Осторожно! Мины! Шакилов Александр
Ритм, ритм, ритм!
И вздохи, хрипы и стоны.
— Тебя как зовут? А, милок?
— Стас. Меня. Старый Сокол. А тебя?
— Ста-а-ас… — Девица-красавица, мать волчьей стаи, катает его имя вдоль языка, деснами гладит: — Ста-ас! Со-о-око-ол!..
— А тебя?
— Баба Яга, костяная нога! — Смех у нее молодой, задорный. И всхлипывает так, что непонятно, хорошо ей или плохо. Может, больно где прижал или, наоборот, не дотянул, глубже надо было?
— А серьезно? — Удар, до упора, насквозь, и резко, и еще, и звезды взрываются, а Луна, ломая верхушки кедров, опускается круглым ликом меж коленок, закинутых на широкие плечи. Стас ложится на гибкое тело, громко дышит, отдыхает, чтобы потом опять до упора и насквозь.
Из-под него, игриво:
— У-у, ты какой серьезный. Спи. Или еще разок бабушку поборешь? На лопатки бабушку, а? И сверху, и подольше? — Смех у нее заразительный, не обидный.
— Холодно, — говорит Стас, хотя ему совсем не холодно.
— Так давай, милок, погреемся вместе, обнимемся.
И вновь грохот в ушах.
И вновь ее смех.
Подкинуть бы веток в костер, да зачем? Небо-то уже сереет. Вот и ночи конец, и взгляды, встречаясь, испуганно разбегаются.
У Старого Сокола как пелена с глаза упала. Одеваясь, он искоса поглядывал на хозяйку трамвая. Она… она же старуха, ей лет-то сколько?! Она старше матери Сокола, намного старше. Когда она повернулась к нему спиной, он увидел узор на ее накидке: священную паутину, знак Грома и Человека-Паука, Четырех Ветров, Земли и Неба. Паутина — оберег серьезный, тяжелый. Не каждый сумеет такой Знак на спине унести. Старуха вот сумела. Да, старуха! И никакая она не девица-красавица!
Сильная очень? Ну-ну…
Грубое платье из оленьей кожи болталось на ремне, перехватившем левое плечо, усеянное коричневыми пятнышками, словно междутропье — минами. Правая рука до локтя скрыта зашнурованным рукавом. Левая обнажена и помечена пятью красными полосками по количеству подвигов-ку супруга.
Пять подвигов… Знатный воин почтил своим вниманием эту женщину, когда-то молодую и красивую. Очень давно это было, очень. Много лет минуло с тех пор, как между ног ее пролилась первая кровь, и расплела дева косы, и, искупавшись в проточной воде, четыре дня она не ела вареного мяса.
Старуха обернулась к Стасу, звякнули пришитые к юбке зубы лося:
— Пить будешь?
— Спирт? Нет, спасибо.
Зашелестели крашеные початки кукурузы, пришитые к платью.
— А может, все-таки?..
— Нет. — Стас непреклонен. — Нет. Расскажи мне. Все расскажи. Ты обещала!..
Междутропье. Ребра заброшенных домов вдоль сгнившей грудины улицы. Одинокий, увитый плющом светофор. Двое сидели у огня, закутавшись в шкуры. Он — воин така. Она — женщина в возрасте. Ветерок трогал ее седые пряди, утренний свет высекал глубокие морщины на только что гладком лице, заставлял кожу обвисать складками на шее. Но Старому Соколу не казалось это отвратительным. Вовсе нет! Хозяйка трамвая, она… привлекательна. Все-таки ночь вместе, и взрывы, и взбесившиеся звезды…
Стас больше не боится встретить ее взгляд.
— Я помогу найти верную тропу, милок. Я проведу тебя прямо к твоему кровнику. И ты… ты убьешь его?
Сокол нахмурился, подался вперед:
— Но я… я не хочу уходить! Я хочу остаться с тобой! Мне хорошо здесь: и мясо, и спирт, и ты! А Лиза, она… Она простит меня, я знаю!
— Ты должен, милок. Ты не можешь остаться. Веришь? Мне веришь? Тут недалеко, всего два квартала топать. Если под ноги не смотреть, упрешься в Стену дотемна. Милок, ты меня слышишь?
Смутно соображая, о чем она вообще говорит, Стас кивнул: да, он слышит. Но — рядом? Дотемна? И как это — не смотреть под ноги? Она шутит, все понятно. Она всегда шутит.
— В Стену упрешься, тупик, не пройти, — как маленькому повторила хозяйка трамвая.
— Почему не могу остаться? — не понял Старый Сокол. — Какой еще тупик? Зачем мне туда?
Она шмыгнула носом, опустила взгляд.
— Стена — это граница мира. Или конец света. Или… Как хочешь, так и называй. Но если пройти сквозь Стену, можно попасть на Другую Сторону.
Стена, Другая Сторона… Словно имена какие-то. Но Стас никогда не слышал ни о какой Стене. И о Стороне не слышал. Это какие-то штучки Обожженных Бедер, что ли? Он совсем запутался.
А вокруг, не замечая людей, бушевала осень. Промозглый ветер шевелил кедровые лапы, путался меж иголок, что длиной в две ладошки, всем ежам на зависть. Упадет на голову ветка, сухая да рыжая, — проткнет череп, как девичьи зубки кожицу помидора. Женщины така теми иглами одежду шьют.
Уходить не хотелось.
— А Лиза? — спросил Стас только для того, чтобы потянуть время. Ему уже не верилось, что еще недавно он изнывал от любви к светловолосой девушке.
— Так а я о чем, милок?! Увели ее на Другую Сторону. Там она, и пути иного нет — только через Стену.
Старый Сокол пожал плечами. Мол, и пусть, а мне и здесь хорошо.
Хозяйка трамвая вдруг разозлилась. Свинтила крышку фляги, ко рту горлышко поднесла, но пить передумала — выплеснула спирт в огонь, пламя вспыхнуло синим.
— Стена, милок. А дальше ходу нет. Ни така, ни Обожженным Бедрам, ни альбиносам-каннибалам, никому вообще. Только боги могут, Махэо может и Вакан Танки. Боги! — Она прищурилась. — Хочешь стать богом? Я научу тебя как! — Она пригрозила небу сухонькими кулачками. — Всему научу, все расскажу!
Хозяйка трамвая подскочила к Стасу, схватила за уши и притянула его лицо к своему. Их взгляды намертво срослись.
— Хочешь, милок, научу?
Лишь бы отстала.
— Хочу.
И вот спустя два часа…
Склонив голову к плечу, она придирчиво осмотрела его амуницию:
— Ну-ка попрыгай, милок. Попрыгай-попрыгай, не стесняйся.
Слушаться ее уже стало привычкой: Стас попрыгал.
— Ты как глиста в каске, милок. Но держится все нормально вроде… Запомнил что и куда, не перепутаешь?
Он кивнул. Она чмокнула его в щечку — несерьезно, без страсти, почти по-родственному.
— Ну, беги, милок!
И Стас побежал.
Ему было безумно страшно, но он верил хозяйке трамвая, как поверил совсем недавно Отшельнику — то есть сразу и безоговорочно. Да и как не верить? Ведь такие люди! Если хозяйка трамвая сказала, что мины его не тронут, что все будет хорошо, он найдет Стену и Другая Сторона примет его с радостью, чтобы вернул он Лизу и отомстил кровнику, то так оно и будет, верно? Одно плохо: не смотреть под ноги просто невыносимо. Старому Соколу казалось, что его прохудившиеся мокасины парят над кочками-пригорками. Здравствуй, поднебесье, вот он, Сокол, а вот его перышки-крылья!
Сколько он себя помнит — никогда не отрывал взгляда от собственных ног. Следующий шаг — это как дышать, иначе быть не может. Даже просыпаясь в собственной постели, прежде чем опустить пятку на пол, он внимательно изучал паркет. Целуя Лизу, обращал внимание на почву вокруг. Младенцы така косятся на люльку, когда их укладывают спать — нет ли там чего? — и вырываются из объятий матерей, если неровности меховых пеленок не вызывают доверия.
Стоило только Соколу взглянуть на мокасины, как он сразу сбился с шага и едва не упал.
— Беги! — Крик матери волков толкал его в спину, направлял.
Мины не тронут, так она сказала. А значит, точно не тронут. Зато боги будут мешать Стасу, за ним устроят охоту. Быть может, его убьют. Даже наверняка. Когда она говорила это, была похожа на ворону, каркающую над трупом бизона. «Посмотри на небо, Стас, каждое облачко, каждая звезда над головой — глаза и уши богов. Тебе надо спешить, милок, если ты хочешь успеть, если ты хочешь попасть на Другую Сторону!»
Ее голос звучал в ушах Стаса, когда он бежал по междутропью. И голос этот вновь и вновь повторял: «Это спички, с их помощью легко добыть огонь».
«Это, милок, пээм, или пистолет Макарова. Видал когда-нибудь эту игрушку? Нет? Ну да, у вас такие не растут. А у меня тут грядочка. И с десяток спелых магазинов возьми. Из пээма можно стрелять в людей — как из лука, только лучше. И громче. Нравится? Мужики все дуреют от убийственных железяк. Потом расскажу, как пользоваться».
«А это сосредоточенный заряд.[52] Хорошая штука. Вот ручка для переноски, вот резьба под детонатор. Цвет, как видишь, темно-зеленый, маркировки нет. Не самый лучший сорт, но сойдет».
«ОШП,[53] он же огнепроводный шнур. В пластиковой оболочке, бухта семь с половиной метров. Но тебе столько не надо, отрежем чуток…»
«А это… знакомо, да?..»
«А вот, милок, обрати внимание…»
Прощаясь, он подарил ей самое дорогое, что у него было, — щуп.
На память.
— Великая М-мать!!!
Если б у арматурного прута были мозги, Стас обвинил бы его в коварстве и подлости, ибо прут коварно и подло притаился в листьях, из-за чего Стас об этот самый прут с разбегу приложился. Вот сидит теперь, трет онемевшую кость — вдруг перелом? А сидеть-то как раз времени нет. Вставай, Старый Сокол, потом себя пожалеешь.
То тут, то там земля разворочена взрывами, исклевана воронками. Стас вскочил и, прихрамывая, поковылял дальше. Глаз прикрыл ладонью от колючек акации, заросли которой то и дело приходилось штурмовать. И не больно уже, а радостно даже: полсотни шагов еще, всего полсотни — и проклятый кустарник останется позади.
Старый Сокол никогда раньше не бегал в междутропье. Ускоряться ему доводилось только по чистым от мин горизонталям — по крыше родного дома, к примеру. Он и заговоров таких не знает, чтоб по междутропью без страха расхаживать. Вот Уголь Медведя знает. И Отшельник еще. Сложные те заговоры, сами по себе убить могут.
Хозяйка трамвая сказала, что ждала Стаса. Она не просто так прикатила к остановке, но чтобы увезти с собой воина така. Она готовилась к их встрече. Откуда она знала, кто такой Старый Сокол, он так и не понял.
…Посмотри на небо, Стас, каждое облачко, каждая звезда над головой — глаза и уши богов…
Она сказала, что от перекрестка до самой Стены можно мчать, не глядя под ноги и с закрытыми глазами. А все потому, что тропа заранее расчищена с помощью УР-ЗР[54] — блоков-сборок по три стальные трубы. Внутри, понятно, был тротил — примерно восемь килограммов на каждый метр. А всего тех метров сто. И сорок пять движков: цилиндры из металла, по два сопла с пороховыми реактивными зарядами… Да уж, пока сборки срастишь, жить передумаешь. Но она срастила! Для тебя, милок, для тебя! Цени и радуйся: бабушка сделала безопасный проход до самой Стены, проход шириной в двенадцать шагов, оступиться трудно. Ух и рвануло, сначала сам УР, потом взрыватели мин ударной волной зацепило: грохоту было!
И потому — БЕЖАТЬ!!!
Не останавливаясь, не раздумывая!
Можешь ли ты, Старый Сокол, хоть раз в жизни сделать шаг, не глядя под ноги?! Ты боишься, и это правильно. И все-таки? Ради Лизы. А, милок?
Голос хозяйки трамвая гулко отражался от висков, и даже если заткнуть уши, все равно он никуда не денется:
«Обязательно, милок, закрепи на СЗ вот эту симпатичную штучку. Без нее никак! А потом кнопочку нажми — желтенькую, не серую, не белую, а вот эту желтенькую. Смотри, не перепутай: эту, и никакую другую! Я не просто так повторяю. Забудешь, перепутаешь — и все труды напрасны. Без этой коробки на Другую Сторону никак. Ты понял, милок? Просто скажи: ты понял?»
«А дальше как повезет. Твой обидчик слеп на Другой Стороне, у него нет там власти, там можно не спешить…»
«Куда идти? Ну-у… туда, откуда солнце появляется? А что, вариант не хуже других…»
Хриплое дыхание, боль в раненой ноге. Главное — не дать страху завладеть телом. Вперед! Десятка два шагов до Стены, всего-то, чуть-чуть уже…
Вот и все, тропа пройдена: Старый Сокол лбом уперся в бетон — это и есть Стена. Не обойти, не перепрыгнуть, не перелезть.
Стас упал на колени, негромко лязгнул металл — воин поставил у бетонной вертикали темно-зеленую коробку, которую дала ему хозяйка трамвая. Из-за пазухи он достал шмат огнепроводного шнура, всего в локоть длиной. Один конец ОШП осторожно ввел в гильзу капсюля-детонатора — до упора в чашечку; обмотал шнур изоляционной лентой так, чтобы не выпал из гильзы. Вот и готова зажигательная трубка. Стас ввинтил трубку в запальное гнездо заряда: капсюль-детонатор должен войти до дна. Одной рукой неудобно, но что поделаешь. Аккуратно! Все надо делать аккуратно! А спички — отличная вещь, очень облегчают жизнь: не надо чиркать ремешками, ожидая подходящей искры. Коричневую головку приложить плотно к пороховой сердцевине ОШП и шершавым бочком потереть…
Никак что-то! Паника.
Стас засуетился, дернул резче — вспышка обожгла пальцы.
Бегом, назад, залечь, спрятаться! Сейчас как жахнет!
Глава 22
АБОНЕНТЫ
Тонкие женские пальцы коснулись сенсорной панели.
На экране проступила надпись: «Активировать голограммное управление?» Под надписью стандартные варианты: «да», «нет», «отмена». Ноготок, блестящий от прозрачного лака, выбрал отмену. Нет ни сил, ни желания смотреть в глаза друг другу.
Дождь. Как только мальчишка ушел на Другую Сторону, так сразу и полило. Знак? Знамение? Махэо, какая все это ерунда! Правы психологи Технопарка: слишком долгое пребывание в квазиреальности — еще та нагрузка для центральной нервной системы. Проще говоря, от всех этих заброшенных домов, мин и троп можно умом тронуться. Новомодные психотропы так не шибают по черепу, как индейская мифология, воплощенная в жизнь.
Признай, милая: ты сошла с ума. Немолодая уже женщина хихикнула, ее длинные седые волосы укрывали спину до самых ягодиц. Ты не в себе, красотка. Извини, так получилось…
Дождь. Для аборигенов, обиженных судьбой, генералами и яйцеголовыми парнями, этот ливень смертельно опасен. И потому аборигены прячутся в метро, под промасленными шкурами вигвамов, в ненадежных зданиях, любовно называемых «домами».
Ты хоть помнишь, как тебя зовут? А? Или постоянное чувство опасности напрочь вытравило воспоминания о прежней, нормальной жизни?
Катрин.
Так тебя зовут. Катрин.
Сотню раз повтори, чтобы не забыть: Катрин, Катрин, Катрин, Катрин…
Женщина улыбнулась. Ей нравилась подсветка экрана — оптимальная цветовая гамма, наиболее приемлемая частота, все сгенерировано с учетом артериального давления пользователя, частоты дыхания, пола, роста, веса и еще тысяч параметров, соотнесенных с характеристиками окружающей среды, — и, пожалуйста, приятно смотреть, экран не напрягает сетчатку и даже наоборот: полная релаксация, нервные окончания атрофируются до состояния кожных покровов пса бойцовой породы. Или зооморфа-футболиста. Что в принципе одно и то же. Ну, почти.
Есть вызов. Тончайшая мембрана вибрировала, передавая напряжение, гнев, ярость и… любовь? Нежность?
Мужской голос, хриплый, резкий:
— Катрин, ты?!
И тихо, почти шепотом:
— Зачем ты так?
И как ему объяснить, что она не знает зачем. Просто так получилось. Наверное, это из-за дождя. Или потому, что она давно уже сошла с ума, не выдержав крови, боли и грязи этого мира. Или…
Она пожала плечами, хотя и знала, что абонент ее не видит:
— Мы на прослушке?
— Обижаешь.
Как бы это попроще объяснить… Все из-за дождя. Да, из-за него! Отравленная кислотой вода льется из причудливых фиолетовых и желтых облаков. Хотя попадаются иногда и салатовые, и ярко-розовые. Здесь такими облаками никого не удивишь — они опрокидывают на междутропье тонны конденсата, чтобы мины лучше росли, чтобы корпуса гранат сплетались с взрывателями, чтобы вообще вся кристаллическая жизнь получила очередную порцию допинга.
А Катрин непогода не страшна. Шаткие крыши развалюх пугают ее больше, чем перспектива химических ожогов. Ее окружает силовая сфера, совершенно прозрачная, невидимая. Генератор встроен в бедренную кость и пока, тьфу-тьфу-тьфу, ни разу не сбоил. Маслянистые капли разбиваются о защитное поле и стекают в травы междутропья.
У христианских святых были нимбы над макушками. Боги этого мира «нимбами» отделились от внешней среды полностью.
Наверное, во время дождя шар силового поля — зрелище весьма занимательное. Увидят аборигены — появится легенда о колобке-людоеде или, скажем, о русалке в янтаре, или о косматом лешем, заговаривающем дождь.
Тишина в эфире затянулась, и потому он первым нарушил молчание:
— Ты до сих пор любишь его?
Она улыбнулась. Мужская ревность иногда приобретает самые причудливые формы. Оказывается, господину Касиусу Самборскому плевать на случившееся ночью, его тревожит прошлое — крохотный роман Катрин с молодым сотрудником Технопарка, подающим надежды, таким сладеньким… А Старый Сокол мужа не заинтересовал. Странно.
— А как тебе мальчик? По-моему, ничего. Мы приятно провели время после заката. Ты ведь смотрел? Тебе понравилось? Тебе вообще нравится быть оком бога?
Тишина. Треск, хруст. Помехи? И опять его голос:
— Ты не ответила, Катрин.
— Касси, дорогой, что ты хочешь от меня услышать?
— Ты до сих пор любишь его?
Гнев, затаенная ярость — чувствительность коннектора позволяет уловить оттенки эмоций и передать их на неимоверное расстояние, измеряемое вовсе не километрами.
— Я всю ночь трахалась с вонючим малолетним дебилом, а ты спрашиваешь, люблю ли я его до сих пор?!
— Ты старуха, Катрин. Тебе давно не двадцать. Что ты делаешь с собой, со мной? Что ты делаешь, Катрин?!
Внезапно ее кураж улетучился.
— Да, я старуха. И мне пришлось очень постараться, чтобы мальчишка меня захотел. Ты помнишь, какую дрянь мы, молодые, жрали, чтобы усилить влечение? Эта дрянь отлично растворяется в спирте…
— Ты так ненавидишь меня? За что?! Скажи мне за что?!
— Касиус, успокойся, соберись. Я люблю только тебя, ты же знаешь… — Ей надоел этот разговор, зря она связалась с благоверным. Шутка не удалась.
— Катрин, ты же специально подставилась с эвакуатором, зная, что я не смогу выдать тебя. Зачем ты отправила к нам статиста? Ты же подписала ему смертный приговор!
— Самборский, ты все сделаешь как надо, я знаю. А эвакуатор… Статист активировал «коридор», затем уничтожил прибор. Гарантийный срок его эксплуатации закончился месяц назад. Так что спишу, и все, у меня еще один есть.
Катрин хихикнула, вспомнив, как она разыграла бедного мальчишку. Как же легко он поддался внушению, никаких блоков в сознании, вообще нет защиты — простейшим гипнозом из него можно было лепить все что угодно, как из пластилина. Стена, пробежки… Эвакуатор можно было активировать где угодно и когда угодно. А Стена — это всего лишь старинный символ, красивый и загадочный.
— Из-за тебя, Катрин, у меня будут неприятности. И весьма серьезные!
— Брюзга.
— И объясни мне, зачем ты заставила статиста бегать?
— Я научила его не смотреть под ноги. Всего лишь эксперимент был…
Два человека, муж и жена, два коннектора и два голоса. А между ними — хрупкий мост, соединяющий реальности, норму и уродливую мутацию.
— Прощай, любимый. Звони, если что.
— Прощай, Катрин.
Не принимать Касиуса Самборского в расчет — глупо. Это аксиома для каждой лабораторной крысы в бетонных лабиринтах Технопарка. Уборщицы и академики трепещут при появлении тучного пузана, ветерана войны на Марсе, настоящего «песочного котика».
Да-да, Самборский из тех парней, которые выжигали целые деревни вместе с жителями, он играючи отрежет ребенку голову и штыком выковыряет мозги. Не зря его затылок украшает татуировка «Никто, кроме нас!» — в память о ВДВ, породивших спецназ ВКС.[55]
Толстые пальцы вырубают коннектор. Сегодня Самборский вне зоны связи. Ему нехорошо.
Он плюхнулся в эргономичное кресло и подкатил к столу. Кресло может развалиться в любой момент: массивные бедра с трудом протиснулись между подлокотниками. Вот что ему нужно сейчас — стакан и литровая бутыль, за прозрачным стеклом которой гадюка утонула в корейском самогоне. Два по двести подряд, залпом, не выдыхая, — и все равно не отпустило. Чертов коннектор! Не напрягаясь, Касиус мог раздавить его мизинцем.
Парень, а ведь ты на работе, и сейчас точно не время для соплей! Скривившись, Самборский включил связь. Это значит, что он вновь на рабочем месте и готов обсуждать насущные вопросы с подчиненными и начальством.
Готов?
Да!
Коннектор тут же завибрировал. Касиус рефлекторно потянулся за пистолетом, ладонь коснулась «тацу». Нервы! Но как расслабиться, если коннектор жужжит, доводя ветерана Марса до бешенства. Это судьба. Фатум. Рок. С этим нельзя бороться, можно только смириться. Палец ткнул сенсор приема — и вновь слова побежали по хрупкому мосту между реальностями.
Голос, мужской, обеспокоенный, почти такой же нервный, как у Самборского:
— Касси, дружище, я ж тебя просил, умолял тебя!
— Да пошел ты! Ты сам придумал эти танцы, Отшельник. И вообще, доклад о твоих художествах уже в секретариате Министерства обороны! Уяснил?!
Тишина в ответ. Ни звука.
И всхлип:
— Мы ж сколько лет, а ты… Сука ты, Касси, тварь последняя. Из-за Катрин, да? До сих пор мне не простил ту ночь, да?!
Та ночь… Катрин… Если бы она не заставила Самборского поклясться, что он никогда не тронет ее любовничка, то…
— Ты попросил, Отшельник, я сделал. А тут сбой в системе. Техника, сам понимаешь. Виновных накажут, статиста найдут. Кстати, ты не в курсе, почему он пропал из виду? Где у него подшиты маяки?
— Да как у всех, в пальцах правой руки. Два маяка. Ну, дублирование, как обычно. Да у парня всего два пальца на руке и было…
Самборский уже собрался было отключиться, когда Отшельник выдавил из своего поганого горла следующее:
— А как там наш босс? Как его здоровье?
Если бы вопрос был задан вчера, «дружище Касси» решил бы, что это ничего не значит, но сегодня, в связи с тем, что случилось… Самборский убрал мизинец от сенсора отключения связи:
— Отлично. А что?
— А то, дружище Касси, что ты вляпался. Вместе с боссом, если он до сих пор у руля. Ведь он был в моем секторе и сделал выем статиста. Девицу одну увел. А за такие художества медальками не награждают. Подробный отчет об этом я сейчас отправлю в Министерство обороны. И не в секретариат, а лично министру. Мне одному за всех отдуваться без интереса…
Самборский тут же оборвал разговор. Секунд десять ему понадобилось, чтобы стереть из базы данных Технопарка всю инфу о наблюдателе с кодовым именем «Отшельник». Нет и не было в реальности такого человека. Теперь заблокировать все устройства, принадлежащие Отшельнику, и надеяться, что тот не успел связаться с министром… Все, Отшельник никогда не вернется в реальность, гнить ему среди минных полей.
А вот не надо шантажировать начальника службы безопасности.
Отшельник звонил. Как всегда, был мил и обаятелен. Одним словом, Отшельник. Не изменился ни капельки. Ну, постарел, конечно. А кто помолодел? И конспирация еще: борода, одной ноги нет — для «легенды» самое то.
Это сейчас он Отшельник, а когда-то его звали Димой. Дима, Димочка, сладенький, как карамелька на палочке. Вот именно, что на палочке. То самое на палочке.
Короче, позвонил. Жаль, по делу, а не для потрепаться и назначить свидание под луной. Нет, Димочке не нужна романтика. А ведь еще совсем недавно, всего-то двадцать лет назад: шампанское в бокале и знаменитый марсианский коктейль «Мирный космос» — на брудершафт, жаркие губы, пальцы в кружевных трусиках, удары сердца, учащенное дыхание…
Позабыл Дима прошлое давным-давно. Ну было у них, и что? Мало ли с кем да как, один раз не считается. А вот у Катрин память куда лучше.
— Катрин, ты как вообще?
— Отлично, здорова, не жалуюсь. А ты?
— И я. Не жалуюсь. И хочу…
— Хочешь?!
— …попросить об одолжении.
Суть его проблемы заключалась в следующем: из подконтрольного ему сектора квазиреальности выдвинулся молодой, но крайне сообразительный воин, запрограммированный на определенный маршрут. Судя по сигналам маяка, мальчик все еще успешно покоряет просторы междутропья. Но вылазку эту с руководством Технопарка не согласовали.
— Это личное, Катрин. Очень не хватает парочки штришков для моего исследования, а тут парень сам напросился. В общем, соблазн был велик. Эксперимент: как далеко юноша удалится от родного дома.
— А я при чем? Димочка, я-то чем могу помочь?
— Катрин, я тебя прошу. Ну организуй ты ему случайную встречу на своей территории, проведи через радиоактивные пустоши, мимо людоедов, тигров, саблезубых бобров и что там еще есть. А потом отпусти на волю, а? Малец не буйный, сообразительный. Жалко его. Пусть поживет подольше. Эксперимент опять же. Кстати, твой благоверный обещал помочь: его личное «око бога» теперь следит за мальчишкой. Так что можешь махнуть ручкой Касси.
Не дожидаясь ее согласия, Димочка выслал координаты, психофизические характеристики особи и код маяка. Объект «Старый Сокол». Есть в этом имени что-то эдакое, не правда ли?
— Катрин, не подведи товарища. Я на тебя надеюсь!..
Так и сказал: «Не подведи товарища».
— Не подведу, — пообещала Катрин.
И конечно же сделала все по-своему.
Найти мальчишку не составило труда: «Ну че таращишься, как кобель на сучку?! Лицом не щелкай, запрыгивай! Я таких молоденьких из чистого удовольствия катать готова. Давай, не зевай!..»
Глава 23
АРБИТР
Арбитр обязан присутствовать на каждой игре. Ведь он — хозяин бумаг и мастер документов. Он владеет положением о турнире и судейским рапортом. У арбитра есть сорок листов констатации летального исхода и лист для записей резервного судьи, четыре эмблемы ФАВ и ссылка в «Избранном» на адрес штаб-квартиры УЕФА.
Арбитр финального матча, бразилец Хосе Роберто Райт, готов к грядущей бойне. Двое суток накануне игры он провел в медитациях: очистил дух от скверны, нирвану — от праны, кишечник — от шлаков. Господин Райт — почти! — лишен пагубных пристрастий и вредных привычек. Он — настоящий судия без страха и упрека. Виски его чисто выбриты, на шее удавка галстука. Он готов подробно запротоколировать ранения и летальные исходы: «лишение игрока явной возможности забить гол вследствие подрыва на мине предположительно типа ПОМЗ-2М», «лишение игрока явной возможности забить гол вследствие подката сзади и подрыва на мине предположительно типа ОЗМ-72; отрыв нижней конечности по коленный сустав включительно».
Хосе Роберто Райт не какой-нибудь болельщик, он гордо восседает в отдельной ложе, обслуживаемой поварами из ресторана «On Stage».
Бразилец нервничает. Пора начинать. Он машет носовым платком в объективы сорока трех камер. Это сигнал. Бойня начинается.
Зрители аплодируют стоя. На экране огромного табло списки фамилий и фотографии. Ну и, конечно, статистика: средний возраст игроков, средний цвет волос и среднее количество зубов.
Теперь равнение на газон. Пастораль. Зеленая травка. Пасти коров и наслаждаться экологически чистым молоком. Играет легкая «кислота» — ласкает слух электронными ударниками и шотландскими волынками, гитарными запилами и нью-йоркским речитативом. Идиллия. Мир да любовь. Мэйк лав, нот во.
И вдруг резкая смена декораций — явление гладиаторов народу.
Сервоприводы со скрежетом раздвигают ворота внешней защиты. Отключается инфракрасная система наведения, дезактивируются автоматические пушки «Агнец», подвешенные у потолка. В проходах между трибунами копы-досин снимают гранатометы с предохранителей, лазерные точки прыгают от виска к виску, отслеживая подозрительных граждан. Ухнув, бронеплиты ворот утыкаются в магнитные упоры. И тут же распахиваются сегментные створки внутреннего контура. За створками — игроки сборной Вавилона.
Вот они — герои мяча, мастера точного удара!
Комментатор не зря кушает свой лаваш с красной икрой.
Толпа ревет в экстазе. Стробоскопы сигнальных ламп лупят спортсменов в смеженные веки. Взрываются хлопушки, трибуны в облаке конфетти.
Праздник начинается.
Последний матч сезона.
Бойня.
Грубо толкнули в спину. Мол, не спи, замерзнешь, с вещами на выход. Макс едва не упал: ноги как чужие. И тошнит. Шагнуть бы в сторонку да проблеваться желудочным соком — ведь на диете. Или упасть под бутсы товарищей по команде? Пусть его затопчут.
Двое «молодых» подхватили Макса под локти. Типа помогли заслуженному ветерану, рассчитывая хотя бы на благодарность. Но ветеран молчал — у него не было сил материться.
Читать бесплатно другие книги:
