Мэйфейрские ведьмы Райс Энн

Джулиетт Мильтон я позвонил персонально и пообещал ей отдельную плату за любую, пусть даже крошечную, дополнительную подробность, какую ей доведется выяснить.

В детстве Дейрдре, можно сказать, почти в точности следовала по стопам своей матери. Она сменила несколько школ, и отовсюду ее исключали практически за одно и то же: за бесконечные «шутовские выходки», «неподобающее странное поведение», за срыв занятий в классе и неукротимые приступы плача, причину которых не в силах был объяснить никто.

И вновь сестре Бриджет-Мэри, теперь уже пожилой шестидесятилетней монахине, довелось стать свидетельницей того, как во дворе школы Святого Альфонса «невидимый друг» отыскивал вещи для маленькой Дейрдре и заставлял цветы летать по воздуху. Школа при монастыре Святого Сердца, школа при монастыре урсулинок, школа Святого Иосифа… Ни в одной из них Дейрдре не задерживалась более чем на две недели. А после много месяцев проводила дома. Соседи видели, как она «словно бешеная» носилась по саду или взбиралась на старый дуб, росший на задворках.

В доме на Первой улице давно уже практически не было слуг. Айрин, дочь тетушки Истер, готовила и прибиралась в доме – неторопливо, но основательно и добросовестно. Каждое утро она подметала тротуары, или, как их называли в доме, пешеходные дорожки, а в три часа мыла швабру под краном возле калитки в конце сада.

Фактической домоправительницей была Нэнси Мэйфейр, которая, по словам торговцев и священников, время от времени бывавших в особняке, с ними не церемонилась, а иногда вела себя и чрезмерно резко.

Дорогуша Милли и Белл, весьма колоритные, если не сказать красивые, пожилые женщины, ухаживали за несколькими кустами роз, каким-то чудом уцелевшими возле боковой террасы, в то время как весь остальной сад, от передней ограды до задней стены, давно уже густо зарос сорняками.

По воскресеньям все семейство приходило в часовню к девятичасовой мессе: малышка Дейрдре в матроске и соломенной шляпке с лентами, Карлотта в темном костюме строгого покроя и блузке с высоким стоячим воротником и пожилые леди – Дорогуша Милли и Белл, – по обыкновению облаченные в элегантные, отделанные кружевом габардиновые платья, ботинки с высокой шнуровкой и темные перчатки.

В случае необходимости пополнить свой гардероб очередными нарядами, будь то жемчужно-серые платья или украшенные цветами шляпки с вуалью, по понедельникам мисс Милли и мисс Белл брали такси и отправлялись за покупками в лучшие магазины Нового Орлеана. Продавщицы парфюмерных отделов, где пожилые дамы покупали пудру, румяна и губную помаду, – а накануне Рождества еще и духи, – знали их по именам. Прежде чем взять такси и отправиться обратно домой, леди неизменно задерживались у буфетной стойки в магазине Холмса, чтобы перекусить. Именно мисс Милли и мисс Белл от имени обитателей особняка на Первой улице присутствовали на всех происходивших в округе похоронах, крестинах и церемониях бракосочетания. Следует, однако, добавить, что их участие в свадьбах ограничивалось только посещением церкви – за праздничный стол они никогда не садились.

Если погребением усопшего занималась контора «Лониган и сыновья», которая располагалась неподалеку от особняка, мисс Милли и мисс Белл принимали участие в бдении у гроба и поминках. По вторникам они ходили к вечерней мессе и летом иногда брали с собой в часовню и Дейрдре. Забавно было наблюдать, как пожилые дамы с гордостью опекали свою маленькую спутницу, а чтобы она во время службы вела себя смирно, подсовывали ей кусочки шоколада.

Никто уже не помнил, что когда-то с милейшей мисс Белл «было не все в порядке».

Вообще говоря, этим двум леди не составляло труда завоевывать уважение и доверие обитателей Садового квартала, особенно тех, кто понятия не имел о семейных трагедиях и тайнах Мэйфейров. К тому же с течением лет особняк на Первой улице перестал быть единственным в этом районе запущенным и разрушающимся строением, скрывающимся за проржавевшей решеткой.

Всегда безвкусно и неряшливо одетая, с давно не мытыми, кое-как причесанными волосами, Нэнси Мэйфейр являла собой полную противоположность мисс Милли и мисс Белл – она словно родилась и выросла в ином мире и походила скорее на наемную служанку. Тем не менее никому и в голову не приходило сомневаться в том, что Нэнси была сестрой Стеллы, в то время как это совершенно не соответствовало действительности.

Едва ли не с тридцатилетнего возраста она стала носить черные ботинки со шнуровкой. Доставая деньги из потрепанной сумочки, чтобы расплатиться с торговцами и разносчиками, мисс Нэнси выглядела очень сердитой, а иногда просто сварливо гнала их прочь от ворот.

Вот с такими женщинами приходилось проводить время в особняке маленькой Дейрдре, после того как ее после краткого периода обучения, а точнее, неудачных попыток сосредоточить внимание на том, что говорят учителя в переполненном классе, изгоняли из очередной школы.

Сплетничая между собой, обитатели Садового квартала все чаще сравнивали Дейрдре с матерью. Родственники гадали, не причиной ли всему «врожденное безумие», однако никто и ни в чем не был уверен. Тем не менее те, кто пристально следил за происходящим в доме на Первой улице, пусть даже и на достаточно большом расстоянии, весьма рано сумели заметить явное несходство между матерью и дочерью.

В то время как Анта по природе своей отличалась застенчивостью и слабостью характера, Дейрдре, несомненно, с рождения была пылкой, эмоциональной и вспыльчивой. Соседи, нередко наблюдая, как она, «словно сорванец», носится по саду, упорно твердили, что ей «следовало родиться мальчишкой». В пять лет она уже с легкостью взбиралась едва ли не на самую вершину огромного дуба, а иногда, спрятавшись в зарослях кустарника возле ограды, с интересом разглядывала прохожих.

В девятилетнем возрасте Дейрдре впервые сбежала из дома. Карлотта в панике позвонила Кортланду, и в дело вмешалась полиция. В конце концов замерзшая, буквально трясущаяся от холода девочка объявилась у входа в сиротский дом Святой Елизаветы на Наполеон-авеню и заявила, что она «проклята» и «одержима дьяволом». Пришлось вызвать священника, а вскоре в сиротский дом приехали Кортланд и Карлотта и увезли Дейрдре домой.

– У ребенка «чересчур богатое воображение», – объяснила Карлотта, и это выражение на многие годы стало главным оправданием поведения Дейрдре в любых неприятных ситуациях.

Год спустя полиция обнаружила Дейрдре, когда та во время страшного урагана и ливня бродила по берегу Байю-Сент-Джон; она дрожала с ног до головы и со слезами твердила, что боится возвращаться домой. В течение целых двух часов она водила за нос полицейских, назвавшись другим именем и сочиняя о себе небылицы. Дейрдре заявила, что она цыганка, что приехала в город вместе с цирком, что мать ее убил дрессировщик, а сама она хотела покончить с собой «с помощью очень редкого яда», но ее увезли в Европу и там поместили в больницу, где врачи выкачали из нее всю кровь.

– Девочка выглядела такой печальной и в то же время производила впечатление не совсем нормальной, – рассказывал впоследствии нашему агенту офицер полиции. – Казалось, она говорит истинную правду, но иногда выражение ее голубых глаз становилось просто бешеным. А когда за ней приехали дядя и тетя, она даже не взглянула в их сторону и притворилась, что знать их не знает. А потом заявила, что они держали ее на цепи в какой-то комнате на верхнем этаже дома.

Когда Дейрдре исполнилось десять лет, ее отвезли в Ирландию, в пансион, рекомендованный отцом Джейсоном Пауэром, священником из собора Святого Патрика, ирландцем по происхождению. Однако, по мнению родственников, идея принадлежала Кортланду.

– Дедушка очень хотел вытащить ее из этого дома, – сказал потом Райен Мэйфейр.

Однако не прошло и месяца, как сестры из графства Корк отправили Дейрдре обратно домой.

Следующие два года Дейрдре училась под присмотром гувернантки по имени мисс Ламптон, старой приятельницы Карлотты из школы при монастыре Святого Сердца. Встретившись с Беатрис Мэйфейр на Эспланейд-авеню, мисс Ламптон отзывалась о своей подопечной как об очаровательной и очень неглупой девочке.

– Единственным ее недостатком является чрезмерно богатое воображение, – сказала гувернантка. – И кроме того, малышка слишком много времени проводит в одиночестве.

После отъезда мисс Ламптон на север, где та намеревалась выйти замуж за вдовца, с которым познакомилась во время его летнего отпуска, Дейрдре проплакала много дней.

Ссоры и споры на Первой улице не прекращались, однако, и в течение этих двух лет. Соседи нередко слышали доносившиеся из особняка крики и видели, как Дейрдре со слезами выбегает в сад и прячется от Айрин или мисс Ламптон в густой листве почти на самой вершине старого дуба. Иногда она скрывалась там до самой темноты.

В подростковом возрасте Дейрдре очень изменилась. От прежней живости и непосредственности девчонки-сорванца не осталось и следа – она стала замкнутой, молчаливой. В тринадцать лет она казалась более чувственной и зрелой, чем в свое время уже взрослая Анта. Откинув назад свои роскошные черные вьющиеся волосы, Дейрдре расчесывала их на прямой пробор и повязывала сиреневой лентой, чтобы они не падали на лицо. Огромные голубые глаза этой девочки-женщины были полны недоверия и горечи. Все, кому доводилось в то время встречать Дейрдре на воскресной мессе, в один голос утверждали, что выглядела она так, будто кто-то нанес ей незаживающую рану.

– Она уже давно стала красивой молодой женщиной, – рассказывала одна из матрон, регулярно посещавших часовню. – Но старухи словно этого и не замечали. И по-прежнему наряжали ее как ребенка.

Судя по всему, возникали и другие проблемы. Однажды Дейрдре буквально влетела в приемную конторы Кортланда.

– Она была в истерике, – вспоминал впоследствии работавший в тот день секретарь. – Наверное, целый час рыдала в кабинете дяди. Знаете, только когда она уже уходила, я обратил внимание на одну странную деталь: туфли на ней были разные. На одной ноге – коричневый мокасин, а на другой – черная туфля без каблука. Мне кажется, что она этого даже не заметила. По-моему, и Кортланд тоже. Он отвез ее домой. С тех пор я ее больше не видел.

Летом того года, когда Дейрдре должно было исполниться четырнадцать лет, она вскрыла себе вены и ее поместили в новую благотворительную лечебницу. Там ее навестила Беатрис.

– У девочки есть то, чего всегда была лишена Анта, – характер, – сказала она потом Джулиетт Мильтон. – Но она так нуждается в женском совете. Попросила меня купить для нее косметику. Говорит, что всего раз в жизни была в аптеке.

Но когда Беатрис, выполнив просьбу Дейрдре, принесла все необходимое в лечебницу, ей было сказано, что Карлотта запретила любые посещения. Беатрис позвонила Кортланду, однако тот заявил, что понятия не имеет, почему Дейрдре вскрыла себе вены.

– Быть может, она просто надеялась хоть таким образом вырваться из дома, – предположил он.

Менее чем через неделю после этих событий Кортланд добился разрешения на поездку Дейрдре в Калифорнию. Она улетела в Лос-Анджелес, к дочери Гарланда Андреа Мэйфейр, которая была замужем за штатным врачом больницы под названием «Ливанский кедр». Однако через две недели Дейрдре вновь оказалась в доме на Первой улице.

Лос-анджелесские Мэйфейры никогда и словом не обмолвились о том, что же тогда произошло. Только много лет спустя их единственный сын Элтон сказал одному из наших агентов, что его несчастная родственница из Нового Орлеана была не в своем уме. Она без конца твердила о том, что проклята из-за какого-то наследства, и неоднократно заводила с Элтоном разговор о самоубийстве, чем приводила в ужас его родителей. В конце концов они не выдержали и показали ее врачам, которые в один голос заявили, что бедняжка больна неизлечимо.

– Родители очень хотели помочь ей, особенно мама, – рассказывал Элтон. – Но все в семье пошло вверх дном. Думаю, последней каплей стал момент, когда однажды ночью они собственными глазами увидели ее на заднем дворе с мужчиной, а она потом принялась утверждать, что ничего подобного не было. И ни за что не хотела признаться. Они побоялись, как бы не случилось чего-нибудь. Ведь ей тогда, кажется, еще не исполнилось и четырнадцати, а, надо признать, девочка она была очень даже хорошенькая. Вот тогда они и отослали ее домой.

Примерно так же звучала и версия Беатрис.

– Мне кажется, Дейрдре выглядит чересчур уж взрослой, – говорила она Джулиетт Мильтон, отказываясь, однако, верить, что малышка способна солгать относительно знакомства с мужчинами: – Она просто смущена и не знает, как себя вести.

Беатрис по-прежнему оставалась непреклонной в своей уверенности в том, что ни о каком врожденном безумии не может быть и речи, что это не более чем семейная легенда, придуманная Карлоттой, и пора положить конец ее распространению.

Беатрис с подарками приехала на Первую улицу, чтобы повидаться с Дейрдре, однако Нэнси даже не пустила ее в дом.

Тот же таинственный незнакомец стал причиной исключения Дейрдре из пансиона при монастыре Святой Розы де Лима. Ей тогда было уже шестнадцать, и она очень переживала, когда пришлось покинуть школу, в которой она проучилась почти весь учебный год, до самой весны, без каких-либо серьезных проблем. По словам родственников, Дейрдре там так нравилось, что она даже отказалась уехать домой на рождественские каникулы и только накануне Рождества согласилась поужинать с Кортландом.

Любимым местом Дейрдре были большие качели на заднем дворе школы, где вечерами, в сумерках, она часто сидела вместе со своей подругой по пансиону Ритой Мей Двайер (впоследствии Лониган). Девочки болтали о том о сем и иногда даже пели. По мнению Риты Мей, Дейрдре была на редкость своеобразной девочкой, наивной, романтической, очень элегантной и приятной в общении.

В 1988 году исследователю, пишущему эти строки, удалось побеседовать с Ритой Мей Двайер Лониган и узнать от нее некоторые подробности драматических событий, ставших причиной исключения Дейрдре из пансиона.

Она рассказала, что «таинственный друг» встретился с Дейрдре в монастырском саду. Было уже поздно, высоко в небе светила луна, незнакомец говорил тихо, но Рита Мей отчетливо слышала, как он назвал подругу «моя любимая». До тех пор ей доводилось слышать такие слова только в кино.

Как оказалось, монахини следили за этой встречей сквозь щели в ставнях монастырской кухни. В ответ на их обвинение в том, что Дейрдре посмела привести мужчину на территорию школы, та не ответила ни слова – только плакала и горько всхлипывала. Впоследствии одна из монахинь, докладывая о возмутительном происшествии воспитателям школы, гневно заявила, что ночного гостя «никак нельзя было назвать мальчиком – это был вполне взрослый мужчина».

Обвинения в адрес Дейрдре я бы назвал чересчур тяжелыми, незаслуженно жестокими: «Эта девочка насквозь лжива, она вела себя развратно, позволяя мужчине непристойные ласки, ее невинность не более чем пустая видимость…»

Сомнений в том, что таинственным посетителем в ту ночь был Лэшер, нет и быть не может: «Темные волосы, карие глаза, очень элегантный старомодный костюм…» – так в один голос описывают его монахини и миссис Лониган.

Что поразительно, так это тот факт, что Рита Мей Лониган – если, конечно, она не преувеличивает – слышала его голос.

Удивительно также, что Дейрдре взяла с собой в пансион фамильный изумруд и даже показывала Рите Мей выгравированную на обратной его стороне надпись: «Лэшер». Если верить миссис Лониган, Дейрдре практически ничего не знала ни о своей матери, ни о бабке, ни тем более об обстоятельствах смерти обеих. Знала лишь, что получила изумруд в наследство от них.

В 1956 году в семье только и говорили, что о крайне подавленном состоянии Дейрдре в связи с ее исключением из пансиона Святой Розы. Девушка – а она стояла уже на пороге своего семнадцатилетия – была настолько потрясена, что пришлось даже поместить ее на полтора месяца в лечебницу Святой Анны. Нам не удалось получить выписки из истории болезни или какие-либо иные документальные свидетельства о ее пребывании в лечебнице, однако, по словам сестер милосердия, Дейрдре умоляла, чтобы ей назначили шоковую терапию, и такая процедура была проведена дважды.

Исходя из того, что нам известно о методах лечения того времени, можно с уверенностью утверждать, что риск был достаточно велик, ибо сила тока в электрошоковом приборе тех лет значительно превышала норму, допустимую в наши дни. Подобное лечение грозило потерей памяти, длившейся иногда несколько часов, а иногда и несколько дней.

Положенный курс лечения, однако, не был завершен, хотя причину его прерывания нам выяснить так и не удалось. В беседах с Беатрис Кортланд решительно выступал против применения шоковой терапии, считая ее чрезмерно тяжелым испытанием для столь юного существа, как Дейрдре.

– Но что же все-таки происходит с этой девочкой? – спросила однажды Джулиетт у Беатрис, но та лишь пожала плечами:

– Никто этого не знает, дорогая. Никто не знает…

Карлотта привезла Дейрдре домой. Но и через месяц после возвращения бедняжка продолжала слабеть и чахнуть.

Неутомимые и настойчивые поиски новой информации, предпринятые нашими агентами, позволили выяснить, что в саду рядом с Дейрдре часто видели темную, призрачную фигуру какого-то человека. Разносчик из бакалейной лавки, доставивший в особняк заказанные продукты, «перепугался до смерти», увидев «эту девицу с безумными глазами и странного человека» в бамбуковых зарослях возле старого бассейна.

Старая дева, живущая на Притания-стрит, видела «парочку» в часовне, «когда уже совсем стемнело».

– На следующее утро я специально задержалась возле решетки сада и обо всем рассказала мисс Белл. Не думаю, что такое поведение можно назвать благопристойным: ведь все это происходило поздним вечером. Я пошла в часовню, чтобы по обыкновению поставить свечу и помолиться, и не сразу заметила их на задней скамье – ее и мужчину, совсем близко. Я даже немного испугалась. А потом девушка вдруг вскочила и выбежала на улицу. Только там, при свете фонаря, я отчетливо смогла разглядеть ее. Это была Дейрдре Мэйфейр! Куда делся молодой человек, не знаю.

Аналогичные истории рассказывали и другие свидетели событий тех лет. Все они видели приблизительно одно и то же: Дейрдре рядом с таинственным незнакомцем. Как правило, при появлении посторонних молодые люди либо смущенно отодвигались друг от друга, либо застывали на месте, с тревогой глядя на непрошеного соглядатая. В наших архивах имеется пятнадцать таких записей.

Слухи о странном мужчине достигли и ушей Беатрис.

– Я не знаю, присматривает ли за ней кто-нибудь, – сетовала она в разговоре с Джулиетт. – А ведь девочка так… так развита физически…

Джулиетт вместе с Беатрис отправились на Первую улицу.

– Дейрдре гуляла в саду, – рассказывала потом Джулиетт. – Беатрис подошла поближе к решетке и окликнула ее. Прошло, наверное, несколько минут, прежде чем до девушки дошло, кто перед ней. Наконец она принесла ключ от ворот. Естественно, разговаривала с ней Беа. Но девочка действительно была потрясающе хороша. И в немалой степени в этом играла роль необычность самой ее натуры. Она казалась немного диковатой и недоверчивой по отношению к людям, и в то же время чувствовалось, что ей интересно все, что происходит вокруг. А когда я подарила малышке свою камею, которая ей очень понравилась, восторг был поистине детским. Стыдно сказать, но Дейрдре гуляла в саду босиком и в грязном платье из какой-то хлопчатобумажной ткани.

С наступлением осени все чаще стали приходить сообщения о ссорах и скандалах в особняке. Дважды соседям даже пришлось вызывать полицию. О первом из таких случаев, произошедшем в сентябре, во всех подробностях рассказал мне спустя два года полицейский офицер:

– Мне очень не хотелось туда идти. Знаете, эти семьи, живущие в Садовом квартале… В общем, не люблю я иметь с ними дело. И женщина, которая встретила нас у дверей, лишний раз доказала, что не зря. Это была Карлотта Мэйфейр, или, как все зовут ее, мисс Карл, – та, которая работает в судейской конторе.

«Кто вас сюда звал? – спросила она. – Кто вы и что вам здесь нужно? Предъявите свой значок. И если вы еще хоть раз посмеете здесь появиться, я пожалуюсь судье Бирнсу».

В конце концов моему напарнику удалось вставить слово и объяснить, что соседи слышали крики, что кричала молодая леди и что мы всего лишь хотим поговорить с ней и убедиться, что все в порядке. Я думал, она убьет его прямо там, на месте. Но нет. Она ушла и вернулась с молоденькой девушкой, с той, о которой нам говорили, с Дейрдре Мэйфейр. Бедняжка была вся в слезах и тряслась с головы до ног.

«Заставьте ее вернуть мамины вещи! – кричала она, обращаясь к Си Джею, моему напарнику. – Она отобрала у меня мамины вещи!»

Мисс Карл заявила, что она сыта нами по горло, что наше «вторжение» неуместно, поскольку это всего лишь семейная ссора и полиции там делать совершенно нечего. А если мы немедленно не покинем ее дом, добавила эта леди, то она позвонит судье Бирнсу. А тем временем девушка, Дейрдре, выскочила из дома и помчалась к нашей машине, крича, чтобы мы поскорее увезли ее с собой.

И тогда с мисс Карл произошла какая-то странная перемена. Она посмотрела на девушку, стоявшую у края тротуара, возле полицейской машины, и вдруг заплакала. Она попыталась скрыть слезы, достала носовой платок и прикрыла им лицо. Но я точно видел, что она плакала. Похоже, девчонка довела ее до ручки.

Си Джей спросил у мисс Карл, как нам поступить в этой ситуации. А она прошла мимо него, как мимо пустого места, и направилась прямо к полицейской машине, возле которой все еще стояла девушка, положила той руку на плечо и сказала: «Дейрдре, ты что, хочешь обратно в лечебницу? Пожалуйста, успокойся. Пожалуйста». А потом вдруг разрыдалась и больше не могла произнести ни слова. А та сначала уставилась на нее безумным взглядом, а потом тоже принялась всхлипывать. Тогда мисс Карл обняла ее и увела в дом.

– А вы уверены, что это была именно мисс Карл? – спросил я полицейского.

– О да, совершенно уверен. Ее же все знают. Поверьте, старина, я никогда не забуду эту женщину. А на следующий день она пришла к нашему капитану и потребовала, чтобы он уволил и меня, и Си Джея.

Через неделю соседи вновь позвонили в полицию, но приезжал уже другой наряд. Все, что нам известно об обстоятельствах того вызова, это что Дейрдре вновь попыталась вырваться из дома, но полицейские уговорили ее остаться и подождать приезда дяди Кортланда.

На следующий день Дейрдре все же сбежала. И вновь, как когда-то после исчезновения Анты, родственники перезванивались между собой, Кортланд примчался на Первую улицу, из конторы «Мэйфейр и Мэйфейр» посыпались звонки в Нью-Йорк – теперь уже с просьбой помочь разыскать Дейрдре.

Аманда Грейди Мэйфейр к тому времени уже умерла. Мать Корнела Мэйфейра Розалинда Мэйфейр не желала иметь ничего общего «со всей этой компанией с Первой улицы», как она называла обитателей особняка. Тем не менее она позвонила кое-кому из нью-йоркских родственников. Чуть позже Кортланду в Новый Орлеан позвонили из полиции и сообщили, что Дейрдре нашлась. Ее обнаружили в почти невменяемом состоянии бродящей босиком по одной из улиц в Гринвич-Виллидж. Были основания подозревать, что ее изнасиловали. В тот же вечер Кортланд вылетел в Нью-Йорк и на следующий день вернулся вместе с Дейрдре.

И вновь повторилась все та же история: Дейрдре поместили в лечебницу Святой Анны, где она провела неделю. После выписки из лечебницы она поселилась в доме Кортланда в Метэри.

По воспоминаниям членов семейства, Карлотта пребывала в полной растерянности. Судье Бирнсу и его жене она пожаловалась, что потерпела полное поражение со своей племянницей и опасается, что девочка «никогда уже не оправится».

В один из субботних дней Беатрис Мэйфейр отправилась в особняк на Первой улице и обнаружила Карлотту в одиночестве сидящей в темном зале. Шторы были плотно задернуты. Карлотта отказалась с ней разговаривать.

– Уже потом я поняла, что она неотрывно смотрела на то место, где в прежние времена, когда прощальные церемонии еще проходили в особняке, устанавливали гроб с усопшим, – рассказывала Беатрис. – В ответ на все мои вопросы я услышала лишь «да», «нет» и «г-м-м». А потом пришла эта ужасная Нэнси и предложила мне чай со льдом. Я сказала, что, пожалуй, выпью, и, видя, как она принялась суетиться, добавила, что могу все сделать сама. Но она не позволила, заявив, что тете Карл это не понравится.

Подавленная мрачной атмосферой, царившей в доме, и едва ли не оскорбительным к себе отношением, Беатрис покинула особняк и поехала в Метэри, в дом Кортланда на Кантри-Клаблейн, чтобы повидаться с Дейрдре.

Этот дом, построенный Кортландом еще в молодые годы, с тех пор служил неизменным пристанищем его семье. Кирпичный особняк с белыми колоннами и французскими окнами, оснащенный всеми «современными удобствами», впоследствии перешел к сыну Пирса Райену Мэйфейру, который владеет им до сих пор. Шеффилд и Эжени Мэйфейр вместе с Кортландом прожили в нем много лет. В этом доме родилась и их единственная дочь, Элли Мэйфейр, которая впоследствии стала приемной матерью для ребенка Дейрдре – Роуан.

К тому времени, о котором идет сейчас речь, Шеффилда уже не было в живых – он скончался от инфаркта. Эжени тоже давно умерла. А Элли жила в Калифорнии и незадолго до этого вышла замуж за юриста по имени Грэм Франклин. Особняк в Метэри остался в полном распоряжении Кортланда.

Как единодушно утверждают все, кому довелось там побывать, дом производил очень приятное впечатление и буквально дышал радостью: яркие тона, красивые, с веселыми рисунками обои на стенах, традиционная мебель и множество книг поднимали настроение и хозяевам, и гостям. Сквозь широко распахнутые французские окна можно было полюбоваться парком с бассейном и зеленой лужайкой перед парадным входом.

Конечно, никто в семье не сомневался, что лучшего места, чем особняк в Метэри – полная противоположность мрачному дому в Садовом квартале, для Дейрдре и быть не может. Кортланд заверил Беатрис, что девочка прекрасно отдохнет там от всех проблем, порожденных главным образом больным воображением Карлотты и той атмосферой чрезмерной таинственности, которую та всегда создавала.

– Только он не рассказывает мне, что же происходит на самом деле, – жаловалась Беатрис в разговоре с Джулиетт. – Никогда не объяснит толком. Что он подразумевает под «атмосферой чрезмерной таинственности»?

Беатрис часто звонила в Метэри и подробно расспрашивала горничную о том, что происходит в доме. Та уверяла, что с Дейрдре все в порядке, что выглядит она прекрасно. Однажды у нее даже был гость – очень симпатичный молодой человек. Правда, служанка видела его лишь мельком – он прогуливался с Дейрдре по саду, – но успела заметить, что гость красив и хорошо одет – настоящий джентльмен.

– Интересно, кто бы это мог быть? – недоумевала Беатрис, пересказывая сообщение за ленчем Джулиетт Мильтон. – Неужели тот же негодяй, который проник в монастырский сад и доставил ей столько неприятностей в пансионе Святой Розы?

«Мне кажется, – писала Джулиетт своему лондонскому корреспонденту, – что никто в этом семействе до сих пор не догадывается о наличии у девочки любовника. Явно одного-единственного, весьма примечательного, изысканного и необычного, но при этом легкоузнаваемого. Ведь ее неоднократно видели в его обществе, и все описания почти слово в слово повторяют друг друга».

Здесь очень важно отметить, что Джулиетт Мильтон никогда не доводилось слышать что-либо о связи семейства Мэйфейр с призраками, ведьмами, проклятиями и тому подобными проявлениями сверхъестественного. Они с Беатрис не сомневались в реальности таинственного незнакомца.

В то же самое время пожилые обитатели Ирландского канала, собравшись за кухонными столами, обсуждали «Дейрдре и того человека», однако под словами «того человека» они подразумевали вовсе не реальное человеческое существо. Престарелая сестра отца Лафферти кое-что знала о «том человеке» и пыталась поговорить о нем с братом, но он отнесся к ее мнению с недоверием и не захотел выслушать. Так что ей пришлось ограничиться беседой на эту тему со старым другом Дейвом Коллинзом и нашим агентом, который после воскресной мессы встретил ее на Констанс-стрит и проводил до самого дома.

Мисс Рози, работавшей в ризнице и следившей за пополнением запасов вина для причастия и чистотой алтарных покровов, тоже было известно немало поистине шокирующих фактов о Мэйфейрах и «том человеке».

– Сначала его видели со Стеллой, потом с Антой, а теперь вот с Дейрдре, – говорила она своему племяннику, студенту колледжа имени Лойолы, который, однако, считал ее просто суеверной дурочкой.

Жившая в том же квартале старая чернокожая служанка знала о «том человеке» все. По ее словам, это был не кто иной, как фамильный призрак, причем единственный, кого ей довелось видеть при ярком дневном свете: он сидел рядом с девочкой Мэйфейров в дальнем конце сада. А девочку после смерти, конечно же, ждут адские муки.

Именно тогда, летом 1958 года, я готовился к поездке в Новый Орлеан.

Я только что закончил составление первоначальной версии истории рода Мэйфейров, которая впоследствии должна была стать основой полного и подробного повествования, однако уже тогда по существу мало чем отличалась от той, что предлагается здесь читателю, и меня крайне беспокоила судьба Дейрдре Мэйфейр.

Я понимал, что экстрасенсорный дар, и в первую очередь способность видеть и слышать призраков, буквально сводит ее с ума.

После многочисленных споров со Скоттом Рейнольдсом, встреч и консультаций с полным составом совета было наконец принято решение о необходимости моей поездки в Новый Орлеан, где мне предстояло выработать собственное суждение о готовности Дейрдре Мэйфейр к личной встрече с агентами Таламаски: достаточно ли она повзрослела и достаточно ли психически уравновешенна.

Элайн Барретт, наш старейший и наиболее опытный исследователь, скончалась годом ранее, и с тех пор я считался (на мой взгляд, незаслуженно) ведущим экспертом Таламаски в области ведьмовских семейств. Мою компетентность никто не оспаривал. К тому же тех, кого в свое время наиболее сильно потрясла и испугала гибель Стюарта Таунсенда и Артура Лангтри – и кто поэтому мог резко выступить против моей поездки, – уже не было в живых.

11. Досье Мэйфейрских ведьм

Часть IX. История Дейрдре Мэйфейр

Полностью пересмотрена и исправлена в 1989 году

Я прибыл в Новый Орлеан в июле 1958 года и поселился в небольшом, малоприметном отеле во Французском квартале. Первым делом я встретился с наиболее осведомленными и опытными из наших исследователей, внимательно прочел официальные отчеты и записи и прояснил для себя целый ряд важных вопросов.

В течение многих лет мы искали и поддерживали отношения с несколькими близкими дому Мэйфейров людьми. С ними я тоже постарался вступить в контакт. Встреча с Ричардом Ллуэллином, как я уже говорил ранее, прошла успешно, и мне потребовался не один день, чтобы обдумать все полученные от него сведения и составить отчет.

Удалось «случайно столкнуться» и с молодой светской преподавательницей из школы Святой Розы де Лима, которая работала именно в те месяцы, когда там училась Дейрдре, и была в курсе событий, связанных с исключением девушки. К сожалению, эта учительница принадлежала к числу тех, кто поверил в связь Дейрдре с «взрослым мужчиной», и считала ее испорченной и лживой девчонкой. Она подтвердила, что кое-кто из девочек действительно видел знаменитый изумруд. Совет школы пришел к заключению, что Дейрдре просто украла его у своей тети. А как еще могла столь ценная вещь попасть в ее руки?

Чем дольше я беседовал с этой женщиной, тем яснее осознавал, что присущая Дейрдре чувственность отнюдь не оставалась незамеченной и оказывала влияние на отношение к ней окружающих.

– Она была такой… такой зрелой… Знаете, когда у шестнадцатилетней девушки такая огромная, пышная грудь, ей не составит труда…

Бедняжка Дейрдре!.. Я едва не спросил ту учительницу, не считает ли она, что в подобных обстоятельствах самым верным выходом из положения было бы просто изуродовать девушку, однако сдержался и поспешил закончить разговор. Вернувшись в отель, я выпил неразбавленного бренди и сам себе прочел лекцию о вреде излишней эмоциональности в нашей работе.

К несчастью, эмоции переполняли меня и в последующие дни, когда я часами бродил по тихим улочкам Садового квартала, время от времени подходя поближе к особняку на Первой улице, чтобы внимательно осмотреть его со всех сторон. Поверьте, я действительно был очень взволнован – ведь до того момента мне в течение многих лет доводилось лишь читать о нем в отчетах! Но если есть на свете дом, буквально источающий и распространяющий вокруг себя атмосферу зла, то это дом на Первой улице.

«Но почему?» – не переставал я спрашивать себя.

Передо мной было совершенно запущенное, обветшавшее строение. Фиолетово-серая краска облупилась, обнажив кирпичную кладку. Сквозь щели в парапетах пробивались стебли сорной травы и тоненькие ветви папоротников. Плети буйно цветущих лиан так плотно увили боковые террасы, что практически полностью скрыли от глаз узорчатые металлические решетки. Разросшиеся лавровишни не позволяли увидеть другие деревья в саду.

И все же картина должна была бы выглядеть скорее романтической, чем мрачной. Однако даже в ясный жаркий летний день, несмотря на пронизывающие густую листву лучи солнца, все вокруг казалось сырым, мрачным, отталкивающе неприятным. За долгие часы, проведенные там в созерцании и размышлениях, я успел заметить еще одну закономерность. Оказавшиеся возле особняка прохожие неизменно спешили перейти на другую сторону улицы – лишь бы не оказаться в непосредственной близости от него. Конечно, тротуар перед ним давно уже покрылся грязью, потрескался и вздыбился, разорванный корнями огромных дубов, но и другие выглядели не намного лучше, и тем не менее люди не обходили их стороной.

В этом доме обитало зло. Оно словно ожидало чего-то, тяжко вздыхая, а быть может, кого-то оплакивало.

Вновь и вновь укоряя себя – и не без оснований – в излишней эмоциональности, я пытался понять, что происходит и каковы условия, в которых я оказался. Нечто, обитавшее в доме, несомненно несло в себе злое начало, ибо по сути своей было губительным. Оно «жило и дышало» – в том смысле, что оказывало влияние на окружающих и его присутствие ощущалось слишком явно. Мою уверенность в том, что это «существо» скорбело и оплакивало кого-то, в немалой степени укреплял тот факт, что с момента смерти Стеллы ни один рабочий не смог выполнить порученный ему в доме ремонт. С тех пор как Стеллы не стало, особняк неуклонно ветшал и разрушался. Возможно, именно этого и добивалось неведомое «существо»: тело Стеллы гнило и разлагалось в могиле, так пусть же и дом гниет и разлагается вместе с ним.

Однако слишком многое оставалось неясным. Я пошел на Лафайеттское кладбище, к семейному склепу Мэйфейров. Добродушный смотритель рассказал, что вазы перед входом в склеп всегда полны свежих цветов, хотя никто не видел, кто и когда их туда ставит.

– Вы полагаете, что это кто-то из прежних любовников Стеллы Мэйфейр? – спросил я.

– Да нет, что вы! – Старик хрипло рассмеялся. – Боже сохрани! Это все он, призрак Мэйфейров, – его рук дело. Это он приносит сюда эти цветы. Хотите, я вам кое-что расскажу? Иногда он забирает их прямо с алтаря в часовне. Знаете часовню на углу Притания-стрит и Третьей улицы? Отец Морган однажды прибежал сюда, так он весь прямо кипел от ярости. Как я понял, не успел он положить в алтарь гладиолусы, как они тут же оказались здесь, в вазах перед склепом Мэйфейров. А когда он по пути завернул в особняк и позвонил у двери, мисс Карл велела ему убираться к черту. Да-да, я сам слышал– Смотритель вновь засмеялся и никак не мог успокоиться. Похоже, сама мысль о том, что кто-то осмелился предложить священнику отправиться в ад, вызвала у него приступ безудержного веселья.

Я нанял машину и по дороге, тянувшейся по берегу реки, отправился в сторону Ривербенда, чтобы осмотреть то, что осталось от плантации, а потом позвонил нашему тайному осведомителю – даме из высшего общества по имени Джулиетт Мильтон и пригласил ее на ленч.

Она с удовольствием согласилась представить меня Беатрис Мэйфейр, а та в свою очередь без колебаний приняла приглашение на ленч, не усомнившись в правдивости моего путаного объяснения, будто я изучаю историю Юга, и в частности рода Мэйфейров.

Мы встретились в «Галатуар», и Беатрис три часа, не умолкая ни на минуту, пересказывала мне разного рода слухи и сплетни о Мэйфейрах, а также передававшиеся из поколения в поколение внутри самого клана семейные предания. Однако все услышанное лишь подтвердило мои предположения: в настоящее время практически ничего не известно о далеком прошлом этой семьи. Оно превратилось в малоправдоподобную легенду, в которой большинство имен было перепутано, события перевраны и обстоятельства наиболее скандальных из них поставлены буквально с ног на голову.

Так, например, Беатрис понятия не имела, кто основал Ривербенд, и не сомневалась, что идея строительства особняка на Первой улице принадлежала Джулиену. Что же касается семейных преданий о призраках и кошельках, всегда полных золота, то она верила в них разве что в детстве. Ее мать родилась в доме на Первой улице и впоследствии рассказывала о нем поистине ужасные вещи. (Элис Мэйфейр приходилась второй по старшинству сестрой Дорогуше Милли, которая, как известно, была последним ребенком Реми Мэйфейра; следовательно, мисс Милли, как все ее называли, была родной тетей Беатрис.) Однако Элис покинула особняк в семнадцать лет и вышла замуж за Олдрича Мэйфеира, правнука Мориса Мэйфеира, а Олдричу не нравились какие-либо разговоры и воспоминания об этом доме.

– Мои родители хранили в памяти много тайн, но редко когда ими делились, – пожаловалась Беатрис. – Сейчас, когда отцу уже за восемьдесят, он едва ли что-то помнит, а мать по-прежнему предпочитает молчать. Сама же я, как вы знаете, замужем не за Мэйфейром, и моему супругу вообще ничего не известно об истории нашей семьи.– (Примечание: муж Беатрис скончался от рака горла в семидесятых годах.) – Мэри-Бет я не помню. Мне было всего два года, когда она умерла. Правда, у меня есть несколько снимков, сделанных на одной из общесемейных встреч. Там я вместе с другими детьми Мэйфейров сижу у ног Мэри-Бет. А вот Стеллу я помню хорошо. Я ее очень любила.

Как жаль, что я не имею возможности бывать в особняке. Вот уже много лет я не навещала тетю Милли. Она милая, добрая, но, по правде говоря, толком не понимает даже, кто я такая. Приходилось ей каждый раз объяснять, что я дочь Элис и внучка Реми. Она на какое-то время запоминала, а после опять приходилось повторять все сначала. Да и Карлотта меня не жалует. Она вообще не любит визитеров. Это ужасная женщина. Фактически она уничтожила особняк. Лишила его жизни. И что бы ни говорили другие, вина лежит полностью на ней.

– Вы верите в то, что в доме обитает призрак, что там, возможно, присутствует некое зло?…

– О, это Карлотта, – перебила меня Беатрис. – Она воплощенное зло. Знаете, если вас интересует в первую очередь этот вопрос, очень жаль, что вам не удалось встретиться в свое время с Амандой Грейди Мэйфейр, женой Кортланда. Она давно умерла. Вот она верила в реальность поистине фантастических вещей. Однако на самом деле все это было… забавно. В своем роде. Аманда говорила, что именно поэтому ушла от Кортланда. По ее словам, он знал, что дом находится во власти призраков. И даже мог видеть их и говорить с ними.

Меня всегда поражало, как может взрослая женщина всерьез верить, что такое возможно. Но Аманда была уверена в существовании какого-то сатанинского заговора. Насколько я могу судить, причиной всему неосторожность Стеллы – какой-то ее просчет. И все же Стелла отнюдь не была злонамеренной, и ее ни в коем случае нельзя называть колдовской королевой. Да, она ложилась в постель со всеми подряд, но если это колдовство, то половину населения Нового Орлеана следует сжечь на костре.

Наша беседа еще долго текла в том же духе, становясь все более непринужденной, по мере того как Беатрис понемногу насыщалась и курила свой «Пэлл-Мэлл».

– А Дейрдре просто слишком сексуальна, – продолжала она, – это единственный ее недостаток. Всю жизнь ее самым возмутительным образом прятали и ограждали от всего и от всех. Стоит ли удивляться, что она бросается в объятия незнакомых мужчин. Вся надежда на Кортланда – он должен позаботиться о ней. Он теперь почтенный старейшина нашего семейства. И, несомненно, единственный, кто способен противостоять Карлотте. Вот уж кто настоящая ведьма! При виде ее у меня мурашки бегают по телу. Необходимо каким-то образом забрать от нее Дейрдре.

На самом деле до меня уже доходили слухи о каком-то маленьком университете в Техасе, куда Дейрдре, возможно, уедет осенью. Кажется, Ронда Мэйфейр, правнучка сестры Сюзетты Марианны (Марианна приходилась тетей Кортланду), вышла замуж за молодого человека из Техаса, который преподавал в небольшом, но очень дорогом пансионе. Фактически это была школа для девочек с множеством традиций, существовавшая на весьма щедрые пожертвования, позволявшие оборудовать ее в соответствии со всеми требованиями к такого рода учебным заведениям. Вопрос был лишь в том, отпустит ли Дейрдре эта «ужасная» Карлотта. «Вот уж кто настоящая ведьма!»

А Беатрис тем временем все продолжала сплетничать о Карлотте, критикуя ту за все подряд, начиная от манеры одеваться (слишком уж деловой стиль) и заканчивая манерой говорить (чересчур сухая). И вдруг она наклонилась ко мне через стол и спросила:

– Вам ведь известно, что эта ведьма убила Ирвина Дандрича?

А вот этого я не только не знал, но даже не слышал и малейшего намека на что-либо подобное. В отчетах за 1952 год было лишь сказано, что днем, приблизительно в начале пятого, Ирвин Дандрич скончался от инфаркта в собственной квартире. О том, что у Дандрича больное сердце, было известно всем.

– Я разговаривала с ним! – Беатрис была исполнена сознания собственной значимости и явно довольна произведенным эффектом. – Я разговаривала с ним в день его смерти! Он сказал, что звонила Карлотта и обвиняла его в том, что он шпионит за членами семьи. А потом она заявила: «Что ж, если вам так хочется узнать о нас как можно больше, приходите сюда, на Первую улицу. И я поведаю вам гораздо больше, чем вы хотели бы услышать». Я запрещала ему туда идти, предупреждала, что она подаст на него в суд или сделает с ним нечто ужасное. Ведь после смерти Стеллы она совсем с ума сошла. Но он и слушать не хотел. «Я должен увидеть этот дом, – заявил он. – Должен увидеть все собственными глазами. Насколько мне известно, после смерти Стеллы ни один посторонний не переступал его порога». Тогда я заставила его твердо пообещать, что он позвонит мне сразу же после возвращения домой. Но он так и не позвонил. И в тот же день умер. Карлотта отравила его. Я уверена. Она дала ему какой-то яд. А когда его нашли мертвым, все решили, что это инфаркт. Она отравила его, но сделала это так, что он смог еще добраться до дома и умереть в собственной постели.

– Но откуда в вас такая уверенность? – спросил я.

– Просто нечто подобное происходит уже не впервые. Дейрдре говорила Кортланду о каком-то мертвеце, лежащем в мансарде дома на Первой улице. Да-да! О покойнике!

– Кортланд вам об этом сказал? Беатрис мрачно кивнула.

– Бедняжка Дейрдре! Когда она рассказывает такие истории докторам, те назначают ей шоковую терапию. А Кортланд заявляет, что у нее галлюцинации. – Она покачала головой. – И в этом весь Кортланд! Он верит, что в доме обитают призраки, и даже беседует с ними. Но покойник в мансарде? Нет, это уж слишком! В это он ни за что не желает верить. – Она тихо рассмеялась, но потом вдруг вновь сделалась очень серьезной. – Но я готова поклясться, что все это правда. Мне припоминаются какие-то разговоры о молодом человеке, который пропал перед самой смертью Стеллы. Я слышала их много лет спустя. Сначала тетя Милли рассказала о нем моей кузине Анджеле. А позже я сама услышала ту же историю от Ирвина Дандрича. Юношу искала полиция. И частные детективы. Ирвин сказал, что это был какой-то техасец, но приехал он из Англии. Провел ночь со Стеллой, а после вдруг исчез.

Об этом происшествии было известно еще одному человеку – Аманде. Во время нашей последней встречи в Нью-Йорке мы в очередной раз обсуждали события прежних времен, и вдруг Аманда спросила: «А что ты думаешь о странном исчезновении того юноши?» Конечно, она связала все это с Корнелом – с тем, который умер в отеле после визита к Карлотте. Говорю вам, она дает им какой-то яд отложенного действия, поэтому они умирают не сразу, а уже вернувшись домой. Кстати, молодой техасец был кем-то вроде историка. Он приехал из Англии, но довольно много знал о прошлом нашего рода…

И вдруг до Беатрис дошло, что я тоже историк и тоже прибыл из Англии.

– Мистер Лайтнер, – с легким смешком произнесла она, – вам следует быть очень осторожным.

Продолжая тихо смеяться, Беатрис выпрямилась и слегка откинулась на спинку стула.

– Возможно, вы правы, – ответил я. – Но ведь на самом деле сами вы во все это не верите – не так ли, мисс Мэйфейр?

Беатрис ненадолго задумалась.

– И да, и нет, – все с тем же тихим смехом ответила она наконец. – По-моему, от Карлотты можно ожидать чего угодно. Но, по правде говоря, эта женщина слишком тупа и бесчувственна, чтобы кого-то отравить. Тем не менее я много думала об этом, и такая мысль приходила мне в голову, особенно после смерти Ирвина. Он мне очень нравился. И он действительно умер сразу же после визита к Карлотте. Надеюсь, Дейрдре все же уедет учиться в Техас. И если Карлотта пригласит вас в особняк на чашку чаю, ни в коем случае не ходите.

– А относительно призрака… – начал я. (Должен заметить, что на протяжении всего нашего разговора мне редко удавалось закончить фразу – впрочем, в этом и не было нужды.)

– Смотря о каком призраке вы говорите. Там бродит призрак Джулиена. Его видели все, однажды, кажется, даже я. Но есть еще привидение, которое сбрасывает вниз лестницы с людьми. Этот вечный невидимка.

– Но разве нет там еще одного – того, которого все называют «тот человек»?

Она никогда не слышала такого выражения, но посоветовала мне поговорить с Кортландом. Если он, конечно, согласится побеседовать со мной. Кортланд не любит, когда посторонние задают ему вопросы. Он живет в мире семьи.

На углу я посадил Беатрис в такси.

– Если вы все же будете разговаривать с Кортландом, – сказала она на прощание, – не говорите ему о нашей встрече. Он считает меня ужасной сплетницей. Но обязательно спросите его о том техасце. Никогда не знаешь, что может рассказать Кортланд.

Как только такси отъехало, я позвонил Джулиетт Мильтон, нашей светской шпионке.

– Никогда даже близко не подходите к особняку, – приказал я ей. – Ни в коем случае лично не встречайтесь с Карлоттой Мэйфейр. Больше никаких ленчей с Беатрис. Вы получите щедрое вознаграждение, и мы поможем вам красиво выйти из игры.

– Но что я сделала? Что я такого сказала? Беатрис неисправимая болтунья. Она всем и каждому рассказывает эти истории. И я повторила лишь то, что фактически общеизвестно.

– Вы прекрасно справились с работой. Но существует опасность. Реальная опасность. Поэтому сдел айте так, как я сказал.

– А-а, так, значит, она заявила, что Карлотта убивает людей. Но это же сущая нелепость. Карлотта давно уже старуха. А если послушать Беатрис, то получается, что эта старуха отправилась в Нью-Йорк и убила Шона Лэйси, отца Дейрдре. Полнейший абсурд.

Я вновь повторил свои предостережения, или, если хотите, приказы.

На следующий день я поехал в Метэри, припарковал машину и долго бродил по тихим улочкам вокруг дома Кортланда. За исключением, пожалуй, обилия дубов и бархатной травы на зеленых лужайках, этот городок совершенно не походил на Новый Орлеан. С таким же успехом его можно было принять за фешенебельное предместье Хьюстона или Оклахома-Сити. Здесь царили покой, красота и атмосфера полной безопасности – во всяком случае, внешне все выглядело именно так. Дейрдре мне увидеть не удалось. Но я надеялся, что столь благотворная обстановка пошла ей на пользу.

Однако, прежде чем предпринять попытку встретиться и поговорить с Дейрдре, я должен был понаблюдать за ней издалека. Все мои старания установить контакт с Кортландом окончились неудачей – он не отвечал на мои звонки, и в конце концов его секретарь прямо заявил, что мистер Мэйфейр не желает со мной разговаривать, что до него дошли слухи о моих беседах с его родственниками, а потому он требует, чтобы я оставил в покое его семью.

Я был в растерянности и никак не мог решить, стоит ли все же настаивать на встрече. Передо мной стояли все те же старые вопросы: в чем состоят мои обязанности и какова моя главная цель? После долгих раздумий я оставил для Кортланда сообщение, в котором говорилось, что у меня имеются весьма обширные сведения, касающиеся прошлого семьи начиная с семнадцатого столетия, и что мне очень хотелось бы с ним поговорить. Ответа я не получил.

На следующей неделе Джулиетт Мильтон сообщила, что Дейрдре уехала в Дентон и будет учиться в Техасском женском университете, том самом, где преподавал английский язык муж Ронды Мэйфейр, Эллис Клемент. Карлотта была категорически против этой поездки и, рассердившись на Кортланда за то, что тот пошел против ее воли, вообще перестала с ним разговаривать.

Кортланд отвез Дейрдре в Техас и пробыл там достаточно долго, дабы убедиться, что она хорошо устроена в доме Ронды Мэйфейр и Эллиса Клемента. Только после этого он вернулся к себе.

Нам не составило труда узнать, что Дейрдре принята в университет в качестве «особой студентки», до тех пор получавшей домашнее образование. Ей предоставили отдельную комнату в студенческом общежитии для новичков и записали на полный курс обучения по обычной программе.

Я приехал в Дентон двумя днями позже Кортланда и Дейрдре. Техасский женский университет производил на редкость благоприятное впечатление. Увитые виноградными лозами кирпичные здания в окружении ухоженных зеленых лужаек стояли на живописных склонах невысоких холмов. Трудно было поверить, что это государственное учебное заведение.

Мои тридцать шесть, рано поседевшие волосы и привычка носить элегантные льняные костюмы позволили мне свободно прогуливаться по кампусу, а если я и привлекал чье-либо внимание, то с легкостью мог сойти за преподавателя одного из множества факультетов. Иногда, отыскав свободную скамью, я усаживался на нее, чтобы подробно описать все увиденное. Мне нравилось рыться в книгах на полках общедоступной библиотеки или бродить по коридорам старых зданий, время от времени учтиво кланяясь пожилым преподавательницам и отпуская комплименты в адрес молодых леди в блузках и плиссированных юбках.

На второй день после приезда я впервые увидел Дейрдре. Она вышла из общежития для первокурсников и около часа просто гуляла по извилистым дорожкам кампуса под сенью огромных деревьев – очень красивая, юная, с черными, длинными, свободно струящимися по спине волосами.

Столь долгожданная и при этом совершенно неожиданная встреча привела меня в полное замешательство. Ведь передо мной была поистине великая знаменитость. И в то же время, следуя за ней на некотором расстоянии, я испытывал невыносимые угрызения совести. Я стыдился того, что вынужден был делать, и вновь пытался найти ответы на мучившие меня вопросы. Не лучше ли оставить девушку в покое? Должен ли я рассказать ей все, что знаю о давнем прошлом ее семьи? Имею ли я вообще право здесь находиться?

Так и не проронив ни слова, я шел за ней, пока она не скрылась за дверью общежития. На следующее утро я вновь провожал ее сначала на первое занятие, а потом в просторную столовую, располагавшуюся в цокольном этаже одного из зданий. Устроившись за маленьким столиком, Дейрдре в одиночестве пила кофе и время от времени бросала монетки в музыкальный автомат, выбирая каждый раз одну и ту же пластинку – печальную мелодию Гершвина.

Она явно наслаждалась обретенной свободой. Когда она, отложив в сторону книгу, которую читала, подняла голову и огляделась, я словно прирос к месту и не в силах был подняться со стула. Я побоялся спугнуть ее своим приближением. Ведь это ужасно – вдруг обнаружить, что за тобой кто-то следит. Я вышел из столовой раньше Дейрдре и вернулся в свой маленький отель в центре города.

Во второй половине дня я вновь отправился бродить по кампусу. Едва я подошел к общежитию, как из него вышла Дейрдре. На ней было белое хлопчатобумажное платье с короткими рукавами, облегающим лифом и пышной юбкой.

И вновь она, казалось, без всякой цели прогуливалась по кампусу, но в какой-то момент вдруг свернула в сторону и направилась в самый дальний его конец, постепенно удаляясь от оживленных дорожек и ухоженных лужаек. Последовав за ней, я неожиданно оказался в заброшенном ботаническом саду, обширном и тенистом. Заросли вокруг были столь густыми, что я испугался за Дейрдре, которая быстро шла далеко впереди, уверенно ступая по неровной тропинке.

В конце концов строения университета окончательно скрылись за тесно стоявшими стволами бамбука; не слышно стало и шума уличного движения. Воздух вокруг словно сгустился, однако был заметно суше, чем в Новом Орлеане.

Спустившись по узкой тропинке, я перешел какой-то маленький мостик и… замер. Чуть поодаль под большим цветущим деревом стояла Дейрдре и смотрела прямо на меня. Подняв правую руку, она сделала приглашающий жест. Я не мог поверить своим глазам! Нет, они меня не обманывали: Дейрдре манила меня к себе.

– Так что же вам все-таки нужно, мистер Лайтнер? – тихо спросила она. Голос ее слегка подрагивал, однако в нем не слышалось ни гнева, ни страха.

А я в тот момент будто лишился дара речи. На шее Дейрдре сиял фамильный изумруд Мэйфейров. Когда она вышла из общежития, он, вероятно, был спрятан под платьем, однако теперь я увидел знаменитую драгоценность во всей красе.

В душу мою закралась тревога. Я лихорадочно размышлял, что сказать ей в ответ, пытался придумать какое-нибудь правдоподобное, незамысловатое и в то же время глубокомысленное объяснение. Но вместо этого смог выдавить из себя лишь несколько слов:

– Я наблюдал за вами, Дейрдре.

– Да, – ответила она, – я знаю.

Она повернулась ко мне спиной и стала спускаться по заросшим, едва различимым ступеням, жестом пригласив меня идти следом. Лестница привела нас в укромный уголок сада, на небольшую, практически не видную со стороны тропинки площадку, вокруг которой стояли несколько цементных скамей. Стволы бамбука, колеблемые ветром, слегка потрескивали. Неподалеку, видимо, был пруд, и в воздухе ощущался смрадный запах стоялой воды. Тем не менее само это место таило в себе несомненное очарование.

Дейрдре присела на скамью. На фоне царившего вокруг тенистого полумрака отчетливо выделялось ее белое платье, а на груди ярко сверкал изумруд.

«Будь осторожен, Лайтнер, – сказал я себе. – Ты в опасности».

– Мистер Лайтнер, – заговорила Дейрдре, как только я сел напротив, и посмотрела мне прямо в глаза, – скажите же наконец, что вам нужно.

– Мне известно многое о вас и вашей семье, Дейрдре, – ответил я, – о вашей матери, о ее матери, о матери ее матери… и так далее. Исторические факты, семейные тайны, генеалогия, слухи, сплетни… – словом, я владею разного рода информацией, поверьте. В Амстердаме есть дом, на стене которого висит портрет женщины, вашей родственницы. Ее звали Дебора. Это она несколько столетий тому назад купила у голландского ювелира изумруд, который вы носите сейчас на шее.

Мне показалось, что мой рассказ ничуть не удивил Дейрдре. Ни слова не говоря, она продолжала смотреть на меня изучающим взглядом, словно пытаясь понять, не обманываю ли я ее и нет ли у меня каких-либо недобрых намерений. Я же в тот момент не испытывал ничего, кроме невероятного потрясения: «Я беседую с Дейрдре Мэйфейр! Я наконец-то сижу рядом с Дейрдре Мэйфейр!».

– Скажите мне, Дейрдре, – нарушил я затянувшееся молчание, – хотите ли вы узнать все, что знаю я? Интересно ли вам взглянуть на письма человека, который любил Дебору? Хотите ли услышать правду о том, как умерла одна из прародительниц вашего рода и как ее дочь пересекла океан и поселилась на Сан-Доминго? В день ее смерти Лэшер обрушил на поселение страшный ураган…

Я резко оборвал себя едва ли не на полуслове, как будто во рту вдруг пересохло, ибо Дейрдре внезапно переменилась в лице. Поначалу я решил, что оно искажено яростью. Но нет, столь неожиданную смену выражения вызвала жесточайшая внутренняя борьба.

– Мистер Лайтнер, – шепотом произнесла она. – Я ничего не хочу слышать об этом. Более того, я стремлюсь забыть даже то, что сама знаю. Я приехала сюда, чтобы освободиться от всего этого.

– Понятно…

Что еще мог я в тот момент ответить? Я чувствовал, что Дейрдре понемногу успокаивается, в то время как меня охватила полнейшая растерянность.

– Мистер Лайтнер… – На этот раз паузу прервала Дейрдре. Голос ее звучал ровно, однако в нем явственно ощущалось волнение. – Мистер Лайтнер, тетя говорит, что вы проявляете повышенное внимание к нашей семье, потому что считаете, что мы не такие, как все остальные люди. Что вы из чистого любопытства готовы заставить нас творить зло. Нет-нет, поймите меня правильно: она имеет в виду лишь то, что вы, постоянно упоминая о зле и пороке, способствуете порождению и укреплению их в наших душах. Что ваши исследования возрождают к жизни злонамеренные устремления.

Прекрасные голубые глаза Дейрдре молили о понимании. И в то же время весь ее облик был исполнен спокойного достоинства и удивительного хладнокровия.

– Точка зрения вашей тети мне вполне ясна, – сказал я.

Откровенно говоря, я был поражен. Поражен тем фактом, что Карлотта Мэйфейр знала не только, кто мы, но и чем занимаемся, пусть даже отчасти. А потом я вспомнил о Стюарте. Он, несомненно, разговаривал с ней. И теперь я имел тому доказательство. Эта и тысячи других мыслей теснились в моей голове.

– Вы в чем-то сродни спиритуалистам, мистер Лайтнер, – все тем же ровным, благожелательным тоном продолжила Дейрдре. – Они вызывают духов давно умерших предков и, несмотря на все свои благие намерения, только укрепляют силу демонов, о которых на самом деле мало что знают…

– Да-да, я отлично понимаю, о чем вы, поверьте, я понимаю. Но мне хотелось лишь дать вам информацию, поставить в известность о том, что, если вы…

– Но все дело в том, что мне это не нужно. Я хочу навсегда забыть о прошлом… – Голос Дейрдре утратил прежнюю уверенность, в нем чувствовалось, легкое замешательство. – Я решила никогда не возвращаться домой…

– Что ж, очень хорошо, – ответил я. – Теперь мне все ясно. Но… Сделайте одолжение, запомните мое имя. Вот моя визитная карточка с номерами телефонов. Постарайтесь запомнить их. И если я вам понадоблюсь… Если вы когда-нибудь будете нуждаться в моей помощи… Пожалуйста, позвоните.

Она взяла визитку, долго и внимательно изучала ее, а потом положила в карман.

А я вдруг поймал себя на том, что не могу оторвать взгляд от ее огромных невинных голубых глаз и безуспешно пытаюсь выбросить из головы мысли о скрытом под платьем прекрасном юном теле и великолепной груди. На прячущемся в тени лице Дейрдре явственно читались печаль и сочувствие.

Страницы: «« ... 1213141516171819 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Один из лучших триллеров за всю историю существования жанра.Роман, ставший основой культового фильма...
Генрих VIII Тюдор, король Англии, потратил долгие годы, чтобы покорить Анну Болейн, порвал с католич...
«…Возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься», – напоминает Библия....
«Мастер переговоров. Игра по твоим правилам» – настольная книга для бизнесменов-практиков: избранные...
Антон Павлович Райский, немолодой, некогда популярный писатель, от безделья плюет с балкона в соседе...
Уинстон Черчилль известен не только как выдающийся политик, но и как один из самых ярких ораторов XX...