Лунная соната для бластера Серебряков Владимир

Глава 9. Возвращение

Поднял нас Банко — бесцеремонный и веселый, он ворвался в комнату и потребовал вставать немедленно, потому что «завтрак стынет» (выразился он более изощренно, пообещав, кажется, накормить беспробудных сонь газонной травой). Элис сонно потянулась, не сообразив спросонья, что лежит, прижавшись ко мне. Я потер ушибленный нос.

— Это продолжение тренировки? — спросил я добродушно атмосфера алиенистского рега настраивала на благостный лад. — С добрым утром.

— С добрым, — осторожно отозвалась девушка.

Казалось, что она силится вспомнить, что же это мы делали вчера вечером. Только ведь Элис ничего не забывает; аугменты памяти не позволят. Тридрайв на одном грамме осмия способен вместить больше информации, чем человеческий мозг, а сам вмещается в сосцевидную пазуху — за правым ухом или левым, как вам больше нравится. Тогда что же ее беспокоит?

— Вставайте же, — подбодрил я ее, поднимаясь с постели.

Девушка хитро глянула на меня снизу вверх и — внезапно прыгнула, акробатически извернувшись в воздухе. Я не успел челюсть отвесить, а она уже стояла на ногах, радостно улыбаясь мне. Банко, сообразив, что его присутствия не требуется, умчался греметь плошками.

— Удивительный вы человек, Миша, — рассмеялась она, натягивая платье. Я поставил челюсть на место. Вроде бы не первый раз вижу ее обнаженной, и все равно ком в горле. Это определенно не пластургия — такой родиться надо. Сверхъестественно красивой.

— Почему — удивительный?

— Умный. — Элис поправила радужную лямку на плече, намеренно затягивая паузу. — Но очень наивный.

Меня уже тошнило от заумных комментариев. Но я промолчал. И правильно сделал.

Завтрак прошел в молчании, прерываемом неразборчивыми похвалами поварскому искусству хозяев. А вот за чаем пошла беседа.

— Послушай, Миш, — спросил меня Банко. — А кого ты сам подозреваешь в этой катавасии?

— Голубцов, конечно, — недоуменно ответил я. — Кого еще?

Банко как-то странно посмотрел на меня, и я невольно задумался — в самом деле, кого? Снова и снова кружатся в голове одни и те же лица, имена, названия. Луна слишком мала, чтобы можно было всерьез воспринимать «неизвестных террористов», из тех, что появляются в новостях, когда в отдаленных доменах происходит что-нибудь особенно похабное.

Банко помялся.

— Непохоже, — произнес он. — Почему все делается исподтишка, тайно? Зачем им скрываться? От кого?

Хороший вопрос.

— Да я не Службу имел в виду, — пояснил я, и коротко рассказал о нашей стычке с Мерриллом. — Может, у него на меня личный зуб.

— Вряд ли, — возразил Банко. — Служба так попросту не работает. Майору-колониальщику никто слова поперек не скажет, так зачем ему прятаться?

Я перебрал в уме возможные причины, и ни одна из них не показалась мне достаточно убедительной.

— Так-то, — подытожил Банко. — За тобой охотится кто-то другой. Или же что-то совсем нечисто.

— А если бы Меррилл меня прилюдно убивал — это в порядке вещей? — возмутился я.

— Нет, но было бы неудивительно. Так и хочется порой врезать тебе по голове, — расхохоталась Элис. Я удивленно посмотрел на нее.

— Ну зачем вы так, — тихо укорила нас Викки. — Не надо людей бить.

— Надо, — возразил я уверенно. — Некоторых — надо. Тяжелыми предметами. Меня только не стоит.

— А как вы узнаете, кого — стоит? — спросила Викки.

— Видно, — коротко отозвался я.

Меня и в самом деле никогда особенно не занимали проблемы морали. Дрянь видно сразу, и церемониться с ней особенно не стоит. Я одно время занимался историей, и как-то выяснил факт, потрясший меня до глубины души. Каких-то два (ну, два с хвостиком, преувеличиваю) века назад вполне нормальные с виду люди всерьез выступали за перевоспитание преступников! Словно человека, который способен ради наживы перерезать соседу глотку, можно перевоспитать. А в результате — не просто невиданный всплеск преступности, а переход преступности в разряд политической силы. Нынешние Дома, при всем их влиянии, и вполовину не так страшны, как тогдашние банды. А непротивленцы разводили антимонию о каких-то мифических «правах человека» — уже не первый раз поминаю я этот мерзкий термин, но уж больно он меня в свое время задел. По мне, у человека есть одно право — прожить жизнь достойно, и всякий, кто ему в этом мешает, заслужил возможные последствия. А вот права свинячить и подкладывать окружающим гвозди под седалище у человека нет.

По счастью, период шизофренического гуманизма давно прошел, хотя кое-какие реликты еще прозябают под сенью кришнаизма… пардон, вайшнавизма — сами они себя вайшнавами называют. Так что вопрос Викки меня несколько покоробил, а разговор после этого угас сам собой.

После чая, единственно моими усилиями не перешедшего в обед, я повел Элис кататься на лыжах. До вокзала нам пришлось идти, как и вчера, пешком, но оттуда уже можно было отправиться транспортером — оттуда начинался общий рег, и туристов там бывало куда больше, чем местных жителей. Я этому только обрадовался — до слаломных трасс от станции было два километра по вертикали. И, против широко распространенного мнения, шагать в гору на Луне немногим легче, чем при земном тяготении.

Когда двери транспортера разомкнулись, и тугая мембрана вытолкнула нас в коридор, Элис от неожиданности закашлялась. Я мог ее понять. Мы словно вышли на поверхность, в лунные горы. Вокруг простиралось нагромождение серых, черных, темно-зеленых и мутно-красных скал, с поверхности — изъеденных пылевой коррозией, в глубинах расселин — бликующих стеклянисто-гладкими сколами там, куда заглядывали солнечные лучи. Глубже плескалась темнота, густая, как асфальт.

— Неплохая имитация, — негромко проговорил я, чтобы вывести спутницу из оцепенения.

— А?.. — Элис вздрогнула. — Ну да, сейчас же ночь.

— Именно. — Я кивнул. — Пойдемте. Только не воткнитесь в стену. Вон, на полу голубые линии светятся.

Пол тоже имитировал истоптанную тяжелыми подошвами скафандров тропу. Иной раз наши дизайнеры все-таки перегибают палку.

У развилки Элис двинулась было направо, но я ее удержал.

— Нам туда, — я махнул рукой в противоположную сторону. — Там тренировочные трассы. Для туристов. Настоящий слалом — для опытных лыжников.

— Я каталась на лыжах, — несколько высокомерно сообщила Элис, однако покорно свернула налево. — В Колорадо.

— Плохо, — безмятежно отозвался я. — Сам не проверял, но знающие люди говорили, что такой опыт хуже, чем никакого.

В выходном куполе мы провозились с четверть (весьма приятную для меня) часа, покуда я помогал миз Релер втиснуться в скафандр.

— Баллоны, — пожаловалась она, — кажутся такими маленькими…

— Они и есть маленькие, — объяснил инструктор, бросая на меня мрачные взгляды — ему очень не понравилось, что я оставил за собой привилегию объяснять совершенно нагой Элис, где у подкостюмника рукава. — Рассчитаны на сорок минут. Если за это время вы не одолели трассу, вами уже занялись спасатели. Прежде чем выходить — попробуйте постоять на лыже в помещении. Вон там.

— Это — лыжа? — несколько неуверенно поинтересовалась девушка, подходя к белой линзе с пробитым сотнями дырочек-сопел днищем и отпечатками башмаков на верхушке.

— Лунная слаломная лыжа, — подтвердил я. — На самом деле свалиться с нее почти невозможно — видите, как глубоко подошвы входят в паз? — но некоторые ухитряются. Главное — не терять равновесия.

В конце концов мне удалось выгнать свою спутницу из купола — похоже было, что Элис теряет интерес к необычайной и опасной затее на глазах. Нам зарядили газовые мешки — пытавшаяся сохранить равновесие на шаткой лыже Элис даже не спросила, зачем, помимо баллонов, на спине еще и ранец, набитый бело-голубыми кирпичами запаянного в пластик твердого кислорода.

— Ваша дорожка седьмая, — сообщил по радио инструктор. — Счастливого спуска.

Элис пробормотала себе под нос нечто наподобие «зачем я себя позволила втянуть…», но покорно двинулась за мной.

Седьмая дорожка, очевидно, вовсе вышибла из моей спутницы остатки мужества. Наклонная полоса отполированного до блеска реголита уходила вниз и вдаль, точно рассекший смоляной хаос ночных Апеннин джедайский меч. По обе ее стороны торчали фонарные столбы, озарявшие дорожку призрачным бестеневым светом. В вакууме свет не рассеивается, отчего картина, лишенная полутеней, казалась неудачным монтажом.

— И что дальше? — полюбопытствовала Элис обреченно.

— Становитесь на лыжу, — проронил следивший за нами инструктор прежде, чем я успел вымолвить хоть слово.

Девушка неуклюже вспрыгнула на один из лежавших у края спуска белых дисков. Она не успела еще примостить ступни в пазы, когда сила тяготения преодолела силу трения, и лыжа заскользила вниз.

Очень медленно.

На Луне все падает неторопливо. Можно уронить стакан и без труда подхватить, прежде чем содержимое разольется. Поэтому на Земле мы выглядим такими неуклюжими. А скольжение по наклонной происходит еще медленнее. Элис даже не поняла, что происходит, пока не вогнала подошвы в углубления и не подняла голову.

— Эй! — вскрикнула она.

Это был самый ответственный момент — новички если и падают на тренировочных трассах, то обычно в самом начале, с перепугу.

— Откиньтесь назад, — посоветовал я, прежде чем лыжный рефлекс возьмет свое, и моя подопечная покатится кубарем с горы. — Это немного увеличит трение.

Фонарные столбы неторопливо надвигались на меня парами и так же неспешно расходились, пропуская.

— А я-то гадала, почему трассы такие длинные, — послышался у меня в шлемофонах чуть задыхающийся голос Элис.

— Для разгона, — подтвердил я. — Можете поглазеть по сторонам — ближайшие минут пять ничего интересного не произойдет.

— А нельзя было сделать трассу покруче? — поинтересовалась девушка.

— Тогда лыжи теряют равновесие, — объяснил я. — Расслабьтесь и получайте удовольствие. На просчитанной трассе нам ничего не угрожает.

— А если я упаду?

— Даже если вы ухитритесь расколотить вдребезги шлем, — подсказал инструктор, — спасатель спикирует к вам прежде, чем давление в скафандре упадет. Из туристов у нас еще никто не погиб.

Скорость нарастала. В первые секунды гонки я отстал от Элис метров на шесть, и теперь никак не мог сравнять разрыв: притормозить на лыжне еще можно, а вот наддать — нет. Зато не мешает сопротивление воздуха, да и трение о камень не так велико. Мы представляли собой живую иллюстрацию к учебнику ньютоновской механики.

— Знаете, — немного помолчав, признала Элис, — а это интересно.

— Интересно, — пообещал я, — будет дальше.

Я повертел головой. Мимо проносились скалы, над головой висела приколоченная к небосводу Земля, почти полная. Звезды, наверное, находились за пределом разрешающей способности обзорных камер шлема, но по обе стороны планетного диска, сразу над голубым ореолом атмосферы, посверкивали искры орбитальных станций и автоматизированных спутников. Правда, разглядеть на фоне ослепительной Земли черную точку Лагранжа-2 мне не удалось — хотя, может, я не там искал?

— Миша! — вскрикнула Элис. — Впереди нет фонарей!

— Это предусмотрено маршрутом, — успокоил ее инструктор — я подозревал, что его голосом говорит сьюд. — Не волнуйтесь и наслаждайтесь видами.

Мы промчались мимо последней пары фонарей и ворвались в тень высокой скалы, заслонившей от нас Землю, во тьму — кромешную, едва рассеиваемую сиянием мириадов разом проявившихся в небе звезд. А секунду спустя наши слабые тени заскользили рядом, по зеленовато сияющей стене обок трассы.

— Люминесценция, — услужливо подсказал инструктор — нет, это точно сьюд! — Вызываемая космическим излучением.

Трасса сделала резкий вираж, вновь выводя нас к свету.

— Приготовьтесь, — предупредил инструктор. — Начинается самое интересное.

Элис завизжала.

Стеклянная лента лыжни обрывалась на краю исполинской расселины, и продолжалась где-то далеко впереди и внизу. А мы, не в силах остановить безумное скольжение, вылетели в эту бездну.

На какой-то миг я завис безо всякой поддержки в пустоте, и сердце ушло в пятки, прежде чем вернулось ощущение веса. Струи кислорода били из сопел, не давая лыже ухнуть по параболе вниз, туда, где под непрестанным ливнем быстрых частиц горели зеленым огнем скалы.

— Ну как? — поинтересовался я, переведя дух.

В шлемофоне послышалось неразборчивое икание.

— На сложных трассах, — нравоучительно заметил инструктор, — подобные маневры совершаются вручную, при естественном освещении. При достаточном старании и вы сможете совершить подобный подвиг.

— Вы правда думаете, — ядовито заметила Элис, — что сможете меня еще раз взгромоздить на это… приспособление?

Наши лыжи одна за другой вновь коснулись глянцевой каменной ленты.

Дальнейшее случилось очень быстро. Небо взорвалось огнем. Лиловые сполохи заплескались над горизонтом, высветив на миг иссеченные трассами горы. А потом накатило нечто, чему я по сю пору не могу подобрать описания — словно весь мир содрогнулся, словно чудовищная взрывная волна прокатилась по межпланетной пустоте во скоростью света, обрушившись на лунную поверхность невидимым, всесокрушающим цунами. И в то же время ни пылинки не шелохнулось у подножия окрестных скал.

Все это я осознал уже потом. Потому что первая же вспышка вывела из строя обзорные камеры моего шлема. Ослепший, оглушенный, я потерял равновесие. Какую-то долю секунды мне казалось, что я еще долго буду катиться кверх тормашками, после чего неумолимая инерция вынесла меня за край лыжни и впечатала в скалу. Боль была адская, я готов был поклясться, что услышал хруст ломающихся костей, и хуже того — послышался леденящий кровь шип утекающего воздуха.

Те две секунды, что потребовались спасателю, чтобы запечатать трещинку, показались мне отдельной селенологической эпохой, к завершению которой я окончательно уверился, что стану первым новичком, открывшим печальную статистику смертей на трассе. А потом мне пришлось ждать еще одну эпоху — покуда проворные автоматы не доволокут меня, замурованного в отверделую силиконовую пену, до финишного купола и не выцарапают там из испорченного скафандра. К счастью, предупредительная аварийная аптечка, реагируя на эндорфиновый пик, тут же накачала меня обезболивающим.

Когда я, точно бабочка из кокона, появился на свет божий из вспоротой белой скорлупы, Элис уже сидела рядом. Она отделалась легче — несколькими ушибами. Мне же пришлось ставить фиксаторы на сломанные бедро и предплечье: процедура неприятная, как и большинство медицинских процедур, унизительная, а кроме того, фиксаторы почему-то делаются веселеньких цветов — мне достались изумрудно-зеленый и карминно-красный, что в сочетании с форменными шортами придавало мне сходство с ожившим тестом на дальтонизм.

Первым моим вопросом, понятное дело, было:

— Что это было?

Вместо ответа Элис запустила с начала экстренную новостную рассылку.

По неизвестной причине вышли из строя три лифт-канала в альфанскую систему. Таким обтекаемым эвфемизмом журналисты — верней сказать, инфослужба колониальщиков — назвали мощнейший взрыв, уничтоживший пересадочную станцию Лагранж-5. Теперь связь с Геей и Антеей шла через два оставшихся лифта. Для выяснения причин на место катастрофы отправилась специальная комиссия Службы. «Полетят головы», подумал я, зачарованно глядя на результаты аварии. Масштаб повреждений с альфанской стороны канала оставался неясен (подозреваю, он просто оказался слишком велик, чтобы Служба могла в нем признаться), но часть пересадочной, где помещались ТФП-генераторы этих лифтов с нашей стороны, превратилась в застывший на лету взрыв расплавленного титана — сердце его еще светилось в момент съемки, через двенадцать минут после аварии. С чего все началось, эксперты покуда не установили, однако легко было догадаться, что разрыв одного канала породил пенроузовское смятие пространства, которое вывело из строя остальные.

Помимо альфанской системы, без дополнительных каналов остались Тянь-шэ, Заря и Афродита. Чем это обернется для программы эмиграции, я боялся себе представить, но, когда я заявил об этом вслух, Элис только загадочно фыркнула.

Само собой, о продолжении лыжных гонок не могло быть и речи. Подавленные, мы вернулись в Арету, и сочувствующие алиенисты немедля помогли нам подавить горе обильным обедом.

После чая, когда давление живота на глаза несколько спало, я попросил Банко показать нам центрифугу. Попросил не без умысла — уже четвертый день я не был в гравикачке, и почти физически ощущал, как слабеют мышцы. Странные номера откалывает физиология. Почему-то слабенького лунного тяготения хватает, чтобы удержать кальций в костях (на лифт-пересадочных это становится проблемой; тамошний персонал вынужден работать посменно, иначе уже через год пребывания в невесомости им приходится проходить по возвращении сложную и не то, чтобы безвредную биореабилитацию) и чтобы поддержать мышечный тонус, но вот для сохранения силы его категорически недостаточно. Поэтому-то все лунари, за естественным исключением «паучков», стараются побольше крутиться на центрифугах. Мне, пенту, это особенно важно — порой физическая сила оказывается решающим аргументом в особенно горячих спорах; кроме того, повышенное тяготение развивает реакцию.

Центрифуга оказалась громадная — поперечником метров сто — и прекрасно оборудованная; что ж, алиенисты народ небедный. Располагалась она, как и большая часть подсобных помещений, ниже уровня куполов; нам пришлось воспользоваться эскалатором. Элис охала и ахала, восхищаясь масштабами, я помалкивал. Мы занимались одни — в это время дня большинство алиенистов, следовавших земным суточным ритмам, еще работало. Я попробовал покачаться с гантелями, и быстро запыхался — отвыкшие от высокой гравитации мышцы протестовали — потом продемонстрировал Элис еще несколько приемов лунных единоборств, и гонял ее, пока она не усвоила, а я — не запарился совсем. Усваивала она все же необычайно быстро; я подозревал, что без нейраугментов тут не обходится, хоть и просил я ее ими не пользоваться.

Часа через полтора нас вытащили из центрифуги силой.

— Тебе письма пришли, — сообщил Банко, просовываясь в люк. — Через Рональда.

Писем я не ждал. Никаких. Когда мы вернулись в дом, и я попросил Рональда показать первое, в углу проявился старый знакомец Маркос — угрюмый, красноглазый, похожий на больного кабана.

— Это запись, — произнесло изображение. — Я ее пропустил через скрэмблер и под обычными каналами. Миша, я не знаю, где и когда этот стринг тебя найдет, но на всякий случай — у меня двадцать девятое, восемь часов вечера.

У меня сердце ушло в пятки. Что же произошло, если простое видеописьмо сорок часов ходило по смятым каналам (я хоть и не поклонник российского «нового именослова», продукта ставшей притчей во языцех русской паранойяльной ксенофобии, все же предпочитаю хорошее слово «смятый» неудобоваримому «скрэмблированный»)?

— Началась война. Дом Карела накопил большой штат хакеров. — Маркос говорил торопливо, сглатывая звуки — верный признак волнения. — Похоже, их Карел решил, что может подмять под себя остальных. Начал с Л'авери и Джотто, но вряд ли обойдет прочих стороной. Треугольник и Синий Дракон пока выжидают, Камиль присоединился к Л'авери, не дожидаясь, пока за него возьмутся. Миша, помоги. Я тоже перешел на сторону Джотто — ты знаешь, почему.

Я догадывался. Маркосу, как и большинству стервятников, милее была раздробленность, когда можно работать на трех покупцов одновременно. Монополия — особенно монополия Карела им невыгодна; правда, не все из них это понимают.

— За мной, кажется, начата охота по вирту, — продолжал битхантер. — У Карела какая-то странная штука, совсем новая. Ты большой спец, подскажи. Найдешь меня по реальадресу. В вирт не суйся. — Я чуть не расплакался. Куда мне в вирт… — В случае чего — вспомни, где я был под слэном.

Запись прервалась. Я сидел, ошеломленный, и машинально пытался раздавить в ладони каменную кружку. Война Домов — это вам не бандитские разборки прежних эпох, но результат может быть столь же печален. Войны эти ведутся больше в вирте, чем в реальности, но и число жертв, и потери сцепившихся групарей от этого не уменьшаются. Роль же наемных убийц выполняют хакеры.

— Есть еще одно письмо, — проговорила Викки нерешительно. — От вашей подруги.

Я спиной увидел, как насторожилась Элис. Вот же вечные женские инстинкты! Хотя она, действительно, слышала о Сольвейг, только когда я упомянул коллекцию своей сожительницы…

В объеме повисло лицо нашей полицейской валькирии.

— Миша, — резко произнесла она, и поморщилась отчего-то. — Звоню я, а не шеф и не Вилли, чтобы тебе не было так обидно. Тебя вызывают на работу. Надеюсь, голубцы не прослушивают исходящие из участка, а то Меррилл встанет на уши, но у шефа нет выбора. В коридорах творится что-то… — Она замялась, подыскивая слово. — Неописуемое. Конечно, приказывать Борис тебе не может, пока ты в отпуске, и вообще он сука изрядная, но… ты все равно приезжай. Ребята просят.

Объем опустел. Впрочем, не совсем — половину его занимала проекция сидящего в кресле сьюда Рональда. В комнате повисло молчание, прерываемое лишь зудением надоедливой осы, все примерявшейся к остаткам вчерашнего варенья.

— Я возвращаюсь, — решительно проговорил я наконец. — Спасибо за гостеприимство… но, кажется, там без меня никак.

— А про ловушки не забыл? — тревожно поглядел на меня Банко.

— Не забыл. — Я покачал головой. — Но капканы можно только расставить только на обороте … а я и в реале могу дел натворить.

— Можешь. — Банко усмехнулся, явно припомнив наше с ним знакомство. — Ладно, езжай. Да благословят тебя Силы. — Из уважения к присутствовавшему Рональду он не сказал «Валар», хотя имел в виду именно их. Впрочем, так это слово и переводится со священного эльфийского — языка, на котором алиенисты иногда общаются между собой, но большей частью — сочиняют на нем песни необыкновенной красоты.

— Да благословят, — тихо повторила за ним Викки.

— Язычники, — снисходительно улыбнулся Рональд. — Аминь.

Провожать нас не стали, а от собранного в дорогу узелка с алиенистскими деликатесами я отказался сам. Путь до баллист-вокзала мы проделали в глухом молчании, и я все ждал, соизволит ли моя спутница его нарушить.

— И что ты думаешь об этом, Миша? — спросила она, наконец. Я даже не заметил, в какой момент мы перешли на «ты». — Почему-то я не могу скоррелировать события.

— Не огорчайся, — подбодрил я ее. — Я тоже. Кто-то за всем этим, конечно, стоит, но кто — убей бог, не пойму. А поэтому не стоит и голову ломать. Давай переключимся на более понятные темы.

На более понятные темы разговора не получилось — в конце тоннеля показались купола общего рега; мы прошли обычное сканирование и забрались в капсулу.

— Знаешь, — проговорил я задумчиво, когда ускорение перестало прижимать меня к креслу, — я тут подумываю… по поводу нашего позавчерашнего разговора…

Элис напряглась.

— Которого?

— Тоже в капсуле, — успокоил я ее. — Когда вы сказали, что провели социодинамический анализ…

— Провела, — кивнула девушка. — Еще у…

— Релера, — подсказал я.

— Да, — с некоторым облегчением произнесла Элис. — У… Релера. Там были очень мощные компьютеры.

— Мне все-таки не верится, — признался я. — Доминион всегда казался мне вечным. Стабильным.

— Нет ничего вечного, — парировала девушка. — Стабильность губительна сама по себе. Даже если никакая катастрофа не уничтожит Доминион, его социальный распад не за горами.

— Полное культурное вырождение, — подсказал я.

Элис улыбнулась; кто-то невидимый ехидно ковырнул пальцем мой перикард.

— Миша, ты кто?

Странный вопрос застал меня врасплох.

— Пент. Вскрышечник. Лунарь. А что?

— А то, что ты дал ответ через полторы секунды. Житель метрополии думал бы с минуту и заявил бы что-то вроде «человек» или «мужчина». Это к вопросу о культурном вырождении.

Я поразмыслил.

— Ты хочешь сказать.. что земляне сами не соображают, кто они такие?

— Не совсем так. У них потерян смысл жизни. Отсутствуют даже самые примитивные цели. О пропитании заботиться не приходится. Найти работу непросто. Эмигрировать они боятся, да и кому в колониях нужны трутни? До культуры ли тут?

Я не мог не признать, что Элис права. Помнится, лет триста-четыреста назад философы на разные голоса трубили, что стоит избавиться от голода и нищеты — тут-то и наступит нам всем золотой век. От голода, во всяком случае, избавились. Прожиточный минимум обеспечен всем. А золотого века и в заводе нет. Незаметно обнаружилось, что сытый желудок не способствует прогрессу и движениям духа. Как, впрочем, и пустой. Уж пора бы за триста лет сообразить, что пищевые процессы с душевными не пересекаются, но пропаганда Службы и Совета продолжает называть Минимум «величайшим достижением» Объединенного Мира, и в особенности — само собой, стран Ядра, которые, собственно, и кормят нищих и босых всех прочих, в обмен восстанавливая за их счет непоправимо нарушенный демографический баланс. Луна — пожалуй, единственный из доменов, где европеоиды составляют большинство населения. Даже на Заре, куда русские вообще-то чужих не пускают, половина жителей — все равно китайцы.

Тогда встает резонный вопрос — а какого лифта гнилого надо еще этому человечеству для полного счастья? Того конца света, который миз Релер предсказала на следующую субботу? Или чего-то еще?

— И какое будущее ты нам предскажешь в таком случае? — спросил я, отчасти, чтобы отвлечься от неприятных размышлений.

— Не самое радостное, — ответила Элис. — Боюсь, что даже после распада домены продолжат гибельный путь метрополии. Хотя это определить мне не по силам. Но, по-моему, наиболее жизнеспособными в культурном смысле окажутся небольшие колонии, вроде Луны. Те, в которых не утерян контакт между людьми. Отчуждение — это первый шаг к гибели.

— Поэтому ты и направилась на Луну? Чтобы спастись от культурного разложения?

Элис могла бы выбрать любой из новоосваиваемых миров, и везде бы ее приняли с распростертыми объятьями. Однако оказалась она на близкой и цивилизованной Луне…

— Не только. Луна уникальна еще одним качеством. Никто здесь не пытается вмешиваться в чужие дела. Это просто какой-то оазис терпимости и сотрудничества.

Я не совсем представлял, как обстоит дело с сотрудничеством на Земле, но твердо знал, что миз Релер сильно идеализирует мою родину.

— То есть ты думаешь, что будущее у нас есть? — переспросил я.

— Да.

— Это обнадеживает. — На самом деле я еще не верил ей. Просто не хотел портить наши не совсем определенные отношения.

— Едва ли. — Элис вздохнула. — Подумай вот о чем: перед окончательным развалом любой империи — а нынешний Доминион, при всех наших хваленых демократических институциях, представляет собой именно ее — всегда наличествует период… гниения. Потом империя рушится, а тлен — остается, и трупный яд еще долго циркулирует в жилах ее потомков. А нынешние технологии позволяют во мгновение ока передавать этот яд за световые годы, но совершенно не помогают от него избавиться.

Капсула остановилась без толчка, так плавно, что я осознал это, уже когда дверь распахнулась. Вечно я ловлюсь на эту удочку. Маглевные ускорители позволяют точно регулировать скорость, и капсула ложится в захваты мягко, точно пушинка на ладонь.

На первый взгляд Город не изменился совершенно. Но я кожей ощущал, что это впечатление обманчиво. Прохожие оглядывались опасливо, словно ожидая, будто очередной удар придется мимо намеченной жертвы.

— Знаете, миз Релер, — задумчиво произнес я, — отправляйтесь-ка вы домой, а я пока выясню, что тут случилось за время нашего отсутствия.

Мы неохотно расстались, и я, свернув за угол, пристроился к ближайшему стац-инфору. Война Домов шла с переменным успехом, то вспыхивая, то сходя на нет. Счет израсходованных уже велся на десятки, но посторонних жертв до сих пор не было, хотя в результате одной из атак в куполе Розена на сорок минут отключилась вентиляция. Шеф, как сообщил мне Вилли, еще дулся на меня за мои «выходки», но работать не запрещал — и то спасибо, — а Сольвейг занималась делом Сиграма. Я соединился с ней и передал все, что мне наговорил Дэймон Аббасон.

На Сольвейг это произвело впечатление. Она поворчала немного по поводу моих методов, но предложение ущучить Дом Карела пришлось ей явно по душе. Незаконная репрография… с глубокой пластикой… серьезное обвинение. Пусть этим и займется девочка. А у меня другая работа — выяснить, кто Сиграма подставил. И каким боком связан со Службой Дом Карела… развязавший, кстати, очередную войну Домов. И заполучивший некое вирт-оружие огромной мощности. Слишком много совпадений на мой вкус.

Как там уверял Рональд — «ты не один»? Но пока я не имею права ни от кого ждать помощи. Потому что всякий, кто оказывается впутан в это дело, рискует головой.

Сольвейг сообщила мне, что в нашей комнате все спокойно. Туда я и направился.

Дома я не застал непрошенных гостей (которых в гордыне своей ожидал), и не могу сказать, чтобы меня это огорчило. Только обои подсохли — надо полагать, у Сольвейг времени не оставалось ухаживать за ними. Я сменил пакет с питательным раствором, потом рухнул в кресло перед объемом и вызвал Хиля Переса де Лару.

Групарь проявился не сразу. Я терпеливо ждал, пока пышные вирт-цветы в объеме не пропали, сменившись узким смуглым лицом лейтенанта.

— Бьено, офицер. — Видно было, как он устал. При нашей первой встрече он мог бы сойти за Ромео, сейчас ему больше подошла бы роль Дон Кихота.

— Бьено, лейтенант, — отозвался я в тон. — Как идут боевые действия?

Хиль помолчал немного для вескости, и честно ответил:

— Распадно.

Он коротко обрисовал мне положение на фронтах. Дом Л'авери пока держался, но атаки Карела становились все чаще и упорнее.

— Не знаю, чем он приманил своих хакеров, — рассказывал групарь, — но работают они как проклятые. Наша защита идет к лифту, а их демоны выводят из строя наших людей одного за другим.

Я поинтересовался, что за демоны. Если мне дорога в вирт была покуда закрыта, это не помешает информастерам Л'авери извлечь из моего терминала блоки для некоторых разновидностей. Но описанный вид мне никогда ранее не попадался. Я отнес его к группе хардовых — повреждающих аппаратное обеспечение. Демон отыскивал контакты интербрейнов и выжигал их коротким разрядом. То, что оставалось после этого от мозга, можно было рассматривать под микроскопом.

— Словно по ним каток проехался, — бросил в сердцах Хиль.

Что-то мне эти слова напомнили…

— Скажите, лейтенант, что поделывает сейчас майор Колониальной службы Роберт Меррилл? — спросил я, перебив групаря.

— Что? — удивился он.

Я пересказал свой последний свободный полет. То, что выбросило меня тогда из ирреальности, едва не раздавив, вполне походило под определение Хиля.

— Это… интересный оборот событий, — прокомментировал Хиль. — Скажите, вы уверены, что тут есть связь с убийством нашего работника Яго Лауры?

— Полагаю, связь есть, — ответил я осторожно, — но не прямая. Не удивлюсь, если Дом Карела выполняет грязную работу для Службы.

— Я тоже не удивлюсь, — мстительно согласился Хиль.

— На этом и будем основываться, — подытожил я. — Моя коллега…

— И любовница, — перебил Хиль. — Знаю.

Я подобрался.

— Простите, не знаете, — негромко произнес я. — НЕ любовница.

Хиль немного смутился.

— Простите… но вы живете вместе, и я счел логичным…