Война роз. Право крови Иггульден Конн
Усылая их, он легонько толкнул к выходу младшенького брата Эдуарда и рассеянным шлепком спровадил следом Перси. Было видно, как весть, словно сама собой, проникает, разлетается по залу, где сидят гости. Что с этим поделать? Ничего, кроме как задержать их в том самом зале.
– Милорды, мессиры! – возгласил Уорик бравым голосом.
В упавшей тишине все дружно обернулись к нему – одни с нескрываемым подозрением, другие с якобы нейтральным интересом.
– К сожалению, я вызван по одному неотложному делу, – продолжил граф. – Мне необходимо явиться к Его Величеству королю Эдуарду – на час, а может, и того меньше.
Уорик щелчком пальцев подозвал трех слуг и, скороговоркой раздав приказания, снова возвысил голос:
– Милости прошу продолжать наслаждаться этим отменным кларетом и мясными закусками. Их подадут еще, так что ни в чем себе не отказывайте. Эти слуги воспользуются честью показать вам зал, где заседает наш парламент, и вообще прогуляться, а может, и спуститься к реке…
На этом словоохотливость Ричарда иссякла, и, ограничившись поклоном посланнику Лалонду, он заспешил на выход; у дверей предусмотрительно велел начальнику стражи никого не выпускать. Уже в отдалении у него за спиной послышался яростный спор, гулко разлетающийся под сводами: французские слуги обнаружили, что их не отпускают следом за англичанином.
Конь Уорика был все еще в убранстве, в которое конюшие обрядили его для встречи французов: красно-золотое оголовье до самой шеи, из-под которого видны только глаза. Но животному этот наряд явно не нравился, и оно строптивилось, фыркая и раздраженно встряхивая головой. Граф на это дал коню шпоры и погнал его галопом вдоль прибрежной дороги к городу. Конь летел, взбрасывая комья глины вперемешку с навозом и отпугивая с дороги детей с матерями, так что вслед Уорику неслись или возмущенные возгласы, или радостное улюлюканье. К каменному мосту через Флит[45] и воротам Ладгейт[46] он подлетел, уже с ног до головы заляпанный грязью. Отрадно было видеть, что отряд охотников брата еще не вошел в город и непринужденно дожидается на въезде.
Уже на расстоянии узнавался темный плащ, который Джон носил поверх серебристых доспехов. В посадке и развороте плеч брата читалась безошибочная гордость. А рядом, на расстоянии вытянутой руки, виднелась субтильная поникшая фигура.
Сбавив ход коня на подъезде до резвого шага, Уорик подъехал к отряду. Перед ним, старшим, бывалые рубаки Джона Невилла расступились. Репутация у них заслуженная, но если они своими орлиными взорами думают заставить его струхнуть, то тут просчет: он птица более высокого полета и на равных общается только с королем.
То, что с Генрихом не церемонились, было видно сразу: ноги короля привязаны к стременам, кожаное седло темное от мочи. Пленник слегка покачивался, глаза его были мутными, угасшими. Лошадь короля держал за узду один из ратников, хотя было видно, что бедняга совершенно не собирается никуда бежать. Худой, запущенный, осунувшийся, он едва сознавал себя.
Такого и ненавидеть сложно. В известном смысле слабость Генриха привела к гибели Уорикова отца. Однако крови мщения, глухо и черно вскипающей в жилах, Ричард в себе не чувствовал: все откипело, улеглось за годы после Таутона. Если разобраться, то король пострадал не меньше других – иное дело, сознает ли он вообще свои страдания? Уорик вздохнул, чувствуя опустошенность. Брат Джон наверняка ждет похвалы, но радости в душе что-то нет. Генрих был по-своему безвинный, блаженный. И в поимке такого человека удовольствия мало, пусть он даже само воплощение дела Ланкастеров.
– Передай его мне под стражу, брат, – обратился Уорик к Джону. – От меня ему не сбежать. Я отвезу его в Тауэр.
К его удивлению, Джон Невилл нахмурился и тряхнул поводьями, заставив коня под собой заржать и переступить копытами назад и вперед.
– Он мой пленник, Ричард. Не твой. Ты, видно, хотел бы забрать хвалу, что причитается мне? – спросил он и при виде гневливого румянца на щеках Ричарда продолжил: – Ты за ним не охотился, не преследовал по болотам и пустошам. А я подкупал и десятками выслушивал всякую голь и рвань, всяких посконных простолюдинов, которые за сведения о нем получали свои пенни. Иуды. Так что он мой. Памятью нашего отца.
Младшего брата сейчас окружали десятки бывалых рубак, и требовать выдачи Генриха под угрозой силы было бессмысленно, если не сказать опасно. Но что жалило Уорика больнее всего, так это неблагодарность и подозрение в низменном, замешанном на корысти плутовстве. Он, Ричард Уорик, как никто другой добивался – и добился! – того, чтобы его младший брат Джон Невилл из рядов рыцарства перешел в знать. Именно ему брат обязан своими имениями и титулами. Уорик полагал, что тот понимает и ценит это. И тут вдруг младший Невилл ведет себя так, будто никаких долгов между ними нет. И тем не менее Генриха из его хватки не вырвать, во всяком случае, при такой стае вооруженных бригандов вокруг.
– Брат, я не давлю на тебя своим старшинством по титулу… – начал Ричард.
– Еще б ты давил! – возмутился Джон. – Ты что, герцог? А я-то думал, мы пока еще графы, ты и я! Брат, я не ожидал увидеть в тебе такую спесь. А первым я тебя позвал потому, что это дело Невиллов, а…
– …а во главе дома и клана Невиллов стою как раз я, – сказал, как припечатал, Уорик. – Как до меня наш отец. И именно я попросил, чтобы тебя сделали графом Нортумберлендским, когда король Эдуард спросил, чем он может вознаградить мою семью. И не испытывай на этом мою добрую волю, Джон. Я не ищу себе прибытка или славы, но это я доставлю Генриха в Тауэр, точно так же как четырнадцатилетнего наследника Перси, который томится в каземате, в то время как ты роскошествуешь на принадлежавших ему землях.
Время открыть, что тому парнишке он дал другое имя и взял его к себе в услужение, по всей видимости, еще не настало. Уорик, когда действительно припекало, не чурался манипулировать своим братом. Как и в случае с королем Эдуардом, если окружающие не прозревают пути, который для них же лучше, то твоя задача – согнуть их под твою волю тем или иным способом. Не важно, лестью, силой или уговорами; важно лишь, чтобы они двинулись этим путем.
Граф сэр Джон Невилл, видя, что у старшего брата на скулах играют желваки, воззрился на него в отчаянии. О, как он восторгался Уориком в детстве, когда ни один из них еще и знать не знал, что такое имения и титулы! Ну а в молодые годы Джон не на шутку воззавидовал тому, как грандиозно старший брат выиграл от женитьбы. Одним ловким движением Ричард Невилл заполучил именитость и земли, достаточные, чтобы восседать за самыми знатными столами в Англии. Именно с той поры Уорик и заделался близким компаньоном отца и важнейшим сторонником Йорка, задав курс в войне за престол. А он, Джон Невилл, был все это время обыкновенным рыцарем и даже не членом престижного ордена вроде Подвязки. Смерть отца сделала его лордом Монтегю, а Таутон и щедрость короля – графом. На его глазах брат Ричард сросся со своими титулами, нося на себе сень власти, словно удобный старый плащ. Даже сейчас, в окружении людей Джона, Уорик устрашал своей уверенностью.
Молодого Невилла тяготило нелегкое сомнение, сможет ли он когда-нибудь носить на себе властность так легко. Сморщившись, он мучительно тряхнул головой. Вот он – граф Нортумберлендский и компаньон короля. Но при этом его колола мысль о том, что Генрихом придется поступиться, сдать его Ричарду. Как бы Джон ни убеждал себя, что это больше не король, но взирать на него без благоговейного ужаса не получалось. И ему по-прежнему жгло руку в том месте, которое при пощечине соприкоснулось со щекой Генриха. При воспоминании об этом лицо Джона Невилла зарделось – он заранее знал, как отреагировал бы Уорик, если б прознал об этом.
Жгучий взгляд брата Ричард сносил, казалось, целую вечность. Он знал, когда от нажима в пользу своих доводов следует воздержаться, и давал своему младшему брату вспомнить, чем и насколько тот ему обязан. Чувствуя в Джоне гневливость, он не мог понять, как она вообще может присутствовать при всем том, что он для него сделал. Возможно, постоянно чувствовать благодарность утомительно, но это не означает, что он, Уорик, ее не заслужил. Простая правда состояла в том, что его брат не равнялся ему даже наполовину, и Ричард ожидал, что Джону Невиллу это ведомо.
– Будь по-твоему, – хрипловато выдавил Джон. – Отдаю Генриха Ланкастера тебе под караул. Еще даю дюжину моих людей, чтобы обеспечить безопасный проход через город к Тауэру. А то при виде его на вашем пути соберутся толпы.
Уорик степенно кивнул, отрадно тронутый тем, как младший Невилл возмужал за это время. Он все еще был очень гневливым молодым человеком, но присутствие на казнях десятков ланкастерских рыцарей, капитанов и лордов давало о себе знать. Быть может, вся эта кровь несколько остудила тягу Джона к мести, хотя бы немного. Хотелось на это надеяться.
Генрих не противился, когда Ричард взял поводья у того, кто их держал, и через Ладгейт повел лошадь в город. Здесь над улицами высилась тяжелая громада собора Святого Павла, внутри которого тихо, ангельски пели голоса.
В темноте лондонский Тауэр был местом откровенно пугающим. Главные ворота освещались всего двумя небольшими жаровнями на железных столбах. Мутной желтизной светились каменные глазницы воротной башни, а стены внутри терялись во мраке. Высокопоставленным узникам разрешалось иметь у себя в казематах свечи и светильники, которые на срок заключения должны были по желанию поставлять семьи заключенных. Но в большинстве своем древняя крепость не освещалась, и камни ее сливались с текущей поблизости черной рекой.
Прибытие Эдуарда Уорик заслышал задолго до того, как увидел. Он нервно сглотнул, толком не зная, свидетелем чего ему в эту ночь предстоит стать. О том, что он прибудет, король известил загодя, и потекли часы ожидания, на протяжении которых стража Тауэра носилась чуть ли не бегом, все проверяя и обо всем докладывая констеблю Тауэра, чья служба начиналась и заканчивалась присутствием здесь правителя. Растянутый комплекс башен, строений, узилищ и рвов был исключительной собственностью монарха, включая Королевский монетный двор и зверинец в этих стенах. В отсутствие короля Тауэром управлял констебль, надзирая за всяким перемещением стражников и ключей.
Ворота отворились, впуская Эдуарда и группу из трех вооруженных всадников, с бойким цокотом, стремительно, как предпочитал сам король, внесшихся во двор. Здесь они спешились и двинулись за Эдуардом и идущим впереди констеблем, который повел их к комнатам, куда заточили Генриха.
Вначале до слуха донеслось позвякивание металла, и уже затем показался сам Эдуард – простоволосый, с сумрачным лицом. Уорик опустился на одно колено и склонил голову. Молодой король тяготел к внешним проявлениям почета, хотя обычно являл добродушие и быстро поднимал коленопреклоненных на ноги.
– Встань, Ричард. А то еще колени разноются на этих холодных камнях.
Уорик ответил сухой улыбкой, хотя замечание было верным: в свои тридцать шесть, когда ему случалось надавить на колени всем весом, он чувствовал, как их острой спицей пронзает боль.
– Моего брата Джорджа ты знаешь, – непринужденно сказал Эдуард, глядя мимо Ричарда в каменное ответвление коридора.
Уорик с улыбкой отвесил поклон:
– Да уж как не знать! Добрый вечер, ваша милость.
Три года назад, на формальной коронации Эдуарда, этот пятнадцатилетка был объявлен герцогом Кларенским и поднят своим старшим братом из безвестности к вершинам богатства и власти.
Превратности детства и невзгоды войны у Йорка пережили всего три сына – прекрасное обоснование для того, чтобы обоих своих братьев Эдуард возвел в высший ранг знатности. Не исключено, что щедрые подарки и высокие титулы были своего рода компенсацией за утрату горячо любимого отца. Ступая в тишине по угрюмому коридору к узилищу Генриха, Уорик снова задумался о своем брате Джоне, ныне графе Нортумберлендском. Отца к жизни этим не возвратить, но если б старик мог все это видеть, он определенно загордился бы. Это многое значит. Со дня гибели отца Ричардом владело ощущение, будто тот смотрит на него, а в самые тайные моменты видит и судит. При всей любви к старику, ощущение не из приятных.
Но винить молодого короля за такие проявления щедрости, безусловно, не стоит. Эдуард был любителем широких жестов, способный дать графский титул с такой же легкостью, как и посадить в тюрьму или казнить. Очень переменчивой натурой был этот Эдуард. Прямо-таки ртуть, а не король. И лучше было выказывать ему почитание и уважение. Тонкой куртуазности он как будто не замечал, но четко улавливал, когда они не оказывались.
Сейчас Эдуард вел вперед своего брата Джорджа, направляясь к внешней двери Генриховых комнат. Королевская длань покровительственно лежала на руке герцога Кларенского, и Уорик невольно улыбнулся, понимая, что цель этого визита состоит всего лишь в том, чтобы показать младшему брату низвергнутого короля.
Эдуард ткнул кулаком в дубовые доски. Они дождались, когда отодвинулся и снова задвинулся щиток на глазке, после чего дверь открыл один из стражников, сидящий безотлучно при Генрихе Ланкастере, как слуга и тюремщик в одном лице. Через дверь новый монарх не сразу признал в коленопреклоненной на каменном полу фигуре своего старого врага, приподнятое лицо которого было направлено к зарешеченному окну с цветным стеклом. Света снаружи не было, но внутри лицо узника скупо освещал масляный светильник в нише. Глаза Генриха были закрыты, а руки сцеплены перед собой. Вид у него был вполне умиротворенный, отчего Эдуард в безотчетном раздражении нахмурился.
Уорик отчего-то взволновался, припоминая, как они с ним однажды застигли Генриха в его шатре и взяли его в плен без всякой борьбы. Сам Эдуард не раз размышлял о том, как бы складывались их годы, если б они тогда прикончили Генриха.
Сейчас пленный король был в полной власти нового правителя, без единого друга или сторонника. Взгляд графа Уорика был направлен на Эдуарда, и тот, чувствуя это, повернулся к нему с неожиданной улыбкой. Одной рукой он подтолкнул своего брата Джорджа поглядеть на коленопреклоненного монарха и одновременно с этим подступил к Уорику и зашептал ему на ухо:
– Не бойся, Ричард. Я пришел сюда не за насилием – во всяком случае, сегодня. Я ведь, в конце концов, теперь король, благословленный Церковью и опробованный в победоносном бою. И тому молельщику у меня этого не отнять.
Граф Уорик кивнул. К его смятению и неудовольствию, Эдуард потянулся и потрепал его по затылку, как перед неуклюжим объятием. Быть может, это был жест приободрения, но когда тебе тридцать шесть и ты женатый человек и отец двух дочерей, это ощущается, как «что-то не то». И когда тебя похлопывают, будто любимого пса, – удовольствие малоприятное. Под рукой Эдуарда Ричард стоял натянуто, и тот, почувствовав глухое сопротивление, поглядел на него непонимающим взглядом. Взяв Уорика за руку, он отвел его во внешнее помещение, в сторону от коленопреклоненного короля в неверных факельных отсветах.
– При виде него я чувствую только жалость, – тихо произнес Эдуард. – Клянусь тебе, Ричард, он вне опасности. – Он усмехнулся с толикой горечи. – Если уж на то пошло, то пока Генрих жив, его сын не может претендовать на мой трон. Поверь мне, я желаю этому простофиле еще полста лет доброго здоровья – чтобы нового короля в стране не появилось. А потому за Генриха Ланкастера под моей опекой можешь не переживать.
Ричард Уорик приободрился, хотя чуть не допустил оплошность, думая отвести от себя руку Эдуарда. Король был намного чувствительней Уорика, особенно в своей рассеянной юности. Проходя мимо рыцарей, поедающих правителя глазами, граф молчаливо вздохнул.
Коленопреклоненный монарх был хотя бы чист, но при этом болезненно худ, кожа да кости. За все время под взглядом Уорика он не раскрыл глаз, а его руки на весу чуть заметно дрожали. Поза у него была не мирная, а исполненная отчаяния и горя. Ричард покачал головой, жалея этого сломленного человека и все то, что он утратил.
Рядом с Генрихом на колени ненадолго опустился герцог Кларенский Джордж, склонив голову в молитве. К ним примкнули рыцари и король Эдуард, все вместе прося Всевышнего о прощении грехов. Затем, один за другим, сотворив крестное знамение, они стали уходить, пока в комнате не остался один лишь ее постоянный обитатель со своим стражем. В дверях Уорик окинул взглядом помещение – узкую кровать в дальнем углу, стопку книг на столе в соседстве с кувшином вина и двумя яблочками. Немного для человека, правившего всей Англией. Хотя могли не дать и этого.
Снаружи от усердия буквально на цыпочках гарцевал констебль Тауэра, рассыпаясь в благодарностях королю за визит. Граф Уорик вместе с этим мелким отрядом выехал из главной воротной башни, за воротами вдохнув всей грудью – удовольствие скромное, зато это был вольный воздух, которого не было в тюремных стенах. С груди его словно опал некий замок, и теперь она поспешно и часто дышала, торопясь отрешиться от самой памяти о неволе.
Видя, что на всех наползло созерцательное настроение, Уорик подвел своего коня ближе к королю.
– Ваше Величество, – заговорил он, – вы не сказали мне, как прошла встреча с французским посланником. Завтра утром у меня с ним встреча и обсуждение, какой из очаровательных французских принцесс выпадет счастье составить с вами альянс.
Впереди лежали недели переговоров, и последние слова он произнес со смешком, но молодой король не откликнулся, а наоборот, ушел в себя. Глядя на воды Темзы, он щеками выдохнул воздух.
– Эдуард? – переспросил Уорик. – В чем дело? Мне следует что-нибудь знать?
Он знал этого человека почти всю его жизнь, а потому был удивлен гримасе растерянности на его лице. Было видно и то, как брат Эдуарда Джордж отвернулся, намеренно уставившись на реку. Лицо молодого герцога пламенело. Он что-то знал.
– Ваше Величество, если я служу вам в этом вопросе, то я должен… – снова начал граф.
– Я женат, Ричард, – внезапно сказал Эдуард и всей грудью выдохнул. – Вот, таковы мои слова. Уф-ф, облегченье-то какое! Я не знал, как мне сказать это моему совету лордов, пока ты там любезничал с французами. Затем они уехали в Лондон, а я подумал, что надо бы сказать тебе правду: все зашло слишком уж далеко…
Король продолжал что-то говорить, а Уорик лишь ошарашенно, абсолютно неподвижно глядел перед собой. До него дошло, что рот у него потрясенно открыт, и он осторожно закрыл его: на ночном воздухе в нем успело пересохнуть.
– Я не… Эдуард, кто она? Ты женат? Как? Когда, господи боже?! Нет, на ком? Это будет важнее прочего! – засыпал он монарха вопросами.
– На Элизабет Грэй, Ричард. Или Элизабет Вудвилл, как она звалась до замужества.
Король подождал, когда его слова осядут, но Уорик лишь смотрел перед собой, кривя от напряжения рот.
– Ее муж погиб во второй битве при Сент-Олбансе. Рыцарь сэр Джон Грэй, сражался за королеву и короля Генриха. – Эдуард решился на робкий взгляд искоса. – Твоя оборона обернулась гибелью для одного человека, который мог помешать моему счастью. Странно все же, правда? Наши жизни порой переплетены, как…
– Ее семья не королевской крови? – переспросил Ричард в замешательстве. Было видно, как цвет лица у Эдуарда меняется, как с его языка готов излиться гнев – король не терпел, когда его перебивают.
– Нет, то есть да, хотя отец у нее барон Риверс. От первого мужа у нее двое сыновей. Оба славнецкие парни.
– Ну конечно. Двое сыновей. А я теперь должен пойти и сказать французской депутации, чтобы они грузились на корабль и убирались с пустыми руками к своему королю Людовику. Похоже на насмешку, причем оскорбительную. Как будто мы затеяли всю эту возню только для того, чтобы над ними потешиться.
– Я сожалею, Ричард. Правда. Хотел рассказать тебе все раньше, но знал, что это будет непросто.
– Непросто? – Граф иронично хмыкнул. – Да во всей истории не бывало такого, чтобы король Англии женился на ком-то не из королевского дома! Со времен Этельстана. Никогда. Можно, конечно, поспрашивать летописцев в Белой Башне, но не думаю, чтобы такое когда-нибудь было. Да еще на уже замужней и с двумя младенцами.
Эдуард кивнул, а затем спохватился:
– Вообще-то они не младенцы. Старшему уже десять.
– Да ты что? А матери сколько? – спросил Уорик.
– Кажется, двадцать восемь. Или тридцать. Она мне не говорит.
– А, ну да. Старше тебя. Что ж, этого стоило ожидать. Была замужем, не королевского рода, мать двоих детей, старше тебя… Что-нибудь еще? Представляю, как меня будет расспрашивать посланник, а я буду нести невнятицу о том, как король Англии тайком женится, не заикаясь об этом ни одной живой душе! Кто же у вас присутствовал на венчании? В какой церкви оно проходило?
– В ее семейной часовне, в Нортгемптоншире. А вообще эти вопросы, Ричард, начинают меня утомлять. Я не школяр, а ты мне не учитель. Я все сказал. Как мой советник, можешь сказать французам, чтобы отравлялись домой. И хватит на меня глаза лупить. Джордж, за мной!
Правитель дал шпоры своему скакуну, направляя его галопом по мощеной улице. Следом без оглядки рванули двое рыцарей. Герцог Кларенский, восхищенно глянув на Уорика, кинулся вдогонку за старшим братом, встряхивая для скорости поводьями. Услышанным он был явно доволен.
Ричард остался в темноте один, будучи не в силах даже представить, что ему с восходом солнца говорить французской депутации.
24
Румяные от гордости и смущения, музыканты удалились, воздев над собой инструменты, – их уход сопровождался восторженным ревом. Восторгу способствовали и вино с элем, которые весь вечер текли рекой, не минуя ни одной пустующей кружки. За свечами на столе в пятнах света появлялись и удалялись темные фигуры, снова и снова наполняя кувшины и заменяя пустые блюда полными. Сорок гостей за обширным столом короля Эдуарда пребывали в превосходном и шумном настроении. Здесь с восторгом внимали рассказам каждого из мужчин о проявленной храбрости, а затем о том, как он давал деру. Первые сопровождались торжественными тостами и восславлением добродетелей, вторые вызывали задорный смех. Большинство присутствующих сражались в битвах или на турнирах. Меж собой у них имелись тысячи таких побасенок, и они лились без конца под пьяный гогот и вытирание замокревших глаз.
Король Эдуард холщовой тряпицей отирал с губ куриный жир, благодушно слушая во главе стола всю эту околесицу. Его жена сидела по правую руку и время от времени скрытно притрагивалась к его ладони: момент сокровенности, показывающий, что она думает о муже даже среди всего этого глумливого гвалта, смеха, божбы и сквернословия.
– Ну что, моя очередь? – рыкнул из-за стола ее отец, взмахивая кружкой так, что вино посеялось красными брызгами. – Ох, ущучили вы меня: прямо не знаю, что и сказать. Я не бегал ни от кого. Верите, нет? Ни от ко-го, клянусь честью!
Барон Риверс встал, грузно покачнувшись, и вызвал шквал восторженных возгласов.
Элизабет укрыла голову рукой, охваченная разом смехом и смущением. А барон покачивался, помаргивая в попытке припомнить, что он такое хотел сказать.
– Ах, да. Ни от одного мужика! А вот от бабы разок бегал. Жена рыбака, бабища во-от с такими ручищами, толще моих. Застукала меня со своей дочкой. Мы с ней терлись не хуже двух ножиков – вжик! вжик друг об друга! – под лодкой на берегу. О, благословенная молодость! За вас! И вот, стало быть, запах. Такой, знаете, запах рыбы там стоял, что у меня самого чуть стоять не перестало…
– Отец! – взмолилась Элизабет.
Барон Риверс примолк, таращась сверху на дочь мутноватыми слезящимися глазами.
– Что, далеко зашел? Да не-ет! Моя дочь, она создание нежное, особенно как мать двух отменных сыновей. По кружке моим внукам! Пускай знают, что на женщин у мужиков должны быть ибкие… то есть гибкие, как угри.
Поднялся невыразимый гвалт смеха, а Элизабет снова спрятала голову за согнутой в локте рукой. Двум ее мальчикам невыразимо льстило упоминание о них деда, и они приняли поданные им кружки с элем. При этом сочувственно переглянулись (до этого обоим уже пришлось сблевнуть в саду). Но как-никак они сидели с самим королем Англии и не могли ответить отказом на поднятый в их направлении кубок.
Уорик, как мог, участвовал в общем веселье, улучая моменты молчаливого общения со своим братом Джоном – где кивком, где взглядом. Новоиспеченная королева, едва прошла весть о предстоящей женитьбе, притащила в Лондон считай что всю свою родню. Не прошло и месяца, как уже не менее дюжины Вудвиллов расселились в палатах и особняках столицы, от замка Байнард до Тауэра и самого Вестминстерского дворца. «Ни дать ни взять голодные крысы, нашедшие дохлую кобылу», – так думал Ричард Уорик, хотя вслух такую мысль, разумеется, не оглашал, даже своему брату.
Граф исподволь оглядел братьев и сестер новой королевы. Половина из них уже осваивались в новой для себя роли хозяев жизни, что оборачивалось недурным доходом. Так, сестра Элизабет заделалась при ней же фрейлиной с жалованьем сорок фунтов в год.
В сущности, эти бесцеремонные люди с грубыми манерами представляли собою селян. Нынешнее лето приносило хороший барыш на зерне и фруктах, и деньги на Вудвиллов сыпались дождем. Что же до короля, то он в своей избраннице души не чаял и потакал любой ее прихоти, невзирая на то, что те желания беззастенчиво направлялись на благо ее родни. Кроме того, она не теряла времени даром и быстро забеременела. Округлость живота уже угадывалась под новыми, кроенными специально для нее платьями. Эдуард, само собой, ходил гордый, как петух, и сдувал с жены пылинки. Уорику оставалось только улыбаться и помалкивать в присутствии представленных здесь знатных титулов, пожалованных людям, которые еще недавно были не более чем мелкими земельными арендаторами.
Эдуард сидел, подперев свою крупную голову кулаком, и смеялся чему-то, сказанному вполголоса невестой. Ее золотисто-рыжие волосы – и в самом деле необычный оттенок – растекались по столу. На глазах у Уорика молодой король потянулся и стал забавляться с ее локоном, бормоча что-то ласковое и вместе с тем скабрезное (судя по тому, как королева зарделась и шлепнула его по ладони). Ричард полагал, что их увлеченность друг другом не дает им замечать окружающее, но от Элизабет его внимание не укрылось. Когда Эдуард повернулся к слуге распорядиться принести еще вина, Уорик оказался пойман ее спокойно-пристальным взором.
Он вспыхнул, словно застигнутый за чем-то недостойным, чем-то большим, чем просто наблюдение, и медленно поднял кружку в направлении королевы. При этом взор Элизабет сделался холоден, но затем она улыбнулась, приоткрывая свою необычную красоту. Кожа ее была бледна, с крохотными крапинками перенесенной оспы на щеке. Рот, пожалуй, был тонковат, зато карминные губы столь красны, словно она их искусала. Однако больше всего внимание привлекали ее глаза – с тяжеловатыми веками и как будто дремливые. В них было что-то недоброе (в уме у Уорика почему-то возникла картина будуара), но вот она приподняла свой кубок и накренила его в направлении графа, как соперник на турнире перед броском. Ричард сделал несколько крупных глотков, и Элизабет не отстала от него. При этом красное вино сделало ее губы еще пунцовее.
Уорик глянул на Эдуарда едва ли не с нервозностью – настолько интимной показалась ему эта немая перемолвка. В это время король был занят тем, что, откинув голову, пытался поймать ртом подкинутый кусочек пищи. Уорик на такую дурашливость лишь усмехнулся. При всей своей шумливости и пьяных забавах Эдуард избрал женщину, являющую собой мезальянс во всех отношениях. В мужчине зрелого возраста такой поступок действительно вызывал бы восхищение: умеренное преобладание любви над родовитостью или богатством. А вот мальчишеская порывистость Эдуарда доверия особо не вызывала.
Точно так же, как в битву при Таутоне (которую он выиграл), Эдуард ринулся в брак с малознакомой женщиной. Само число Вудвиллов, заполонивших королевские дворцы, вызывало у него удивление не меньшее, чем у остальных, но он лишь снисходительно покачивал головой и удалялся в приватные покои, давая там себя развлекать своей многоопытной жене.
Уорик подался вперед, во время жеста расплескав вино, в то время как молодожен в порыве похожего на крик пения перевернул блюдо с ветчиной, которое упало и с треском разбилось. Ричард на это тихо выругался, чувствуя, что Элизабет по-прежнему за ним наблюдает. Его роль в жизни ее мужа эту женщину, похоже, озадачивала: она не видела причины для тайных встреч короля с Уориком и еще несколькими людьми. Тайный совет на этом основании распущен не был, но в предыдущие три месяца ее влияния при дворе Эдуард посетил его лишь единожды. Если какой-нибудь законопроект требовал его внимания, то он должен был выкладываться ему лично, и Элизабет при этом нередко присутствовала, проглядывая вполглаза пергаменты и вынуждая мужаразъяснять ей их суть.
Уорик взялся выковыривать застрявший меж зубами кусочек мяса. Разумеется, у Эдуарда не было четкого представления о парламенте и статьях закона, поэтому доводить их до королевы выпадало законникам и лордам, а она слушала их с распахнутыми глазами и картинно выставленным бюстом. Чиновники постарше впадали в волнение и розовели под столь полным и совершенным вниманием.
Ричард опустил свою кружку и стал следить глазами за тем, как в нее наливается вино. Он понимал, что эта женщина вызывает у него неприязнь и вместе с тем что он ее до странности вожделеет. Положение щекотливое: с какой стороны ни подойди, выхода не видно. На трон Элизабет взошла как супруга правящего короля. По ее однозначному мнению, дитя-супруг не нуждался ни в чьих советах, кроме как ее самой или, во всяком случае, кого-нибудь из Вудвиллов.
– Ричард, вы обязательно должны для нас спеть! – послышался громкий возглас Элизабет.
Уорик поперхнулся и закашлялся, в то время как за столом загалдели и затопали ногами. Однако встал, слава богу, брат Эдуарда: встал и поклонился, робко улыбаясь своей невестке и прихлебывая из кубка вино, чтобы прочистить горло.
Оставалось только надеяться, что Ричард Глостер не оплошает. К этой поре граф Уорик знал его достаточно хорошо, чтобы гордиться его достижениями. Было даже странно припоминать ту радость, которую при его рождении испытывал отец. Это было всего двенадцать лет и вместе с тем полдюжины жизней назад, когда мир был лучше, а отец еще жив и хотел единственно принудить Генриха быть хорошим королем… Почувствовав на себе взгляд своего брата Джона, Уорик поднял глаза и поглядел с горькой самоиронией.
Пути назад не было. Никакого шанса исправить старые ошибки. Оставалось просто продолжать, иначе ждал крах.
Голос у юного брата короля был весьма сладок, чист и спокоен, а пел он о возвышенной любви. Ричард Уорик внимал мелодии и вспоминал при этом садовника, которого знавал в Миддлхэмском имении. Тот человек работал у отца вот уже тридцать лет, и кожа его на открытом воздухе пропеклась и побурела, как пергамент. Припоминая его, Уорик понимал, что Чарли был малость простоват. Женщина, с которой он жил в приусадебном домике, была ему больше матерью, чем женой – во всяком случае, так казалось Ричарду в детстве. Само собой, имени юного господина Чарли не знал, а при встрече называл его «кудряшом», хотя волосы у него были прямые. Уорик неопределенно глядел в свою кружку с вином, недоумевая, с какой стати ему вспоминается именно тот период его жизни. Вспоминалась также нога Чарли, перебитая в юности возом, – она с тех пор была искривлена и всегда, постоянно болела.
– У меня тоже бывали и порезы, и ушибы, – говорил ему молодой Уорик во всей своей юношеской неискушенности. – А от гнилого зуба я, помнится, на стенку лез, пока его не вырвали. Как ты так можешь выносить свою ногу, которую, по твоим словам, невозможно терпеть, но ты ее терпишь, и просыпаясь, и засыпая, а боль у тебя все не кончается? Как оно тебя не переламывает пополам?
– Ты думаешь, не переламывает? – бубнил Чарли, глядя куда-то в сторону. – Да я уже сламывался тысячу раз с той поры, как был мальчишкой, и плакал, не зная удержу. Но тем не менее я не умираю, Кудряш. Солнце всходит, и я должен вставать и снова шевелиться по работе. Но я никогда не говорю, что я не сломлен, свет мой. Сламливаюсь я каждый день.
Уорик покачал головой, потирая кулаком глаз. Чертово вино делало его слезливым, а под пристальными взглядами и желчными улыбками ощущение было такое, будто он попал в стаю волков.
Песня закончилась, и теперь молодой певец рдел от похвальных возгласов со всех концов стола. Как герцогу Глостерскому, Ричарду Плантагенету были пожалованы огромные имения, которыми сейчас управляли распорядители, лишь ждущие того, что хозяин их позовет. Из рук короля Эдуарда щедрость текла безостановочно, без мысли о возможных последствиях.
Вероятно, Эдуард ощутил на себе пристальность взгляда своего советника. Встретившись с Уориком глазами, он, пошатываясь, встал на ноги, так что ему пришлось податься вперед и упереться руками в заставленную блюдами и кувшинами столешницу. Его брат Ричард сел, а всякий смех и разговоры стихли в ожидании, что будет говорить король Англии.
– Всем вам нынче воздаю я честь, но этот кубок сейчас поднимаю за того, кто узрел меня королем раньше, чем это сделал я. Граф Уорикский Ричард Невилл, чей отец стоял плечом к плечу с моим и погиб вместе с ним. Чьи дядя и брат сражались вместе со мной при Таутоне, когда снег падал и застил нам глаза. Истинно вам говорю: без его помощи я бы здесь сегодня не стоял. Вот за кого я поднимаю свой кубок. За Уорика!
Все встали, шумно задвигав стульями и спеша присоединиться к тосту. Ричард Уорик, который единственный остался сидеть, как мог, игнорировал перешептывание и смех одного из братьев Элизабет. Мелкие людишки с дешевой, никчемной родословной. Граф Уорик благодарственно склонил перед Эдуардом голову.
Когда поднабравшийся король шлепнулся обратно на стул, Уорик услышал вопрошающий голос Элизабет. Она прикрывала рот рукавом, но ее слова вполне отчетливо доносились до слуха ее соседей по столу:
– Но он не мог бы победить без тебя, моя любовь. Разве не это ты имел в виду?
Эдуард, похоже, не придал значения этим словам, донесшимся до всех. Он только хмыкнул и покачал головой. Слуга поместил перед ним блюдо с почками, шипящими с пылу с жару, вызвав у монарха обновленный интерес. Это было видно по его оживившимся глазам и по тому, как он поддел несколько штук ножом. Молодой король был чересчур навеселе и не сознавал громкости разговора и смеха за столом, которые сошли до бормотания и перешептывания. Половина Вудвиллов, подбодренная словами Элизабет, восторженно ждали, что прозвучит в ответ, и сверкали глазами друг на друга поверх льняных платков-салфеток.
– При Сент-Олбансе, Эдуард? – продолжала наседать королева. – Ты сказал, что не мог бы там без него победить. При Таутоне тебе пришлось лично повести войско, чтобы в сражении наступил перевес. Мой брат Энтони сражался на другой стороне – да ты его уже простил, моя любовь. Энтони видел, что ты просто колосс и лев, истинный Геркулес на поле брани!
Элизабет поглядела вдоль стола на быковидного мужика, держащего в волосатых лапищах кус мяса, с которого стекала подливка, попадая прямо в пиво.
– Ты видел на поле в Таутоне милорда Уорика, Энтони? Говорят, он сражался в центре.
– Его я не видел, – разулыбался в направлении Ричарда этот мужичина.
До сего момента брат Элизабет держался достаточно благоразумно. Вероятно, он считал, что его сестра намеренно подзуживает графа Уорика, упиваясь обидным подтруниванием над ним. В глазах же самого Уорика низкопородная королева была донельзя серьезна, выщупывая в нем какую-нибудь слабость. Он улыбнулся, поднимая кружку и делая легкий кивок в ее честь.
К его удовольствию, Ричард Глостер на другом конце стола откликнулся тем, что тоже поднял кружку и воссиял улыбкой. Было в этом что-то доподлинно забавное. Интересно, сознавал ли этот мальчишка, что таким образом вынул жало из неприятного момента, или же это просто была удачная ошибка по доброте душевной, как нельзя кстати совпавшая по времени. Паренек был достаточно умен (на этом сходились все его наставники), но только еще очень молод. И тут – вот это да! – юный Ричард ему еще и подмигнул, получив в ответ от Уорика восхищенный взгляд. В самом деле, ну как такого чертенка не возлюбить!
Виндзорский замок был одновременно крепостью и родовым гнездом, однако тепло, увы, среди его атрибутов никогда не значилось. И всякий раз, когда страна поворачивала к предзимью, а дни становились короткими и морозными, ко всем обитателям замка неизбежно возвращалась память о Таутоне, оживая тревожными снами о снеге и крови.
Облокачиваясь о голую каменную стену со своим братом Джорджем, Уорик знобко подрагивал. За прошедшие год-два архиепископ Йоркский заметно раздался вширь, хотя иной раз, когда выпадала возможность, все еще фехтовал до пота со своими братьями. Однако с прибытием ко двору Вудвиллов таких часов досуга выпадало все меньше.
– Право, как странно, – поделился Джордж своими мыслями. – Летом я сетовал на жару. Помнится, она казалась мне невыносимой, но память о ней сейчас кажется чем-то неправдоподобным. Когда земля белеет, а воздух становится морозным, я внушаю себе, что многое отдал бы, чтобы снова поистекать потом – но если б такое произошло, я, несомненно, вновь изнывал бы по возвращению таких вот холодов. Человек – ненадежное создание, Ричард. Переменчивое. Пусть и не весь род человеческий, но, во всяком случае, архиепископы.
Приязненно глядя на брата, Уорик усмехнулся. В своем сане архиепископа Джордж обладал большой силой и влиянием – этим его превосходили лишь кардиналы в Риме. Однако он сохранял в себе дух молодости и улыбнулся сейчас брату с проказливой смешинкой. Дрожали же они оба оттого, что в помещениях рядом с королевским залом аудиенций перестали топить камины.
Ричард Уорик томился здесь уже с час, а казалось, что не один, а все шесть. Когда его брат с тоской припоминал о лете, сам Уорик вспоминал времена, когда он мог являться к королю запросто, без объявления, а не отираться вот так, как обыкновенный слуга, в приемных покоях, где зуб на зуб не попадает.
Причина этой перемены загадкой не была. Произошла она довольно быстро, и Ричард был вынужден наконец признать, что его опасения были небезосновательны. Элизабет. Влияние Невиллов на своего мужа она сочла чрезмерным и решила постепенно избавиться от него. Иначе нет объяснения тому, зачем и как она разместила при дворе свое семейство, будто фигуры на доске. Не прошло и года после ее появления при дворе, как ее отец уже возвысился до графа Риверса и стал королевским казначеем. Две ее сестры повыходили замуж за отпрысков влиятельных, тщательно отобранных семейств. Можно только представить, сколько времени она провела в Тауэре, выискивая фамилии, способные внести в копилку ее родни новые титулы. Так ее сестрицы прибрали к рукам дома и земли, которые в ином случае возвратились бы короне, а в одном так и вовсе достались бы кузену из Невиллов. Рот Уорика скривился в гримасе. Хотя чего тут гримасничать: можно подумать, он сам не поступил бы точно так же! Своего мужа Элизабет чувствовала вполне себе тонко, ну а Эдуард несколько вольно разбрасывался наградами за ублажения на супружеском ложе. Получается, Невиллам оставалось только терпеть – а куда деваться?
– Как там поживают твои подопечные? – прерывая ход его мыслей, осведомился брат. – По-прежнему наживают добро?
Граф досадливо застонал, вспоминая тот день, когда Ричарда Глостера и Генри Перси застали на рынке Миддлхэма, где те торговали окороками и бутылками вина из личных подвалов Уорика. Один из лоточников послал в замок гонца, и горе-торгашей взяли с поличным и доставили домой. Память об этом все еще вгоняла в смущение.
– Могу с сожалением констатировать, что они открыли для себя битье об заклад. Кто-то из деревенских, понятно, с удовольствием берет их монеты, ну а они потом дерутся, а мои мать или жена вынуждены разбираться с жалобами на уже совсем иные несправедливости, – рассказал Ричард.
Джордж подался ближе. Приязненность брата вызывала у него улыбку.
– Жаль, что у тебя нет своих сыновей, – вздохнул он. – По твоим глазам видно: это доставляло бы тебе ни с чем не сравнимое блаженство.
Уорик кивнул с ласковыми морщинками возле глаз.
– У меня столько воспоминаний о нас троих – о тебе, Джоне, обо мне, а еще о наших кузинах… Как мы делали лодки, а они тонули, помнишь? Или о лошади, которую мы поймали, и она полмили тащила за собой Джона, а он все не отцеплялся. Ты это помнишь?.. Видит бог, я люблю двух моих девочек, но это совсем другое. Без нас в Миддлхэме какое-то время было очень уж тихо.
– Милорд Уорик? – позвал графа голос слуги.
Ричард подмигнул брату и оттолкнулся от стены. Архиепископ, похлопав его по плечу, проводил его до массивных дверей, ведущих в королевское присутственное место.
Створки дверей медленно отворились.
Дни пустых анфилад и тихо снующих слуг миновали. Сейчас по краям длинной залы сидели за столиками дюжины писцов, занятых переписыванием документов. Другие писцы стояли стайками, обсуждая свои дела подобно тому, как рядятся о цене купцы. Здесь царила атмосфера занятости, суеты и неоспоримой серьезности порученных дел.
Уорику неожиданно вспомнилось, как с год тому назад он застал короля одного в этой же самой зале. Эдуард был в полном боевом облачении – не хватало только шлема, – но при этом в одном башмаке; вторая нога была босой. Монарх бродил по замку с большущим кувшином вина в одной руке и жареной курицей в другой. Под опекой Элизабет те дни, похоже, безвозвратно миновали. Нынче при Эдуарде трудилась целая канцелярия, которая несла на себе бремя правления королевством. К Хью Поучеру, доверенному лицу короля, Ричард относился с симпатией: тот всегда был открыт для диалога и всегда выслушивал. Сейчас граф поискал его глазами, но отчего-то не нашел.
Следом за слугой Уорик прошел в длинную галерею со стенами из светлого песчаника. На подходе он безошибочно услышал посвист стрелы и по въевшейся привычке пригнулся, как обычно делал в бою. Даже в столь обширном помещении такой звук был необычен. Граф скрыл раздражение, видя, что слуга заметил его оторопелость. Когда они подошли к галерее, он объявил о приходе советника и исчез полубегом, словно спеша по каким-нибудь неотложным делам.
Эдуард с натянутым луком стоял возле большой корзины стрел. На дальнем конце уединенной галереи, как минимум в сотне ярдов, приткнулась мишень из соломы и тряпок – для настоящего лучника не расстояние, но Эдуард, насколько известно, стрельбой из лука никогда не занимался. Большинству людей не по силам даже натянуть как следует тетиву, но монарху с его силищей это было раз плюнуть. Сейчас он стоял, полностью поглощенный наведением лука на цель. Мишень была приставлена к дубовой панели, и там, вне круга, уже виднелись две стрелы. От усердия Эдуард – в эти секунды образец сосредоточенности – даже высунул кончик языка. Вот он приоткрыл ладонь, и с тетивы неуловимо сорвалась стрела, через мгновение воткнувшись во внешний круг мишени. Правитель удовлетворенно улыбнулся.
– О, Ричард! – поприветствовал он своего советника. – А я тут уже успел просадить сотню марок сэру Энтони: сноровки не хватает. Хочешь стрельнуть?
Уорик скользнул взглядом по здоровяку-рыцарю, который глядел на него с угрюмой пристальностью. Из Вудвиллов уже четверо успели вступить в орден Подвязки, что давало им право быть с королем на короткой ноге.
Сейчас один из них, а может, и двое, наверняка толклись в присутствии Эдуарда. Отдает ли он себе отчет, что ни одно его утро не обходится без одного из этих Вудвиллов? Ну а ночами в спальне, безусловно, царствует Элизабет. Настораживало то, как плотно эта семейка опутала молодого короля. Уорик не раз подумывал сказать ему об этом, но не рисковал: любое замечание в адрес этой женщины, несомненно, чревато. И Ричард молчал, хотя внутри у него иной раз буквально все болело.
Из всех мужчин Вудвиллов Энтони был у Эдуарда, пожалуй, в самом большом фаворе. Будучи на десяток лет старше короля, этот дородный рыцарь получал, похоже, немалое удовольствие от фехтования с ним. В этом проглядывало даже тщеславие: из Вудвиллов он был единственным, кто мог продержаться в турнирном поединке с Эдуардом дольше минуты. Перед Уориком же он неизменно щетинился, словно хотел продемонстрировать свою грозность или уже загодя считал его своим врагом.
– Ваше Величество, если б вы позволили сэру Энтони возвратиться к своим обязанностям, я бы мог вместе с вами сделать пару выстрелов. А вообще, мне хотелось бы обсудить с вами кое-какие вопросы Тайного совета, – сказал Ричард.
Эдуард поскреб щеку, понимая, но не желая торопиться.
– Что ж, ладно. Энтони, пособирай-ка пока стрелы! Ту сотню марок я рассчитываю у тебя все же отыграть. Милорд Уорик, скорее всего, меня надолго не задержит.
Граф, скрыв смятение, склонил голову. Чувствовалось, что Энтони Вудвилл на него смотрит. Пришлось игнорировать его, пока тот не вышел за пределы слышимости.
– Как там мой брат? – первым спросил Эдуард.
– Пока вполне хорошо, – ответил Уорик. На его лице по-прежнему читалась приязнь, которую в приемной заметил брат Джордж.
Король поглядел на Ричарда пристальным взглядом.
– Ну и славно. Топор и меч – это первым делом, а лучше еще и лук, чтобы развивались плечи. А то прежде он был слабачком. Будет проказить – сразу давай мне знать.
– Обязательно. Учителя говорят, что он весьма способен к учению.
– Проку от того учения никакого, если он будет гнуться под латами, пока враг проламывает ему голову! – усмехнулся Эдуард. – Помнится, я, когда отправлялся с тобой в Кале, был мягким, как сырая кожа. Но три года в гарнизоне под твоим началом сделали меня тем, кем я являюсь сегодня. И ты уж будь добр, сделай то же самое с ним. Он из нас самый младший и слишком уж долго был дитем.
На другом конце галереи маячил Энтони Вудвилл. Неизвестно, много ли оставалось времени на аудиенцию. В данный момент Вудвилл выкручивал и выдирал стрелу из деревянной панели. Эдуард, поймав на себе его взгляд, утробно зарычал.
– Ну ладно. Говори, зачем явился.
– Гм… Я насчет той последней помолвки, Эдуард, – осторожно молвил Уорик. – Джону Вудвиллу всего девятнадцать. А матери Норфолка уже под семьдесят. Будь Мобрей еще жив, он бы наверняка воззвал о правосудии. Я понимаю, Вудвиллы стремятся к именитости, к титулам, но брак с таким разрывом в возрасте – это, знаешь ли, все-таки чересчур.
Правитель смолк. Всю его недавнюю легкость как рукой сняло. По всей видимости, это и было то опасное положение, которого Уорик избегал весь год. В битве при Таутоне Норфолк едва уцелел, но умер через считаные месяцы от какого-то недуга легких – неудивительно для каждого, кто видел его в те дни. Чудом было уже то, что он дотянул до весны.
– Мобрей был достойный человек, Ваше Величество, сохранявший нам преданность даже тогда, когда большинство домов ратовало за Ланкастера, – добавил Ричард. – Мать Норфолка из рода Невиллов, и я горжусь верностью этого человека. Неужто, Эдуард, ты готов допустить, чтобы безусый Вудвилл у очага целовал дряблую щеку его матери? Я думаю, семейство Норфолка все-таки заслуживает большего, чем такой участи.
– А ну-ка выбирай слова… – с тихой угрозой произнес король.
Лук он держал подобно топору, и Уорика внезапно пронзило ощущение, что Эдуард думает одним неуловимым движением нанести им удар. Ужас как захотелось унырнуть от этой опасности в сторону. Он видел Эдуарда в бою и знал не понаслышке, на что тот способен. Тем не менее граф стоял на месте и смотрел невозмутимо.
– Я не оспариваю права твоей жены искать достойные партии всем своим сестрам, братьям или сыновьям. Но это… это же посмешище, разница в полвека между супругами! Когда старуха умрет, титул достанется Джону. Каково ей, несчастной, сносить, как чужой человек, внук по возрасту, зовет ее «женой» и думает присвоить все, что принадлежит ее сыну? Да уж лучше б этот вудвиллский наследник купил себе титул, Эдуард! Но похищать его таким образом… Это просто не по-божески.
– Твоя женитьба, между прочим, тоже принесла тебе и титулы, и состояние, – резко сказал король. – Разве не так, Ричард?
– Но это был брак с молодой женщиной, увенчавшийся рождением двоих милых моему сердцу дочерей. Как и у тебя, Эдуард. А этот фарс любви слишком уж очевиден и слишком жесток. Он лишь посеет в умах смуту.
Меньше чем за год при дворе новая королева успела разродиться девочкой, поименованной Елизаветой Йоркской. И вот сейчас жена Эдуарда, плодовитая, как кобылица, была снова беременна. Уорик согласился стать крестным отцом первенца, полагая, что это будет оливковой ветвью мира между ними. Однако на крестинах королева подалась к нему и прошептала, что мечтает родить от короля еще с дюжину здоровеньких мальчиков. Издевка в ее глазах испортила Ричарду весь праздник и с той поры вызывала в нем тревогу.
Хуже всего было то, что и Невиллы во времена деда поступили примерно так же, рассовав по знатным семействам Англии десяток братьев и сестер. Уорик полагал, что замужество вдовствующей герцогини Норфолкской – не что иное, как трещина в родовом фундаменте, но, судя по выражению лица Эдуарда, заблуждался. Было ясно, что молодой король спутан по рукам и ногам, ослеплен и оглушен влиянием своей жены. Нелестный намек в адрес Элизабет вызывал у него неприкрытый гнев. Таким разъяренным Уорик не видел короля уже лет пять, с той поры, как тот стоял в чужой крови под Таутоном. Лютость этого вызверившего глаза гиганта вызывала невольное содрогание.
– Свои соображения, Ричард, ты до меня донес, – сказал Эдуард. – Иначе ты просто не мог: ведь это твой долг как советника. Я их обдумаю, но знай: я считаю, что Джон Вудвилл – прекрасный человек. Кстати, тебе известно, что у него под шелками власяница? Я ее видел, когда он раздевался перед купанием во время охоты. Кожа у него как дубленая, и жалоб от него не дождешься. А еще он прекрасно управляется с собачьей сворой, и он брат моей жены. Она желает, чтобы я его воспитал. А мне доставляет удовольствие ее радовать.
Энтони Вудвилл уже возвращался с пучком стрел, выкорчеванных из панели. Шагал он торопливо, спеша подслушать хотя бы окончание разговора. Уорик отступил на шаг и поклонился, намеренно повернувшись лицом к королю: тешить спесь его приближенного он не собирался. Вероятно, его слова будут нынче же вечером переданы Эдуардом Элизабет (не просить же короля, чтобы тот держал это в тайне от своей жены!). Дождавшись соизволения монарха, Ричард направился к выходу, чувствуя спиной взгляд Вудвилла.
25
Из стойл в зловонном трюме надо было вывести три десятка лошадей. На это требовалось время, и Уорик, пережидая, хмуро оглядывал порт Кале. Причалы здесь были из тесаного камня с железными быками, но сходни, настилы и мостки сплошь дощатые, и вели они к складам и тавернам, жмущимся вдоль береговой линии в извечной тесноте. В душе еще жила память – и хорошая, и плохая – о сей портовой крепости. Когда-то это были ворота в английскую Нормандию, где можно было продавать и покупать все что угодно, от обезьян и слоновой кости до благовоний и шерсти. Ну и, разумеется, красного вина. Пока слабина короля Генриха не выпустила в том числе и этот ценный для страны кус.
Сам порт шумел и вонял так же крепко, как и в прежние времена. У входа в защищенную бухту покачивалось на якорях с десяток кораблей, каждый из которых дожидался, когда к борту подгребет лодка портового начальника и капитаны, особенно знакомые, начнут меж собой незлобивую перебранку. Без разрешения начальства никто в Кале войти не мог: вон пушки на причале, вмиг разнесут наглеца в щепу. Сверху с пронзительными криками реяли чайки, ныряя и оголтело набрасываясь на чешую и рыбьи потроха.
На длинном пирсе бойко орудовали восемь артелей грузчиков, поспешая с выгрузкой тюков и бочек из купеческих трюмов, чтобы за счет быстроты как-то отвлечь и сбить с панталыку английских учетчиков, что пытались уследить и обсчитать ввозную пошлину с невероятного разнообразия товаров, проставив портовую печать – где настоящую, а где и липовую. Вокруг и между кораблями плюхали разномастные суденышки и лодки, с которых зазывно протягивали образцы своего улова рыбаки-французы. Всюду пестрый гомон и шум, хотя, если вспомнить, раньше здесь было как-то поспокойней, без всей этой шумливой сутолоки. Или это просто воспоминание юных лет? Тогда, в молодости Уорика, этот порт был всего лишь одним из тридцати, а все побережья и две трети Франции обретались под английским правлением. Ричард печально покачал головой.
Кале и сегодня обходился короне в тысячи полновесных фунтов прибыли и убыли: ни один ярд сукна, ни один провозимый гвоздь или пикша не были законны полностью. Если вдуматься, то такое едва ли вообще возможно между странами, так и не заключившими меж собой формального мира. По обеим сторонам пролива на общей неуверенности и сумятице стяжались состояния, а Кале использовался точкой входа для всей Франции и Бургундии – да что там, даже Сицилии и Северной Африки, знай только давай в нужном количестве взятки.
Вон вскрыли деревянный короб с апельсинами – оранжевые плоды огнем вспыхнули на фоне беленых портовых строений. Купец-англичанин со знанием дела вонзил в сочную мякоть большой палец и, лизнув для пробы, удовлетворенно кивнул. Истинное богатство, фрукты зимой из полуденных краев к югу – лимоны, инжир, финики, сахарный тростник с Кипра и Леванта[47]. Отдельное богатство – блестящие италийские доспехи, за которые мастера просят целое состояние. У Уорика самого был такой доспех, сделанный специально по мерке и не раз спасавший ему жизнь.
Граф коротко свистнул, и купец вскинул голову. Мелькнувшая было в его глазах настороженность исчезла, стоило ему увидеть сюркот с графским гербом. Через минуту к Ричарду подбежал слуга с тремя крупными апельсинами, за которые тот бросил ему серебряный пенни. Кале по-прежнему оставался тем местом, где делаются состояния теми, у кого есть на них нюх. Но место уже все-таки не то.
Наконец все лошади были выведены и оседланы, а люди для прохода через порт образовали ровную фалангу из стали и лошадиной плоти. Уорик командно махнул рукой и повел свой отряд в сторону от моря, держа путь по главной улице к стенам, окружающим весь этот портовый город. Стены нависали над всем и вся, что находилось внутри – постоянное напоминание о том, что порт находится на недружеской земле, а потому на случай осады приходится защищаться двенадцатифутовой каменной кладкой. За охрану этих стен король Эдуард платил сотням человек, нередко с женами и детьми, никогда даже не видевшими Англию. Кале сам по себе был укромным миром со своими улочками, закоулками и лавками, кузнецами, ворами и падшими женщинами, мужья которых умерли от болезни или, скажем, утонули.
Подъехав к внутренним воротам, Уорик подал дежурному капитану грамоту с печатью короля Эдуарда. Тридцать железных всадников, ехавших за спиной своего предводителя, чуя его сумрачное настроение, разговорчивостью не отличались. Единственным, кто непоседливо озирался с изумленной радостью в глазах, был юный герцог Кларенский. Для него, по неискушенности, от порта и причалов веяло экзотическими ароматами, от которых зачарованно замирал каждый орган чувств. Когда открывались ворота, Уорик кинул ему апельсин, который тот поймал с широченной улыбкой – затем, прижав невиданный плод к носу, сладостно вдохнул.
Вид жизнелюба Джорджа Кларенса несколько развеивал сумрак мыслей. Кале был своего рода дорожкой через пролив на континент, хотя и не самым удачным местом для высадки, если твой путь лежит в Париж, как у Уорика. Для этого куда сподручней плыть в Онфлер[48], пускай он и не принадлежит теперь англичанам.
Конь под Уориком резво бежал, широко и длинно выкидывая ноги, и хозяин давал животному свободу, особенно после заточения в вонючем трюме, где все вокруг ходит ходуном. Лошадь не может стошнить, а потому страдание от морской качки для них ужасно: тошнота все сильнее, а опорожнить желудок не получается. Поэтому пускай разомнутся этой пробежкой. При виде громыхающих всадников дорога впереди быстро расчищалась. Вот брат короля с лихим гиканьем вырвался на полкорпуса вперед, и тогда Уорик, склонившись над шеей своего коня, легко послал его в галоп, блаженствуя от ощущения скорости и риска. Упасть на скаку значило убиться, но зато воздух вокруг был холоден и сладок, напоенный обещанием весны, чему свидетельством была зеленая травка по обочинам дороги.
Ричард поймал себя на том, что посмеивается на скаку, захлебываясь вольным воздухом. Ведь он тоже два, а то и все три года пробыл в заточении, глядя, как Вудвиллы проходят на верхи, огребая все доходные должности по Англии и Уэльсу. Было донельзя отрадно оставить все это позади, во всех смыслах.
Еще можно было достать памятью ту неблизкую пору, когда английские лорды плыли вначале до Онфлера, затем вверх в Руан[49] и уже там пересаживались на суденышки поменьше, которые по Сене доставляли их в сердце Парижа. Однако для мощных боевых коней хрупкие речные лодчонки не годились, и в столицу приходилось прибывать насквозь пропыленными и пропотевшими. Еще один день уходил на поиск постоя и мытье. Но и при этом Уорик тогда чувствовал себя освеженным.
Сквозь дробный стук копыт по добротной дороге доносился смех юного Кларенса. Ричард на скаку оглянулся. Юноша чем-то напоминал своего старшего брата, только не был таким крупным и был не в пример дружелюбней. Уже имея опыт взращивания Эдуарда, к еще одному сыну Йорка Уорик поначалу отнесся настороженно, принимая его присутствие не вполне охотно. Он полагал, что брат Эдуарда, скорее всего, будет наушничать и передавать все мало-мальски интересное королю и королеве. Скажем, с юным Ричардом в Миддлхэме Уорик никак не мог отделаться от ощущения на себе чужих глаз. Однако у Джорджа Кларенского лицо было открытым, без признаков коварства или подозрительности. Ричард с некоей печалью сознавал, что ему любы все сыновья Йорка. Если б не Элизабет Вудвилл, то Плантагенеты и Невиллы, пожалуй, могли бы создать поистине нерушимый союз.
Лошадей помельче люди Уорика могли бы менять на почтовых станциях Парижской дороги, что находилась в ста шестидесяти милях от побережья. Как и большинство древних дорог Англии, она представляла собой ровную широкую поверхность из добротного римского камня, идущую через местность, которая была когда-то окраиной цезаревой Галлии. По всей ее протяженности колесили купцы, которые, впрочем, при виде стремительной кавалькады рыцарей бдительно убирали с дороги свои груженные товаром и семьями возы.
В первый день за утро отряд дважды останавливали французские капитаны, но тут же отпускали, ознакомившись с подорожной, скрепленной печатями короля Людовика и начальника двора в Париже. Солдаты после этого становились учтивы и охотно помогали, рекомендуя подходящие места для постоя на пути к столице. К закату люди Ричарда Уорика отыскивали постоялый двор с таверной, и хотя спать при этом подчас доводилось на конюшне или забившись под свес чердака – то не велика беда.
На четвертый вечер Уорик с Кларенсом сели за опрятно накрытый стол, заставленный хлебом, оливками и крепким вином, от которого плыло в голове. Английских лордов хозяева принимали у себя со всем радушием, хотя Ричард все же отрядил одного из своих людей следить за приготовлением пищи. Отравления он опасался не без причины, хотя на самом деле его человек был искусным поваром, питавшим любовь к рецептуре новых блюд, и на кухне, не теряя времени, расспрашивал обо всех ингредиентах и специях, настаивая на том, чтобы ему в процессе дали попробовать. Так что по возвращении в Англию графа будет ждать дюжина новых блюд французской кухни.
Они сидели у огня, потрескивавшего за железной решеткой, и наслаждались вечером без бряцания железа (из своих комнат оба спустились в простых камзолах и шоссах). По окончании первого блюда, когда вытерли руки, Уорик поднял кружку за своего молодого спутника, желая ему удачи во всех начинаниях. Кларенс оказался на удивление хорошим собеседником – не излишне говорливым для своих лет, а склонным к уютным паузам в беседе. Тост Ричарда располагал к еще одной, после чего Джордж, уже разрумяненный от выпитого, взял ответное слово:
– И за вас, большой друг моего брата! И за моего брата Эдуарда, первого человека в Англии!
Юношу уже разбирал хмель, и эти слова звучали слегка невнятно. Уорик со смешком осушил свою кружку и снова наполнил ее из бутыли прежде, чем девица из таверны успела к ним подшагнуть. Теперь она стояла красная от смущения и ничего не понимающими пальцами теребила тесьму на фартуке. К манерам и аппетитам англичан она не привыкла. От первого блюда из мелких птичек с фенхелем и грибами в считаные минуты остались одни косточки, причем собеседники даже не прерывали разговор.
– Пара у Эдуарда, конечно, прекрасная, – внезапно произнес Джордж. При этом он смотрел в огонь и не видел, как у его собеседника напряглось лицо. – Уже родились две девочки, хотя я не сомневаюсь, что будет еще мальчик, а то и два! Элизабет снова ходит беременная, и я молюсь, чтобы у нее теперь родился сын и наследник. Ну и, э-э… я…
Уорик остро посмотрел на Кларенса, и юноша бросил взгляд в его сторону. Щеки у него сделались такими пунцовыми, что казалось, будто он давится. Было видно, что молодой герцог нервничает и потеет гораздо больше, чем к тому располагает скромный огонь в очаге.
– Я, э-э… напросился сопровождать вас в Париж отчасти потому, что ни разу не видел этот город, и мне подумалось, что это будет прекрасное путешествие. Всяческие новые виды… И может, я раздобуду книгу или две, чтобы преподнести в п-подарок…
Ричард поглядел на юношу обеспокоенно. Мирная тишина последних дней сама собой растаяла. Его стала разбирать тревога, не хватит ли герцога Кларенского удар, настолько тот трясся и лопотал.
– Хлебни вина, Джордж, – посоветовал он. – Гляди-ка, вот уж и мясной отруб поднесли. Дай я тебе его нарежу. Ну ее к лешему, эту болтовню! Припади лучше к кружке, оно полезней.
Уорик занялся разделкой поданной к столу свиной ноги, помещая нарезанные ломти на поставленные перед ними деревянные тарелки. Один из ломтей он стал нарезать на кусочки, поддевая своим ножом. Продолжая разговор, граф снова долил вина в кружки. Завтра пускаться в путь придется определенно позже, ну да ладно. Иные вечера куда как лучше проводить за вином и в хорошей компании.
Герцог Кларенский Джордж растерянно жевал, набив себе рот так плотно, что говорить не было никакой возможности. Сейчас он боролся с аппетитнейшей поджаристой корочкой, теребя ее и так, и эдак, но та все не поддавалась. Наконец он совладал с ней и мужественно проглотил кусок. Мясное вроде как вернуло ему способность соображать, и он снова с распирающим грудь волнением кинулся говорить:
– Милорд, сэр… я бы хотел просить у вас руки вашей дочери Изабел, то есть жениться.
Сказав это, молодой человек просел на своем стуле и залпом хватанул вино из кружки, в то время как Уорик таращился на него, соображая, что он услышал. Пара, безусловно, была бы выигрышной во всех отношениях, особенно с учетом того, что Вудвиллы обоих полов притязали в стране на каждый титул, который только мог быть взят мытьем или катаньем.
– А моей дочери ты о своем желании упоминал? – спросил Ричард.
В ответ Джордж поперхнулся вином и зачастил с легким заиканием:
– О ж-желании, сэр, да как м-можно! Я бы не осмелился, пока не поговорил бы с ее отцом. Д-до брачной ночи, милорд, сэр! Да как можно!
– Ты вдохни, – посоветовал Уорик. – Вот, а теперь выдохни. Я имел в виду твое желание жениться, только и всего. Ты… как бы это… заговаривал с Изабел о любви? Если да, то меня удивляет, как ты сподобился выговорить хотя бы одно внятное слово поверх твоего словесного потока.
– Я говорил с ней трижды, милорд, и все в целомудренной компании. Дважды в Лондоне и единожды в вашем имении в Миддлхэме, прошлым летом.
– Ну да, помню, – сказал граф, действительно воскрешая в памяти смутное припоминание о том, что заставал тогда свою еще шестнадцатилетнюю дочь за разговором с каким-то взъерошенным ухажером. Вот бы знать, что герцога Кларенского интересует в его дочери больше: ее красота или земли, что перейдут ей в наследство? Сыновей у Ричарда не было, и потому тот, кто женится на Изабел, станет в итоге богатейшим человеком в Англии, унаследовав огромные состояния и Уорика и Солсбери. Изабел, возможно, была бы уже замужем, если б не алчное влияние Вудвиллов, утвердившееся к той поре, как она достигла брачного возраста.
Граф Уорик нахмурился, уже свежими глазами глядя на восемнадцатилетнего герцога, думающего стать его зятем. Одно дело видеть в Джордже приятного в общении брата короля, и совсем иное – усматривать в нем отца его, Ричарда, внуков. То, как этот юноша встретился с ним взглядом и не отвел его, исподволь понимая суть этого всматривания, выказывало в нем глубокое волнение и вместе с тем известную храбрость.
Читать бесплатно другие книги:
