Корона для «попаданца». Наш человек на троне Российской Империи Орлов Борис
От инерции удара качнуло и «Александра». Мне удается извернуться, и я наношу хлесткий удар расслабленной кистью куда-то назад, мечтая попасть в пах. Если судить по тому, как дернулся нападающий, я попал. А ну-ка еще…
После четвертой попытки рука, зажимающая мне рот, слабеет. Я резко дергаю головой. Ура! Рот свободен!
– Ко мне! Помо… – Конец фразы комкается вторым ударом «копра».
«Черняев», должно быть, получил преизрядно, потому что лежит совершенно неподвижно. Шприц выпал из его руки и теперь валяется возле стола. Туда-то и волочит меня «Александр», пытаясь, видимо, закончить все в одиночку…
За дверью грохает выстрел, затем дверь с треском распахивается, и в нее влетает медвежья шапка дворцового гвардейца. Через мгновение за ней следует ее обладатель, с выпученными глазами на окровавленном лице. Он мешком налетает на «императора», чуть не сбивая нас обоих с ног. А следом в кабинет врывается моя банда.
– Назад! – рявкает «Александр» грозно. – Прочь!
С полгода тому назад это, может быть, и сработало бы, но с тех пор многое изменилось. Ренненкампф, не говоря худого слова, нацеливает «смит и вессон» прямо в лоб «самодержца».
– Руки вверх! Буду стрелять! – сообщает он таким голосом, что совершенно очевидно: это не шутка.
А вот интересно: если «Александр» сейчас свернет мне шею, а мои орлы его за это пристрелят – во что все это выльется, с исторической точки зрения?
Хронокаратель не собирается меня отпускать, но, видимо, если его здесь убьют, то в будущем у него тоже возникнут некоторые неприятности. Пат.
Да нет, не пат. Краем глаза я вижу, как Шелихов осторожненько смещается в сторону. Давай, милый, давай, родной…
Они кидаются вперед все вдруг. Эссен взмахивает кортиком, и я чувствую, что руки, сжимавшие меня, слабеют. Звучит несколько глухих ударов. Свобода!
Я моментально откатываюсь в сторону, вскакиваю на ноги. Ого! Досталось императору по самое не могу. Голова в крови (рукоять револьвера Ренненкампфа подозрительно сверкает красным лаком), рука пропорота (кортик Эссена тоже в крови), мундир разорван (в руках у Егора и Филимона куски сукна). Но это еще не конец. Ну ладно Шелихов с Махаевым, но адъютанты-то, адъютанты! Цвет русского дворянства яростно месит ногами упавшего царя. Э-э! Вы что творите? Он же сейчас от «геморроидальных коликов»[13] скончается!
– Отставить! Прекратить!
Они поворачиваются на мой голос «все вдруг». Затем кидаются ко мне:
– Государь! Вы живы!
– Государь, вы не пострадали?
– Батюшка, твое величество, цел ты?
Я кое-как успокаиваю своих спасителей. А в коридоре уже слышен топот ног, крики, команды.
Мои парни мгновенно смыкаются вокруг меня. Картина маслом: на полу лежит окровавленный всероссийский самодержец, возле стола – его адъютант с пробитой башкой, в центре кабинета стоит расхристанный цесаревич, вокруг которого ощетинились револьверами Ренненкампф, Васильчиков и Хабалов, и выставили вперед кортик, шашку и бебут[14] Эссен, Шелихов и Махаев соответственно.
Я лихорадочно соображаю. Если сейчас сюда ворвутся люди – быть беде. Быть большой беде! Эта шестерка рассуждать не станет. Если уж они на царя руку подняли, то остальных… Да они их в мелкую сечку покрошат!
– Быстро! Дверь закрыть! Тела из коридора убрать! Хабалов, Махаев: делайте что хотите, но чтобы четверть часа сюда никто не входил! Хоть дворец поджигайте!
Я подхожу и нагибаюсь к Александру. Ну, жить, похоже, будет, вот только интересно бы знать: кем? Это вообще Александр или внедренец? Вот сейчас как очухается да как обвинит меня с моими ребятами в попытке переворота. Вот будет номер! Может, его и в самом деле… того?
– Государь, – негромко произносит Васильчиков, – позвольте нам закончить. Пожалуйста…
– Все равно не будет проку от сумасшедшего на троне, – добавляет Ренненкампф. – Государь, вы молоды, вы умны, при вас Россия расцветет…
– Царь-батюшка… – Господи, и Шелихов туда же! – Дозволь. Я его легонько, он и не почует даже.
Эссен молчит, но по его лицу видно, что с предыдущими ораторами он согласен на все сто. Э, э, э!
– Николай Оттович, не надо отдавать Егору кортик. Ради бога, подождите. Видите, он приходит в себя…
Александр медленно поднимает голову.
– Это что было? – интересуется он своим утробным басом.
Ну, судя по его реакции, он – это он.
– А это вы, батюшка, меня убить решили, – холодно роняю я. – Черняева вон, убили, за то что за меня заступился, гренадера своего – тоже. Спасибо моим ребятам, что отбили…
Он тупо смотрит вокруг. Вид разгромленного кабинета приводит его в состояние ступора. За дверью шумят голоса, Хабалов рявкает что-то грозное, и голоса стихают. Я не расслышал точно, что он сказал собравшимся за дверями, но готов присягнуть, что в его короткой, но содержательной речи присутствовало слово «стрелять».
Император медленно встает на ноги. Его пошатывает (еще бы: рукоятью револьвера – по башке!). Он тяжело поворачивается ко мне. Мои парни теснее смыкаются вокруг меня. Ну, что скажете, Ваше Величество?
– Колька, – голос срывается и дрожит. Мамочка, да у него слезы! – Колька. Ты прости меня, дурака пьяного. Господом Богом клянусь: ничего не помню. Как отрезало…
У него трясутся губы. Он нерешительно протягивает ко мне руки, и мне вдруг становится нестерпимо жалко этого огромного, нескладного человека. Он совершенно не похож на моего покойного отца, но все отцы все равно чем-то похожи…
Я раздвигаю своих защитников и подхожу к нему. Прижимаюсь к его груди, обнимаю. Как своего отца…
– Батюшка. Простите и вы меня…
Он неуклюже гладит меня по голове, сильно прижимает к себе. Но теперь это совсем другая сила.
– Отрекусь, – шепчет он мне на ухо. – Вот женим тебя – и отрекусь. Только смотри, Колька, водки не пей. Вон она что делает… Черняева…
Внезапно он всхлипывает и начинает заваливаться на бок. Мы подхватываем его и кое-как доводим до кресла. Александр тяжело рушится в него и тихо, беззвучно рыдает. Видно только, как вздрагивают могучие плечи.
Пора уходить отсюда. К императору нужно прислать супругу и врачей. А мне… Мне просто тяжело здесь оставаться.
На пороге кабинета я оглядываюсь. Человек-гора съежился в кресле и чуть заметно покачивается. Острая жалость снова полосует сердце. Теперь он остался совсем один. Надо к нему поласковее, жалко его. Царь-то он был не из последних…
Из сожженного письма ЕИВ Александра III ЕИВ Марии Федоровне
Моя милая душка Минни, собственная моя маленькая жена!
Прошу у тебя прощения за то, что был невежлив по отношению к тебе, когда вы были рядом со мной после произошедшего ужасного случая. Я вообще не люблю, да и не умею передавать свои душевные мысли и думы, но, помня советы Перовского[15], решил изложить на бумаге то, что вырывается само из души.
Тогда мне было необходимо побыть одному, обдумать со мной произошедшее, решить для себя, как быть дальше. Вы суетились рядом со мной, задавали вопросы. Ты отирала кровь с моей головы. Милейший наш доктор измерял температуру и ставил примочки. А я молчал или отговаривался, что совершенно ничего не могу вспомнить. Когда ушел доктор, а ты осталась рядом со мной, желая провести ночь вместе, я просил тебя уйти, невзирая на твою обиду, которую я прочитал в твоих глазах. Мне больно смотреть, как ты, расстроенная, поджав рот, отправилась в свои покои. В голове все шло кругом, разобраться нельзя было в этом омуте, и друг друга нам было не понять!
…Я помнил все произошедшее в кабинете до мельчайшей подробности, но ни с кем не собирался делиться этим знанием.
Позавтракав с Черняевым, я собирался заняться бумагами, вдруг в голове словно помутилось, как бывает от близкого разрыва гранаты. Тело больше не подчинялось мне, боком соскользнув со стула, я упал на пол, почувствовав сотрясение, но ни малейшей боли. В следующее мгновение я обнаружил себя встающим на ноги. Ощущение тела не возвращалось, я видел смещающуюся из стороны в сторону обстановку кабинета, но не мог направить взгляд хоть на что-то по своему желанию.
Неясные мне мысли, быстрые и холодные, угрями скользили у меня в голове.
The fixation of psychomatrix in the recipient’s consciousness[16].
Я не успевал понимать, что происходит со мной. Перед глазами возникла моя собственная ладонь и сжалась в кулак до хруста в костяшках. Затем я увидел, что зачем-то приподнял стол и поставил его на место.
Yes, he is a beаr![17]
Чужая мысль прошелестела в голове.
«Пс-с-с-ст!» Я услышал звук и понял, что издал его сам, помимо воли.
– Doc! Call your bloody defector! Quick![18] – снова услышал я из своих уст. Передо мной, растерянно оглаживая ладонями свое платье, стоял Черняев. И обращался я именно к нему. – We’ve got no time![19]
Don’t twitch, big guy. I’ve got you already, and will get your damn sonny as easily![20] – очередная чужая мысль резанула мозг.
Яростной гневной вспышкой я на секунду смог поднять руку к лицу. И подумал душевной молитвой отогнать беса, вселившегося в меня, но, начав молиться, вместо просветления, я ощутил темноту, накатывающую на меня со всех сторон.
Pray. Drink your vodka from the saucer, Russian bear, and get into your den. Your lot should know your place![21] – голос в голове явно издевался надо мной.
Из всех сил я воззвал к Господу!
He’s had it. This damn son of a bitch won’t help you beat the rap. I’ll wring from him the bastard that decided to change everything![22]
Багровый мрак скрыл от меня свет…
…Ты знаешь мое отношение к тем смутным временам, начавшимся после смерти горячо любимой Мама[23]. Вся грязь, все дрянное вылезло тогда наружу и поглотило все светлое, все святое! Ангел-хранитель улетел, и все пошло кругом, чем дальше, тем хуже, и наконец увенчалось этим страшным, кошмарным и непостижимым.
Если есть что доброе, хорошее и честное во мне, то этим я обязан единственно нашей дорогой милой Мама. Она постоянно нами занималась, своим примером и глубоко христианской верою приучила нас любить и понимать христианскую веру, как она сама понимала. Благодаря Мам мы, все братья и Мари, сделались истинными христианами и полюбили и веру и церковь. Сто раз прав митрополит Платон, говоря, раз есть Бог, значит, есть и Диавол. аже тогда, находясь в этой багровой и ватной темноте, лишенный контроля за своим телом, я ни на секунду не усомнился в истинном свете слова Господня. Искренне молясь и не впадая в отчаяние, я старался отогнать демона, захватившего меня. Демона, думавшего по-английски, на языке врагов давних и подлых. Теперь мне был понятен успех, сопутствовавший им во многих делах, не имеющий объяснения с точки зрения рациональной. Ясно, что они, боясь потерять жизнь, что ждет их души кроме адовой серы, страшатся воевать против нас напрямую, выставляя перед собой союзников или другие страны. У России союзников в этой войне просто нет. Как поздно мне явилось понимание многих обманов, произошедших с нами! Подействовала ли моя горячая молитва, явилось чудо Господне, или по другой причине, но наваждение отступило. Первым пришло ощущение боли, и я был рад ему, как солнечному лучу. В ушах били колокола, приподняв голову, я неожиданно увидел перед собой взъерошенного Ники, вглядывающегося мне в лицо, и офицеров его «малого двора»…
…После твоего ухода я долго сидел на кровати, потом просил подать закусить и пил чай, больше я даже думать не хочу о водке или вине. Именно через водку и вино, я думаю, бесы нашли ключик ко мне. Ужасно было тяжело и грустно. Спать я не мог совершенно, чувствовал себя совершенно разбитым морально.
Мне совершенно не с кем было посоветоваться или даже поговорить о произошедшем. Только с Мама и Никсой я мог быть так откровенным. Сколько бывало разговоров самых разнообразных, задушевных; всегда Мама выслушивала спокойно, давала время все высказать и всегда находила что ответить, успокоить, побранить или одобрить. Пап[24] я очень любил и уважал, но он по роду своих занятий и заваленный работой не мог столько со мной заниматься, как милая, дорогая Мам. Всем, всем я обязан Мам – и моим характером, и тем, что есть! Кроме Мам, только один человек имел влияние на мою жизнь и характер – это дорогой брат и друг Никса, все остальные только мелькали перед моими глазами и умом, и ничего меня не останавливало обратить на них внимание. Но увы, сейчас их нет, этих единственно дорогих мне людей: Мам и Никсы.
Милая душка Минни, как мало я сам уделяю внимания нашим детям, уже выросшим и встающим на взрослый путь, и как боюсь я их потерять. Бесы целили в Ники, посчитав его опасным для себя, они ведь чуть не убили мальчика моими собственными руками!
Надо что-то решать с этими несносными британцами, ведь они уже окружили нас своими «интересами» со всех сторон, действительно как медведя в берлоге. Ничтожная нация, обманом правящая миллионами людей разных народов на всех континентах. Может быть, не все они в союзе с Врагом, должны остаться чистые души среди них, не поддавшиеся искушению, но об уступках и отсрочках в борьбе с ними мы должны забыть. Всякий человек с сердцем не может желать войны, а всякий правитель, которому Богом вверен народ, должен принимать все меры, для того чтобы избегать ужасов войны. Сейчас выбора нет, мы срочно должны готовить все силы, с одной только определенной целью, иначе о нас не останется воспоминания.
Вечером подходил начальник дворцовой охраны, докладывал, что во флигеле собрались лейб-гвардейские офицеры разных полков, и о том, что к ним вышел Ники. Начальник охраны просил разрешения задержать всех собравшихся сию минуту. Получив мой отказ и не понимая мою апатию, он был крайне огорчен, сказав, что я собираюсь повторить печальную судьбу несчастного Павла Петровича. Мне пришлось настоять на своем и категорически запретить предпринимать какие-либо действия. Отнюдь не фатализм двигал мною. Я подумал, что государь, подверженный влиянию бесов, не имеет права оставаться на троне, и Царь Небесный должен рассудить его, ибо все только в его руках.
Эти мысли успокоили меня, утром будет виднее, все встанет на свои места, сейчас мой горячо любимый сын и наследник проходит самое большое испытание в своей жизни. Его выбор многое определит, жаль, что возмужание приходит к нему так рано.
Я помолился, попросив Бога помочь Ники.
Потом, поев простокваши, лег спать, так же хорошо и мирно я спал в палатке под Рощуком[25]…
Глава 9
Рассказывает Олег Таругин
Вечером того же дня я оказался на импровизированном военном совете. Васильчиков и Ренненкампф собрали всю «партию цесаревича». Я как-то все не удосуживался подсчитать, сколько же людей приняли, так сказать, «мою руку». Оказалось, куда как немало!
На совете присутствовали все офицеры Императорской Фамилии стрелкового батальона, разве что без командира, тоже – от лейб-гвардии Финляндского полка, шефом которого я являюсь, половина офицеров лейб-гвардии атаманского полка с десятком выборных казаков и почти весь состав офицеров лейб-гвардии конно-гренадерского полка. Кроме этих полков, рядышком пристроились с полдесятка флотских офицеров, под руководством Макарова и Эссена, несколько лейб-артиллеристов, трое лейб-егерей, столько же – от Гродненского лейб-гвардии гусарского, двое из лейб-гвардии конного полка и, к моему неописуемому изумлению, по пять человек из Павловского и Николаевского юнкерских училищ и трое офицеров из кадетского корпуса.
…Флигель «Поленница» наполнен серьезными, насупленными людьми в военной форме. Когда Хабалов вводит меня внутрь, по жару и по табачному дыму я понимаю: беседа здесь идет уже не первый час. И первое, что я слышу, это конец яростной филиппики кого-то из конных гренадер:
– Кавалергардов мы из казарм не выпустим. Караулы снимем, у дверей встанем, штыки на изготовку – сами не сунутся. Синих кирасир тоже возьмем. С лейб-жандармами мы договорились, они лейб-уланский полк заблокируют…
– Не много ль на себя берете? – усмехается рослый, плечистый есаул-атаманец. – Как у вас легко все получается, господин ротмистр: снимем, заблокируем, не сунутся… А ну как сунутся, рискнут? Синие кирасиры и кавалергарды вас ведь на шнурочки раздергают. Мы на себя лейб-конвой возьмем. Предлагать им нечего: они верные. Кончим всех разом, и баста!
– А лейб-гусаров кто возьмет? И лейб-драгун?
Ренненкампф подается вперед, собираясь ответить, но замечает меня:
– Господа офицеры!
Все головы одновременно поворачиваются ко мне. Офицеры замирают по стойке «смирно».
– Здравствуйте, господа!
В уши грохает слитное:
– Здравия желаем, Ваше Императорское Величество!
Вот так. Ну что, господин Таругин, «ваше высочество», вот и пора вам решать. Здесь не декабристы собрались, это, скорее, будущие лейб-кампанцы. Вас просто собираются посадить на трон… И очень не вовремя! Мне еще кучу дел надо переделать, а станешь государем – прощай куча, здравствуйте ежедневные обязанности…
А может быть, так и надо? Ведь эти офицеры вовсе не восторженные пацаны! И в глазах у них не восторженные мечты о «прекрасном, новом мире», а самая что ни на есть простая надежда – надежда на то, что новый царь хоть и молод, но окажется лучше предыдущего. Правда, все они относительно молоды и, само собой, не хотят жить под рукой «миротворца». Им подавай ордена, выслугу, чины… А то, что за это придется рискнуть шкурой, так «наше дело стрелять и помирать, а в кого и за что – господин полковник знает!». Они прямо сейчас готовы принять под команду полки и дивизии и рвануть вперед, сокрушая все на пути, пока не остановит пуля-дура или штык-молодец…
Да что это я, в самом деле? Совсем рехнулся? Да если я сейчас взойду на престол – беды не миновать! Во-первых, все мои милые дядюшки и кузены кинутся оттирать меня от власти, надеясь урвать побольше при регентстве. Во-вторых, мои англофобские взгляды известны, и у меня есть все шансы получить из заботливых рук британских агентов яд в кофе или адскую машину в карету. У них там в Форин-офис[26] людишки не даром свой пудинг лопают. В-третьих, все придется делать открыто, а я, честно говоря, опасаюсь такой открытости. Вокруг совсем не так уж мало толковых умов, которые смогут разобраться, что к чему. И повторить в любиом «фатерланде» или «мазерлэнде». А тогда – тогда все будет куда как хуже, чем мне бы хотелось…
– Вот что, господа. – Я стараюсь подобрать слова так, чтобы, с одной стороны, не допустить готовящегося переворота, а с другой – не обидеть присутствующих. – Не поймите меня неправильно, но я не хочу. По двум причинам.
Все замирают в ожидании.
– Господа. Я не могу понять, с чего вы решили, что меня привлекают лавры Александра Павловича? Отцеубийство – тяжкий грех, и мне вовсе не улыбается брать его на душу.
Молчание становится гнетущим.
– Я хочу сказать вам, что никогда не забуду вашей преданности и верности. Даже не будучи императором, я найду способ выразить вам, господа, свое благоволение. Но я очень прошу вас, друзья мои: пощадите моего несчастного отца!
Мне удается почти идеально сымитировать срывающийся голос. Заговорщики в растерянности. Те, что помоложе, опускают головы, те, что постарше, мрачнеют взглядами. Видимо, им и в голову не могло прийти, что цесаревич откажется от престола из сыновней любви…
– Ваше Величество! Разрешите? – Давешний конно-гренадер встает передо мной. – Штабс-ротмистр Гревс[27]. Поверьте, Ваше Величество: мы готовы предпринять все необходимые предосторожности, чтобы сохранить жизнь вашего отца.
Вполне возможно, что этот парень говорит искренне. Ну прямо так и рисуется эдакая идиллическая картина: собственный конвой добровольно сложил оружие, дворцовые гренадеры дружно салютуют в последний раз низложенному императору и в первый – новому. И отправляется бывший император разводить помидоры в деревне. Или по грибы ходить. Тишь, гладь да божья благодать… Но как-то сразу встала перед глазами другая картина…
…Желтые каменистые дороги, обжигающий ветер, отчаянный, беспросветный ужас. Война в Афганистане зацепила меня самым краешком. Я влетел в завершающий этап этой уродской войны, последнего позорища великой империи. Отделался сравнительно легко, но даже здесь нет-нет да и подскочит на постели облитый холодным потом нынешний «наследник престола российского» с рвущимся из распяленного рта криком: «Духи! Духи справа!»
…Эта операция должна была привести к ликвидации банды какого-то курбаши. Как его звали – режьте меня на части – не помню! Вылетело. А может, и не удосужились сказать – у нас в армии младшим сержантам последние оперативные сводки не докладывали. Но операцию эту я запомнил навсегда.
Замысел был, в принципе, прост и незатейлив как мычание. «Т-72», пара бээмпэшек и десяток пустых грузовиков имитируют грузовую колонну. Душманы, ясен день, на нее нападут, польстившись на легкую добычу, тут из-за холмов появится кавалерия в виде роты вэдэвэшников при вертолетной поддержке, и все – можно вертеть дырочки для орденов.
В один из грузовиков-приманок я и был посажен в качестве водителя. Причем наш капитан Остапенко (царствие ему небесное, хороший был мужик!), понимая, что мы все участвуем в ловле на живца в качестве последнего, уверил нас, что опасности почти никакой нет и что для нашей безопасности приняты все мыслимые и немыслимые меры. Затем сам залез в один из грузовиков, и мы поехали…
Оказывается, бензовоз, даже если пустой, от очереди из пулемета взрывается почище любой бомбы. И рад бы забыть, да не получается: я лежу выброшенный взрывом из кабины на обочине дороги, а прямо передо мной лезет из пылающей кабины задушевный дружок Федька Хилько, родом из города со смешным именем Урюпинск. Лезет, да так и не может вылезти. А рядышком валяется голова того, кто еще пять минут тому назад был бравым капитаном… Ну, да это я отвлекся…
– Вот что, штаб-ротмистр! Если вы действительно решили присягать мне как императору и самодержцу, – а вот тут в голосе и металл не повредит, – то советую запомнить: мои приказы не обсуждаются, а выполняются!
Ох ты! Проняло! Похоже, так и следовало с самого начала. Это до них доходит, это они понять могут. Приказ есть приказ. Наше дело военное.
– Хочу еще раз отметить, господа, что даже и не предполагал, сколько есть людей, заслуживающих моего безграничного, абсолютного доверия.
Я обхожу весь флигель и каждому пожимаю руку. Что-то я запамятовал: сколько там рукопожатий было в книге рекордов? А вроде не испортил я впечатления о себе. Вон как глазами сверкают: еще бы – друзья будущего императора…
Из переписки ЕИВ Александра III и ЕИВ Марии (урожденной Дагмары)[28]
Моя милая душка Минни!
Ужасно скучаю без тебя. Как жаль, что ты вместе с Ксенией[29] из-за ее болезни не можешь сопровождать нас сейчас, но дела требуют присутствия здесь.
Утром были доклады, приезжал Гирс[30], он замечательно поправился и не слаб. Завтракал с ним и Сергеем Михайловичем[31], а потом приехал Сандро[32], и они втроем отправились осматривать военную картинную галерею Зимнего дворца. Занимался бумагами до половины второго пополудни, затем отправился в манеж, давать смотр новобранцам.
Погода отвратительная, утром только 2 градуса, туман и мокрый снег, а потом весь день дождь и темнота, просто уныние наводит, чистый сплин[33].
Закуска в 8 часов вдвоем с Ники, он теперь приходит ко мне всегда со своими «мамелюками», и они ждут его за дверьми. Последнее время Ники часто бывает мрачен, наверно, сохнет по своей немке. Дела молодости, не от этого ли он ищет занятий, чтоб отвлечься от душевного томления.
После рассказа о том, что твой любезный рара[34] во время прошлогодней поездки в милую Данию предлагал купить о-ва Св. Фомы, Св. Иоанна и Св. Креста, Ники пришел в страшную ажитацию[35]. Уговаривал меня их обязательно приобрести, лез со штофом «особо очищенной», настаивал на их важности для флота нашей страны. Я ведь и сам не далек от понимания нужд нашего флота и использования его в крейсерской войне. Вместе с Победоносцевым[36] начинали такое важное дело, как создание Добровольного флота[37], и преуспели в нем. Считаю, придется отказать в этой затее. Не нужны нам острова в Вест-Индии[38], не удержать нам их, да и денег будут стоить изрядно.
Как мне странно жить теперь снова в Зимнем дворце, из которого я выехал 20 лет назад, проживши в нем со дня моего рождения 21 год до самой нашей свадьбы. Боже, сколько времени прошло, а воспоминания столь же свежи, и грусть вся та же. Что за перемены произошли в связи с гибелью любимого Папа, и какая страшная ответственность свалилась на мои плечи, и вместе с тем решилась дальнейшая моя судьба и счастье всей моей семейной жизни!
Спальню я себе устроил в маленькой угловой комнате, там уютно и хорошо. Ники живет в твоих комнатах.
Вот пока и все, завтра снова буду писать. Обнимаю тебя, милая душка Минни, крепко целую и благословляю.
Поцелуй от меня Ксению и Ольгу[39]. Христос с вами, мои душки!
Навсегда твой друг Саша
Мой милый дорогой ангел моего сердца Саша!
Я очень тронута твоим письмом и тем, что при всей занятости в поездке ты все же смог найти минуту и написать мне. Здесь так грустно без тебя, и я хочу поблагодарить тебя за то, что ты мне написал, спасибо. Спасибо! Ты даже не представляешь, мой милый Саша, какой бальзам ты вылил мне на мою опечаленную душу, потому что мне было ужасно видеть, как ты уезжал! Я верю и надеюсь, что так больше не произойдет и ты не будешь уезжать без меня никогда. Это так страшно, дом сразу изменился и стал пустым и грустным. Мои глаза все время полны слез, когда я вспоминаю, как ты собирался к отъезду.
Потом даже Ольга забежала к тебе в комнату и крикнула: «Чай! Чай!» – увидев, что тебя нет, расплакалась, а Гукки, маленький черный песик, все время искал тебя на прогулке.
Мы больше не ходили к твоему маленькому домику у пруда с детьми, ни у кого нет желания туда идти, раз тебя нет.
Сегодня уезжает Георгий[40], у него тоже очень несчастный вид, Саша, можешь представить себе мое отчаяние и огорчение, разделить со мной мою боль, понять ее и утешить меня! К счастью, к обеду никого не назначено. Проводив, мы вернемся с Мишкиным и Ольгой от вокзала и пообедаем одни в семейном кругу.
Ольга будет спать в моей комнате, эта комната стала слишком пустой и грустной без тебя!
Что делать, старшие дети растут, и им становится тесно рядом с родителями, но никто не ожидал, что это произойдет так скоро. Мы были очень близки с Ники, и как он мгновенно переменился сейчас! Даже в осанке и походке. Он стал ходить по дворцу, как будто ожидая нападения дикого зверя каждую минуту. Стал очень резок, а иногда возмутительно дерзок в разговоре. Наши обычные совместные завтраки ушли навсегда, он давно уже завтракает отдельно вместе со своими казаками и «малым двором». Раньше он был очень близок с Георгием, но сейчас он сильно отстранился. Мое сердце разрывается, у него поменялись даже глаза! Он словно постарел душой после тех известных событий.
Прошу тебя, будь с ним мягок, обереги его всей душой, он терзается и страдает не только из-за своей злополучной любви. А большей частью из-за той вашей… размолвки. Хотя Моретта, кажется, действительно любит его, а это должно помочь. Ради сына я готова принять ее как дочь. Даст Господь, все поправится со временем! Итак, до свидания. Целую тебя от всего сердца, мой дорогой и горячо любимый Саша.
Твоя горячо любящая Минни
Моя милая душка Минни!
С большой радостью получил от тебя письмо, твои теплые слова очень ободрили меня, как благодарен я тебе, что ты не забываешь обо мне ни на минуту. Благодарю тоже душку Ксению за письмо. Мне очень не хватает вас, но надеюсь, что скоро снова мы встретимся, хоть ожидание этой встречи и терзает меня.
У нас все по-прежнему. Утром выходил во внутренний двор, взяв в дворницкой лопату, чистил снег, долго гулял перед завтраком.
Завтракали вместе с Алексеем[41], Ники и Вышнеградским[42]. Колька не успокоился после моего категоричного отказа в приобретении островов, я писал тебе об этом в предыдущем письме. Решив, что дело лишь в финансах, подошел ко мне с тетрадью, в которой содержался значительный расчет по денежной стороне дела и крайне любопытный проект. И откуда у него берутся такие идеи? Ты знаешь, что я с досадой отношусь к излишним тратам. Как сложно складывается бюджет! Только на отмене подушной подати мы потеряли 70 млн ежегодно!
Так вкратце Ники предложил разрешить торговым и каботажным судам, принадлежащим иностранным владельцам, не имеющим ни одного нашего подданного на борту, регистрироваться и ходить под флагом Великого княжества Финляндского, платя в казну отчисления и налоги, которые существенно ниже, чем у нас самих и у других морских государств. Наблюдать за этим делом, собирать сборы и вести учет должны представители наших миссий и консульств, а их развелось изрядно. Со временем на помощь им должны прийти специальные морские торговые агенты. Вышнеградский говорит, что дело интересное и обещающее. Ему сейчас трудно, возможно, из-за этого он хватается за каждую соломинку в вопросе получения казенного дохода. В бюджет В.к. Финляндского планируется отправлять не более 1/10 от всех сборов.
Не просто дело обстоит и с чухонцами, многое из ранее заведенного придется менять коренным образом. Нельзя терпеть внутреннюю финляндскую таможню, облагающую пошлиной товар из внутренних областей России, ведение дел на шведском языке и многие другие устоявшиеся от начала века явления.
Победоносцев жаловался, что пасторы мешают добровольным пожеланиям эстов и чухонцев креститься в православие. Заставляют выдерживать полугодовой срок испытания (так было заведено еще при дедушке у литовцев), а за это время стращают и угнетают, иных арендаторов сгоняют с земли, батраков просто гонят взашей с работ, остальных грозят не хоронить на освященной земле при ближних храмах, а за изгородью.
Милейший Waldemar[43] писал мне письмо о том, что в Дании и Швеции вышел мерзкий пасквиль, в котором некий профессор объяснял это несуразное устройство «особенным государственным статусом» Финляндии! Не знаю, писал ли он тебе, что был недавно прооперирован от чирия в горле, от которого ужасно страдал.
Моя дорогая душка Минни, ты часто просишь меня быть добрее к чухонцам, но заслуживают ли они твоего драгоценного внимания?
Перемены должны прийти в установившиеся там порядки. Нужен умный и деятельный человек на назначение генерал-губернатором, умеющий поступать осторожно, чтоб не наломать дров.
Ты спросишь, почему затея Ники касалась этой неуживчивой земли? Я задал такой же вопрос. Ники ответил, что не хочет ломать «сложившуюся налоговую конструкцию», чем заслужил одобрение Вышнеградского (каботажный флот Финляндии невелик, приписанных судов мало), и считает, что не стоит измазывать наш торговый флаг неустройствами, которые могут выйти из-за дурных чужих кораблей и капитанов. А в В. к. Финляндском, по его словам, «надо все менять, пока эта чухна совсем не оборзела в своем в болоте» (в последнее время Ники стал употреблять много непонятных слов).
К моему удивлению, Алексею понравилась эта идея, хотя касается его заведования не в полной мере. В разговоре он поднял вопрос об обороне островов и угольной станции, на что Ники ответил, что хватит крейсеров, которые постоянно стоят с визитами на рейдах в САСШ, и миноносок и орудий из особого запаса. Услышав об особом запасе, Алексей поперхнулся чаем и сильно покраснел. Кажется, он подумал, что я рассказал об этом Ники. Но это не так, мальчик осведомлен обо многом способами мне непонятными. А иной раз, оговариваясь, он говорит о дне будущем с уверенностью, как о дне прошедшем. Но ты напрасно беспокоишься, что Ники переменился ко мне после того случая. Наоборот, мне кажется, что он стал относиться ко мне более душевно. Теперь он постоянно ходит ко мне со своими прожектами, и в большинстве своем я его планы одобряю. Сейчас Ники активно готовится к отъезду в путешествие по миру.
Много думаю об этом, милая Минни.
Теперь пора кончать письмо. Еще раз благодарю тебя за письмо.
До свидания, моя милая душка Минни. От всего любящего сердца обнимаю тебя. Целую Ксению, Мишу и Ольгу. Христос с вами, мои душки.
Твой верный друг Саша
Глава 10
Рассказывает Олег Таругин
Моретта уехала в конце февраля. Не могу сказать, что она мне не нравится, но… это, пожалуй, даже хорошо, что она уехала. А то я ничего с ней не успеваю. Она с милой непосредственностью съедает три четверти моего времени, которое тратится на поцелуи, бесконечное «Любишь? Люблю!», томные вздохи, прогулки и прочее. Помолвка уже состоялась? Ну так и хватит. Мне работать надо.
Бурное прощание на вокзале, потом долгое махание платком вслед, и – здравствуй, свобода! Ну, правда, свобода – понятие относительное…
Два месяца я активно вожусь с полками, чьи офицеры проявили верность во время подготовки «январского путча». Первым в списке идет конно-гренадерский полк. Злые языки именуют его «лейб-гвардии конно-похоронным». В принципе правильно. Мундиры черные, кони черные, приборный металл серебро – так куда ж их, кроме как на похороны?
Вот только читал я когда-то статейку под многообещающим названием: «Конные гренадеры – спецназ королей». И в соответствии с этой статьей решил призаняться с нынешними потомками королевских спецназовцев. Ничего-ничего, получается недурно. Недавний конно-похоронный полк лихо скачет рассыпным строем, уверенно осваивает азы диверсионного дела, изучает работу с пироксилином, динамитом и мелинитом. Плюс к тому: маскировка на местности, снайперское дело (спасибо братцу Вилли – прислал двадцать телескопов!), разведка – самое необходимое, на уровне курса молодого бойца. Хоть бы и так, все одно – лучше, чем ничего…
Затем на повестке дня Менделеев с работами по взрывчатым веществам, их компонентам и порохам. Предложил ему поработать с алюминиевой пудрой. Вроде внял. Теперь так: Горловский завод меня не устраивает – на хрена с французами делиться технологией? Ярославль. Как бы еще уговорить Дмитрия свет Ивановича переехать в этот город на Волге и принять на себя работу по этому заводу. Даром, что ли, он потом будет носить имя Менделеева? А тут еще и Зелинский тоже вроде как не озадачен. Да еще работы по кораблестроению (ведь не строить же «Рюрик» рангоутным крейсером!), и подумать о бронепоездах, и побеседовать с Константиновым о новых артиллерийских системах…
Что интересно – мой «папенька», после того случая с покушением, совсем перестал пить. И ведет себя во всех делах гораздо рассудительней. С одной стороны, я иной раз жалею, что не могу решить какой-нибудь вопрос, просто угостив императора «балтийским коктейлем»[44], но все имеет и светлую сторону – большинство моих проектов Александр теперь рассматривает зело внимательно. И даже дает дельные комментарии и поправки.
В общем, работы на меня свалилось столько, что я в какой-то момент даже пожалел об отсутствии нареченной. Но впрочем, разлука оказалась недолгой…
В июне месяце мои венценосные родители надумали отправить меня в кругосветное путешествие. Типа мир посмотреть и себя показать. И вот Министерство иностранных дел начало активно разрабатывать маршрут моего путешествия. Их первый вариант поверг меня в состояние устойчивого ступора. Нет, это они здорово придумали, начать поездку с… Великобритании. Интересно, а что, там уже забыли о «лучшем украшении Лондона»? Боюсь, что нет…
Второй вариант оказался тоже, мягко говоря, гениальным. Ну и что я, по мнению мудрых министерских, должен два месяца во Франции делать? Коньяк дегустировать или француженок? Озверев от такой заботы, я в конце концов решил взять выбор маршрута в свои руки, поручив мидовцам только детальную проработку и утрясание деталей.
И вот мы уже двигаемся в путь. Мы – это расширившийся в последнее время круг адъютантов и телохранителей. Адъютантов добавилось еще семь человек, включая незабвенного конного гренадера Гревса, а Шелихов и Махаев прошерстили свои части и подобрали еще по десятку «верных людишек». Несмотря на дикий шок в дворцовом ведомстве, со мной в поездку не отправился ни один из этих «министров, камергеров, писцов, секретарей, герольдов, курьеров» и прочей бесполезной шушеры. Нечего дармоедов по заграницам таскать!
Первым пунктом на нашем маршруте стала Швеция. Прием в Стокгольме, парады, балы – все как обычно. Правда, вот съездили на железные заводы, да и оружейные не пропустили, но – увы – не оказалось ничего интересного. Пудлинговые печи, конвертеров видел всего два, прокатных станов нет и в помине. В общем, все как везде в 80-х годах XIX столетия…
Единственным светлым пятном в этой стране была встреча с Эдвардом Григом. Мы без всякой помпы закатились к нему на виллу «Тролльхауген» и весьма мило с ним посидели, пообщались. Великий норвежский композитор оказался вовсе не дурак выпить, хотя, конечно, с гвардейскими офицерами ему было не тягаться. Короче говоря, когда мы, изрядно покачиваясь, заносили невменяемого Хабалова в карету, творец прекрасной музыки пребывал в состоянии полной прострации и уже не только не помнил где он, но и кто он. Но, как выяснилось в дальнейшем, этой встречи он так и не забыл, и перед самым моим отъездом нам принесли тетрадку, озаглавленную «Славяне и викинги». Шесть вполне симпатичных мелодий, хотя, если верить им, в прежней истории между нашими народами ничего, кроме совместных пьянок, и не происходило…
Следующим номером нашей программы стала Дания. Ох, мама моя, датчанка! Сколько ж у меня родственников! Ей-ей, как собак нерезаных. И самое главное – голь перекатная! Тут же любезный дедушка Кристиан IХ, бабушка Луиза и их многочисленные отпрыски стали буквально выклянчивать у меня деньги. Будь оно все трижды неладно! Пришлось-таки пожертвовать «милым родственничкам» десять тысяч рублей. А ведь в Дании было необходимо задержаться на целый месяц: Николай Оттович со товарищи добывали в Королевском датском флоте военные лоции Каттегата и Скагеррака и налаживали соответствующие связи. Кильский канал штука, конечно, хорошая, но все-таки… Мало ли что может случиться…
Но все на свете приходит к завершению. И вот наконец-то: прощай, унылая Дания, – здравствуй, моя Германия! При пересечении границы я продекламировал это вслух, и теперь Шелихов с Махаевым утвердились в мысли, что я еще и поэт!
Прямо на платформе нас встречают Вилли с супругой и раскрасневшаяся Моретта. Ну вот, началось… Первые две недели у меня ничего не получается, кроме большой любви с моей невестой (только платонической, разумеется! А то ведь придется и ее с собой брать!). Потом становится вроде бы полегче: и к Круппу удалось съездить, и в Рур, на угольные копи, и с Сименсом и Хальске пообщаться. Кое о чем даже и договорились. Крупп, к примеру, готов приступить к постройке завода у нас на Урале. Магнитку я ему, ясен день, не отдам, а вот в районе старых казенных заводов пусть порезвится. Там руда – гематит чистейший, так что сталь будет – мое почтение! И Сименс с Хальске готовы нам уже трамваи в крупных городах пускать. Для начала: Питер, Москва, Харьков, Нижний – потом: Одесса, Киев, Казань, Владивосток, Севастополь. Дальше – посмотрим. Главное, что эти ребята готовы до 90 % оборудования и механизмов производить в России, для чего и наладят соответствующее производство. Ну-с, поживем, попробуем, так?
Однако за более чем трехмесячное пребывание в Германии я столкнулся и с некоторыми странностями. Несмотря на все свои старания, я не сумел разыскать ни Майбаха[45] ни Даймлера[46]. Вот это фокус, блин! Куда эти технические гении подевались? Все, что удалось узнать, так это то, что эта «сладкая парочка» еще в 1885 году за каким-то чертом поперлась в Россию и там затерялась на бескрайних просторах. Правда, информация весьма смутная, да и, честно говоря, не верю я в такие чудеса! Ну кому, кому они могли понадобиться у нас?! Там ведь и промышленности-то подходящей нет! В какой-то момент я было испугался, что уважаемые хронокаратели решили просто и без затей повыбить всех известных ученых и инженеров, чтобы поставить меня в невыгодные условия. Но потом сообразил, что эдак они историю поменяют еще почище моего. Может, они и вправду когда-то ездили в Россию[47]? Я ж их биографии не очень знаю…
Самым сильным впечатлением в Германии для всей моей оравы было посещение Байрейтского театра, где мы слушали «Кольцо Нибелунгов». Э-эх, жаль, что Вагнер уже скончался. Был бы жив – умер бы от перепоя на банкете, который мы закатили бы в его честь! Какой все-таки восторг – услышать гениальную музыку в том виде, в котором ее и задумал создатель. Эти вагнеровские трубы, которые специально сконструировали для его опер, этот огромный оркестр, этот амфитеатр с изумительной акустикой – поистине это сказка – настоящая волшебная сказка!
Когда в «Золоте Рейна» в финале оркестр взревел на всю свою мощь – видит небо, я думал, Моретта сломает мне пальцы! Она с такой силой стиснула мою ладонь, что изрядно поранилась своим же собственным кольцом. Ну и мне, соответственно, досталось… А все же великий композитор – Вагнер. Махаев аж слезы утирал в момент гибели Зигфрида. Шелихова тоже пробрало. Да, воздействие музыки на дикие умы – это что-то!..
Ровно через полгода после Рейха я оказываюсь в Северо-Американских Соединенных Штатах. За эти полгода я со своей верной свитой успеваю посетить Австро-Венгрию, Италию, Испанию, Грецию, Сербию, Болгарию и Черногорию. Все было не так уж плохо, хотя не обошлось и без эксцессов…
Собственно, после Германской империи наш вояж по Европе пошел несколько наперекосяк. Началось все, разумеется, в двуединой монархии. Кой черт меня дернул отправиться на Сокольский съезд?! Чехи-то пьют еще похлеще нашего, и, само собой, мы надрались до посинения. Я практически не помню, что было после первой половины съезда, но наутро явившийся заниматься рукопашным боем Шелихов любезно проинформировал меня о том, что «дал ты им вчера, государь!». Что именно и кому я дал, он был не в состоянии объяснить, а только глуповато улыбался и все повторял как заклинание: «Так им, батюшка, и надо, мордам нерусским! Так им и надо!» Поднятые по тревоге адъютанты тоже не смогли внести ясность в события вчерашнего дня, пребывая в состоянии, близком к коматозному.
Все разъяснилось, когда в мои апартаменты заскреблись чиновники российского консульства в Праге. Оказалось, что, будучи изумительно нетрезвым, я умудрился произнести перед соколами речь, которую вполне можно трактовать как призыв к «чешским братьям» переходить в русское подданство, поднять открытый мятеж против их законного императора и даже вроде бы обещал им помощь, причем не только поставками оружия, снаряжения и деньгами, но (вот ужас-то!) даже намекал на непременную вооруженную интервенцию! М-да уж! Теперь у наших дипломатов единственная задача: как не допустить распространения этой информации по всей Австро-Венгрии. А то ведь, не ровен час, Их Императорское Высочество Цесаревич может и не успеть выбраться из гостеприимных пределов соседней державы. Прям тут и порешат…
Дабы не искушать судьбу, мы рванули прочь из империи черного орла назад в Германию, затратив на сборы не более получаса. И уже оттуда, бочком и околицей, отправились в Италию через Швейцарию.
В Женеве обзавелись отменными часами, а я еще поискал каких-нибудь пращуров швейцарских армейских складников. И, представьте себе, нашел. Между прочим, совершенно такие же, как и привычные мне ножи ХХ века. Разве что рукоятки не пластмассовые, а костяные. Ну да это даже лучше. В руках не скользит…
В Италии посетили верфи Специи. Хорошие верфи. Посетили Ла-Скала. Хороший Ла-Скала… Посетили Ватикан. Хороший Ватикан… На улице Неаполя я привел своих спутников в восторг, познакомив их с пиццей. Тонняга и сноб Ренненкампф обнаружил, что «сие блюдо, государь, куда как оригинально», а простодушный Махаев, сыто рыгнув, сообщил, что «эта лепешка супротив селянки лучше!». Зато от спагетти с полипами моих ординарцев чуть не затошнило, да и адъютанты сочли, что уже чересчур. Ну-с, само собой, родные блины да лапша милее…
Хотел было отыскать Маркони и набить ему морду, да потом подумал да и плюнул. Охота руки марать. Ничего, если все пойдет так, как задумывалось, – про этого «Макарони» никто и не вспомнит.
Из Италии мы скорым маршем направились в Грецию к нашим единоверцам. Там мы поболтались по историческим руинам, приложились к ручке патриарха, отметились на балу у греческого короля и поприсутствовали на цирковом представлении, именуемом «парад греческой армии». Ха-ха. После достославного парада, на котором мне была продемонстрирована «несокрушимая мощь победоносной греческой армии», я был вынужден обсуждать перспективы русско-греческого военного союза. Какие они все-таки занятные, братья-единоверцы! Сдается, что греки всерьез полагают себя настоящим великим государством. Охохонюшки, уж эти мне маленькие народы…
Впрочем, в Греции мне понравилось. Во-первых, в своей прошлой жизни я так и не удосужился там побывать, а во-вторых… Во-вторых, я свел там очень полезное в будущем знакомство. Будущий граф Корфский Георг. Тот самый, который в реальной истории спас непутевого Николя от самурайского меча охреневшего японского полицейского…
Кузен?! Безумно рад видеть вас на нашей земле. Надеюсь, что хоть в малой степени удастся отплатить за то гостеприимство, которое ваш венценосный отец оказывал нам в России!
Навстречу мне широкими шагами шел, нет, почти бежал высокий, симпатичный паренек, лет… хм-м, паренек… Да он лет на пять постарше Николая будет! Парень между тем подбежал ко мне, искренне и хорошо улыбаясь, обнял:
– А вы возмужали, кузен! Недаром наши придворные дамы уже неделю обсуждали ваш приезд.
– Благодарю вас, кузен. Я тоже очень рад нашей встрече.
Интересно, а когда Александр приезжал к своему российскому тезке? Пес его знает. Но раз уж мы так дружны, надо что-нибудь изобразить эдакое…
– Я частенько вспоминал вас, кузен…
Он улыбается:
– Я полагаю, вы вспоминали мои уроки фехтования, которые вас так интересовали.
Ну вот и все встало на свои места. Очевидно, маленький цесаревич с восторгом наблюдал, как более взрослого Георга Греческого обучали фехтованию, втайне мечтая, что когда-нибудь и он сам…
– Я слышал, кузен, что мой учитель фехтования давал после и вам уроки.
Вот это новость! Значит, Николай обучался у того же самого… Интересно, а как его зовут? Или звали?
– Может быть, – глаза-то у него как заблестели, – попробуем друг против друга?
Ты это чего задумал, морда твоя греческая? Лично у меня по спортивному фехтованию твердый ноль, но вот если попробовать… Ну давай, рискнем, что ли…
Рискнул, твою мать! Не успела начаться схватка, а у меня уже два укола пропущено! Наверное, мне это только кажется, но я готов поклясться, что вижу, как весело блестят под маской глаза у этого греческого уб… стоп! Не заводись! Ну вот, я же говорил: не заводись! Еще один укол!
Клинок свистит у самого лица. Главное сейчас – не слушать, что орут мне в простоте душевной Махаев и Шелихов. Вот будет номер, если я их послушаюсь…
Ноги Георга внезапно взлетают вверх, причем обе сразу, а сам он воспаряет над полом. Шпага с печальным звоном падает где-то в дальнем углу фехтовального зала, а ее хозяин рушится вниз с тяжелым стуком набитого картофелем мешка. Маску с греческого принца снесло, и теперь он сидит, ошарашенный, на паркете, мучительно пытаясь понять: что это было?
– Простите, кузен. Видит бог, я совершенно рефлекторно сделал этот прием…
Черта с два «рефлекторно»! Это ж мне господин Эссен насоветовал. Орал Николай Оттович, что твой колокол громкого боя на броненосце: «Ногой его, государь! Под клинок перекатом и ногой!» Ну я так и сделал…
Георг поднимается с трудом, точно проверяя: все ли у него цело после замечательного поединка с русским цесаревичем. Затем медленно, с растяжкой произносит:
– Знаете, кузен… – А глаза-то, глаза! Злющие – аж жуть! – Я наслышан о ваших… м-м-м… занятиях, но не ожидал, что сам невольно приму в них участие.
Честно говоря, я почти смущен. Ну действительно, зря я этого паренька так-то уж… Будущий граф меж тем продолжает:
– Правда, я догадываюсь, что подобные… м-м-м… познания понадобились вам после печальных событий с вашим отцом. Я, к сожалению, наслышан о том, что Его Величество… м-м-м… страдает некоторыми… выпадениями памяти, во время которых он, так сказать… может быть неоправданно жесток…
О господи, неужели слухи о событиях в Гатчине докатились и до Греции?! Хотя чему удивляться? Телеграф-то уже давно изобрели…
Интерлюдия
– Благодарю, Джеймс. Можете быть свободны.
Лакей беззвучно удалился, оставив собравшихся в каминной наедине с кларетом и сигарами.
– Итак, джентльмены, я полагаю, – чуть резковатый голос словно бы читал официальный документ: четко, внятно, без малейшего намека на интонацию, – я полагаю, что все здесь присутствующие знают, какой вопрос сейчас будоражит всех честных подданных Ее Величества.
В ответ не раздалось ни звука, и говоривший продолжил:
Читать бесплатно другие книги:
