Кабинет диковин Чайлд Линкольн

Глава 3

– Прекрасный день для посещения музея, – сказал Пендергаст, поглядывая на сгущающиеся облака. Патрик Мерфи О'Шонесси промолчал, так как не был уверен в том, шутит агент или нет. Коп, вперив взгляд в пустоту, стоял на ступенях, ведущих к дверям его полицейского участка на Элизабет-стрит. Шуткой ему казалась вся эта затея. Причем шуткой глупой. Агент ФБР в черном костюме больше всего смахивал на гробовщика и ничем не напоминал сотрудника правоохранительных органов. А его акцент южанина уже давно стал затасканным клише в третьеразрядных фильмах. «Интересно, как эта светловолосая и белоглазая задница вообще ухитрилась проскочить через академию ФБР в Квантико?» – удивлялся ирландец.

– Музей «Метрополитен», сержант, – грандиозное культурное явление. Это один из величайших художественных музеев мира. Но вам это, безусловно, уже известно. Не пора ли в путь?

О'Шонесси пожал плечами. Музеи или не музеи, но он был обязан оставаться с этим парнем. До чего же дерьмовое задание!

Когда они спустились по ступеням, к ним тут же подкатил длинный серебристый автомобиль, стоявший до этого с включенным двигателем на углу улицы. О'Шонесси не мог поверить своим глазам. «Роллс-ройс»!

Пендергаст предупредительно распахнул для него дверцу.

– Конфискован у наркодельцов? – спросил О'Шонесси.

– Нет. Личная машина.

Все сходится. Новый Орлеан. Они там все такие. Все на крючке у мафии. Теперь ирландец понял, что представляет собой этот парень. Прибыл в Нью-Йорк с заморочками, связанными с наркотиками. Кастер решил встрять в дело и из всех подчиненных посадил на хвост этому типу его, О'Шонесси. С каждой минутой ситуация становилась все более хреновой.

– После вас, – сказал Пендергаст, удерживая дверцу. О'Шонесси скользнул в автомобиль и мгновенно утонул в белой и нежной, словно сливки, коже. Пендергаст уселся рядом.

– Музей «Метрополитен», – бросил он шоферу.

Когда автомобиль двинулся, О'Шонесси увидел, что на ступенях стоит Кастер и пялится на «роллс». У ирландца вдруг возникло сильное искушение сделать капитану ручкой, и лишь ценой больших усилий он сумел сдержаться.

О'Шонесси внимательно посмотрел на Пендергаста и произнес:

– Желаю успеха, мистер специальный агент ФБР.

Он отвернулся к окну. Попутчик сидел молча.

– Моя фамилия Пендергаст, – наконец представился агент.

– А мне это без разницы. – О'Шонесси не отрывал взгляда от окна. Выдержав паузу продолжительностью не менее минуты, полицейский спросил: – Зачем нам музей? Любоваться мертвыми мумиями?

– Мне ни разу не доводилось встречать живой мумии, сержант. Но в любом случае мы направляемся не в отдел Древнего Египта.

«Умник хренов», – подумал сержант. Интересно, сколько раз ему придется выполнять подобные задания? Из-за единственной, совершенной пять лет назад ошибки он навсегда остался для всех мистером Никчемным. Каждый раз, когда появлялось какое-нибудь совершенно абсурдное дело, он слышал: «У нас возникли кое-какие проблемы, О'Шонесси, ты как раз тот человек, который сможет их решить». Обычно это была какая-нибудь дешевка. Но парень в «роллс-ройсе», похоже, рыба крупная. И дело, в которое его втравили, было, судя по всему, не совсем законным. О'Шонесси вспомнил о своем давно покинувшем этот мир отце, ощутив при этом легкое чувство стыда. Пять поколений О'Шонесси честно служили в полиции, а теперь все пошло коту под хвост. Ирландец сомневался, что сможет протянуть еще одиннадцать лет. Это позволило бы ему отправиться в раннюю отставку с пенсией, доплатами и привилегиями.

– Что за игру вы затеяли? – спросил О'Шонесси.

Хватит. Он уже давно не сосунок и впредь будет действовать с открытыми глазами. Нельзя допустить, чтобы на него опять полилось дерьмо, как только он поднимет глаза на начальство.

– Сержант...

– Да?

– Никаких игр я не веду.

– Еще бы. Конечно, не ведете, – фыркнул О'Шонесси, решив, что подобную вольность он может себе позволить. – Игр вообще никто никогда не ведет, – добавил сержант и почувствовал на себе внимательный взгляд агента ФБР. Сам же он продолжал упорно смотреть в сторону.

– Боюсь, сержант, что у вас сложились несколько ложные представления, – пропел агент своим южным акцентом. – Но мы эту ошибку без труда исправим. Я прекрасно понимаю, почему вы пришли к подобному умозаключению. Пять лет назад вы оказались на пленке, якобы зафиксировавшей факт получения вами двухсот долларов от проститутки. Вы приняли эти деньги в обмен на ее свободу. Насколько я помню, в ваших кругах подобные действия называются «вымогательство». Я не ошибся?

О'Шонесси вдруг почувствовал слабость во всем теле, на смену которой тут же пришел гнев.

Сержант ничего не ответил. Да и что здесь можно сказать? Было бы гораздо лучше, если бы они тогда сразу уволили его из полиции.

– Пленку направили в службу собственной безопасности, и сотрудники службы нанесли вам визит. Но доклады о том, что произошло, существенно разнились, и доказать вашу прямую вину они не смогли. Однако ущерб так или иначе был нанесен, и ваша карьера с тех пор приобрела статический характер.

О'Шонесси следил, как за окном машины убегают назад дома Нью-Йорка. «Статический характер». Это означает, что он с тех пор вообще не продвинулся по службе.

– И с той поры вам доверяли только весьма сомнительные дела. Мальчик на побегушках в серой зоне. Не сомневаюсь, что именно так вы смотрите и на текущее дело.

О'Шонесси, не отрывая взгляда от окна, произнес нарочито усталым тоном:

– Я не знаю, какие игры вы ведете, Пендергаст. Но слушать ваши рассуждения у меня нет ни малейшего желания.

– Я видел запись.

– Значит, вам повезло.

– Между прочим, я слышал, что проститутка умоляла вас ее отпустить и при этом утверждала, что сутенер ее изобьет, если вы этого не сделаете. Затем, как мне сказали, дама настаивала на том, чтобы вы взяли двести долларов, и что если вы этого не сделаете, сутенер решит, что она сдала его полиции. Если вы возьмете деньги, говорила она, сутенер подумает, что ей удалось откупиться. Я не ошибся? Значит, вы взяли эти доллары?

О'Шонесси, наверное, тысячу раз прокручивал в уме эту сцену. Какая теперь разница? Он не должен был брать бабки. Более того, приняв две сотни, он не пожертвовал их на благотворительные цели. Сутенеры ежедневно колотят проституток, и ему следовало оставить ее плыть по течению.

– С тех пор вы приобрели несвойственный вам ранее цинизм. Вы устали. Вы решили, что сама идея «защиты правопорядка и служения обществу» – не более чем фарс. Особенно на улицах этого города, где невозможно отличить правых от виноватых, где никто не заслуживает защиты и определенно недостоин того, чтобы ему служили.

– Вы, надеюсь, закончили анализ моей личности? – после продолжительного молчания спросил О'Шонесси.

– На данный момент закончил. Хочу добавить лишь одно: вы совершенно правы, вы снова получили весьма сомнительное задание. Но совсем не в том смысле, как вам это представляется.

Последовавший за этим период молчания растянулся на несколько минут.

«Роллс-ройс» остановился перед светофором, и О'Шонесси воспользовался этим, чтобы исподтишка изучить Пендергаста. Но агент, словно почувствовав, что за ним наблюдают, мгновенно поймал его взгляд. О'Шонесси чуть не подпрыгнул от изумления. Ведь всего лишь за миг до этого парень смотрел совсем в другую сторону.

– Да, кстати, вам удалось побывать в прошлом году на выставке «История одежды»? – спросил Пендергаст.

Это было сказано непринужденным и весьма располагающим тоном.

– Где?

– Из этого я заключаю, что вы пропустили эту великолепную выставку. «Метрополитен» имеет прекрасную коллекцию одежды, начиная с образцов раннего Средневековья. Большая часть костюмов находится в запасниках. Но в прошлом году они организовали выставку, показывающую, какую эволюцию претерпела одежда за последние шесть веков. Потрясающая выставка! Вы знаете, что все дамы в Версале при дворе Людовика Четырнадцатого должны были иметь талию не более тринадцати дюймов? Меньший объем, естественно, допускался. А известно ли вам, что платья этих изящных дам весили тридцать – сорок фунтов?

О'Шонесси обнаружил, что у него нет ответа на эти вопросы. Странный и неожиданный поворот в теме беседы привел ирландца в состояние полного замешательства.

– Я также с интересом обнаружил, что в пятнадцатом веке гульфики у мужчин...

Рассказ об этом открытии безжалостно прервал визг тормозов. Водитель «роллс-ройса» с трудом избежал столкновения с такси, пытавшимся пересечь три полосы движения.

– Ох уж мне эти варвары-янки, – беззлобно произнес Пендергаст. – Так о чем это я? Ах да. О гульфиках...

«Роллс» влился в поток машин центральной части Манхэттена, и О'Шонесси с тоской подумал, что путешествие может затянуться.

Стены Большого зала музея были облицованы мрамором и украшены цветами, а сам зал был забит посетителями чуть ли не под завязку. О'Шонесси болтался без дела, пока странный агент ФБР вел беседу с одной из добровольных помощниц музея, восседавшей в бюро справок. Девица подняла трубку телефона, произнесла в нее несколько слов и с крайне недовольным видом бросила трубку на место. О'Шонесси не имел ни малейшего понятия, что затевает Пендергаст. За все время довольно продолжительного путешествия он так и не услышал ничего, что могло бы пролить свет на намерения агента.

Ирландец огляделся по сторонам. В Большом зале в основном толпились обитатели Верхнего Ист-Сайда. Разодетые с ног до головы дамочки стучали каблуками по каменным плитам пола. Облаченные в форму школьники вели себя чинно и тихо. По залу с задумчивым видом бродили престарелые ученые мужи в твидовых пиджаках. О'Шонесси то и дело ловил на себе неодобрительные взгляды, словно посещение «Метрополитена» в полицейском мундире было проявлением дурного вкуса. Подобное отношение к защитникам порядка только усилило мизантропию ирландца. «Лицемеры», – подумал он.

Пендергаст сделал знак рукой, и, миновав строй билетеров, они оказались в самом музее. Затем, пройдя мимо шкафа с монетами Древнего Рима, они вступили в анфиладу залов, заполненных статуями, вазами, картинами и иными разнообразными предметами искусства. Пендергаст говорил не закрывая рта, но в переполненных посетителями залах стоял такой шум, что О'Шонесси с трудом улавливал лишь отдельные слова.

Толпа заметно поредела, когда они вошли в отдел искусств народов Азии. Миновав еще несколько залов, Пендергаст и О'Шонесси оказались перед дверями из серого металла. Пендергаст без стука распахнул их, и перед ними открылась небольшая приемная. За столом из светлого дерева сидела девица потрясающей красоты. При виде полицейской формы глаза красотки слегка округлились. О'Шонесси одарил девицу устрашающим взглядом.

– Чем могу вам помочь, джентльмены? – спросила она у Пендергаста, не сводя глаз с ирландца.

– Сержант О'Шонесси и специальный агент Пендергаст желают повидаться с доктором Уэллсли.

– У вас с ней назначена встреча?

– Увы, нет.

– Простите, специальный агент... – неуверенно начала девица.

– Пендергаст. Федеральное бюро расследований.

Лицо секретарши залилось краской.

– Минуточку, – сказала она и подняла трубку. Звонок телефона в кабинете был прекрасно слышен в приемной. – Доктор Уэллсли, – сказала девица, – здесь находятся специальный агент Пендергаст из ФБР и полицейский офицер. Они хотят с вами встретиться.

Голос доктора Уэллсли можно было услышать в приемной. Голос звучал сухо, сурово и настолько по-английски, что сержант О'Шонесси непроизвольно ощетинился.

– Если они не явились, чтобы меня арестовать, то пусть джентльмены договорятся с вами о времени встречи. Как и все остальные. А сейчас я занята.

После этого из кабинета донесся громкий стук брошенной на аппарат трубки.

Секретарша растерянно подняла глаза на посетителей и пролепетала:

– Доктор Уэллсли...

Но Пендергаст уже шагал к двери, за которой обретался источник голоса. «Вот это уже похоже на дело», – подумал сержант, когда Пендергаст, резко распахнув дверь, шагнул через порог. Похоже, что парень, несмотря на свою субтильность, терпеть не может, когда на него начинают давить. Он умеет переступать через всякое дерьмо.

И в этот момент ирландец услышал полный сарказма голос:

– А вот и тот легендарный полицейский, о котором говорят, что он «в нужный момент всегда у порога твоего дома». Жаль, что дверь не была заперта и я не могла увидеть, как вы взламываете ее с помощью вашей дубинки.

Пендергаст, как показалось О'Шонесси, пропустил эту тираду мимо ушей. Его южный говор наполнил кабинет необыкновенным теплом.

– Доктор Уэллсли, – сказал он, – я посмел побеспокоить вас только потому, что вы являетесь непревзойденным авторитетом в истории одежды. И надеюсь, что вы позволите мне высказать восхищение тем, как вы провели атрибуцию греческого пеплоса из Вергины. Лично меня ваше открытие просто потрясло.

– Эта лесть, мистер Пендергаст, по крайней мере открывает для вас путь в мой кабинет, – сказала доктор Уэллсли после некоторой паузы.

О'Шонесси вошел вслед за Пендергастом в небольшой, но очень приятный кабинет, говоривший о прекрасном вкусе его владелицы. Мебель, казалось, перекочевала сюда прямиком из залов музея, а стены были украшены превосходными акварелями восемнадцатого века с изображением оперных костюмов. Ирландцу показалось, что это были костюмы Фигаро, Розины и графа Альмавивы из «Севильского цирюльника». Оперное искусство было единственной тайной страстью и слабостью О'Шонесси.

Полицейский сел и скрестил ноги. Но от этой позы ему сразу пришлось отказаться, поскольку антикварное кресло оказалось чрезвычайно неудобным. Впрочем, вполне могло быть и так, что он сам занимал слишком много места. В этой утонченной обстановке его синий мундир казался страшно вульгарным. Он снова посмотрел на акварели, и в его голове зазвучали отрывки хорошо знакомых арий.

Доктор Уэллсли была весьма привлекательной дамой лет за сорок, а стиль ее одежды не мог не вызвать восхищения.

– Мне кажется, что мои картины пришлись вам по вкусу, – сказала она, окинув ирландца проницательным взглядом.

– Очень, – подтвердил О'Шонесси. – Но если учесть, что им приходилось петь и танцевать в париках, бальных туфлях и узких камзолах, смахивающих на смирительные рубашки, то этим парням не позавидуешь.

– У вашего коллеги весьма своеобразное чувство юмора, – произнесла ученая дама, обращаясь к Пендергасту.

– Несомненно.

– Итак, чем могу быть вам полезной, джентльмены?

Агент ФБР извлек из недр своего костюма небольшой и не очень тугой сверток.

– Я хотел бы, чтобы исследовали это платье, – сказал он, разворачивая бумагу над столом специалистки по костюмам.

Увидев предмет предстоящего исследования, дама в ужасе отшатнулась. Состояние платья ввергло ее в шок.

О'Шонесси же, напротив, встрепенулся. Он уловил специфический запах платья. Весьма специфический. Ему даже показалось, что этот парень Пендергаст занимается действительно серьезным делом.

– О Боже! Умоляю... – сказала дама, отступая от стола и поднося к носу ароматный платочек. – Я не веду полицейской работы. Немедленно уберите эту отвратительную вещь.

– Эта отвратительная вещь, доктор Уэллсли, принадлежала девятнадцатилетней девушке, убитой больше ста лет назад. Ее тело препарировали, расчленили и замуровали в стене угольного тоннеля в Нижнем Манхэттене. В платье оказалась записка, которую девушка написала собственной кровью. Там было ее имя, возраст и адрес. Больше ничего. Чернила подобного рода не располагают к многословию. Это была записка ребенка, который знал, что скоро умрет. Она понимала, что никто ей не поможет, ничто не спасет. Она хотела лишь, чтобы ее тело опознали – девочка страшилась быть забытой. В то время я не мог ей помочь и хочу сделать это сейчас. Именно поэтому я здесь.

Платье в руках Пендергаста едва заметно дрожало, и О'Шонесси вдруг понял, что это дрожат руки агента, не способного обуздать свои эмоции. Во всяком случае, так ирландцу показалось. И это было для него откровением. Оказывается, даже в ФБР есть сотрудники, не лишенные человеческих чувств.

После этого страстного выступления Пендергаста в комнате повисла мертвая тишина.

Не говоря ни слова, Уэллсли склонилась над платьем, потеребила материю пальцами, посмотрела изнанку и осторожно растянула ткань в разных направлениях. Затем вздохнула и опустилась в кресло.

– Это типичная одежда работного дома, – сказала она. – Стандартная вещь конца девятнадцатого века. На внешнюю сторону пошла дешевая шерстяная ткань – грубая, ворсистая, но достаточно теплая. Для подкладки взяли некрашеный хлопчатобумажный материал. По характеру раскроя и манере шитья можно предположить, что девочка шила его своими руками, используя ткань, выданную ей в работном доме. Там, как правило, использовали ткань нескольких основных цветов – зеленого, голубого, серого и черного.

– Вы не определите, о каком работном доме может идти речь?

– Это невозможно. В Манхэттене в девятнадцатом веке их было достаточно много. Официально эти учреждения называли «Промышленными домами». Туда принимали брошенных детей, сирот и приводили тех, кто убегал из дома. Суровые, порой жестокие заведения, управляемые так называемыми «глубоко верующими».

– Не могли бы вы датировать платье более точно?

– О точной дате не может быть и речи. Но оно похоже на жалкую имитацию стиля, популярного в начале восьмидесятых годов позапрошлого века, – так называемый стиль Мод, или, если точнее, стиль Магдалины Мейкин. Девушки работных домов, как правило, пытались копировать приглянувшиеся им модели из дешевых журналов и грошовых рекламных изданий. И это все, что я могу сказать, – закончила со вздохом доктор Уэллсли.

– Если вам что-то придет на ум, меня всегда можно найти через сержанта О'Шонесси.

Доктор Уэллсли бросила взгляд на грудь полицейского и кивнула.

– Благодарю вас за то, что вы согласились потратить на нас свое время, – сказал агент ФБР, начиная скатывать платье. – Выставка, которую вы курировали в прошлом году, была просто великолепной.

Доктор Уэллсли снова ответила ему молчаливым кивком.

– В отличие от многих выставок в ней присутствовали и мысль, и юмор. В первую очередь это относится к разделу гульфиков. Он оказался таким забавным...

Завернутое в бумагу, платье лишилось своей способности внушать ужас. Воцарившаяся в кабинете мрачная атмосфера начала постепенно исчезать. Однако О'Шонесси, повторяя капитана Кастера, задавал себе вопрос, с какой стати агент ФБР заинтересовался преступлением, случившимся сто тридцать лет назад.

– Очень признательна вам за то, что вы заметили тонкости, которые прошли мимо внимания профессиональных критиков, – ответила дама. – Да, мне хотелось, чтобы публика немного позабавилась. Когда начинаешь разбираться в проблеме, то становится ясно, что человеческая одежда – за пределами требований комфорта и скромности – может быть до абсурда нелепой.

– Доктор Уэллсли, – сказал, поднимаясь с кресла, Пендергаст, – ваша экспертиза оказалась для нас чрезвычайно ценной.

– Зовите меня София, – ответила ученая дама, тоже вставая.

О'Шонесси заметил, что она смотрит на Пендергаста с новым интересом.

Пендергаст с улыбкой поклонился и повернулся, чтобы направиться к выходу. Дама обошла вокруг стола и проводила его через всю приемную. У дверей, ведущих в коридор, София Уэллсли остановилась и сказала, залившись краской:

– Надеюсь на новую встречу, мистер Пендергаст. И очень скорую. Возможно, даже за ужином.

Пендергаст промолчал.

– Что же, – после нескольких мгновений неловкого молчания сухо произнесла доктор Уэллсли, – вы знаете, где меня можно найти.

Они снова прошли через кишащие людьми и забитые бесценными предметами искусства залы, не обращая внимания на кхмерские ритуальные одежды, инкрустированные драгоценными камнями погребальные раки, греческие скульптуры и аттические краснофигурные вазы. Спустившись по широким каменным ступеням, они оказались на Пятой авеню. О'Шонесси машинально насвистывал мелодию хора из «Аиды». Если Пендергаст и слышал его свист, то виду не подал.

Спустя минуту О'Шонесси скользнул в белый кожаный кокон «роллс-ройса». Когда дверца машины захлопнулась, к нему вернулась благословенная тишина. Сержант так и не смог до конца понять, что такое агент Пендергаст. Не исключено, что, несмотря на весь свой утонченный вкус, парень все же на уровне. Как бы то ни было, решил ирландец, но в обществе агента следует держать глаза открытыми, а ухо востро.

– Через парк к Музею естественной истории, пожалуйста, – сказал Пендергаст водителю. Как только машина отъехала от тротуара, агент ФБР повернулся к О'Шонесси и спросил: – Как получилось, что ирландец-полицейский стал любителем итальянской оперы?

О'Шонесси от неожиданности вздрогнул. Разве он упоминал об опере?

– Вы скверно умеете скрывать свои мысли, сержант. Я обратил внимание на то, что, рассматривая акварели костюмов «Севильского цирюльника», вы машинально выстукивали указательным пальцем правой руки ритмику арии Розины из первого акта.

– За кого вы себя принимаете? – спросил О'Шонесси. – Неужто за самого Шерлока Холмса?

– Не часто встречаются полицейские, которые любят оперу.

– А как вы? Вы-то оперу любите?

– Терпеть не могу. Опера была своего рода телевизором девятнадцатого века: такая же горластая, вульгарная и безвкусная, с сюжетами, рассчитанными на интеллект ребенка. Причем ребенка дебильного.

Впервые за все время знакомства с агентом О'Шонесси позволил себе слегка улыбнуться.

– Пендергаст, на это я могу сказать лишь то, что ваша интеллектуальная мощь не столь велика, как вам представляется. Боже, какой же вы филистер!

Его улыбка стала шире, когда на физиономии Пендергаста на миг появилась гримаса недовольства. Все-таки он сумел его достать!

Глава 4

Нора провела Пендергаста и унылого полицейского через двери Центрального архива. Она была страшно рада, что сумела добраться до цели, не сбившись с пути. Пендергаст чуть задержался на пороге, глубоко вздохнул и сказал:

– Дух истории. Упивайтесь им, сержант.

Он вытянул руки и пошевелил пальцами, словно разогревая их для встречи со старинными документами.

Рейнхарт Пак, тряся головой, двинулся навстречу Пендергасту. Старик вытер вспотевшую плешь носовым платком и сунул платок в карман плохо повинующимися пальцами. Появление специального агента доставляло ему радость, но в то же время и тревожило.

– Доктор Пендергаст, – сказал старик, – новая встреча с вами доставляет мне огромное удовольствие. Боюсь, что мы не встречались с вами со времени больших неприятностей тысяча девятьсот девяносто пятого года. Вам удалось тогда отправиться в путешествие на Тасманию?

– Да, конечно, – ответил Пендергаст. – Весьма тронут тем, что вы это помните. Мои познания в сфере австралийской флоры существенно возросли.

– А как продвигается исследовательская работа в вашем отделе?

– Превосходно, – ответил Пендергаст и добавил: – Позвольте мне представить вам сержанта О'Шонесси.

Сержант выступил из-за спины Пендергаста, и старик сразу приуныл.

– О Боже... Ведь у нас есть правило. Только сотрудники музея...

– Я готов за него поручиться, – сказал Пендергаст не терпящим возражения тоном. – Офицер О'Шонесси – один из наиболее выдающихся представителей замечательной полиции нашего города.

– Понимаю, понимаю, – с несчастным видом пробормотал Пак и принялся запирать замки. – Но вам всем придется записаться в журнале. – Отвернувшись от дверей, он добавил: – А это мистер Гиббс.

Оскар Гиббс приветствовал их коротким кивком. Это был невысокий афроамериканец с гладко выбритой головой. При своем небольшом росте он был так плотно сбит, что казался вырезанным из деревянной колоды. Мистера Гиббса с ног до головы покрывала пыль, и пребывание в архиве, судя по его виду, удовольствия ему не доставляло.

– Мистер Гиббс оказался настолько добр, что перенес все интересующие вас предметы в исследовательскую комнату, – сказал Пак. – Как только мы завершим формальности, я вас туда провожу.

Они расписались в журнале и двинулись в темноту. Пак, как и в прошлый раз, пощелкал лишь некоторыми выключателями. После путешествия, показавшегося им бесконечным, они оказались у самой дальней стены архива. В стене находилась дверь с закрытым проволочной сеткой окошком. Громко звеня ключами, Пак деловито открыл замок и распахнул дверь, пропуская вперед Нору.

Девушка переступила через порог и, как только загорелся свет, замерла в изумлении.

Стены от мраморного пола до роскошного потолка в стиле рококо были покрыты дубовыми панелями. В центре комнаты господствовали массивные дубовые столы с ножками в форме мощных звериных лап с выпущенными когтями. Столы были окружены опять же дубовыми стульями, с сиденьями и спинками, обитыми красной кожей. Над каждым столом находились люстры из кованой меди с хрустальными подвесками. На двух столах были расставлены различные предметы, а на третьем разложены книги, документы, папки, стояли какие-то коробки. В дальней стене комнаты находился огромный, обрамленный мрамором камин с очагом из красного кирпича. На всей обстановке и даже в самом духе помещения чувствовался налет времени.

– Невероятно! – прошептала Нора.

– Да, – согласился Пак. – Это одно из самых красивых помещений музея. В свое время историческим исследованиям придавалось большое значение. Времена изменились. О tempora, о mores![4] И так далее и тому подобное. – Он печально вздохнул и продолжал: – Прошу вас извлечь из карманов все пишущие инструменты и надеть на руки вот эти льняные перчатки. Кроме того, мне придется, доктор, изъять на время ваш атташе-кейс.

Старик с явным неудовольствием посмотрел на револьвер и наручники, свисающие с пояса О'Шонесси, но ничего не сказал.

Они отдали ручки и натянули белоснежные, без единого пятнышка, перчатки.

– А теперь я удаляюсь. Когда вы захотите уйти, позвоните мне по местному номеру четыре-два-четыре-ноль. Если вам потребуются фотокопии, заполните один из этих бланков.

Старик вышел и прикрыл за собой дверь. Через мгновение послышался звук запираемого замка.

– Неужели он нас закрыл? – изумился О'Шонесси.

– Стандартная процедура, – кивнул Пендергаст.

О'Шонесси отошел в глубину комнаты. «Какой странный человек», – подумала Нора. Спокойный, непроницаемый и по-ирландски красивый. Пендергасту он, похоже, нравится. Что же до самого ирландца, то ему, судя по его виду, вообще никто не нравится.

Агент ФБР заложил руки за спину и медленно обошел первый стол, рассматривая поочередно все предметы. Проделав то же самое у второго стола, он перешел к третьему, заваленному бумагами, папками и книгами.

– Пора взглянуть на перечень, о котором вы упоминали, – произнес он, обращаясь к Норе.

Девушка молча показала на листок со списком предметов, найденный ею за день до этого. Пендергаст взял бумагу и повторил обход столов. Глядя на чучело окапи, он сказал:

– Эта вещь поступила от Шоттама. И эта тоже. – Он показал на ларец из ноги слона. – Так же как три чехла для пениса и высушенная человеческая голова. Все это было передано Макфаддену в качестве оплаты за его услуги Шоттаму. – Он наклонился, внимательно посмотрел на сушеную голову и добавил: – Фальшивка. Не человек, а обезьяна. Доктор Келли, не могли бы вы заняться бумагами, пока я буду изучать экспонаты?

Нора заняла место за третьим столом. Там находилась небольшая коробка с перепиской Шоттама, еще один ящик больших размеров и пара папок, видимо, с бумагами Макфаддена. Первым делом она открыла коробку Шоттама. Как и сказал Пак, документы в ней пребывали в полнейшем беспорядке. Все находящиеся там письма имели примерно одно и то же содержание – вопросы, связанные с классификацией и идентификацией, дискуссии с другими учеными по различным, порой загадочным для нее темам. Переписка проливала свет на любопытные сюжеты в развитии естественноисторических взглядов конца девятнадцатого века, но в ней не было ничего, что могло бы помочь найти разгадку совершенного в то время ужасающего преступления. Нора читала короткие письма, и перед ней постепенно вставал образ Дж.К. Шоттама, и этот образ никак не соответствовал ее представлениям о серийном убийце. Он казался ей безобидным человеком, немного взбалмошным, чуть-чуть узколобым в своих взглядах. Может быть, даже вздорным, когда дело касалось научных проблем. Все его интересы вращались вокруг естественной истории. «Впрочем, ни в чем нельзя быть уверенной», – думала Нора, перекладывая чуть отдающие плесенью листки.

Не обнаружив ничего интересного, девушка переключилась на большую коробку, в которой содержались корреспонденция и иные документы Тинбери Макфаддена. В основном это были написанные фантастически мелким почерком короткие заметки давно умершего куратора. Темы самые разные, порой весьма странные. Там был лист с классификацией растений и животных и несколько, по большей части очень приличных, зарисовок цветов. На самом дне ящика оказался довольно толстый пакет с письмами различных ученых и коллекционеров. Письма были стянуты древней резинкой, которая рассыпалась от первого прикосновения. Нора быстро перебирала корреспонденцию до тех пор, пока не дошла до пакета с письмами Шоттама. Первое из них начиналось словами: «Мой достойный коллега», за которыми следовало:

С настоящим направляю Вам любопытную реликвию, которая, как утверждают, происходите острова Кут в Индокитае. Это вырезанная из слоновой кости фигурка обезьяноподобного существа, находящегося в процессе совокупления с одной из индуистских богинь. Не могли бы Вы помочь мне в идентификации обезьяноподобного создания?

Ваш коллега Дж.К. Шоттам.

Нора взяла следующее письмо.

Дорогой коллега!

Во время нашей последней встречи в лицее профессор Бикмор продемонстрировал окаменелость, которая, по его словам, восходит к девонскому периоду. По утверждению профессора, окаменелость являет собой один из видов древнего иглокожего, обнаруженного в доломитах, именуемых доломитами Монморанси. Как это ни печально, но профессор Бикмор ошибается. Сам Ла Флев отнес данный тип доломитов к пермскому периоду. В этой связи считаю необходимым поместить в следующем номере «Бюллетеня лицея» соответствующее пояснение.

Нора быстро просмотрела остальные письма. Там оказались послания, адресованные и другим людям. Это была небольшая группа ученых-единомышленников, в которую входил и Шоттам. Во всяком случае, все они хорошо знали друг друга. Вполне могло оказаться, что в этот кружок входил и убийца.