Всё или ничего Устименко Татьяна

Araminta Hall

Everything and Nothing

© Перевод. Матц Т. П., 2012

Originally published in the English language by HarperCollins Publishers Ltd. under the h2 «Everything and Nothing»

© Araminta Hall, 2011

© Издание на русском языке, перевод на русский язык. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2012

© Оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2014

Седой господин опять засмеялся: – То вы говорите, что брак основывается на любви, когда же я выражаю сомнение в существовании любви, кроме чувственной, вы мне доказываете существование любви тем, что существуют браки. Да браки-то в наше время один обман!

Лев Толстой, «Крейцерова соната»

Моей идеально неидеальной семье – Джэми, Оскару, Вайолет и Эдит – посвящается

Метро выкинуло Агату в одном из тех районов, жители которых обычно врут насчет своего почтового кода. Хотя Агата никак не могла уразуметь, почему надо стесняться там жить. Улицы были длинными и широкими, рядом с каждым из домов, построенных в викторианском стиле, как часовые, стояли деревья. Сами дома высились горделиво и изящно, будто возникли в готовом виде, когда Бог создавал мир за семь дней, – самая любимая сказка Агаты в детстве. Они были строгими и величественными, к ним вели дорожки из оранжевых кирпичей, напоминающих гигантские таблетки от кашля, витражные стекла во входных дверях отражали свет неизбежных люстр в холле, медные элементы на дверях и маленькие кованые решетки были весьма к месту. У домов даже имелись эти необыкновенные эркеры, которые напоминали Агате ряд гордых беременных животов. Там, где она выросла, не было ничего подобного.

Адрес, записанный на листке бумаги, который Агата сжимала в руке, привел ее к двери с необычным звонком. Это был твердый, круглый, металлический шар, который вы должны выдернуть из резного гнезда. По возрасту, скорее всего, он был таким же, как и сам дом. Агате звонок понравился прежде всего за его смелость – это надо же так высовываться, – а также за его способность выжить. Она дернула и услышала треньканье где-то внутри дома.

Пока Агата ждала, она постаралась войти в роль. Попрактиковалась в улыбке и напомнила себе, что не следует делать размашистых жестов, надо вести себя сдержанно. Дело не в том, что на самом деле она не была такой или что это выдумка, просто она должна была помнить, кто она.

Мужчина, открывший дверь, выглядел взъерошенным, как будто у него выдался тяжелый день. Где-то в доме плакала девочка, а на руках у мужчины сидел мальчик, на вид слишком большой, чтобы сосать молоко из бутылочки через соску. В доме было влажно и душно, и она обратила внимание, что окна в кухне запотели. Пальто, ботинки и даже велосипед были свалены в кучу в холле.

– Извините, – сказал Кристиан Дональдсон, во всяком случае, она решила, что это должен быть он, – у нас тут слегка хаос. Но пока ничего смертельного.

– Не беспокойтесь, – ответила Агата, которая по опыту знала, что люди типа Дональдсона тайно, а может, и открыто стремятся казаться хаотичными.

Он протянул свободную руку:

– Полагаю, вы Энни.

– Вообще-то Агата. – Ошибка ее обидела, но она постаралась не делать поспешных выводов. – Ну или Эгги.

– Черт, простите, я все перепутал, мне показалось, жена сказала… Ее сейчас нет дома. – Его сбивчивый ответ исправил ей настроение. Они были просто одной из этих семей. Он отступил: – Извините, входите, пожалуйста. Что это я держу вас на пороге?

Ревущая девочка сидела за столом в кухне, а сама кухня выглядела так, будто по буфетам и полкам прошлась маленькая армия бунтовщиков, рассыпав содержимое по всем имеющимся поверхностям.

– Папа, – взвизгнула девочка из-за стола, – это нечестно. Почему я должна есть эту брокколи, когда Хэл вообще ничего не ест?

Агата вместе с ребенком ждала ответа, но так и не дождалась. Она ненавидела, когда взрослые отделываются молчанием. Она посмотрела на мужчину, который, как она надеялась, наймет ее в няньки, и увидела, что лицо его покрыто тонким слоем пота. Это дало ей смелость выступить:

– Какой цвет ты любишь больше всего?

Девочка перестала блажить и взглянула на нее. Вопрос был слишком интересным, чтобы его игнорировать.

– Розовый.

Предсказуемо, подумала Агата. Ее дочери будут предпочитать голубой.

– Что ж, это здорово, потому что у меня в сумке есть пакетик «Смартиз», а мне не нравится розовый горошек, так что, если ты съешь этот крошечный кусочек брокколи, я отдам тебе все мои розовые горошины.

Девочка ошарашенно смотрела на нее.

– Правда?

Агата повернулась к Кристиану Дональдсону и с облегчением увидела, что он улыбается.

– Ну, если твой папа не возражает.

Он засмеялся:

– Что такое несколько «Смартиз» среди друзей?

Кристиан не выносил девиц, которые поселялись в его доме, чтобы присматривать за детьми. Интересно, какое впечатление он произвел на эту? Ему хотелось объяснить, что в это время его никогда не бывает дома, что это все результат грандиозной ссоры с Рут в выходные. Что-то насчет детей и его ответственности и ее заявления, что ее уволят, если она возьмет еще один день. Все это, в конечном итоге, сводилось к тому, какая она чертовски самоотверженная и какое он эгоистичное дерьмо. Плюс к тому, после целого дня общения с детьми он чувствовал себя так, будто его размазали по стене, он настолько устал, что даже возражать не в состоянии. И вообще, куда, черт возьми, подевалась Рут?

Девушка отказалась от чая и пошла с Бетти в ту часть гостиной, которая была отведена для игрушек. Кристиан сделал вид, что занят на кухне, перекладывая разбросанные вещи, которые Рут уберет на место, когда вернется домой.

Когда в доме появлялись посторонние, он сразу же начинал казаться Кристиану маленьким. Он становился таким, каким видели его гости. Две маленькие смежные комнаты в передней части дома и кухня без особых затей. Тесные спальни и небольшая комнатушка на чердаке. Дом напоминал толстяка, который слишком много съел за ленчем и которого мучает подагра.

С Сарой они всегда занимались любовью в ее квартире. По вполне понятным причинам. Но это было еще хуже. Лежа на ее скрипучей двуспальной кровати, он чувствовал себя старым дураком в окружении всех этих плакатов с музыкальными группами, которые он даже не узнавал, – плакатов, прилепленных на стены, чей цвет, он знал это наверняка, не был выбран людьми, которые там жили. Он невольно тосковал по палевым тонам и заботливо созданной красоте своего дома. Надо же, какое извращение: ведь он так ненавидел Рут за то, что она рыдала, когда строители срывали сроки, что цвет керамической плитки возбуждал ее больше, чем прикосновение его руки.

Была еще парковая скамья, которая тоже напоминала ему о жене. Вполне закономерно, потому что не все романы нуждаются в парковой скамейке, но они с Сарой иногда встречались там, и на ней была надпись: «Для Мод, которая любила этот парк так же сильно, как я любил ее». Он представлял себе старика, вырезающего буквы: слезы на морщинистом лице, целая жизнь хороших воспоминаний в голове. И все это, разумеется, чушь собачья, потому что никто больше не хранит хорошие воспоминания, а скамейка в парке уже наверняка обзавелась клеймом какой-нибудь городской конторы.

Не то чтобы это его остановило. Рут было так легко обманывать, что это почти лишало интереса все мероприятие, и его подстегивало только раздражение. Он всегда работал в неурочные часы, к тому же работа на телевидении постоянно уводила его далеко от дома, поэтому его ночевки вне дома были в их браке привычным делом. Более того, он чувствовал себя отмщенным. Он уверял себя, что Рут всегда его подавляла, не давала проявиться его настоящему характеру, что он на самом деле был веселым, беззаботным парнем, который никогда не хотел, чтобы его связывали по рукам и ногам. Что, в конечном итоге, кто-то вроде Сары подходил ему значительно больше.

Но это вряд ли. Хотя он все еще чувствовал себя запутавшимся, все еще не мог разобраться в ситуации, которая приняла такой душераздирающий, разрушительный характер, что трудно было подобрать подходящую линию поведения. Две женщины беременны одновременно, и только один родившийся ребенок. Странный маленький мальчик, который дорос уже почти до трех лет, но никогда не ест, почти не говорит и следит за вашими движениями, как глаза с портрета на стене. Кристиан боялся, что малыш вобрал материнское несчастье еще в утробе, точно так же, как дети наркоманов усваивают героин.

В замке входной двери повернулся ключ, и он осознал, что руки в раковине с водой замерзли.

Рут всегда задерживалась и вечно чувствовала себя непослушным ребенком. Кристиан ее не понимал. Она не могла найти подходящие слова, чтобы объяснить, почему, зная, что не уйдет из офиса в шесть, она назначала интервью на семь. Не то чтобы она могла предсказать дождь или толкучку в метро, такую, что задохнуться можно уже в вестибюле у билетных касс. Ее расстраивало, что в последнее время дождь начинал хлестать неожиданно: тучи собирались стремительно и угрожающе, без всякого предупреждения. Она не помнила, чтобы так было в ее детстве, и беспокоилась, потому что не знала, что ей сказать своим детям насчет мира, в котором они будут расти.

Она сразу смогла определить, что девушка уже пришла. Точно так же она всегда знала, что их быт становится все более удручающим. Рут уже привыкла выскакивать по утрам из дома, закрыв глаза на скомканные простыни, свисающие с кроватей, корзину, переполненную грязным бельем, засохшие остатки еды на тарелках в раковине, холодильник, который давно следовало помыть, грязные отпечатки рук на окнах, пыль, которая размножалась, как кролики, на ступеньках лестницы, DVD, разбросанные вокруг магнитофона, бутылки, требующие транспортировки от мусорного ведра до ящиков перед домом, метки, так и не пришитые к школьной форме Бетти. Колоссальный объем всех этих задач висел над Рут всю дорогу до офиса. Но сегодня она решила, что они наконец перешли от простого хаоса к настоящему запустению. Она даже предположила, что Кристиан сделал это специально, чтобы наказать ее за то, что она не пустила его на его дурацкую, но якобы важную работу, где он изображает из себя незаменимого работника все семь дней в неделю. Легкая домашняя работа – так она написала в объявлении, хотя сама толком не представляла, из чего такая работа должна состоять, и решила, что сюда может входить обычная стирка, чтобы они, по крайней мере, могли выглядеть прилично в глазах окружающих. И покупка продуктов, ведь должны же они что-то есть.

По дороге домой в метро Рут охватила паника. Возвращение на работу после двух недель сидения с детьми нервировало ее и внушало неуверенность. Окончательное расставание с их последней няней никак не выходило из головы. Она все вспоминала плачущую девушку, которая стояла в дверях со своими уже упакованными чемоданами и твердым решением покинуть этот дом, потому что, по ее словам, она не могла вынести вопли Бетти еще одну ночь. Должна же я спать, сказала она, наверняка забыв, что именно Рут вставала к девочке каждый гребаный час, преодолевая каждую ночь на манер альпиниста.

На прошлой неделе она вдруг ни с того ни с сего начала проверять тексты Кристиана, чего не делала уже больше года. Хуже всего было не то, что она лезла в его дела, а то, что ей хотелось что-нибудь обнаружить. Это было бы увлекательнее, чем стирка очередной горы носков или попытка соорудить ужин из имеющихся в холодильнике продуктов. И она ведь уже стара, чтобы работать заместителем редактора, не так ли? Она сделала большую ошибку, отказавшись в прошлом году от предложения Харви стать редактором.

– Я что-то не врубаюсь, – сказал Кристиан, когда она плакалась ему насчет своего окончательного решения. – Из-за чего весь сыр-бор? Если ты хочешь согласиться на эту работу, вперед, с песнями, а домой возьмем прислугу. Никаких проблем.

– Никаких проблем?! – повторила она, а слезы все катились, хотя она и пыталась сдержаться. – Считаешь, что твои дети – никаких проблем?

– Ты о чем, при чем здесь дети?

– При том, что совершенно очевидно, что я отказываюсь от этой работы не потому, что мне так хочется.

Он вздохнул:

– О господи, только, пожалуйста, не разыгрывай снова из себя мученицу. Какое твой отказ от работы имеет отношение к детям?

Муж вызывал у Рут такое раздражение, что ей пришлось сдерживаться, чтобы не пырнуть его ножом.

– Если я соглашусь на эту работу, я практически не буду их видеть.

– В смысле, не сможешь уделять им столько времени, сколько сейчас?

– Как ты смеешь говорить такое? Хочешь сказать, что я плохая мать? – У Рут начало создаваться впечатление, что она перестает владеть ситуацией.

Кристиан налил себе еще вина:

– Я хочу сказать, что мы оба сделали выбор, Рут. Оба решили заняться своими карьерами. Я не говорю, права ты или нет, я только хочу тебе напомнить, что нельзя получить все сразу.

– Тебе это как-то удается.

– Ничего подобного. Мне бы хотелось видеть их больше, но мы купили дом, который не могли себе позволить, потому что ты так захотела, и теперь выплачиваем огромные закладные.

– Не я одна настаивала, я не заставляла тебя его покупать.

– Я был бы вполне счастлив, купив что-нибудь поменьше.

Но правда заключалась в том, что Рут не сомневалась: Кристиан имеет больше, чем она. Он строит свою карьеру с редким упорством и в результате весьма преуспел. Он не ощущает вины, если отсутствует целый день, так что может получать радость от общения с детьми, если выпадает такая возможность. По какой-то первобытной причине в его обязанности не входит знать, когда делать следующую прививку и нужна ли эта прививка вообще. Он не считает нужным читать бесконечные книги для родителей или беспокоиться, что его рабочий график влияет на поведение детей. Ему никогда не придет в голову освободиться на полдня, чтобы сходить с детьми на рождественский концерт или какое-нибудь спортивное мероприятие, но если вдруг он случайно оказывается под рукой и появляется на таком мероприятии, все это замечают и восторгаются тем, какой он замечательный отец.

Вот такие мелкие несправедливости и действовали на Рут, пока она не стала считать свой брак всего лишь голой скалой, о которую безжалостно бьются морские волны. И дело не в том, что она не могла объяснить все это Кристиану – или он ей. Так они и жили, напоминая слепых водителей автомобильчиков на аттракционах, натыкаясь друг на друга и иногда причиняя серьезные травмы, хотя в основном все ограничивалось синяками и царапинами.

Из холла Рут увидела девушку, которая сидела на полу вместе с Бетти. Она выглядела такой юной, что они почти казались подружками.

– Ты перепутала имя, – сказал Кристиан, когда Рут вошла в гостиную. – Ее зовут Эгги.

Рут села, не потрудившись даже снять пальто, потому что Бетти и Хэл тут же повисли на ней.

– Ох, простите, пожалуйста, я, очевидно, плохо расслышала по телефону. Никак не могла вырваться. – Рут вдруг сообразила, что оправдывается больше перед Кристианом, чем перед Эгги. – Понимаете, первый день после возвращения… и все такое. – Она улыбнулась Эгги и произнесла одними губами поверх головы Бетти: – Это был кошмар.

Черт возьми, кого она тут пытается изобразить?

– Почему бы тебе не поставить им DVD? – обратилась она к Кристиану и тут же почувствовала необходимость сказать Эгги: – Как правило, мы DVD после пяти не ставим, но, если сейчас этого не сделать, никому из нас не удастся закончить фразу.

Девушка кивнула, наблюдая, как дети спорят насчет того, какой фильм смотреть. В конечном итоге Кристиан потерял терпение:

– Слушайте, я поставлю «Шрека». Это единственный фильм, который нравится обоим.

Бетти начала было завывать, но все продолжали упорно улыбаться.

– Или «Шрек», или ничего, – заорал Кристиан и нажал кнопку на аппарате.

– Ну, так, – повернулась Рут к Эгги, – извините за неразбериху. Значит, таким образом. Наверное, Кристиан вас уже ввел в курс.

Девушка покраснела, попыталась что-то сказать, но ничего не получилось.

– Прости, Бетти ее монополизировала, – сказал Кристиан.

Рут почувствовала поражение, даже не успев начать.

– Значит, ты еще ничего не сказал насчет Хэла?

– Пока не сказал. Я тебя ждал.

Вот так всегда, раз – и свободен.

Рут взяла себя в руки:

– Простите, Эгги. Разрешите мне пояснить. Хэлу почти три года, но он ничего не ест. Абсолютно. Живет на бутылочках с молоком. Я водила его по врачам, но все говорят, что он совершенно здоров. Возможно, слегка отстает в развитии. В смысле, он почти не говорит, но, похоже, это не так уж страшно. Мы не знаем, что делать дальше. Я записалась к великолепному специалисту-диетологу через несколько недель. Но сейчас мне хотелось бы знать, как вы к этому отнесетесь?

Эгги посмотрела на затылок Хэла. Ей нравилась идея присматривать за уродцем. И она нянчилась с детьми множества этих нелепых женщин, чтобы знать, что нужно сказать. Она представила себе холодильник Дональдсонов, весь из себя полный зелени и экологически чистых продуктов, тогда как в глубине морозильника притаилась жирная и соленая реальность.

– Что ж, я полагаю, что поведение детей зависит от того, чем их кормят. Разумеется, я постараюсь, чтобы они съедали не меньше пяти разных фруктов и овощей в день, и я покупаю только экологически чистые продукты. Но стараюсь не перебарщивать. Думаю, порой сладости или печенье не повредят.

Рут одобрительно кивнула, тогда как Кристиан равнодушно смотрел в окно.

– Мы придерживаемся такого же мнения, но с Хэлом у нас особые проблемы. Врач сказал, что пока мы должны с этим мириться. Даже посоветовал предлагать ему такие вещи, как шоколад, чтобы приучить его к мысли о еде. Но это же глупо, вы не находите?

Агата подумала, что это звучит весьма разумно. Сама она выросла на диете из замороженных гамбургеров, чипсов и шоколада. Суп с вермишелью, если повезет. И это не причинило ей никакого вреда. Но, разумеется, она неодобрительно покачала головой.

– А как насчет дисциплины? Каких вы придерживаетесь правил?

– Полагаю, что определенные правила должны существовать. – Агата вспомнила свою последнюю хозяйку, которая орала на детей, хотя по телефону за явила Агате, будто считает, что повышать голос глупо. Они просто бесценны, эти женщины. – Но я думаю, что это должны быть правила, которым мы все так или иначе подчиняемся: например, будь вежливым и добрым, не дерись, ничего не хватай, в этом духе. И я не люблю угрожать, если не готова выполнить угрозу.

Агата не была уверена, что стоит это говорить, потому что миссис Дональдсон наверняка была одной из тех сумасшедших женщин, которым нельзя доверить присматривать за собственными детьми, если они живут в деревне, но почему-то им это сходит с рук, если они обитают в домах за полмиллиона фунтов и знают несколько длинных слов. К тому же эти женщины, как правило, были одержимы разными программами для родителей и примерно представляли, как следует поступать, хотя у них самих это не получалось.

– Я написала в объявлении насчет легких домашних дел, это вас не пугает? Я имела в виду – немного стирки, присмотреть за порядком и, возможно, сходить за покупками.

– О, конечно, это нормально. Разумеется, я не возражаю.

Как раз это нравилось Агате больше всего. Разложить все по местам. Привести в порядок дом и заставить хозяйку удивляться ее расторопности. В своей жизни она несколько раз работала уборщицей и всегда проявляла себя прекрасно. Многие из тех домов стоило назвать развалюхами, хотя, глядя со стороны на живущих там людей, хотелось быть одной из них. Ты завидуешь их одежде, их дому и кофеварке, пылесосу «Гувер» и холодильнику, но тут же выясняешь, что большинство из них даже не могут толком спустить за собой воду в сортире. Они никак не хотят понять, что в мире должен быть порядок и что содержать дом в чистоте на самом деле довольно просто.

– И как вы знаете, мы с Кристианом работаем допоздна. Я стараюсь быть дома к семи, но Кристиану такое никогда не удается. Это ничего? Что иногда вам придется уложить детей спать?

– Разумеется, я к такому привыкла. – Ближе к концу каждой своей работы Агата мечтала, чтобы родители вообще исчезли; она представляла себе, как они испаряются под действием собственного невроза. Насколько же легче иметь дело с детьми, чем со взрослыми.

– А теперь, Эгги, расскажите о себе.

Агата уже привыкла к этому вопросу, она знала, что такие люди предпочитают сделать вид, что это их действительно интересует, но все равно вопрос вызывал у нее ужас. Все остальные ответы, по сути, не были враньем. Ведь она не собиралась кормить детей помоями, бить их и заметать грязь под диваны. Она будет хорошей нянькой. Но она не могла рассказать этим людям о себе. Она испытала пару вариантов ответов во время последних интервью, но выяснила, что, если сказать, будто твои родители умерли, тебя начнут жалеть, а если соврать, что они эмигрировали, будут ждать, что ты станешь им звонить. На этот раз она решила опробовать новый вариант:

– Я выросла в Манчестере. Мои родители очень старомодны, так что, когда я поступила в университет, чтобы изучать философию, отец взбесился. Понимаете, он человек глубоко религиозный, вот и считает, что философия – корень всякого зла, работа дьявола. – Она видела подобное в ночном сериале, и вариант показался ей правдоподобным или лишь слегка фантастичным, так что вряд ли кто-то может заподозрить ее в сочинительстве.

Рут и Кристиан Дональдсон прореагировали, точно как она и ожидала: сидели, как два нетерпеливых спаниеля, с переизбытком сочувствия на лицах.

– Он сказал, что, если я буду там учиться, он лишит меня наследства.

– Но вы все равно поступили?

Агата посмотрела на свои руки и почувствовала обиду так остро, что даже слезы выступили на глазах.

– Нет, не поступила. Сейчас ругаю себя за это, но я отказалась.

Рука Рут взлетела ко рту, и жест не показался Агате естественным.

– Какой ужас. Как мог он лишить вас такой возможности? – Ей хотелось добавить, что она никогда не поступит со своими детьми так ужасно.

– После этого я немного пожила дома, но это был сплошной кошмар. Непрерывные ссоры. – При этих словах Агата представила себе террасу загородного дома и худого человека, который грозит ей пальцем. В воздухе пахнет уксусом: возможно, ее мать плохая повариха или одержимая любительница порядка – она пока еще не решила что именно. Вместе с парой, сидевшей перед ней, она удивилась, как отец мог быть таким злым. – Я уехала пять лет назад и с той поры ни разу с ними не разговаривала.

– Но ваша мать, разве она не пыталась связаться с вами?

– Она целиком под влиянием отца. Думаю, они уже куда-нибудь переехали.

– У вас есть братья или сестры?

– Нет, только я. Я единственный ребенок.

– Бедняжка, – сказала Рут, но Агата уже сообразила, что она думает о том, как им повезло – за обычные деньги досталась нянька, которая достаточно умна, чтобы поступить в университет.

Когда Агата вернулась в свою темную комнату на Кингз Кросс, она чувствовала себя усталой и выпотрошенной. Она все еще пыталась понять, зачем сказала Дональдсонам, что ее можно звать Эгги, хотя все и всегда называли ее только Агатой. Наверное, тогда это показалось ей дружеским жестом, так что теперь придется смириться. У соседки по квартире зазвонил мобильный. Та коротко ответила, а потом стала дико махать Агате. У Лизы часто резко менялось настроение, так что Агата не обращала на нее внимания, пока не услышала, что та говорит:

– Ой, она просто замечательная, нам так жаль, что мы ее лишились… Да, целиком присматривала за обоими, я работаю полный день… Нет, все дело в том, что мы решили уехать из Лондона, чтобы у детишек был садик побольше. – При этих словах Лиза изобразила, будто сосет большой пенис, рассердив Агату: та ведь, чтоб ее, должна помнить сценарий. – Если честно, мы едва не остались, только чтобы она продолжала у нас работать. – Фальшивый смех. Лиза сделала вид, что пьет шампанское. – О, это так тяжело, весь этот переезд. – Она закрыла трубку ладонью и губами произнесла «гребаная идиотка, придурок», и Агата вынуждена была улыбнуться. Если Лиза все просрет, она вмажет этой глупой суке. – Нет, нет, звоните в любое время. Я могу дать только самые лучшие рекомендации. – Лиза бросила телефон на кровать и втянула воздух сквозь зубы. – Черт, эти богачи такие доверчивые. Сам Бог велел их надувать, верно?

– Спасибо, – сказала Агата, вытаскивая из бумажника свою последнюю двадцатифунтовую банкноту и передавая ее Лизе. Кто-то однажды сказал: если очень сильно хочешь чего-то, это обязательно случится. Или, возможно, она видела это в кино. Наплевать, ей только хотелось поскорее выбраться из этой крысиной дыры и переселиться в дом Дональдсонов.

– Тебе индийский или китайский? – спросила Рут, роясь в ящике кухонного стола, доверху наполненном оберточной бумагой, старыми пакетиками с семенами, рассыпанными булавками, таблицей цветов краски для волос и кучей прочей ерунды, которая им никогда не понадобится.

– Плевать, – заявил Кристиан, наливая им обоим вина. – Я выжат как лимон.

Детей только пятнадцать минут назад уложили спать, и Рут не сомневалась, что в любой момент вниз спустится Бетти и потребует стакан воды, и тогда она выйдет из себя, что будет означать, что то немногое время, которое она проводит с дочерью, будет окончательно испорчено. Но сколько еще она сможет протянуть при таком малом количестве сна? Вовсе не преувеличение сказать, что лишение сна является изощренной формой пытки; наверняка тысячи людей, сидящих сейчас в тюрьме, спят куда больше, чем она. Кристиан приспособился спать под вопли Бетти, и она уже давно оставила попытки разбудить его. Выживает сильнейший – она часто ночами ловила себя на этой мысли. Доминанта эволюции. Ничего удивительного, что Бетти и весь день ревела. Рут, если бы могла себе позволить, делала бы то же самое.

Кристиан заметил, что уже почти десять, и не смог сдержать удивление: на что же он потратил весь день? Он уже соврал Рут, сказав, что сумел проделать кой-какую работу, когда на самом деле всего лишь одобрил объявление о найме нового администратора для своего отдела. Он чувствовал себя физически вымотанным. Почему Бетти так много плачет? И почему Хэл отказывается есть? Он понимал, что они должны это обсудить, но постоянно чувствовал себя слишком утомленным, чтобы поднимать эти взрывоопасные темы в разговоре с Рут. Потому что у его жены всегда хватало энергии, чтобы ругаться, даже если ни на что другое она была не способна.

– Так что ты о ней думаешь? – спросила она.

– Нормально, а ты?

– Я думаю, что она блеск, ее поручительница захлебывалась от восторга.

– Верно.

Кристиан сел за длинный деревянный кухонный стол, который явно был создан для большего по величине и более роскошного дома, отчего их кухня выглядела так же глупо, как старая женщина в мини-юбке. Рут купила его на ярмарке антиквариата в Суссексе. Они бродили по большому полю, где бельгийцы продавали всяческое старье, которое у себя в стране сожгли бы, а здесь оно уходило за сотни фунтов. Он помнил строителей-поляков, которые смеялись над Рут, когда во время ремонта дома пропали куда-то два настенных светильника и она спросила прораба, не могли ли их украсть. Для нас, заявил он, воздев руки вверх, это гроши. Кристиан чувствовал, как его ненавидят все эти люди. Вернее, не столько ненавидят, сколько презирают. Он знал, что, разговаривая между собой на своем языке, они подсмеиваются над ним и удивляются, как можно быть таким идиотом и тратить тысячи фунтов на долбаный дом.

– Как полагаешь, стоит ее нанять?

Кристиан попытался задуматься: нанять или не нанять? Их последняя няня казалась великолепной, пока в один прекрасный день не сбежала, практически не попрощавшись. Он даже не мог себе четко представить новую девушку, но он запомнил, что ей удалось заставить Бетти прекратить вой.

– Вроде годится. У нас большой выбор?

Рут выглядела уставшей.

– Нет, но разве это повод нанимать кого попало присматривать за детьми?

– Слушай, найми ее. Если не сложится, мы передумаем. – Он положил ладонь на ее руку и почувствовал вспышку возбуждения от прикосновения к ее коже. У нее иногда получалось так на него воздействовать.

Она заправила волосы за уши.

– Хороший план, Бэтмен. – Обычно она говорила это Хэлу – и все желание сразу же покинуло его.

Комната Агаты в доме Дональдсонов была такой замечательной, что ей захотелось заплакать. Она располагалась на самом верху, и Агата ощущала себя как в коконе, отделенной от всех людей и мира. Стены были бледно-голубого цвета, который, как она где-то прочитала, назывался цветом утиного яйца и представлялся ей любимым цветом настоящих американских матерей. У дальней стены стояла большая белая деревянная кровать с красивыми пухлыми подушками, которые, когда засыпаешь, создавали впечатление, будто летишь в облаках. За дверцей, которую она сначала приняла за шкаф, скрывалась собственная маленькая ванная комната, и Рут была так добра, что поставила туда дорогие с виду лосьоны и гели. Но лучше всего были окна с обеих сторон комнаты, откуда она не могла видеть улицу, но зато могла сколько угодно смотреть на небо и представлять себе, будто находится в самых разных странах и ситуациях. Это была комната, о какой Агата мечтала, но в какой никогда не надеялась жить.

Казалось, Рут и Кристиан старались обеспечить ее всем, что может понадобиться, и были глубоко признательны за ее согласие на работу, хотя все должно бы быть наоборот. Она улыбалась и смеялась все выходные, но никак не могла дождаться утра понедельника, когда они уйдут и она останется одна. У нее были планы относительно дома и детей. Сначала она разберется с домом и наведет порядок, затем заставит Бетти не орать постоянно и, наконец, научит Хэла есть. Жизнь проста, если твои цели четко определены.

Дом оказался грязнее, чем она себе представляла. Уборщица, которая приходила к Дональдсонам, надувала их, потому что везде обнаруживались места, которых не касались годами. Под диванами и кроватями образовались настоящие кладбища пропавших вещей, и Агате было трудно поверить, что когда-то они кому-то были нужны. Холодильник внутри был липким и мерзким, а плесень в сушке вполне могла привести к пожару. Все окна были грязными, а рамы выглядели черными и прогнившими, хотя на самом деле вполне достаточно было протереть их мокрой тряпкой. Хлебница полна крошек и заплесневелых булочек, а морозильник настолько забит пустыми коробками и давно забытыми полуфабрикатами, что, казалось, его вообще не использовали по назначению. На дне корзины для грязного белья обнаружились вещи, от которых уже воняло плесенью. Агата решила, что Рут забывала про них всего лишь потому, что они требовали ручной стирки. Полки и буфеты были липкими от пролитого варенья и меда, а из духовки, когда ее включаешь, шел дым из-за жира, который скопился на стенках за долгие годы. Агата никогда, ни за что не позволит, чтобы ее будущий дом выглядел таким образом. Она не станет покидать его каждый день, как делает Рут. И она никогда не будет доверять незнакомым людям.

– Ну как новая нянька? – спросила Сэлли, ее редактор, как только Рут вошла в офис в понедельник, и она могла вполне правдиво ответить:

– Вроде замечательная.

Изначально так и казалось, и даже сейчас, через неделю после того, как Агата приступила к работе, она вроде замечательная. Вот только она вынуждала Рут чувствовать себя полным дерьмом. Рут подозревала, что такие чувства могли вызвать недоумение, но девица была уж слишком хороша. Дом никогда не был таким чистым, а холодильник толково заполненным; еда, которую та готовила каждый вечер, была вкусной, и дети казались счастливыми. Это была мечта каждой работающей матери, так что жаловаться было бы настоящим безумием. Но до Эгги она получала извращенное удовольствие от порицания очередной няньки, потому что втайне была уверена, что справилась бы лучше. Теперь же она знала достаточно, чтобы понять, что у нее, вне всякого сомнения, не получилось бы столь идеально.

Рут ушла с работы, когда родилась Бетти, но протянула всего год, и воспоминания об этом времени до сих пор терзали ее память. Рут всегда считала, что может со всем справиться, все держать под контролем. Она гордилась тем, что умела строить свою жизнь, вести ее намеченным курсом, без колебаний, никогда не боясь попробовать что-то новое и даже потерпеть неудачу. Но Бетти все изменила.

Она начинала с таким подъемом, с большими надеждами и ожиданиями. У нее всегда на столе будут свежие цветы, она сама будет печь хлеб и пироги, читать Бетти каждый день, водить на длинные прогулки в парк, учить звукам, которые издают животные, и покрывать ее поцелуями. Сначала это было вроде самого лучшего подбадривающего средства, какое ей когда-либо приходилось принимать, чистая эйфория следовала за ней повсюду. Это напоминало ощущение, которое она испытывала, лежа на горячем пляже и чувствуя, как солнце проникает в тело, добираясь до каждой клеточки. Разумеется, прежде чем разорвался озоновый слой и солнце стало канцерогенным.

Тепло, однако, сочилось изнутри, из того, чего она добилась. Существует момент, сразу после родов, когда ты уже прошла через грязь, кровь, блевотину, ощущение, что тебя разрывает на части и выворачивает наизнанку, и неподдельный ужас, когда ты осознаешь, что, как в смерти, никто другой это за тебя не сделает. И этот момент – настоящий рай. Блаженство. Духовное, но одновременно и земное. Ты знаешь свое место и смиряешься с ним, возможно, впервые в своей жизни. Ты такая же, как другие женщины, и ты заметно отделена от мужчин. И это ощущение длится долго, иногда месяцами.

Но эффект притупляется, как от любого лекарства, и это застало Рут врасплох. Она точно помнила то мгновение. Она в кухне резала морковку, размышляя, нельзя ли сэкономить часть ужина для ленча Бетти на следующий день, когда вдруг в мозгу произошел какой-то сдвиг. Она почувствовала это физически, как будто там что-то встряхнулось. Только что она резала морковку, как вдруг ее руки отделились от тела. Она смотрела, как они выполняют привычную работу, что-то режут, и не чувствовала их. Она попробовала занять их чем-то другим, налила в кастрюлю воды, но ощущение оставалось тем же. Она испугалась, что потеряет сознание, и бросилась к Кристиану, который смотрел футбол по телевизору и никак не мог уразуметь, что такое она ему говорит. Почему бы тебе не лечь спать, посоветовал он, ты ведь наверняка недосыпаешь, столько раз приходится ночью вскакивать. Я приготовлю ужин, принесу его тебе наверх на подносе.

Но сон не помог. На следующее утро она проснулась вся в поту, сердце колотилось. Когда она села в постели, голова закружилась, а когда пошла в ванную комнату, спальня сильно накренилась. Рут умоляла Кристиана остаться дома, потому что она, скорее всего, заболела, но он посмотрел на нее как на сумасшедшую и спросил, не забыла ли она, случайно, что именно сегодня вечером начинается его новое шоу.

Рут взяла себя в руки, потому что, когда есть дети, принимаются в расчет только их болезни, остальное вызывает презрение, но мир все равно оставался искаженным. С этого дня все, что она еще вчера делала легко и непринужденно, стало таким же трудным, как выбраться из теплой постели от нового любовника в холодный зимний день. Она начала кормить Бетти из банок, Кристиан часто оставался без ужина, уборка в доме не производилась неделями. Она возненавидела парк ничуть не меньше, чем когда-то ненавидела летать во сне, и ее невозможно было заставить сделать это снова. Даже женщины, с которыми она почти подружилась, стали казаться ей чужими, язык, на котором они разговаривали, раздражал ее и казался бессмысленным. Она никогда не сможет достичь их уровня компетентности. Ни один день не проходил легко, страх теперь ограничивал каждый момент ее жизни.

Рут казалось, что она исчезает. Ноги не держали, и она боялась, что как-нибудь потеряет сознание в парке или свалится с лестницы с Бетти на руках. Ее постоянно беспокоило: если это случится, что будет тогда с ее драгоценной дочерью, которую она любила так же неистово, как львица своего детеныша? Она подсчитала, что, если умрет сразу же после ухода Кристиана на работу, Бетти придется двенадцать часов провести в одиночестве. Разумеется, та перепугается до смерти, и это скажется на всей ее жизни, если не случится худшего и она не получит травму или убьется. И если он не приходил домой ночами, готовя программу, она не могла спать от беспокойства, ей все казалось в забытье, что она проваливается сквозь кровать, хотя на самом деле она была просто измотана.

Дошло до крайностей: ее пугал даже поход в супермаркет. Она сознавала иронию ситуации. Она, женщина, которая с рюкзаком прошла Азию, проучилась год в американском университете, переехала в Лондон после единственной встречи с Кристианом и вскарабкалась по достаточно скользкой карьерной лестнице, теперь страшится рядов с продуктами в магазине.

Рут пыталась найти себя, стать такой же, какой была, но у нее не получалось, как она ни старалась. Она помнила ту уверенную женщину, но это было равносильно просмотру фильма, и сама мысль, что она снова сможет влезть в ее шкуру, казалась немыслимой. После девяти месяцев сидения дома она поняла, что дальше будет еще хуже. Она разглядывала женщин, которых встречала в парке, и дивилась их бескорыстию. Она поняла, что существует целая армия женщин, которые принесли великую жертву, пожертвовали собой ради других, и ей ничего не оставалось, как уважать их.

Понедельник, в который Эгги приступила к работе, имел для Кристиана большое значение. Он надеялся, что она приживется, потому что он уже больше не мог выносить постоянное напряжение, которое исходило от Рут. Иначе им придется снова вести утомительные разговоры насчет того, чтобы ей бросить работу, хотя оба знали, что она на это никогда не пойдет. Материнство по полной программе ей не подходило, но, тем не менее, она будет заигрывать с этой идеей. Он никак не мог понять, зачем Рут с такой готовностью тратила свое и его драгоценное время на споры, у которых не было ни ответа, ни конца. Она могла беспокоиться обо всем и ни о чем с одинаковой страстью, так что порой у него от этого голова шла кругом, как на американских горках.

Но когда он уходил, Рут казалась довольной, а Эгги уже была на кухне и готовила завтрак для Бетти, не обращая внимания на нежелание Хэла есть. Ему и самому иногда казалось, что это наиболее удачная политика. Но Рут настаивала на том, чтобы суетиться вокруг ребенка во время каждой еды. Он дивился, откуда у нее энергия и оптимизм начинать каждый день с надежды, что Хэл станет есть, тратить время на то, чтобы ставить перед ним тарелку, танцевать с ложкой, умолять и уговаривать. Если бы послушали его, то Кристиан прекратил бы что-то предлагать Хэлу, а через пару недель подсунул ему несколько печений. Странно, что Рут никогда не приходило в голову, что детский доктор может быть прав. Но он никогда ничего не говорил, потому что решения принимала Рут. Он не хотел влезать в серьезные дела не потому, что сразу же могла последовать ссора, но потому, что это будет прецедент и от него в дальнейшем будет требоваться больше.

Стоило только войти, как Кэрол, его менеджер по выпуску, напомнила, что у него интервью с кандидатами на пост помощника администратора. Скучное занятие, но ничего слишком серьезного.

– Я сократила список до трех, – сообщила она. – Хочешь сначала посмотреть их резюме?

Но он уже читал электронную почту.

– Нет, благодарю. Есть что-нибудь, что я должен знать? У кого-нибудь из них всего одна нога?

Она засмеялась:

– Нет, ничего такого. Все выглядят замечательно.

В десять состоялась встреча с председателем, который желал знать, как идут дела со «Скай»; это заняло две минуты, а затем они полчаса смеялись по поводу нового реалити-шоу, вышедшего на экраны в конце недели. К тому времени как он вернулся, Кэрол уже сердилась на него, потому что первая из претенденток десять минут сидела в приемной, о чем он наверняка забыл. Ладно, ладно, сказал Кристиан, хватая по пути в офис стаканчик с кофе.

Они сели за пластиковый стол в комнате, которой кто-то попытался придать веселенький вид, сделав два окна круглыми, а фон ядовитым. Такие выкрутасы раздражали его, поскольку он ненавидел людей, которые делали вид, будто работа – удовольствие. Не то чтобы ему было там плохо, но добровольно он бы и не сунулся. Рут думала иначе. Она постоянно твердила ему, что он предпочел бы жить на работе, а не дома, что коллеги более близки ему, чем друзья, что он корпит над программами, над которыми ему вовсе не обязательно работать, но это доставляет ему удовольствие. Последнее обвинение казалось Кристиану особенно непонятным. Во-первых, это неправда, он бы не стал так поступать, а во-вторых, что плохого в том, чтобы получать от чего-то удовольствие? Рут словно жила постоянно с ярмом недовольства на шее и не переносила, если его работа оказывалась занимательнее, чем ее. Порой ему хотелось составить график, куда бы они вносили подсчитанные минуты удовольствия, полученного в течение дня, а в конце недели проигравший получал бы свободные полдня. Недостатком этой идеи было то, что им обоим пришлось бы быть честными и иметь одинаковое представление о том, что такое удовольствие. Рут, например, говорила, что ленч с Сэлли был ничего, но, поскольку она все время была настороже, об удовольствии думать не приходилось. Господи, хотелось ему сказать, довольствуйся тем, что имеешь.

Открылась дверь, и вошла Сара. Они оба были настолько поражены, что от неожиданности Кристиан даже не сумел притвориться перед Кэрол, будто он ее не знает. Ему пришло в голову, что Сара могла сделать это намеренно.

– Вы знакомы? – спросил Кэрол.

Кристиан встал:

– Прости, я не знал, что ты среди претендентов. Да, мы работали вместе в «Мэгпай».

К счастью, Кэрол трудно было сбить с толку.

– Я ведь советовала тебе прочитать резюме.

Сара изменилась. Сильно похудела, лицо стало бледнее. Она также перестала красить волосы, которые теперь были естественного цвета, темнее, чем думал Кристиан. Одета скромнее, чем раньше. Намного, намного привлекательнее, и Кристиан почувствовал, что потеет. Он не мог придумать, что сказать, и предоставил возможность говорить Кэрол, которой это нравилось настолько, что она даже не заметила его молчания. Сара заикалась, отвечая на вопросы, и терла покрытую красными пятнами шею, что заставило Кристиана вспомнить вещи, которые вспоминать не стоило. Когда она ушла, Кристиан почувствовал, что дышать стало легче, и обрадовался, когда Кэрол сказала:

– Прости, я ее переоценила. В прошлый раз она вела себя значительно уверенней. Это ужасно. Как она работала в «Мэгпай»?

– Уже не помню. Мы не были связаны напрямую. Не думаю, чтобы она пробыла там долго.

Кэрол бросила резюме Сары в мусорную корзину:

– Полагаю, нам о ней стоит забыть.

Следующая девушка была значительно лучше Сары, и даже третья, у которой были явные проблемы с гигиеной, превосходила ее. Когда они закончили, он сказал Кэрол, что у него встреча, и ушел из офиса. Кристиан пошел к парку, чувствуя, как за глазами возникает тупая боль, и позвонил Рут.

– Ты в порядке? – спросил он.

– Нормально. Работы много.

– В самом деле?

– Незачем так удивляться.

– Я и не удивляюсь, просто… – Он попытался подыскать слова, но ничего путного не приходило в голову. Ему хотелось признаться ей, что он почувствовал себя глупым.

– Слушай, тебе что-нибудь надо? – спросила Рут, и он четко представил себе ее, с телефоном между плечом и ухом и пальцами, бегающими по клавиатуре. – Я хочу сегодня уйти вовремя, выкупать детей.

– Нет, ничего, все в порядке. – Но, нажимая на красную кнопку мобильного, он думал о Саре.

Апрель был самым любимым месяцем Агаты. В нем было столько обещаний и никаких разочарований. Она уже пыталась уговорить Бетти ходить в школу пешком, но девочка так яростно жаловалась на мокрые туфли, холодный нос и не те перчатки, что она сдалась. Но теперь она превратила прогулку через парк и сказочные улицы в приключение. С Бетти не так уж трудно было поладить, она нуждалась в положительном подкреплении – этот термин Агата выкопала в одной из многочисленных книг по воспитанию детей, которые прятала под кроватью. Нужно было за ней следить. Надо было смотреть за ее нижней губой, и, когда эта губа начинала дрожать, требовалось сказать что-нибудь вроде: правда, ужасные сапоги на этой маленькой девочке, какой жуткий розовый цвет; или: я когда-нибудь говорила тебе, что Золушка считала, что есть два мороженых сразу может только жадина; или: от мытья волосы растут быстрее.

Но ничего нельзя толком добиться, пока девочке не дадут возможность спать. В доме Дональдсонов Агата по большей части не спала ночами, прислушиваясь к развертывающейся этажом ниже бессмысленной драме. Каждую ночь Бетти просыпалась в полночь, практически с точностью до секунды, но все равно ее крики наверняка пробуждали Рут от глубокого сна, потому что Агата слышала, как та спотыкалась и натыкалась на вещи, добираясь до спальни дочери. Все начиналось достаточно спокойно, но на третьем или четвертом вставании Рут уже сама начинала кричать, говорила ребенку глупости, например, что она умрет, если девочка не заснет, и после этого ожидала, что Бетти забудется спокойным сном. Иногда она тащила Бетти в туалет, зажигала весь свет и заставляла девочку мыть руки. Это было настоящее безумие, и Агате дико хотелось вмешаться. Она была уверена, что у нее Бетти будет нормально спать через неделю.

Утро выдалось теплым, воздух касался кожи, как поцелуй, и, когда Агата открыла окно в кухне, она почувствовала запах хвои.

– Не хотели бы вы засадить огород? – спросила она Бетти и Хэла неожиданно даже для себя самой. Она не собиралась произносить эти слова, и это ее напугало, потому что Агата полагала, что давным-давно освободилась от привычки говорить спонтанно. Ей нельзя чувствовать себя слишком комфортно.

– А что такое огород? – спросила Бетти.

– Ну, это вроде обычного сада, только вместо цветов там растут овощи.

– Зачем?

– Чтобы их есть, глупышка. – Агата ощутила, что вспотела. Она всего лишь месяц в этом доме, а уже планирует перекопать лужайку Дональдсонов. Это, право, чересчур.

Но возбуждение Бетти уже било через край.

– А помидоры мы сможем вырастить? И морковку? И чипсы?

Агата засмеялась:

– Сначала надо вырастить картофель, а потом уж сделать чипсы. Вот что я скажу: я позвоню вашей маме и спрошу, не возражает ли она, и, если она разрешит, мы так и сделаем.

– Можно мне позвонить? Можно мне позвонить? – заверещала Бетти, уже потянувшись к телефону.

Послание, которое Рут выслушала, выбравшись из подземелья метро, было путаным, и она не поняла, что Бетти хотела сказать. Что-то насчет выращивания морковки на патио. Черт, только не еще один школьный проект, о котором она забыла. Она вспомнила, как в прошлом году прикрепила к холодильнику список всего, что понадобится Бетти для школьного рождественского спектакля, и напрочь о нем забыла. Гейл позвонила утром в день спектакля и сказала, что Бетти в истерике, потому что ей нужны коричневые футболка и брюки к двенадцати часам дня. Так что вместо редакционного совещания она провела сумасшедший час в магазине и заплакала, когда продавщица не смогла найти размера Бетти.

Поэтому она тут же позвонила домой. Трубку взяла Бетти и сразу же начала умолять:

– Так можно, мам? Пожалуйста, соглашайся.

– С чем соглашаться? Я плохо тебя расслышала.

– Эгги хочет устроить огород, чтобы растить овощи. Которые мы будем есть. Но только если ты скажешь «да».

Рут представила себе, как Эгги раскапывает весь их сад, устраивая там грядки.

– Где именно в саду, дорогая?

Бетти начала ныть:

– Не знаю. Пожалуйста, не говори «нет», мама. Ты все испортишь.

Рут вдруг охватило сильное раздражение против Эгги.

– Ты не могла бы дать трубку Эгги, детка? Мне только надо выяснить, где она собирается устроить огород.

– Простите меня, Рут, – сразу же сказала Эгги, взяв трубку. – Я знаю, надо было сначала с вами поговорить. Просто я сегодня открыла окно, и от всего пахло такой свежестью, и к тому же я читала, что, если дети что-то выращивают, они с удовольствием это едят, так что, естественно, это навело меня на мысль о Хэле, и я решила обязательно поговорить с вами.