Осень в Сокольниках (сборник) Хруцкий Эдуард
— Ты куда?
— Домой.
— Домой. Проза.
Кафтанов полез в карман, достал три десятки.
— Поехали ужинать. Бутылку шампанского выпьем.
— Куда?
— В Дом кино. Ты там вроде свой.
— Поехали.
Его разбудила луна. Она повисла над окном, залив комнату нереальным зыбким светом. Тускло заблестели стекла книжных полок. Картина на стене ожила, маковки церквей и колокола придвинулись ближе. Вадим сел на постели, глядя на лунный свет, и ночь закачала, понесла, понесла его по нему.
Ах, ночь, ночь! Вместе с бессонницей ты приносишь воспоминания. В ночных воспоминаниях почему-то нет места радости. Открывается дверь памяти, и в комнату, залитую светом печали, приходят ушедшие друзья и навсегда потерянные женщины.
И тоска приходит о жизни, которую ты бы смог прожить иначе и удачливее. Ведь сколько на земле прекрасных профессий. А у тебя всю жизнь грабежи да разбойные нападения.
А-х, ночь, ночь! Плохое это время для одинокого человека. В темноте комнаты еще сильнее ощущаешь ненужность свою. Прав Кафтанов, семья должна быть.
Была бы семья, жена рядом, ребенок в другой комнате.
Нет этого, есть комната, освещенная луной, огонек сигареты и горечь воспоминаний.
Он подошел к раскрытому окну. Пустой Столешников был похож на длинную щель. Мертвенно блестели витрины магазина «Алмаз». В гастрономе мигала красным глазом, жужжала лампа охранной сигнализации.
Дома напротив спали. Только в одном окне горел старомодный зеленый абажур настольной лампы.
Он любил свой город. Бульвары, переулки Замоскворечья и Сретенки, старый Арбат и пруды. И ночь проносила их мимо его окна, и Вадим улыбался, глядя в темноту, словно здороваясь с добрыми друзьями.
Вчера вечером, когда они сидели с Кафтановым в ресторане Дома кино, в этот редкий вечер теплого, как в далеком прошлом товарищеского общения, они не говорили о работе. Но дело их, многотрудное, иногда почти неподъемное, все равно тяжелым камнем давило им на плечи. Их заботы стояли за спиной, и они, Вадим с Кафтановым, с завистью смотрели на радостных мужчин и милых женщин, веселящихся за соседними столами.
Кафтанов не говорил о деле, но Вадим уже чувствовал начало новой работы. Он ощущал себя гонщиком, поздно начавшим старт, но непременно обязанным выиграть соревнование.
Видимо, и разбудило его это ожидание.
Но думать о работе не хотелось. Она проецировала в памяти лица, лица, лица, разгромленные квартиры и, что самое страшное, трупы людей. И этой ночью он вспоминал молодость. Дачу в поселке Раздоры, нагретый металл велосипедного руля, солнце, пробившееся сквозь ели. И Нину он вспоминал, тоненькую, с золотыми волосами, с милой родинкой на верхней губе. Они порознь шли к лесу у Москвы-реки, а там уже, обнявшись, гуляли вдоль берега, не страшась встретить знакомых. Жизнь развела их. И уже в армии он с горечью и тоской вспоминал о ней, читал редкие письма, которые потом кончились вообще.
Потом у него были еще утраты, потери. И случалось это по-разному, в основном по его вине. Когда от невнимания, а когда просто он был не один из многих, а из многих один. Но все же ближе к старости почему-то обостренно воспринималась именно та, первая утрата. И все воспоминания из этого далека были нежны и прекрасны.
Вадим задремал, сидя на широком подоконнике. День обещал быть нежарким, тучи плотно закупорили небо, грозясь утренним дождем. Он не видел этого. Утро принесло свежесть и прохладу. Ветер залетал в комнату, гладя его по лицу. Вадим спал, улыбаясь, словно вернувшись в свою молодость.
Из открытого окна веселые ребята голосами, усиленными стереофонией, дружно грянули:
- Ну, что мне делать,
- Я жених иль не жених,
- Ведь мне жениться на тебе,
- А не на них…
Молодой инспектор розыска из 60-го отделения Саша Крылов подхватил мелодию, замурлыкал слова и пошел в такт песне. Тоненький, широкоплечий, в затейливой рубашке с погончиками, плотно обтянутый вельветом джинсов.
Вадим усмехнулся, глядя, как он пританцовывает на ходу, весело улыбаясь утру, машинам, домам, деревьям.
— Разве это опер, — мрачно за его спиной пробурчал Фомин.
Старший инспектор по особо важным делам управления, он в любую погоду носил темный костюм фабрики «Большевичка», тугую крахмальную рубашку и серый форменный галстук-самовяз.
— Ну какой он опер, — продолжал Фомин, — ни виду, ни солидности, дурь одна.
— Хороший он опер, сиречь инспектор, — заступился за Крылова замотделения по розыску капитан Симаков, — очень хороший, между прочим, это он «Буню» — Сальникова заловил, а вы его всем управлением год искали.
Фомин вытер платком лысую, похожую на бильярдный шар голову, неодобрительно покосился на летний клетчатый пиджак капитана и угрюмо засопел. Его душа требовала порядка во всем. Иногда Вадиму казалось, что по утрам Павел Степанович вывешивает в квартире приказ, кому в чем идти на работу.
— Ну вот, пришли, — сказал Симаков.
Двухэтажный особняк стоял в глубине двора. На фасаде сиротливо висела пустая люлька реставраторов.
— Я работы временно прекратил, — сказал Симаков.
— Разумно… — заметил майор Калугин, специалист по антиквариату. Невысокий, плотный, в очках с тонкой золотой оправой, он на секунду приостановился, оглядывая разрушенную лепнину на фасаде здания.
Вадим остановился, привычно фиксируя глазами двор, заваленный строительным мусором, ржавые лебедки, какое-то хитроумное устройство, похожее на большой краскопульт, стены дома, покрытые лишаями шпаклевки.
На крыльце сидели трое в спецовках, заляпанных краской, один из них молодой, бородатый, с синими веселыми глазами встал, бросил сигарету, подошел к Симакову.
— Ну что, товарищ капитан, когда начнем работу?
Мы же подряд взяли, у нас сроки.
— Ах, Славский, Славский, тут человек умер, а вы сроки, — Симаков посмотрел на него, — нехорошо.
— Возможно, но смерть этого алкаша не должна отражаться на нашем заработке.
— Вот, Вадим Николаевич, рекомендую, — Симаков повернулся к Орлову, — Славский Сергей Викторович.
Художник-реставратор, он же бригадир. Вроде как шабашник.
Славский улыбнулся.
— Ах, капитан, капитан. Вы же милиция, правоведы. Вам должно быть известно, что мы, реставраторы, имеем право заключать договора с подрядными организациями.
— Известно, мне все известно.
— Простите, Сергей Викторович, — вмешался в разговор Вадим, — вы, кажется, первый обнаружили кражу?
— Да.
— Расскажите.
— Все зафиксировано в протоколе.
Я, инспектор уголовного розыска 60-го отделения милиции г. Москвы лейтенант Крылов, допросил в качестве свидетеля гражданина Славского Сергея Викторовича, 1941 года рождения, беспартийного, ранее не судимого, уроженца г. Москвы, холостого, члена группового Комитета художников-графиков, проживающего по адресу: Москва, Красноармейская, 5, кв. 144. Об ответственности по статье 181 У К РСФСР предупрежден.
По существу заданных мне вопросов могу показать следующее:
Предупреждаю вас, гражданин Славский, что допрос будет производиться при магнитофонной записи.
Крылов: Гражданин Славский, в какое время вы пришли на работу?
Славский:Я прихожу раньше всех, за полчаса до восьми, чтобы подготовить рабочее место.
Крылов: Милицию вызывали вы?
Славский: Да.
Крылов: Почему?
Славский: Я увидел сломанный замок.
Крылов: Расскажите подробнее.
Славский: Ключи были только у меня. Я же и опечатывал дверь. Утром 14 августа я увидел, что замок взломан, а дверь открыта.
Крылов: Вы входили в помещение?
Славский: Нет. Я побежал во флигель к сторожу, но разбудить его не смог, он был абсолютно пьян. Я из автомата вызвал милицию.
Крылов: Когда вы вошли к сторожу Кирееву, что вы увидели?
Славский: Сначала запах отвратительный почувствовал, перегара, пота, прокисшей еды. В комнате, на топчане, спал Киреев, окно было закрыто, на столе стояла бутылка водки «лимонной», ноль семьдесят пять. Я еще удивился. Сторож был ханыга, обыкновенный алкаш и вдруг «Лимонная». Я начал будить, а он только мычал.
Крылов: Киреев пил?
Славский: Да. Целый день шатался по объекту, выпрашивал рубли, бутылки из-под кефира воровал. Ханыга.
Крылов: Вы не обратили внимания, кто-нибудь из посторонних приходил к Кирееву?
Славский: Конечно, приходили. Особенно в конце рабочего дня. Приносили выпивку. Утром тоже открывался «клуб пытливой мысли».
Крылов: Как это понимать?
Славский: Алкаши местные раненько прибегали, находились в рассуждении, где достать опохмелиться.
Крылов: Кто конкретно?
Славский: Я их знаю визуально. Помню, что одного называли Хоттабыч.
Крылов: Как он выглядит?
Славский: Выше среднего роста, лысый, лицо опухшее, все приговаривает: «Трахти-бидахти-бидухтибидах». Так в повести Лагина говорит старик Хоттабыч.
Крылов: Сторожа разбудить вам не удалось. Что вы делали потом?
Славский: Пошел встречать вас.
— Я читал ваши показания, — Вадим присел на штабель досок, — знакомился с протоколом осмотра места происшествия. Но мне бы хотелось поговорить с вами без протокола.
Славский достал сигарету, размял ее, посмотрел на Вадима.
— По-моему, я сказал все.
— Конечно. Но меня интересуют детали. Мелочи.
Вот вы подошли к взломанной двери. Что вы увидели?
— Я уже говорил.
— А если бы вы захотели нарисовать это, как бы вы поступили?
Славский закурил. Посмотрел на опечатанную дверь, потом на Вадима.
— Видимо, вы хотите, чтобы я реставрировал место происшествия.
— Нет, это уже поздно. Просто подумайте, за что бы вы зацепились в первую очередь.
— Сначала давайте оговорим, как бы я назвал эту картину. «Кража», «Взлом», «Преступление»?
— Вы творец, вам и карты в руки.
— Знаете, чепуха, конечно, но я люблю хорошие часы и хороший табак. И почему-то всегда на это обращаю внимание.
— Поэтому вы так и смотрели на мои часы.
— У вас хорошая «Сейко-5 Актус».
— Правильно.
— Курите вы американсий «Кэмел», без фильтра, он продается в ЦДЛ, ресторане аэровокзала и в «Узбекистане». Правильно?
— Да. А вы курите «Житан». Сигареты французские, в продаже их нет.
— Тоже правильно. Мне их присылает сестра. Она замужем за работником торгпредства, живет в Париже.
— Так что же все-таки поразило вас?
— Понимаете, — Славский вытащил из пачки новую сигарету. — Я, пожалуй, бы нарисовал ночь, силуэт женщины у машины и огонек сигареты.
— Но почему женщины?
— Не знаю, но что-то заставляет меня это сделать.
К ним подошел Калугин.
— Вадим Николаевич, будете осматривать особняк?
— А смысл есть?
— Ассоциативный ряд.
— Пожалуй. Вы, Сергей Викторович, проводите нас?
— Конечно. Я сам еще там не был.
— Почему?
— Ваших коллег водил мой реставратор, Коля Ларионов. Я расстроился очень.
Калугин внимательно и быстро посмотрел на Славского.
Не простой был это взгляд. Ох, не простой!
И Вадим заметил его. Заметил и учел.
Симаков стоял в вестибюле особняка и о чем-то спорил с Фоминым. Он тыкал ему пальцем в грудь, возмущенно всплескивал руками.
Фомин, расставив ноги, облитый темным жарким костюмом, словно врос в пол, и сдвинуть его никакой возможности не было.
— О чем спор? — Орлов бегло осмотрелся.
— Товарищ подполковник, Вадим Николаевич, — Симаков даже запнулся от возмущения, — вы послушайте, что Павел Степанович говорит, послушайте.
Орлов внимательно посмотрел на Фомина.
— Здесь артельно работали, Вадим Николаевич, — бесстрастно сказал Фомин.
— Как это?
— А очень просто. Давайте наверх поднимемся, я вам покажу.
— Вы, Павел Степанович, — Симаков зло смял сигарету, — конечно, человек опытный, и мы вас уважаем, вроде бы как реликвию.
Фомин повернулся к Симакову сразу, всем корпусом.
Посмотрел на него, прищурившись. Глаза его были холодны и бесстрастны, усмехнулся.
— Реликвия, говоришь, капитан. Вроде бы как экспонат музея криминалистики. Нет у меня на тебя обиды, Симаков. Нету. Потому что с обидой наше дело не делается. Ты вот в академии учишься. Это хорошо.
Только сыскная наша академия — это опыт, Симаков.
Д обиды у меня на тебя нету. Мы здесь не в городки играем, а кражонку раскрыть должны. Так что ум — хорошо, а два — лучше. Ты это уясни, Симаков, тебе до пенсии еще как медному котелку… А наше дело ума да совета требует.
— Брэк, — сказал Вадим, — давайте временно закончим спор теории и практики. Мы не на дискуссии в журнале «Советская милиция», а на месте происшествия. Ваши соображения, Симаков.
Они поднялись на второй этаж особняка. Что здесь было в те далекие годы, когда домом владел генерал Сухотин, можно бьшо представить, только запасшись могучей фантазией, свойственной, пожалуй, одному лишь Жюль Верну.
Зал, который раньше именовался каминной гостиной, напоминал декорацию к фильму об обороне Сталинграда. Окна с выбитыми стеклами, на стенах шесть дыр от медальонов, остатки камина напоминали снарядную воронку.
— Да. — Вадим взял Славского под руку, — пока это лишь напоминает музей.
— Вы должны были сюда прийти зимой. Первого декабря мы собирались открыть экспозицию. Собирались.
Славский подошел к размонтированному камину, хлопнул ладонью по стене.
— Здесь был фарфоровый камин, подражание Ватто.
Работы французского мастера Жюля Пино. Мы разобрали его и должны были отвезти на реставрацию. Шесть медальонов работы Лимарева. Их должен был реставрировать а. Первичную обработку начал прямо в этой комнате.
— Теперь слушайте, что я скажу, — Фомин достал таток, вытер голову, — кто-то усыпил сторожа и забрал картинки эти настенные. Причем ни одного отпечатка не оставил. В протоколе осмотра места происшествия указаны следы. Точно такие же, как при ограблении квартиры и дачи академика Муравьева. Преступники надевали на ноги полиэтиленовые пакеты. Так?
— Так, — нехотя ответил Симаков.
— Значит, приехали на машине, сторожа опоили "лапинкой", взяли картинки и ушли. А потом смотри. В соседней комнате лежала керамическая плитка. Где она лежала, гражданин Славский?
Художник прошел в соседнюю комнату, хлопнул ладонью по печке-голландке.
— Здесь. Прямо здесь.
— Так, Симаков, — Фомин подошел к Славскому. — Вот здесь эксперт, согласно протоколу осмотра места происшествия, зафиксировал следы ботинок с характерной деформацией каблука на правой ноге. Так?
— Так, — мрачно ответил Симаков.
— Те же следы обнаружены на лестнице и потом на влажной земле. Так?
— Ну и что?
— А вот что: следы, обмотанные полиэтиленом, практически смыты дождем. Так?
— Да что вы заладили, так да так.
— А то, Симаков, что керамическую плитку выносили позже. Кто-то другой. Этот другой увидел взломанную дверь, поднялся, сложил плитку в мешок и уволок, потом сделал несколько ходок, вывозил на тележке решетки и ковку. Вот отсюда и следы велосипедных колес в протоколе осмотра. Тележка была на этих колесах.
Такие мои соображения. Тут уж не сердись, Симаков.
Симаков отошел к окну, достал сигарету, закурил.
Все молчали.
Вадим посмотрел на Фомина. Старший инспектор по особо важным делам смотрел в спину Симакова сочувственно, без тени превосходства. Он сделал свое дело. Выдвинул версию. Фомин был опытный сыщик. Точно гак же лет десять назад он напрочь перечеркнул стройную и весьма убедительную версию самого Вадима, когда раскрывали ограбление склада ювелирной фабрики.
— Товарищ Славский, вы, пожалуйста, оставьте нас, — сказал Орлов.
Художник понимающе кивнул и пошел к лестнице.
— Ну что же, Симаков, пока у нас есть две версии — ваша и Фомина. Откровенно, я больше склонен доверять второй. Теперь так. Кто такой Хоттабыч?
— Силин Петр Семенович, проживает: 3-й Зачатьевский переулок, дом 3, квартира 26. Ранее судим дважды. Первый раз по 122-й и по 206-й, части первой. Три дня не был дома. На квартире засада, — повернулся к Вадиму Симаков.
— Так, любопытно. Отпечатки пальцев, размер обуви.
— Соответствуют обнаруженным на месте преступления.
— Да, конечно, Симаков, у вас все прекрасно складывается. Версия отличная, взял Хоттабыч, то бишь Силин. Кстати, где он может быть?
— Жена говорит, что два дня не ночует дома, товарищ подполковник, — сказал Саша Крылов.
— Раньше с ним такое бывало?
— Да. Он запойный, даже на принудлечении был.
— Так что же, Крылов, важнейший фигурант по делу где-то пьет, а мы ждем.
Инспектор покраснел.
— Он делает все, что может, товарищ подполковник, — вмешался Симаков, — активный розыск начат вчера.
— Так, — Вадим усмехнулся, — приступим к нашим играм. Тем более что в отделении нас ждет следователь горпрокуратуры товарищ Малюков. Ты, Симаков, отправь к нему на допрос реставраторов, а мы пока сыск учиним. Потому как техника техникой, а нашего брата ноги кормят. Симаков, в протоколе осмотра места происшествия сказано о какой-то рубашке?
— Рваная рубашка с номером прачечной.
— Что сказали эксперты?
Симаков достал блокнот.
— Рубашка французская, предположительно фирмы «Диор».
— Киреев и Хоттабыч вряд ли могли позволить сс5с одеваться из этого дорогого дома. Реставраторы?
— Славский сказал, что купил бы с удовольствием, но достать не может. У других нет.
— Номер?
— Пятьдесят две тысячи четыреста двадцать семь.
— Что предприняли?
— Проверяем прачечные нашего района.
— Жаль мне вас, но придется проверять все прачечные города. Этим займутся Фомин, Стрельцов и Крылов. Калугин, ваше дело коллекционеры и комиссионки.
— Одному трудно, Вадим Николаевич.
— Я договорился с РУВДом, вам дадут инспектора.
Мы с Симаковым Силина поищем. Симаков займется машиной. Следы протектора есть. С Богом.
В кабинете Симакова было прохладно и темновато.
Огромная липа росла почти вплотную к стене, и ветви ее по-хозяйски расположились на подоконнике открытого окна.
— Хорошо у тебя, — сказал Вадим. — прохладно и свежо, как осенью.
— Мне начальник говорит, обруби ты эти ветви, Симаков. — капитан улыбнулся, — а я не хочу. Зимой, конечно, темновато, зато летом!.. Особенно после дождя.
Запах. Как дома.
— А ты откуда?
— Я из Зарайска. Бывали?
— Не приходилось.
— Городок у нас маленький. Зеленый. Старый городок. Я сейчас чай сделаю.
Симаков достал из стола кипятильник, налил из графина воды в чайник.
Вадим снял пиджак, расстегнул наплечный ремень оперативной кобуры, положил оружие на сейф.
В дверь постучали.
— Заходите, — крикнул Симаков.
В кабинет вошел молоденький лейтенант. Был он весь наутюженно-чистенький, розовощекий, на ладном кителе сиял новый значок об окончании средней специальной школы милиции.
— Лейтенант Гусельщиков, — бросил он руку к козырьку.
— Это участковый, Вадим Николаевич, он 3-й Зачатьевский обслуживает. Ты, Гусельщиков, доложи товарищу подполковнику о Силине.
Лейтенант повернулся по-строевому к Вадиму и еще раз козырнул.
— Вы садитесь, лейтенант, — Вадим хлопнул ладонью по стулу, — садитесь и рассказывайте все, что вы знаете об этом замечательном человеке.
Гусельщиков строго свел мохнатые брови, посмотрел на подполковника укоризненно.
— Ничего замечательного в гражданине Силине нет. Пьяница, тунеядец, бытовой хулиган. Я с него несколько подписок об устройстве на работу брал.
— Ну и как?
— Устраивался. Месяц поработает и уходит. От пьянства его лечили. Ничего не помогает, антиобщественный тип.
Гусельщиков расстроенно смотрел на подполковника из управления. И весь его облик говорил, что, дескать, он, участковый инспектор, вины с себя не снимает, а даже, наоборот, готов отвечать за всякого, кто не хочет жить по-людски на его территории.