции, который пока кажется недостижимым. И многообразие наших религиозных представлений создает важнейшее препятствие для этого процесса. Разные представления о Боге не позволят людям признать, что они в первую очередь просто люди, отказавшись от менее важных критериев идентичности. Нам придется слишком долго ждать создания всемирного правительства — но переживем ли мы этот период ожидания?

Совместим ли ислам с гражданским обществом? Вправе ли мы надеяться на то, что люди, считающие себя верными мусульманами и обладающие военной и экономической мощью, не будут препятствовать развитию гражданского общества? Думаю, на этот вопрос можно ответить лишь отрицательно. Если когда-либо между исламом и Западом установится прочный мир, это будет возможно лишь в том случае, если ислам изменится радикальным образом. И такую трансформацию могут произвести лишь сами мусульмане, иначе они с ней не согласятся. И потому не будет преувеличением сказать, что судьба нашей цивилизации находится в руках «умеренных» мусульман. Пока мусульмане не смогут создать из своей веры благожелательную по своей сути идеологию — или пока они не оставят эту веру вообще, — ислам обречен на непрестанную войну с Западом в самых различных формах. Коль скоро его уже изобрели, ядерное, биологическое и химическое оружие никуда не денется из нашего мира. По словам Мартина Риса, у нас нет оснований думать, что мы в силах остановить его распространение (хотя бы в ограниченном количестве), как мы не можем надеяться, что способны остановить распространение наркотиков[179]. Если это замечание верно, скоро оружие массового уничтожения будет доступно любому желающему.

Быть может, Запад будет в состоянии облегчить такую трансформацию мусульманского мира с помощью внешнего давления. Но усилий США и некоторых европейских стран будет недостаточно, если прочие страны Европы и Азии будут продавать современное оружие и ядерные реакторы «двойного назначения» всем желающим. Чтобы оказывать необходимое экономическое воздействие и таким образом вести эту войну идей мирными средствами, нам нужно развивать технологии альтернативных источников энергии — это должно стать целью нового Манхэттенского проекта. Несомненно, этого требуют от нас экономика и забота об окружающей среде, но нельзя забывать и о политических причинах. Если нефть потеряет цену, отсталость ведущих мусульманских стран сразу станет всем очевидной. Тогда, быть может, мусульмане научатся смотреть на многие вещи скромнее. В противном случае нам придется защищать наши интересы в мире с помощью военной силы — и притом постоянно. При таком развитии событий наши газеты все больше и больше будут походить на книгу Откровение.

Верующие, преступление, наказание, наука

На фоне теократических кошмаров средневековой Европы или тех, что мы сегодня наблюдаем во многих мусульманских странах, религия в западном мире кажется нам чем-то вполне мирным. Но нас не должно сбивать с толку это сравнение. Религиозные представления до сих пор влияют на решения правительств — и особенно это касается США — в такой степени, что это несет в себе большую опасность для каждого. Например, как стало многим известно, Рональд Рейган воспринимал катаклизмы на Ближнем Востоке в свете библейских пророчеств. Он дошел до того, что регулярно приглашал на совещания по национальной безопасности таких людей, как Джерри Фалвелл и Хэл Линдси[180]. Надо ли говорить о том, что советниками президента по вопросам о развитии ядерного оружия были люди не самого трезвого ума? На протяжении многих лет политика США на Ближнем Востоке переживала влияние, хотя бы отчасти, христианских фундаменталистов, которых интересовало будущее еврейского государства. Христианская «поддержка Израиля» — это на самом деле яркий пример религиозного цинизма, причем такого запредельного цинизма, что его почти никто не замечал в политическом дискурсе. Христианские фундаменталисты поддерживали Израиль из-за своей веры в то, что консолидация власти евреев на Святой земле — и особенно восстановление Соломонова храма — ускорит Второе пришествие Христа и, одновременно, окончательное уничтожение евреев[181]. Такое радостное предвкушение геноцида окрашивало отношение к еврейскому государству с первых дней его существования: британская Декларация Бальфура 1917 года — первый международный документ, поддерживавший возвращение евреев в Палестину, — была создана не без влияния библейских пророчеств[182]. Такое участие эсхатологии в современной политике показывает, что религия на самом деле крайне опасна. Миллионы христиан и мусульман сегодня строят свою жизнь на основе пророчеств, для исполнения которых требуется, чтобы из Иерусалима потекли реки крови. И несложно понять, что пророчества о междоусобных войнах могут стать самоисполняющимися пророчествами.

Вечный Законодатель

Многие члены правительства США понимают свои профессиональные обязанности в свете религии. Вспомним случай Роя Мура, председателя Верховного суда Алабамы.

Обеспокоенный тем, что его штат занял шестое место в стране по количеству убийств, он нашел мудрое решение проблемы — установил на ротонде здания суда штата в Монтгомери монумент весом в две с половиной тонны, на котором начертаны Десять заповедей. Все понимали, что это было прямым нарушением духа (если не буквы) Первой поправки к Конституции США, где запрещается учреждать государственную религию. Когда федеральный суд предложил Муру убрать монумент, тог отказался. Не желая откровенно поддерживать отделение церкви от государства, Конгресс США здесь же издал финансовый законопроект, который запрещал использовать федеральные средства на демонтаж монумента[183]. Генеральный прокурор Джон Эшкрофт, который по должности обязан следить за соблюдением законов, все это время хранил благочестивое молчание. И это не должно нас удивлять, если мы слышали его выступления. Он часто говорит что-нибудь вроде этого: «Мы — нация, призванная защищать свободу, и эта свобода исходит не от правительства или какого-либо документа, но она вверена нам самим Богом»[184]. Опрос Института Гэллапа показывает, что Эшкрофт и Конгресс опирались на твердую почву поддержки населения, поскольку 78 % опрошенных относились к демонтажу монумента неодобрительно[185]. Возникает естественный вопрос: желали бы Мур, Эшкрофт, Конгресс США и три четверти всех американцев, чтобы слова о наказании за нарушение священных заповедей также высекли на мраморе и поместили бы в зданиях судов? Какое наказание следует понести тому, кто произносит имя Господа всуе? Оказывается, это карается смертной казнью (Левит 24:16). А тому, кто работает в субботу? Тоже смерть (Исход 31:15). А если кто-то проклянет отца или мать? Смерть (Исход 21:17). За прелюбодеяние? Уже нетрудно догадаться (Левит 20:10). Сами заповеди запомнить достаточно сложно (тем более что в главах 20 и 34 Книги Исхода содержатся два разных набора заповедей), но наказание за их нарушение довольно простое.

Примеры влияния религии на умы наших нынешних политиков найти несложно. Многие ведущие республиканцы входят в Совет по национальной политике, таинственную христианскую группу давления, созданную фундаменталистом Тимом Ла Хэем (соавтором серии апокалиптических романов «Оставленные» (Left Behind). Члены этой группы встречаются раз в три месяца, чтобы обсуждать какие-то загадочные вопросы. Джордж Буш выступил перед этим советом за закрытыми дверями в 1999 году, после чего правые христиане стали поддерживать его кандидатуру[186]. И действительно, из всех, проголосовавших за Буша, 40 % составили белые христиане евангелического направления[187]. Буш не упускал случая отблагодарить своих сторонников начиная с того момента, как он назначил Джона Эшкрофта генеральным прокурором. Министерства юстиции, жилищного строительства и городского развития, здравоохранения и социального обеспечения, а также образования теперь регулярно получают директивы, которые не соответствуют принципу отделения церкви от государства[188]. По своей «инициативе, продиктованной верой», Буш направил десятки миллионов долларов налогоплательщиков непосредственно церковным группам, которые могут использовать эти средства более или менее по своему усмотрению[189]. Буш дал важный пост в Управлении по контролю за продуктами и лекарствами доктору Дэвиду Хейгеру, акушеру, ведущему борьбу против абортов, который публично заявляет, что сексуальные отношения до брака есть грех и что любая попытка отделить «христианскую истину» от «светской истины» «опасна»[190]. Генерал-лейтенант Уильям Бойкин благодаря Бушу стал заместителем помощника министра обороны по разведке в Пентагоне. Этот обвешанный орденами офицер частей особого назначения разрабатывал стратегию поиска Осамы бен Ладена, Муллы Омара и других скрывающихся врагов Америки. Как выясняется, он также ревностно борется с сатаной. Анализируя фотографию города Могадишу после судьбоносного действия его боевых частей в 1993 году, Бойкин заметил на снимке некоторые тени и понял, что это — «силы тьмы… знак присутствия демонов в городе, тот враг, которого открыл мне Бог»[191]. «Наш враг — это некто по имени сатана», — сказал он, выступая на тему войны против терроризма[192]. Хотя подобные замечания иногда вызывают споры в СМИ, большинство американцев принимает их как нечто само собой разумеющееся. В конце концов, 65 % из них верят в существование сатаны[193].

Люди, горящие желанием служить Господу, появились в других отделах федерального правительства. Лидер большинства в палате представителей Том Делей изрекает такие глубокомысленные вещи: «Только христианство указывает на путь жизни, соответствующий реалиям нашего мира. Только христианство». Он уверяет, что пришел в политику, чтобы «распространять библейское мировоззрение». Понимая, что это мировоззрение дозволяет говорить любые глупости, он заявил, что стрельба в школе «Колумбайн» в Колорадо произошла из-за того, что в наших школах преподают теорию эволюции[194]. Остается удивляться, каким образом после столь неразумных речей Делея не сняли с его поста.

Можно приводить подобные факты и истории без конца — пока это не утомит читателя, да и автора. Ограничусь еще одним примером, на этот раз из сферы судебной власти. В январе 2002 года председатель Верховного суда Энтони Скалиа, ревностный католик, произнес речь перед учащимися Школы богословия Чикагского университета на тему смертной казни. Я приведу длинную цитату из его речи, поскольку его слова показывают, что наше общество недалеко от теократии:

Подчеркну: это не Ветхий Завет, но апостол Павел… По сути, он говорит о том, что правительство — как бы вы его ни понимали — получает свою моральную власть от Бога… И мне кажется, чем в большей степени страну можно нажать христианской, тем в меньшей степени здесь считают смертную казнь безнравственной… Я объясняю это тем, что для верующего христианина смерть не является слишком великим событием. Да, намеренное убийство невинного — это слишком важно: это великий грех, из-за которого человек может потерять душу. Но, теряя нынешнюю жизнь, мы получаем взамен жизнь новую… С точки же зрения неверующего, лишая человека нынешней жизни, мы лишаем его существования. Вот почему это кажется ужасным! Демократия склонна игнорировать божественный авторитет, стоящий за правительством. Верующие не должны с этим соглашаться, им следует решительно изо всех сил сражаться за истину. Мы именно так и поступали в этой стране (чего не было в континентальной Европе) — в нашей общественной жизни осталось множество напоминаний о том, что (я воспользуюсь словами, прозвучавшими в 1940-х в Верховном суде) «мы религиозный народ, и наши институты предполагают существование Верховного Существа»… Все это, надо сказать, выглядит совсем не так, как в Европе. И это объясняет, почему наш народ обычно понимает, как то понимал и апостол Павел, что правительство обладает мечом как «Божий слуга», «карающий гневом» делающего алое[195].

Все это должно привести в ужас любого человека, который считает, что во внутреннем святилище власти на Западе должен царить разум. Скалиа справедливо утверждает, что представления человека о жизни после смерти определяют его взгляд на смерть — и потому его этику. Хотя Скалиа католик, он расходится с папой по вопросу смертной казни, зато его представления разделяет большинство (74 %) американцев[196]. Достоин внимания тот факт, что мы — последняя из цивилизованных стран, где «делающих злое» предают смерти, и председатель Верховного суда справедливо связывает это с нашей религиозностью. Здесь нам стоит остановиться и задать себе один вопрос: в самом ли деле наша уникальная позиция по этому вопросу отражает, как говорит Скалиа, наше нравственное преимущество? Так, мы знаем, что ни один человек не создает свои гены или свое раннее детство, тогда как мы знаем, что эти факторы определяют наш характер на протяжении всей жизни. И потому несложно сделать вывод о том, что люди, которых приговаривают к смерти, стали жертвами дурной генетической наследственности, плохих родителей, неверных идей или невезения. Можно ли сказать, что они несут ответственность за эти вещи? Когда мы оправдываем смертную казнь Библией, это не помогает нам примирить наше растущее понимание человеческого поведения с жаждой возмездия перед лицом вопиющих преступлений. Несомненно, нам следует обсуждать вопрос о смертной казни на секулярном языке, но столь же очевидно, что при этом нам нужно опираться на источники, которые лучше понимают психику человека и современное общество, чем апостол Павел.

Люди, подобные Скалиа, — те, кто верит, что у нас уже есть соответствующие вечные постановления Бога, записанные на бумаге, — не способны испытывать сомнений об этом вопросе и надежно защищены от тех фактов, которые здесь предлагает наука. И не стоит удивляться тому, что президент Буш назначает в федеральные суды таких людей, как Скалиа[197]. Он предлагает применять смертную казнь даже в тех случаях, когда обвиняемый страдает умственной отсталостью[198]. Он также выступает за применение законов о содомии (в данном случае, несмотря на то, что их применяют исключительно и избирательно к гомосексуалистам)[199]. Разумеется, Скалиа находит юридические основания для защиты религиозного догматизма на заседаниях Верховного суда, но не стоит сомневаться в том, что он руководствуется здесь словами апостола Павла или даже варварскими указаниями автора Книги Левит.