Все вечеринки завтрашнего дня Гибсон Уильям
***
Так что теперь Райделл просто вздохнул, дойдя до угла Четвертой и Брайент и свернув по Брайент на мост. Сумка на плече начала заметно тяжелеть, явно в сговоре с гравитацией. Райделл остановился и еще раз вздохнул, поправляя сумку. Выкинул мысли о прошлом из головы.
Просто топай, и все.
Никаких проблем с поисками этого филиала "Счастливого дракона". Пропустить его было попросту невозможно: бац! — и вот он, торчит прямо там, где была середина Брайент, в самом центре, у входа на мост. Райделл не видел его, когда шел по Брайент, потому что его заслоняли груды старых бетонных ловушек для танков, сброшенных после землетрясения, но стоило их миновать, и вот, пожалуйста, любуйтесь.
Райделл заметил, пока шел к магазину, что это заведение — более новая модель, чем та, где он работал, на Сансет. У этой было меньше выступающих углов, так что отделка меньше крошится и ремонт требуется реже. Он предположил, что проектирование "драконовских" модулей было на самом деле проектированием объекта, способного выдержать натиск миллионов небрежных и даже враждебных рук. В конце концов, подумал он, должно получиться что-то вроде раковины моллюска — гладкое и твердое.
У магазина на Сансет было покрытие, которое пожирало граффити. Подростки из уличных банд приходили и что-нибудь малевали; двадцать минут спустя из-за угла, скользя, появлялись плоские темные и какие-то крабообразные пятна темно-синего цвета. Райделл никак не мог вникнуть в принцип их действия, но Дариус говорил, что их разработали в Сингапуре. Казалось, они были встроены на несколько миллиметров вглубь прямо в покрытие, которое представляло собой некий густой непрозрачный гель, и при этом были способны в нем свободно передвигаться. Он слыхал, что это называется "умный материал". "Крабы" сползались и набрасывались на граффити, какие чудные каракули ни были бы нанесены аэрозольным баллоном, чтобы расписаться в фанатстве, пометить территорию или поклясться в мести (Дариус был наделен талантом "читать" эту дурь и выстроить из нее целую историю), — сползались и начинали жрать. Нельзя сказать, что "ноги" у "крабов" при этом так уж явственно двигались. Они всего лишь принюхивались к граффити, и постепенно каракули начинали распутываться, бледнеть, синева "драконовских буквоедов" всасывала молекулы краски.
А однажды кто-то оставил после себя умные каракули, какой-то вид переводной картинки, по-хитрому прилепленный к стене, хотя ни Райделл, ни Дариус так и не поняли, как злоумышленнику удалось это сделать и остаться незамеченным. Может быть, сказал Дариус, ее выстрелили с большого расстояния. Это была эмблема банды под названием "Чупакабрас", жуткая шипастая тварь, вся черно-красная, мерзкая и зловещая и, как считал сам Райделл, довольно забавная на вид и прикольная, что ли. Он даже видел такую наколку, когда сидел в магазине. Парни, щеголявшие такими тату, обожали носить эти ужасные контактные линзы, от которых зрачки становятся похожими на змеиные. Однако когда пожиратели граффити явились полакомиться "чупакаброй", она отползла.
Они крались за ней осторожно, а она их чуяла и отползала. Настолько медленно, что движение было почти незаметно, но все-таки отползала. Тогда пожиратели граффити приближались к ней снова. Райделл и Дариус в первый вечер наблюдали за ней, пока она не доползла до края стены. Она обогнула магазин сзади и начала продвигаться обратно к фасаду по противоположной стене, когда их смена закончилась.
В начале их следующей смены она все еще там красовалась; компанию ей составляла пара стандартных клякс от аэрозольных хлопушек. Пожирателей заворожила "разумная чупакабра", и они даже не думали делать свое дело. Дариус показал сие безобразие мистеру Парку, которому не понравилось, что они ему не сказали сразу. Райделл показал ему, где именно в вахтенном журнале находился подробный отчет, сделанный еще в конце прошлой смены, отчего мистер Парк только разозлился еще больше.
Примерно через час два типа в белых комбинезонах "Тайвек" приперлись к ним в хирургически чистом, без всяких опознавательных знаков, белом фургоне и принялись за работу. Райделл очень хотел посмотреть, каким образом они вытравят хитрые граффити, но в ту ночь на магазин напали воры, и ему так и не удалось увидеть, что же фургонщики сделали с "чупакаброй". Они не использовали ни скребков, ни растворителей, он это знал. Они использовали ноутбук и два щупа с присосками. Он догадался, что, в сущности, парни просто взломали программу граффити, запутали код, и после того как они уехали, пожиратели граффити приползли, чтобы всосать без помех последний писк "чупакабровой" живописи.
***
Этот "Счастливый дракон" у моста был такой же гладкий и белый, как новая фарфоровая тарелка, отметил Райделл, подойдя чуть поближе. Он казался фрагментом чужого сна, свалившимся с неба. От этого вход на мост приобрел какое-то дикое, явно не запланированное противоречие, и Райделл подивился, много ли было дискуссий в Сингапуре до того, как поставили здесь модуль. "Счастливый дракон" имел филиалы во многих первоклассных местах с интересной для туристов недвижимостью, Райделл их видел на экранах "Всемирной Интерактивной Видеоколонны" в Эл-Эй; один размещался в торговом центре под Красной площадью, другой — модный "Кей-Дам" — в центре Берлина, третий — для крутой клиентуры — на Пикадилли, в Лондоне, но то, что модуль поставили здесь, показалось Райделлу поразительно странной или, если угодно, до странности преднамеренной акцией.
Мост был заковыристым местечком, достаточно безопасным, но вот только не для туристов.
Нет, конечно, пешие туристы наблюдались, и в довольно изрядном количестве, особенно на этом конце моста, но никаких экскурсий, никаких гидов. Если ты шел на мост, ты шел по собственному почину. Шеветта говорила ему, что люди на мосту люто ненавидят евангелистов, и Армию спасения тоже, и вообще любые организации. Райделл смекнул, что, безусловно, одной из причин привлекательности моста была его неподконтрольность.
"Автономная зона" — так называл это Дариус. Он сказал Райделлу, что Сансет-стрип изначально была одной из этих зон на стыке разных полицейских юрисдикции, и это как-то изменило ДНК улицы — вот отчего, скажем, под Рождество на Стрипе по-прежнему паслись шлюхи в колпаках эльфов.
Но, возможно, "Счастливый дракон" знает что-то такое, чего люди не знают, подумал он. Все в мире может меняться. Его отец, например, постоянно божился, что Таймс-сквер когда-то был тем еще опасным местечком.
Райделл с трудом пробивался через толпу, втекавшую и вытекавшую с моста мимо "Всемирной Интерактивной Видеоколонны", и, пока пробивался, грезил, так сказать, наяву, что вот сейчас он поднимет взгляд и увидит родной филиал на Сансет, и Хвалагосподу радостно просияет ему с парадного входа.
Все, что он увидел, был юный скейтбордист в Сеуле, трясущий мошонкой в камеру.
***
Он вошел внутрь, где его немедленно остановил очень крупный джентльмен с очень низким лбом и белесыми бровями.
– Сумку сюда, — приказал охранник, украшенный точно таким же неоново-розовым "драконовским" ранцем, какой Райделл таскал на себе в Эл-Эй. По сути, ранец Райделла лежал в вещмешке, которого этот парень домогался.
– Пожалуйста, — сказал Райделл, передавая сумку. "Драконовские" охранники были обязаны говорить это слово: пожалуйста. Так гласил ноутбук мистера Парка, но в принципе, если уж ты просил у кого-то сумку, ты признавал тем самым, что считал клиента потенциальным воришкой, а коли так, то почему бы тебе не оформить это повежливей? Охранник с подозрением сощурил глаза. Он засунул сумку в нумерованный кубический шкафчик за своим боевым постом и протянул Райделлу бирку с логотипом "Счастливого дракона", которая выглядела, как огромная подставка для стакана с цифрой "5" на обратной стороне. Размер, как прекрасно знал Райделл, был рассчитан на то, что бирки такого размера больше, чем размер стандартных карманов; таким образом, исключалась возможность, что, положив в карман, народ забудет об этом и утащит бирки с собой. Один из способов снизить себестоимость. Абсолютно все в "Счастливом драконе" было продумано таким образом. И вы вроде как были просто обязаны восхищаться этим.
– Добро пожаловать, — сказал Райделл. Он направился к банкомату Международного Банка "Счастливого дракона" в конце модуля. Он знал, что машина наблюдает за тем, как он приближается и вынимает бумажник из заднего кармана.
– Я здесь, чтобы мне выдали чип, — сказал он.
– Пожалуйста, назовите себя, — у всех "драконовских" банкоматов был один и тот же голос, странноватый, напряженный, сипловатый голос маленького кастрата, и Райделл никак не мог понять почему. Но можно было не сомневаться, что это тоже продумано: вполне вероятно, что такой голосок отбивал у людей охоту ошиваться вокруг и от нечего делать трепаться с машиной. Но Райделл знал, что, в любом случае, это сучье отродье могло прыснуть в клиента перечным газом. Аппараты были обклеены предупреждениями об этой опасности, хотя лично он глубоко сомневался, что кто-то хоть раз реально прочитал эти наставления. Если же вам взбрело в голову серьезно шутить с аппаратом, к примеру, попробовать засунуть отмычку в отверстие, откуда выскакивал чип, зловредная тварь облила бы водой и вас, и себя, а потом пустила электрический ток — об этом помалкивали все.
– Берри Райделл, — сказал он, достав из бумажника свои водительские права, выданные в Теннесси, и вставив их операционным концом в сканер банкомата.
– Контактная проверка ладони.
Райделл положил свою руку на вмятину в форме руки. Он ненавидел эту процедуру. Разносчики лишаев и всякой заразы — вот что такое эти штуки для сканирования ладони. Грязь с чужих рук.
Он вытер ладонь о штаны.
– Пожалуйста, введите ваш персональный идентификационный код.
Райделл ввел, шаг за шагом восстановив мнемонический код и закончив двумя жестянками "7-Up".
– Обрабатываю ваш запрос о кредите, — сказал аппарат с такой болью в голосе, будто ему отдавили яйца.
Райделл глянул назад и понял, что, в принципе, он единственный клиент, если не брать в расчет седовласую женщину в черных кожаных брюках, которая мучила кассира на языке, который Райделл счел немецким.
– Транзакция завершена, — сказал банкомат. Райделл повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как "драконовский" кредитный чип выползает из отверстия выдачи. Он толкнул его обратно, не до конца, чтобы сумма остатка высветилась на экране. Недурно. Очень даже недурно. Он спрятал чип в карман, убрал бумажник подальше и развернулся в сторону кассы "ГлобЭкс", которая также служила местным отделением ВПС, Всеамериканской Почтовой Службы. Как и банкомат, эта штука представляла собой очередной спецузел, или, точнее, просто вздутие в пластиковой стене. У них на Сансет такой беды не было, и Хвалагосподу была вынуждена числиться одновременно клерком "Глобал Экспресса" и/или служащей ВПС, причем вторая должность заставляла ее периодически хмуриться, так как секта ее родителей однозначно идентифицировала все федеральные организации как происки Сатаны.
Того, кто медлит, как учил в свое время Райделла его отец, того Бог хранит, и Райделл старался изо всех сил в течение всей своей жизни практиковать этот вид благостной неторопливости. Практически все, из-за чего он когда-либо попадал в глубокую задницу, насколько он помнил, было просто побочным продуктом неумения медлить. В его характере была такая черта — он сам не знал откуда, — которая просто брала его и тащила, при этом в самый неподходящий момент.
Смотри, куда прыгаешь. Сто раз отмерь. Задумайся о последствиях.
Он задумался о последствиях. Некто воспользовался его кратким, но вынужденным визитом в виртуальный коридор Селвина Ф. К. Тонга, чтобы ненавязчиво намекнуть, что ему стоит вынуть кредитный чип из данного конкретного банкомата, а потом кое за чем заглянуть в "ГлобЭкс". Этим "некто" мог быть сам Селвин Тонг, говоривший, так сказать, через "черный канал", а может, это был кто-то другой, неизвестно кто, да кто угодно, взломавший, как решил Райделл, едва ли самый надежно защищенный сайт в мире. Впрочем, сама картина деформации, произведенной в честь Райделла, была буквально подписана словом "хакеры". Как он убедился на собственном опыте, хакеры просто не могут удержаться от показухи, а также склонны к модной зауми. И еще Райделл знал, что они могут запросто усадить тебя в кучу дерьма, и чаще всего сажают.
Он посмотрел на выпуклость "ГлобЭкс".
И потащился туда.
С этим делом он управился быстрее, чем с получением кредитного чипа: показал лицензию — замочек открылся. Посылка была крупнее, чем он ожидал, но даже для такого размера казалось тяжеловатой. Попросту тяжеленной. Дорогостоящая на вид упаковка на пенной основе, очень тщательно опечатанная серой пленкой из пластика и утыканная со всех сторон анимированными голограммами "ГлобЭкс Максимум Экспресс", стикерами таможни. Он изучил накладную. Она вроде бы пришла из Токио, но только на первый взгляд, потому что накладная была подписана фирмой "Парагон-Азия Дейтафлоу" по адресу Лайгон-стрит, Мельбурн, Австралия. У Райделла не было знакомых в Австралии, но зато ему было известно, что доставка любого груза на международном судне в любой из подобных приемных пунктов "ГлобЭкс" считалась предприятием, во-первых, невозможным, а во-вторых, определенно подсудным и незаконным. Без адреса получателя, будь то частное лицо или фирма, было не обойтись. Эти приемные пункты занимались исключительно местной доставкой.
Черт побери. Штуковина была слишком тяжелой. Он обхватил ее рукой — все два фута в длину и шесть дюймов в диаметре — и потащился обратно, забрать свою сумку.
***
Которая теперь стояла открытой на маленькой стойке, а безбровый охранник, в свою очередь, держал на весу неоново-розовый "драконовский" ранец Райделла.
– Что ты тут делаешь с моей сумкой?
Охранник поднял голову.
– Это имущество "Счастливого дракона".
– Тебе не положено копаться в сумках клиентов, — сказал Райделл, — так говорит ноутбук.
– Я обязан рассматривать это как кражу. У вас здесь имущество "Счастливого дракона".
Тут Райделл вспомнил, что положил керамический кнопарь в свой ранец, потому что не смог придумать, что с ним еще можно сделать. Он попробовал вспомнить, законно ли это или же незаконно — здесь, наверху, на Севере. В Южной Калифорнии было, например, так, а в Орегоне эдак.
– Это мое имущество, — сказал Райделл, — и ты мне его отдашь, прямо сейчас.
– Уж извините, — сказал охранник с вызовом.
– Эй, Райделл, — раздался знакомый голос, и дверь распахнулась с такой страшной силой, что Райделл услышал отчетливый хруст в механизме автоматической защелки. — Сукин ты сын, ты все еще с яйцами или хана?
В мгновение ока Райделла поглотили пары водки и похотливого тестостерона. Он обернулся и увидел Кридмора, который зловеще скалился, однозначно потеряв человеческий облик. У него за спиной маячил мужчина, коренастый, бледное лицо, темные глаза близко посажены.
– Ты, алкаш, — рявкнул охранник, — пошел вон отсюда.
– Так-так, значит, я алкаш. — Кридмор скорчился, будто его мучила душевная боль. — Говорит, что я алкаш… — Кридмор поворотился к стоявшему позади мужчине. — Рэнди, этот козел говорит, что я алкаш.
Уголки губ дородного мужика, у которого был странно маленький и нежный для такого тяжелого и заросшего лица рот, мгновенно опустились вниз, как будто он был неподдельно и очень, очень глубоко огорчен тем фактом, что одно человеческое существо смело третировать другое таким непотребным образом.
– Ну так порви этому педриле очко, — мягко посоветовал крепыш, будто подобная перспектива сулила радующую душу возможность, пусть и маловероятную, поиметь веселье после такого большого разочарования.
– Я алкаш?!! — Кридмор опять повернулся к охраннику. Он наклонился над стойкой, так что его подбородок коснулся верха райделловской сумки. — В каком дерьме ты здесь собираешься вывалять моего приятеля?
Кридмор излучал опасность не хуже рептилии, обожравшейся амфетаминов, его гнев не поддавался измерению по шкале млекопитающих. Райделл увидел, что у Кридмора начался тик, размеренно и непроизвольно пульсировал мускул на щеке, словно крохотное запасное сердце. Поняв, что Кридмор безраздельно владеет вниманием охранника, Райделл сгреб левой рукой сумку, а правой — розовый ранец.
Охранник сделал попытку вернуть их себе. Что, несомненно, было ошибкой, так как хватательный рефлекс заставил его выбросить вперед обе руки.
– Соси член!!! — взвизгнул Кридмор, выдав удар с такой бешеной скоростью и энергией, каких Райделл от него не ожидал, кулак певца кантри погрузился по самое запястье в брюхо охранника, прямиком под ложечку.
Ошалев от такой неожиданности, страж согнулся пополам. Кридмор уже замахнулся, чтобы врезать ему по роже, но Райделл успел опутать запястья Кридмора лямками сумки, едва не грохнув объемистую посылку на пол.
– Канаем, Бьюэлл, — сказал Райделл, вытолкав Кридмора в дверь. Райделл знал, что сейчас кое-кто долбанет ногой по особой кнопке в полу.
– Этот козел утверждает, что я алкаш, — выразил свой протест Кридмор.
– Ну что тебе сказать, Бьюэлл, ты действительно алкаш, — задумчиво сказал крупный мужчина, поспевая следом.
Кридмор хихикнул.
– Пошли отсюда, — сказал Райделл, двигая к мосту. Не снижая темпа, он пытался не выпустить "подарок" "ГлобЭкс", ненадежно зажатый подмышкой. Порыв ветра швырнул ему горсть опилок в глаза, проморгавшись, скосив глаза, чтобы их очистить, он впервые заметил, что в накладной все же стояло имя получателя, но не его, Райделла, а Колина Лэйни.
"Колин-пробел-Лэйни". Как же так вышло, что Райделлу отдали чужую посылку?
Но тут они очутились в гуще толпы, направлявшейся вверх по широкому трапу на нижний уровень.
– Что это там за дерьмо? — спросил Кридмор, вытянув шею.
– Мост Сан-Франциско — Окленд, — ответил Райделл.
– Вот ведь какое дерьмо, — сказал Кридмор, косясь на толпу, — воняет, как банка с тухлой наживкой. Спорим, здесь можно найти себе такую дырку, каких свет не видывал.
– Мне нужно выпить, — тихо сказал чувак с деликатным ртом.
– Похоже, мне тоже, — откликнулся Райделл.
22. В ЯРОСТИ
У Фонтейна две жены.
Не такое это положение, скажет он вам, чтобы к нему стремиться.
Они живут в неустойчивом перемирии в одной квартире, ближе к Оклендскому концу. Фонтейн уже какое-то время уклоняется от общения с ними и спит здесь, в своей лавке.
Молодая жена, ей сорок восемь, а с виду лет на пять меньше, сама с Ямайки, а жила в Брикстоне, высокая и светлокожая; для Фонтейна она сущее наказание за все грехи его жизни.
Ее имя Кларисса. Впадая в ярость, она сбивается на говор, усвоенный в детстве: "Прыз тебе в студию, Фонтен".
Фонтейну достается "прыз" вот уж несколько лет, и сегодня он опять его получает: рассерженная Кларисса стоит перед ним, держа в руке сумку для покупок, полную, как кажется, японских младенцев, больных кататонией.
На самом деле это куклы младенцев в натуральную величину, произведенные в последние годы прошлого века для утешения бабушек с дедушками, живущих вдалеке от внуков, каждая кукла сделана по фотографии реального ребенка. Выпускала их в Мегуро фирма под названьем "Близняшки", и они вскоре стали популярной среди коллекционеров ценностью, ибо каждый экземпляр был уникальным.
– Не нужны мне они, — говорит Фонтейн.
– Слушай, ты, — наседает Кларисса, борясь со своим говором. — Никуда ты не денешься, ты их возьмешь. Ты их берешь, ты их толкаешь, ты получаешь не меньше доллара, и ты отдаешь его мне. Потому что иначе я ни за что не останусь в этой дыре, где ты бросил меня рядом с этой сумасшедшей сукой, на которой ты женат.
На которой я был женат, когда ты "женила" меня на себе, размышляет Фонтейн, и это ни для кого не секрет. К упомянутой Турмалине Фонтейн, известной также под кличкой Жена Номер Раз, вполне адекватно, как полагает Фонтейн, походит эпитет "сумасшедшая сука".
Турмалина — воплощенный кошмар; лишь ее необъятная талия и неизлечимая тупость не дают ей сюда заявиться.
– Кларисса, — протестует он, — если б они хоть были новенькие, в упаковке…
– Они не бывают в упаковке, ты, идиот! С ними всегда играют!
– Ну, значит, ты знаешь рынок лучше, чем я, Кларисса. Сама, значит, и продавай.
– Ты хотишь поговорить про алименты?
Фонтейн смотрит на японских кукол.
– Господи, вот ведь уродцы. Выглядят как мертвые, ты понимаешь?
– Потому что их надо заводить, болван. — Кларисса кладет сумку на пол и хватает за голову голого мальчика. Она вонзает свой длинный изумрудно-зеленый ноготь в затылок куклы. Пытается продемонстрировать еще одну уникальную, сугубо индивидуальную особенность этих игрушек — цифровую запись младенческих звуков, а может быть, даже первых слов прототипов, — но вместо них раздается чье-то нарочито тяжелое дыхание, а после него — ребячливое хихиканье в сопровождении разноголосья детских ругательств. Кларисса нахмуривается. — Кто-то их уже поломал.
Фонтейн вздыхает.
– Сделаю все, что смогу. Оставь их здесь. Ничего не могу обещать.
– Лучше молись, чтобы я их здесь оставила, — говорит Кларисса, швырнув младенца в сумку вниз головой.
Фонтейн украдкой бросает взгляд вглубь лавки, где на полу, скрестив по-турецки ноги, сидит босой мальчик, постриженный почти под ноль, раскрытый ноутбук — на коленях, сам весь внимание.
– Это еще что за черт? — вопрошает Кларисса, подойдя ближе к стойке и впервые заметив мальчика.
Данный вопрос почему-то ставит Фонтейна в тупик. Он теребит свои лохмы.
– Он любит часы, — говорит Фонтейн.
– Ха, — говорит Кларисса, — он любит часы. Что же ты не приведешь сюда своих собственных детей? — ее глаза сужаются, морщинки у глаз становятся глубже, и Фонтейну вдруг очень хочется их поцеловать. — Что же ты завел здесь какого-то "толстяка-латиноса-любит-часы" вместо них?
– Кларисса…
– В задницу "Кларисса"! — ее зеленые глаза расширяются от гнева, становятся белесыми и ледяными, как далекое эхо ДНК неизвестного британского солдата: Фонтейн часто с улыбкой воображал себе душную ночь зачатия где-нибудь в Кингстоне, — эхо, что отозвалось через несколько поколений. — Ты двигаешь эти куклы или я в ярости, понял?
Она лихо делает поворот на пятках, что совсем нелегко в ее черных галошах и, гордая и прямая, с достоинством уходит из лавки Фонтейна, в мужском твидовом пальто, которое, вспоминает Фонтейн, он купил в Чикаго лет пятнадцать назад.
Фонтейн вздыхает. Тяжесть наваливается на него к концу дня.
– В этом штате законно быть мужем двух женщин сразу, — говорит он в воздух, который пахнет кофе. — Ко всем чертям, это безумно, но все же законно. — Он шаркает к входной двери, в ботинках с развязанными шнурками и закрывает ее за ушедшей, запирает замок. — Ты все еще думаешь, что я двоеженец или что-то типа того, малыш, но это — штат Северная Калифорния.
Он возвращается и еще раз смотрит на мальчика, который, похоже, только что открыл веб-сайт аукциона "Кристи".
Мальчик смотрит на него снизу вверх.
– Наручные часы в виде бочонка, платиновый корпус, поминутный репетир, — говорит он, — Патек Филипп, Женева, лот 187154.
– Думаю, — говорит Фонтейн, — не совсем для нас.
– Карманные часы "Хантер", золотой корпус, четвертьчасовой репетир…
– Забудь об этом.
– …со скрытым внутри эротическим механизмом.
– Это нам тоже не по зубам, — говорит Фонтейн. — Послушай, — говорит он, — вот что я тебе скажу: этот ноутбук слишком медленный способ смотреть. Я покажу тебе быстрый способ.
– Быстрый. Способ.
Фонтейн идет рыться в выдвижных ящиках стальной картотеки, покрытой засохшей краской, и роется до тех пор, пока не находит старый военный шлем виртуальной реальности. Резиновая "губа" вокруг бинокулярного видеодисплея вся в трещинах, крошится. Еще несколько минут уходит на то, чтобы найти совместимый аккумулятор и определить, заряжен он или нет. Мальчик игнорирует Фонтейна, уйдя с головой в каталоги "Кристи". Фонтейн подключает к шлему аккумулятор и возвращается.
– Вот, смотри. Видишь? Надеваешь эту штуку на голову…
23. РУССКИЙ ХОЛМ
Квартира огромна, в ней отсутствуют предметы, не имеющие практической пользы.
Поэтому паркет из дорогого дерева не скрыт коврами и очень тщательно начищен.
Расположившись в удобном полуинтеллектуальном шведском офисном кресле, он заостряет клинок.
Это задача (он думает о ней, как о функции), которая требует пустоты.
Он сидит перед столом — выполненная в девятнадцатом веке реконструкция трапезного стола семнадцатого столетия. На расстоянии шести дюймов от ближайшего края в ореховом дереве с помощью лазера просверлены два треугольных гнезда под прямым углом. В эти гнезда он только что вставил два графитово-серых керамических стержня длиной девять дюймов каждый, треугольных в поперечном сечении, образующих теперь острый угол. Эти точильные камни прочно сидят в глубоких, просверленных лазером выемках, потому стержни держатся намертво.
Клинок лежит перед ним на столе, его лезвие меж керамических стержней.
Он берет клинок в левую руку и прикасается основанием лезвия к левому точильному камню. Он направляет клинок на себя и вниз, одним резким, ровным, решительным рывком. Он услышит малейший намек на несовершенство, но это возможно только в том случае, если была пробита при ударе кость, а этот клинок в последний раз пробивал кость много лет тому назад.
Ничего.
Человек выдыхает, вдыхает и прикасается лезвием к правому точильному камню.
Звенит телефон.
Человек выдыхает. Кладет клинок на стол, лезвием между керамических стержней.
– Да?
Голос, звучащий из нескольких скрытых колонок, хорошо ему знаком, хотя человек почти десятилетие не встречался с обладателем голоса в обычном физическом пространстве. Человек знает: слова, что он слышит, исходят из миниатюрного сверхдорогого, надежного в эксплуатации обломка недвижимости, повисшего где-то среди спутников планеты. Это прямая передача, ничего общего с аморфным облаком ординарной человеческой коммуникации.
– Я видел, что вы делали на мосту прошлой ночью, — говорит голос.
Человек молчит в пустоту. На нем изысканная фланелевая рубашка из тонкого хлопка, воротник застегнут, галстук отсутствует, манжеты с простыми плоскими круглыми запонками из платины. Человек кладет руки на колени и ждет.
– Они считают, что вы сумасшедший, — говорит голос.
– Кто из ваших наемников говорит вам подобные вещи?
– Дети, — говорит голос, — жестокие и способные. Я нашел самых лучших.
– Почему вас это волнует?
– Я хочу знать.
– Вы хотите знать, — говорит человек, поправляя складку на левой брючине, — почему?
– Потому что вы мне интересны.
– Вы боитесь меня? — спрашивает человек.
– Нет, — отвечает голос. — Не думаю.
Человек молчит.
– Почему вы убили их? — спрашивает голос.
– Они просто умерли, — говорит человек.
– Зачем вы ходили туда?
– Я хотел посмотреть на мост.
– Мои ребята считают, что вы ходили туда специально, чтобы кого-то завлечь, кого-то, кто на вас нападет. Чтобы кого-то убить.
– Нет, — говорит человек, в его голосе слышится разочарование. — Они просто умерли.
– Но вы были действующим лицом.
Человек слегка пожимает плечами. Поджимает губы. Потом:
– Случается всякое.
– "Случается всякое дерьмо", как мы говаривали когда-то. Не оно ли и случилось?
– Мне не знакомо данное выражение, — говорит человек.
– Я давно не просил вас о помощи.
– Это результат взросления, надеюсь, — говорит человек. — Вы стали меньше сопротивляться инерции случая.
Голос умолкает. Молчание затягивается. Наконец:
– Вы научили меня этому.
Когда человек убеждается, что беседа окончена, он берет клинок в правую руку и приставляет конец лезвия к правому точильному камню.
И плавно сдвигает клинок на себя и вниз.
24. ДВА ФОНАРИКА СЗАДИ
Они отыскали темную забегаловку, которая, чувствовалось, нависала над землей далеко за пределами несуществующих перил моста. Не очень просторное помещение, но довольно длинное, с баром вдоль стены, выходившей на мост, а напротив — ряд разномастных окон, глядевших на юг, через пирсы, на Китайский залив. Давно немытые стекла вставлены в рамы, промазанные бурыми стекловидными сгустками силикона.
Кридмор, пока суть да дело, оживился, выглядел искренним и благожелательным, представив своего спутника, упитанного парня, как Рэндалла Джеймса Бранча Кейбелла Шоутса, из города Мобил, штат Алабама. Шоутс был гитаристом-гастролером, если верить Кридмору, в Нэшвилле и еще где-то там.
– Рад встрече с вами, — сказал Райделл. Рука Шоутса была прохладная, сухая и мягкая, но с крохотными, твердыми мозолями, будто лайковая перчатка, вышитая острыми камешками граната.
– Друг Бьюэлла — значит мой друг, — ответствовал Шоутс без малейшей иронии.
Райделл глянул на Кридмора, пытаясь понять, какие бездны нейрохимии парень преодолевал в данный момент и сколь долго он был намерен держаться избранного курса.
– Я должен сказать тебе спасибо, Бьюэлл, за то, что ты там устроил, — сказал Райделл, ибо это была чистая правда. Чистой правдой было и то, что Райделл не мог с уверенностью сказать, устроил ли это Кридмор или кто-то другой, но сама ситуация выглядела так, будто Кридмор и Шоутс нарисовались в нужное время и в нужном месте — впрочем, собственный опыт работы в "Счастливом драконе" подсказывал Райделлу, что история еще будет иметь продолжение.
– Сукины дети, — подал голос Кридмор, комментируя в общих чертах положение дел. Райделл заказал всем пиво.
– Слушай, Бьюэлл, — сказал он Кридмору, — возможно, нас станут искать из-за того, что случилось.
– Какого хрена? Мы здесь, эти сукины дети там.
– Значит, так, Бьюэлл, — сказал Райделл, представив, что вынужден объясняться с упрямым и капризным ребенком, — я как раз получил вот эту посылку, до того, как у нас там случился маленький спор, а потом ты врезал охраннику под дыхло. Сейчас он не сильно этому рад, и, вполне вероятно, он вспомнит, что у меня была в руках эта посылка. Вот большой логотип "ГлобЭкс", видишь? Значит, охранник может взять записи "ГлобЭкс" и найти меня на видео или аудиозаписи, неважно как, и сдать все это в полицию.
– В полицию? Сукин сын будет нарываться на проблемы, мы их ему предоставим, правильно?
– Нет, — сказал Райделл, — это не поможет.
– Ну, если все так безнадежно, — Кридмор положил руку Райделлу на плечо, — тогда мы будем тебя навещать, пока тебя не выпустят.
– Ну, уж нет, Бьюэлл, — сказал Райделл, стряхнув с плеча руку, — на самом деле я вовсе не думаю, что тот тип станет обращаться в полицию. Скорей, он захочет узнать, на кого мы работаем, и стоит ли подать на нас в суд и выиграть.
– Подать на тебя?
– На нас.
– Ха, — сказал Кридмор, переваривая эту новость, — ну ты и попал, чувак.
– Не факт, — сказал Райделл, — смотря что скажут свидетели.
– Намек понял, — сказал Рэнди Шоутс, — но мне будет нужно поговорить с моим лейблом, поговорить с адвокатами.
– С твоим лейблом? — оторопел Райделл.
– Так точно.
Тут прибыло пиво в бутылках с длинным коричневым горлышком. Райделл хлебнул из своей.
– Кридмор работает на твой лейбл?
– Нет, — сказал Рэнди Шоутс.
Кридмор перевел взгляд с Шоутса на Райделла и снова на Шоутса.
– Рэнди, я всего-навсего дал тому типу разок под дыхло. Я и знать не знал, что это может сказаться на нашей сделке.
– Оно и не скажется, — откликнулся Шоутс, — если ты все еще будешь в состоянии войти в студию и принять участие в записи.
– Черт тебя дери, Райделл, — сказал Кридмор, — я тебя не просил лезть в это дело и делать мне гадость.
Райделл, рывшийся в эту секунду в своем вещмешке под столом, вытащил из вещмешка злополучный ранец, открыл его, посмотрел снизу вверх на Кридмора, но ничего не сказал. Он нащупал кратоновую рукоять керамического кнопаря.
– Вы, ребята, меня извините, — сказал Райделл, — но мне срочно нужен толчок. — Он встал, взял под мышку коробку "ГлобЭкс" и с кнопарем в кармане двинулся к официантке, чтобы спросить, где мужская уборная.
Во второй раз за сегодняшний день он убедился, что можно сидеть в туалетной кабинке и не использовать ее по назначению; эта благоухала значительно сильнее первой. Водопроводную систему здесь монтировали явно впопыхах, как, впрочем, и везде — куда ни глянь, пучками змеились прозрачные, отвратительного вида трубки, над раковиной с капавшими кранами отслаивались стикеры "ВОДА НЕ ПИТЬЕВАЯ", характерные для Северной Калифорнии.
Он вынул из кармана нож и надавил на кнопку, черное лезвие выскочило и щелкнуло. Он надавил на кнопку еще раз, сняв защелку с лезвия, закрыл кнопарь и открыл его снова. И что в этих кнопарях такого, озадачился он, отчего с ними хочется вот так баловаться? Ему казалось, что люди по большей части любят иметь кнопари как раз ради этого баловства, что это как-то связано с психологией — рефлексами тупых обезьян. Сам он считал, что на самом деле эти механизмы абсолютно бессмысленны, если не брать в расчет их простого бытового удобства. Малолеткам кнопари нравились своей крутостью, но если уж кто-то увидит, как ты открываешь такую штуку, он сразу поймет, что ты парень с ножом, и либо сбежит, либо пнет тебя пару раз, либо просто пристрелит, в зависимости от того, что он думает о парнях с ножами, и от того, как сам вооружен. Райделл допускал, что теоретически возможны весьма специфические ситуации, когда ты можешь просто щелкнуть кнопарем и воткнуть его в кого-нибудь, но он не верил, что это так уж часто случается.
Он положил коробку со стикером "ГлобЭкс" себе на колени. Кончиком лезвия — осторожно, чтобы не порезаться, как тогда, в Эл-Эй, — рассек серую пленку. Нож прошел сквозь материю, как сквозь масло. Когда разрез стал достаточно длинным, чтобы посылку можно было открыть, он опасливо сложил нож и отложил его в сторону. После чего поднял крышку.
Сперва ему показалось, что он смотрит на термос, на один из тех дорогостоящих шероховатых нержавеющих экземпляров, но, достав предмет из коробки, по его тяжести и высокому качеству изготовления сразу понял, что это нечто иное.
Он перевернул хреновину вверх тормашками и обнаружил вставленную в дно прямоугольную розетку с кластером микрогнезд — и больше ничего, за исключением слегка потертого синего стикера, на котором было написано: "Отличный вид". Он потряс "термос". Тот не забулькал, не издал вообще звуков. Монолит да и только, крышки нигде не видно, как открыть — непонятно. Райделл был удивлен, что подобную штуку пропустила таможня; интересно, как чиновники "ГлобЭкс" смогли объяснить, что это вообще такое, и как доказал и, что этот "термос", чем бы он ни был на самом деле, не напичкан какой-нибудь контрабандой? Лично он смог бы сам назвать хоть дюжину видов контрабанды, которой можно нашпиговать предмет таких габаритов и жить припеваючи, получив его здесь посылкой из Токио.
Может, внутри наркотики, подумал он, или еще какая-нибудь дрянь, и его просто-напросто хотят подставить. Может, копы сейчас выбьют дверь сапогами и нацепят на него наручники за незаконный ввоз эмбриональной ткани или вроде того.
Он сидел без движения. Ничего не произошло.
Он положил предмет на колени и обшарил плотную упаковку из пены, надеясь найти хоть какую-нибудь записку, какой-нибудь ключик, который мог бы объяснить, что это такое. Там было пусто, так что он засунул предмет обратно в коробку, покинул кабинку, вымыл руки не питьевой водой и вышел из уборной, намереваясь покинуть бар, а заодно и Кридмора с Шоутсом, после того как захватит сумку, которая находилась под их присмотром.
Оказалось, что к ним присоединилась та самая дама, Мэри-Элис, утренняя знакомая, и что Шоутс где-то успел достать гитару, потертую старую громину с длинной трещиной в корпусе, как попало заклеенной чем-то вроде изоленты. Шоутс отставил свой стул подальше, чтобы гитара влезла в пространство между его брюхом и краем стола, и настраивал инструмент. У него было выражение лица "я-слышу-тайные-гармонии", которое обычно бывает у людей, настраивающих гитары.
Читать бесплатно другие книги:
