Экспонат руками не трогать Очаковская Мария

1. Cуета сует

Москва, 20… г.

«Бетонный пол был холодным, как лед, но Мэй больше не чувствовала холода. Обхватив колени руками, она сидела на голом полу и шептала слова молитвы:

– Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…

Какая-то строчка вылетела из памяти, поэтому она все время сбивалась и никак не могла дойти до конца. Она мучительно пыталась вспомнить недостающие слова, и лицо ее то и дело искажала гримаса страдания. Мэй казалось, что, как только забытая строка всплывет в памяти, весь этот кошмар, который происходит с ней, закончится. Исчезнет подвал, тусклая мигающая лампочка под потолком, зарешеченное грязное окно, черные вонючие деревянные ящики… ничего этого больше не будет, а она снова окажется у себя дома.

– Хлеб наш насущный даждь нам днесь и, и… не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Аминь, – хрипло шептала Мэй. Из-за того, что долго кричала, плакала, звала на помощь, она совсем потеряла голос, из горла вырывались лишь сиплые всхлипы.

– …ежи еси на небесех! Да святится имя Твое… – девушка замолчала, прислонилась спиной к стене. Больше ничто не нарушало тишины. Исчезли звуки, шорохи… как будто ничего и не было, кроме этого сырого темного подвала со спертым воздухом; мир перестал существовать. Мэй устала – слабость, беспомощность, захватив ее сознание, мешали думать, она прикрыла глаза и провалилась в тяжелый тревожный сон, в котором почти сразу увидела отца… Он сидел у себя в кабинете, откинувшись на спинку кресла, и говорил по телефону. Рядом с ним была тетя Грэйс и, как всегда, что-то быстро строчила в записную книжку. Сквозь оконные жалюзи в комнату уютно пробивалось солнце, в лучах его кружились золотистые пылинки, оседавшие на книжных полках, креслах, отцовском письменном столе. Под потолком работал вентилятор. Сквозь толщу сна Мэй никак не удавалось услышать голос отца, и ее он тоже не слышал.

– Папа, разве ты не знаешь, что меня уже давно нет в гостинице, мой телефон молчит. Почему же ты меня не ищешь? Почему ничего не предпринимаешь? Посмотри, как мне плохо. Неужели ты про меня забыл? Или тебе все равно? Если бы ты только знал, как мне страшно… – кричала она отцу.

Но он, не прерывая телефонный разговор, продолжал спокойно сидеть в своем кресле. Скрипнула и распахнулась дверь – в комнату, виляя хвостом, вбежала Дана. Солнечные лучи заиграли на ее белоснежной шерсти. Собака подошла к хозяину и положила лапы ему на колени…

Но дверь почему-то продолжала скрипеть, звук не прекратился, наоборот, стал громче, отчетливей, пока не раздался звонкий металлический щелчок. Мэй открыла глаза, и в тот же момент тяжелая дверь подвала с шумом распахнулась. В светлом четырехугольнике дверного проема четким силуэтом вырисовывалась фигура ее мучителя. Нагнув лысую голову, он шагнул в помещение. Дверной замок снова щелкнул. Движения мужчины были уверенны и неторопливы. Мэй заметалась в своем углу. Лысый молча наблюдал за ней. Он по-прежнему ничего не говорил, не спрашивал и не отвечал на ее вопросы. Лицо его оставалось совершенно безучастным.

– Отпустите меня, пожалуйста. Мой отец богатый человек, он заплатит вам много денег, очень много. Пожалуйста. Все, что вы хотите, – хрипло шептала она, напрягая связки. – Прошу вас, умоляю. Ну, позвоните ему. Вы станете богатым, у вас будет сколько угодно женщин. Вы интересный мужчина, вас все будут любить. Зачем вам я? Зачем? Какой смысл держать меня здесь? Отпустите меня, я ничего никому не расскажу ни про вас, ни про этот подвал…

Мэй продолжала говорить и говорить, тем временем рука ее нащупала наконец острый обломок доски, который еще вчера ей удалось отломить от ящика. На какое-то мгновение ее внимание переключилось на предмет, крепко зажатый в руке. Поэтому она не заметила, как лысый что-то проворно достал из кармана куртки, и тут же, со свистом разрезая воздух, над ее головой взметнулась петля из струны и опустилась на шею. Пытаясь увернуться, Мэй дернулась и тотчас выронила палку, а удавка лишь плотнее обхватила ее горло. Руки девушки отчаянно схватились за петлю, стараясь ее разомкнуть…

Последнее, что запечатлелось в ее ускользающем сознании, – это чудовищное в своей бесстрастности лицо незнакомца с блестящими каплями пота над верхней губой.

Борьба длилась недолго. Секунд через сорок все было кончено, и тело Мэй безжизненно опустилось на пол. Тонкая струйка крови скользнула изо рта по щеке, шее и, прочертив алую дорожку на белой кофточке, расползлась в кляксу у блестящей, в мелких стразах, надписи «Don’t worry»[1].

Мужчина присел на корточки, по-птичьи наклонил лысую, без единого намека на растительность голову и принялся внимательно осматривать свою жертву. Большие красные руки медленно двигались вдоль лежащего на полу тела, прикасаясь и трогая то щиколотку, то колено, то запястье, пока наконец не добрались до застежки на джинсах… Только теперь лицо его утратило свою зловещую безучастность, и тонкие губы растянулись в некоем подобии улыбки».

Заглянув в последний раз в текст, Катя устало опустилась на стул, налила себе минералки и, порывшись в сумке, достала упаковку глицина.

На мониторе продолжали мелькать цифры тайм-кода, отмеряя финальные минуты экранного времени. В наушниках зазвучала музыка. Пошел эпизод в саду.

Пожилой мужчина не торопясь бредет по дорожке, усыпанной желто-красными листьями. Камера наезжает на пушистую белую собаку, бегущую впереди него. Через мгновение собака исчезает в зарослях кустарника.

Хозяин нетерпеливо окликает ее, подходит к зарослям. Крупный план – собачья морда обнюхивает что-то на земле. Камера отъезжает. Лапы проворно разгребают сухую листву, в кадре появляется хозяин, он наклоняется и, схватив за ошейник, пытается увести собаку, но та упрямится. И вот она уже тащит из кучи листьев какую-то грязную белую тряпку. Неожиданно перед глазами мелькают блестящие, в мелких стразах, буквы «Don’t worry». Камера замирает.

«Интересно, почему титры пишут только мужики, – вдруг подумалось Кате, перед ее глазами на экране медленно поползли колонки фамилий и имен, – а женщины никогда? «Paramaunt Pictures представляет…» Это какая-то дискриминация. В самом деле, почему? Откуда это взялось, что должен быть мужской голос? Хотя какая, в сущности, мне разница, ну и пусть себе пишут. Главное, дадут сегодня деньги или нет? Хорошо бы дали…»

– Ну, ты чего там заснула, – прорезался в наушниках бодрый голос звукорежиссера, – я тебя уже давно закрыла, а ты все сидишь.

– Прости, Любочка, я что-то торможу, – спохватилась Катерина, сняла наушники и начала собираться. «Так-такушки, главное, ничего не забыть – мобильник, часы, термос, пиджак, сумка…» – двигалась она при этом абсолютно бесшумно. Это было что-то вроде профессионального навыка не только у Катерины, все работающие за кадром артисты умеют есть, пить, одеваться, не издавая ни единого звука. Закон тон-студии – полный штиль, мертвая тишина. Никому из них даже в голову не придет надеть на работу шуршащую одежду, звонкие браслеты или взять целлофановый пакет. Хотя в последнее время, с переходом на цифру, к посторонним шумам на записи стали относиться проще. И вообще, с тех пор как умер пленочный БЕТАКАМ, все стало быстрее и легче. Да здравствует всемогущая цифра! Взять хотя бы озвучку, дубляжа это, конечно, не касается, раньше полуторачасовой фильм писали часа два с половиной, а то и все три. Теперь же – в режиме реального времени плюс минут пятнадцать-двадцать на всякоразное. И не было никаких прокруток, никаких «дайте я вперед пропишусь, у меня в финале всего пять реплик…». Все сидели и ждали, как миленькие, сколько положено. Эх, что тут говорить, с цифрой работать стало много легче.

Выйдя из студии, Катька направилась в курилку. Там уже дымила своей вонючей «Примой» Любочка, их звукорежиссер. Рядом с ней стоял долговязый Стас, он писал маньяка во вторую смену. Была еще новенькая ассистентка с аспидным цветом волос, но как ее зовут, Катя не запомнила, и напрасно, потому что именно она выдавала ей в прошлый раз деньги.

– Кофе хочу, подыхаю, а в буфет лень, – произнесла Катерина, экономя на словах, и прикурила сигарету.

– Там дальше по коридору автомат поставили, неплохой кофе наливает, эспрессо, капучино, латте… всего двадцать рублей, – откликнулась новенькая и стала рассказывать, какие виды кофе ей особенно понравились.

Катька слушала ее и молча кивала. Вступать в разговор не то чтобы не хотелось, просто не было сил открывать рот после нескольких часов говорильни. Недаром среди них ходила шутка, как одна актриса после записи приходит домой, готовит ужин, накрывает на стол, ест и – все молча, молча, не произнося ни слова. Муж не выдерживает:

– Я так больше не могу, ты что, в рот воды набрала? Все молчишь, молчишь. Хоть бы слово сказала.

А актриса ему хмуро так:

– Дай текст – скажу.

– Красавица моя, мы с тобой, как всегда, с опережением идем, – перебила ассистентку Любочка и подошла к Кате.

– Не хрипанула я там в конце, когда он меня душил?

– Ни боже мой. А если бы даже да, неужели ты думаешь, что я бы промолчала?

– Нет, не промолчала бы, – послушно согласилась Катька, а про себя подумала: «Чего я в самом деле? Любочка есть Любочка, никаких ляпов не пропустит… патриарх тон-студии».

– Ну и не бери в голову. Пока, красавица, отдыхай, а я возвращаюсь к своей гравицапе. Тебя, Стас, жду минут через двадцать. Всем салют, – улыбнулась она на прощание и вышла.

Катя уселась на банкетку, порылась в сумке и достала мобильный. На дисплее высветились семь пропущенных вызовов. Мама, Сева, опять мама и последние четыре от подруги Маши.

– Кать, так ты хочешь кофе или как? А то я могу принести, – раздался над ухом басовитый голос.

– Стас, ты ангел, конечно, хочу, – не отрываясь от мобильного, ответила Катя.

Через минуту он вернулся, держа в руках два небольших бумажных стаканчика. По курилке распространился чудесный запах арабики.

– Спасибо, ангел. За это я тебе выдам один секретный номер телефона. На днях мне звонила девушка Света, то ли редактор, то ли ассистент, им нужен мужской голос, побрутальней, – с наслаждением сделав глоток, произнесла Катя.

– И чего у этой Светы?

– Ты когда-нибудь игрушки писал?

– Не-а. А что это?

– Ну вот позвонишь и узнаешь. Там все просто: ты, звукорежиссер и текст с какой-нибудь ахинеей, типа «я тебе отомщу», «умоешься кровавыми слезами». Но платят сносно.

– А-а-а, понял, компьютерные игры, что ли? Слушай, расскажи поподробней.

– Нет, дорогой. Поподробней тебе расскажет девушка Света, пиши телефон, – Катерина продиктовала номер, – а мне надо идти.

– Спасибо тебе, Кать, большое, ты не представляешь, как это кстати, – улыбаясь во все лицо, сказал Стас.

В ту же минуту из Катиной сумки раздался звонок мобильного.

– Насонова, ты что, эсэмэски мои не читаешь? Я уже пятнадцать минут, как дура, стою у вашей проходной, тебя жду. Давай, не тяни резину, а то очень есть хочется, – быстро заговорила в трубку Машка, – и пить, кстати, тоже.

2. Подруги. Москва

Москва, сентябрь 20… г.

Пусть будет новым всё, что есть вокруг,

но будет исключеньем старый друг.

Персидская пословица

У проходной, как всегда, была толкотня. Надрывно скрипя, вертелся турникет. Уставшие к концу дня охранники что-то терпеливо объясняли докучливой молодой девице, видимо пришедшей на «Мосфильм» впервые.

«Боже мой, какое счастье, что не надо тащиться на метро! Как вовремя Ефремова позвонила, а я и думать о ней забыла, тоже мне, голова-сито», – рассуждала про себя Катя. Вот уже третий день она была без руля и, тоскуя по своей любимой тарантайке, как по близкому родственнику, с отвращением рассекала по Москве на муниципальном транспорте.

«Что же я сегодня так устала? Вроде бы день как день… записали быстро, материал хороший, не какая-то мексиканская жвачка. А вот почему у меня горло саднит? Или все-таки не саднит… хотя поорать за эту Мэй пришлось будьте-нате… – Катерина для верности откашлялась. – А Любочка – все-таки молодец, с ней всегда быстро работается. Легко и быстро».

Любочка, а если официально, то Любовь Ивановна Куприянова, работалана «Мосфильме» режиссером звукозаписи очень давно и слыла настоящим асом. Начинала она еще в те благословенные времена, когда к дубляжу в тон-студиях относились как к священнодейству. И кого она только не писала: и Караченцова – Бельмондо, и Белявского – Жана Маре, и Демьяненко – Мастроянни, и даже Кенигсона, голос которого буквально сроднился с образом Луи де Фюнеса.

Познакомились они в начале 90-х. К тому времени Катя уже окончила ВГИК, получила статус профессиональной и, как выяснилось, абсолютно никому не нужной актрисы. Послужной список тогда у Катерины был не слишком велик: одна главная роль пионервожатой в подростковом телефильме, несколько работ второго плана и с десяток коротеньких эпизодов. Что тут скажешь, внешность определяет амплуа, а амплуа – роли. Когда на лбу написано «инженю», Анну Каренину тебе никто не предложит. Невысокая, голубоглазая, худенькая, миловидная – пухлые губки, светлые кудряшки – Катька всегда выглядела моложе своих лет, «маленькая собачка до старости щенок». И сидеть бы ей до пенсии на ролях подружек-простушек на Киностудии Горького, как пророчили институтские мэтрессы, если бы не случай… А случай в судьбе Екатерины Насоновой, актрисы, женщины и матери, всегда играл самую первостепенную роль.

Случилось, например, так, что лет в двенадцать-тринадцать вместо высокого, писклявого и по большому счету неприятного девичьего голоска у Катьки каким-то чудесным образом проклюнулся глубокий, проникновенный, исключительный по тембру голос. И было уже не важно, подходит он к ее золотистым кудряшкам или нет. Голос просто звучал, его хотелось слушать и слушать. С тех пор ни одно школьное мероприятие не проходило без Катькиного участия – утренники, капустники, концерты, поздравления ветеранов, стихи о партии, «Ленин и печник». Стоит такая маленькая, плюгавенькая на сцене, а как начнет читать, так прямо мурашки по коже. Когда завуч Анна Михайловна входила к ним в класс посреди урока – всем было ясно: пришли за Насоновой, отпрашивать ее на очередной конкурс чтецов.

Однажды, вот вам тоже случай, вместе с Анной Михайловной в класс пришла незнакомая женщина. Она оглядела сидящих учеников и нескольких девочек попросила подняться. Кате тоже предложили встать, представиться, а потом пригласили на киностудию. Там были пробы. Под светом юпитеров ее сфотографировали, предложили пройтись, улыбнуться, произнести несколько простых фраз и… сразу утвердили на роль.

С тех пор Катькина судьба была решена. К концу школы она уже точно знала, что будет поступать на актерский и, несмотря на чудовищный конкурс, прошла во ВГИК с первого раза. Четыре года студенческой жизни были насыщенными и интересными. Кате нравилось учиться. Ее хвалили, всегда особо выделяя голосовые данные. Зловещего вида старуха, Эра Михайловна Краузе, преподавательница техники речи, студентку Насонову заметила сразу и больше всех мучила.

– Деточка, лишь пять процентов людей имеют от природы красивый голос, – говорила ей Эра Михайловна, – вы – одна из них. Но такой богатый природный материал требует шлифовки.

И когда вся группа после пары дружно шла в ближайший пивняк, студентка Насонова сидела в аудитории и подвергалась жесточайшей шлифовке.

– ТКР, КТР, ДРТ, РДТ – тренируем язык и губы.

– К-Г, К-Г, К-Г – тренируем мышцы неба.

– У-у-у-у, теплый выдох, теплый вдох – преодолеваем мышечные зажимы… а еще ловим резонанс, развиваем диапазон.

Фонетические упражнения, скороговорки, дыхательная гимнастика Стрельниковой – одно время Катьке казалось, что она проделывает все это даже во сне.

– У вас, деточка, хорошие верхний и средний регистры, но этим никого не удивишь. Писклявых актрис всегда было пруд пруди. Поэтому мы должны поработать над низами. Низкий, богато окрашенный женский голос – о-о-очень большая редкость. Поверьте, деточка, я знаю, о чем говорю.

На студии Катерину тоже не забывали. За годы учебы во ВГИКе она снялась в нескольких фильмах, удалось поработать даже с мэтрами отечественного кино. А одна из ее картин была даже отмечена на Московском кинофестивале. Главных ролей Кате, правда, не предлагали. То подружка невесты, то наивная до тошноты жертва какого-то пошлейшего бабника, то бессловесная медсестра из районной больницы. Своих героинь Катька не особенно жаловала. Может, потому, что в жизни чувствовала себя полной их противоположностью.

Меж тем голос ее, казалось, жил какой-то своей, отдельной жизнью. Он развился, сформировался, созрел и зазвучал. Все более и более уверенно, поражая не только своей красотой, но и удивительной пластичностью, универсальностью. Хорошо развитый верхний фальцетный регистр позволял Кате совершенно естественно говорить голосами молоденьких школьниц, низкий грудной, богатый обертонами, делал доступными роли поживших героинь, а после усиленного курса с Эрой Михайловной Катин голос, добравшись до самых верхов и перейдя в так называемый флейтовый регистр, мог с легкостью имитировать лепет, визг и плач маленьких детей.

Тогда, пожалуй, впервые в Катькиной жизни прозвучали слова «озвучание и дубляж», но она, увы, их не услышала. У нее были съемки, на курсе репетировали шекспировский «Сон в летнюю ночь», ну и плюс ко всему она влюбилась. Основательно, всерьез и, как ей казалось, на всю жизнь. Избранником ее оказался однокурсник Сашка Железняк – талантливый парень с внешностью Жана Маре и характером балбеса. Про характер, правда, Катька поняла не сразу, а маму, папу, рассудительных подруг слушать отказалась, поэтому сгоряча взяла да и вышла замуж. Было это на последнем, четвертом курсе. А летом после дипломных спектаклей с ней случилось… Впрочем, вспоминать весь тот ужас Катька не любила. Пережили и забыли.

Потом родился Севка, началась новая жизнь. Катя сидела с ребенком и не работала, а Железняк работал и бухал. Бухал крепко, как говорится, не по ролям и не по статусу. Семейная жизнь, превратившись в кошмар, продлилась недолго. Они развелись.

В отечественном кинематографе в тот период тоже все пошло вкривь и вкось. Монополия Госкино трещала по всем швам. Фильмов снималось все меньше, а если что-то и выходило, то… лучше бы вовсе не выходило. Прокат держался на последнем издыхании. Кинотеатры закрывались. Настал звездный час телевидения. По ЦТ победоносно промаршировала «Рабыня Изаура». Страна узнала и горячо полюбила «мыльную оперу». К выходу в эфир готовились новые сериалы.

Одним словом, в тот памятный предновогодний день в тон-студию Катю снова привел случай. Там было организовано что-то вроде кастинга голосов, хотя таких слов тогда еще никто не знал. Тем более Катя, которая изрядно насиделась дома с погремушками и пеленками и изо всех сил рвалась на работу, куда угодно, все равно, хоть в кондукторы, учитывая ее непростую историю. Только бы взяли. А тут, нежданно-негаданно, позвонил бывший однокурсник (у него то ли брат, то ли сват был не последним человеком на ЦТ) и сказал, что в «Останкино» на озвучке сериала срочно нужен женский голос. В общем, Катька записала адрес и на негнущихся ногах приехала в назначенное время в студию. От ассистентки удалось узнать, что дамочек приходило и пробовалось много, даже самые что ни на есть королевы «дубляжа». Ну она и струхнула. Опыта у нее было маловато – всего пару месяцев с одной актрисой с радио занималась. А тут все важные, незнакомые, микрофон, пульт, аппаратная… Да статус молодой матери, домохозяйки уверенности в себе не прибавляет. Катя взяла наушники, пробежала глазами текст, он был слезливый, жалостный, вероятно, поэтому сразу вспомнились и маленький болезненный Севка, и похмельный Железняк, и загубленная артистическая карьера. Словом, когда зазвучал ее голос, лица у присутствующих посерьезнели, даже у охранника, как потом ей рассказали. Впрочем, про последнего наверняка наврали, да это и не важно. Важно то, что Катерину услышала Любочка Куприянова, с которой при выборе голосов никто не спорил. А сама Катя в тот день получила настоящую путевку в жизнь. Даже когда кинопроизводство окончательно встало и в театрах артистам платили зарплату, на которую и десяток чупа-чупсов не купишь, даже в те страшные безнадежные времена Катька чувствовала себя более или менее уверенно. Сериал шел за сериалом. Озвучку сменял дубляж, потом закадр. А тридцать секунд рекламного ролика (несколько гладких фраз про перхоть, мигрень или прокладки – для артистов вообще Клондайк) гарантировали целый месяц безбедного существования.

…Протиснувшись наконец сквозь толпу, Катя вышла на Мосфильмовскую и сразу направилась к сияющему Машкиному «Фольксвагену Поло», ювелирно припаркованному между двух внедорожных гигантов. Рука ее уже почти коснулась двери, когда за спиной раздался глубокий бархатный баритон:

– Давно тебя не видно, Катерина. Ты все цветешь! Как дела?

– Привет, Борь, спасибо, все нормально, – обернувшись, с вымученной улыбкой ответила Катя – продолжать разговор не хотелось. Но у баритона, видимо, были другие намерения. Он заглянул в машину, церемонно кивнул сидящей за рулем Маше и, приложившись к Катиной ручке, продолжил:

– Ну и как, что сегодня работали? – Внешность у баритона была прекомичная и находилась, так сказать, в полном несоответствии с голосом. Катьке он всегда напоминал карлика Квилпа из «Лавки древностей»: торчащие уши, многозубая улыбка, крупная голова, насаженная на широкие плечи, короткие ноги, обутые в маленькие ботиночки на каблуке.

– Дубляж, Борь. Новая страшилка голливудская.

– И что? Как всегда, скуловорот?

– Нет, не сказала бы…

– Поня-я-тненько, – зубастый рот Бори раскрылся и захлопнулся, как сундук. Губы растянулись в улыбке, он продолжал буравить взглядом Катю и, казалось, не хотел замечать, что она торопится, пока из машины не донесся недовольный Машкин голос:

– Слушай, Насонова, ну мы едем или как?

– Прости, Борь, нужно ехать. За мной подруга… удачи тебе, до скорого, – поспешила откланяться Катя, про себя горячо поблагодарив Машку.

Компактный «Фольксваген» вырулил с парковки и ловко юркнул в поток проходящих машин.

– Наконец-то, ну привет, дорогая, – бросив короткий взгляд на подругу, произнесла Машка. – А это что еще за чудище?

– Боря Барсов, легендарная личность. Он уже лет тридцать пишется.

– Ничего себе.

– О! Его голосом добрая половина импортных мачо в любви признается.

– Офигеть… голос-то ведь действительно знакомый… А сам такого вида, что не поймешь, то ли мужик, то ли гном. Вот, блин! И тут стоячка! Представляешь! Я до тебя полтора часа ехала. Набережная стоит, Третье кольцо – подавно. В меня сегодня там один солдатик с черными номерами чуть не въехал. Ой, Катька, Катька… ездить стало невозможно. Чего дальше будет? А как тебе моя новая машинка?

– Супер, – ответила Катя, с удовольствием разглядывая аккуратный новенький салон. – Кожа?

– Да прям. Кожзам, за кожу еще штуки полторы надо доплачивать.

Светофор помигал желтым глазом и дал наконец зеленый свет, поток машин медленно двинулся вперед.

– А ты, стало быть, сейчас безлошадная?

– Угу.

– На метро?

– Угу.

– Клёво?

– Угу.

– Слушай, Насонова, чего ты такая смурная?

– Погоди, Маш, дай хоть отдышаться. Можно я помолчу немного, а то сегодня столько всего наговорила, что язык еле ворочается.

– Ок, молчи. Я буду говорить, а ты слушай. Стильный пиджак, кстати сказать, хорошо сидит. Из Испании?

Катя, улыбнувшись, кивнула и, достав из сумки зеркальце, придирчиво изучила свое отражение. Лицо выглядело уставшим и осунувшимся. Тени на веках чуть смазались, а из-под слоя тональной пудры на правой щеке проступила тонкая бледно-розовая линия шрама. Обычно он становился заметнее, когда она уставала. А может, ей только так казалось, потому что о нем она не забывала никогда… ну или почти никогда.

…Пробка рассосалась, Машка облегченно вздохнула и стала в деталях живописать историю покупки нового авто. Рассказ этот Катя уже слышала, сначала по телефону из уст самой Марии, потом в переложении ее сестры Регины, уже с комментариями, но перебивать подругу не стала. Та всегда отличалась превосходным даром рассказчика, речь ее была живой, ироничной, любо-дорого послушать.

Они дружили со второго класса школы, с тех самых пор, когда училка Анна Михайловна посадила двух новеньких девочек за одну парту. Потом, понятное дело, рассадила, потому что девочки болтали, а болтали они, так как сразу друг другу понравились и подружились. С тех пор шли по жизни бок о бок, почти никогда не расставаясь.

Громкий звонок из недр Катиной сумки прервал Машкино повествование.

– Катерина, целый день не могу до тебя дозвониться. Что с твоим телефоном? – по маленькому салону «Фольксвагена» разнесся громкий, под стать звонку, голос Катиной мамы, Таисии Федоровны.

– Мам. У меня с телефоном все в порядке. Просто выключала, я же на записи была, только освободилась. Еду домой с Машей…

– Погоди, Кать, тут у нас на даче опять лихо, – не дослушав, перебила ее мама.

– Что случилось?

– У Быковых Джека убили.

– Какого Джека?

– Собаку их. Неужели не помнишь? Мне Анна Петровна позвонила… В общем, вчера обнесли дачу Быковых.

– Ой!

– Вынесли все, что было: новую микроволновку, телевизор, детский велосипед, одежду, и так по-варварски дом изгадили. Все один в один, как на двух предыдущих дачах. Полиция приезжала. Говорят, орудует одна и та же шайка.

– Кошмар! Бедная тетя Нина! – отозвалась Катя.

– Это уже третий случай, ты понимаешь, третий! А самое главное, Джека убили. Он у них такой сторож был. Участковый сказал, что обычных бомжей собака бы отпугнула. А эти сволочи ничего не боятся. Одним словом, гастролеры они, потому что больно лихие, и за домом наверняка следили.

– Господи, ну и дела!

– Я тебе, Катерина, между прочим, давно говорила, собственность бросать нельзя. Это большая ответственность. А то приезжаем раз в неделю… имей в виду, мы можем стать следующими. Надо что-то решать. Видно, придется нанимать кого-нибудь… сиделку, сторожа с колотушкой…

– Да уж. Только колотушка эта стоит как чугунный мост.

– Вот ты и узнай, дорогая моя, сколько это стоит. Подумай. Я пока с Анной договорилась, она среди недели приходить будет, дом проверять. А ты узнавай!

Катя нажала отбой и сунула мобильный в сумку.

– Ну и дела, Машка. Только этого мне не хватало! Представляешь?

– Да я слышала все, – кивнула подруга. – Тася Федоровна права, собственность – дело ответственное. Я поэтому дачу не покупаю, свяжет по рукам и ногам, света белого не увидишь. А потом всегда ведь можно к тебе приехать. Ух ты, вот и местечко для нас освободилось! – Аккуратно маневрируя, она припарковала машину на стоянке супермаркета.

– Ну, чего брать-то будем? Овощи, нарезку, салат? – спросила Маша после паузы. – Ой, у меня даже в животе бурчит от голода.

– Ты сиди, давай я схожу, – предложила Катя, ковыряясь в сумке в поисках кошелька. – А пить-то чего будем?

– С одной стороны, завтра мне на работу, – хитро улыбнулась подруга, – а с другой – давно не виделись.

Последовали многозначительные взгляды, подмигивания.

– Может, все-таки винца или шампанского? – робко предложила Катька.

– Нет, дорогая моя, я твои компотики пить не могу. С вином у меня своя, отдельная история… А Севка придет?

– А кто ж его знает.

– Ну, тогда…

– …тогда покупаю бутылку водки, – уже выходя из машины, уверенно подытожила Катя.

– Не обманывайте себя – берите две! – хохотнув, бросила ей в спину Маша и тут же, хлопнув дверцей со своей стороны, последовала за подругой. – Да не смотри ты так, шутка. И вообще я с тобой пойду. Для верности.

Был уже девятый час, так, во всяком случае, показывали большие фарфоровые часы-тарелка на кухонной стене, когда подруги, наконец, устроились за накрытым столом. Готовить было некогда и лень, пришлось ограничиться экспресс-вариантом – горка кулинарийного оливье с веточкой укропа, копченая колбаска, нежно-розовая со слезой семга, домашние соленья от Таисии Федоровны – гастрономический, на скорую руку праздник был готов.

– Севку ждать бессмысленно, – бросив взгляд на часы, сказала Катя, – он после института наверняка где-нибудь с друзьями завис.

– Ну и не будем, – Машка сняла пиджак и, повесив его на спинку стула, решительно придвинула к себе тарелку, – опять же ребенка спаивать нехорошо.

– Боже мой, Машка. Что у тебя с руками?

– Что? А, это? Это дорогостоящее импортное средство для загара, полторы тысячи рублей за тюбик, между прочим, – погладив руку, гордо ответила подруга.

– А почему же ты такая пятнистая?

– Пятнистой я стала уже после первого втирания. Примерно так рублей через двести пятьдесят моя кожа приобрела устойчивый леопардовый цвет. Что? Тебе не нравится? А я уже привыкла. Хорошо, что хоть ноги в колготках.

– А я, когда загар сойдет, все-таки куплю абонемент в солярий. Говорят, вредно, ну и пусть.

– Жить вообще вредно, от этого умирают, – назидательно подытожила Маша и, подцепив вилкой кусок семги, с удовольствием отправила его в рот, – хотя чего тебе беспокоиться, ты еще вполне загорелая. Постой, так мы что? С Майорки твоей не виделись?

– Похоже, что так. Получается, больше месяца.

– Вот жизнь! Любимую подругу повидать некогда. Ну и как тебе в этот раз?

Хрустальные запотевшие рюмки, весело звякнув, соединились, подружки с аппетитом закусывали, не прерывая разговор.

– Да все то же самое – солнце, небо, море, песок. Как в том анекдоте: «Папа, что это было?» Я же там почти абориген… Passeo Maritimo, Catedrale, pescado a la plancha e mycho mas… – Катя никогда не учила испанского, но всегда на удивление правильно произносила иностранные слова. «Хорошая способность к звукоподражанию», – такобъясняла это Маша, которая в отличие от подруги как раз имела языковое образование.

– Во шпарит, во шпарит!

– …ходила, гуляла, плавала. На пляже не протолкнуться, туристов толпы. В августе больше никогда не поеду. Если бы не яхта… Эх, Машка, как же здорово! Вышли в открытое море, потом в какой-то бухточке на якорь встали, рядом ни-ко-го, ни тебе немцев с голыми жопами, ни детей с матрасами.

– Супер. А что у Андрея новенького?

– У него все старенькое, не жизнь, а сплошная фиеста. С очередной невестой своей разругался.

– Ты меня прости, конечно. Ну и бабник же он! – перебила подругу Маша.

– Не надо «прости», Маш! Все уже забыто. Это переходящее красное знамя давно не в моих руках, – спокойно ответила Катя. – Но что бы там ни было, отношения у нас вполне дружеские. Предлагаю тост «За бывших мужей!».

Подруги чокнулись и снова заработали вилками.

– Слушай, совсем забыла, мне же Танька Клочкова на днях звонила. Предлагает собраться, обзвонить всех из класса, кого найдем, ресторанчик заказать. Давно ведь наших не видели, – сказала Машка.

– Некоторых я бы, например, еще столько же не видела.

– Да ну тебя, Насонова. Этим некоторым мы даже звонить не будем. Ежу понятно, что Диму Шлеп-Ногу беспокоить не стоит… А помнишь, как ты вместо Танькиной мамы с директрисой беседовала. «К сожалению, быть у вас никак не смогу, уезжаю в командировку, но обещаю вам, в отношении Татьяны будут приняты самые строгие меры», – продекламировала Маша.

Она напомнила о нашумевшей в 10-м классе истории, когда Катя, используя полученные в театральном кружке навыки, мастерски имитировала голоса, в том числе голоса мам школьных подруг, а иногда даже беседовала с учителями от их имени.

– Танька, между прочим, была в восторге.

– Еще бы, – подтвердила Маша, сильно запунцовевшая носом и щеками, и подняла глаза на часы: – Что же Всеволод не идет?

– Маш, он уже совсем взрослый субъект и не терпит посягательств на свою личную жизнь. Кроме того, еще только половина одиннадцатого.

В голове у Кати зашумело, по телу разлилось приятное тепло.

– Щас, погоди… – многозначительно подняв палец, она встала и удалилась в комнату, откуда через минуту вернулась, держа в руках сильно запыленный школьный альбом. Подруги склонились над пожелтевшими снимками, хохоча и перебивая друг друга, принялись обсуждать фотографии.

– А это кто еще такие? – спросила Маша, не без труда наклонившись и подобрав с пола упавший снимок. – Хотя погоди… в центре вроде ты стоишь?

– Да, «у рояля то же самое».

– Где это вы, в Индии, что ли?

– Почему в Индии? А действительно, где это мы? – качая головой и вглядываясь в черно-белое фото, повторила за подругой Катя.

Снимок был сделан давно. Солнечный летний день, пышные гроздья сирени, небольшая группа детей, в центре которой маленькая, лет семи-восьми Катя в коротком платьице, белых гольфах вовсю улыбается беззубым ртом. Приятели ее тоже имеют вполне счастливый вид. Обычный любительский снимок времен 70-х. Необычным выглядит только постройка, в очертаниях которой угадывается садовая беседка. На ее фоне детей, собственно, и сфотографировали. Диковинная конструкция навевает какие-то музейные ассоциации, что-то про Древний мир, как в учебниках истории. Искусно вырезанные из дерева фантастические существа с крыльями и пышными бородами поддерживают тяжелую квадратную крышу с мудреным орнаментом.

– А-а-а… это же Рыжий Билл, а вот Пашка, а это Славик… ой, какие мы все мелкие… он потом на машине разбился, – продолжая разглядывать фото, протянула Катя.

– Кто разбился? – попыталась внедриться в поток ее воспоминаний подруга.

– Славик. Он меня на год моложе был… кажется, нас у кого-то на даче фотографировали… – Катя машинально придвинула к себе рюмку, но, посмотрев на нее, поморщилась, – памяти совсем не стало, не голова, а…

– Все жалуются на память, и никто не жалуется на свой разум!

– Да ну тебя… Слушай, Машуля, ты знаешь… я ведь недавно где-то видела точно такую же беседку. Ну точно такую… с крыльями, то есть не крыльями… А вот где я ее видела?

– Погоди, Кать. Ты мне лучше скажи, ничего, что я машину во дворе поставила? Переставлять не надо? А то вдруг кто из соседей возмутится?

– Да боже сохрани. Ты поставила ее на моем месте, – ответила Катерина и широко зевнула: – Давай я пойду тебе постелю.

3. Поездка на дачу

Подмосковье, сентябрь 20… г.

Несмотря на свои шестьдесят восемь и заслуженную пенсию, Таисия Федоровна отказывалась причислять себя к пенсионерам, да и вообще к пожилым людям. Она была энергична, легка на подъем и привыкла к активному образу жизни. Постоянные разъезды Москва – дача, внук, дочь, друзья, театры, выставки – все почти как в молодости, когда, будучи студенткой, она успевала и премьерный спектакль посмотреть, и на первомайскую демонстрацию сходить, и нормы ГТО сдать.

Сегодня, прикидывая план на день, Таисия Федоровна решила, не дожидаясь возвращения дочери с работы, махнуть на дачу своим ходом.

– Чего мне эта машина? Полдня зря просижу, – размышляла она, ловко скручивая волосы в высокий пучок. С этим пучком у Таисии была связана одна история, ставшая в семье Насоновых настоящей притчей во языцех. Случилось это давно, еще в период знакомства с будущим мужем. Как раз тогда Таисия Федоровна впервые, поддавшись моде, решилась остричь волосы, но, почувствовав себя неуютно, поняла, что ошиблась, и тотчас приобрела в собственность роскошный импортный шиньон. В момент романтического свидания, состоявшегося в парке, шиньон позорно зацепился за куст сирени, и пунцовая от смущения Таисия Федоровна так и не осмелилась его снять. К счастью, потеря шиньона не повлияла на чувства ухажера…

С минуту постояв в раздумье, Таисия Федоровна накинула плащ:

– Нет, Катю ждать не буду. Еще по пробкам неизвестно сколько тащиться…

Вообще-то после смерти мужа Таисия разлюбила ездить на автомобиле. На электричке-то оно верней и ждать никого не надо. Сорок пять минут – и на месте. А там немного пешком по свежему воздуху. Сумка нетяжелая – Катя накануне продукты привезла. Зато в электричке и газет купить можно, и для хозяйства всякого разного. Чего там только эти коробейники не таскают! Сегодня Таисия Федоровна опять не смогла отказать себе в покупке. Пленило ее многофункциональное устройство «Полификс», хитро сочетающее функции карманного ножичка, фонарика и свистка одновременно. На загородной платформе она оказалась около шести вечера. Погода резко испортилась. Небо нахмурилось, свинцовые тучи угрожающе нависли над дачным поселком.

– Надо бы до дождя успеть. Зонт, как назло, дома оставила, – заторопилась Таисия Федоровна.

Пыльную станционную площадь сменила улица Свердлова. Говорят, теперь ее хотят переименовать. Таисия помнила ее еще не заасфальтированной, тридцать лет назад… Ох, какие же здесь были ямы да лужи. А сколько раз у них с Колей тут машина застревала! Коля, весь в грязи, на нее кричит, сзади толкает, а она на педаль ногой жмет, путая газ со сцеплением. «Волгу» ту они еще на чеки купили после Колиной командировки… Боже мой, как быстро время пролетело, а кажется, совсем недавно молодыми были, и Катюша такая маленькая, смешная, все с отцом бегала, в прятки играла, «ищи меня, я в шкапу».

Таисия Федоровна шла быстро, легко обгоняя других пешеходов, идущих со станции, походка у нее до сих пор была молодой, стремительной. Мелькнули почта, магазинчик, поворот на Спартаковскую улицу, людской поток двинулся туда.

«Вот же кому-то не повезло», – горько подумалось Таисии Федоровне.

Два года назад на красивой зеленой улице у станции выстроили большущее шестнадцатиэтажное здание, прямо посреди старых дачек. Дом заселили. Город безжалостно наступал.

– Народ, машины, мусор, шум, гам… какой кошмар… бедные люди, как же они тут живут, – вздохнула она про себя.

Появились первые дачки, покосившаяся изгородь детского санатория, вдоль дороги потянулись кусты жимолости, боярышника, старые липы, тополя с желтыми осенними кронами. Первые капли дождя тронули пыльный асфальт.

– Не успела, теперь вымокну вся. Надо было все-таки с Катериной поехать. – Таисия критически оглядела тяжелую черную тучу, нависшую над дорогой и, подняв воротник плаща, прибавила шагу.

На улице стало безлюдно. Быстро темнело. Ветер подхватывал опавшие листья, разгонял их, кружил и бросал на мокрую дорогу. Дождь усилился. Холодные капли его от ветра сделались острыми, как иголочки. Таисия Федоровна не сбавляла шага.

Она уже свернула за угол зеленого забора в маленький переулок, ведущий к их даче, когда сквозь плотную стену дождя увидела на дороге очертания человеческой фигуры. Сделав еще несколько шагов, она узнала соседа, Семена Васильевича. Сгибаясь под порывами ветра, старик медленно брел к дому. В это время от стены забора отделился какой-то человек. Сделав несколько быстрых шагов, незнакомец догнал соседа, грубо схватил за плечо, развернул к себе и что-то прокричал ему прямо в лицо. Семен Васильевич отпрянул, попятился и, оступившись, чуть не упал в канаву. Незнакомец продолжал наседать.

– Это кто еще такой? – пробормотала Таисия Федоровна. Она была женщиной не робкого десятка, а самое главное, неравнодушной.

– Надо что-то делать… пока он меня не видит… эффект неожиданности, – мелькнуло у нее в голове, и решение явилось само собой. Быстро порывшись в сумке, она достала свежекупленный в электричке «Полификс» и изо всей силы дунула в свисток. Звук его был настолько пронзительным, что оглушил и соседа, и хулигана, и саму Таисию Федоровну.

– На Свердлова стоит патрульная машина! – выкрикнула она как можно громче. – Семен Васильевич, мне их позвать?

Незнакомец отдернул руку и, отступив на шаг назад, застыл в нерешительности.

– Не надо, Таисия… не надо, разберемся как-нибудь сами, – услышала она надтреснутый, дребезжащий голос соседа.

Обидчик, резко обернувшись к нему, что-то со злостью процедил сквозь зубы и зашагал прочь. Слов Таисия не услышала.

– А там и правда полицейская машина стоит? – спросил ее Семен Васильевич, когда Таисия с ним поравнялась. Вид у старика был несчастный и какой-то смущенный.

– Да нет, конечно. Откуда бы ей там взяться. Это я так, для форсу. Но что же это такое, Семен Васильевич, среди бела дня на людей нападают! Дожили! Я и сама немного струсила. Надо в полицию позвонить.