За право летать Андронати Ирина
– Пошли, – сказал Коля.
Узкая, но удобная для ног лесенка вела в подвал. Дверь была приоткрыта, за нею начинался приятный полумрак и тихая музыка. Несколько столиков, только один занят тройкой: белокурый парень и две девчонки, темноволосая и рыжая.
Как марцалы, подумал, Адам мельком. Подбор по масти.
Да, и если исходить из марцальских понятий, парень отхватил себе девиц наиболее престижных. Вероятно, скоро его ждет повышение по службе…
Похоже, Колю тут знали: на столе тут же возникли два высоких бокала пива, тарелка крупных креветок и блюдечко с черными солеными сухарями.
– Ну, рассказывай, – велел Коля, и Адам догадался, что именно нужно рассказывать.
– Этот «Сайгон» хренов – декорация, – сказал он. – Красивая, веселая, да вот только… Они там себя очень неуютно чувствуют. Все, не только этот наш…
– Угу, – сказал Коля. – А еще?
– Еще: им зачем-то нужно скрыть от нас то, что мальчишка видел на орбите. Или думал, что видит… В таком случае зачем они его спасли? Дали бы врезаться в Луну – и концы в воду…
– Видимо, это не их стиль.
– Возможно… Но главное, на мой взгляд, другое: они все эти годы скрывали от нас, что буквально на ходу считывают информацию с визиблов. Ты в курсе, что такое визибл?
– В общих чертах.
– Могу растолковать в деталях.
– Потом. Ты не закончил…
– Да. То есть их техника имеет очень важные возможности, о которых нас просто не поставили в известность. Принципиально важные возможности… Для союзников такое поведение по меньшей мере странное, не находишь?
– Дальше.
– Значит, мы не можем доверять им и в остальном.
– Дальше.
– Наконец, они не так монолитны, как казалось.
Коля взял в одну руку бокал, в другую – креветку.
– Добро пожаловать в клуб, – сказал он. Адам не стал переспрашивать, и так все яснее некуда. Он чокнулся с Колей и стал медленно тянуть густое горьковатое пиво. Предстояло быстренько решить, что делать дальше. Вернее: как жить дальше. Вернее: продолжать ли привычную жизнь – или круто изменить её ход. А может быть, и оборвать…
Креветки были вкусные, пиво – отменное. Когда бокал опустел, его тут же заменили полным.
– Почему я? – наконец спросил Адам.
– Репутейшн, – пожал плечами Коля.
– Одного не понимаю. – Адам вопросительно приподнял бровь. – Откуда? Почему?
– В смысле: кто настучал? Никто не стучал. Все… как бы это сказать… по открытым каналам. Или тебя что-то другое смущает?
– Да нет, вообще… Забавно просто: кто-то знает о тебе куда больше, чем ты сам.
– Специфика службы. Так мы не ошиблись?
– Понятия не имею, – усмехнулся Адам.
– Ну ладно, – сказал Коля. – Ответственность за возможную ошибку – на мне. Слушать будешь?
– Буду.
– Дело обстоит так…
…Дело обстояло так: устойчивость и безопасность своего положения марцалы прежде всего видели в массовой и безоглядной любви и поддержке. Желательно – всего населения. Будучи прагматиками и реалистами, они понимали, что любовь с годами выдыхается и нужно прилагать усилия для сохранения остроты чувств. На них работала целая сеть очень крутых профессионалов – в каждой стране, в каждой социальной группе… Коля сам принадлежал к этой сети и занимал достаточно высокий пост в её иерархии. Да. Вот уже двенадцать лет… можно сказать, агент со стажем. Это с одной стороны. С другой – никто ведь никогда не упразднял вполне земных и вполне национальных контрразведок, служб безопасности и прочих федеральных бюро. И все они, в силу врожденной и необходимой параноидальности, внедряли как в эту сеть, так и во все прочие организации и учреждения, созданные самими марцалами, созданные при участии марцалов, с подачи марцалов, – и, наконец, во все структуры Оборонительного Союза, Комиссии по инвазии и тэдэ и тэпэ – свою агентуру. Собирая и анализируя всю и всяческую информацию – по старинке, перекладывая бумажки, что-то там считая и обрабатывая вручную…
Нельзя сказать, что все спецслужбы Земли работали против марцалов. Но они разрабатывали марцалов – и как-то даже сблизились между собой, объединенные этой общей темой.
Постепенно стали выясняться всяческие странные подробности…
– Но я не о том, – сказал Коля, ловко разделывая последнюю креветку. – Тем более что как раз подробностей я не знаю. Не посвящен. И все это я рассказываю так, для общего развития. Просто на тебе как-то сразу сошлись два луча. Наши – из ФСБ – просили предупредить тебя, что ты попал у марцалов – вернее, марцалолюбов, марцалоидов, в самые верха они пока ещё не вхожи – в очень крутой черный список, считаешься человеком опасным… а значит, опасность угрожает тебе. Какая-то. Пока ещё неясная. Лично мне ничего такого не известно, но я работаю по позитиву, а не по негативу – так что могу и не знать… С другой стороны, этот паренек-марцал, который передал тебе документы… он, понимаешь ли, решил остаться на Земле при любом раскладе дел, поэтому… видимо, он тоже знает про тебя что-то такое….
Коля со стуком поставил опустевший бокал на стол и взял материализовавшийся полный.
– А ты, выходит, работаешь на… э-э?.. – спросил Адам, покрутив в воздухе пальцами. Коля мотнул головой:
– Нет, что ты. Я слишком на виду, чтобы так светиться. Просто я немного в курсе дел. У меня… как бы это правильно сказать… своя служба информации.
– Все так сложно, – хмыкнул Адам.
– Ага. Как в том анекдоте: и не узнаешь, от кого произошел… Короче: доверия я от тебя не требую. Вообще – от тебя нам ничего не надо. Но просто знай: в случае чего – тебе есть к кому пойти.
Адам повел пальцем по краю бокала. Раздался долгий высокий звук.
– Хорошее стекло…
– Ну-тк!
– Ты сказал: при любом раскладе намерен остаться на Земле. Что это за «любой расклад»? Марцалы хотят уйти?
– Не исключено.
– Почему?
Коля попытался повторить фокус с бокалом, но у него не получилось.
– Как ты это делаешь?
– Вот так… – Адам снова заставил бокал петь.
– Колдун… Кажется, имперцы нашли способ взять их за жабры. Подробностей мы пока не знаем.
– По большому счету, – сказал Адам, – мы вообще ни черта не знаем. Вернее, знаем лишь то, что нам втюхивают. С твоей, в частности, помощью.
– Угу… Но ты же знаешь, что есть такая специальность: аналитики. Они из всяческих акцентов, умолчаний и дыр складывают цельные картинки…
– Хочешь познакомить?
– Нет. Но могу дать почитать пару-тройку аналитических записок.
– Договорились. Когда?
– Что ты делаешь завтра?
– В девять к начальству. Потом – по обстоятельствам.
– Ты намерен ставить начальство в известность о?.. – Коля показал глазами на грудь Адама; там, во внутреннем кармане легкой замшевой куртки – любимого его штатского одеяния, – лежал конверт с распечаткой данных, снятых с визибла Александра Смолянина. И эти данные однозначно подтверждали то, что Адам уже прочитал в записке, полученной от врача…
В космическом пространстве на высоте четырехсот километров над поверхностью Земли двое молодых людей, юноша и девушка, без малейших признаков какой-либо одежды на теле, самозабвенно занимались любовью.
– По обстоятельствам, – сказал Адам, – и по возможности не вдаваясь в подробности… Слушай, Коля, тут здорово, конечно, но уже почти четыре часа, а мне надо хоть чуть-чуть поспать. К моему начальству выгодней идти с соображаловкой, пригодной к работе…
– Лучше ничего им не говори. Совсем ничего, – посоветовал Коля. – Хотя бы до того момента, как поймешь, в чем именно будет заключаться твое задание. Потому что, боюсь, оно покажется тебе или нелепым, или невнятным, или слишком простым…
– Короче?..
– Короче… короче… Сильно подозреваю, что на тебя хотят кого-то поймать. Кого-то крупного. И это пока все, что я могу сказать членораздельно. Остальное – жесты и мычание.
– Угу… Ладно, спасибо и за это. – Адам поднялся, тяжело опершись о столешницу. – Поехали спать. Утро вечера…
– Мудренее. Или мудрёнее. Тут уж как масть ляжет. Так что насчет завтра?
– Давай здесь же. В это же время.
– Годится, – согласился Коля.
Вик заплатил за полный основной бак – пятьдесят литров – и за второй резервный бачок на двадцать и ещё за две канистры. Пусть думают, что мы едем далеко. Мальчишка в красной кепочке, суетившийся на заправке между колонок и шлангов, был, что называется, «оправлен» марцалами – обработан, отформован по надобностям, заделан на свояк – как выражались те, кто избежал подобной участи. То есть – маргиналы. С ними марцалы работали не так интенсивно…
Дабы утвердить мальчика в догадках, Вик порасспросил его о дорогах на Волот, через что лучше ехать и где меньше шансов застрять. Небо все ещё было в дымке, и через эту дымку разглядеть сверху совершенно ординарную неподвижную машину было в принципе можно – но вот проследить потом её путь представлялось сомнительным. Поэтому Вик догадывался, что путь его будут отслеживать и по земле, используя старые как мир способы: в частности, опрос местного населения.
Маша сидела на переднем сиденье, высунув локоть в окно, и мрачно наблюдала за этим миром.
Отъехав совсем недалеко, Вик загнал машину под раскидистые кусты черемухи и за какие-то полчаса покрасил её из баллончиков в зеленый с металлическим оттенком цвет, поменял номера, повесил какие-то дурацкие спойлеры и кенгуруотбойники, прикрутил верхний багажник и закрепил на нем маленькую моторную лодку; до этого она в виде свертка лежала под задним сиденьем. Теперь он сам забрался туда и прикрылся ковриками. Маша тем временем преобразилась: из белесоватой рыхлой лахудры – в плотненькую улыбчивую веснушчатую и рыжеволосую женщину лет двадцати пяти. За рулем и с сигаретой в уголке рта она выглядела неотразимо.
Она проехала обратно мимо заправки (мальчишка зафиксировал в памяти моторку на багажнике и цвет волос шоферши, но ошибся с маркой машины, приняв банального «зайца» за «шкоду-сафари») и ещё минут через двадцать разминулась с тяжелым черным «атлантом», похожим на космический истребитель. От «атланта» отчетливо – как нашатырным спиртом – шибало опасностью, и Маше пришлось очень долго делать пустое лицо, чтобы её не почувствовали те, кто теперь охотился за нею уже явно…
Глава пятая
Как летит время…
21 августа 2014 года
Вита когда-то придумала для себя эту задачу и уже много лет не могла её решить. Она вылетела поздним утром – а на место прибыла ранним, ещё почти ночью. На шесть часов раньше. Если лететь дальше с той же скоростью, то следующая посадка произойдет ещё до полуночи. То есть – вчера. А если совершить десять, или двадцать, или тридцать таких вот полетов? Как глубоко в прошлое можно будет забраться?..
Она, конечно, понимала, что на самом деле никуда и никаких возвращений не бывает. Просто потому, что ни у кого ничего не получалось. Но почему-то никак не хотелось в это верить. А думать следовало о чем-то нейтральном, отвлеченном… Иначе вновь захлестывало бешенство.
Воздух в Пулково-2 был влажен и свеж.
Их встречал служебный глайдер Комиссии. Подлетел прямо к трапу, и Вита с Кимом покинули аэропорт моментально, минуя узкие сканирующие проходы зала прибытия. Вообще-то никаких привилегий членам Комиссии положено не было, все шло на личных контактах начальства, скорее всего Мартына, а потому пользоваться этими нечаянными удобствами было приятно вдвойне.
У ворот порта, с той стороны, стояли две «скорые помощи» без бортовых номеров. Похоже, что у «кузенов» таких замечательных личных контактов, как у Мартына, не было…
Вита в сердцах изобразила непристойный жест. Сквозь затемненный пластик её, конечно, никто не видел, но другого способа выразить свои чувства она не нашла.
Над городом совсем недавно пролили обязательный ночной дождь; мостовая самодовольно лоснилась.
Мартын мог и ночевать в кабинете, но работа как таковая начиналась строго в девять. Поехать домой?.. Вита, как ни странно, ещё ничего про себя не решила. Вот: летела, летела, а куда в результате? Впрочем, так с ней всегда и случалось: все решения принимаются в последний момент, и резоны непонятны…
Дома сыро. Разбросаны вещи. Есть нечего. А если и есть, чего съесть, – то это какая-то заморозка, которую ещё нужно достать из холодильника, разморозить и как-то исхитриться приготовить. А потом сорок минут добираться до офиса.
А можно завалиться в «Гардарику», слопать в баре омлет с ветчиной, и даже не брать себе номер, а так – посидеть в штабном или поваляться на диване в холле, где круглые сутки крутят кино… и офис рядом, четверть часа прогулочным шагом через парк.
Ну и кто после этого будет говорить о свободе выбора?
Вот. А уже потом, получив фитиль – поскольку отпустить сотрудника без фитиля у Мартына ещё ни разу не получилось, – вот тогда можно с фитилем в афедроне и с чистой совестью ехать домой, купив по дороге чего-нибудь свеженького… хлеба, например… и завалиться спать, потому что пусть хоть камни валятся с неба, а три дня отдыха после визита в зону сотруднику положены. Иначе нельзя.
Зоны выматывают – каким-то особо изощренным способом. Не всегда физически. Не всегда человек сам способен понять, что именно у него отнимается. Но отнимается обязательно.
Вита знала, что уже никогда не напишет ни одного стихотворения. В том тайном месте, где рождались стихи, теперь был сизый грубоватый рубец.
– Вам домой или на базу, Эвита Максимовна? – обернулся водитель.
Базой называлась гостиница «Гардарика». Ага, вот и развилка…
– На базу.
Она откинулась назад, особым образом повела плечами. Захрустели позвонки.
– Твоя наука, Димочка…
Ким наконец улыбнулся. Наверное, он что-то про себя решил.
Как ни смешно было Вите, но ожидания не сбылись: фитиль не состоялся. И Мартын (в смысле Мартынов Пал Петрович) впервые на её памяти был с утра не гневен, аки Зевс, а удручен и даже растерян. И работу он начал задолго до сакральных девяти часов – тоже впервые на её памяти…
Это здание почти построил для себя какой-то банк – как раз накануне вторжения. Потом банк то ли лопнул, то ли совсем съежился. Несколько лет здание простояло бесхозным, потом в него вселилась Комиссия по инвазии со своим хозотделом, у которого всегда были своеобразные представления о приоритетах. Поэтому даже сейчас два пролета лестниц так и оставались деревянными, а во многих кабинетах по потолкам змеилась временная проводка; зато окна за последние три года меняли дважды, а пол в центральном коридоре выложен был роскошной малахитовой плиткой, по которой совершенно омерзительно визжали угодившие под каблук песчинки.
Мартын жил в кабинете за высокой стрельчатой дверью, на которой в давние времена кто-то нацарапал слово из трех букв: «ШЕФ». Под дверью в некоторой оторопи пребывала тетя Соня, секретарша.
– Ага… – только и сказала она, и Вита вошла. Кабинет, как и все здание, носил на себе отметины избирательного подхода хозотдела. Вита никак не могла вспомнить, как называется ткань, из которой сшили портьеры: рядно, канва или мешковина?..
– Ну, заходи, сиятельство… – Мартын тяжело заворочался в своем кресле, намекая на то, что мог бы вообще-то и встать; напротив него очень прямо сидел какой-то новый персонаж, смутно знакомый: короткий ежик то ли седых, то ли очень светлых, то ли выгоревших волос, сильнейший загар на грубоватом лице, крепкой шее и кистях рук, замшевая легкая курточка неопределенного цвета, светлые вельветовые штаны, простые, но явно очень дорогие туфли… – Вот, Адам, завели мы себе свое собственное графье…
Х-ха! Вита почувствовала, как губы разлетелись в улыбке.
– Адам, – поправила она шефа. – Положено говорить Адам, а не Адам. Вахтангович Чингачук.
– Вита? – Тот распахнул глаза, вскочил, недоверчиво заморгал. – Не может быть…
– Следующая фраза должна быть: «Как летит время!»
– Оно не летит, Вита. Оно просто исчезает… – Адам качнул головой, коснулся рукой подбородка. – Слушай, а откуда взялось это «фон»? Максим Леонидович – он же просто Гофман?
– Это я слегка прикололась, когда получала паспорт. Но все по-правдашному – дедушка…
– Эй, молодежь, – прервал ворчливо Мартын, – амурам и мемуарам предадитесь потом. Прошу к столу, разложим наши карты…
– Да, Павел Петрович…
– То, что вы уже знакомы, хорошо – меньше сил уйдет на притирку. Значит, так: все ваши дела сдадите. Ты, Адам, – Косенкову. И не возражай. Парня надо приучать к самостоятельности. Хватит ему на помочах бегать. Ты, сиятельство… впрочем, у тебя-то текущих дел уже нет, не так ли? – Шеф как-то криво усмехнулся. – Я, конечно, все понимаю, но на фига ты так торопилась?.. Ладно, не отвечай, я же сказал: понимаю все. Ну отобрали бы, ну навешали бы… ладно, дело прошлое. Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить вам преприятнейшее известие: создана новая тема, новая группа под тему, и группу эту составляете вы двое. Чтобы было ещё вкуснее: по всем возникающим вопросам у вас приоритет класса «экстра – четыре креста». Ясно? Рады? Что-то не вижу блеска в глазах, кроме полового…
– Да, Пал Петрович, – невпопад сказала Вита. – А какая именно тема?
– А тема, зайчики, такая… – Мартын вдруг замолчал и задумался. – Сейчас в руки флотских попали двое чужих. Очень странных чужих. В плохом состоянии, но вполне даже живых. Могут очухаться – вряд ли завтра-послезавтра, но через три-пять-десять дней наверняка. Как именно флотские их прячут – ты, Адам, уже понял, наверное. Так вот: надо сделать так, чтобы ты, Вита, была первой, кого эти ребятки увидят, очнувшись. И никаких «кузенов» – на пушечный выстрел… Каким образом – не знаю и знать не хочу. Вам разрешается все. В рамках уголовного кодекса, разумеется. Хотя… в общем, понимайте сами, в каких случаях я сумею вас прикрыть, а в каких – сдам с потрохами. Доступно?
– Вполне, – сказала Вита.
– Уточните, – сказал Адам. – Эти чужие – что нам с ними делать? Просто поболтать за жизнь – или сразу подключать к полиографу?
– Первый вариант предпочтительнее, – сказал Мартын. – И наконец: о подлинной вашей цели знаем мы трое. Для всех остальных вы усердно работаете… над чем вы предпочли бы?
– Истинная сущность марцалов, – скучно сказал Адам. Это была вечная тема, ею занимались почти все, главным образом новички – для разгону и погружения в материал. – Кто они и откуда? И так далее.
– Хорошо, – неожиданно согласился Мартын. – Примерно так и сформулируем. Под это дело возьмете в архиве пуда два опилок. Меченых. Гриша покажет, какие именно брать. С некоторых пор замечаем мы утечку информации… ну, просто винтом. Так что для придания вам большей убедительности – типа для обнаружения утечки – будете таскаться с бумагами. Из номеров желательно не выносить, а по номерам разбрасывать квантум сатис… Второе: у вас роман с серьезными перспективами, поэтому вы везде ходите вместе. А в госпитале толчетесь, потому что там лежит Адамов племянник…
– Так, значит, эти космические… э-э…
– Там же. Этажом ниже, в боксе. Но навещать их пока рановато. Да и не пустят. Карантин: подозрение на сибирскую язву.
– Все продумали…
– Если бы. Все наспех, все кое-как.
Когда они, нагруженные совершенно ненужными документами: всяческими общеизвестными, малоизвестными, совершенно секретными и высосанными из пальца сведениями о марцалах, – вывалились в коридор, Вита внезапно помрачнела. Ни с того ни с сего.
– Полдня свободных, да? С барского плеча, да? – недобро переспросила она у стены шефова кабинета. – Обломается! Будем работать, понял?
– Вит, ты чего? – растерялся Адам.
– А того. Ты хоть сам-то знаешь, что ты – латентный телепат?
– Нет, – сказал Адам. – Впервые слышу…
– А вот он – знает. – Вита пнула стену. – И сидит сейчас, потирает свои гадские лапки. Обломается. Латентный ты, но – будем считать, что очень слабенький. Никакого практического применения… – Она высвободила одну руку из-под папок, сложила ладненькую фигу и покрутила ею в воздухе.
Подлинных телепатов, к счастью, на всей Земле были считанные (и учтенные, и пронумерованные, и обложенные тройными кольцами охраны) единицы. Куда чаще попадались «чтецы» – способные, при соответствующей тренировке, считывать мысли, которые объект думает словами, то есть проговаривает про себя. Еще чаще, по два-три на тысячу населения – эмпаты, те, кто ощущает чужие эмоции и чувства. Это свойство полезное и вполне приятное для окружающих и близких. Но кому, скажите, нужна такая радость, как знакомый телепат? Пусть даже слабенький? Разве что святому, впавшему в пожизненную нирвану.
– Можно, конечно, и поработать. Но полдня выходных… после зоны… Тем более что положенный отпуск зажали… Я бы погулял, – нерешительно предложил Адам.
Он не хотел признаваться, что сам начисто вымотался там, в пустыне, и что сегодня рассчитывал плюнуть на все и только имитировать кипучую деятельность – благо искусством этим он на склонном к лености Востоке овладел почти в совершенстве…
Витина злость улеглась так же легко, как и вспыхнула.
– Погулять – это мысль. Только надо куда-то макулатуру забросить.
– Можно ко мне. Все равно ведь где-то с ними возиться.
Адам так и не понял, как истолковать ясный и печальный взгляд, который послужил ему ответом. Видимо, с его телепатией Вита здорово промахнулась.
А затем фройляйн фон Гофман отвела глазки и деловито спросила:
– Чай-кофе?
– Есть.
– А еда?
– Придумаем. – Он прищелкнул каблуками.
– Ну, пошли…
Поскольку вдвоем они представляли собой опергруппу, Адам потребовал машину. Подали двухместный глазастый автомобильчик мышасто-серого цвета, похожий на увеличенную игрушку. Механик вручил ключи, получил обязательный полтинник и удалился. Адам недоверчиво осмотрел приобретение.
– Кажется, меня понизили в статусе… – пробормотал он.
– Не думаю, – сказала Вита насмешливо. – Вообще-то это новый «субару». Еще в прошлом году его на выставке показывали: концепт. Дорогой, как… – Она замялась. – В общем, очень дорогой.
– Ага. За пивом он, случайно, не бегает? – поинтересовался Адам. – А то я бы не отказался…
– Можно спросить. Только сначала давай в него сядем… Внутри автомобильчик был явно больше, чем снаружи, и управлялся очень просто: рулем, рычажком «вперед-стоять-назад» и двумя педалями. Но главное, он был оборудован чем-то вроде упрощенного бесшлемного визибла, позволяющего отчетливо видеть все, что происходит на дороге, легко просчитывать возможные аварийные ситуации и выходить из них прежде, чем сама ситуация начнет складываться. Так, во всяком случае, следовало из инструкции, которую мягким бесполым голосом прочитал автомат. Пока инструктаж не закончился, тронуться не удалось. Адам злился, Вита откровенно развлекалась. Наконец автомат назвал код, который следовало набрать на цифровом замке, и мотор заработал – мягко, почти неслышно…
На всем пути до гостиницы им встретилось только две машины, так что опробовать визибл в деле не удалось. Все, что отметил Адам, – это чуть неестественную четкость и коричневатость пейзажа: будто смотришь сквозь солнцезащитные очки с маленькой такой диоптрией.
За короткое время в дороге документы умудрились размножиться, и в номер их пришлось заносить с помощью гостиничного мальчика. Папки на вид были обычными, но в некоторых – Адам знал – лежали вполне секретные документы. Хотя секретность была искусственная, напускная, заради пущей важности и вящей пучности…
Оставив Виту в номере раскладывать все по порядку, он спустился в бар – заказать чего-нибудь поесть. И заодно – привести в порядок собственные мысли и соображения. В другой порядок. В порядок высшего порядка.
Эти размышления накатили на него тихой мягкой волной; он окунулся мгновенно и очень глубоко…
В баре предложили пулярку и греческий салат, он не смог вспомнить, что такое пулярка, но согласился. Да, и кофе, сообразил он, уже уходя. Много кофе. По-настоящему много кофе. Крепкого. По-настоящему крепкого.
Вита сидела на кровати, поджав ноги, и рылась в ворохе бумаги. За спиной её горбилась полураскрытая карта Крыма, а локтем она попирала стопку так и не рассортированных папок. Она глянула на Адама исподлобья, молча протянула ему исчерканный непонятными каракулями листок и вернулась к сличению каких-то двух документов, маркированных ярлычками-стикерсами разных цветов: красным и черным; взгляд её прыгал с одного текста на другой.
Адам долго не мог разобрать почерк, наконец приспособился к невнятному написанию большей части букв и кое-как сумел прочитать, что там было написано. Это была предсмертная записка Льва Кононова, застрелившегося в позапрошлом году – или уже два года назад? – контактера, одного из старейших. По слухам, у него развивалась неоперабельная опухоль спинного мозга, и он, не желая быть обузой родным, решил дело простейшим способом. Но в записке говорилось совсем не об этом, а о неразрешимом конфликте с собственной совестью…
– Что это? – спросил Адам.
– Это то, что лежало в его столе, – сказала Вита. Потом она подняла голову и долгим взглядом посмотрела на Адама. – Я просто хотела кое-что выяснить для себя. Воспользовалась случаем…
– Выяснила? – зачем-то спросил Адам.
– Наверное…
– Ну, хоть какой-то толк от этой макулатуры.
Они посмотрели друг другу в глаза и невесело рассмеялись.
– А что, если… – задумчиво начала Вита, но тут постучали в дверь.
Пулярка оказалась простой жареной курицей, а греческий салат – мелко нарезанными огурцами и зеленью в очень жидкой сметане. Вита такого салата не любила, и Адам умял две порции. Что касается кофе, то да – он был и крепкий, и вкусный, и настоящий, и сколько нужно, и сливки густые в глиняном кувшинчике…
– Коньяку мы выпьем в «Ракушке», – громко распорядилась Вита, откидываясь и довольно поглаживая себя по животику, – а пока давай все это упакуем…
Номер Адама – как и несколько других, постоянно используемых сотрудниками Комиссии, – был оборудован хорошим вместительным сейфом, декорированным под тумбочку. Папки сложили, сейф заперли, шифр старательно забыли, ключ растворили в кислоте, кислоту вылили в унитаз. Теперь можно было погулять…
Вдоль дороги торговали молоком, картошкой, копченой и вяленой рыбой – и всяческими мелочами, вытащенными из Т-зоны. Если можно, конечно, назвать мелочью почти невесомые складные семиметровые удилища или приличных размеров мотки мягкой матовой трубки, которая в сумерках и темноте начинает светиться сама, безо всякого электричества. Такая же, но черная трубка – Маша знала – греет, когда становится холодно. Двадцать–тридцать метров развесить по стенам – и можно забыть про отопление зимой. Откуда берется тепло – совершенно непонятно.
Считалось, что границы Т-зон чисто символические – наподобие границ районов или областей. Но почему-то «слева от дороги» и «справа от дороги» заметно отличались друг от друга. Вроде бы один и тот же пейзаж, одна и та же извилистая речка с заросшими берегами, одни и те же коровы… но справа будто бы все протерто чуть промасленной тряпочкой. А вон вдали виднеются марцальские «вигвамы» – светлых тонов пирамидальные дома с узкими окошками-амбразурами. Они приветливые, они почти веселые, эти дома. Но сворачивать туда не хочется ни под каким видом. Неловко, знаете ли, беспокоить своими немытыми персонами этих небожителей…
И не будем. Нам налево. По указателю – вон в тот городок.
Дом Марьяны стоял рядом с новой школой, поставленной года три назад взамен старой, сгоревшей. Снежно-белое трехэтажное здание с тонкими зеркально-черными ребрами по углам, над рядами окон, вдоль плоской крыши. Красивое, но – чужое. Чуждое. Однако чем-то притягивает детей. Привораживает. Родителям с трудом удается зазвать чад домой. Вон и сейчас – лето, каникулы, а окна открыты, кто-то сидит на подоконнике, обхватив колени, кто-то носится по двору, гоняя разноцветные мячи…
Маша проехала мимо школы и мимо нужного дома – и затормозила метрах в семидесяти, у магазина-стекляшки. Вик уже не прятался под задним сиденьем, а просто лежал на нем и дремал. Вроде бы без кошмаров. Когда машина остановилась, он бодро сел и протер глаза.
– Приехали?
– Угу…
Маша вышла, несколько раз чуть подпрыгнула на месте. После двух-трех часов за рулем у неё всегда затекали ноги.
В стекляшке продавали вполне приличные на вид торты.
От магазина и до школы тянулась шеренга дородных дебелых лип – более чем столетних. По одним сведениям, их посадили по распоряжению премьера Витте, выразившего недовольство пустынным видом городка, по другим – озеленением горожан побудил заняться великий путешественник Николай Николаевич Миклухо-Маклай, навещавший здесь свою замужнюю сестру; говорили, что он начал с привычных ему пальм, но пальмы не прижились… Дом Марьяны стоял позади деревьев, в тени их крон, и был почти незаметен с дороги – потемневший от времени и дождей, с чуть покосившейся открытой верандой, оплетенной хмелем. Маша вдавила кнопку звонка, и почти сразу же раздалось:
– Входите, открыто!
Маша вошла первой, за ней с тортом на вытянутых руках шагнул Вик.
Дверь тут же захлопнулась, и сразу с нескольких сторон сорванным шепотом заорали:
– Стоять!
– Не двигаться!
– Буду стрелять!
– Руки! Руки, блядь!!!
Это была засада, дурацкая, примитивная, и они в неё влипли, как безмозглые мухи в мед. И не только они: на диване рядом с Марьяной сидел адвизор из Брянска по фамилии Лопахин, а на полу в углу скорчился связанный парень со знакомым лицом, Маша его раньше встречала… А потом Маша увидела тех, кто их брал. Совсем щенье. Сворка. В чем-то полувоенном, разношерстном, но с белыми повязками на рукавах и в обязательных беретах. Очень опасные, потому что страшно нервничают. У того, который приставил пистолет к голове Марьяны, тикает щека. А дула, направленные на нее, на Машу, – все ходят ходуном, и позади этих дул совершенно белые глаза…
А у Марьяны глаза безумные, чуть косят, но не в стороны, а вверх и вниз. Маша знает, отчего это. Марьяна изо всех сил старается прорвать ментальную блокаду, и – не получается. Какой-то наркотик, наверное… во всяком случае, Маша не слышит ничего. Почти ничего. Далекое жужжание. Муха в паутине. Но это, наверное, передает тот парень в углу. Костя. Точно, Костя. Кажется, из Горловки.
А потом Маша понимает, что надо сделать полшага в сторону – и делает эти полшага. «Ложись!!!» – кричит Вик, размахивается тортом и бросает его на середину комнаты, посылая мощный образ: бомба! И все верят, на долю секунды верят, и падают торопливо, напоследок вбеспорядке стреляя, и Марьяна умирает, это Маша слышит отчетливо и почти чувствует сама: раскаленный гвоздь в висок… и Вик падает тоже, он живой, но ему страшно больно, ног нет, и Маша разворачивается на пятке и ударом ладони в нос убивает того мальчишку, который стоял за спиной и который прострелил Вику позвоночник, беги, посылает ей Вик, беги, беги, она подхватывает выпавший пистолет и распахивает дверь, двое навстречу, руки делают все сами, и оба падают, рвет плечо, рвет бок, земля под ноги, через забор, трава, канава, ещё забор, брызжут щепки, и над ухом двойной плотный взвизг.
Теперь – дорога, слышен мотор сзади, и ей не уйти бы, но откуда-то неосторожно вывернул маленький открытый глайдер, Маша ухватила водителя (лет сорок, типичный работяга, чуть под хмельком) за локоть, сдернула с машинки, сама запрыгнула в седло и склонилась к рулю. Ветер тут же впился в глаза, в уши…
Она ушла: по каким-то буеракам, по дну овражка, по редколесью – ушла. Ее пытались искать с вертолета, но она слышала звук моторов и успевала нырнуть под деревья.
Жаркий, ледяной, темный, светлый, больно, металл, укол…
То, что раньше было просто понятно, теперь обрастало рамочками, обретало жесткие контуры и становилось словами. Слово можно было сказать – про себя, хотя мучительно хотелось попробовать вслух.
Он сдерживался. Большие-белые, которые показывали Ему картинки с закорючками, только того и ждали. Не зря же они приставали до тех пор, пока в плоских черточках и линиях не появился смысл. Наверное, это тоже были слова.
Думать словами было непривычно и трудно. Слова вплывали в сознание одно за другим, большие и мелкие, основательные и вертлявые, иногда потоком, но чаще – тоненькой струйкой, порой истончающейся до отдельных капель. Каждое слово тащило за собой другие – поначалу аккуратно к нему прилаженные, но легко разбегающиеся, чтобы перестроиться по-новому. Слова вызывали смутную тревогу, будили воспоминания, заставляли напрягаться мускулы.
Что-то происходило. Может быть, эти, с картинками, что-то напортили или разладили, но все теперь было по-другому, даже то, что Он видел, а потому не отпускала легкая тошнота… Словно слой за слоем сходил слишком толстый полупрозрачный пластик, и скрытый под ним аварийный алгоритм с каждым разом читался все разборчивей.
«Алгоритм». Сначала это было – черное, всклокоченное, неподвижное. Потом стали видны отдельные линии, которые вскоре сложились в значок – вернее, цепочку значков, короткую ленточку в верхней части прямоугольника. Затем значки зазвучали – это было и страшно, и упоительно. Он сжимал зубы, чтобы не выдать себя, а слово в голове теперь стало похоже на большую коробку. Он знал: если откроешь – оттуда выпадет множество слов. И знал – лучше не торопиться. А ещё – Он надеялся, что снова придет Большой-теплый. Один раз он уже пришел. Он поможет.
А потом давящая тоска, которая преследовала Его все эти долгие часы, пробиваясь сквозь жужжание назойливых Больших-белых, вдруг раскрылась визжащим провалом – и Он ухнул туда, едва успев зажмуриться.
Его Второй уходил. Насовсем.
В пруду плавали серые птички. Ветерок короткими полосками ложился на воду, разгонял стрелки ряби и улетал дальше по своим делам. Позади, совсем недалеко и невысоко, с негромким шелестом проносились разноцветные вагончики тросовиков. На противоположном от «Ракушки» берегу старые ивы полоскали ветви в темной воде. И, припарковав «субарик» на стоянке кафе, Вита с Адамом почему-то не стали подниматься на террасу, а убрели именно туда, к ивам.
Дорожка, ещё не просохшая после ночного дождя, была скользкой. Было приятней идти рядом, по траве, густой, мокрой, мягкой. Запахи травы, воды, тины, свежести чуть кружили голову. И может быть, поэтому Адам старательно поддерживал спутницу под локоток, хотя никакой необходимости в том не было. Даже, скорее, наоборот – это он шел по скользкой дорожке в городских туфлях на гладкой подошве.
«Идет по скользкой дорожке…» – подумала Вита и покосилась на Адама.
– Что-то я давно молчу, – отозвался Адам. – Странно, правда?
– Почему странно?
– Вообще-то я в присутствии женщин куда более разговорчив. Если не сказать, болтлив.
– Я в курсе.
– Неужели помнишь?
Читать бесплатно другие книги:
