Проклятие лорда Фаула Дональдсон Стивен

Увидев что-то, она резко выдохнула, закусила губу и отступила назад.

На мгновение она, казалось, впала в неописуемый ужас. Но потом, овладев собой, она спросила лишь с некоторой дрожью в голосе:

— Из какого металла это кольцо?

— Что? Это? — Ее реакция изумила Кавинанта, и в своем удивлении он внезапно отчетливо вспомнил, как Джоан сказала когда-то:

«Этим кольцом венчаю тебя».

И как ответил ему старик-нищий в плаще цвета охры:

«Будь праведным! Будь праведным!»

Тьма грозила ему. Он слышал свой голос, словно кто-то другой отвечал за него, кто-то, не имевший ничего общего с проказой и изгнанием.

— Это белое золото.

Этиаран охнула и прижала руки к вискам, как будто почувствовала внезапную боль. Но она вновь справилась с собой, и в ее глазах появилась суровая отвага.

— Я одна, — сказала она. — Я одна в подкаменье Мифиль знаю значение всего этого. Даже Трелл не знает. Я же знаю слишком мало. Ответьте, Томас Кавинант, это правда?

— Надо было давно выбросить его, — горько пробормотал он. — Прокаженный не имеет права быть сентиментальным.

Но напряженность Этиаран вновь приковала его внимание. У него создалось такое впечатление, что она знает обо всем происходящем с ним гораздо больше его самого, ощущение того, что он двигается в мир, который каким-то неясным, зловещим способом был подготовлен, чтобы принять его. В нем поднялся прежний гнев. — Разумеется, это правда, — огрызнулся он. — А что такое? Это всего лишь кольцо.

— Это Белое Золото, — слова Этиаран были сказаны таким несчастным тоном, словно она только что понесла тяжелую утрату.

— Ну так что? — Он не мог понять, что так расстроило женщину. — Это ничего не значит. Джоан… Джоан когда-то предпочла его темному золоту. — И это не удержало ее от развода с ним.

— Это Белое Золото, — повторила Этиаран. — Лорды знают древнюю песню Учения, в которой говорится о Носящем Белое Золото. Я помню лишь отрывок из нее, вот он:

Вы знаете эту песню, Кавинант? Во всей Стране нет Белого Золота. В нашей земле никогда не находили золота, хотя говорят, будто Берек знал о нем и сочинял песни. Вы появились из других мест. Какая ужасная цель привела вас сюда?

Кавинант чувствовал, что она хочет по его взгляду найти в нем какой-то порок, какую-то фальшь, которая успокоила бы ее страх. Он вдруг окаменел.

У тебя есть сила, сказал Презирающий. Могучая магия… но ты никогда не узнаешь, как ею распоряжаться.

Мысль о том, что это обручальное кольцо было каким-то талисманом, заставила его почувствовать приступ тошноты, словно он вдохнул запах эфирного масла. Ему страшно захотелось закричать. Ничего этого нет! Но ему был известен лишь один-единственный ответ: не думать об этом, следовать по тропе сна, выжить. И он ответил Этиаран ее же языком:

— Цели всегда ужасны. Мне надо передать послание в Совет Лордов. — Какое послание? — требовательно спросила она.

После секундного колебания он пробормотал:

— Вернулся Серый Убийца.

Как только Кавинант произнес это имя, Лена выронила из рук глиняный кувшин, который несла, чтобы поставить на стол, и бросилась в объятия матери.

Кавинант стоял, сердито глядя на разбитый кувшин. Вылившаяся из него жидкость блестела на гладком каменном полу. Потом он услышал, как Этиаран, задыхаясь, в ужасе произнесла:

— Откуда вам это известно?

Он оглянулся на нее и увидел, что обе женщины прижались друг к другу, словно дети, напуганные демонами своих самых страшных снов. — Гадкий, грязный прокаженный! — угрюмо пробормотал он.

Но к Этиаран, казалось, понемногу возвращалась обычная твердость.

Она крепко сжала челюсти, и взгляд ее больших глаз посуровел. Несмотря на весь свой страх, она была сильной женщиной, успокаивающей свое дитя и заставляющей себя броситься навстречу угрожающей ему опасности. Она снова спросила:

— Откуда вам это известно?

Она заставила его встать в оборонительную позицию, и он ответил:

— Я встречался с ним на Смотровой Кевина.

— Ах, это ужасно! — вскричала Этиаран, крепко прижимая к себе Лену. — Что будет с молодым поколением этого мира? Наши потомки умрут в агонии, и будет война, и ужас, и боль для выживших. Увы, Лена, дочь моя! Ты родилась в злое время, и когда наступит час битвы, не будет для тебя ни мира, ни утешения. Ах, Лена, Лена!

Ее горе затронуло незащищенную струну в Кавинанте, и в горле его появился комок. Ее голос напомнил ему собственное видение Запустения в Стране, будто погребальное пение, которого он прежде никогда не слышал. Впервые он почувствовал, что в Стране имелось нечто драгоценное, чему теперь грозило исчезновение.

Это сочетание сочувствия и гнева еще больше натянуло его нервы. Он почувствовал, что его бьет дрожь. Когда он взглянул на Лену, то увидел, что сквозь страх в ней уже пробудилось новое благоговение перед ним. Бессознательное предложение себя в ее взгляде горело еще более завлекающе, чем прежде.

Кавинант сидел молча, пока Этиаран и Лена постепенно успокаивали друг друга. Потом он спросил:

— Что вам известно обо всем этом? Что происходит со мной?

Прежде чем Этиаран смогла ответить, снаружи послышался голос:

— Эй! Этиаран, дочь Тьеран! Гравлингас Трелл сказал нам, что твои дела на сегодня окончены. Выходи и спой для подкаменья!

Мгновение Этиаран стояла, совершенно погрузившись в себя. Потом она вздохнула:

— Ах! Только что началось самое важное дело во всей моей жизни, — и направилась к двери. Отогнув занавес, она произнесла в темноту: — Мы еще не ели. Я приду позже. Но после собрания мне нужно поговорить с кругом старейшин.

— Их предупредят, — отозвался голос.

— Хорошо, — сказала Этиаран. Но вместо того, чтобы повернуться к Кавинанту, она осталась стоять у входа, некоторое время глядя в темноту. Когда она наконец опустила занавес и повернулась к Кавинанту, он увидел, что глаза у нее увлажнились и в них появилось такое выражение, которое он сначала принял за покорность судьбе. Но потом он понял, что Этиаран просто вспомнила о прежней своей покорности.

— Нет, Томас Кавинант, — печально сказала она. — Я ничего не знаю о вашей судьбе. Может быть, если бы я дольше пробыла в лосраате, если бы у меня хватило сил… Но я прервала свое пребывание там и вернулась домой. Я знаю часть старого Учения, о котором и не подозревают в подкаменье Мифиль, но этого слишком мало. Все, что я могу вспомнить для вас — это обрывки магических старых строк о разрушении мира:

Но значения этих строчек, так же, как и направленность событий нынешних времен, я не знаю. Так что вдвойне необходимо доставить вас в Совет. — Потом, посмотрев ему прямо в лицо, она добавила: — Я открыто говорю вам, Томас Кавинант, что если вы пришли, чтобы предать Страну, то лишь Лорды, может быть, смогут остановить вас.

Предать? Эта была еще одна новая мысль. Прошло мгновение, и Кавинант понял, что имела в виду Этиаран. Но прежде, чем он заявил свой протест, Лена вступилась за него:

— Мама! Он же сражался с серой тучей на Смотровой Кевина. Я сама это видела. Как ты можешь в нем сомневаться?

Эта защита сдержала его воинственную реакцию. Сама того не желая, Этиаран затронула запретную тему. Он еще не зашел настолько далеко, чтобы сражаться с Лордом Фаулом.

Возвращение Трелла лишило Этиаран возможности ответить дочери.

Великан некоторое время стоял в дверях, переводя взгляд с Этиаран на Лену и Кавинанта и обратно. Наконец он сказал: — Так, так. Наступают тяжелые времена. — Да, мой супруг Трелл, — пробормотала Этиаран. — Тяжелые времена. Потом его взгляд упал на осколки кувшина на полу.

— И в самом деле, времена тяжелые, — тихо проворчал он, — если бьется глиняная посуда, а черепки спокойно валяются под ногами.

На сей раз Лена испытала неподдельный стыд.

— Прости, папа, — сказала она. — Я испугалась.

— Ничего. — Трелл подошел к ней и положил ей на плечи свои тяжелые руки. — Некоторые трещины вполне поддаются лечению. Сегодня я чувствую себя сильным.

При этом Этиаран с благодарностью посмотрела на мужа, словно он только что совершил какой-то подвиг. С неожиданной для Кавинанта мягкостью она сказала:

— Садитесь, гость. Еда скоро будет готова. Идем, Лена.

Они вдвоем засуетились вокруг нагретого камня.

Кавинант смотрел, как Трелл начал подбирать осколки разбитого кувшина. Гравлингас тихо мурлыкал какую-то древнюю таинственную песню. Он осторожно перенес черепки на стол и положил их возле светильника. Потом он сел. Кавинант сел рядом с ним, гадая, что должно произойти. Напевая сквозь сомкнутые зубы приглушенную песню, Трелл начал подбирать черепки друг к другу, словно решая головоломку. Осколок за осколком становился на место, смыкаясь с другими без помощи какого-либо клея, насколько это видел Кавинант. Движения Трелла были тщательными, кропотливыми, прикосновение к каждому осколку очень осторожным, но кувшин, казалось, очень быстро рос в его руках, и черепки точно подходили друг к другу, оставляя лишь сеть красивых темных линий в тех местах, где были трещины. Вскоре кувшин снова стал целым.

Тогда глубокий голос Трелла приобрел новую модуляцию. Он принялся поглаживать пальцами кувшин, и везде, где его пальцы касались поверхности, темные сетчатые линии исчезали, словно стирались. Трелл медленно ощупал так весь сосуд снаружи, а потом принялся за его внутреннюю поверхность. Наконец он поднял его и проделал ту же процедуру с днищем. Держа сосуд пальцами обеих рук, он начал вращать его, внимательно осматривая, чтобы убедиться, что ничего не пропущено. Затем он окончил пение, осторожно поставил кувшин и отнял от него руки. Сосуд казался таким же целым, как если бы его никогда не разбивали.

Кавинант перевел благоговейный взгляд с кувшина на лицо Трелла. Гравлингас, казалось, осунулся от напряжения, и его упругие щеки были залиты слезами.

— Чинить труднее, чем разбивать, — пробормотал он. — Я не смог бы делать это каждый день.

Он устало оперся локтями о стол и положил голову на руки.

Этиаран стояла сзади мужа, массируя тяжелые мускулы его плеч и шеи, и глаза ее были полны гордости и любви. Что-то в выражении ее лица заставило Кавинанта почувствовать, что он пришел из очень мелочного мира, где никто не подозревал и не заботился о возможности починки разбитых глиняных кувшинов. Он попытался убедить себя, что спит, но слушать свои доводы ему не хотелось.

После молчаливой паузы, полной уважения к мастерству Трелла, Лена стала накрывать на стол. Вскоре Этиаран принесла с плиты чаши с едой. Когда все было готово, Трелл поднял голову и устало поднялся на ноги. Теперь вместе с Этиаран и Леной они стояли возле стола. Этиаран сказала Кавинанту: — Обычай нашего народа — встать перед принятием пищи в знак нашего уважения к земле, из которой происходит жизнь, и еда, и сила. Кавинант тоже встал, чувствуя себя неловко и не к месту. Трелл, Этиаран и Лена, закрыв глаза, на мгновение склонили головы. Потом они сели. Кавинант последовал их примеру, и они начали передавать друг другу блюда. Ужин был обильным: холодная соленая говядина с дымящимся соусом, дикий рис, черный хлеб и сыр; Кавинанту дали также высокий кубок с напитком, который Лена назвала «весенним вином». Оно было таким же прозрачным и легким, как вода, слегка шипучим и чуть пахло алиантой, но по вкусу напоминало отличное пиво, лишенное всякой горечи. Кавинант проглотил изрядное количество напитка, прежде чем почувствовал, что он делает более ощутимой вибрацию его и без того пульсирующих нервов. Он почувствовал, что все более напрягается. Он был слишком полон неожиданных впечатлений. Вскоре ему уже не терпелось поскорее покончить с едой, выйти из дома и расслабиться в ночном воздухе.

Но семья Лены ела медленно, и над ними витала угроза пресыщения.

Они ужинали с какой-то целеустремленностью, словно эта трапеза венчала конец всего их счастья. В тишине Кавинант понял, что это было результатом его присутствия. Он ощущал себя не в своей тарелке.

Чтобы отвлечься, он попытался суммировать мысленно то, что ему было известно обо всей сложившейся с ним ситуации. Но потом решил, что момент более подходит для расширения таких сведений.

— У меня есть один вопрос, — натянуто сказал он, жестом показывая, что вопрос касается подкаменья. — Никаких дров. В этой долине полно деревьев, но я не вижу, чтобы вы пользовались дровами. Деревья для вас священны, или что-нибудь в этом роде?

Мгновение спустя Этиаран ответила:

— Священны? Это слово знакомо мне, но его значение не совсем понятно. В земле содержится сила, она в деревьях, реках, почве и камне, и мы уважаем ее за то, что она дает жизнь. Поэтому мы дали клятву Мира. Вы спрашиваете об этом? Мы не пользуемся деревом, поскольку древесное учение — лиллианрилл — было нами утеряно, и мы не пытались вновь обрести его. Во время изгнания нашего народа, когда Страна переживала Запустение, были утеряны многие драгоценные вещи. Наш народ в Пустошах и в горах Южной Гряды придерживался учения радхамаэрль, и оно позволило нам выжить. Учение о дереве там не помогало нам и было забыто. Теперь, когда мы вернулись в Страну, нам вполне достаточно каменного учения. Но есть другие, придерживающиеся учения лиллианрилл. Я бывала в настволье Парящее, в горах далеко к северо-востоку от нас, и это чудесное место — люди там понимают деревья. Между подкаменьями и наствольями существует некоторая торговля, но при этом ни дерево, ни камень не являются предметом продажи.

Когда она умолкла, Кавинант почувствовал, что снова наступившее молчание стало уже другим. Мгновение спустя послышался отдаленный гул голосов. Этиаран отрывисто сказала Треллу:

— Ах, собрание! Я обещала петь сегодня.

Она и Трелл встали, и он сказал:

— Хорошо. А потом ты побеседуешь со старейшинами. Некоторые приготовления к завтрашнему дню я возьму на себя. Смотри, — он указал на стол, — завтра будет чудесный день: на сердце камня нет тени.

Потом, вопреки самому себе, Кавинант посмотрел туда, куда указывал Трелл. Но ничего не увидел.

Заметив его взгляд, Этиаран добродушно сказала:

— Не удивляйтесь, Томас Кавинант. Никто кроме мастера учения радхамаэрль не может предсказать погоду по такому камню, как этот. А теперь идите со мной, если хотите, — я буду петь балладу о Береке Полуруком.

Она взяла со стола чашу с гравием и спросила:

— Лена, ты вымоешь посуду?

Кавинант, вставая, взглянул на Лену и увидел на ее лице выражение неохотного повиновения; было ясно, что ей хочется пойти вместе с ними. Но Трелл тоже заметил это выражение и сказал:

— Составь компанию нашему гостю, дочь моя. У меня будет достаточно времени, чтобы уделить внимание посуде.

Радость мгновенно преобразила девушку, и, вскочив, она обняла отца.

Он легонько шлепнул ее и отстранил от себя. Она спохватилась, что выдала себя, и постаралась придать своему облику сдержанный и застенчивый вид, а также выразить взглядом благодарность, но ей это плохо удалось.

Этиаран сказала:

— Трелл, ты добьешься того, что эта девчонка возомнит себя красавицей.

Но, взяв Лену за руку, она показала, что не сердится, и они вместе вышли из дома. Кавинант быстро последовал за ними и с чувством облегчения вышел в звездную ночь. Под открытым небом для него было больше простора, чтобы разобраться в самом себе.

Разбираться было в чем. Он не мог понять, объяснить свое растущее возбуждение. Выпитое им весеннее вино, казалось, разбудило всю его энергию, и та резвилась в его венах, словно неистовый сатир. Он чувствовал, что необъяснимым образом доведен до вдохновенно-звероподобного состояния, словно стал скорее жертвой, чем источником своего сна. Белое Золото! Он плюнул в темноту. Дикая Магия! Они что, думают, что он сумасшедший?

Пусть он сумасшедший. Значит, в данный момент он просто переживает бред слабоумного, терзая себя ложными печалями и желаниями, порождениями иллюзий. Такое случалось с прокаженными.

«Нет! — крикнул он почти вслух. — Я знаю разницу — и знаю, что я сплю!»

Его пальцы скрючились от ярости, и он глубоко вдохнул в легкие холодный воздух и отбросил прочь все мысли. Он знал, как пережить сон. Единственной опасностью было безумие.

Когда они шли между домами, гладкая рука Лены коснулась его руки.

Он почувствовал новый прилив забытого ощущения.

Шум голосов становился все громче. Вскоре Лена, Этиаран и Кавинант добрались до круглого пятачка в центре подкаменья и присоединились к собранию жителей селения.

Оно освещалось дюжиной ручных светильников — чашами с гравием, и в этом освещении Кавинант все ясно различал. Мужчины, женщины, дети сгрудились вокруг площадки. Кавинант догадался, что практически все подкаменье пришло сюда, чтобы послушать песню Этиаран. Многие сельчане были ниже его ростом — и значительно ниже Трелла — и были темноволосыми, приземистыми и плотными, с широкими плечами. Даже женщины и дети производили впечатление физической силы — века работы с камнем способствовали такому развитию. Кавинант чувствовал такой же смутный страх перед ними, как и перед Треллом. Они казались чересчур сильными, а у него не было ничего, кроме своей необычности, чтобы защитить себя, если они повернутся против него.

Они были заняты разговорами друг с другом, ожидая, очевидно, появления Этиаран, и не подали вида, что заметили Кавинанта. Не желая привлекать к себе внимания, он держался сзади, у внешнего края толпы. Лена встала рядом с ним. Этиаран подняла над головой свою чашу с гравием и стала пробираться сквозь толпу к центру площадки.

Оглядев собравшихся, Кавинант переключил внимание на Лену. Она стояла прямо перед ним и чуть левее, голова была на дюйм или два выше его плеча, и держала на уровне талии обеими руками чашу с гравием. Кавинант снова почувствовал зуд в ладонях от пугающего желания прикоснуться к ней. Словно прочитав его мысли, она взглянула на него с торжественной мягкостью в лице, которая заставила его сердце сжаться, словно оно было слишком велико и не умещалось за обхватывающими его ребрами. Он стесненно отвел от нее глаза и сделал вид, что оглядывает площадку, хотя на самом деле ничего не видел. Когда он снова взглянул на Лену, она, казалось, сделала то же самое — притворилась, что смотрит мимо. Кавинант сжал челюсти и заставил себя набраться терпения и ждать, когда что-нибудь произойдет.

Вскоре собравшиеся замолчали. В центре открытой площадки на низком каменном возвышении стояла Этиаран. Она поклонилась собранию, и люди ответили на ее приветствие, молча подняв вверх светильники. Огни, казалось, сфокусировались вокруг нее, образовав полутень.

Когда светильники опустились, а в толпе затихли последние голоса, Этиаран начала:

— Сегодня ночью я чувствую себя старой — мою память как будто затуманило, и я не помню всей песни, которую хотела бы спеть. Но я спою то, что помню, и расскажу всю эту историю, как рассказывала и раньше, чтобы вы могли разделить со мной те знания, что я имею.

При этом по собранию пронесся тихий смех — веселая дань превосходству знаний Этиаран. Она молчала, склонив голову, чтобы скрыть страх, который принесли ей эти знания, до тех пор, пока люди снова не утихли. Затем она подняла глаза и сказала:

— Я спою легенду о Береке Полуруком.

После последовавшей короткой паузы она вплела свою песню в приветственную тишину, как необработанный редкий драгоценный камень.

Песня повергла Кавинанта в трепет, словно она скрывала в себе призрак, который он должен был суметь опознать. Но голос Этиаран очаровал его. Ее пение не сопровождалось никакими музыкальными инструментами, но прежде чем она пропела первую строчку, Кавинант почувствовал, что песня не нуждается ни в каком сопровождении. Чистая линия мелодии была украшена неожиданными резонансами, содержала в себе гармонию, эхо молчаливых голосов, так что при каждом новом запеве голос Этиаран, казалось, распадался на три или четыре разделенных в песне голоса.

Баллада начиналась в грустной тональности застывшей, золотого оттенка ночи, украшенной звездами-драгоценностями, так что хотелось зарыдать, словно на панихиде; и сквозь это повеяло черным ветром утраты, в котором предметы нежной заботы, сосредоточенные в подкаменье, казалось, затрепетали и исчезли. Слушая песню, Кавинант чувствовал, что все собравшиеся кричали, как один, в молчаливом горе под неистовой силой певицы.

Но печаль недолго звучала в ее голосе. После паузы, открывшейся в ночи, словно откровение, Этиаран запела свой храбрый припев: «Берек! Друг земли!». И эта перемена отразилась в таком повышении основной модуляции, которая была недоступна для обычного голоса, менее универсального, чем ее. Собравшихся вновь переполнили эмоции, и в мгновение ока из печали они оказались в радости и благодарности. И тогда последняя долгая высокая нота вылетела из горла Этиаран, как салют горам и звездам, люди подняли вверх светильники и издали звучный крик:

— Берек! Друг земли! Слава герою!

Потом, медленно опустив светильники, они двинулись вперед, придвигаясь ближе к Этиаран, чтобы услышать ее рассказ. Общий импульс был так прост и силен, что Кавинант тоже сделал несколько шагов, прежде чем опомнился… Он быстро оглянулся вокруг — задержал взгляд на слабо мерцающих звездах, вдохнул вездесущий аромат гравия. Единодушная реакция подкаменья испугала его, он не мог позволить себе потеряться в ней. Он хотел уйти, но ему нужно было услышать рассказ о Береке, поэтому он остался вместе со всеми.

Как только люди устроились, Этиаран начала:

— Случилось так, что в старые времена, в те времена, которые отмечают начало памяти человечества, произошла большая война. Это было до того, как появились Старые Лорды, до того, как великаны пересекли Солнцерождающее море, чтобы заключить союз с горбратьями — это было во времена перед клятвой Мира, перед Запустением и последней битвой Высокого Лорда Кевина. Это было время, когда вайлы, порожденные Демонмглой, были высокой и гордой расой, а пещерники ковали и плавили прекрасные металлы, чтобы торговать на основе открытой дружбы со всеми народами Страны. В то время Страна была одной огромной нацией, и ею правили король и королева. Это была здоровая, крепкая пара, полная любви и достоинства, и в течение многих лет они правили в согласии и мире.

Но прошло время, и тень легла на сердце короля. Он вкусил власть над жизнью и смертью тех, кто ему служил, и научился стремиться к ней. Вскоре он начал испытывать жажду власти, она стала ему необходима, как пища. Ночи его проходили в темных поисках дополнительной власти, а днем он пользовался ею, становясь все более алчным и жестоким по мере того, как его одолевала жажда.

Королева смотрела на мужа и ужасалась. Она хотела лишь одного: чтобы вернулись здоровье и мудрость прежних лет. Но ни ее мольбы, ни увещевания, никакая сила не могли разорвать путы жестокости, сковавшие короля. И наконец, увидев, что все доброе в Стране умрет непременно, если ее муж не будет остановлен, она пошла против него, противопоставила его могуществу свое.

И в Стране началась война. Многие, испытавшие на себе силу королевского хлыста, вставали на сторону королевы. И те, кто ненавидел убийства и любил жизнь, тоже присоединились к ней. Главнейшим среди них был Берек — самый сильный и мудрый из сторонников королевы. Но Страна была охвачена страхом перед королем, и целые города вставали, чтобы сразиться за него — и убивали, защищая свое собственное рабство. Сражение шло по всей Стране, и одно время казалось, что королева победит. Ее герои обладали незаурядной силой, и никто не мог сравниться по силе с Береком, про которого говорили, что он не хуже самого короля. Но по мере того, как бушевало сражение, тень, серая туча, пришедшая с востока, распростерлась над войском. Защитники королевы были поражены прямо в самую душу, и сила оставила их. А ее враги нашли в этой серой туче силу безумных. Они забыли о том, что они люди — они рубили и топтали, царапали и кусали, калечили и оскверняли, пока их серый помощник подавлял героев, и товарищей Берека одного за другим настигало отчаяние или смерть. И так продолжалась эта битва, пока в живых не остался всего лишь один из тех, кто ненавидел тьму, — Берек.

Но он продолжал сражаться, не обращая внимания на участь своих сотоварищей и численность врагов, которые один за другим падали под ударами его меча, как листья с куста. Наконец сам король, набрав страха и безумия из тьмы, бросил вызов Береку, и они сразились; Берек нанес сокрушительный удар, но тень отвернула его клинок. Так и продолжался этот поединок без успеха с чьей-либо стороны до тех пор, пока один из ударов королевского топора не пришелся прямо по руке Берека. Тогда его меч упал на землю, и он оглянулся вокруг и увидел тень и всех убитых храбрых своих товарищей. Он издал громкий крик и, повернувшись, покинул поле битвы.

Так он бежал, преследуемый смертью, и тень тьмы витала над ним. Он бежал три дня, не останавливаясь, не отдыхая, и все три дня королевское войско гналось за ним, словно стая кровожадных животных, жаждущих добычи. Собрав остатки сил, на пределе отчаяния, он дошел до горы Грома. Взобравшись по усыпанному камнем склону, он бросился ничком на большой валун и зарыдал, говоря:

— Увы, земля. Мы опрокинуты, и нет никого, кто мог бы спасти нас. И красота, и правда исчезнут в Стране навсегда.

Но камень, на котором он лежал, ответил:

— Для сердца, обладающего мудростью увидеть друга, такой друг есть.

— Камни мне не друзья! — крикнул Берек. — Смотри: мои враги разгуливают по Стране, и никакое землетрясение не вырвет у них почву из-под ног. — Возможно, — сказала скала. — Они так же живы, как и ты, и им нужна земля, чтобы стоять на ней. Тем не менее в земле есть для тебя друг, и ты можешь придать ему силы, отдав в залог свою душу.

Берек остался здесь и подпустил к себе врагов как можно ближе. Он дал клятву, скрепив ее кровью из своей разрубленной руки. Земля ответила громом; и с вершины горы скатились огромные камни Огненных Львов, сокрушая все на своем пути. Король и все его войско были убиты, и Берек один остался живым свидетелем буйства своего валуна, словно мачта корабля в океане.

Когда буйство прекратилось, Берек воздал благодарность Огненным Львам горы Грома, обещал уважение, поклонение и служение земле со своей стороны и со стороны поколений своих потомков, которые последуют за ним в Стране. Обладая первой земной силой, он вырезал Посох Закона из ветви Одного Дерева, и с его помощью начал исцелять Страну. Со временем Берек Полурукий получил прозвище Хатфью и стал Лордом-Основателем, первым из Старых Лордов. Те, кто последовал по его стопам, процветали в Стране две тысячи лет.

Когда Этиаран закончила, над людьми долго висела тишина. Потом одновременно, словно сердца их бились в унисон, жители подкаменья ринулись вперед, протягивая руки, чтобы прикоснуться к ней в благоговении.

Она раскинула руки, чтобы обнять как можно больше своих соотечественников, и те, кто не мог дотянуться до нее, обнялись друг с другом, разделяя единство своего общего порыва.