Большая книга о новой жизни, которую никогда не поздно начать (сборник) Норбеков Мирзакарим
– Истинное счастье – это радость от каждой секунды жизни! – вдруг подпрыгнул дайди, словно кузнечик. – Радость, которая в тебе самом и вокруг тебя, как сад Багишамал. А платан, слышишь, позванивает, отсчитывая секунды твоей жизни, то есть твоего счастья.
И они постояли молча, прислушиваясь к этому тихому лиственному перезвону.
О, как быстро убегают секунды жизни! Точно так же, как и секунды счастья! Хотелось бы растянуть, прочувствовать каждую. Разглядеть ее со всех сторон.
Ах, сколько же на самом деле счастья в крохотной секунде! Она переполнена им и вот уже раздувается, как прозрачный воздушный шар.
Огромный шар, в котором виден весь мир, вся Вселенная!
Шухлик только моргнул, как очутился внутри этой счастливой секунды.
Он скакал по саду Багишамал, и прыжки его были невероятной длины. Ослик едва касался копытами травы.
Почти летел. Он взмывал над цветущими деревьями, и аромат обволакивал душистыми облаками.
Из одного в другое переносился он, определяя по запаху, какое дерево внизу, – яблоня, персик, гранат или груша. Поднималось солнце, и лепестки набирали цвет. Белые становились белее, а розовые – розовее.
Казалось, от восходящего солнца расходятся по всей земле теплые и нежные переливы пастушеской свирели, ласкавшие Шухлика, как морские волны, накрывавшие с головой восторгом. Он и не заметил, как начал подпевать. «И-и-и-а-а-а! – вторил он свирели. – И-а-и-а-и-а!»
И птицы, очнувшись ото сна, подхватили на разные голоса – так что все бирюзовое небо с прозрачной луной быстро наполнилось, как хрустальная пиала, чистыми звуками утра.
Шухлик перемахнул пушистые кусты застенчивой мимозы и опустился у водопада с фонтаном, которые он сам устроил в саду. Воды, падающие сверху и прыгающие снизу, посередине сталкивались, образуя невероятное завихрение, окруженное ярким колесом радуги.
Ослик ступил в фонтан. Его сразу подняло и закружило, как мохнатый мячик.
Вода сверху, и вода снизу! Упругие струи уносили остатки тревог, обид и сомнений. Живая вода струилась сквозь Шухлика. Все тело его – каждая мышца, каждая клеточка от ушей до хвоста и копыт, – все черпало из этого бурлящего, будто смеющегося, потока безмерную силу и бесконечное движение.
Сама душа рыжего ослика резвилась тут, как золотая рыбка. Она ныряла, кружилась в этой живой воде, словно неугомонный пузырек воздуха.
Это могло бы продолжаться вечно, поскольку, как говорят, вода – наш первый дом. Все вышли из воды. И Шухлик наконец выпрыгнул на лужайку, отряхиваясь так, что вокруг заплясали, как стрекозы, сотни маленьких веселых радуг. Понятно, радость и радуга всегда рядом! Они как яйцо и курица, – неизвестно, кто появился первым…
– Какой красавец! – раздавались птичьи голоса. – Поглядите-поглядите – золотой ослик!
«Неужели это обо мне?» – подумал Шухлик, поглядывая на свои бока и копыта.
Действительно, они стали буквально золотыми и мягко сияли на солнце, отбрасывая блики на траву и на деревья.
Кукушка Кокку, как заведенная, прямо-таки захлебывалась от восхищения, сбиваясь на кудахтанье:
– Отку-ку-ку-да-х ты, ку-ку-диковинный ко-ку-ку-ролевич?! Из ка-ку-ких ку-ку-краев?
Даже гордые павлины кивали головой фазанам, соглашаясь:
– И правда – чудо природы! Настоящий золотой ослик! Хотя есть сходство со здешним Шухликом.
Прозрачная луна парила в небе, напоминая тень славного белого осла Буррито. Она звала: лететь, лететь!
И Шухлик так неожиданно легко и просто поднялся в воздух, будто сад Багишамал подтолкнул его, подбросил, как пушинку, вверх – в лазурное, залитое солнцем небо. Хвост с кисточкой стелился по ветру, и в ушах пели-звенели тугие потоки. Да и сам ослик посвистывал и кричал во все горло.
С чем сравнить счастье вольного полета? Только со счастьем свободной жизни!
Дедушка Буррито мог бы гордиться внуком!
Сверкая, как золотой луч, Шухлик мчался в небесах. Над розовым садом, над желтой пустыней, над маленькими селениями и большими городами. И люди, случайно поднявшие голову, никак не могли понять, что это за явление природы – свистящее, проворное, с копытами, хвостом и длинными ушами. Может, такая странная комета?! Чего только не бывает в этом мире!
Кувырнувшись, взбрыкивая ногами, Шухлик нырнул, как в воздушный пруд, в пышное кучевое облако – тихое и чуть-чуть мокрое. Каждой каплей оно нашептывало речные и морские сказания о русалках, о водяных, о добряках-дельфинах, о спрутах, осьминогах и китах. Облаку хорошо в небе, а думает оно о земле, куда рано или поздно вернется дождем.
Омытый облачной влагой, ослик полетел дальше. Впереди показалась горная гряда. На вершинах – ослепительный снег. А повыше, почти касаясь белых пиков, зависли черно-фиолетовые грозовые тучи. Они наливались багряным светом. И вдруг вспыхивали стремительно, будто пронзали небо сияющими кинжалами и саблями.
Гроза разошлась не на шутку, беспрестанно полыхая, ударяя по горам короткими и длинными разрядами. Вроде азбуки Морзе – точка, тире, тире, точка. Похоже, что тучи звали к себе золотого ослика, приняв его за одинокую, заблудившуюся молнию.
Шухлик, приблизившись к грозе, ощутил ее немыслимую мощь, которую она, наверное, долго копила, а теперь раздавала направо-налево. И сам ослик, распушившись, будто золотой одуванчик, впитывал это грозовое небесное могущество. Пожалуй сейчас, он смог бы сдвинуть горный хребет или расколоть его, как грецкий орех, надвое.
Внезапно среди туч и мелькания молний Шухлик приметил райскую птицу. Да нет – чудесную осьмикрылую ослицу, купавшуюся в грозе!
О, как она стройна и грациозна! А перья восьми ее крыльев, как драгоценные камни – алмазы, рубины, сапфиры, изумруды, – переливаются и лучатся!
Каждый любит на свой манер – кто глазами, кто ушами, кто губами или руками. А Шухлик любил носом. Еще в детстве он полюбил корову Сигир, потому что от нее замечательно-уютно пахло парным молоком, свежей травой и сеном. И вот теперь влюбился без памяти в осьмикрылую ослицу, которую давным-давно замечал на небе среди звезд.
Ах, до чего тонкий и острый, изящный и призывный аромат исходил от ослицы! В нем перемешались удары грозы, рокотание грома, бурные порывы ветра, дыхание пустыни и лугов, прохлада горного воздуха и бодрость океанской волны.
И сердце Шухлика мгновенно озарилось любовью, так что из него посыпались во все стороны маленькие булавочные молнии. В голове стало просторно, как в бесконечной степи. И окрылилась душа.
Он устремился к ослице. Но она исчезла – нигде не видать! Возможно, оседлав молнию, скатилась на ней в горы? Или умчалась к звездам, уже проступавшим на закатном небе?
Оставив позади утихающую бурю, Шухлик медленно поплыл на спине, выискивая созвездие Крылатой ослицы. Он знал, что непременно встретится с ней – не сегодня, так завтра!
Едва шевелясь и грезя наяву, всматриваясь в огни городов и тьму пустыни, вернулся золотой ослик к саду Багишамал, и потихоньку, круг за кругом, опустился на лужайку, где росли семь его деревьев. Ах, нет! Уже восемь! В центре, как стержень, как позвоночник нового сада, появился платан-подросток! Очевидно, внук платана-исполина, который отсчитывает секунды жизни.
Вокруг лужайки, освещенной светлячками, сидела целая компания музыкантов. Лучше сказать, струнно-духовой оркестр. Четыре енота с флейтами. Сурок дядюшка Амаки с толстенной трубой, в которую он смог бы заползти без труда, как в нору. Тушканчик Ука, едва удерживающий скрипку. Фокусник Хамелеон с однострунной балалайкой. Томная выдра сестричка Ошна, прильнувшая к арфе. А еще кукушка Кокку, дикобраз Жайра с губной гармошкой, петух Хороз со своим фальцетом, павлины, группа цикад и несколько древесных лягушек.
Кукушка взмахнула хвостом, и оркестр заиграл довольно стройно старинный испанский танец сарабанда. Верно, давно разучивали.
Шухлик в золотом камзоле, будто король всех на свете ослов, перебирал в такт копытами, хоть сроду не слыхал этот танец. «Наверное, и это наследство от дедушки Буррито!» – думал он, глядя на звезды.
И вот одно из созвездий дрогнуло, поколебалось в небе и в мгновение ока очутилось на земле, рядом с Шухликом. Прекрасная крылатая ослица!
– Позвольте! – поклонилась она. – Белый танец! – И глаза ее лучились, как изумруды. А крылья, сложенные на спине, напоминали подвенечное платье.
Они кружились и кружились – золотой и осьмикрылая. С деревьев гулко падали оземь спелые плоды. И так же гулко билось сердце Шухлика, считая секунды счастья. Он был на седьмом небе, где, как говорят, счастье рождается.
Незаметно музыка утихла. Сколько еще времени они стояли и смотрели друг на друга – неизвестно. Ослица улыбнулась, взмахнула крыльями, расплескивая лунный свет по лужайке, поднялась над садом Багишамал и растворилась в звездном небе.
А под ноги Шухлику медленно-медленно, будто танцуя сарабанду, опустилось изумрудное перо. Золотой ослик поднял перо, пристроил его за ухо и очутился под древним позвоночным платаном рядом с дайди Диваном-биби.
– И все это за секунду? – спросил он, провожая взглядом тот прозрачный воздушный шар, из которого только что вышел. – Столько радостной жизни?
Дайди оглядывал его с головы до хвоста.
– Посмотрите-ка, каков фрукт! – зацокал он языком. – Был рыжим, а стал золотым, глазом не успел моргнуть! Запомни навсегда, что ты пережил за полную секунду счастья. В твоей жизни миллионы таких секунд! И постарайся, чтобы другие были не хуже этой. А если выпадут тяжелые секунды, принимай их без уныния – они мелкие, как песчинки. Огромная секунда счастья – вот что такое наша жизнь!
Платан над ними мерно позванивал, и откликался из сада его внук-подросток, укоренившийся среди деревьев Шухлика.
Новое превращение
Сад Ворона
– ЗОЛОТОЙ МОЙ, – прищурился Диван-биби. – А что это у вас за ухом? Неужто изумрудное перо?!
Шухлик потупился, застеснявшись:
– Да, перышко, подобрал под деревом…
– О, я хорошо знаком с осьмикрылой ослицей! Она гостила в моем саду! Но редко кому удается ее увидеть. – И Диван-биби заглянул ослику в глаза. – Да, золотой садовник, похоже, ты влюблен?!
И Шухлик сразу до того покраснел, что стал червонным.
– Ну, как же в нее не влюбиться?! – всплеснул руками дайди. – Она чудесна, волшебна! Имя ее Ок-Тава.
– Ок-Тава, – повторил ослик. – Она прекрасна.
Диван-биби согласно кивнул.
– Однако знай: Ок-Тава ветренна и непостоянна! Чтобы удержать ее, надо всегда помнить о ней, ухаживать и оберегать в своей душе. Только так покоришь сердце крылатой ослицы! Останется с тобой – И вы будете счастливы, и ты сможешь все в этой жизни. Если действительно полюбил, отдай ей все лучшее, что есть в тебе.
– А что именно? – навострил уши золотой ослик. – Что у меня лучшее?
– Может, записать? – улыбнулся дайди. – Вспомни радость прощения! Радость освобождения от трех «З»!
Радость победы над ленью! Радость исцеления копыта! И вообще радость от огромной секунды жизни! Собери в букет и подари. От такого букета самая расчудесная ослица не откажется. Ну, попробуй!
Шухлик, вспоминая все свои радости и складывая их вместе, стебель к стеблю, вдруг преобразился и засиял, как восходящее солнце. Диван-биби даже прикрыл глаза рукой.
– О, какая роскошь! – воскликнул он. – Мир еще не видел такого богача! Ты, золотой садовник, самый завидный жених! Храни пока этот букет, не теряй ни листочка. Но если попросят, раздавай без сомнения! Эти радости вернутся к тебе втрое радостнее!
Казалось бы, все правильно! Бесспорно. Шухлику очень бы хотелось поверить до конца словам дайди. Но постепенно его одолели ужасные, мучительные сомнения. Таких он не испытывал со времен первого сражения с Танбалом.
«Диван-биби мудр, много знает и все понимает, – размышлял Шухлик. – Но в этом случае, наверное, ошибается. Разве может такая волшебная звездно-крылая ослица принять от какого-то ослика-садовника букет его скромных радостей? Навряд ли! А если и примет, то из жалости!»
Шухлик все больше угнетался и уничижался. Неуверенность словно хлестала его кнутом и колола острой палкой в загривок, как когда-то Маймун-Таловчи, да будет свет в душе его!
Золотой ослик день и ночь страдал от любви к дивной ослице. Не мог оторвать глаз от ее изумрудного пера. И думал, думал, чем бы украсить свой букет.
И вот однажды утром – еще петух Хороз не успел прокричать – Шухлика осенило. Он вспомнил об огненном цветке любви! Вот с этим цветком его букет преобразится! Такой не стыдно будет поднести Ок-Таве!
Возможно, он тронет сердце крылатой ослицы. Об этом единственном в мире цветке рассказывал сурок дядюшка Амаки. По его словам, цветок любви раскрылся в Базизагане – в саду Ворона.
Если смотреть с окраины сада Багишамал, из-под пирамидальных тополей, далеко в пустынном мареве время от времени показывался, как остов корабля, потерпевшего крушение, сухой и голый, мертвый сад.
Его деревья, будто надломленные мачты и косые телеграфные столбы, зловеще чернели, проступая на нежно-бирюзовом рассветном или же розовом закатном небе.
Сад-призрак. Вернее, бывший сад, погибший почему-то.
Шухлика давно тревожила несчастная судьба сада Ворона. Что с ним случилось? Отчего скончался?
– Сколько себя помню, этот сад всегда именно такой – мертвый, – сказал как-то дядюшка Амаки – Слышал только, что там ужасно! Трясины и зыбучие пески. Кишмя кишат скорпионы, змеи, летучие мыши, пауки да крысы. Словом, всякая гадость! Но в одном месте на кусте саксаула, – зашептал сурок, – горит огненный цветок небывалой красоты. Цветок любви Оч. Ну, очень, очень яркий. Чистое, говорят, пламя. Сплошной свет! – И дядюшка важно надул щеки. – Кукушка Кокку, пролетая, сама видела!
Шухлик расспросил кукушку. Впрочем, ничего нового не узнал. Да, огненный цветок посреди черного сада Базизаган. Кокку больше куковала о том, как ее едва вороны не заклевали. Там их, как комаров, – тучи!
В конце концов ослик выяснил подробности у Дивана-биби.
– Грустная история, – сказал дайди, полевая из лейки лютики-цветочки на голове. – Я знал человека, который вырастил изумительный сад – в себе и вокруг себя. Настолько хорош был этот сад, так благоуханен и свеж, что человек, а звали его Одам, возгордился!
По лицу Дивана-биби текли струйки воды. Казалось, он плачет о том человеке.
– Одам сложил высокую глинобитную стену, чтобы никто просто так не заходил в сад, не обрывал плоды, не пил из родника. Он пускал людей через ворота, собирая плату – деньгами, золотом, верблюдами или овцами. В его саду к деревьям были прикованы цепями раскладушки. И путники, оплатившие вход, покупали еще и ключ, дабы открыть амбарный замок и отдохнуть на раскладушке, потому что Одам запрещал ложиться на его шелковую траву.
Сидевшие поблизости еноты так горестно трясли головами и полосатыми хвостами, что в глазах рябило.
– Да, скорбная, увы, история! – повторил Диван-биби.
Отложил лейку и поднялся в полный рост, оказавшись вдруг под два метра.
«Чем это он себя поливает?» – удивился Шухлик.
– Совершенно не важно, чем! – тут же ответил дайди. – Важно – с каким чувством! Так вот, и года не прошло, как сад Одама начал увядать. А вскоре и совсем зачах – голые, черные деревья, как после пожара.
– Горим?! – выскочил откуда-то заспанный тушканчик Ука, услыхавший краем уха о пожаре. – Где огонь?!
– Спокойно, дорогуша, – погладил его Диван-биби. – Можешь безмятежно дрыхнуть! А что касается пожара, то он действительно случился в душе Одна. Все спалил, оставив пустыню, жаждущую не воды, а богатства! Любой сад пропадет, если думать только о деньгах. И теперь мертвым садом владеют вороны. Не советую приближаться к Базизагану – опасно!
– А что с этим человеком? – спросил Шухлик, пропустив совет мимо ушей. – С Одамом?
Дайди, вылепливая нечто из глины, отозвался нехотя:
– Был человек Одам, а превратился в Одамхура, то есть в злодея, погубившего сад в душе своей и вокруг себя. Одамхур – злодей перед самим собой. Воздвиг он высокий дворец на песке. Живет один в покое и достатке. Но его покой холодный, могильный. Вокруг голая пустыня. Не приживаются даже кусты верблюжьей колючки. Тишина, как в склепе. Только шуршит песок, собираясь в ползучие барханы. И дворец день ото дня ниже и ниже. Все, что лишено души и света, налито тяжестью, подобно чугунной гире, и уходит навеки в песок.
Так сказал дайди, открыл ладони, и оттуда выпорхнула маленькая, вроде горихвостки, птичка…
И вот теперь ранним утром, увидав именно эту горихвостку на вишневой ветке, Шухлик припомнил все рассказы о саде Базизаган, об огненном цветке любви.
Сад Ворона как раз маячил на светлеющем горизонте, точно скелет гигантского древнего ящера. Не мешкая, золотой ослик отправился в путь.
Он спешил. Скакал вприпрыжку. Переходил с рыси на галоп, а черный сад никак не приближался. Висел над пустыней в дымке, будто мираж. Казалось, даже отодвигается, ускользает от Шухлика. Нарочно морочит голову.
Уже солнце перекатилось через весь небосклон и, покраснев, прилегло на бок. От каждого бугорка, от каждой ямки поползли синие тени.
Быстро, как из засады, выскочила полная яркая луна, не давая Шухлику разглядеть звезды, среди которых летела, наверное, осьмикрылая Ок-Тава.
Вероятно, он долго бежал, задрав голову. Потому что совершенно неожиданно возникла перед ним оплывшая от дождей и ветра глинобитная стена, из-за которой так мрачно – оторопь брала! – глядел пустыми мертвыми глазами сад Ворона.
В лунном свете голые ветки, мерещилось, дрожат и вытягиваются, как ведьмины руки, намереваясь тут же ухватить и придушить золотого ослика.
Густые черные тени ползали по земле, и непонятно было, куда ступать – канава здесь или холм?
Первыми, как остервеневшие упыри, бросились на Шухлика комары и москиты. Такой плотной стаей, словно попону накинули. Ослик отмахивался хвостом, прядал ушами и фыркал в обе ноздри. Однако комары умудрялись залезать даже в рот, норовя укусить за язык.
«Ничего! – думал Шухлик. – Вытерплю! У меня шкура толстая. Хорошо, что комары, а не змеи!»
Под копытами то сухо хрустело, то мокро хлюпало. Ослик не видел, куда ставит ноги. В саду было черным-черно, несмотря на полную луну в небе. Она, кажется, не хотела сюда заглядывать.
«Зато огненный цветок в такой кромешной тьме сразу покажется! – ободрял себя Шухлик. – Издали примечу!»
Но не тут-то было! Там да сям бледно мерцали, как затухающие головешки, синевато-зеленоватые мелкие бродячие огоньки. Вспыхивали диким светом чьи-то хищные глаза. И мутно отблескивали странные лужицы.
«Не слишком подходящее место для цветка любви, – задумался Шухлик. – Может, дядюшка Амаки и кукушка Кокку напутали чего-нибудь? А Диван-биби так и вообще не поминал о цветке!»
Ослик шагнул незнамо куда и увяз по колено в пузырящейся вонючей трясине. Напрягся и выпрыгнул, угодив в немыслимо колючие кусты. Ободрал бока и ноги. А хвост отнялся и онемел, словно пропал оторванный, но через миг будто завопил, озарившись до самой кисточки яркой болью.
Услыхав быстрый шорох и злорадное шипение, Шухлик понял, что это змеиный укус.
Бедный хвост так отяжелел и опух, точно его свинцом накачали, и колотил по ногам, как дубина.
«Все в порядке! Змея не слишком ядовитая! Не кобра и не гюрза, – утешался золотой ослик. – Да и хвост не такой уж важный орган – не голова в конце-то концов».
И тут же на спину и голову обрушилось гнилое дерево, так что Шухлик прилег от неожиданности.
«Хорошо, что трухлявое, – поднимался он на дрожащих ногах. – Иначе бы хребет переломило».
От шума проснулись вороны. Закаркали вразнобой и хором, как взбешенная базарная толпа, поймавшая воришку.
«Пускай себе каркают! – улыбнулся Шухлик. – Среди белого дня могли бы заклевать!»
Впрочем, и в ночи хватало клевальщиков и кусальщиков.
Во-первых, самый главный, наверное, ворон не поленился – подлетел и клюнул ни с того ни с сего в левый глаз. А во-вторых, накинулась со всех сторон, отчаянно попискивая, целая свора летучих мышей. Царапались, щипались и кусались! Впивались и в уши, и в нос, и в разнесчастный хвост, и в гриву.
Шухлик не испытывал ничего подобного за всю сорокадневную войну. На войне хоть какой-то порядок и правила, а в саду Ворона – чистой воды бандитизм и разбой.
Повалившись на спину, золотой ослик отбивался копытами.
«Как здорово, что нет летучих крыс!» – думал он, лягаясь и брыкаясь.
И ощутил сразу несколько жалящих ударов по шее скорпионьими хвостами. Ослик подскочил метра на три и тотчас увидел невдалеке огненный цветок любви!
– О, благодарю вас, скорпионы! – крикнул Шухлик. Не обращая внимания на выходки всяких злобных насекомых, только вздрагивая израненной шкурой, золотой ослик поскакал к цветку.
Он полыхал на сухом кусте саксаула. Пожалуй, лишь издали, имея сильно развитое поэтическое воображение, можно было принять горящую простым желтоватым пламенем макушку саксаула за огненный цветок любви.
То есть огонь, конечно, был! Но любовью и не пахло. А воняло горючими, легко возгораемыми газами, которые, вероятно, вытекали здесь из-под земли.
Шухлик не то чтобы глубоко расстроился и огорчился, но как-то временно опустошился.
– Вот так встреча! – услыхал он злобный голосок. Перед ним стояла на задних лапах крыса Каламуш, и в глазах ее посверкивали желтые искры.
– Позвольте приложиться к вашей ручке! – оскалилась крыса.
Золотой ослик смутился. О чем, собственно, речь, о какой ручке? И ответить не успел, как Каламуш вцепилась зубами в его ногу.
– Было очень приятно, – пискнула, исчезая в ночи.
«Ну, вот и крысу порадовал, – вздохнул Шухлик. – Кажется, всем, кому хотелось, удалось меня цапнуть или клюнуть!»
Однако согласитесь, совсем уж глупо возвращаться домой сплошь отколошмаченному да еще и без всякой добычи! Нужен хоть какой-то трофей для поддержания духа.
Ослик потянул зубами ствол саксаула и легко выдернул из рыхлого песка. В переплетенных корнях виднелся толстый клубень, напоминавший очень крупную репу.
«И то хорошо! – обрадовался Шухлик. – Позавтракаю перед обратной дорогой».
Уже небо светлело, когда под несмолкаемое каркание, шипение, писк и булькание, таща в зубах горящий куст с репой, выбрался ослик из жуткого черного сада Базизаган.
Мало чего оставалось от золотого ослика! Вид его был жалок. Какой-то побитый медный чайник из утильсырья. На голове между обтрепанными ушами выступала, как рог, шишка. На спине – горбик.
Ободранные бока кровоточили. Левый клюнутый глаз заплыл. А хвост так распух, что напоминал лисий и мешал переставлять ноги, которые и без того еле двигались – все в царапинах, волдырях, с отпечатками крысиных зубов.
Он плелся по своим следам, удивляясь, насколько широко и уверенно шагал накануне.
И все же душа его не зачерпнула черноты в саду Ворона.
«Возможно, и не самые лучшие секунды жизни, – рассуждал Шухлик. – Но было страшно, ужасно, нестерпимо и крайне любопытно! Даже отчасти весело! К тому же добился, чего хотел!» – покосился он здоровым глазом на горящую макушку саксаула.
Горела она медленно и вяло, но все же огонь подбирался мало-помалу к носу. Не хватало ко всему прочему опалиться!
Шухлик решительно выплюнул куст. Поддельный цветок любви задрожал на песке, пыхнул и погас, оставив лишь облачко сизого дыма. Впрочем, на другом конце саксаула имелся еще клубень, похожий на репу. Пора было восстановить силы, утолить, как говорится, печали. Словом, позавтракать.
Ослик раздвинул копытом плотно заплетенные, перевитые корни и только тогда понял, что это никакой не клубень и не репа, вообще не овощ и тем более не фрукт. Перед ним лежал закупоренный горшочек, в каких обычно варят кашу, картошку или похлебку.
Не задумываясь, Шухлик сбил глиняную покрышку. И едва наклонился к горшочку, как голову окутало густое белое облако, будто каша уже сварилась.
– Час от часу… – чихал он, отползая в сторону.
– Все легче! – раздался бодрый голос.
Облако медленно рассеивалось, проявляя по частям очень небольшого, величиной с овцу, но крепкого, как буйвол, осла. Совершенно красного – индейской, вероятно, породы.
«Вот так штука!» – воскликнул Шухлик про себя, поскольку язык плохо ворочался, искусанный все же комарами.
– Хоть и не штука, а к вашим услугам! – радостно расшаркался нелепый красный осел. – Ваш вечный слуга Малай! Джинн из горшочка!
Шухлику вдруг стало безумно весело. Он разглядел этого Малая и не мог удержаться – покатился от хохота по песку.
У джинна из горшочка был лисий хвост – точь-в-точь, как у Шухлика после змеиного укуса. На спине – горбик. Во лбу – шишка в виде рога. А на левом глазу – черная пиратская повязка.
– Чего смешного, мой господин? – удивился Малай, крутя пушистым хвостом. – Всегда принимаю облик того, кто меня освободил! Разве кто-нибудь скажет, что я не осел?
Джинн оглядел себя и остался, кажется, доволен.
– Ну, ошибся немного в окрасе! – хихикнул он. – Признаю – дал маху! Но цвет-то, цвет какой дивный! Пунцовый, рубиновый, кумачовый! Клянусь всеми чистыми духами, ничего особенно смешного нет!
Он прыснул и заржал, как лошадь, на всю пустыню.
Так они и обхохатывались вместе, без удержу, как угорелые, будто нанюхались в саду Базизаган болотного газа. Ржали, гоготали, хрюкали, даже кукарекали, пока солнце не взошло.
Шухлику очень полегчало. Ушибы и раны уже не так саднили. Но все же крепкий силач Малай, засидевшийся в тесноте, посадил рыжего ослика себе на спину, а свой горшочек пристроил на голове, изящно, словно шляпку. И поспешил вприпрыжку к саду Багишамал. Некоторые жители пустыни, видевшие эту парочку, долго потом размышляли, был ли то мираж вроде фата-морганы, когда красная фата везет рыжую моргану, или вещее знамение неизвестно чего, или просто помрачение рассудка.
А какая тень торопилась за ослами – любо дорого поглядеть! То ли отброшенная разлапистым четырехухим кактусом, то ли двухвостой каракатицей.
Ноги Шухлика волочились по песку, и Малай постоянно извинялся за неудобства:
– Знаете, мой господин, столько лет просидеть в горшочке, куда и килограмм картошки не влезет, – поневоле сожмешься да скукожишься! В общем, спрессовался и ростом на этот раз не вышел. Пардон!
– А как ты в горшочке-то очутился? – спросил Шухлик.
Красный джинн призадумался.
– Да уж и не упомню, кто меня туда загнал! – хмыкнул он. – Тыщу лет взаперти – это не шутка! Позабыл все на свете. Спасибо тебе, мой повелитель, выручил!
Солнце достигло зенита, тени попрятались, а Малай отмахал, наверное, полпути, когда спохватился:
– О, вечные духи! – завопил он. – Как убедительно я воплотился в осла! Настолько, что совсем запамятовал о своем джиннстве!
Взмахнул хвостом, дунул-плюнул, пошептал. Что-то свистануло над пустыней, будто снаряд, и оба осла очутились под платаном-позвоночником, рядом с кибиткой Дивана-биби.
– Ах, привет из сада Ворона? – подошел дайди, кивая красному ослу. – Как я погляжу, это не фрукт и не овощ, а чистый дух из горшочка!
– Так точно! – весело отвечал Малай. – Стихийноурожденный джинн! На многое способен!
– А где же мой золотой садовник?! – воскликнул, оглядываясь по сторонам, Диван-биби. – Неужто обернулся этим рыжим драным мочалом?! Какая-то помятая, побитая жестянка! Очень ловко! Тоже, видно, на многое способен!
Шухлику нечего было ответить.
Ну, хотел раздобыть огненный цветок любви для крылатой ослицы, пленить ее сердце. Да не вышло! Но есть ли тут его вина?
Пожалуй, все-таки есть, потому что дважды не поверил дайди. И в самом себе опять усомнился. А мог бы сообразить, что цветок любви только в душе расцветает. При чем тут старый, сухой саксаул в саду Ворона?
Эх, отлежаться бы теперь в укромном уголке, чтобы никто не видел и не слышал.
– Нет уж, дудки! – погрозил ему дайди неизвестно откуда взявшимся кнутом. – Хочешь, загоню в горшочек вместо Малая! Там отсидишься тысячу лет. Но вспомни огромную секунду счастья! Разве не стыдно тратить такие секунды, сидя в горшке или отлеживаясь в укромном уголке? Ты ведь и правда на многое способен, почти как джинн.
– Верно-верно! – поддакивал Малай, снимая с головы горшочек. – Правду говорит учитель! В твоих силах, мой владыка, сызнова стать золотым! А я чем могу – помогу!
Поглядев на важного, красномордого и горбатенького джинна с лисьим хвостом, с пиратской повязкой на глазу, Шухлик опять рассмеялся.
Дайди протянул ему кнут, превратившийся в морковку.
– Смейтесь, улыбайтесь и хохочите – это хорошее начало! А еще, любезный садовник, призови осьмикрылую Ок-Таву.
– Простите, нет! – уперся Шухлик. – В таком измочаленном виде встретиться с чудесной ослицей?! Ни в коем случае!
– Именно в коем! – погладил Диван-биби его ободранный бок. – Ведь Ок-Тава прекрасно знает, что ты – золотой! А пострадал от любви к ней, погнавшись за огненным цветком! Она будет смотреть на тебя как на героя и поможет вернуть прежний облик.
Поверь, без крылатой ослицы никак не обойтись! – кивнул дайди. – Ну а я пока уведу Багишамал подальше от сада Ворона…
И он пошел куда глаза глядят, а за ним и весь его просторный сад со всеми своими обитателями.
Ок-Тава
Да, черный сад Ворона на славу постарался, задал изрядную трепку Шухлику. Как только ослик расслабился, очутившись дома, все тело заныло и застонало. Он лежал под платаном не в силах пошевелиться. Подняться не мог.
Рядом сидел Малай. Томясь от безделья, джинн призывно поглядывал на рыжего ослика и спрашивал каждую минуту:
– Может, прикажете чего-нибудь, мой господин? Слушаю и повинуюсь!
Очень надоел! И Шухлик придумал ему занятие – сварить компот в горшочке.
Вроде бы пустяковая работа, но Малай так разволновался, будто повелели новый город возвести. Долго выяснял, из каких именно фруктов варить, нужен ли сахар и сколько времени кипятить. К тому же беспокоился, не испортится ли его милый горшочек.
Словом, этот чистый дух в образе красного осла с подбитым глазом оказался на редкость бестолковым. Вместо того чтобы без затей дунуть-плюнуть-пошептать, отправился к пруду за водой, потом – собирать яблоки, груши, персики и абрикосы. Мыл их, чистил и резал кружочками. Никак не мог развести огонь в очаге.
Очевидно, Малай хотел хоть немного побыть простым ослом, а не волшебным джинном. Или опять упустил из виду, кто он такой по своей природе.
В конце концов, не справившись с очагом, он все же дунул-плюнул, и под платаном возник здоровенный котел, полный компота.
То ли джинн так расстарался, то ли фрукты из Багишамала трудно чем-либо испортить, но получился божественный, воздушный нектар, который стыдно называть компотом. Почуяв благоухание, слетелись и сбежались жители сада. Кто с ложками, кто с чашками, а некоторые обходились своими клювами и языками.
– Как это тебе удается? – спросил Шухлик. – Целый котел ниоткуда?
Малай помолчал, пытаясь разобраться, чего, откуда и каким образом появляется.
– Если честно, сам не пойму! – признался он. – Только точно знаю, будет так, как я захочу. Вернее сказать, как повелит мой господин!
«Интересно, – думал Шухлик. – Если я могу командовать джинном, то почему бы ни приказать самому себе? Наверное, мое тело тоже должно подчиниться? Обязано отвечать, как Малай: слушаю и повинуюсь! Или я себе не господин? А то разлеглось под деревом и стонет».
Он вспомнил, как Диван-биби понуждал его говорить «кишмиш» и улыбаться, отчего делалось легче на душе. Не поможет ли это и сейчас встать на ноги, приосаниться?!
Шухлик сказал «ки-и-и-и-ш-м-и-и-ш». Уши его обнялись, едва не взлетели, однако ноги подрагивали и не держали.
Нет, тут, пожалуй, мало одной улыбки до ушей. Нужна от ушей и до кончика хвоста. Улыбка всего тела – вот что такое осанка! Улыбнись всем телом и обретешь стройность, статность!
Читать бесплатно другие книги:
