Мастер дороги Аренев Владимир

Зачет для избранного

Посвящается моим студентам

Дело шло к тому, что Алику вот-вот дадут пинка под зад, не помогли ни звонок маминой знакомой, ни предложение «как-нибудь отработать». Культуролог уперся рогом: учи и все. Идейный, коз-зел! Алик учить не мог, если пытался запомнить хоть какие имена-даты – засыпал. И снились ему кошмары: бородатые хрычи в монашеских балахонах, алтари, забрызганные кровью, ступенчатые пирамиды, нараспев произносимые слова. Муть, короче!

Он договорился с отличницей Мурашко из третьей группы, взял конспект. Переписал его: от руки, весь! И ломанулся на пересдачу.

Лысого он засек в парке. От остановки до корпуса вела в меру грязная и в меру скользкая дорожка, дворники, ясен перец, ничем ее не посыпали, так что Алик шел осторожно. В прошлом году, тоже перед новогодними, он так здесь навернулся – месяц потом пролежал с гипсом. И сны тогда снились дурацкие: про пустыню, про тайные катакомбы с полустершимися рисунками, про загорелых беспощадных воинов.

Лысый на беспощадного не тянул. Но загорелый был, правда. Он сидел на скамейке, делал вид, что любуется пейзажем. А чем там любоваться?! – голые стволы, над ветками вороны летают, каркают бесконечно, как будто это рингтон такой на мобильном, а трубку брать человек не хочет.

Короче, Алик на лысого глянул и забыл бы. Не до лысого ему было, мягко говоря. Но лысый со значением зыркнул на Алика и тут же отвел глаза, типа, я тут ни при чем.

«Что за дела? – подумал Алик. – Маньяк? Или голубой?»

Но особо напрягаться не стал: день, вокруг полно народу, если что – не бросят в беде человека.

Культурологию он не сдал. Козлина эта конспект посмотрел, точку где-то у себя в бумажках намалевал, а потом начал, зараза, вопросы задавать. Хана стипендии, накрылась медным тазом!

В понятно каком настроении Алик завалился в кафешку. Там уже сидели Рыжая и Панарин, обсуждали как раз, куда махнут на каникулы. Приглашали с собой, но как-то неискренне; оно и понятно, учитывая, что Алик одно время встречался с Рыжей. Ладно, было и было. Проехали.

Маршрутки ходили так себе, он решил прогуляться пешком. Мысли в башку лезли одна другой краше. Культурология – это только начало, впереди язык, потом история, потом философия… Нет, ну с историчкой еще как-то можно договориться, по языку в принципе трояк обеспечен: ходил, пару раз отвечал. Но философия! Но – основы права!

Седобородый догнал его уже у самого подъезда. Высокий такой дед, прикинут обычно: пальто черное, сапоги, заляпанные грязью так, что цвета не разглядишь… Борода, правда, мощная – прям как в фильмах о добрых волшебниках. Алик в добрых волшебников не верил. А вот из дома напротив неделю назад как раз один хлопец пропал, вышел за хлебом – и все.

– Вам чего? – спросил Алик, когда услышал за спиной торопливые шаги.

Седобородый не смутился и драпать не стал.

– Вас. Вы – Александр Фат?

– Из военкомата, – догадался Алик. – Слушайте, я ж уже звонил. Справки все заносил. На комиссии был. Плоскостопие у меня. И вообще куча всего. Могу еще раз справки показать.

– Я из Ардорании, – сказал седобородый. – Не из военкомата. – Говорил он почти без акцента. Ну, слегка придыхал, как будто всякие «с» и «ф» тяжело давались. А так – чисто местный. – Я уже почти год вас ищу, Александр.

– Это мы переехали, в базах мог быть старый адрес, – кивнул Алик. – Слушайте, Ардорания – где вообще находится?

– На севере, рядом с Т’хлаккой. Отсюда довольно далеко, по правде говоря.

– Ага. И что?

Седобородый вежливо улыбнулся:

– Я предпочел бы продолжить небольшой демонстрацией, а потом уже объяснять. Так будет проще.

«Точно маньяк».

– Ну, – сказал Алик, – вы уверены вообще? Народу вокруг до фига. Если что – никуда не денетесь. А менты под Новый год злые, отметелят по полной.

Вместо ответа седобородый наклонился и сгреб со скамейки горсть снега. Скатал неровный шарик. Дунул в сложенные «лодочкой» ладони. Подбросил снежок в воздух.

– …! – сказал Алик. – Зашибись!

Снежок поднимался вверх по прямой, медленно и ровно. На уровне козырька над парадным он превратился в большую пеструю птицу. На уровне второго этажа – в мотылька некислых размеров. На уровне третьего – в маленького дракончика, который пыхнул пламенем, махнул крыльями… и рассыпался белесыми обломками. Они упали на дерево, вспугнули ворон. Те с карканьем умчались куда-то в сторону дальних новостроек.

– Хорошая демонстрация, – сказал Алик. – Внушает. И что?

– Сядем, – сказал седобородый. Он одним движением смел со скамейки оставшийся снег и высушил ее. – Разговор будет долгий.

– Вы вообще кто? – Алик сел, поставил сумку между собой и стариком. – Только не говорите, что вы колдун.

– Я не колдун. Я чародей, из Круга хранителей Ардорании. Час пробил, древнее пророчество начало сбываться. Вы, Александр, седьмой сын седьмого сына, человек, рожденный в мире, где нет чар, решите судьбу Ардорании.

– Чухня!

– Вы – избранный! – твердо сказал старик. – Силы разрушения, ведомые предвечными богами Т’хлакки, уже собирают армии. Скоро начнется великая битва. Встав во главе наших войск, вы на долгие века обеспечите покой и благоденствие Ардорании. А себе, – добавил он, бросив на Алика проницательный взгляд, – почет, уважение и богатства, которые и не снились никому из смертных.

– Да ну! С чего вы вообще решили, что это я?!

– Вы ведь седьмой сын седьмого сына?

– А?

– Вы – седьмой сын в семье. Ваш отец тоже был седьмым сыном.

– И что? Мы ж не одни такие!

– Вы – избранный, – повторил старик.

– Ну как я вам помогу в этой вашей Ардорании?! Чем?

– «Избранный, – произнес старик так, будто читал по памяти, – с легкостию неимоверной обуздывать станет диких зверей, будет искусен в езде, в стрельбе из лука и сражении на мечах. Однако более важными для избранного будут иные уменья, о коих поведал оракул. Владенье множеством языков. Возможность на равных дискутировать о природе пространства и времени с книжниками. Знание законов природы. И к тому же…» – Он прервался и внимательно посмотрел на Алика. – Это правда? – спросил седобородый. – То, о чем вы только что подумали. Неужели совсем ничего?

Алик помотал головой. Если уж культуролог, козлина, просек, то старик со своими возможностями… Смысл врать?

– Совсем ничего? – повторил седобородый. – А что ж ты тогда умеешь?

Алик покраснел – впервые с тех пор, как в шестом классе отец нашел у него «Плейбой» под кроватью.

– Нет, ну в принципе…

Седобородый какое-то время молчал, сцепив ладони в замок. Только сейчас Алик заметил, какие они у него жилистые и сколько на них шрамов.

– Ладно, – сказал седобородый. – Извини. Забудь. Я ошибся.

Он встал и быстро пошел прочь.

Алик какое-то время сидел на скамейке и переваривал услышанное. Перед глазами так и стояла одна и та же картина: мотылек, который превращается в дракончика.

– Александр? – спросили у него за спиной. – Александр Фат? Не возражаешь, если присяду рядом?

Лысый говорил вообще без акцента.

– Вы тоже чародей, – догадался Алик.

– Я – колдун.

– А, ну да. И как там в Т’хлакке? Армии ждут?

– Ждут только тебя, о избранный. Ибо сказано: «В роковой час выберет избранный одну из сторон, и выбор этот будет решающим! Ибо будет избранный умен и могуч, твердою рукою поведет он державу нашу к победе, искусный в интригах, беспощадный на полях сражений, мудрый и…» – Он осекся. Изменился в лице; Алик и не знал, что смуглокожие могут так бледнеть.

– Совсем ничего? – тихо спросил лысый.

– Нет, ну вообще-то…

Лысый провел рукой по лицу, откинулся на скамейку. Молчал минуты три.

– Спасибо, – сказал наконец. – Спасибо. За это я награжу тебя, седьмой сын седьмого сына, – он проделал в воздухе какие-то движения. Ничего не изменилось. Совсем ничего. – Иди на кафедру, – сказал лысый, – культуролог поставит тебе зачет.

Он поднялся и зашагал в сторону дальних новостроек походкой человека, который только что похоронил сразу всех родных.

– За что? – выдавил наконец Алик. – За что «спасибо»?

Лысый обернулся, рассеянно на него взглянул.

– За то, что признался сразу.

Начал падать снег – на дорожку перед домом, на сумку, на Алика, на скамейку, которая уже успела пустить несколько зеленых ростков.

– Ну хоть культуролога, – сказал сам себе Алик. Замерзшими пальцами подхватил сумку и потащился на остановку. Жизнь налаживалась!..

…если не считать мотылька офигенных размеров, который так и стоял у него перед глазами – точнее, не стоял, а летел, махал крыльями, блестел на солнце и превращался, превращался, превращался, зар-раза, в пыхающего огнем дракончика.

В Институте журналистики при КНУ я преподавал почти десять лет, но о студентах и учебе, в общем-то, почти ничего не написал. Наверное, нужно, чтобы прошло время и отсеялось все лишнее. Ну а «Зачет» появился во время зимней сессии – просто как шутка.

Часы с боем

Из цикла «Киевские истории»

Некоторые из топонимов, упомянутых в рассказе, на самом деле существуют, однако имена и персонажи – полностью вымышленные, всякое совпадение с реальными людьми следует считать случайным.

Автор благодарит за помощь в работе над рассказом Ирину Дидиченко, Лилию Середу и Марину Супонину-Калланд.

– И не забудь поздравить Надюху, слышишь?

– Угу. – Виталий в последний раз проверил, на месте ли билеты и загранпаспорт, выглянул в окно: такси уже стояло у подъезда.

– У нее двенадцатого, я тебе накануне перезвоню, напомню.

– Как будто я про день рожденья собственной дочери могу забыть! – обиделся он.

– А в прошлый раз?.. Ладно, давай посидим на дорожку. – Танюша примостилась на краешек чемодана, цапнула со стола список «Витальке собрать» и пробежала глазами: всё ли положили?

Он сел рядом, мягко отобрал листок и поцеловал жену.

– Ну всё, иди, – Танюша поправила ему галстук и, взглянув на часы, вскочила: – Елки зеленые, самолет же через полтора часа! А тебе до аэропорта ехать минут двадцать, не меньше! Учти, опоздаешь – обратно не пущу, – и что-то там еще схохмила насчет любовников, которым назначено сегодня на вечер.

Виталий рассеянно отшутился: мыслями он был уже в небе. А когда в конце концов действительно взлетели, только и ощутил, что легкую усталость: «Ну наконец-то». В Нью-Йорке его ждало несколько насыщенных дней: как всегда, когда приходилось лететь по делам фирмы.

Перекусив, Виталий подремал с часок – но некрепко, вполглаза: обычно ему плохо спалось в самолетах. Наверное, какая-нибудь подсознательная фобия. Сейчас что ни день, взрывают или взрываются, – поспишь тут…

Чтобы чем-то себя занять, Виталий полистал журнал, какие обычно кладут всем пассажирам, но ничего интересного не нашел, разве только статью про культ вуду, да и та оказалась невероятно унылой. Словно писавший сам не верил во все эти лоа и мамбо, но старался убедить в их существовании читателя.

– Бред! – вполголоса пробормотал Виталий, закрывая журнал.

– И безвкусица, – неожиданно поддержал его сосед справа.

За все время полета они не обменялись и парой фраз, кроме дежурных «Здравствуйте». Виталий сперва не был расположен к болтовне, потом, проснувшись и приглядевшись к соседу, решил, что незнакомец тоже не из разговорчивых.

В студенческие годы Виталий увлекался психологией и до сих пор считал, что способен понять человека, поговорив с ним несколько минут или просто внимательно его рассмотрев. В отражении иллюминатора сосед был виден очень хорошо. Возраст как у Виталия, ну, может, на пару лет старше: ближе к сорока. Короткая стрижка, подбородок и щеки гладко выбриты, во взгляде легкая расслабленность, но поза и скупые жесты выдают тщательно скрываемое (может, даже неосознанное) напряжение. Да и на часы слишком часто смотрит.

Часы у соседа были знатные! Сам-то выглядел неброско, хоть и стильно, а этот его карманный апельсин на цепочке, лопающийся пополам с тихим мелодичным звоном, конечно, впечатлял. Внутри у плода конструкторской мысли вовсю бурлила жизнь: вращались мириады стрелок, показывавших невесть какие часы-минуты-секунды; что-то тикало, покачивалось, выскакивало блохой, рядящейся под кукушку, деликатно попискивало, мол, помни, жизнь невозможно повернуть назад, вон она с какой скоростью несется, взгляни, взгляни на стрелку-катану, что на левом циферблате, – ишь, как рассекает, стерва!..

Сам хозяин «апельсина» относился к этому мельтешению по-философски: окидывал почти безразличным взглядом оба циферблата, схлопывал и прятал в карман.

Чтобы через десять-пятнадцать минут снова вынуть.

Казалось, до прочих-всяких соседу и дела нет. А вот же, заговорил: «Безвкусица!»

– Автор статьи, – продолжал он, – прочел второсортную популярную книжонку, дофантазировал от себя кучу глупостей и выдал на-гора эти вот сопли.

– Да я о другом, – зачем-то принялся объяснять Виталий. – Допустим, в конце восьмидесятых читать без отвращения про телепатию и прочую чепуху еще можно было. То ли интересней писать умели, то ли просто тогда народ не насытился всем этим. Но сейчас… Все равно что всерьез убеждать кого-то в… я не знаю, в том, что Земля плоская!

– Насчет Земли, конечно, факт несомненный: круглая и вертится. Но по поводу вуду я бы не спешил с выводами.

– Никто же не спорит, что сам культ существует, – отмахнулся Виталий. – И кстати, автор в тех случаях, когда излагает факты, излагает их верно. И про «мимикрию аутентичных верований под христианство», и про Франсуа Дювалье, который почти тридцать лет продержался на Гаити благодаря тому, что сотрудничал с унганами, – всё так. Но дальше-то он ударяется в мистицизм, начинает вещать про «единственную живую религию», «эффективность магии» и прочую ерунду. «Сердце ангела» – отличный фильм, но нельзя же быть таким доверчивым!

Сосед улыбнулся:

– А вы, оказывается, «в теме».

– Так, читал кое-что.

– Не практиковали?

Виталий засмеялся:

– Нет. По-моему, это бессмысленно и чересчур кровожадно, лучше уж, начитавшись Толкина, песни на несуществующем языке сочинять. Продуктивней, да и… цыплята не пострадают.

У соседа в пиджаке жизнерадостно дзенькнуло. Извинившись, он в который раз вынул «апельсин», открыл, осмотрел, пальцем поддел и чуток передвинул одну из стрелок, после чего захлопнул часы и снова положил в карман.

– Цыплят, говорите, жалко? Может быть. Но вот насчет бессмысленности вы не правы.

– Нет никакой магии и никаких духов, – твердо произнес Виталий. – Все так называемые феномены, связанные с вудуизмом: одержимость лоа, зомби и тому подобное, – всё это объясняется очень просто…

– «Гипноз, мошенничество, работа на публику»?

– Именно!

– Ну что ж… Если хотите, расскажу одну историю, которая, может, переубедит вас. В крайнем случае – просто послушаете, чтобы время скоротать. Я, знаете, немного волнуюсь. – (Виталий мысленно поаплодировал себе за проницательность.) – Всегда, когда лечу, чувствую себя слегка беспомощным. А мужчина не должен быть беспомощным, нигде и никогда, это противоестественно! Нет ничего хуже, чем зависеть от случая, от провидения. Хотя, – добавил он чуть приглушенно, – Бог, конечно, не фраер, правильно говорят. И все-таки предпочитаю, насколько это возможно, быть хозяином собственной судьбы. Принимать решения, бросать вызов, бороться за место под солнцем, достигать поставленной цели вопреки сопротивлению «цыплят», неудачников, зануд!

Он говорил спокойно и рассудительно, как о чем-то давно решенном, само собой разумеющемся. Виталий уже с тоской представлял, как все оставшееся время будет внимать откровениям этого «сверхчеловека», но тот плавно поменял тему, вернувшись к обещанной истории.

Отказываться было неудобно, поэтому Виталий решил послушать.

Евгений Федотович Пчелкин всю жизнь числился в неудачниках. Он был обычным, ничем не примечательным человечком, и даже единственная черта, выделявшая Пчелкина из «серой массы», – внешность – только мешала ему. Другой бы на всю катушку пользовался тем, что похож на известного артиста Леонова, но Пчелкину это сходство приносило одни неприятности. Опаздывая на работу, сунешься в булочной без очереди к кассирше – «Ишь, народный артист, а туда же!». Возвращаешься поздно ночью домой – пацанва в подворотне: «Дядь, а мы тебя по телику видели. Ты ж богатый небось – поделись копеечкой».

И обидно же: настоящего Леонова наверняка и очередь бы пропустила, и хулиганы не за «копеечкой», а за автографом бы подошли. Люди как будто чувствовали, что Евгений Федотович не своей, заемной внешностью пользуется, – вот и мстили, неосознанно.

Пчелкин привык. В детстве был худой и высокий – дразнили «каланчой», в институте за то, что не умел отвечать громко и внятно, прозвали Бормотуном. Сослуживцы тоже не уважали – скорей терпели, как существо небесполезное. Все-таки бухгалтеру броская внешность да внятное произношение ни к чему. Главное, чтобы считать умел.

Считал Пчелкин профессионально. Начальство всегда оставалось довольно тем, как ловко он маскировал в бумагах «левые» прибыли, сколь виртуозно балансировал на самой грани, покрывая «нормальные производственные аферы». Делал он это, конечно, небескорыстно, отщипывая малую толику от неучтенных доходов – ровно столько, сколько позволяли.

Он жил скромной, казенной жизнью, не был праведником, но не был и подлецом, который прикидывается тихоней. Просто там, где другие рисковали и шли напролом, Пчелкин предпочитал выждать: «чтоб наверняка».

При другом бы стечении обстоятельств… Но обстоятельства складывались не лучшим образом, так что Евгений Федотович продолжал двигаться однажды заданным курсом – и всё в его судьбе, казалось, расписано по пунктам вплоть до места захоронения бренных останков и формы памятника над оными.

Даже развал Союза мало отразился на существовании Пчелкина. Бухгалтер – профессия на все времена, для любых режимов; он продолжал трудиться, хотя место работы теперь приходилось часто менять. Новорожденные фирмы лопались со скоростью мыльных пузырей, но Евгений Федотович всегда выходил сухим из этой мутной водицы; впрочем, в чересчур рискованные аферы он и не совался.

Только один-единственный раз сделал исключение. Какой-нибудь ушлый психолог, наверное, без труда объяснил бы, почему тихий и ни на что не претендующий Пчелкин вдруг ввязался в откровенную авантюру, которая грозила ему пожизненным лишением свободы. Зачем полез на рожон, разменяв пятый десяток? Откуда, из каких глубин этого ходячего омута всплыл, подтверждая народную мудрость, самый настоящий чертяка? Бог весть. Психологи (в том числе и те, кто работал на карательные органы) ничего о феномене Пчелкина не знали, поскольку остался он вне зоны их внимания. Ушел, ускользнул – неприметный человечек, наделенный примечательной внешностью. Видимо, она и сослужила ему – впервые в жизни! – добрую службу: он выглядел настолько безобидно, что налоговики, а потом и следователь даже не заподозрили, что этот неуклюжий бормотун способен провернуть такую аферу. А он надул всех, включая собственное начальство, и умыкнул из-под носа у государства очень немаленькую сумму.

Конечно, Пчелкин не спешил и затаился. Выждал, пока скандал уляжется, по-прежнему ходил на очередную свою службу, перечитывал, смущенно улыбаясь, Ильфа с Петровым и о чем-то своем, очень личном, очень давнем, вымечтанном размышлял.

Потом купил билет до Нью-Йорка. В один конец.

И полетел покорять Америку.

У каждого в жизни есть своя идея фикс, мечта недостижимая. Кому чего в жизни недодали – о том и грезит. Воображаемый психолог, ознакомившись с историей Евгения Федотовича, несомненно, обнаружил бы корни его любви к Штатам – любви потаенной, страстной, безудержной… и, разумеется, не имеющей ни единой точки пересечения с тем, что называется «здравый смысл». Ну а нам остается лишь констатировать факт: у домоседа Пчелкина любовь такая была.

Евгений Федотович и из Киева-то выезжал не более двух десятков раз, а за пределы тогдашней УССР – дважды или трижды! Полет в Америку был для Пчелкина сродни экскурсии, которую Вергилий и Беатриче устроили Данте: боязно, но дух захватывает, и адреналину в крови столько, что – mamma mia! – его уже и не чувствуешь, а на каждое новое диво дивное реагируешь без восторга, с легким ленивым интересом: «Гляди-ка, и такое бывает!..»

Освоился Пчелкин быстро. Благодаря безукоризненному чутью не влип ни в одну из многочисленных печальных историй, происходящих с иностранцами, не стал жертвой мошенников или бандитов – и даже начал верить, что наконец-то полоса неудач и серых будней миновала. Америка, таинственная, манящая, была перед Пчелкиным – но еще не у его ног. Ее следовало покорить, как сделали это Колумб, Писарро или, прости Господи, какой-нибудь Диего де Ланда. В отличие от своих славных предшественников, Евгений Федотович располагал универсальным оружием – деньгами, – и оружие это было пущено в ход! Сам Пчелкин весьма туманно представлял, как именно следует покорять Америку. Только некое воображаемое состояние мирской нирваны, когда ему захочется воскликнуть: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» – было для Евгения Федотовича единственным показателем успеха. И путь к этому успеху он выбрал, руководствуясь наивными, детскими еще представлениями об удавшейся жизни. Безумные вечеринки, лимузины, женщины, о которых Пчелкин мог лишь мечтать в своих самых развязных снах, услужливо склонившийся у столика официант, яхты, пляжи, солнце, отражавшееся в зеркальных глыбах небоскребов…

Всё это было.

И всё это в какой-то момент начало иссякать, съеживаться, терять цвет, масштаб, свежесть – ибо денег Пчелкин наворовал много, но у каждого «много» есть свой предел; предел пчелкинских финансовых возможностей приближался, а Америку Евгений Федотович до сих пор не покорил. Не успел. Еще бы чуть-чуть (думал он, в отчаянии пересчитывая свои сбережения), еще бы совсем малость, вот еще бы миллион, видит Господь, большего он не просит, всего-то-навсего миллион – и тогда бы да! тогда бы сразу всё случилось, состоялось, сбылось! Ведь Америка же – страна открытых возможностей, еще Колумб со товарищи это знали, здесь случаются чудеса, люди выигрывают целые состояния, срывают куш, за ночь из грязи выбиваются в князи; ну так почему бы Евгению Федотовичу, честному (так он думал), достойному человеку не найти вдруг… ну, скажем, простой чемоданчик, черный такой кейсик, в котором бы лежал, забытый каким-нибудь склеротиком-мафиози, заветный миллион?.. Пчелкин ведь много не просит, Господи! Пчелкин готов довольствоваться малым. Так, может, и впрямь повезет?..

Евгений Федотович сбавил темп: продал яхту, послал куда подальше грудастых девиц, даже начал пользоваться услугами общественного транспорта! В собственном авто вряд ли отыщешь чемоданчик с миллионом (если сам его туда загодя не поставил).

Пчелкин рыскал по городу, безумными глазами изучал лица прохожих, обшаривал самые злачные станции подземки, один раз едва не был избит какой-то шпаной, чудом спасся, с тех пор стал осторожнее, однако надежду, точнее – твердую уверенность в том, что рано или поздно отыщет свой заветный чемоданчик, не потерял.

Утомленный поисками, Евгений Федотович захаживал в кафе: перекусить да и выпить рюмочку-другую. Обычно сидел в одиночестве, но случалось, подсаживались охочие потрепаться завсегдатаи. Если Пчелкин был в настроении, он даже ухитрялся поддерживать разговор, но это случалось редко. Свой школьный английский Евгений Федотович здесь подучил, а вот нелюдимом как был, так и остался.

– Разрешите?

В этот раз на задушевные беседы Пчелкина не тянуло, но лицо подошедшего казалось знакомым. Евгений Федотович рассеянно кивнул и, только когда высокий, в ярко-алом костюме мужчина присел рядом, вспомнил. Давно, еще когда запас денег представлялся Пчелкину неисчерпаемым, на какой-то вечеринке одна из девиц, игриво хихикнув, шепнула на ушко: «А это наш местный колду-ун. Да-да, вудуист, ты не смотри, что он не черный, белые тоже…» – и осеклась, когда этот вот (тогда он был в клетчатом костюме) вдруг обернулся и посмотрел на нее. Как будто через всю комнату, галдящую и жующую, услышал именно ее слова.

Потом кто-то познакомил Пчелкина с «клетчатым», тот оставил визитку и приглашал обращаться, если что. Если – что, не уточнил; видимо, был уверен: и так все в курсе.

– Увидел вас и не узнал, – сказал «клетчатый», впрочем, теперь – «ярко-алый». – Что-то случилось?

Пчелкин неопределенно пожал плечами.

А потом вдруг взял да и вывалил на «колдуна» всё разом: и про покорение Америки, и про то, что деньги, оказывается, имеют свойство заканчиваться. И про заветный чемоданчик, которого не хватает для полного и безоглядного счастья.

В вуду Евгений Федотович не верил. Вообще плохо представлял, что это такое, даже «Сердце ангела» не смотрел. Просто захотелось вдруг излить кому-нибудь душу, близких у него не было, приятелям, с которыми все-таки иногда общался, стремно подобные вещи рассказывать, а вот такому вроде бы знакомому, но в то же время чужому человеку – вполне. Поговорили – разбежались, чтобы больше никогда не встретиться.

«Ярко-алый» выслушал молча, с пониманием. Казалось, для него это обычное дело – рассказы незнакомых людей о самом сокровенном.

– Вы очень сильный человек, – сказал он наконец Пчелкину. И, заметив удивление в его глазах, пояснил: – Не физически – психически. Вы настолько убеждены в том, что удача должна вам улыбнуться!.. Это редкое качество, современные люди во всем сомневаются, и прежде всего – в себе. Они не готовы бороться и завоевывать – только ждать. Да, вы тоже были таким, но подспудно копили душевный пламень и с недавних пор выпустили его наружу. Поэтому, думаю, рано или поздно вы получите желаемое, отыщете свой чемоданчик.

Что-то в тоне «ярко-алого» было такое, благодаря чему дежурные слова утешения прозвучали необычно: будто он сам твердо верил в сказанное.

– Но только, – продолжал «колдун», – будьте осторожны. Потому что… – он сделал паузу, выбил пальцами некий дробный ритм. – Вы ведь знаете, что обо мне говорят? По поводу вуду и тэ дэ.

– Да, но я никогда не думал… – поспешил его заверить Евгений Федотович.

– Зря, – оборвал «ярко-алый». – Я ведь в самом деле практикующий унган.

Он выжидающе посмотрел на Пчелкина, но Пчелкин никак особо на эту новость не отреагировал. Пчелкин не знал, кто такие унганы, он просто решил, что неправильно расслышал собеседника. «Английский – сложный язык».

– Так вот, – продолжал «ярко-алый», – я хочу вас предупредить. Сильные желания притягивают объект страсти. Было у вас такое: вспоминаете о человеке, с которым давно не виделись, а потом вдруг через день или даже через час неожиданно его встречаете?

Пчелкин пожал плечами: всякое бывало, но он вообще-то редко вспоминает о тех, с кем давно не виделся. Зачем?

– Ну а если вам вдруг чего-нибудь очень хотелось – хотелось по-настоящему, до безумия?

Евгений Федотович вздрогнул: да, было! Хотелось Людку Стеценко из параллельного класса – вот именно до безумия!

Правда, закончилась эта история, как и следовало ожидать, смехом и издевками, едва он заикнулся о том, что «случайно» достал два билета в кино.

А еще в Америку очень хотелось попасть – вот, попал.

– О чем я вам и говорю, – закивал «ярко-алый». – Наши желания обладают свойством материализовываться. Точнее, упорядочивать событийный вектор так, чтобы цепь как бы случайностей приводила к желаемому результату.

Тут уж Евгений Федотович ощутимо затосковал. Английский, повторяю, он знал не блестяще, «здрасьте», «как поживаете» и «передайте мне вон того омара» еще мог воспроизвести, но вести беседы на тематику более отвлеченную способен не был. Унган это понял и сбавил обороты.

– Словом, ваше желание – как дезодорант. Чем оно сильнее, тем мощней запах, исходящий от вас. Обычный человек вашу страсть не заметит, разве что в крайнем случае. А вот те, кто обладает силой, непременно учуют.

– Как вы, – начал соображать Пчелкин.

– Как я, – легко согласился унган. – Но я – не из самых сильных, те не только вашу страсть уловят, но и ее направленность. А потом возьмут да и сыграют с вами злую шутку. Работа с силой, знаете ли, на судьбу плохо влияет. Бог не фраер, его не обманешь. После некоторых ритуалов чиститься нужно основательно – и не всегда это просто. Вот и берут некий предмет – очки, портсигар, бумажник с деньгами, – сбрасывают в него грязь и кладут где-нибудь в людном месте. Причем непременно так, чтобы никто не обратил внимания на положившего. Кто подберет вещь, тот вместе с нею и всю грязь возьмет себе. Но тут много тонкостей, например, чем гуще и вязче грязь, тем более дорогую вещь нужно выбрать. Да и просто так ее первому встречному не всучишь. Простые люди видеть, конечно, не могут, но чувствуют, если что-то не так. Бумажник может валяться часами на улице, и никто его не подберет, просто будут обходить стороной. А для такого, как вы, для человека, одержимого страстью, проще выбрать нужную вещь. Страсть ослепляет, притупляет чувства, мешает распознать опасность. Поэтому я предупреждаю вас: будьте осторожны.

И тут, как полагается в подобных историях, у «ярко-алого» зазвенел мобильный. Унган извинился и вышел, на ходу объясняя кому-то в трубку, что аптека «Миллион долларов» находится совсем не там, что туда нужно было идти по-другому, он же рассказывал как…

Евгений Федотович еще какое-то время посидел в кафе, а потом отправился к себе домой. К следующему утру он и думать забыл про странную встречу и про предупреждение «колдуна».

А еще через два дня Пчелкин нашел чемоданчик.

Есть в Нью-Йорке такое место – Рокфеллер-центр. Там расположена сеть ресторанов, кафешек, разнообразнейших магазинов; часть из них находится в специальных подземных тоннелях, называемых Катакомбы, часть – над землей. Кроме прочего, в Рокфеллер-центре работает платный каток. Напротив катка установлена восьмитонная статуя Прометея. Ее основание выполнено в виде скалы, сам Прометей – кудрявый безбородый мужчина – глядит сверху вниз и занес правую руку, в которой мечется пламя ворованного огня. Статую окружает кольцо с изображенными на нем знаками зодиака (символизируя, видимо, небо, в то время как скала – землю).

Рокфеллер-центр – место людное, поэтому Евгений Федотович частенько наведывался сюда в надежде отыскать свой заветный миллион в чемоданчике.

В тот день Пчелкин совершил уже прогулку-инспекцию по одному из обычных маршрутов, перекусил в Катакомбах и теперь шел, рассеянно поглядывая по сторонам и ни о чем особо не размышляя. Даже о своей идее фикс забыл: в блаженном довольстве он наслаждался моментом и не думал о завтрашнем дне.

Путь его пролегал мимо упомянутого катка, под Прометеем. Евгений Федотович некоторое время постоял, наблюдая за катавшимися, но что-то, какая-то неправильность в происходящем отвлекала его.

Сперва Пчелкин не понял, почему взгляд его упрямо норовит переключиться с симпатичных девиц-фигуристок на прохожих. Дело было не в девицах (хороши! смотрел бы, не отрываясь!) и не в прохожих (обычные люди), дело было в том… да, в том, как вели себя эти самые прохожие. Каждый – спешил ли куда-то или просто прогуливался, – оказавшись под Прометеем, вдруг сворачивал, на шаг-полшага отклонялся в сторону – и продолжал идти дальше, как ни в чем не бывало.

«Как будто дохлый голубь валяется», – подумал Пчелкин.

Не вполне понимая зачем, Евгений Федотович все-таки решил посмотреть, что же там лежит. Это было не праздное любопытство, а скорее сила того рода, которая влечет кролика в родную нору – пусть даже из нее явственно пахнет змеей.

В первый момент Пчелкин не увидел ровным счетом ничего. Да, люди обходили некий участок дорожки, но он был пуст. Правда, солнце, зависшее над Рокфеллер-центром, светило Прометею в спину и роняло тень от руки статуи именно в том месте, которое огибали прохожие, – но рядом на дорожке лежали тени от деревьев, беспардонно этими же прохожими попираемые.

Абсурдность картины была столь очевидна, что Пчелкин решил разрушить ее единственно возможным образом: шагнул туда, куда избегали наступать другие люди.

И, уже занеся ногу, он наконец-то увидел.

Из теней проступил небольшой черный чемоданчик. Холодно блеснул двумя защелками – как будто подмигнул Евгению Федотовичу.

Мгновенно Пчелкин вспомнил всё: свои мечты и надежды, свои безуспешные круженья по городу, сумму, которая осталась в его распоряжении.

Разговор с «ярко-алым».

Он стоял и смотрел на вымечтанный чемоданчик, а люди вокруг шли, не останавливаясь, не замечая этой черной кожаной коробки, и, только наткнувшись на Евгения Федотовича, удивлялись: какого черта стоять посреди дороги?! Ни один из них даже не полюбопытствовал, куда это он смотрит, их взгляды ни на миг не касались тени – и того, что в этой тени скрывалось.

Как завороженный, Пчелкин потянулся к чемоданчику – да так и замер. В душе впервые за долгие годы творилось нечто невообразимое: страсть и рассудок вступили в нешуточный поединок. Страсть требовала своего: немедленно забрать чемоданчик, пока на него не предъявил права кто-нибудь другой. Рассудок вопил об опасности, мол, такие совпадения не бывают случайными, вспомни разговор и беги отсюда подальше, пока тебя не заставили взять чемоданчик. Рассудок (а скорее – интуиция) допускал и такое развитие событий.

В конце концов…

Часы у соседа зазвенели – длинно, неожиданно настойчиво. Извинившись, рассказчик вынул их и проделал обычный свой ритуал: внимательнейшим образом изучил оба циферблата, что-то подправил, подкрутил, после чего снова убрал их в карман.

– И что, взял этот ваш Пчелкин чемоданчик? – не вытерпел Виталий.

Сосед улыбнулся.

– Ну-у, – сказал «ярко-алый», – заставить – это вряд ли бы вас заставили. Хотя… Если вам уже пришла в голову такая мысль… допускаю, что могли и заставить. Не напрямую, а направили бы ситуационный вектор так, чтобы у вас не осталось другого выхода. – Он еще поразмыслил и твердо кивнул: – Да, пожалуй, могли.

Евгений Федотович облегченно вздохнул.

– Значит, я правильно сделал, что оставил его там?

– Это с какой стороны посмотреть. – И унган надолго замолчал, отпивая из высокого стакана с зонтиком.

Встретились они в том же кафе. Пчелкин не искал «ярко-алого» нарочно, но тот уже сидел за их столиком и при виде Евгения Федотовича приветственно махнул рукой, мол, присоединяйтесь. За все время разговора он приложился к стакану всего дважды: первый раз – когда услышал про чемоданчик, второй – сейчас.

– Я тогда ушел и не успел сказать главное, – решился наконец унган. – Да, для обычного человека взять грязную вещь – необратимо испачкаться. Но кто предупрежден, тот вооружен. Зная или хотя бы догадываясь о том, что найденная вещь – с грязью, человек решительный, привыкший во всем добиваться успеха любой ценой, вполне может использовать ее без вреда для себя. Продать кому-нибудь или заложить в ломбарде… Вариантов много.

– Но…

– Деньги? С ними еще проще: грязь ведь была бы на конкретных купюрах – тех, которые лежали (если они там были) в чемоданчике. От вас и требовалось-то – потратить найденное. Или, допустим, положить в банк на свой счет. Так вы избавились бы от купюр, но не от той суммы, которую нашли, понимаете?

Пчелкин был раздавлен, абсолютно уничтожен услышанным: ведь счастье, то самое счастье, о котором грезил, находилось от него в шаге – только руку протяни! – а он сбежал, трусливо и малодушно отказался, хотя мог ведь и сам догадаться о том, о чем говорит «ярко-алый»! Более того, и не разбираясь в таких тонкостях, он ведь наверняка положил бы деньги на счет, то есть сделал бы именно то, что следовало!

– Как вы думаете, – спросил Пчелкин дрожащим голосом, – что теперь с этим чемоданчиком?

– Если наши с вами догадки верны и его действительно поставил кто-нибудь из работающих с силой, возможны два варианта. Вариант А: чемоданчик подобрали. Вариант Б: никто так и не клюнул на крючок. В последнем случае, я думаю, нынешний хозяин чемоданчика будет по-прежнему забрасывать удочку с этой приманкой.

Унган в третий раз отпил из стакана. И на сей раз молчал дольше, обстоятельней. Как будто решался на что-то.

– Послушайте, – сказал он, – вы мне симпатичны. О, нет-нет, в обычном смысле, безо всяких непристойных подтекстов! Я вижу, что вы человек незаурядной судьбы и сильного духа. И именно поэтому хочу предупредить: забудьте о том случае. Я уверен, что чемоданчик, который вы видели, содержал в себе именно миллион и что он был поставлен специально для вас. Понимаете, то место – особое. Статуя Прометея, по поверьям некоторых знающих горожан, в действительности олицетворяет другого… персонажа. Несущий свет – это ведь не только Прометей, знаете ли. Точно так же переводится имя Люцифера.

Пчелкин хотел возразить, что «свет» и «огонь» – разные вещи, но передумал. Сейчас это было неважно.

– Прометея установили в 30-е годы, – продолжал унган, – и уже тогда статуя пользовалась недоброй славой. А со временем ее начали использовать для разного рода манипуляций с силой. То, что вы описали, убеждает меня: чемоданчик оказался там не случайно. И если ловушка расставлена именно на вас… лучше не возвращайтесь к Прометею, вообще никогда туда не ходите. Вы сильный человек и сможете добиться своего другим путем, не таким опасным.