Мэйфейрские ведьмы Райс Энн

Лувье снова заорал, обращаясь к мэру, а испуганный пастор посмотрел на свою вооруженную охрану. Но стражники отступили назад и тоже со страхом глядели на Дебору и на испуганную толпу.

– Я буду услышана! – снова прокричала моя Дебора, и голос ее оставался таким же громким.

Когда она сделала всего лишь шаг, полностью выйдя на солнечный свет, толпа отпрянула, превратившись в громадную копошащуюся массу.

– Меня несправедливо обвинили в колдовстве, – кричала Дебора, – поскольку я не являюсь еретичкой и не поклоняюсь сатане. Никому из присутствующих здесь я не причинила никакого зла!

Прежде чем старая графиня успела вновь раскрыть рот, Дебора продолжала:

– Вы, мои сыновья, которые свидетельствовали против меня. Я отрекаюсь от вас! И ты, моя любимая свекровь, своею ложью обрекла себя на адские мучения.

– Ведьма! – завопила охваченная паникой графиня де Шамийяр. – Сожгите ее! Бросьте ее в костер!

Мне показалось, что несколько человек протиснулись вперед: то ли из страха, то ли из желания прослыть героями, а может, с целью извлечь для себя выгоду. Возможно, они просто находились в замешательстве. Но вооруженные стражники не пошевелились.

– Вы называете меня ведьмой? – переспросила Дебора.

Она с силой швырнула наземь свечу и воздела вверх руки перед теми, кто мог бы удержать ее, но не сделал этого.

– Так слушайте же меня! – потребовала Дебора. – Я покажу вам колдовство, какого прежде вы от меня не видели!

К этому моменту толпа была полностью объята ужасом. Одни покидали площадь, другие напирали, стремясь добраться до узких улочек, ведущих прочь от этого места. Даже те, кто находился на скамьях, встали, а маленький Кретьен уткнулся лицом в старую графиню и вновь затрясся от рыданий.

Вместе с тем глаза сотен людей продолжали пристально глядеть на Дебору, поднявшую свои исхудавшие и искалеченные руки. Ее губы двигались, но слов я не слышал. Под окном раздались крики, затем над крышами что-то загрохотало. Звук был слабее, нежели звук грома, и потому наводил больший ужас. Внезапно налетел сильнейший ветер, вместе с которым появился еще один звук – негромкий треск и хруст. Поначалу я не понимал, что это за звук, но затем вспомнил множество других бурь: старые городские крыши отдавали ветру свою расшатанную и ломаную черепицу.

С крыш моментально начали падать куски черепицы, поодиночке и целыми участками, а ветер завывал и метался по площади. Захлопали деревянные ставни постоялых дворов. Моя Дебора снова закричала, перекрывая шум ветра и отчаянные вопли толпы:

– Иди же сюда, мой Лэшер, мой мститель, сокруши моих врагов!

Наклонившись вперед, Дебора воздела руки. Ее лицо пылало, охваченное гневом.

– Я вижу тебя, Лэшер, я знаю тебя! Я призываю тебя! Потом она выпрямилась и разметала руки:

– Уничтожь моих сыновей, сокруши моих обвинителей! Уничтожь тех, кто пришел посмотреть на мою смерть!

Черепица падала отовсюду: с крыш домов, с собора, с крыши тюрьмы, ризницы, постоялых дворов. Куски черепицы ударяли по головам собравшихся, вызывая новые крики. Зрительские скамьи, наспех сооруженные из хрупких досок, палок, веревок и кое-как скрепленные известкой, закачались от ветра, и находившиеся там люди старались удержаться и вопили что есть мочи.

Только отец Лувье не потерял присутствия духа.

– Сожгите ведьму! – кричал он, пытаясь пробиться сквозь обезумевших от паники мужчин и женщин, которые натыкались друг на друга, спеша убраться с площади.

– Сожгите ведьму, и вы прекратите бурю.

Никто не шевельнулся, чтобы выполнить его приказ. И хотя собор мог укрыть от бури всех, никто не осмеливался двинуться туда, ибо Дебора стояла у входа, вытянув вперед руки. Стража в панике бежала от нее. Приходский священник забился в дальний угол. Мэра нигде было не видать.

Даже небо потемнело. Люди бились друг с другом, сыпали проклятиями и падали в общее месиво. Яростный дождь из черепицы ударил и по старой графине. Она поскользнулась, потеряв равновесие, и, перелетев через сплетение копошащихся тел, рухнула прямо на камни. Двое сыновей Деборы прижались друг к другу, когда на них хлынул ливень черепичных обломков с церковного фасада. Кретьен согнулся, точно деревце под градом. Удар лишил его сознания, и он упал на колени. Теперь обрушились и сами зрительские скамьи, потянув с собою вниз не только сыновей Деборы, но и еще двадцать или более человек, все еще пытающихся выбраться.

Насколько я мог видеть, все стражники сбежали с площади. Священник тоже скрылся. А моя Дебора, пятясь, отступила в тень, хотя ее глаза были по-прежнему обращены к небу.

– Я вижу тебя, Лэшер! – кричала она. – Мой сильный и прекрасный Лэшер!

С этими словами она скрылась во тьме нефа.

Я оторвался от окна, сбежал вниз по лестнице, прямо в сумятицу, царящую на площади. Не могу сказать тебе, что творилось у меня в мозгу. Мною владела мысль, что я могу добраться до Деборы и, воспользовавшись паникой, вызволить ее.

Но когда я пересекал открытое пространство, один из падавших кусков черепицы задел мое плечо, а другой ударил в левую руку. Деборы не было видно. Только церковные двери, невзирая на их громадную тяжесть, качались на ветру.

Оконные ставни ломались и тоже падали на обезумевших людей, которые были не в состоянии добраться до узких улочек. Возле каждой арки и крыльца лежали груды тел. Старая графиня глядела мертвыми, невидящими глазами вверх, а люди бежали, переступая через нее. Возле обломков зрительских скамеек лежало скрюченное тело маленького Кретьена – мальчик не подавал признаков жизни.

Его брат Филипп полз на коленях в поисках укрытия. У него была сломана нога. В это время сверху упала деревянная ставня, ударив его по шее и сломав ее. Филипп рухнул замертво.

Неподалеку от меня кто-то, прижимаясь к стене, закричал:

– Графиня! – и указал вверх.

Дебора стояла на перилах церковной балюстрады, куда она успела подняться. Рискованно балансируя, она вновь протянула руки к небесам и обратилась к своему духу. Но среди завываний ветра, стонов раненых, грохота падающей черепицы, камней и обломков дерева я не надеялся расслышать ее слова.

Я бросился к церкви и, оказавшись внутри, стал лихорадочно искать ступени. Инквизитор Лувье тоже искал их и нашел раньше меня. Он стремился наверх.

Я неотступно бежал вслед за ним, видя у себя над головой полы его черной сутаны и слыша стук его каблуков. Ох, Стефан, если бы у меня был кинжал… Но кинжала у меня не было.

Когда мы достигли крыши, он рванулся вперед, и я увидел, как худенькое тело Деборы падает вниз. Подбежав к краю, я взглянул на царивший внизу хаос… Дебора лежала неподвижно, разбившись о камни. Ее лицо было обращено вверх, одна рука подпирала голову, другая безжизненно лежала на груди. Глаза ее были закрыты, словно она спала.

Увидев ее, Лувье выругался и закричал:

– Сожгите ее, тащите ее тело на костер.

Но напра сно: отсюда его никто не слышал. Он оцепенело обернулся, намереваясь, видимо, спуститься вниз и руководить сожжением, и тут увидел меня.

На лице инквизитора застыло выражение недоумения и беспомощности, когда я, ни секунды не колеблясь, изо всех сил толкнул его в грудь, чтобы он, качнувшись назад, свалился с крыши вниз.

Этого, Стефан, никто не видел. Мы находились в самой высокой точке Монклева. Никакая иная крыша не достигала высоты крыши собора. Даже со стороны замка эта часть не просматривалась, а находившиеся внизу и подавно не могли видеть меня, поскольку, нанося удар, я был заслонен телом самого Лувье.

Так или иначе, меня никто не видел.

Я немедленно отошел от края крыши и, убедившись, что больше никто не подымался вслед за мной наверх, спустился по ступеням и покинул собор. Неподалеку от входа лежал сброшенный мною Лувье. Как и Дебора, инквизитор был мертв. Его череп был разбит, оттуда текла кровь. Глаза инквизитора были открыты, а на лице застыло то тупое и глупое выражение, которого почти никогда не увидишь на лицах живых людей.

Не берусь сказать, сколько продолжалась эта заваруха, но, когда я достиг церковных дверей, она начинала стихать. Может, все длилось не более четверти часа – ровно столько, сколько это чудовище Лувье отмерил Деборе для смерти на костре.

Стоя в тени церковного входа, я видел, как площадь наконец опустела. Последние уцелевшие жители карабкались, перелезая через тела погибших, которые теперь запрудили боковые улицы. Я видел, что становится светлее. Буря проходила. Я молча стоял, глядя на тело моей Деборы, и видел, как теперь у нее изо рта льется кровь и ее белая одежда покрывается красными пятнами.

Прошло немало времени, прежде чем на площади появилось множество людей, осматривающих тела погибших и раненых, которые стонали и молили о помощи. Раненых подбирали и уносили. Хозяин постоялого двора вместе с сыном выбежали наружу и склонились над телом Лувье.

Хозяйский сын увидел меня, подошел и с громадным волнением сообщил, что приходский священник и мэр погибли. Вид у парня был дикий, словно он не мог поверить, что остался в живых и своими глазами видел случившееся.

– Я же говорил вам, что она была великой ведьмой, – прошептал он.

Стоя и глядя на тело Деборы, мы увидели, как на площади появились вооруженные стражники, поцарапанные и с очумелыми лицами. Ими командовал молодой церковник с кровоточащим лбом. Они со страхом подняли тело Деборы, постоянно озираясь вокруг, словно боялись, что буря разразится вновь. Но этого не случилось. Они понесли ее тело к костру. Когда они поднимались по лестнице, прислоненной к столбу, дрова и уголь начали рассыпаться и падать. Стражники осторожно положили тело Деборы и поспешно скрылись.

Когда молодой церковник, лоб которого все еще сочился кровью, зажег факелы, появились другие люди, и вскоре костер стал разгораться. Молодой церковник стоял совсем близко, наблюдая, как горят дрова, затем отступил назад и, закачавшись, упал в обморок либо замертво.

Надеюсь, что замертво.

Я снова двинулся к лестнице, ведущей наверх. Я поднялся на церковную крышу. Оттуда я глядел на тело моей Деборы, мертвое, неподвижное, неподвластное любой боли, и видел, как его поглощает пламя. Я смотрел на крыши домов, сделавшихся пятнистыми из-за сорванной черепицы. Я думал о душе Деборы: поднялась ли она уже на небеса?

Только когда тянущийся вверх дым сделался густым и тяжелым, полным запаха горящих дров, угля и смолы, лишив меня возможности дышать, я спустился вниз. Я вернулся на постоялый двор, где уцелевшие горожане пили и болтали какую-то чушь, вскакивая, чтобы поглазеть на костер, и затем испуганно пятясь от дверей. Я собрал сумку и отправился на поиски своей лошади. Она сгинула в недавней сумятице.

Однако я увидел другую, которую держал за поводья перепуганный мальчишка-конюх. Эта лошадь была оседлана. Мне удалось купить ее у мальчика, заплатив вдвое больше того, что она стоила, хотя, скорее всего, лошадь ему не принадлежала. Оседлав ее, я покинул город.

По прошествии многих часов непрерывной, очень медленной езды через лес, страдая от сильной боли в плече и от еще большей душевной боли, я добрался до Сен-Реми и там заснул мертвым сном.

Здесь еще никто не слышал о случившемся, тем не менее ранним утром я двинулся дальше, на юг, держа путь в Марсель.

Последние две ночи я провел в каком-то полусне, думая об увиденном. Я плакал по Деборе, пока у меня больше не осталось слез. Я думал о совершенном мною преступлении и знал, что не ощущаю своей вины. Только убежденность, что сделал бы это снова.

За всю свою жизнь, проведенную в Таламаске, я никогда не поднял руку на другого человека. Я взывал к разуму, прибегал к убеждению, потакал, лгал и, как только мог, стремился сокрушить силы тьмы, когда распознавал их, служа силам добра. Но в Монклеве во мне поднялся гнев, а с ним – желание отомстить и ощущение своей правоты. Я ликовал, что сбросил этого злодея с крыши собора, если спокойная удовлетворенность может быть названа ликованием.

Тем не менее я совершил убийство. Ты, Стефан, располагаешь моим признанием. И я не жду ничего, кроме осуждения с твоей стороны и со стороны ордена, ибо когда еще наши ученые доходили до убийства, решившись расправиться с инквизиторами, как это сделал я?

В свое оправдание могу сказать лишь то, что преступление было совершено в состоянии страсти и безрассудства. Однако я не сожалею о содеянном. Ты узнаешь об этом, как только мы встретимся. Я не собираюсь тебе лгать, чтобы облегчить свою участь.

Сейчас, когда я пишу эти строки, мысли мои сосредоточены не на убийстве инквизитора. Я думаю о Деборе и о ее духе Лэшере, а также о том, что видел собственными глазами в Монклеве. Я думаю о дочери Деборы Шарлотте Фонтене, которая отправилась не в Марсель, как полагают ее враги, а, насколько мне известно, отплыла в Порт-о-Пренс, на остров Сан-Доминго.

Стефан, я не могу оставить свои исследования этого вопроса. Я не могу отшвырнуть в сторону перо, пасть на колени и сказать, что раз я убил священника, то теперь должен отказаться от мира и своей работы. Поэтому я, убийца, продолжаю так, словно никогда не пятнал своих исследований преступлением или признанием в нем.

Что я должен предпринять теперь, так это добраться до несчастной Шарлотты, каким бы долгим ни было путешествие, и чистосердечно говорить с нею, рассказав ей все, что видел и что знаю.

Подобное может оказаться непростым делом; теперь я уже не стану взывать к благоразумию и прибегать к сентиментальным мольбам, как делал в юности, обращаясь к Деборе. Здесь все должно быть аргументировано; здесь мой разговор с этой женщиной должен быть построен таким образом, чтобы она позволила мне исследовать вместе с нею ту сущность, явившуюся из невидимого мира, из хаоса и способную принести больше вреда, чем любой демон или дух, о которых мне доводилось когда-либо слышать.

В этом суть всего, Стефан, ибо это существо ужасающе опасно, и любая ведьма, которая вознамерится повелевать им, кончит тем, что полностью утратит над ним контроль. Я в этом не сомневаюсь. Но каковы могут быть намерения самого этого существа?

Полагаю, что оно расправилось с мужем Деборы на основе тех представлений, которые имело об этом человеке. Но почему оно ничего не сказало самой Деборе? Я не знаю, что могут означать слова Деборы о том, что это существо способно обучаться. Подобные заявления я слышал дважды: впервые в Амстердаме, в ту самую, давнюю, ночь, а затем – накануне трагических событий.

Я хочу исследовать природу этого существа, разделив тем самым боль Деборы, узнавшей, что демон погубил ее мужа ради нее, не сообщив ей, почему это сделал, хотя и был вынужден сознаться, когда Дебора спросила его об этом. Или же это существо решило забежать вперед и сделать то, о чем она еще лишь могла бы попросить, тем самым показав себя в ее глазах добрым и умным духом?

Каков бы ни был ответ, воистину Лэшер – самый необычный и интересный дух. Прими во внимание и его силу, ибо я не преувеличил ничего из тех бед, что обрушились на голову жителей Монклева. Ты и сам вскоре об этом услышишь, поскольку произошедшее было уж слишком значительным и ужасающим, чтобы слухи о нем не распространились повсюду.

Ныне, лежа часами и мучаясь от физической и душевной боли, я тщательно перебрал в своей памяти все то, что когда-либо читал у древних относительно духов, демонов и подобных существ.

Я вспомнил записи, оставленные чародеями, их предостережения, вспомнил различные случаи, описание которых читал. Я перебрал в памяти писания Отцов Церкви, ибо, какими бы глупцами эти отцы ни были в других вопросах, кое в чем их знания о духах совпадали со знаниями древних, и это совпадение является важным моментом.

Ведь если римские, греческие, иудейские ученые, а вслед за ними христианские авторы – все описывают одних и тех же существ, высказывают одинаковые предостережения и приводят одинаковые заклинания для управления этими духами, значит, существует нечто такое, от чего нельзя отмахиваться.

Насколько мне известно, любой народ и любое племя признавали существование многочисленных невидимых существ, которых они разделяли на добрых и злых духов сообразно той пользе или вреду, которые те приносят людям.

На заре христианства Отцы Церкви считали, что эти демоны являются, по сути, старыми языческими богами. То есть они верили в существование этих богов и считали их существами, обладающими меньшей силой. Ныне церковь более не придерживается такой точки зрения.

Однако те, кто судит ведьм, по-прежнему придерживаются этого верования, хотя делают это неуклюже и невежественно. Ведь когда они обвиняют ведьму в ее ночных полетах, они по-глупому обвиняют ее в древнем веровании в богиню Диану, которой повсеместно поклонялись в языческой Европе до прихода христианства. Когда эти судьи заявляют, что ведьма целовалась с козлоногим дьяволом, он является не кем иным, как языческим богом Паном.

Но такой судья, судящий ведьм, не ведает, что творит. Он догматично верит лишь в сатану, в «дьявола» и в дьявольских пособников – демонов. И ради всей пользы, какая может быть принесена, историк должен показать ему, что вся демонологическая стряпня берет свое начало в языческих крестьянских сказаниях.

Но вернемся к главному заключению: все народы верят в духов. Все народы оставили нам какие-то сведения о духах, и здесь я намерен рассмотреть именно это их наследие. И если сейчас память не подводит меня, я должен подтвердить следующее: то, что мы встречаем в легендах, книгах по магии и демонологических трактатах, является… легионом существ, которых можно вызвать, произнеся их имя, и которыми ведьмы или колдуны могут повелевать. Воистину Книга Соломона во множестве называет их, сообщая не только имена и свойства этих существ, но и то, в каком обличье они предпочитают появляться.

И хотя Таламаска давно уже выяснила, что большинство этих сведений являются чистым вымыслом, мы знаем о существовании обитателей невидимого мира, а также о том, что в книгах содержатся весьма здравые предостережения против опасности, таящейся в вызывании духов, ибо они могут выполнить наши желания таким образом, который заставит нас в отчаянии воздевать руки к небу, как о том повествуют древнее сказание о царе Мидасе и крестьянская легенда о трех желаниях.

И действительно, мудрость любого чародея, на каком бы языке он ни писал, заключается в знании того, как уберегаться и с осторожностью пользоваться силой невидимых существ, дабы она не обратилась каким-либо непредвиденным образом против самого чародея.

Но сколько бы мы ни читали повествований о духах, разве мы где-либо встречали сведения, что дух способен обучаться? Слышали ли мы, чтобы дух менялся со временем? Нам известно, что духи способны делаться сильнее. Но чтобы они изменялись?…

Между тем Дебора дважды говорила мне об этом, рассказывая, что ее дух, Лэшер, поддается обучению. Значит, это существо способно изменяться.

Стефан, мне кажется, что это существо, призванное из невидимого и хаотического мира простодушной Сюзанной, на данной стадии своего существования в качестве слуги ведьм является полной загадкой. Получается, что посредством наставлений Деборы он из скромного духа воздуха превратился в творца бурь, в ужасного демона, способного по повелению своей ведьмы расправляться с ее врагами. Я считаю, что это далеко не все; поведать об остальном у Деборы не было ни времени, ни сил. Но я должен рассказать об этом Шарлотте, разумеется, не ради наставления ее в том, как ей обращаться с этим духом. Я надеюсь, что мне удастся встать между нею и Лэшером и каким-либо образом разорвать эту связь.

Когда я обдумываю слова этого существа, процитированные мне Деборой, я полагаю, что дух обладает не только характерными особенностями, позволяющими ему обучаться с помощью ведьмы; он обладает также характером, посредством которого обучается. То есть обладает не только природой, доступной пониманию, но и душой, с помощью которой он понимает сам.

Могу держать пари, что Шарлотта Фонтене почти ничего не знает об этом демоне, поскольку мать никогда не учила ее черной магии и только незадолго до казни раскрыла ей свои секреты. Убедившись в верности Шарлотты, Дебора велела ей покинуть город, благословив дочь на то, чтобы та осталась в живых и не видела, как ее мать умирает в огне. Я хорошо помню, как Дебора называла ее «моя любимая дочь».

Стефан, мне должно быть позволено отправиться к Шарлотте. Я не вправе уклоняться от этого, как сделал когда-то, оставив Дебору по приказу Рёмера Франца. Если бы я вел с Деборой споры, если бы учился вместе с Деборой, возможно, вместе с ней мы одержали бы победу и смогли бы избавиться от этого существа.

Прошу учесть еще два основания для моей просьбы. Во-первых, я любил Дебору, но наши отношения окончились ничем, поэтому я должен отправиться к ее дочери. Я должен это сделать, учитывая то, что когда-то произошло между мною и Деборой.

Во-вторых, у меня достаточно денег, чтобы добраться до Сан-Доминго, и я могу получить дополнительную сумму от нашего здешнего агента, который готов щедро ссудить мне. Так что я могу пуститься в путь даже без твоего разрешения.

Но прошу тебя, не заставляй меня нарушать правила ордена. Дай мне свое позволение. Пошли меня на Сан-Доминго.

Все складывается так, что я туда отправлюсь.

Преданный тебе в деле Таламаски

Петир ван Абель, Марсель.

Таламаска, Амстердам. Петиру ван Абелю, Марсель

Дорогой Петир!

Твои письма никогда не переставали удивлять нас, однако те два, что мы недавно получили из Марселя, превзошли все твои прошлые достижения.

Мы все здесь прочли их от первого до последнего слова, после чего держали совет и сообщаем тебе наши рекомендации: немедленно возвращайся домой, в Амстердам.

Мы вполне понимаем причины, заставляющие тебя желать отправиться на Сан-Доминго, но позволить тебе отплыть туда мы не можем. Мы просим тебя понять, что ты, проявив своеволие, стал частью злых дел, творимых демоном Деборы Мэйфейр. Сбросив отца Лувье с крыши, ты исполнил желание этой женщины и ее духа.

Нас сильно тревожит, что этим необдуманным поступком ты нарушил правила Таламаски. Мы боимся за тебя и единодушно считаем, что ты должен вернуться домой, чтобы выслушать наши советы, успокоить свою совесть и восстановить правильность своих суждений.

Петир, под угрозой исключения из ордена мы приказываем тебе: немедленно возвращайся к нам.

Мы внимательно изучили историю Деборы Мэйфейр, приняв во внимание твои письма, равно как и те немногочисленные наблюдения, которые Рёмер Франц счел уместным запечатлеть на бумаге. (Примечание переводчика: эти записи и по сей день не найдены.) Мы вполне согласны с тобой, что эта женщина и то, что она сделала со своим демоном, представляют значительный интерес для Таламаски. Просим тебя уразуметь, что мы намерены узнать то, что сможем, о Шарлотте Фонтене и ее жизни на Сан-Доминго.

Вполне возможно, что в дальнейшем мы отправим в Вест-Индию нашего посланника, который смог бы побеседовать с этой женщиной и узнать то, что удастся. Однако сейчас подобное не представляется возможным.

Благоразумие требует, чтобы после твоего возвращения сюда ты написал этой женщине и сообщил ей обстоятельства смерти ее матери, опустив упоминание о твоем преступлении против отца Лувье, ибо нет причин делать сведения о твоей виновности достоянием гласности. Тебе нужно будет написать Шарлотте Фонтене обо всем, что говорила ее мать. Мы настойчиво советуем тебе побудить ее вступить с тобой в переписку. Возможно, этим ты смог бы оказать на нее определенное влияние, не подвергая себя риску.

Это все, что ты можешь предпринять относительно Шарлотты Фонтене. Повторяю, мы приказываем тебе немедленно возвращаться. Сушей или морем, но, пожалуйста, возвращайся как можно скорее.

Но просим тебя: будь уверен в нашей любви, в высокой оценке твоих заслуг и в нашей тревоге о тебе. Наше мнение таково: если ты не подчинишься нашему приказу, в Вест-Индии тебя ждут лишь страдания, если не худшее. Мы судим об этом как на основании твоих слов и признаний, так и по нашим собственным прогнозам, касающимся этого дела. Мы накладывали руки на твои письма и видели впереди лишь тьму и несчастье.

Александр, который, как ты знаешь, обладает наибольшей силой видения через прикосновение, имеет стойкое убеждение, что, если ты отправишься в Порт-о-Пренс, мы тебя больше не увидим. От этого он слег и не встает до сих пор, отказываясь от пищи. Когда он решается говорить, то произносит какие-то странные фразы.

Хочу сообщить тебе, что Александр накладывал руки на портрет Деборы, написанный Рембрандтом и висящий у нас в зале, у лестницы. После этого он едва не упал в обморок, отказался что-либо сказать, и слуги были вынуждены помочь ему добраться до его комнаты.

– Какова причина твоего молчания? – спросил я у него, требуя ответа.

Александр ответил, что увиденное им делает слова напрасными. Такой ответ разгневал меня, и я снова потребовал, чтобы он рассказал мне о своих видениях.

– Я видел только смерть и разрушение, – сказал он. – Там не было каких-либо фигур, чисел или слов. Что еще тебе надобно от меня?

Затем он добавил, что, если я захочу узнать, как это выглядит, мне нужно снова взглянуть на портрет, на ту темноту, из которой всегда появляются персонажи портретов Рембрандта, и увидеть, как падает свет на лицо Деборы. Он падает лишь частично, ибо таков свет, который Александру удалось увидеть в истории этих женщин: неполный, хрупкий, всегда поглощаемый тьмой. Рембрандт ван Рейн уловил лишь мгновение, не более.

– Такое можно сказать о жизни и истории любого человека, – возразил я Александру.

– Нет, мои слова – пророческие, – объявил Александр. – И если Петир отправится в Вест-Индию, он пропадет во тьме, из которой Дебора Мэйфейр вырвалась лишь на короткое время.

Думай о нашей перепалке что угодно, но я не могу скрыть от тебя дальнейшие слова Александра. Он сказал, что ты все равно поедешь в Вест-Индию, оставив без внимания наши приказы и игнорируя угрозы исключения из ордена, и над тобой сгустится тьма.

Можешь бросить вызов этому предсказанию, и если ты действительно опровергнешь его, то сотворишь чудо для здоровья Александра, который тает на глазах. Возвращайся домой, Петир!!!

Будучи разумным человеком, ты явно сознаешь, что в Вест-Индии тебе совсем не обязательно повстречаться с демоном или ведьмой, чтобы подвергнуть свою жизнь опасности. Чума, лихорадка, взбунтовавшиеся рабы и дикие звери джунглей поджидают тебя там после того, как ты преодолеешь все опасности морского путешествия.

Однако давай оставим расхожие предостережения против подобного путешествия и вопрос силы, которой мы обладаем, и взглянем на документы, которые ты нам представил.

Рассказанное тобой действительно интересно. Нам давно известно, что «колдовство» являет собой некий плод, взращенный инквизиторами, священниками, философами и так называемыми образованными людьми. С помощью печатного станка они распространили свои домыслы по всей Европе, вплоть до горных лугов Шотландии. Возможно, их фантазии уже достигли и Нового Света.

Нам также давно известно, что крестьяне, живущие в отдаленных и глухих местах, ныне считают своих знахарок и повитух ведьмами, и осколки прошлых обрядов и суеверий, когда-то бытовавших среди них, теперь переплелись самым неожиданным образом, породив фантазии о козлоногих дьяволах, святотатстве и пресловутых шабашах ведьм.

Однако где еще мы видели более яркий пример того, что подобные фантазии сделали женщину ведьмой, как не в случае простушки Сюзанны Мэйфейр? Руководствуясь наставлениями, почерпнутыми прямо из трактата по демонологии, она сделала то, что смогла бы сделать одна женщина из миллиона: вызвала в помощь себе настоящего духа, причем обладающего несомненной силой. Вызвав это чудовище, она передала его своей смышленой дочери Деборе, подавленной и озлобленной тем, что сделали с ее матерью. В практике черной магии Дебора пошла дальше Сюзанны, усовершенствовав повелевание этим духом. Перед казнью Дебора передала этого Лэшера, явно присовокупив собственные суеверия, своей дочери, отправив его в Вест-Индию.

Кто из нас не хотел бы оказаться рядом с тобой в Монклеве и своими глазами увидеть огромную силу этого духа и сокрушение врагов графини! Несомненно, если бы возле тебя тогда оказался кто-то из нас, он остановил бы твою руку, позволив благочестивому отцу Лувье встретить свою судьбу без твоей помощи.

Должен сказать, что нам всем вполне понятно твое желание отправиться на Сан-Доминго, чтобы продолжить изучение этого духа и познакомиться с его новой хозяйкой. Чего бы сам я не дал, чтобы побеседовать с такой женщиной, как Шарлотта, узнать у нее о том, чему она научилась у матери и что намерена делать с полученными знаниями!

Но, Петир, ты сам же описал нам силу этого демона. Ты честно поведал нам о странных высказываниях, сделанных относительно него покойной графиней Деборой Мэйфейр де Монклев. Ты должен знать, что это существо будет стремиться помешать тебе встать между ним и Шарлоттой и что оно способно привести тебя к печальному концу, как то случилось с покойной графиней.

Ты совершенно прав в своих выводах, что Лэшер умнее большинства демонов, судя хотя бы по тому, что он говорил Деборе, да и по его поступкам тоже.

Мы понимаем всю глубину трагических событий, которые тебе пришлось пережить. Но ты должен вернуться домой, чтобы отсюда, из Амстердама, где ты в безопасности, писать письма Шарлотте, предоставив голландским кораблям нести их через моря.

Сейчас, когда ты, надеемся, готовишься к возвращению домой, тебе, возможно, будет интересно узнать следующее: мы лишь недавно услышали, что весть о смерти отца Лувье достигла французского двора.

Тебя не удивит сообщение о том, что в день казни Деборы на Монклев обрушилась страшная буря. Думаю, тебе будет очень интересно узнать, что это событие истолковывается как выражение неудовольствия Господа по поводу распространения колдовства во Франции и Его непосредственного проклятия в адрес нераскаявшейся ведьмы, которая даже под пытками не созналась в своих деяниях.

Несомненно, твое сердце тронет и известие о том, что благочестивый отец Лувье погиб, пытаясь спасти других от обломков падающей черепицы. Нам говорили, что число погибших достигло пятнадцати человек и что мужественные жители Монклева сожгли ведьму, прекратив таким образом бурю. Урок этих событий заключается в том, что наш Господь Иисус Христос должен увидеть большее число разоблаченных и сожженных ведьм. Аминь.

Интересно, как скоро мы прочтем памфлет, изобилующий привычными картинами и полный лживых измышлений? Вне всякого сомнения, печатные станки, которые всегда подливали масла в огонь костров инквизиции, уже усердно работают.

Знать бы, где тот инквизитор, что грелся той ночью у очага знахарки из Доннелейта и показывал ей гнусные картинки из своей демонологии? Умер ли и горит в аду? Этого мы никогда не узнаем.

Петир, не трать время на ответное письмо. Только возвращайся. Знай, что мы любим тебя и не клянем за то, что ты сделал, а равно и за все то, что ты можешь сделать. Мы говорим то, что, по нашему убеждению, мы должны сказать!

Преданный тебе в деле Таламаски

Стефан Франк, Амстердам.

Дорогой Стефан!

Пишу в спешке, ибо уже нахожусь на борту французского корабля «Святая Елена», готового отплыть в Новый Свет, и мальчик-посыльный дожидается, когда я закончу, чтобы немедленно отправить это письмо тебе.

Прежде чем твое письмо достигло меня, я получил от нашего агента все необходимое мне для путешествия и купил одежду и лекарства, которые, боюсь, мне понадобятся.

Я отправляюсь к Шарлотте, поскольку не могу поступить иначе, и мое решение не удивит вас. Скажи от меня Александру, что на моем месте он сделал бы то же самое.

Однако, Стефан, напрасно ты делаешь вывод, что я подпал под злые чары этого демона. Да, я нарушил правила ордена только в отношении Деборы Мэйфейр, как в прошлом так и сейчас. Но демон никогда не играл никакой роли в моей любви к Деборе, и, когда я столкнул инквизитора с крыши, я поступил так, как хотел поступить.

Я сбросил его вниз за Дебору и за всех бедных и невежественных женщин, которые на моих глазах кричали в пламени костров; за женщин, терзаемых на дыбе в холодных застенках. Я сделал это, отплатив за разрушенные семьи и опустошенные деревни, ставшие жертвами чудовищной лжи.

Но я напрасно теряю время, пытаясь себя оправдать. Вы все добры ко мне и не проклинаете меня, хотя я совершил убийство.

Позволь мне также написать совсем кратко, что весть о буре в Монклеве достигла Марселя некоторое время назад и в сильно искаженном виде. Одни приписывают это силе ведьмы, другие считают просто явлением природы, а смерть Лувье оценивается как несчастный случай, произошедший среди всеобщей сумятицы. Здесь ведутся нескончаемые и утомительные споры о том, что же в действительности имело место в Монклеве.

Теперь напишу тебе о том, что наиболее сильно заботит меня и что я за последнее время узнал о Шарлотте Фонтене. Здесь ее хорошо помнят, ибо ее прибытие во Францию и отъезд домой происходили через Марсель. Разные люди говорили мне, что она очень богата, очень красива. У нее белоснежная кожа, пышные волосы и завораживающие синие глаза. Муж ее действительно болен с самого детства, и болезнь постоянно прогрессировала, вызывая все большую слабость в его членах. Теперь это тень, а не человек. Согласно рассказам, Шарлотта повезла его в Монклев в сопровождении большой свиты слуг-негров, ухаживавших за ним. Она обратилась к матери, надеясь, что та сможет вылечить его, а также установить, нет ли признаков этой болезни у их малолетнего сына. Дебора заявила, что малыш здоров. Мать с дочерью вместе приготовили для больного целебную мазь, которая принесла ему немалое облегчение, однако не смогла восстановить чувствительность конечностей. Полагают, что вскоре он сделается столь же беспомощным, как и его отец, страдающий аналогичным недугом. И хотя ум старика остается острым и сам он может управлять делами плантации, он, согласно слухам, все время неподвижно лежит в великолепной постели, а негры кормят его и убирают за ним, как за маленьким. Все надеются, что у его сына Антуана болезнь не будет развиваться с такой скоростью. Когда Шарлотта впервые увидела Антуана, тот был заметной фигурой при дворе. Он сделал Шарлотте предложение, и она согласилась выйти за него замуж, хотя и была очень молода в то время.

Здесь широко известно, что Шарлотта и Антуан наслаждались гостеприимством Деборы в течение многих недель, когда в семье случилась трагедия, закончившаяся смертью графа и известными тебе событиями. Добавлю лишь, что в Марселе не настолько верят в колдовство и связывают безумство следствия с суеверием жителей глухого провинциального городишки. Между тем много бы значило это суеверие без подстрекательств знаменитого инквизитора?

Мне было очень легко расспрашивать о Шарлотте и ее муже, поскольку здесь никто не знает, что я прибыл из Монклева. Похоже, те, кого я приглашал выпить со мной бокал вина, любили поговорить о Шарлотте и Антуане Фонтене, равно как жители Монклева любили поговорить о всей семье.

Шарлотта и ее муж наделали здесь немало шума, ибо они жили с изрядной экстравагантностью и были щедры ко всем, раздавая деньги так, словно те для них ничего не значили. В Марселе, как и в Монклеве, они появлялись в церкви в сопровождении свиты чернокожих слуг, приковывая к себе всеобщее внимание. Мне также рассказывали, что они щедро платили каждому здешнему врачу, с которым консультировались по поводу болезни Антуана. О причинах болезни тоже ходит много разговоров. Считают, что она либо вызвана чрезмерно жарким климатом Вест-Индии, либо представляет собой давнишнюю болезнь, от которой в минувшие века страдали многие европейцы.

Никто здесь не сомневается в богатстве семьи Фонтене. До недавнего времени у них в Марселе были торговые агенты. Однако, уезжая с громадной поспешностью, пока весть об аресте Деборы еще не достигла Марселя, они разорвали связи с местными агентами, и потому никто не знает, куда они отправились.

Этим мои новости не кончаются. Продолжая выдавать себя за богатого голландского купца, что стоило мне немалых денег, я сумел познакомиться с одной очень любезной и прелестной женщиной из прекрасной семьи, которая была подругой Шарлотты Фонтене. Имя этой женщины упоминалось всякий раз, когда разговор заходил о Шарлотте. Сказав лишь, что в молодости я знал и любил Дебору де Монклев, когда она еще жила в Амстердаме, я заручился доверием этой женщины и от нее узнал еще некоторые подробности.

Ее зовут Анжелика де Руле. Она находилась при дворе одновременно с Шарлоттой, и их вместе представляли королю.

Анжелика де Руле не подвержена суевериям провинциального Монклева. Она считает, что Шарлотта обладает приятным и общительным характером и никак не может являться ведьмой. Сама Анжелика относит случившееся на счет невежества тамошних жителей, способных поверить в любые домыслы. Она заказала заупокойную мессу по несчастной графине.

Что касается Антуана, то, по наблюдениям этой дамы, он с великой стойкостью переносит свою болезнь. Он по-настоящему любит жену и, принимая во внимание его состояние, все же не является для нее обузой. Настоящей причиной их далекого путешествия к Деборе было то, что этот молодой человек ныне неспособен к зачатию детей – столь значительна его слабость. Их сын, который сейчас здоров и крепок, может унаследовать эту болезнь от отца. Так это или нет, пока сказать невозможно.

Далее мне было рассказано, что отец Антуана, хозяин плантации, высказывался в пользу этого путешествия, ибо ему страстно хочется, чтобы от Антуана родились еще сыновья. Что касается других сыновей старика, он их не жалует, ибо они ведут себя самым непотребным образом, сожительствуют с негритянками и редко удосуживаются навещать отцовский дом.

Кстати, Анжелика очень привязана к Шарлотте и жаловалась, что та не навестила ее перед отплытием из Марселя. Однако, учитывая ужасные события, случившиеся в Монклеве, она простила это своей бывшей подруге.

Когда я спросил, почему же никто не пришел на помощь Деборе во время судебных разбирательств, Анжелика ответила, что ни граф де Монклев, ни его мать никогда не появлялись при дворе. К тому же в один период истории этот род принадлежал к гугенотам. В Париже никто не знал Дебору, да и сама Шарлотта пробыла при дворе совсем недолго. Когда стало известно, что графиня де Монклев является рожденной неизвестно от кого дочерью шотландской ведьмы, то есть по всем статьям обычной крестьянкой, гнев по поводу ее ареста превратился в жалость, и в конце концов к ней потеряли интерес.

– Ах, эти провинциальные городишки в предгорьях! – воскликнула Анжелика де Руле.

Сама она горит желанием вернуться в Париж, ибо что за жизнь вне Парижа. И кто может надеяться приобрести известность или высокое положение в обществе, если он не находится на виду у короля?

Вот и все, о чем у меня хватило времени написать. Менее чем через час мы отплываем.

Стефан, неужели тебе нужны еще какие-то объяснения с моей стороны? Я должен увидеть Шарлотту. Я должен предостеречь ее против этого духа. Ради всего святого, как ты думаешь, от кого этот ребенок, родившийся через восемь месяцев после того, как Дебора покинула Амстердам, получил свою белую кожу и волосы льняного цвета?

Я увижу тебя снова. Я шлю всем вам, моим братьям и сестрам в Таламаске, свою любовь. Я отправляюсь в Новый Свет, полный больших ожиданий. Я встречусь с Шарлоттой. Я одолею этого Лэшера и, возможно, сам буду общаться с этим существом, обладающим голосом и громадной силой, и буду учиться от него, как он учится от нас.

Как всегда преданный тебе в деле Таламаски

Петир ван Абель, Марсель.