Мастер дороги Аренев Владимир

Народу в Парке было еще больше, чем на День всех святых. На входе многие останавливались, чтобы прочесть громадный постер: «Выставка “История Душепийцы”. Уникальные экспонаты из зарубежных коллекций».

– Прикольно, – кисло сказал Лебедь. – Это они к фильму подсуетились, не иначе. Вот же ж.

– Ты чего?

– Как думаешь, Турухтун, эти самые уникальные экспонаты охраняют?

Конечно, охраняли. Сразу за вертушками установили рамки, всех пропускали только через них, отдельно досматривали вещи. На выставку ты идешь или просто проведать родных – значения не имело.

Лебедю пришлось объяснять, что эти бумаги в Сашкиной сумке – его, Лебедя, проект, ну, не весь, отдельные фрагменты, что он, Лебедь, изучает историю душницы, вот решил заодно кое-что уточнить, справиться, так сказать, на месте, а вы чего подумали, я шпион, что ли, а может, этот… подрыватель какой-нибудь, террорист?.. нет, это всего лишь бумаги, хотите, я покажу что где, я могу…

Он говорил так долго и путанно, с таким занудным, чисто грищуковским выражением лица, что пожилой лысоватый охранник, не выслушав до конца, махнул рукой – проходи, мол.

Настя сразу же достала подписанную родителями бумагу. Лысоватый пробежал глазами документ, внимательно поглядел на Настю:

– Значит, проведать брата? А это, значит, ваши друзья?

Настя сдержанно кивнула.

– Ну, молодцы, молодцы. Это правильно.

Охранник показал узловатым пальцем на рюкзачок:

– Открой-ка.

Он заглянул внутрь, но тем и ограничился.

– Следующий!..

– Зачем ты приволок эти чертежи? – прошипел Сашка, когда они отошли подальше. Вестибюль напоминал предбанник какого-нибудь необъятного вокзала: куча народу, все куда-то спешат, теряют друг друга, малышня вопит или, путаясь под ногами, играет в догонялки. Одно утешало: здесь никому и в голову не взбрело бы их подслушивать. – Ты чуть все не испортил!

Лебедь молча кивнул. Это был плохой признак: значит, что-то и впрямь не так.

– Понимаешь, Турхтун, мне все время кажется… это смешно, я знаю, но я еще вчера вечером…

– Ну!..

– По-моему, мы что-то упустили.

– Что именно?

– В этом все и дело: никак не соображу.

– Слушайте, – вмешалась Настя, – может, пойдем уже?

Вместе со всеми они погрузились в лифт и поехали наверх. Было душно и тесно, Сашка всю дорогу косился на рюкзачок, чтобы никто его не придавил.

С пересадками добрались до сотого.

– Куда дальше?

– Идем, я проведу, – Лебедь уверенно зашагал вперед, словно здесь родился и вырос. Коридор-дуга весь был увешан плакатами, рекламировавшими выставку. Изредка попадались хранители в одинаковой – белое с алым – униформе. Один вежливо, но настойчиво спросил, не потерялись ли они, и потом долго смотрел им вслед.

Наконец за очередным поворотом обнаружился проход на балкон: высокие створки дверей, забранные двойным стеклом. По ту сторону виднелся кусочек неба, весь в строительных лесах.

Рядом с дверьми висела табличка: «Закрыто на ремонт. Просим прощения за временные неудобства».

– Ничего, – пробормотал Лебедь. – Это ничего. У них тут такое всегда, не угадаешь. Сейчас поднимемся повыше и найдем подходящий сектор…

Они обернулись, чтобы идти к лифту, и нос к носу столкнулись с хранителем – тем самым, слишком внимательным.

– По-моему, вы все-таки заблудились, молодые люди, – холодно произнес он. Хранитель был тощий и плешивый, с угловатым подбородком и острым носом. Говорил он, чуть склонив голову набок и раздувая ноздри; то ли прислушивался к чему-то, то ли принюхивался. – Позвольте узнать, где ваши родители?

– Мы здесь без родителей, и у нас есть разрешение. – Настя протянула ему бумагу, хранитель дважды прочел, сложил лист и велел: – Ступайте за мной. Вы ошиблись по крайней мере на сотню этажей.

Документ так и не отдал.

За его спиной Сашка с Лебедем переглянулись, Лебедь пожал плечами, мол, а что делать, пусть ведет. Сашка готов был согласиться: балконы на двухсот-каком-нибудь тоже имеются – так не все ли равно.

Хранитель препроводил их на соответствующий этаж, отвел к своему коллеге, сидевшему за стойкой, и вручил тому бумагу от Настиных родителей.

– Будьте добры, позаботьтесь о детях.

Круглолицый за стойкой скупо кивнул:

– Всенепременно.

В нем было что-то от младенца: то ли гладкая кожа, то ли пристальный всепонимающий взгляд. Хранитель склонился над компьютером, тонкие пальцы едва коснулись клавиатуры…

Сашка стоял ни жив, ни мертв. Отовсюду звучали голоса, тысячи голосов. Кто-то пел, кто-то хохотал, кто-то умолял принести ему земляники, свежей, свежей земляники!.. Каждый слышал только себя, но вместе они сливались в сложную, слаженную мелодию. На сотом ничего подобного не было: только слабое одиночное бормотание.

«Конечно, – подумал Сашка, – те, кто на сотом, умерли-то когда!.. А эти вот – совсем недавно».

Он видел, как растерянно вздрогнула Настя. Вспомнил собственные ощущения, когда впервые услышал эти голоса, и взял ее за руку, успокаивающе пожал.

Лебедь стоял рядом, весь напружиненный, испуганный.

– Что это? – спросил одними губами.

Сашка не успел ответить. Хранитель вышел из-за стойки, аккуратно прикрыл за собой дверцу.

– Обождите, я сейчас принесу.

Он направился в один из проходов между стеллажами.

– Все в порядке, – шепнул Сашка. – Это нормально, это тут всегда так.

И вдруг дед запел.

Нет, это не было песней в буквальном смысле: никаких отчетливых слов, ничего такого. Просто мотив – мощный, гордый, бунтарский.

Смысл и так был понятен: я не сдамся! что бы ни случилось, что бы ни сделали со мной – это меня не сломает!

Мелодия, которую Сашка слышал по ночам, была только тенью нынешней песни, ее блеклым подобием. Он словно наяву увидел деда молодым – еще на полуострове, еще верящим в идеалы повстанцев. Это был их гимн, песня, с которой они шли в бой. Песня, с которой умирали.

Почему дед пел ее сейчас? Догадался ли он, где находится? Услышал ли голоса других? Или это просто было недолгое просветление сознания, уже столько месяцев запертого в шаре?

Сашка не знал.

На мгновение в душнице сделалось тихо – так тихо, что стало слышно, как шаркают тапочки хранителя, ушедшего за шаром.

Потом тишина взорвалась голосами. Это было похоже на шум прибоя. Или на рев болельщиков в последние минуты финального матча. Теперь они кричали в два, в три, в десять раз громче, чем прежде. Плакали, смеялись, по-прежнему просили принести свежей земляники. Кого-то звали, рыдая то ли от счастья, то ли от безнадеги. Проклинали всех на свете. Захлебывались от восторга.

Дед пел.

Мигнула и загорелась ярче лампочка над постом дежурного. Где-то вдалеке коротко и зло рявкнул звонок – раз, другой, третий. Захлопали двери, раздалось шлепанье подошв – и к посту из лабиринта стеллажей стали выбегать хранители. Их оказалось неожиданно много, Сашка попятился и слишком поздно сообразил, что теперь-то все кончено. Сейчас они вычислят, откуда доносится голос, сейчас все раскроется.

Он понял вдруг, что то, как отреагирует мама, для него не главное.

Нужно освободить деда. Любой ценой – освободить.

– Посторонитесь! – велел дежурный, буквально сдвигая их с дороги. – Кто-нибудь, отведите детей в свободный меморий, пусть подождут, пока все кончится. – Он рухнул в кресло и заелозил мышкой по коврику. – Что ж за день-то сегодня такой, в бога-душу-м-мать!.. Артем, проверь, чтобы все входы корректно заблокировались, опечатываемся до наступления полного штиля. Сообщи на этажи и лифтмастеру. М-мать, ведь недавно же была профилактика, что на них нашло-то!.. – Дежурный заметил Сашку с Настей и Лебедем и заорал: – Аннушка, я неясно сказал? Почему они до сих пор здесь?!

Сутулая рослая тетка в очках ухватила Настю за плечо и с фанерной вежливостью попросила всех троих идти за ней. И не волноваться.

– А что вообще тут происходит? – спросил Лебедь. – Воры залезли? Или террористы?

– Нет, нет, это учебная тревога. – Тетка говорила так, будто набила рот недоваренным картофелем. – Все в порядке. Я отведу вас в меморий, посидите там, пока тревогу отменят.

– Точно учебная?

– Конечно, конечно. Какая ж еще?

– Ну мало ли. А вот откуда вы знаете, учебная она или нет? Это ж смысла никакого – предупреждать, что учебная: тогда никто не будет стараться, если все понарошку.

«Болтай, – думал Сашка, – давай же, заговаривай ей зубы. Только бы не услышала…»

Дед пел.

Их почти силой впихнули в меморий – пустую комнату, внутри только стол да несколько стульев. Стены были обшиты мягкой материей, в дальнем углу висела икона Искупителя.

– Что это вообще за штуки?! – прошипел Лебедь, когда они остались одни. – Так и с катушек можно свихнуться, ты бы хоть предупреждал, Турухтун. Офигеть просто!..

– Она не уходит, – сказала Настя, присев у замочной скважины.

– Как не уходит?!

– Встала, подперла стенку, разговаривает по рации.

– Бли-и-ин…

– Что говорит?

– Тише вы! Говорит: «хорошо, прослежу». Это, наверное, за нами проследит.

– Ясно, что за нами, за кем же еще.

Настя отошла от двери и села на стол.

– Что будем делать?

Лебедь подумал с полминуты. Пожал плечами:

– А что делаем в школе? Проситься в туалет. Раскрывай свой рюкзак, бум готовиться к операции «Прорыв».

Они перепаковали мяч с дедовым шаром в Сашкину сумку, выглядела та теперь подозрительно пухлой, но что делать.

– Тетка надвое не разорвется. Значит, будет шанс отвлечь ее внимание, – успокоил Лебедь. – Теперь так… – Он разложил на столе ворох своих листов, что-то разглядывал, хмыкал. – Нет, – пробормотал он, – конечно, это здесь не отрисовали. Блин. Но если прикинуть… «Мысль проницает всякие препоны»! В общем, – поднял он голову, – ты, Зимина, идешь с ним. Тетку отвлекать. Скажешь: живот заболел.

– И долго нам отсиживаться?

– Тебе – до упора. А тебе, Турухтун, – пока она не заманит тетку в женский. Если я все правильно себе представляю, в туалете должен быть общий предбанник…

– Чего там представлять? – удивился Сашка. – Я там был раньше. Так и есть.

– Хм… Ну класс! А где-то сбоку дверь в служебные помещения? А? Ну, в общем, на месте разберешься.

– С чем разбираться?!

– Коридор, балда ты, служебный. Значит, не заблокирован. Найдешь лестницу, поднимешься этажом выше, а оттуда – в обычные помещения и на балкон. Только быстро, пока они там не сообразили что к чему. А сообразят они, – добавил Лебедь, хмуро глядя на сумку, из которой по-прежнему доносилась дедова песня, – сообразят они скоро.

– Что? Что ты говоришь? Сильно болит? О боже ты мой… – зашуршали по кафелю тапочки. – Мальчик, ты как?

– Я в порядке, – сказал Сашка. – Вы за меня не беспокойтесь, я скоро. Вы Настей займитесь. Она с утра говорила, что живот крутит. А мы ее предупреждали, чтобы не покупала тот пирожок.

Тетка шумно и безнадежно вздохнула. Она, подумал Сашка, сейчас сама грохнется в обморок. Вот цирк.

– Жди меня здесь, я сейчас, хорошо? Тебе самому тут ходить нельзя. Нельзя, да.

Сашка пообещал, что не будет.

Открыл сумку, взял мяч – и едва не отдернул руки. Ощущение было как от легкого удара током.

Шар вибрировал. И пел. Пел!

Сашка прижался губами к липкому кожаному боку.

– Деда, ты не волнуйся. Я тебя обязательно отсюда вытащу. И отсюда, и вообще. Слышишь? Ты только потерпи, хорошо? Это я не ради мамы; просто нельзя, чтобы такое делали с человеком, я только сейчас это понял. Еще немного, деда. Потерпи.

Услышал ли дед? Стал ли петь хоть чуточку тише? Сашка не знал.

А время шло.

Он положил мяч в сумку, забросил ее на плечо. Осторожно повернул ручку и выглянул в предбанник: пустое, залитое ледяным светом пространство. Слева два зеркала, умывальники, мусорный бачок. Пахнет земляничным освежителем.

– Господи, девочка, просто открой мне!.. – доносилось из-за двери напротив. – Ну как я могу помочь, если…

Он на цыпочках подошел к двери справа («Служебное помещение. Посторонним вход запрещен!»). Не заперто. Узкий проход, какие-то стеллажи, ведра, швабра, пластиковые бутылки с моющим средством.

– Ну вот, молодец, что открыла… Выглядишь ты вполне…

Гневно зазвонил мобильный.

Сашка полсекунды стоял, будто заяц в свете фар летящего на него автомобиля. Потом метнулся внутрь, запер дверь и – вперед по проходу. Сзади забарабанила тетка Аннушка, молча и яростно, рванула ручку.

Сашка догадался-таки сбросить звонок, проход закончился, тут была еще одна дверь, заставленная всяким барахлом, он в две минуты раздвинул все эти веники, картонные ящики, тряпье, отпер, выскочил… Лестничная площадка. Снизу – неясный шум. Хватаясь рукой за скользкий пластик перил – наверх.

Шар, торжествуя, пел.

Пропустив этажа три, Сашка ввалился в очередную подсобку, споткнулся и полетел, выставив перед собой руки, прямо на стеллаж. Что-то загрохотало, закапало. Вскочил, перепрыгнул, добрался до двери.

Туалет. Никого.

Мобильный опять зазвонил, он опять нажал «отбой» и, зачем-то пригладив волосы, вышел в коридор к мемориям.

Мягкий свет, шорох невидимых мертвых голосов. Пауза – и тишина взорвалась криками.

Дед продолжал петь.

«Балкон, – сказал себе Сашка, – найти балкон и не паниковать. Они тут сами все будут сейчас носиться как угорелые. Я смогу, успею».

Истерично завизжал звонок-сирена. Сашка побежал – коридор изгибался плавной дугой, по обе стороны темнели дверные проемы, из некоторых удивленно выглядывали люди. Вдруг – развилка, на стене – указатели: к лифту, к мемориям, к внешней дуге коридора, к хранилищу.

К внешней дуге. Впереди заметил высокие стеклянные двери. Не заперты.

Выскочил – и тут же попятился, захлебываясь от тугого, стылого ветра. Внизу виден был сразу весь Парк – словно поле, расчерченное на клетки для какой-нибудь сложной игры. Линии – нити душеловов, все – слишком далеко. Неопасны.

– Получилось, – прошептал Сашка. – Получилось…

Он упал на одно колено, поставил сумку на пол и догадался наконец посмотреть по сторонам. Никого. Справа балкон уходил вниз, слева – загибаясь, тянулся кверху. Он охватывал всю башню тугой узорчатой лентой, сжимал, словно пружина. По идее, любой, если бы захотел, мог подняться или спуститься по нему пешком, но на деле всегда какую-нибудь секцию закрывали леса. Душницу бесконечно подновляли, восстанавливали, улучшали…

Лесов тут не было – и не было сетки, предохраняющей от случайного падения. За всю историю душницы никто ни разу не пытался, выпрыгнув с балкона, свести счеты с жизнью. Здесь не полуостров, здесь заботятся о душе.

Сашка расстегнул «молнию» и достал мяч. Снова вздрогнул, когда коснулся его поверхности.

И еще раз – услышав голоса этажом ниже.

Хриплый:

– …безумие какое-то.

Нарочито спокойный, рассеянный:

– Мне только что звонил Григорьев с двести пятого. И Храпко: у них на сто девяностом то же. Как будто эпидемия, цепная реакция.

– Бр-р-ред! Боже, какой бред! Ты связывался с патриархом?

Собеседник хриплого затянулся папиросой, выдохнул.

– Велели стравливать пар. Точней – выпускать.

– Что-о-о?! Они вообще понимают?.. И кто это «велели»?

– Успокойся, решение согласовано на высшем уровне. Времени нет, надо все делать оперативно. Я уже велел поднять списки. Тех, кого не посещали больше года, – в первую очередь. – Еще одна затяжка. – Уже должны были объявить, что поступил звонок, якобы кто-то из застенных радикалов пронес бомбу. Эвакуация, полная блокировка. К вечеру управимся.

– А если они не уймутся? Ты помнишь, как в семьдесят втором?..

– Выпустим столько, сколько потребуется. Все, точка.

– Но мы же… это ведь хуже убийства, Вадим! Ты же верующий человек, должен понимать…

– Что я должен понимать? «Лишаем их шанса на искупление грехов»? «Ввергаем в пучину огненную»? А может, наоборот? В любом случае сейчас это не имеет никакого смысла. Диспуты потом, сначала – дело. «Мертвые к мертвым, живые – живым». Классиков надо читать, Андрюша, классиков.

Они ушли, точно ушли, но Сашка еще какое-то время так и сидел: упершись одним коленом в ледяной пол балкона, сжимая в руках пульсирующий мяч. Из оцепенения его вывел звонок мобильного.

– Да? – Он прижал мобильный плечом к уху и начал отрывать полоски скотча. – Да, я слушаю, говорите.

– Турухтун?

– Курдин?!

– Ты чего не отвечал? Слушай, я только сообразил… Ты сейчас вообще где?!

– Какая разница? И лучше давай потом…

– Только трубку не бросай, слышишь! Обещаешь? Это важно!

Сашка оторвал последнюю ленту, разломил мяч и вынул оттуда дедов шар. Тот рванулся кверху, струной натянул цепочку.

– Алло! Чего молчишь?

– Обещаю, – сказал Сашка. – Только быстро давай, мне некогда.

Он встал и отошел подальше от дверей, чтобы случайно не заметили. Давно надо было, дурень.

– Мне мать сказала, что Настя уезжает. Я звонил попрощаться – а ее нет дома. Вроде как с тобой и с Лебединским ушла в душницу. Тут я и сообразил. Если бы с тобой одним – ладно. Но с Лебединским!..

– Ну и что ты там сообразил?

– Зачем тебе деньги, – тихо ответил Курдин. – И зачем она помогла тебе пройти в душницу.

– Ну и зачем? – так же тихо спросил Сашка.

– Это ветер, да? Ты уже наверху? Не бойся, Турухтун, я не выдам. Я тебе завидую, Турухтун: я бы так не смог.

– Ты говорил – у тебя что-то важное. Если нет… у меня мало времени, честно. Лучше созвонимся…

– Не отпускай его!

– То есть?

– Я ведь тоже думал о таком. Ну, чисто теоретически. И как быть с душеловами – тоже; и, конечно, вариант с душницей рассматривал. Не получится, Турухтун.

– Представь себе, я уже здесь, – зло сказал Сашка. – Стою на балконе и трачу на тебя время. Понял?!

– А дальше что? Отпустишь шар – лети в небо? Душеловы далеко внизу, все такое… Ага, сейчас! Она вся – один сплошной душелов, понимаешь? Почему, по-твоему, у нее этот балкон спиральный? Да потому что в сам балкон душеловы и вживлены, в узоры эти уродские.

Внизу вдруг хлопнула дверь, кто-то спросил:

– Где? Где?

– Должен быть где-то здесь, его видели…

Сашка замер.

– …понимаешь, Турухтун, это бессмысленно. Его притянет к верхнему какому-нибудь витку – и все. Потом когда-то снимут – если заметят. Сваливай оттуда. Вместе придумаем вариант получше. Времени у нас полно, спешить некуда…

– Ты же мог просто вывезти своего куда-нибудь далеко за город, – прошептал Сашка. – Если бы хотел.

Курдин запнулся.

– Да, но…

– Ладно, – сказал Сашка, – спасибо за помощь.

И вырубил мобилу.

Внизу на повышенных тонах спорили, искать его или заняться более важными делами.

– Подожди-ка, – велел один. – Тихо.

– Что?..

– Просто помолчи. – Сашка узнал голос плешивого – того, кто тогда прислушивался к чему-то в коридоре.

Дедов шар вдруг резко потянул Сашку за руку, заставляя встать в полный рост. Дернул еще раз, словно звал за собой.

Сашка задрал голову и увидел двумя этажами выше переплетение строительных лесов. Красно-белая полосатая пленка оторвалась с одного края и развевалась на ветру. Помост нависал над балконом. Как трамплин.

– Вот, слышишь. Ну-ка пойдем-ка… Ну-ка…

Он побежал. Шар тянул вперед, мелькал перед лицом, пел.

На очередном витке Сашка со всего маху врезался в хлипкий сетчатый заборчик с табличкой «Строительные рабо… Просим проще… ...бства». Стая жирных голубей недовольно вспорхнула с лесов и полетела вниз, их тени метнулись по стене, словно чудовища из детских кошмаров.

– Смотри!

– Что это? Мяч?.. и сумка!..

Зажав в зубах цепочку, Сашка подтянулся, перебросил ногу через заборчик.

Шар вдруг рванул кверху.

Во рту остался солоноватый привкус, Сашка приложил ладонь к рассеченной губе и запрокинул голову.

Шар летел в небо. Какое-то мгновение он плясал в воздушных потоках, словно медуза, наконец-то вырвавшаяся на волю, а потом резко метнулся вбок и намертво пристал к лепному узору на балконе этажом выше.

– Эй, молодой человек! Что вы там забыли? Немедленно слазьте.

Сашка так и сделал. И побежал к лестнице, ведущей на леса.

Вся конструкция казалась прочной: металлические трубки, толстенные доски. Но едва он забрался на пролет выше – почувствовал, как ходит под ногами настил, услышал вкрадчивый скрежет.

Внизу кричали кому-то, чтобы принесли наконец чертовы ключи и открыли замок.

Сашка поднялся до уровня следующего балкона, обошел привязанный к стойке обычный деревянный стул, весь в пятнах краски. На стуле лежал старый дайджест, вяло махал страницей. Дальше настил подходил к нижнему краю балкона. Часть лепнины сняли, под ней были видны похожие на жилы толстые провода. Красные с серебристой искоркой. В одном месте провода сливались в мощный узел, дедов шар прилип прямо к нему.

Сашка опустился на колени, одной рукой ухватился за стойку, другой за шар – и потянул на себя.

Без толку.

Снизу уже громыхали ключами. Кто-то, картавя, сообщал по рации, что нарушитель найден.

Сашка дернул сильнее, отпустил стойку и взялся двумя руками. Хотя уже знал, каким будет результат.

Сетчатая дверца со скрежетом распахнулась, фигуры в бело-алой форме метнулись к лестнице.

Дед пел – так, что, казалось, слышно на самом верху башни. Или даже выше.

– Прости, – сказал Сашка. – Но иначе… Сам видишь.

Он уперся ладонью в край помоста, другой рукой схватился за цепочку и потянул. Пальцы соскальзывали, им не за что было зацепиться. Один ноготь сломался.

«Сейчас, – подумал Сашка, – дедов ножик ох как пригодился бы; но ничего, справлюсь и без него. Лишь бы успеть».

Вцепился в узел зубами и потянул изо всех сил. Звенья царапали нёбо, во рту снова появился соленый привкус.

Не обращал внимания.