Раскодированная Россия Крыласов Александр

Глава 1

Ввалившись в квартиру и убедившись, что его никто не поджидает, Сева поставил варить кофе, включил телевизор, и стал смотреть новости. Шёл репортаж о положении дел в Зимбабве. Там явно не хватало стабильности в этом Зимбабве. Затем диктор плавно коснулся проблем Евросоюза и пожурил Польшу за несговорчивость в некоторых вопросах. А потом у обозревателя вытянулось лицо, и он замогильным голосом произнёс:

– Только что в студию принесли секретный список чиновников, которые хотели тайно раскодироваться перед Ноябрьскими праздниками…

Вдруг чья-то рука, ухватив диктора за волосы, поволокла прочь от его законного места. Сева увидел пустой стул и услышал звуки нешуточной борьбы и приглушённый мат. Потом послышались крики:

– Да дайте же заставку, кретины.

Появилась заставка: ромашковое поле и по нему бегут мальчик и девочка, взявшись за руки. Через минуту вновь показали студию. Диктор всклокоченный, с разбитым носом и съехавшим на бок галстуком жадно пил воду. Отдышавшись, с болью в голосе произнёс:

– Уважаемые телезрители. Может быть, после этого эфира я останусь безработным. Может, я даже получу волчий билет, и всю оставшуюся жизнь мне придётся упражняться с метлой и лопатой. Но я не могу молчать. В моих руках список чиновников, которые на людях выступая за безоговорочную трезвость, втайне хотят раскодироваться и отметить Ноябрьские праздники со спиртным. В то время как мы будем пить ягодичные компоты, они станут лакать вискарь и текилу, лопать джин и ром, трескать водку и вино. При этом смеяться над нами и показывать пальцем. Сволочи, лицемеры, ханжи, двурушники, нувориши… У диктора не хватало слов. Он привык читать по бумажке, а тут суфлёра не было, да ещё кипящая ярость, распиравшая его, мешала подобрать нужные слова. Он судорожно вдохнул и огласил секретный список. Бог мой, какие люди в нём значились. Столпы общества: депутаты и священники, правозащитники и независимые журналисты, режиссёры и писатели. Сева и так не питавший почтения к публичным людям, стремящимся играть роль совести нации, окончательно уверился в их фарисействе. Но даже у него по спине пробежал холодок от услышанных фамилий. Что же тогда творилось в душах людей понаивнее? Страшно представить. И не было никакого сомнения, что список подлинный и вся страна с замиранием сердца слышит с детства знакомые имена. Сева обречёно встал и пошёл выключать газ. Кофе безнадёжно убежал, залив всю плиту. Он знал, что этим всё закончится. С самого начала. Чувствовал, что наступит момент Апокалипсиса. И вот дождался. Вот он родной. Наступил. И Апокалипсис погребёт все благие начинания и жалкие попытки нарушить ход истории. Ибо народ может простить, что угодно, только не тайное бухалово. Раскодировку боярам не простят.

– А-а-а-а-а!!! – заблажил кто-то на улице, – сами водку жрать, а нам горбатить на вас! Твари!!! Опять провели, опять кинули! Мочи олигархов!!!

– Пора особняки жечь! Красного петуха им, падлам!

– Попили кровушку! Теперь наш черёд музыку заказывать!

– Богатеев к ногтю!!! А имущество поделить!

В дверь постучали. Громко и настойчиво. Сева открыл задвижку и сразу был оттеснён к стене ввалившейся толпой. Люди что-то кричали, размахивали руками и возмущались. А доктор, зная, что от него хотят, сел перед монитором и тупо уставился на экран.

– Сева? Ты меня слышишь? – Ушанкин теребил Андреича за плечо, – сколько тебе нужно времени, чтобы сделать эту тряхомудию по раскодировке?

– Сутки, – с трудом зашевелил губами Сева.

– Вы слышали, черти, ему нужны сутки. А завтра мы нажрёмся! – радостно завопил Троекуров.

– Послезавтра, – просипел Сева.

– Что? – не понял народ.

– Нужно двадцать шесть часов, чтобы вся информация усвоилась, – уточнил Сева.

– А раньше никак? – насел Ушанкин.

– Никак. Проверено.

– Ладно, – милостиво разрешил Витюша, – ты тут работай под присмотром, а мы разбираться поехали. Ух, душа горит. Щас мы этим топ менеджерам и чиновникам салазки-то загнём. Слезьми изольются.

– Эт точно, – поддержал его Троекуров, – мы им сейчас устроим закат солнца вручную.

Глава 2

Сева клепал раскодировочную Программу, одним глазом поглядывая в телевизор. Там творились жуткие вещи: пылали богатые пригороды, в центре Москвы вышедший из повиновения народ крушил бутики и супермаркеты. Иностранцы спешно эвакуировались из России. Богатеи тоже. На членов списка устроили настоящую охоту. Все страны были извещены об экстрадиции попавшихся, любителях выпить. По первому каналу с упоением показывали кадры расплаты: вот провинившегося правозащитника везёт в тазу по брусчатке Красной площади его же «хаммер». Автомобиль то разгоняется, то притормаживает, а правозащитник, вцепившись мёртвой хваткой в таз, подпрыгивает и страшно кричит. Из-под таза летят искры. То ли защитнику прав человека просто страшно, то ли действительно припекает. Вот известного режиссёра поют водкой, того неудержимо рвёт, а добрые люди продолжают вливать в него вожделенную водку. Вот на Лобном месте ставят кровать, кладут туда знаменитого писателя и мешок сухарей, накрывают с головой одеялом и заставляют все сухари сожрать. Вот перепуганный насмерть Козявкин на коленях выпрашивает прощения у народных масс. А те, болтая бутылки с шампанским, стреляют в него пробками и радостно гогочут. Козявкин пытается уворачиваться, но когда счёт пробок идёт на сотни, падает и замирает. Его подхватывают, волокут к Лобному месту, кидают к писателю, туда же швыряют правозащитника, режиссёра и заливают спиртом прямо из бензовозов. Потом кто-то кидает спичку, и народные избранники горят, синим пламенем.

Всеволод, не в силах на это смотреть, пошёл и выключил телевизор.

– Включи сейчас же! – приказал один из смотрящих.

– Не буду, – категорически отказался Андреич.

– Будешь выступать – в твоей же ванной утопим, – пригрозил другой надсмотрщик.

– Будешь угрожать – сам раскодировкой занимайся, – отрезал Сева.

Мужики увяли. Через десять минут тишины им стало скучно. Один из них вызвался сгонять за продуктами, пока всё мародёры не растащили, а другой пристал к доктору с расспросами:

– Как думаешь, док, правильно богатеев мочат?

– Я противник насилия в любом виде.

– Но они же не правы. На фиг втихаря от народа раскодироваться? Знаешь пословицу: «если не заплатил – не беда, беда – если догнали». Если бы не попались, тогда одно, а если с поличным взяли, тогда совсем другое дело. Я прав?

– Да пошёл ты со своими пословицами. Вы не представляете, додики, что будет после раскодировки. Пока у вас нет ни малейшего влечения, одна жажда мести. Но стоит прижиться хоть капле дешёвой энергии, кричи караул. Всё население уйдёт в штопор. Пытаясь наверстать упущенное, все забухают так, что наступит конец света. В стране обладающей ядерным оружием, имеющей ядерные подводные лодки и военных любящих принять на грудь, бесконтрольное принятие спиртного грозит гибелью человечества. Моё мнение, что военных раскодировать ни в коем случае нельзя. Себе дороже. И вообще нужно составить список профессий, с которых нужно снимать код постепенно и под жёстким контролем. Иначе скоро встретимся в аду. Нужно срочно задействовать все наркологические кабинеты, диспансеры и больницы для решения назревших проблем. Ведь что такое, по сути, алкогольное заболевание? Невозможность остановиться. Больной не в силах контролировать свои алкоголизации. На Западе есть такое понятие Soshial drinking. То есть при принятии на работу, человек говорит, что он контролирует принятие спиртного, может поддержать компанию, участвовать в корпоративных вечеринках, «знает норму» как у нас говорят. Или честно заявляет, что у него проблемы со спиртным. Тогда ясное дело хорошая работа ему не светит. Поэтому дураков нет делать такие заявления. Но всегда есть возможность пройти лечение от алкогольной зависимости. И там это не считается чем-то постыдным и зазорным. В России же все шифруются как партизаны, а зря. Позвонить же можно? Тем более анонимно.

Если у вас дома запахло газом, что делает грамотный человек? Он сразу звонит 01 и перекладывает свои проблемы на ГорГаз. Что делает неграмотный? Он сначала упорно проветривает кухню, в надежде, что всё само собой рассосётся. А потом берёт молоток и спички, твёрдыми шагами подходит к газовой плите… и полдома взлетает на воздух. Здесь та же самая проблема. Появилось, как говорят наркологи «дребезжание», позвони, не откладывая в долгий ящик, проконсультируйся со специалистом, не решай проблему сам. Не надо. Что трудно на телефоне семь цифр набрать?

Набери 720-10-97. Посмотри сайт w.w.w. doktor – krylasov. ru doktor через k Тебе помогут.

– Да туфта всё это лечение, – лениво выговорил конвоир.

– Слушай сюда, умник. Если я отпущу пульт, он упадёт. Не зависнет в воздухе, не полетит к потолку. Нет, он упадёт. Потому что есть закон всемирного тяготения. И есть препараты, которые, вступая в реакцию с алкоголем, дают ацетальдегид (метаболит спирта), вызывающий отрицательные ощущения.

СО2 (углекислый газ)

С2Н5ОН – СНОН

(спирт) (ацетальдегид)

Н2О (вода)

Вот этот ацетальдегид и даёт похмелье. Спирт сам по себе не токсичен. Токсичен ацетальдегид. Человек поддал водки, ему хорошо и забавно. А наутро ему плохо, это вредный ацетальдегид отравляет похмельной головушке жизнь. Бедолагу тошнит, голова трещит, слабость, потливость. Первый вариант: похмелиться и перевести ацетальдегид обратно в спирт. И опять всё замечательно и превосходно. На какое-то время. А потом скотина – ацетальдегид опять даёт о себе знать и как в России говорят: «похмелка та же пьянка». Второй вариант: ждать пока ацетальдегид полностью не распадётся. И вот бедняга бродит по квартире, пьёт жадно воду, прислоняется пылающим лбом к холодной плитке. Глядишь, к обеду отпустило. Это ацетальдегид распался. Так вот, у русских ацетальдегид в среднем распадается через 8 -10 часов. А у басков – 40 минут. А у кавказцев – 2 часа. А у чукчей, эскимосов, эвенков, алеутов – 16 суток. Поэтому законодательно запрещено продавать северным народам спиртное. Они за огненную воду всё отдадут. Хотя виноват в этом всего лишь недостаток ферментов. А у басков ни один случай алкоголизма не зафиксирован. Потому что у них ферментов много. Я все, конечно, упрощаю, научно популярно рассказываю, зато понятно. Понятно, вертухай?

– Понятно, только чего ты обзываешься?

– А чего ты ноги на стол закинул? Не дома. Продолжаю. Северным народам нужно быть очень осторожным со спиртным. Сознательно урежать употребление спиртного, чтобы не приучить организм к дешёвой энергии. Потому что если подсадил на другую энергию тогда труба – запои неизбежны.

Другая проблема: экспериментаторы. А дай-ка я попробую, что будет? А будет одно и тоже: капля дешёвой энергии, попадая в организм, заводит процесс на уровне клетки. Организм переключается на дешёвую энергию, и получаем недельный запой, а может двухнедельный, а может даже и трёхмесячный. Это зависит, насколько у развязавшего хватает здоровья, денег и терпения окружающих. Теперь о лекарствах. Слушай и запоминай.

Пациенту вводятся препараты, которые, вступая в реакцию с алкоголем, дают уже нам знакомый ацетальдегид, только в концентрации в 5, 10, 20 раз больше, чем с самого крутого похмелья. Вот и всё. Вся наркология держится на этой реакции. Чтобы препарат, вступая в реакцию с алкоголем, давал ядовитый ацетальдегид. И никаких чудес. Как антибиотиков миллион. Суть одна и та же: плесень пожирает бактерии. Так и здесь: тетурам, дисульфирам, торпедо, эспераль, колме, фаргилен, налонг…, вступая в реакцию с алкоголем, дают токсичный ацетальдегид. А пациенты с упорством, достойным лучшего применения на этих препаратах пьют, сажая печень и почки. Да ещё бахвалятся, какие они крепкие, а все препараты «туфта и обманство». Только потом замечают, что похмелье стало более тяжёлым и выходить из запоев всё сложнее. Дурашки, от ацетальдегида ещё никто не уходил. Вы пользуетесь сотовыми телефонами, торчите в Интернете, считаете себя умными, но так глупо и бездарно разбазариваете собственное здоровье. Ау, мужики, кроме вас на самом деле никто не страдает. Жена вас привела, но препарат вводят вам. Доктор честно вас предупредил и взял расписку. Но своим здоровьем в случае употребления алкоголя рискуете только вы.

Спрашиваю: «Зачем пробовал»?

Отвечает: «Я экспериментатор».

Спрашиваю: «Машина есть, экспериментатор»?

Отвечает: «Есть».

Говорю: «Залей в бензобак воды, экспериментатор. Может, поедет. И не надо на бензин тратиться. И не надо в очереди на бензоколонке стоять».

Отвечает: «Я не дурак машину гробить».

Говорю: «Нет, ты очень умный. Машину тебе жалко, а себя нет. Машина, тьфу, железка какая-то. А ты свою печень, свои почки и другие собственные органы под монастырь подводишь. Заметь, находясь в ясном уме и твёрдой памяти».

Пыхтит, экспериментатор, думает. Потом выдаёт: «Да что же мне раньше никто этого не говорил»?

Отвечаю: «Говорили тысячу раз. Предупреждали тебя, дурака, не экспериментируй со своим здоровьем, не торопись на тот свет».

Сзади послышался храп. Сева оглянулся и увидел спящего охранника.

«Караул устал», – тоскливо подумал доктор, – «я пытаюсь объяснить дальтоникам, чем различаются цвета. Это бесполезно. Они выслушают, и всё равно сделают по-своему. Единственная радость – надолго всех не хватит. Население сразу возьмёт такой разбег, что быстро устанет и на коленях приползёт с просьбой о новом лечении. Им только кажется, что они будут квасить месяц, большинство уже на третий день запросит о пощаде. Мы все обещаем больше, чем можем. Если за три недели планета Земля не взлетит на воздух, можно считать что угроза мирового дебоша миновала».

Наутро квартирка Севы была переполнена. Журналисты, возбуждённые чередой ярких событий, пролетарии вдоволь натешившееся разгоном богачей, младшие менеджеры довольные тем, что не стало старших, бездомные крестьяне из отдалённых деревень, прикидывающие в каких освободившихся хоромах им лучше поселиться. Вся эта братия торжественно из рук в руки передавала заветный диск и предвкушала первые глотки живительной влаги. Диск проплыл над головами и исчез где-то в коридоре. Затем он проследует в Останкино, чтобы через час явить себя народу во всей красе. Он будет очень внимательно просмотрен. Чем занять себя оставшиеся 26 часов также вопросов не вызывает. Бей и круши, жги и ломай, грабь и мародёрствуй. Ну и конечно занимай освободившуюся жилплощадь, пока это не сделал кто-нибудь другой. Толпа вывалилась на лестничную клетку с криками и хохотом. Их путь лежал в сторону оставшихся особняков и офисов, а Сева лёг на диван и отвернулся к стене. Всё что мог, он уже сделал.

Глава 3

Сева проснулся от звона бьющегося стекла. Осторожно выглянул в окно и увидел Ушанкина и Троекурова, метающих камни в стёкла. Два брата – акробата пьяные в стельку проверяли на прочность новые пластиковые пакеты.

– Что ж вы делаете, сволочи?! – истошно заорала какая-то тётка.

– Молчи, корова, – пошатываясь, отрезал Троекуров, – я свои окна на прочность проверяю. Мне фирма год гарантии давала.

– Да ты же по чужим попадаешь, ирод! – разорялась соседка.

– Што я шнайпер что ли? – усмехнулся Серафим, – но всё равно Витюха мне в подмётки не годится. Меткий глаз, косые руки.

– Да я тебе сто очков вперёд дам, – возмутился Ушанкин и тщательно прицелился.

Бэмц и камень угодил в окно Игоряхи. Через три секунды Игорёк в семейных трусах, майке и шлёпанцах вылетел из подъезда. Схватив двух нарушителей спокойствия как шкодливых котов за шкирку и приподняв их над землёй, внушительно спросил:

– Ну, что с этими гадами сделать?

– В мусорный бак их! – заорали разъярённые соседи, – отмутузить до полусмерти!

– Что же вы натворили, аспиды? Вам же в этом доме жить, – прошепелявила бабулька из соседнего подъезда.

– А вот это выкуси, старая, – болтающийся в воздухе Троекуров смастерил из пальцев синюю фигу, – мы с Витюхой в особняк переезжаем на 5-ой Парковой, где раньше банкир гужевался. Теперя всё нашенское.

– Да? – Игоряха задумался, и два престарелых хулигана шлёпнулись на землю, – а я могу туда с вами въехать?

– Конечно, – щедро разрешил Витюха, – но если у тебя окна целые могут не пустить. Скажут: «пока у себя поживёшь». А ко мне придут, увидят, что все окна раскоканы и милости просю в новые хоромы.

Игорек, недолго думая, схватил самый большой бульник и запустил в своё окно. «Началось» – подумал Сева и, пригибая голову, метнулся на выход. Картина, представшая перед ним, поражала размахом, роскошью и убожеством одновременно. Вся песочница была утыкана дорогущими бутылками и деликатесами. «Вдова Клико» соседствовала с осетриной, «Хеннеси» с килькой в томате. Серое ноябрьское утро с дымчатым, низким небом и грязной жижей под ногами озарялось светом свободы, равенства и братства. Бутылки с холёными этикетками катались под ногами, а французские сыры безропотно валялись в лужах, вопия о старых добрых временах.

– О, Андреич! Спаситель наш! – заорал незнакомый мужик с окладистой серой бородкой, сидящий на качелях, – предлагаю выпить за твоё здоровье. За то, что ты освободил нас от кровопийц и рабовладельцев. За то, что нарушил естественный ход вещей, когда сильный и богатый давит слабого и бедного. Ещё вчера хозяин вытирал об меня ноги, а я боялся лишний раз пикнуть, чтобы не оказаться на улице. А тут раз и квас: кто был никем, тот стал всем. Такое было только в семнадцатом году: хозяева медицинских холдингов и банков, издательств и риэлтерских компаний драпают в одних подштанниках за кордон, а мы как та кухарка будем управлять государством. Хорошо.

Сева благоразумно промолчал, тихой сапой двигаясь к парку. Не тут-то было. Два коренастых мужика в чёрных полупальто, удивительно напоминающие революционных матросов, преградили ему путь. Если бы на их головах красовались бескозырки, то Андреич ощутил бы себя Керенским, выбирающимся из красного ада.

– Куда это ты намылился? – нахмурился один из «революционных матросов».

– Не уважаешь нас? Так и скажи, – закипятился второй.

– Да я, нет. Я просто, – смалодушничал Сева, – я по делам.

– А какие у тебя теперь дела? – возмутился мужик на качелях, – может, ты опять всех закодировать хочешь? А?

– Да нет, я, – вздрогнул Сева, – я прогуляться хотел.

– Успеешь погулять, а пока давай выпьем за новообретённую свободу. Или ты не хочешь с нами выпить, а доктор Крылов?

Доктор понял, что кочевряжиться не стоит.

– Ну, чего тебе налить? Коньяку или текилы? А, может, абсента?

– Чего не жалко, – откашлялся Сева.

– Не-е-ет. Мы нальём тебе водки. Мы нальём тебе много водки. Стакан, – потребовал незнакомец.

Ему протянули гранёный стакан.

– Сколько лить? – спросил один полуматрос.

– Краёв не видишь? – предсказуемо пошутил другой, – ну-ка посмотрим, осилит он «губастого»?

Сева взял гранёный стакан, налитый до краёв, и тяжёлыми глотками добил его до дна. Поднял из грязи запаянный кусок осетрины, разорвал упаковку и впился зубами в деликатес. Что-то подсказывало ему, голод уже не за горами. Ударная доза спиртного мягко жахнула в затылок и растеклась теплом по пищеводу. Алкоголь множеством сперматозоидов проник в яйцеклетку страха и Сева обрёл смелость, решительность и необходимую широту взглядов. Закинув ногу за ногу и облокотившись о детский грибочек, спросил:

– Чувачок, ты сам-то откуда? Что-то я тебя здесь раньше не видел?

– Ещё увидишь, – недобро пообещал мужик.

– Не-е-ет, ты представься, – стал настаивать Сева, – кто такой? Откуда? Что тут раскомандовался?

Мужик, не ожидавший такого напора, смешался. Сева, что не говори, пока ещё оставался героем дня, и загасить его было делом опасным и недальновидным. Поэтому дядечка сделал попытку помириться.

– Да, ладно, доктор, не гундось. Ты, что богатых любишь?

– Не очень. Но и Швондеры мне поперёк горла. Как тебя звать-то, прекрасный незнакомец?

– Зови товарищ Серый.

– И тебе нравится такая кличка «Серый»?

– Я не «Серый», я – «товарищ Серый».

– А, тогда извини. Это в корне меняет дело. И чего же ты хочешь, товарищ Серый?

– Дать нашему народу свободу.

– Ну, судя по окружающему пейзажу, свобода у него уже есть.

Как раз мимо прошлёпали две бабищи в норковых шубах на два размера меньше, катящие тачку, набитую продуктами и всяким барахлом. Судя по вешалкам, вещи были из близлежащего бутика, а жратва из разгромленного супермаркета. Следом семенила старушка, которая всё время поднимала падающие вещи из переполненной тачки. Она водружала их обратно, приговаривая:

– Кто рано встаёт, тому Бог даёт.

– Кто поздно встаёт, тому Бог уже подал, – прокомментировал Крылов.

– Я хочу изменить мир в лучшую сторону, – сформулировал новый большевик.

– Если ты по-прежнему хочешь изменить мир, меняй таблетки – эти тебе уже не помогают, – усмехнулся Сева, – где ты до революции-то вкалывал, мил человек?

– Какая тебе разница?

– Огромная. Если ты был экономистом – это одно, а если сантехником, извини, другое.

– Я был грузчиком в супермаркете. И что?

– А то, что задавленные годами амбиции при отсутствии специальных знаний и стремление к власти любой ценой ведут к разрухе, голоду и хаосу как было после твоего любимого семнадцатого года.

– Значит, ты не веришь, что кухарка может управлять государством?

– Почему? Верю. У нас семьдесят лет они только этим и занимались. И вот когда всё стало налаживаться – снова – здорово: Шариковы бьют стёкла, Швондеры рвутся к власти, а кухарка вытирает руки о фартук, готовясь рулить страной.

– Какой ты стал борзый, – нехорошо оскалился один из полу матросов.

– Не надо было наливать, – поднялся Сева и зацепил бутылку поувесистей, – пока из меня хмель не выйдет, со мной лучше не связываться.

– Сидеть! – приказал товарищ Серый.

– Пошёл ты, – пробурчал Сева, – вот такие как ты и вводят ночные расстрелы под звук работающих моторов.

– А-а-а-а! – завопили «ворошиловские стрелки» после особенного меткого броска. Но никто уже не возмущался, все собирались переезжать в новый особняк.

Глава 4

Сева пошёл по разгромленной Москве. Отовсюду слышались гневные выкрики:

– Они думали, что самые хитрые!

– Сами будут кирять, а мы на них ишачь!? Не на тех напали. Ищите дураков в стране Буратино. Сами теперь насекомьте.

– На фонарях надо их вешать, кровопийц, на фонарях. Попили нашей кровушки, сволочи. Теперь отольются кошке мышкины слёзы.

Или уже более жизнеутверждающее:

– Юр, ты энтот пинжак поверх надевай, поверх.

– Да на мне уже четыре их, не лезет.

– Надевай, говорю. Вон, смотри на бирке что прописано: 2 тысячи евро. Ты столько и за год не приносил.

– Куда, курва, потащила. Вертай сапоги.

– Щупала убрала, зенки выцарапаю. Мои сапоги.

– Да они ж тебе малы, кобыла.

– Не твоя забота. Крути педали, пока не дали.

– Греби ушами камыши, гвоздь беременный.

– Сам лысый пряник.

Сева обратил внимание, что в его руке бутылка текилы. Он сделал внушительный глоток. Смотреть на окружающий мир стало легче.

В соседнем дворе гуляли два братка. Поперёк дороги была натянута верёвка, и кто, перелезая через неё, задевал, тут же доставлялся шестёрками под залитые очи двух бригадиров.

– Куда идёшь, служивый? – спрашивал один из них с перебитым носом у паренька лет пятнадцати.

– Домой, – робко тянул юноша.

– Неправильный ответ, – вступал другой брателло, рыхлый с отвисшим пузом, пьяный в зюзю.

– Почему на тебе штаны камуфляжные? – наседал первый гангстер.

– Модно, – пищал паренёк.

– Неправильный ответ, – подал голос второй.

– Эти штаны может носить только военный. Усвоил, доходяга?

– Усвоил.

– Неправильный ответ, – у второго братка видно что-то заело.

– Ладно, присаживайся, угощайся, – щедро повёл рукой первый бандит, – зови меня братом. И я буду звать тебя братом. Как зовут тебя, брат?

– Петей.

– Петрухой, значит. А меня Емелей. А его, – он толкнул задремавшего соседа, – Кочаном.

Кочан, потеряв равновесие, опрокинулся на спину прямо в большую снежную лужу и сразу же захрапел. Теперь компания напоминала три весёлых гуся: Емеля любил весь свет и лез обниматься с Петрухой, Петяша ненавязчиво пытался избежать бурных ласк, а Кочан дрых, закинув ноги к бесприютным небесам. Андреич опять приложился к бутылке. Рядом в скверике носились неуёмные футболисты. О степени их опьянения говорило то, что одна команда бегала в майках и семейных трусах, а другая и вовсе без маек. Команды нетрезво месили снежную грязь и были заляпаны от головы до пят. Вместо ворот лежали кучи верхней одежды, второпях сброшенные нетерпеливыми спортсменами. На одной из куч тяжёлым пьяным сном ворочался вратарь. Его собрат пока держался, но видно было, что из последних сил. Игроки, казалось, нимало не огорчались выбывшим бойцам, ведь каждый забитый гол тут же отмечался двумя командами. Одна чокалась коньяком с радости, другая глушила водку с горя. Судя по нетрезвым финтам и пасам, второй тайм не предполагался. Сева отпил кактусовой водки и отсалютовал бутылкой членистоногим футболистам. На следующем повороте толпа пыталась перевернуть трамвай. Вагоновожатая бегала вокруг и верещала так, что закладывало уши. То ли устав от её криков, то ли не справившись с таким весом, погромщики решили выместить зло на автомобилях. Парочку перевернули, парочку подожгли, остальным просто выбили стёкла и нацарапали нецензурные выражения в адрес автомобилистов. Под вой сирен, и вопли разгневанных авто владельцев пошли стенка на стенку. Ясное дело, мужиков, предпочитающих общественный транспорт, было больше, и бывшие владельцы железных коней откатились к разгромленному супермаркету зализывать раны. Ну, и помянуть свои машины. Разгорячённые победой пешеходы также навестили магазин, эти уже с целью отметить свою викторию. Вспыхнувшая снова драка быстро угасла, когда выяснилось, что спиртное всё растащили. Мгновенно было принято решение остановить автобус и ехать в ближайший гастроном за бухлом. Сдружившиеся противники перегородили дорогу своими помятыми в драке телами, остановили автобус и, наваляв по ушам водиле, тронулись за «горючим». Сева махнул ещё. Город напоминал разворошённый улей, взятие Рима варварами и завод дегустационных вин одновременно. Из супермаркетов и универсамов тащили всё, что можно было съесть и выпить. Из бутиков и магазинов одежды – всё, что можно одеть. Из магазинов электроники волокли просто всё, вырывая с мясом со стоек и витрин демонстрационные образцы. Вчерашние каменщики и уборщицы, пекари и крановщицы, все кто обеспечивает жизнь большого города, но не виден, потому что горбатит от темна до темна, вылезли на свет божий. И заявили свои права на «имушшество». Неожиданно выяснилось, что у них бульдожья хватка, зычный голос и стальные мускулы. Именно они громили магазины и занимали особняки, свирепо отбиваясь от других любителей делить чужое добро. Менее решительная часть мародёров просто упивалась дармовой выпивкой. Севе всё чаще попадались спящие прямо в грязи и снегу люди. Случались участки земли, сплошь усеянные телами в причудливых позах, как будто зелёный Змей Горыныч пронёсся смерчем над городом, положив тысячи людей. Всюду раздавались крики ограбленных и избитых. «А ведь это всё я натворил», – гнусным припевом крутилось в Севиной голове. Крылов шёл напролом, среди дерущихся и пьяных, задевая плечами прохожих, ожидая, что кто-нибудь на него кинется, и свет навсегда погаснет для Иуды нарколога. Странно, но исходящая от него обречённость отталкивала самых агрессивных отморозков. Бутылка потихоньку мелела, а смерти всё не было. Всеволод вышел по Никольской улице на Красную площадь. И первое, что он увидел – это двух гоблинов, отливающих друг на друга. Они пьяно гоготали и пытались увернуться от журчащих струй. Это было дно. Ниже которого просто невозможно опуститься. Мочиться на Красной площади – куда уж дальше.

«Всё, пора уруливать», – устало подумал Сева, – «валить и как можно скорее. Пока ещё есть возможность. Пока неугомонные товарищи Серые не замастырили железный занавес и не ввели декретом ночные расстрелы. Пока страну не превратили в один большой концлагерь и сосед не начал стучать на соседа, чтобы оттяпать лишние шесть аршин. Никогда ничего хорошего в этой стране не будет. Сева столько раз слышал эту фразу от других людей, а сейчас и сам подумал слово в слово. Говорили так, правда, люди бесполезные, в своей-то стране не умеющие устроиться, не говоря о том, чтобы двигать за кордон. Говорили, чтобы придать себе веса и загадочности. Мол, здесь я на черновик живу, а там буду сразу на чистовик. Никуда они, конечно, не уезжали, только портили воздух. Тот, кто уезжал, не разглагольствовал, а учил язык и готовился к лишениям. А, в самом деле, что мне здесь делать? Гиблый климат, озлобленный народ, зажравшиеся куркули – богатеи. Всякая шантрапа, едва разбогатев, мигом теряет всё человеческое и начинает изображать из себя небожителей в девятом поколении. Как будто они не ходили вместе со всеми в школу и учились по совершенно другим букварям. Стоит им чуть подняться, как их работники мигом превращаются в бессловесное стадо, которым не надо платить деньги, а нужно всячески доказывать, что они чумазое быдло и их место у параши. И работнички тоже хороши, стоит власти чуть пошатнуться, как из всех щелей лезут затюканные чмо, желающие пустить кровавую юшку своим работодателям. Природная славянская анархия начинает гулять по венам, требуя крови, разбоя и грабежа. Если капитализм, то со звериным оскалом; если коммунизм, то с вурдалачьим мурлом. Беспорядочное воровство сменяется красным террором, а тот, в свою очередь – неприкрытым грабежом. И всё это под беспробудное пьянство, и дрянь, бесконечно летящую с серого, низкого неба. И сыплется ведь не снег и не дождь, а именно, что осадки. И нет солнца. Бесконечно долго нет солнца. Говорят, Александр 1 сказал своему итальянскому коллеге, мол, везёт вам, батенька, легко править народом, когда в стране 330 дней в году светит солнце. А попробуйте в России порулить? То-то. Не хрен тут больше делать. Ноги в руки и гуд бай. Земля большая…»

Размышления прервал какой-то пьяненький дедок, пристально рассматривающий Севины ботинки.

– Сынок, а иде ты такие чоботы надыбал?

– Иде, иде? Купил.

– А иде?

– В Караганде.

– Вот народ колготной пошёл. Его спрашиваешь как человека, а он кобенится, гонор показывает. Надысь такому же неслуху в нюх насовали и обувку сняли, а не груби старшим.

– Дедушка, делить шкуру не убитого медведя лучше не при нём. Безопасней.

Дедок завис, пытаясь прикинуть, что к чему.

– Милок, не понял, а причём здесь ведмедь?

– А ни при чём. Просто к слову пришлось. А вот ещё прибаутка: ходил мужик на медведя с голыми руками, а вернулся без.

Старче восхищённо покрутил головой и пошёл себе дальше. А Севины мысли приняли противоположное направление: «Где, в какой стране мира он сможет так легко и изящно отшить собеседника? Нигде. Где, в каком краю он будет понимать малейшие нюансы языка: сленг и ругательства, падежи и ударения? Нигде. Он будет, кашляя и переминаясь с ноги на ногу, потея и смущаясь перебирать в уме артикли и спряжения, существительные и глаголы, чтобы в муках родить куцую фразу на неродном языке. И, даже выучив язык, он всегда там будет только гостем и чужаком. И всегда на него будут смотреть искоса или исподлобья, а он будет натянуто улыбаться, пытаясь прикинуться своим. Тьфу ты. Тьфу, три раза. И чем старше он станет, тем сильнее его потянет на Родину, может и дурную, зато свою». И на ходу родился стих:

Глава 5

Быстро темнело. Андреич шёл, бормоча себе под нос рифмы по какой-то незнакомой улице. Интересно, куда же он забрёл?

– А ну стоять, терпила.

Сева сделал вид, что эти слова относятся не к нему. Почему-то не подействовало.

– Быстро подошёл, падла. Кому говорю?

Андреич закрутил головой, как бы ища, к кому относится данная просьба. Никого не нашёл и осторожно сделал шажок назад. Хмель безнадёжно выветрился из его головы и Сева утратил храбрость вместе с невероятной широтой взглядов, зато получил реальный шанс выжить. Даже неизвестно, что лучше.

– Да не бойся, друг, – приторным голосом заверил другой гопник, – дай закурить.

– Лучший друг – это книга, – наставительно заметил Всеволод, – денег не просит, сигареты не стреляет.

Говоря эти слова, он лихорадочно искал направление, куда ломануться, когда урелы от слов перейдут к делу.

– Что ты сказал, козлина, – загоношился самый меркантильный хулиган, – куртку снимай и ботинки, быстро.

– Может тебе ещё и завтрак в постель подать? – вежливо поинтересовался Сева, – хотя, хочешь завтрак в постель – спи на кухне, опоссум.

Выдав подобно древнему римлянину бессмертную фразу, он также решительно принялся улепётывать по переулку. Шпана, крутя ремнями над головой, устремилась за ним. Впрочем, грубияны быстро отстали, видимо по причине прокуренных лёгких и нерегулярного употребления витаминов группы Б. Однако Сева не спешил радоваться, он не знал этого района, а гопники знали. И дивный переулок мог в любой момент обернуться глухим тупиком и тогда ему предстоял неравный бой с отребьем, использующим ремни не по назначению. Обесточенный город освещала только кривая Луна, да зарево далёких пожарищ. Дома теснились с двух сторон, не спрятаться, не скрыться. И вдруг впереди показалось ярко освещённое здание – луч света в тёмном царстве беспредела и неограниченных возможностей. Поистине уникальных для всякого криминала. Сева нырнул в освещённое здание как в прорубь. У дверей, как ни странно, дежурил охранник.

– Пропуск, – грозно нахмурился он.

– Пропуск? – удивился Андреич, – а что, в Москве ещё есть места, где требуется пропуск?

– Без пропуска не пущу, – стоял на своём вахтёр.

– Да не больно-то и хотелось, – сменил тактику Сева, – сейчас позвоню корешку, сам спустится.

Сева достал давно молчащий мобильник и сделал вид, что набирает номер.

– Здорово, боярин, как сам? Что же ты не сказал, что в вашу контору пропуск нужен? Сам тогда спускайся. Что? Минут через двадцать? Хорошо. Я подожду.

Охранник кивнул, мол, всё в порядке, жди здесь, и уткнулся в газету. Казалось, его не удивил ни Севин звонок по телефону, ни третий час ночи на офисных часах. Наружная дверь приоткрылась и три уголовные рожи сунулись в проём. Странный охранник не спеша, отложил газету, снял очки и выудил из-под стола помповое ружьё. Рожи исчезли. Охранник вернулся к чтению, предварительно вернув очки и ружьё на свои законные места. На Андреича он вообще не обращал внимания. А Крылов, решив, что он лучше дождётся утра здесь, опять талдычил в глухонемую трубку:

– Боярин, ну ты скоро? Сколько можно? Что мне тут всю ночь торчать?

Сева уже начал задрёмывать на подоконнике, когда по лестнице спустился парень в серебристом дорогом костюме и с папкой в руке.

– Сисадмин?

– Ну, – не стал спорить Сева.

– Где вы шлындали, бездельник?

– Сисадминил, – попытался сострить Андреич. Насколько он знал, сисадмин – это мастер по наладке компьютеров.

– Сисадмин, вы умом не блещете, вы им рябите, – наехал парень в костюме.

– Зато у вас хороший склад ума, жаль пустой, – не остался в долгу Сева.

– Сисадмин, ваше дело не сверкать интеллектом, а быстро и качественно чинить зависшие компьютеры.

– В кривых руках и калькулятор зависает, – не мог успокоиться Крылов, следуя за борзым парнем.

Они вошли в огромное помещение, поделённое прозрачными перегородками на множество загончиков. В каждом отсеке сидел молодой человек или девушка, и судорожно стучали по клавиатуре. Глаза их не отрывались от мониторов и поэтому были красными и воспалёнными.

– Сисадмина привёл, – оповестил всех борзый начальник.

Никто не откликнулся, все продолжали работать.

– Что за фигня? – обалдел Сева, – вы, наверное, не в курсе, что на улицах творится?

– Ничего там особенного не творится. Системного сбоя не произошло. Остальное – всего лишь мелкие сетевые помехи. Небольшая перезагрузка общества.

– Небольшая!? – вне себя заорал Сева

Старший менеджер ловко толкнул доктора и тот влетел в его загончик. Парень плотно закрыл дверь и опустил жалюзи, организовав тем самым пятачок приватного пространства.

– Что ты орёшь? Что ты панику разводишь?