Война роз. Право крови Иггульден Конн
– Как монарху, тебе следует озаботиться запасами гвоздей, топоров и солонины, – серьезно сказал Ричард. – А то люди прибывают, а нам нужны оружие, провиант, строительные инструменты – море всяческой оснасти для того, чтобы вывести их в поле. От твоего имени я сегодня взял в долг четыре тысячи фунтов, и еще кое-что на подходе от Святых Домов.
Эдуард, тихо присвистнув, повел головой из стороны в сторону.
– А хватит ли этого? Мне, понятное дело, нужны хорошие меткие лучники, но и об ополчении тоже подумать надо. Тем, кто не умеет пользоваться луками, понадобятся хорошие протазаны, щиты, кольчуги, тесаки…
– У нас есть Королевский монетный двор, – напомнил Уорик. – Я размышлял над тем, чтобы взять нужное нам в долг. Ну а если настанет срок, а возвращать будет нечем, то можно, в крайнем случае, перевернуть скамьи[20].
Уже уставший от всех этих деталей Эдуард выставил растопыренную пятерню.
– Это только в крайнем случае, в самом конце. Вором я быть не желаю. Делай все, что считаешь нужным, милорд Уорик. При желании можешь разжиться, наложив руку хоть на барыши всех лондонских евреев. Будь у меня достаточно людей, я уже сегодня вышел бы в поход на север. Ты же мне все твердишь: «Не время еще, не время». Из-за тебя мы топчемся на месте.
Чтобы скрыть вступивший в голову гнев, Ричард прикрыл глаза. Новый король нахмурился, поняв его ответ еще до того, как он был произнесен.
– Да знаю я, знаю! Нужно ждать. Наши с тобой отцы уже однажды метнулись на север, не подрассчитав. Слишком одержимы были рвением скорее покончить с врагом. Я все понимаю.
Эдуард на мгновение замер с поднятой головой, превозмогая в себе горе, от которого горело в груди. Не доверяя своему голосу, он молча хлопнул Уорика по плечу – так сильно, что тот покачнулся.
– Все эти Строевые предписания – всего лишь искры, Эдуард, – тихо молвил граф. – А рассылаем мы их для того, чтобы распалить через это огромный, разрушительный пожар по всей стране, невиданный доселе кострище на каждом холме. В тридцати двух графствах, от южного побережья и аж до Трента[21].
– И не дальше?
– А ты хотел бы за Линкольншир? На это я не замахивался. У королевы там свои северные лорды. Вся ее поддержка оттуда. Они свою сторону уже избрали.
Йорк раздумчиво покачал головой.
– И все-таки пошли хотя бы одно – всего одно – в Нортумберленд. В порядке оповещения. Всем тамошним шерифам и бейлифам[22], как будто семейка Перси еще не выбрала, защищать ли ей того блаженного рохлю в короне и его французиху-жену.
– Семья Перси не присоединится к нам никогда, – убежденно сказал Уорик.
– Это понятно, но им это будет предупреждением. Они начали эту войну. И в поле я ее непременно выиграю, клянусь Святым Крестом! Дай им знать, что я иду и не держу перед ними страха.
Сцепив за спиной руки, Эдуард с высоты своего роста нагнулся к Ричарду.
– У тебя еще одна неделя, чтобы собрать армию. После этого не держи меня – я все равно поеду, хоть сам по себе. Но лучше с тридцатью или сорока тысячами, так? Так. Лучше иметь с собой достаточно войска и покончить с той волчихой раз и навсегда. И я сниму те головы, Уорик, – те, что над йоркским Миклгейтом. Сниму их, а на их место вздену другие. Уж какие именно, я найду.
Маргарет ехала на серой кобылице, а рядом на сонном от старости кауром коне трусил ее сын. Лагерь огромного воинства сторонников Генриха растянулся вокруг города во всех направлениях: под постой были отданы все местные городки и деревушки. Формально лагерь находился лишь к югу от города, там, где Лондонская дорога пересекала городок Тадкастер. Фактически это было место сбора, куда люди пешком или на конях прибывали через распаханные поля и примыкали к ланкастерской рати. Здесь писари заносили имена в платежный реестр и выдавали пики и грубые тесаки тем, у кого их не было.
Проезжая с сыном по бескрайней, казалось, панораме знамен и палаток, лучников и топорщиков, Маргарет всюду встречала поклонение. Завидев ее, люди сотнями опускались на колени. Рядом ехали шесть рыцарей на защищенных доспехами конях. Позади этого кортежа струисто развевались стяги и вымпелы с тремя королевскими львами, а также антилопой Генриха и красной ланкастерской розой. Королеве хотелось, чтобы эти символы непременно представали во всей их наглядности.
Каждый из ее лордов был занят сотней задач – или, во всяком случае, так казалось. Было бы, безусловно, уместней, если бы рядом с королевой ехал ее муж, очно представая перед растущими рядами воинства. Отец Генриха наверняка так и поступил бы, галопом врываясь то здесь, то там в места постоя, речами убеждая всех своих капитанов и простых латников встать и умереть за него. Так про него рассказывали. Ну а Генрих ушел в свой укромный, отрадный для него мир молитв и созерцания, вдали от опасностей, с которыми от его имени разделывалась его жена. В иные, погожие для его рассудка дни король восходил до обсуждений какого-нибудь тернистого вопроса морали с епископом Батским и Уэльским, иной раз даже вгоняя бедного старика в смущение своей ученостью. Однако выезжать к своей армии, что разбивала палатки и точила оружие в готовности ради него рисковать своей жизнью, он не находил в себе сил.
Так что вместо короля Генриха Маргарет предъявляла армии своего сына Эдуарда. В свои семь он смотрелся крошкой на широкой спине боевого коня, однако ехал осанисто, с выпрямленной спиной, и невозмутимо оглядывал пространство лагеря.
– Это сколько ж народу собралось, мама! – воскликнул принц с неподдельной гордостью, отчего в груди у Маргарет потеплело от трепетной нежности.
Сомерсет с Дерри Брюером в один голос говорили, что в нем, несомненно, воплощен дух его деда – короля-воина, победителя при Азенкуре[23]. Королева все еще чутко высматривала в сыне признаки слабости его отца, но они в нем, судя по всему, отсутствовали. От такой мысли она благодарно перекрестилась, беззвучно шепча хвалу Деве Марии – матери небесной, как никто другой, понимающей ее потаенные страхи.
– Они пришли сюда, чтобы встать против изменников. Покарать злых людей в Лондоне, – сказала королева сыну.
– Тех, что закрыли перед нами ворота? – спросил маленький принц, поджав губы в раздумье.
– Да, тех самых. Они еще навалятся на нас со всей злобой и яростью, но им не совладать с этой невиданной силой, какая есть здесь у нас. Пожалуй, у нас самая большая армия для похода.
Плавным натягом поводьев приостанавливая кобылицу, Маргарет обернулась к сыну.
– Усвой и запомни эти знамена, Эдуард. Эти люди будут стоять с тобой, когда ты вырастешь. Если ты их об этом попросишь, когда с Божьей помощью станешь королем.
От таких слов сынишка расцвел, а глаза матери заиграли весельем. Озорно смеясь, она протянула руку и потрепала его по белокурым волосам. Мальчик, насупившись, стряхнул ее руку.
– Мама, не смей перед моими лордами! – одернул он ее, сердито зардевшись.
Уж и непонятно, то ли злиться, то ли радоваться такой боевитости.
– Ладно, Эдуард, – чуточку обиженно произнесла Маргарет, – больше не буду.
– Я когда вырасту, то попрошу их следовать за мной, – сказал маленький принц, тоже, в свою очередь, чувствуя смущение, и по-взрослому добавил: – Но они не должны видеть во мне мальчика.
– Но ведь ты и есть мальчик. И мой восторг, мое сладкое солнышко, которое я готова затискать до смерти в объятиях, если оно хмурится. И ушки ему покусать. Мой маленький принц Эдуард.
Чувствуя материн прилив игривости, ребенок с напускной досадливостью застонал, а заслышав, что она произнесла его имя слегка в нос, на французский манер, немного напрягся.
– Мама, я Эдуард Вестминстер, принц Уэльский. И буду королем Англии и Франции. Но лучше б я звался Эдвардом – ведь я английский мальчик, с пыльцой наших зеленых холмов на руках… и элем в моих жилах.
Маргарет покосилась на него осуждающе.
– Голос я слышу твой, Эдуард, но слова, мне кажется, исходят от Дерри Брюера. Или я ошибаюсь?
Ее сын покраснел, как вишенка, и повел глазами в сторону. Туда же посмотрела и королева. Там (уж неизвестно, радоваться или негодовать) трусил на своей хромой клячонке – одни копыта до мослы – незаметно пристроившийся к кортежу Дерри всадник, скажем прямо, никудышный.
– Мастер Брюер! – позвала его королева. – Мой сын тут увлеченно рассказывает, как в его венах течет пыль английских холмов.
Дерри обласкал маленького принца Уэльского улыбкой.
– Так оно и есть, миледи. С водой из английских ручьев в придачу. Мы все еще будем им гордиться, в этом сомнения нет… – Голос шпиона поутих, когда он увидел, что Маргарет его словам не улыбается. В легком недоумении пожав плечами, он добавил: – Его отец – король, миледи. А дед был величайшим воителем из всех известных ныне. Ну, почти. Кто-то назвал бы имя Эдуарда Третьего, но нет: тот, кому ведома истинная цена, примером для подражания назвал бы именно Генриха Азенкурского.
– Понятно. Ну а французской крови в моем сыне, получается, и нет? – с некоторой обидой спросила Маргарет.
Дерри, прежде чем ответить, сковырнул с уха своей коняги кусочек присохшей грязи.
– Миледи, я повидал достаточно детей, выросших с представлением, что мать у них – не более чем сосуд или, в лучшем случае, почва для семени. Видел я и рыжеволосых мамок с чадами, у которых локоны в такой же цвет имбиря. Не буду отрицать: материнская утроба в самом деле задает дитю обжиг внутри и облик снаружи. И все-таки Эдуард – принц Англии. По воле Божией когда-нибудь он станет королем. Он вскормлен английской говядиной и обучался английским манерам. Пил воду и причащался вином и элем из винограда и ячменя, выросших на этой земле. Многие усматривают в этом особую ценность – такую, что является для него благословением и ставит выше всех других племен, миледи. Ну а кое-кто, безусловно, считает наоборот. В основном, французы.
Он с прищуром улыбнулся, а Маргарет, делая вид, что озирает ширь лагеря, укоризненно поцокала языком.
– Что-то вы, мастер Брюер, целый диспут развели насчет английскости.
Дерри склонил голову, с отрадой понимая, что королева сейчас оставит эту деликатную тему.
– А ну, ребята, – браво воскликнул он, – кто сводит принца поглядеть на пушки? Я слышал, капитан Говард нынче занимался пристрелкой двух колесных орудий, у которых ядра размером с мою руку. Или не Говард…
Он умолк, сознавая, что уже вызывает у Маргарет раздражение. Она разрешительно махнула рукой, и ее сын ускакал в сопровождении одного рыцаря и двух знаменосцев со штандартами, возвещающими его имя и кровь: английские львы и французские fleurs-de-lis[24] в квадрантах[25].
Шпионских дел мастер, румянясь лицом, проводил его приязненным взглядом.
– Замечательный растет паренек, миледи. Бояться за него не надо. Жаль только, что он не окружен еще десятком братьев и сестер, для укрепления вашей линии.
Теперь зарумянилась уже Маргарет.
– Какие новости, мастер Брюер? – в очередной раз сменила она тему разговора.
– Я не хотел, чтобы это слышал ваш сын, миледи. Но вам это нужно знать. Эдуард Йоркский в Лондоне провозгласил себя королем. Эту весть мне доставил человек, полумертвый от усталости и запаливший в дороге лошадь.
Королева, обернувшись всем телом, застыла с приоткрытым ртом.
– Вы… Что? Дерри, как он может называть себя… Король – мой муж!
Брюер поморщился, но вынужден был продолжить:
– Его отец был назначен официальным наследником трона. Со временем мы бы навели с этим порядок, но его сын, похоже, сумел как-то сторговаться и урвал себе кус. У него есть… во всяком случае, кажется, что есть существенная поддержка. Закрыв перед нами ворота, Лондон тем самым сделал выбор. Теперь он просто вынужден его поддерживать – а это означает золото, власть над людьми и преклонение со стороны Вестминстерского дворца и Аббатства. Отсюда и трон, и скипетр, и владение королевским монетным двором.
– Но… Дерри, он же не король! Он изменник и узурпатор, да к тому же совсем еще мальчишка!
– Мой человек сообщил, что он великан, который теперь носит корону, призывает в войско людей и королевским именем собирает подати.
Кровь отлила от лица Маргарет, как-то разом поникшей в седле. Брюер встревожился, как бы эта очередная волна беды не оказалась для нее чересчур сильным ударом, не захлестнула с головой.
– Единственно отрадная новость, миледи, это то, что всякое притворство теперь отброшено, – добавил он. – Лжи больше не будет. Многие, кто хотел бы встать подле вас, но выжидал, теперь придут к вам. Наше войско уже небывало крупно. И оно будет еще расти по мере того, как к нам примкнут люди севера, во имя спасения истинного короля от изменников.
– И тогда мы их сокрушим? – слабым голосом спросила Маргарет.
Дерри кивнул, протягивая к ней руку, но не смея притронулся.
– Еще немного, и нас будет уже сорок тысяч, миледи. С великолепной боевой сердцевиной из латников и лучников.
– Я уже видела, как рассыпаются рати, мастер Брюер, – все таким же упавшим голосом промолвила королева. – Со звуком рогов перед битвой всякая определенность будто испаряется.
Дерри сглотнул, чувствуя неожиданную раздраженность. Дел у него и без того было невпроворот, и утешение правительницы среди них явно не значилось. Одновременно он ощутил что-то похожее на возбуждение, эдакие до боли сладкие удары сердца. Есть, определенно есть что-то живительно бодрящее в красивой женщине, глаза которой туманят слезы. Эх, припасть бы сейчас к этим нестерпимо-сладким губам… Дерри встряхнулся, мысленно давая себе отрезвляющую пощечину: а ну прочь с заповедной дорожки!
– Миледи, прошу прощения, мне пора по делам. Скажу одно: двух королей не бывает. Эдуард Йорк добился лишь того, что мы будем биться, пока монарх не останется только один. Истинный.
15
Через пятнадцать дней после провозглашения себя королем Эдуард с большим войском отправился на север. Правя коня вдоль Лондонской дороги в стороне от города, он размышлял о римских цезарях. Зима все еще сковывала землю, и поживиться в окрестностях пути, выбранного Маргарет с ее северянами и шотландцами, было нечем. Мимо десятками тянулись маноры, пожженные людьми королевы, а селяне при одном лишь виде походных рядов убегали в леса.
Как ни жаль, но использовать дорогу для продвижения такой армии было исключено. Эдуард кое-как сносил встречи с Уориком и Фоконбергом, которые твердили, что строй на дороге растянется на дни, так что любой авангард на ней окажется отрезан от подкреплений. И вместо того чтобы растягиваться в длину, походный порядок растянулся вширь. Люди шли тремя квадратами, рядами шириною в милю. По ходу воинство продиралось через леса, перекатывалось через холмы и пролезало через слякотные низины с такой вязкой грязью, словно она была живая. Город Йорка отстоял на двести миль к холодному северу, и переход волей-неволей должен был занять девять или десять дней. Хорошо хоть, что благодаря благодеянию и богатству Лондона армия была хорошо снабжена. Купеческие корабли по Темзе доставили съестные припасы, а столичное ростовщичество, похоже, увязывало свою будущность с успехами и неуспехами нового короля. Сейчас Эдуард, подбоченившись, ехал в передних рядах срединного квадрата, в окружении знамен с пламенеющим солнышком, отцовым соколом и белой розой Йорков. Правое крыло он отдал под командование герцога Норфолкского, самого старшего в иерархии титулов, а Уорика с Фоконбергом поставил командовать левым. Двое Невиллов если и истолковали это как унижение, то виду не показали. Сам Эдуард намеком на уничижение это не считал, хотя срединный квадрат как раз состоял в основном из сил, что потерпели поражение под Сент-Олбансом.
Если хотя бы половина из поступающих на юг вестей была правдива, то армия королевы по численности, как минимум, равнялась воинству нового короля. Понятно, лазутчики и купцы склонны к преувеличениям, но Эдуарда подгоняло ощущение, что медлить нельзя. Можно проигрывать битвы и, тем не менее, выигрывать войны. Всякий день в пути – это еще одни сутки для королевы и ее слабоумного мужа, которые за это время принимают в свое войско еще больше солдат и лордов.
То, что его собственные лорды командовали своими квадратами на отдалении, отменяло необходимость видеться с ними, что Эдуарда вполне устраивало. Их части армии отсюда не различались даже на глаз, поэтому общался Йорк лишь со своими валлийскими капитанами да лучниками, вновь ощущая себя больше вождем клана, нежели королем.
Тем временем всего лишь месяц оставался до его девятнадцатилетия, и его тело отрадно чувствовало в себе избыток сил, а душа – уверенность, придаваемую наличием цели. Армия вокруг пестрела разноцветием сюркотов, щитов и знамен с фамильными гербами, нашитыми, нарисованными и накрашенными на доспехах и даже на конских попонах. Наряду с ратниками в услужении у рыцарей и баронов, для которых война была ремеслом, к Йорку сходилось и простонародье, уставшее от провалов Ланкастера, а еще подогреваемое памятью об извергах вроде лорда Скейлза, что именем короля Генриха применил против толпы лондонцев греческий огонь[26]. Воинство шло, щетинясь остриями копий, алебард, гвизарм и глеф с буковыми древками, которые можно было держать на плече или использовать как посох с железным оголовьем. Часть войска была вооружена тесаками с усиленными, более длинными и толстыми лезвиями. В неопытных руках они были все теми же инструментами для рубки. Ну а тот, кто умел пользоваться этими клинками в бою, мог пробивать ими доспех, что вполне позволяло такому рубаке сходиться в поединке с латником в панцире.
Удивительно, какое число шагающих рядом угрюмых парней имело, оказывается, счеты к дому Ланкастеров. Половина кентского и эссекского контингента несла, как знамя, имя Джека Кэда и охотно рассказывала всем, кто готов был слушать, о нарушении королевой обета о помиловании – из-за чего они сами в запале чувств присягнули Йорку. Эдуарду, в свою очередь, оставалось лишь благословлять каждую ошибку, совершенную Маргарет.
Холод, казалось, крепчал с каждой новой милей к северу. Людям, истомившимся одолевать слякотную жижу, вначале это даже показалось облегчением. На схватившихся морозом буераках приходилось чаще поскальзываться и спотыкаться, но все равно лучше было ступать по тверди, чем по трясине. И люди шли, пусть даже знобко дрожа и дыша парком в занемевшие ладони. Обоз с провиантом и оснасткой тянулся вровень с войском по Лондонской дороге, а вечерами в установленной слугами палатке Эдуард за ужином вел счет убыткам. Перед сном он пару часов руководил ратными упражнениями рыцарей. Поначалу вокруг квадрата, озаренного мятущимся светом факелов, собирались целые толпы солдат – поглазеть на возглавляющего поход великана. Но довольно скоро это стало досаждать Йорку, и он разослал по войску приказ заниматься собственными ратными упражнениями – кто на мечах, кто на копьях, кто на чем еще. После этого окрестность лагеря стала ежевечерне оглашаться криками капитанов и звоном металла.
Свою мощь как короля Эдуард чувствовал в том, как на него взирают, и в желании рыцарей сразиться в упражнении именно с ним, дабы показать свою удаль. И дело тут было не в расчете получить от него похвалу, а то и титул. Молодые рыцари усматривали в нем некую новую Англию – иную, восставшую и окрепшую после тяжких лет сумятицы и невзгод. Иногда ощущение было просто под стать волшебству или чарам. Сам Эдуард спросил об этом Уорика всего раз, после того как ему представили какого-то сквайра, который от волнения побагровел и лишился дара речи. При мысли об этом новый монарх потом озадаченно хмурился. Он чувствовал в людях этот благоговейный трепет, но чтобы вот так, до потери рассудка… Может, что-то в нем есть такое от рождения, или так действует авторитет его отца?
– Они будут впитывать каждое твое слово, – говорил ему Уорик еще в Лондоне. – Будут льстить и угодничать, но они же будут за тебя биться и упорно стоять даже тогда, когда, казалось бы, пора спасаться бегством. Потому что ты для них король. Они будут лелеять память даже о какой-нибудь случайной фразе, брошенной тобой при мимолетной встрече, и может статься, что для них она пребудет самым ярким воспоминанием в жизни. И если тебе удастся повести их за собой, то корона путеводным светом осветит весь твой дальнейший путь, сделав тебя… гм, доподлинно гигантом, Королем Артуром в серебристых доспехах. Но с другой стороны, стоит тебе, скажем, ударить, а уж тем более обесчестить женщину, проявить малодушие или хотя бы пнуть лающую собачонку, выказав мелочную вспыльчивость, – и это будет подобно зеркалу, давшему трещину.
Те слова проникли глубоко. Поначалу Эдуард лишь пожал плечами, однако заронил их в память и решил руководствоваться ими по жизни, тем более что правдивость их ощущал буквально нутром. Вечерами он даже стал воздерживаться от выпивки, выказывая свои трезвость и радение в ратной практике до седьмого пота. Пил воду, а ел баранину и соленую рыбу, лишь подчеркивая свое здоровье молодецким сном и ранним вставанием.
На четвертые сутки после выхода из Лондона они встретили Джона Невилла, держащего путь на юг. Он возвращался один, держась римского плитняка Лондонской дороги. Здоровье Джона постепенно шло на поправку, хотя жар все еще давал о себе знать. Своего брата Уорик приветствовал бурным восторгом, пока не заметил бурых кровоподтеков и нагноения на его правой руке. Тут Ричард похолодел, после чего стал подгонять своих людей, а брата с ходу развернул на север.
Джон Невилл, со своей стороны, был в восторге и даже в легкой оторопи от вида стольких тысяч войска. Вволю питаясь мясом, он в считаные дни поправился и теперь на свежей лошади бодро держал путь вместе с армией. Джон передал все, что сумел разузнать, хотя Дерри Брюер при всяком выходе из подвала завязывал ему глаза. Сведения были довольно скудны, но Уорик благодарил судьбу за освобождение брата. Несмотря на то что с Эдуардом их сплачивало общее дело, было что-то настораживающее в том, как новый король рвался с поводка, вскипая лютым гневом по малейшему поводу. Соратником Йорк был непростым, и Ричарду доподлинно не хватало той непринужденности и доверия, какие были у него с младшим братом – в том числе при разговорах, в которых не приходилось следить за каждым своим словом.
Шел девятый день пути, когда передовые лазутчики углядели первые признаки неприятеля. Лондонская дорога шла через деревушку Феррибридж, где берега реки Эйр связывал между собой красивый мост из дуба и сосновых досок. Теперь он был порушен, и воды стремительно неслись мимо разбитых и порубленных бревен. Ряды Эдуарда находились в миле к востоку от переправы, и он отдал приказ квадратам Фоконберга и Уорика подойти и починить мост, возведя новый из поваленных деревьев, чтобы армия могла переправиться по нему и продолжить свой путь на север. Город Йорк лежал там в каких-нибудь двадцати милях, и Эдуард был исполнен решимости войти в пределы его стен и завладеть мощами своего отца и брата. Каждый потерянный день был для него очередным унижением, мириться с которым он не мог.
Уорик глядел на работу плотников. Под надзором двух старших солдат, знающих толк в столярном ремесле, они с огоньком взялись за дело. Таких и хлебом не корми, а дай повозиться с тесом и бревнами, после чего они лишь удовлетворенно крякнут, довольные собой и выполненным заданием. С задорными улыбками часть из них расшивали топорами бревна на толстые доски, а другие с помощью тесаков и рубанков укладывали их и осуществляли подгонку. Работа шла ходко.
Вбитые в дно сваи моста, разумеется, никуда не девались: выдернуть их никто не мог, а сгореть им помешала вода. На своем месте им еще стоять и стоять, и по ним надо было лишь перекинуть и скрепить меж собой сшитые балками дощатые настилы. Обвязанные для подстраховки веревками плотники размещали их на мостовых опорах и размашисто, в два-три мощных удара, пригвождали обухами топоров. Сработано было неказисто, но прочно (красота тут никому не нужна, нужно лишь переправиться на тот берег).
Сзади, с хрустом жуя яблоко, подошел Фоконберг – как раз на хруст Уорик и обернулся.
– Дядя Уильям? – спросил он якобы удивленно. – Теперь уже недолго. Половина работы сделана, завтра к утру снова двинемся.
– Да я не с проверкой, Ричард. Просто так подошел, – отозвался старший из Невиллов. – Эти земли я как свои пять пальцев знаю. В молодости мы тут с твоим отцом охотились – вон там, меньше чем в десяти милях отсюда.
Улыбка Уорика стала несколько натянутой. Дядины истории имели свойство застигать врасплох, вызывая пелену в глазах и щипанье в горле. Такие моменты Ричард особенно не любил: они словно вытаскивали наружу его слабость.
– Дядя, давайте об этом как-нибудь в другой раз. Мне сейчас еще бумаги разбирать, доканчивать кое-как письма…
Он поглядел на предвечерний горизонт, где вместо солнца розовело мглистое зарево. Холод к вечеру становился кусачим. В палатке, наверное, уже зажгли светильники.
– Конечно, конечно, Ричард, – закивал Фоконберг. – Возвращайся к своей работе. Я тебя не держу. С час назад тут стоял твой брат Джон – журился, что реку нельзя перейти вброд. Отец бы вами гордился.
У Уорика напряглось в груди, а в жилах затрепетал гнев.
– Спасибо, дядя, – склонил он голову. – Хочется на это надеяться.
И указал на реку с набухшими влагой глинистыми берегами. В преддверии сумерек вода почернела, стала словно железная.
– Работа спорится. С рассветом, думаю, отправимся.
Лорд Клиффорд пребывал далеко не в радужном настроении. Начать с того, что ему дали задание отрезать Лондонскую дорогу к югу – поручение, доставшееся ему не иначе как по злонамеренной подсказке Дерри Брюера. Работа, прямо скажем, черная, более уместная для отряда какого-нибудь баннерета[27], а то и вовсе для шайки простолюдинов. К чему было ставить над этой братией особу высокородного происхождения? На это остается лишь плечами пожимать. Однако пришлось ехать и осуществлять догляд за двумя сотнями лучников и столькими же топорщиками, которые сейчас шли и кидали в сторону Джона Клиффорда негодующие взгляды. Сомерсет или граф Перси от такого задания явно отказались бы, тут и гадать нечего. Однако задача была выполнена, мост порублен, а его части скинуты в реку, где стремительное течение, подхватив, унесло их без всякого следа. Капитана своего воинства Клиффорд спросил, как быть со сваями – не убрать ли? Тот ответил дерзкой ухмылкой, за что вмиг заработал дюжину плетей. Но похоже, среди своих дружков этот дерзец пользовался авторитетом, и именно из-за такого обращения лорда они на обратном пути к основной армии злобно на него косились. На эту бесцеремонность Джон не реагировал, а лишь всю дорогу смотрел перед собой.
– Милорд! Милорд Клиффорд! – донеслось откуда-то сбоку.
Барон обернулся с упавшим сердцем, понимая, что срывающийся от волнения голос юного лазутчика вряд ли может быть глашатаем хороших вестей.
– Докладывай, – скомандовал он в ожидании, когда лазутчик спешится и отвесит положенный поклон.
– Милорд, там у моста целое войско. Уже заново рубят дерево, стучат топорами…
Сердце у Джона замерло, а затем подпрыгнуло в предвкушении. Мост все еще не отстроен, а у него есть лучники. Армия йоркистов только еще собирается, и есть шанс посеять в их рядах хаос. Используя неожиданность, может, еще и удастся всадить стрелу в грудь Уорика или даже самого Эдуарда Йорка – этого самозванца, само существование которого противно небесам. Вот так взять и вернуться к королю Генриху и королеве Маргарет героем…
– Милорд Клиффорд? – Юнец посмел прервать череду ярких образов, парадным строем плывущих сейчас перед внутренним взором лорда. – Прошу прощения, милорд, но какие будут приказания? Они использовали старые сваи через реку, и теперь уже скоро пойдут за нами по пятам.
Барон унял раздражение, вызванное вопросами этого необузданного юнца. Изначально было понятно, что те чертовы сваи обернутся проблемой. Если б у того капитана во время экзекуции не лопнуло сердце, впору было притащить его обратно к реке и ткнуть носом: на, полюбуйся.
Солнце уже садилось, а от снесенного моста они отдалились всего на несколько миль. Клиффорд оглядел застывших вокруг лучников, понимая вдруг, отчего Сомерсет настоял, чтобы он для столь рутинного задания взял с собой такую силу.
– Назад к реке, джентльмены! – воззвал он. – Удивим изменников! Покажем им, на что способны хорошие лучники.
Люди вокруг, развернувшись на месте, без слов припустили тяжеловатой, сглатывающей мили трусцой, словно вперегонки со скудеющим светом солнца.
С наступлением темноты Уорик как раз закончил ужинать отменной форелью, пойманной в той самой реке, на которую смотрел весь этот день. Стало еще холодней, и почивать он улегся в одежде, придавленный слоем толстых одеял. Угревшись, граф уже погружался в дремоту, как вдруг заслышал где-то в отдалении позвякивание кольчуг. В неосвещенной палатке Ричард резко приподнялся на локти, уставившись в слепую темень.
Снаружи за рекой слышались команды лучникам натянуть тетиву. Откинув одеяла, Уорик вскочил и бросился из палатки наружу, в ночь, на ходу крича хватать щиты.
С запоздалым ужасом он понял, что огни в лагере не погашены: он ведь сам отдал приказ, чтобы работы на мосту не прекращались и ночью. Сейчас там желтовато светились факелы, и весь мост отражался в воде струистыми золотыми столбами. А значит, видны были и работники, самозабвенно стучащие топорами и звенящие пилами.
– Всем взять щиты! – сиплым спросонья голосом проорал Уорик. – Лучники!
По всему лагерю янтарями горели костры, на которых готовили пищу по тридцать-сорок человек.
– Гасить, к чертям, костры! – провопил Ричард. – Воду, воду сюда!
Лагерь отозвался нестройными криками удивления и растерянности, и в это время за рекой гаркнули приказ. Поперхнувшись дыханием, Уорик услышал, как в воздухе поют стрелы, перекрывая даже шум течения. Машинально вскинув перед лицом руку, он усилием воли опустил ее. Без доспехов это не защита, да и не хватало еще трусливо ежиться на виду у людей. Всюду вокруг сыпались стрелы – тукая о дерево и металл, чмокая в кожу, вспарывая палатки и прошивая одеяла, под которыми осекались сдавленные вскрики не успевших проснуться солдат. Все больше и больше стрел гвоздили землю по эту сторону реки, тут и там виднелось белое оперение. В темном небе светил лишь ущербный месяц.
Взгляд ухватывал растерянных, сбитых с толку людей в рубахах и кожанах, которые что-то хаотично хватали – кто щит, кто мешок, кто еще что-нибудь. Кое-кто хватал даже доски, загораживаясь ими, хотя стрелы, стуча в дерево, пронзали им руки. Граф Уорик, весь в поту, несмотря на холод, ожидал, что в его тело вот-вот вопьется стрела. От чьего-то прикосновения он вздрогнул и ругнулся, хотя это оказался оруженосец, подающий щит, который Ричард принял с растерянным «спасибо».
Костры были уже погашены, и лагерь окутал сумрак. Погасли и факелы над рекой: плотники побросали их в воду. Уорик чувствовал, что его душит паника, вызванная внезапностью и общей сумятицей. Тем не менее враг на том берегу продвинуться вперед не мог и оставался на дистанции пары сотен футов. Постепенно в сбитом с панталыку графе прорисовывалось решение.
– Отступить по всей позиции на триста ярдов! А ну пшли! – рявкнул он.
Его команду подхватили остальные. Голоса растерянно взносились поверх воплей, зубовного скрежета боли и стонов умирающих. Ощущение у Уорика было такое, будто стрелы своей гибельной дугой устремляются именно на него, хотя над ним теперь был щит. А остановиться он не осмеливался. Свет над рекой окончательно угас, и вода сделалась полосой непроницаемой тьмы. На том берегу не было ни единого огонька, зато оттуда доносились глумливые крики и хохот врагов, словно бы пьяных от ощущения своей безнаказанности.
В лагере царил доподлинный хаос.
Ричард отвернулся от уреза воды, ощущая леденящий ужас от того, что подставляет лучникам беззащитную спину, когда вокруг по-прежнему жужжат стрелы. Кто-то из людей пробовал загородиться щитом со спины, однако единственной защитой было выйти за порог досягаемости вражеских лучников. Правила и рамки приличий в этом слепом бегстве отсутствовали. Сзади, отступая, наваливались и перли незнакомые люди. Под этим напором Уорик с трудом устоял на ногах и стал проталкиваться сквозь давку, перебарывая довлеющий страх внезапной смерти.
Навстречу шагал освещенный мятущимися факелами Эдуард. Даже в темноте, чуть освещенной месяцем, его штандарты серебристо поблескивали. Присутствие короля подействовало как ушат воды, выплеснутой в лица бегущим. Люди останавливались, внезапно устыжаясь своего всклокоченного вида и шалых выпученных глаз.
– А ну, доложить по форме! – быком проревел Эдуард.
Вид убегающего в темноте воинства привел его в несказанный гнев. Никто не решался встретиться с ним глазами.
– Что застыли истуканами?! Уорик! Ты где?
– Здесь, мой король, – подал голос Ричард. – Это я отдал людям приказ отойти за предел дистанции лучников. Они встали за рекой, но отогнать нас дальше все равно не смогут.
– А вот я бы лучше перешел эту реку, – строптиво бросил Эдуард. – Только как я это сделаю в отсутствие, язви его, моста? За который, между прочим, отвечаешь ты!
Уорик унял в себе раздражение от выволочки, которую ему сейчас бесцеремонно устраивал этот молодой спесивец. Вместо племянника заговорил дядя.
– Ваше Величество, – сказал Фоконберг, – здесь есть еще одна переправа, милях в трех западнее.
– Каслфорд? – прищурился Эдуард. – Знаю. На всех этих землях я охотился еще мальчишкой… Да и не так давно тоже.
Перед его внутренним взором предстал облик женщины, в доме неподалеку от того места. Звали ее Элизабет… Интересно, думает ли она о нем? Наверняка да. Король вкрадчиво улыбнулся этой своей мысли.
– Что ж, ладно, – отрешаясь от приятных мыслей, он нахмурился. – Лорд Фоконберг. Возьмите три тысячи молодцов покрепче и буквально бегите к тому броду. И чтобы среди них обязательно были лучники. Вам понятно? Ночь еще не закончилась, и к рассвету вам надлежит быть на том берегу. Посмотрим, получится ли у нас удивить тех храбрых вояк.
Властным взмахом услав Уильяма, он поворотился к его племяннику.
– Уорик, давай заканчивай тот чертов мост. Над плотниками выставь щиты – удивляюсь, как ты раньше этого не сделал, – но чтоб переправа мне была.
– Слушаю, Ваше Величество, – склонив голову, сухо произнес граф.
Хорошо, что в темноте не было видно гнева, которым он кипел. Он помог Эдуарду сделаться королем – ему, этому восемнадцатилетнему верзиле, который сейчас помыкает им, как каким-нибудь поваренком! Хотя безрассудство и бесцеремонность этого задаваки – не то, на чем сейчас стоит сгущать внимание. Во главе угла другое: как свергнуть короля Генриха и королеву Маргарет – в первую очередь ее, а не это посмешище в короне. Над воротами в Йорке до сих пор торчат головы, и ради того, чтобы убрать их, он, Уорик, готов проглотить любое унижение и несправедливость.
Блеклый предутренний свет раскрыл все, что чаял увидеть лорд Клиффорд. Осмотрительно блюдя дистанцию, чтобы, паче чаяния, не доставали стрелы, он ехал в максимальной близости, какую только позволяла смелость, и вглядывался в противоположный берег. Созерцая предстающую там картину, Клиффорд лишь в немом восторге покачивал головой, не веря своим глазам. Сзади держались четверо его капитанов, которые от вида учиненного ими побоища и хаоса развязно посмеивались, хлопая друг друга по спинам.
– Вот видите, джентльмены, что значат хороший расчет и предвидение! – торжественно объявил барон. – Ценою одного моста, одного утра доблестных усилий мы вырвали у армии изменников сердце!
Что было сокрыто ночью – так это само количество убитых во сне. Они тесно лежали на стылой земле, завернутые в свои одела, как в коконы. После того как были погашены костры, люди в попытке согреться подбирались к ним все ближе и ближе, укладываясь впритирку, чтобы не замерзнуть. В эту скученность и упало около трех тысяч стрел, пущенных вслепую двумястами лучниками, боезапас которых составлял две-три дюжины на брата. Стрелы те, пускаемые лучниками с таким усердием, что жгло в плечах, ложились кучно и часто. То, какой град смерти сеялся за рекой, они даже не ведали. И вот теперь, под бледным рассветным небом, Клиффорд лишь сожалел, что залпы были не прицельны: так можно было убить еще больше.
Трупы исчислялись сотнями. Их собирали там до сих пор и укладывали рядами, словно в расчете, что те сами собой встанут и двинутся вперед. Сраженные в неразберихе раскинулись на спуске к воде, темными грудами среди поляны белых перьев. Туда подбегали мальчишки и собирали пучки из стрел – во всяком случае там, куда можно было дотянуться, чтобы их выдрать. К их шерстяным одежкам приставали и висели, не отлипая, засохшие головки чертополоха. А в стороне от снующих мальчишек и недвижных мертвецов в молчании стояла темная лавина конников, растекаясь вширь, с Эдуардом по центру. При виде знамен Йорка по бокам улыбка Джона Клиффорда сделалась зловещей. Вот он, узурпатор трона, посмевший назваться королем Англии. Спутать сына Йорка с кем-либо было невозможно. Сидел он на здоровенном жеребце с косматой гривой и свирепым норовом (ишь как цапает зубищами соседних лошадей – чисто зверь!). Клиффорда и его капитанов именитый всадник как будто не замечал. Он просто сидел, зажав в латной перчатке поводья, и глаза его широко озирали горизонт. Постепенно наливалось светом жемчужно-серое небо. Ветер стих, но от этого становилось лишь морозней.
16
К лорду Клиффорду подъехали четверо его капитанов, на сюркотах которых красовался герб барона – красный двуногий дракон с крыльями и хвостом-пикой. Однако, несмотря на гордый символ, Джона грызло ощущение, что его воинство – лишь жалкая горстка в сравнении с силищей ложного короля и его рыцарей на другом берегу. Отсюда виднелись стяги Йорка и Уорика. Штандартов Фоконберга и цветов герцога Норфолка отчего-то не замечалось. Вместе с тем чувствовалось, что несравненно более мелкий отряд Клиффорда находится под таким же пристальным наблюдением. Барон сидел, выпрямившись в седле во весь свой рост. Самый старший из его капитанов задумчиво прочистил горло и, свесившись с седла, степенно сплюнул в грязь. Это был Корбен – немолодой, грубо-черноволосый угрюмец с глубокими морщинами на щеках и возле рта, придающими его лицу кислое выражение. В услужении у семейства Клиффордов он состоял вот уже двадцать лет и знал еще отца барона.
– Милорд, солнце уже взошло. Можно попробовать обмакнуть последнюю охапку стрел в масло и поджечь, – предложил он. – Это пусть ненадолго, но еще задержит их продвижение.
Лорд Клиффорд поглядел на этого человека, жалеючи и припоминая, отчего он никогда не ходатайствовал о посвящении его в рыцари.
– Нам больше не нужно их задерживать, Корбен. Я уверен: Его Величество король Генрих не для того собрал столь великую армию, чтобы дожидаться с нею весны. Своей цели я достиг – да что там, превзошел все самые смелые ожидания! Полагаю, что в этой «войне двух королей», или как там ее нарекут потомки, я нанес самый первый удар, причем весьма победный.
Джон улыбнулся, предвкушая причитающуюся ему хвалу. Но, словно в прозрении своей будущности посмотрев вдоль реки, он оказался одним из первых в своем отряде, кто увидел, что именно грядет. Капитан Корбен удивленно наблюдал, как лицо Клиффорда из румяного становится восковым.
– Милорд? – спросил он осторожно, прежде чем оглянуться через плечо и растерянно чертыхнуться.
В еще мутноватом свете народившегося дня поле вдоль реки в одночасье словно ожило, закишев бегущими солдатами и скачущими лошадьми.
– Лучники! – отчаянно выкрикнул Джон. – Лучники во фрунт![28]
– У них нет стрел, милорд, – напомнил Корбен, хотя барон уже и сам, опомнившись, втянул ртом воздух, собираясь отменить приказ. Полоснув своего капитана взглядом, Клиффорд рявкнул всему своему построению:
– Отставить! Отходить к северу, держа строй! Отхо-о-о-од!
Капитаны и сержанты эхом разнесли последнюю команду, грубо ухватывая и разворачивая толкущихся лучников, пытаясь навести в толковище мало-мальский порядок. Строй нарушался теми, кто, видя приближение неприятеля, напирал снаружи.
Голос Клиффорда, высокий и надтреснутый от волнения, снова взвился над рядами:
– Капитаны! Вы можете заставить людей шевелиться? Все отходим к основной армии!
Словно в ответ на его слова, передовые лучники неприятеля, выбежав с боков вперед, остановились на дальнем краю дистанции и натянули луки. Стрелы, прянув, не долетели, но их определенно увидели те, кто, отбегая вспять, показал спину. Раненых пока не было, но паника уже охватила ряды отступающих, так что началась давка, и дисциплина была позабыта. Проворней других оказались лучники Клиффорда, не имевшие доспехов и кольчуг. Они с ходу принялись просачиваться сквозь остатки построения, продавливаясь сквозь нестройные ряды. Всадников в отряде барона была от силы дюжина, и все они провели ночь в седле. Словом, от реки и обрушенного моста отступала разрозненная бесформенная толпа. А следом накатывалось трехтысячное воинство, с гиканьем, волчьим воем и совиным уханьем смыкая расстояние.
Лорд Клиффорд, превозмогая растущий страх, подозвал к себе Корбена.
– Пошли кого-нибудь из конных за поддержкой, из тех, кто расторопней. Надо было тебе отправить вперед лазутчиков, чтобы они меня предупредили. Что ж ты так оплошал, Корбен?
– Оплошал, милорд, – не меняясь в лице, принял упрек капитан и лишь по-ястребиному стрельнул глазами. – Вперед я уже услал молодого Энсона. Он мелкий и юркий, а лошадь под ним самая быстрая в нашем отряде.
Какой-то момент Джон прикидывал, не взять ли Корбена с собой: как-никак двадцать лет служил их семье верой и правдой. Но опять же, ни до каких званий не дослужился. Можно сказать, простолюдин.
Клиффорд снова поглядел через плечо своего капитана, озабоченно качая головой от столь опасной близости врага.
– Может статься, что я… – начал он подыскивать нужные слова. – Я могу двигаться дальше и быстрей, чем все эти пехотинцы, Корбен. Может оказаться…
– Я понимаю, милорд. Я присягал вам и вашему отцу. А таких обетов не нарушают. Если вы поскачете на север вслед за Энсоном, то мы, возможно, сможем их здесь какое-то время удерживать.
– Значит, ты меня понимаешь, – стараясь звучать твердо, кивнул барон. – Это хорошо. Я, видишь ли… ценен для короля. – Чувствуя, что человеку, оставляемому на верную смерть, таких слов явно недостаточно, он несколько драгоценных секунд пожевывал губу.
Корбен заерзал в седле, а его лошадь нервно заржала и загарцевала вбок.
– Милорд, они почти уже здесь. Мне пора к моим людям.
– Да-да, разумеется, Корбен. Я лишь хотел сказать… Лучшего слуги я не мог и желать.
– Ну а как иначе? – бросил его подчиненный рассеянно, уже не глядя на своего господина.
Клиффорд смятенно смотрел, как его мрачнолицый капитан развернул и пришпорил лошадь, из-под копыт которой рванули мокрые куски дерна. Вот уже прянули и первые стрелы – на этот раз не для острастки, – словно зубами выгрызая клочья из его задних отступающих рядов. Защищаться при отходе они не могли, так что уцелеют немногие. Барон оглядел весь свой отряд, который сейчас с обоих флангов легким галопом окружали конники. Нервно сглотнув, Клиффорд сжался всем нутром, чувствуя, как замирает и бьет в голову сердце. Безусловно, это была хватка страха. Те, кто сейчас зловеще воет, этой ночью видели гибель своих друзей и наставников, безжалостно вырываемых из жизни жужжащими в темноте стрелами. Так что теперь пощады не будет – это знал каждый из отступающих.
Что-то холодное коснулось его лица, и Джон Клиффорд поглядел вверх. Оттуда медленно и невесомо падали снежинки, множась в числе, а с ними мир словно подергивала белая занавесь, из-за которой скрадывались и мост, и темные всадники за рекой, и готовые убийственно рвануться неприятельские ряды. Сердито отерев глаза, барон дернул поводья и дал своему испуганному коню шпоры: а ну пшел, галопом!
Эдуард Йорк мрачно следил за тем, что происходит в четверти мили за рекой. Чуя взвинченность хозяина, его боевой конь всхрапывал и вскидывал голову, отчего шевелились и позвякивали пластины доспеха на его могучей груди. Кони по всему строю тоже с фырканьем рыли копытами землю. Чтобы как-то успокоить жеребца, Эдуард протянул вниз руку и похлопал его по жаркой пыльной шее.
Подавшись вперед в седле, он нетерпеливо вгляделся туда, где над водой заканчивали работу плотники Уорика. Сейчас туда, на шаткий дощатый настил (в ширину проход всего для двоих пеших или одного конного), вкатили телегу с последним грузом досок. У моста уже выстроился весь передовой ряд построения, чтобы цепочкой без задержки пройти на ту сторону. Перед командирами стояла тактическая задача: подготовить команды копейщиков, которые переправятся первыми и оцепят там безопасный участок. Затем туда начнет съезжаться контингент из конных рыцарей, которому предстоит преследовать убегающего врага. Работа сложная и опасная, а тут еще снег на голову (в буквальном смысле) сыплется с белесого неба и тает в реке Эйр со звуком, подобным вздоху…
Вместе со своим королем и все войско чувствовало взбухающее вожделение битвы, напряженность, осязаемо витающую в воздухе. На другом берегу ревели охотничьи рога Фоконберга: слышно было, как его люди с лихим гиканьем – ни дать ни взять стая лесных разбойников – настигают и кромсают врага, оставшегося без стрел, которыми можно было бы удерживать дистанцию. Даже отсюда, с отдаления, было видно, что расправа творится лютая, и всем, кто стоял рядом с Эдуардом, не терпелось оказаться там, среди бучи – всем поголовно.
Внимание Уорика было приковано к людям, которые с запалом усердия вколачивали бревна в стыки и большущими гвоздями пришивали доски к опорам моста. Стремнина внизу была неистова, сильна и глубока – если без толку подгонять работников, а мост затем рухнет, то вместе с надеждами на переправу будут унесены и жизни всех, кто свалится в воду. Вместе с тем на сюркотах отступающих граф заприметил красного клиффордского дракона с шипастым хвостом. Разглядел его и Эдуард, который при этом буквально затрясся: еще бы, ведь именно этот негодяй в поле у замка Сандал убил его брата! Жизнь Клиффорда он жаждал как ничью другую – настолько, что думал было рискнуть и направить своего коня в поток, дабы не мешкая перебраться на тот берег.
Из хватки задумчивости Уорика вырвал голос Эдуарда. Поначалу он обращался лишь к тем, кто был рядом, но затем сделал паузу и уже громко, чеканно повторил свои слова для всех:
– Вы знаете обычай поля битвы: убивай всех простолюдинов, но щади ноблей, что сдаются или предлагают выкуп! – Он качнул головой с горькой усмешкой. – А вот отцу моему такого шанса не дали. Как и его великому другу эрлу Солсбери. И моему брату Эдмунду. Их этого права лишили. А потому вот что я вам скажу. Мой приказ: убивайте ноблей. Я велю и требую в этом подчинения. – Король медленно вздохнул, скрипнув доспехами. – Никаких выкупов. Никакой сдачи в плен. Я желаю, чтобы мой народ жил. Но не желаю жизни отравленным гнездилищам тех домов, что стоят против меня. Не будет моей пощады ни Нортумберленду, ни Сомерсету, ни Клиффорду. Он на мне, или же его покарает судьба. Если только он сам не свернет себе шею, я вгоню его в могилу нынче же, этим самым днем. – Эдуард снова утих, довольный тем, что не слышит ни одного встречного возгласа. Все, казалось, забыли даже дышать, не нарушая призрачного шороха снега, что скапливался на земле. – Этим утром прольется кровь, прольется потоком, не меньшим, чем та река, через которую вы перейдете. И пусть она омоет дочиста старые раны. Если врагов не истребим мы, то они изведут нас. Мы все палимы жаром; пусть же он остынет и утолится здесь, в этом снегу.
Впереди над рекой люди Уорика подняли руки, подавая знак: работа завершена. После этого вся артель спешно сошла на противоположный берег, сторожко при этом оглядываясь. Но там их не встретило ни воинство Клиффорда, ни лорд Фоконберг. И тот, и другой со своими людьми были уже неразличимы, отчасти потому, что панораму застилала колеблющаяся снежная завеса. Эдуард с прищуром поглядел через реку, в которую с тихим шипением сыпались снежинки. На том берегу его людям уже никто не угрожал.
– К чертям это стояние! – нетерпеливо воскликнул он. – Если вы чтите меня, то давайте за мной!
Водрузив на голову шлем, Йорк ткнул шпорами бока своего коня, и тот понесся вперед. Огромный, в доспехах скакун загрохотал по непрочному мосту, и под совокупным весом коня с седоком застонал даже обновленный крепеж. За Эдуардом устремились знаменосцы и рыцари, пытаясь держать своего короля в поле зрения: белая завеса в воздухе по-прежнему колыхалась, застилая обзор.
Остальные шли торопливой цепочкой без промежутков – нос к хвосту, человек к человеку – спеша оставить за собой побольше места. Скапливаясь на другом берегу, многотысячное воинство образовывало квадраты. А снег все шел, наново выбеливая поля.
То, что конь сошел с дороги, стало ясно, когда цоканье копыт сменилось их глухим стуком по мерзлой пахотной земле. Останавливаться, а тем более разыскивать дорогу повторно Клиффорд не рискнул. Между тем весь мир сузился до пространства какой-нибудь сотни ярдов, куда ни глянь.
Конь во весь опор скакал вдоль какой-то долины, при оглядывании которой Джон не различал ничего, кроме земли с наметенными сугробами – остальное скрывала завеса из снежных хлопьев. В их однообразном унылом кружении была та беспрестанность, от которой стесняет дыхание, а пространство кажется удушающе тесным. Единственным утешением было то, что мальчишка-посыльный Энсон, по всей видимости, успел ускакать далеко вперед, а может, уже и доставил известие в королевский стан. Если Энсон действительно так проворен, как описал его Корбен, то сейчас по дороге на юг, наверное, уже мчится лавина всадников, готовая наброситься на тех, кто осмелился преследовать отряд барона. «Вот она, пресловутая ложка дегтя», – усмехнулся своей мысли лорд Клиффорд.
В дороге он продрог до костей и, смахивая с глаз морозные слезы, поминутно оглядывался: нет ли погони? Капитан Корбен и четыре сотни ратников, посланные порушить мост, остались, разумеется, далеко позади, и сейчас выполняли свой долг по сдерживанию тех, кто на них наседает. Поджав челюсть, барон смирился с мыслью, что всех их ждет неминуемая погибель.
В лагере короля к этому отнесутся с неодобрением. Надо же, какая несправедливость! Эх, если б они ушли с той реки, пока было еще темно! Снег бы еще не выпал, а в пути отряд никто не нагнал бы, и они благополучно вернулись бы в лагерь, да еще и с героическим рассказом. Джон процедил сквозь зубы ругательство. О, изменница удача! Теперь Сомерсет и Перси услышат лишь то, что он, Клиффорд, потерял четыре сотни человек, и среди них двести лучников, которые на вес золота. Какая, мол, неосмотрительность и тщеславие: остаться только затем, чтобы наутро посмотреть на следы содеянного в ночи!
Конь на скаку запнулся, накренясь так резко, что Джон чуть не слетел из седла. Кое-как усидев, он обругал и хлестнул животину поводьями: навернулся бы оземь – костей бы не собрал. Уф-ф, даже дыхание перехватило! После этого барон с минуту сидел, вслушиваясь в едва слышные отсюда крики и шум боя. Определить в эдакой пороше расстояние было, по сути, невозможно, но хорошо, что хоть никто не появлялся в поле зрения. Если коняга, не дай бог, падет, он сделается беспомощным и уязвимым, как распоследний пехотинец. Всадник наддал коленями, и конь, фыркнув, пошел неровной рысцой. Лицо и руки Клиффорда были открыты и вскоре занемели на холоде. Он уткнулся подбородком в грудь и, как мог, сносил непогоду, смаргивая назойливые снежинки.
Основной лагерь армии находился в каком-нибудь десятке миль к северу от Феррибриджа, но в эти минуты оно казалось запредельной далью.
Разумеется, Сомерсет вышлет вперед разведчиков. Еще немного – и вокруг будет уже тепло и безопасно, а на просьбу рассказать, как все было, он, Клиффорд, поведает о своей наиглавнейшей роли в упреждающем, обескровившем армию Эдуарда Йорка ударе, который помешал неприятелю подойти скрытно. Барон Клиффорд как-то случайно узнал, что в некоем графстве Кент, оказывается, нет человека, надзирающего за сборами в казну. Один из его капитанов за вином разговорил Дерри Брюера, и тот выдал сей любопытный факт. Если мыслить логически, то почему бы не представить, что такую должность можно доверить верному лорду, который под Феррибриджем встал на пути у всей армии Йорка? Ну а потеря какого-то там отряда, безусловно, забудется перед лицом куда более важных известий.
При виде светловолосого парнишки-недоростка, бьющегося с парой бесстрастных часовых, Дерри Брюер натянул поводья своей клячи. Расклад сил был явно в пользу последних.
– От-пус-ти-те, глупцы! – верещал паренек, дергаясь остервенело, но беспомощно, как лис в ловушке. – У меня срочные новости насчет лорда Клиффорда!
Лицо у него горело. На вид пареньку было лет четырнадцать-пятнадцать, не больше. Совсем еще мальчишка.
Дерри, крякнув, соскочил со своей клячи, отдал поводья одному из караульных и, подойдя поближе, сверху вниз посмотрел на паренька, которого удерживал второй часовой. Рядом флегматично топталась мышастая лошадь, губами выковыривая из-под снега траву. Под глазом мальчика расплывался синяк, полученный невесть где (впрочем, догадаться несложно).
– Как тебя звать, молодец? – спросил Брюер.
– Натаниэль Энсон, сэр. Попросите этих… людей меня выпустить. Я посыльный и герольд милорда Джона Клиффорда.
– Вот как? Клиффорда? Так ведь он сейчас в Феррибридже, с каким-то пустячным заданием. Тебе лучше искать его там.
– Нет! Я прибыл как раз оттуда! С сообщением для лорда Сомерсета.
– Сомерсет – человек занятой, сынок, – сказал Дерри, глядя на парнишку с обновленным интересом. – А сообщение тебе лучше передать мне. Я доведу его до нужных ушей.
Мальчик Энсон провис в лапищах часового, как узник в оковах. По всему было видно, что он разрывается от желания сказать и от понимания, что его не пустят дальше караула, если он не выдаст хотя бы толику своих сведений.
– Авангард армии Йорка подошел к реке Эйр, – начал рассказывать юный герольд. – Часть его людей перешла через реку ниже по течению и сейчас угрожает отряду моего господина, который сильно уступает в численности. Сэр, вы теперь понимаете важность моих слов?
– Понимаю, – кивнул Дерри. – Но и при этом мы не пропускаем взбалмошных юношей в самое сердце военного лагеря только из-за того, что они криком кричат, чтобы их пропустили, – тебе это понятно, сынок? Мы действуем по уложению, а иначе такие юноши могут ненароком получить в грудь стрелу или вон синяк под глаз. Тебе это понятно?
Паренек, пламенея лицом, промямлил что-то согласительное.
Брюер мотнул головой одному из часовых:
Читать бесплатно другие книги:
