Чужестранка. Книга 1. Восхождение к любви Гэблдон Диана

Глава 2

КАМЕННЫЕ СТОЛБЫ

Мистер Крук позвонил в дверь, как и было условлено, ровно в семь часов утра.

— Ну что, соберем росу с лютиков, юная леди? — произнес он и подмигнул с некоей стариковской галантностью.

Приехал он на мотоцикле, в чем-то похожем на него самого; на этом мотоцикле мы должны были добраться до нужного места за деревней. Сетки для гербария были аккуратно укреплены по обеим сторонам чудовищного мотоцикла, словно амортизаторы на буксирном судне. Мы двинулись в путь не столь уж стремительно по мирной и тихой сельской местности, которая казалась еще более тихой по контрасту с грохотом нашего средства передвижения; этот грохот внезапно оборвался — и тишина обступила нас. Мистер Крук и в самом деле очень много знал о местных растениях. И не только о том, где их найти, но и об их медицинском применении, о том, как готовить эти препараты. Я пожалела, что не приобрела записную книжку, в которую можно было бы записывать сведения, и с особым вниманием слушала объяснения старика и старалась все запомнить, укладывая образцы растений в тяжелые гербарные сетки.

Мы остановились перекусить у подножия странного по очертаниям холма с плоской вершиной. Зеленый, как и все окрестные холмы, с такими же выступами и утесами, он все же имел от них отличие: вверх по склону шла хорошо протоптанная тропа и исчезала за обнаженным выходом гранита.

— Что там наверху? — спросила я, показав на вершину холма рукой, в которой был зажат сандвич с ветчиной.

— А! — Мистер Крук поднял голову и посмотрел на холм. — Это Крэг-на-Дун, девушка. Я собирался показать вам его после нашей трапезы.

— Правда? Это что-нибудь особенное?

— Да, — коротко ответил он и отказался обсуждать вопрос: мол, сами увидите.

У меня были некоторые опасения по поводу того, сможет ли он подняться по такой крутизне, однако они рассеялись, когда я обнаружила, что с трудом поспеваю за ним. Мистер Крук, поднявшись сам, протянул мне свою корявую руку и втащил меня на площадку.

— Ну вот, смотрите, — сказал он с жестом собственника некоей достопримечательности.

— Ой, да это же хендж![5] — в восторге воскликнула я. — Хендж в миниатюре, В Солсбери я не была уже много лет — из-за войны, но мы с Фрэнком побывали в Стоунхендже вскоре после нашей свадьбы. Как и другие туристы, мы бродили между огромными каменными столбами в благоговейном восхищении, таращили глаза на каменный алтарь (где жрецы-друиды приносили ужасающие человеческие жертвы, как объявил, гнусавя и глотая слова на манер истого кокни, гид, приехавший с автобусом туристов-итальянцев, добросовестно фотографирующих самый обычный на вид каменный блок).

Из той же самой страсти к точности, которая заставляла Фрэнка вешать свои галстуки на вешалку таким образом, чтобы их концы совпадали тютелька в тютельку, мы обошли все сооружение по окружности, измерили расстояния между отверстиями «зет» и «игрек» и сосчитали проемы в «сарацинском кругу», самом удаленном от центра кольце великанских столбов.

Три часа спустя мы уже знали, сколько там отверстий «зет» и «игрек» (пятьдесят девять, если вас это волнует, меня — нет), но имели не больше представления о назначении всего сооружения, чем десятки любителей и археологов-профессионалов, ползавших вокруг него целые пятьсот лет.

Недостатка в гипотезах нет, что и говорить. Жизнь среди ученых со всей очевидностью показала мне, что хорошо сформулированная гипотеза куда лучше, нежели плохо описанный факт.

Замок. Место захоронения. Астрономическая обсерватория. Место казни (в качестве плахи — так называемый «Камень крови», наполовину ушедший в землю). Рынок на открытом воздухе. Мне больше всего нравится последняя гипотеза, так и вижу перед собой мегалитических домохозяек, которые крутятся между проемами с корзинками через руку, критически обсуждая качество вновь доставленных на рынок чаш и мисок из красной глазурованной глины и недоверчиво прислушиваясь к похвалам своему товару, которые выкрикивают пекари, торговцы олениной и янтарными бусами.

Единственным убедительным возражением против этой гипотезы мне кажется наличие захоронений под алтарным камнем и кремированных останков в отверстиях «зет». Хоронить покойников на рыночной площади как-то негигиенично, разве что это злополучные останки торговцев, уличенных в обмане покупателей.

В миниатюрном хендже на холме следов захоронений не видно. Собственно говоря, «миниатюрны» здешние каменные столбы лишь по сравнению со Стоунхенджем, но сами по себе они достаточно массивны, а высотой в два моих роста.

Я слышала от другого гида в Стоунхендже, что такие сооружения — их именуют кромлехами — распространены повсеместно в Британии, и в Европе вообще. Одни сохранились лучше, другие хуже, есть между ними разница в ориентации и расположении элементов, но назначение их не определено в равной степени. И происхождение тоже.

Пока я бродила между столбами, мистер Крук стоял, наблюдал за мной и загадочно улыбался; время от времени я останавливалась, чтобы прикоснуться к камню — осторожно, как будто мое прикосновение могло оказаться чувствительным для этих монументов.

На некоторых стоячих камнях были какие-то тусклые темноватые полосы и пятна. На других поблескивали включения слюды, весело отражавшие лучи утреннего солнца. И все они резко отличались от местного камня, от местных пород, образцы которых валялись и торчали из травы повсюду. Кто бы ни установил эти круги из каменных столбов и по какой бы причине это ни было сделано, создатели считали дело достаточно важным, чтобы вырубить, обработать и перевезти каменные блоки в соответствующее место и водрузить их во имя своей цели. Обработать — как? Перевезти — каким образом и с какого невообразимого расстояния?

— Мой муж придет в восторг, — сказала я мистеру Круку, остановившись поблагодарить его за то, что он показал мне это место и рассказал о растениях. — Я привезу его сюда попозже.

У начала спуска старик любезно предложил мне помочь и протянул руку. Я приняла ее: глянув вниз, я подумала, что, несмотря на возраст, этот сгорбленный старик держится на ногах покрепче моего.

Во второй половине дня я свернула на дорогу к деревне — надо было извлечь Фрэнка из дома викария. Я с наслаждением вдыхала воздух горной Шотландии, запахи вереска, шалфея и ракитника, крепко сдобренные дымком из труб и приправленные острым духом жареной селедки в тех местах, где я проходила мимо разбросанных в художественном беспорядке коттеджей. Деревня угнездилась на небольшом пологом склоне у подножия одного из утесов, которые вздымаются ввысь из шотландских торфяников. О послевоенном процветании свидетельствовала свежая окраска домов, и даже обиталище священника принарядилось: окна в старых покоробившихся рамах обведены были светлой желтой полосой.

Дом был выстроен по меньшей мере столетие назад. Дверь мне открыла экономка викария, высокая, вытянутая в струнку женщина с тремя нитками искусственного жемчуга вокруг шеи. Узнав, кто я такая, она приветливо поздоровалась и повела меня через узкую, длинную и темную прихожую, стены которой были увешаны гравированными портретами людей, мне неизвестных: то ли это были некие исторические личности, знаменитые в свое время, то ли близкие родственники нынешнего викария, то ли члены королевской семьи, в сумраке лица их были вообще неразличимы.

В отличие от прихожей кабинет викария являл собой истинное царство света благодаря огромным, почти от пола до потолка окнам в одной из стен. Мольберт возле камина, на котором стоял неоконченный этюд маслом, изображающий черные скалы на фоне вечернего неба, объяснял происхождение этих окон, пробитых явно намного позже, чем был выстроен дом.

Фрэнк и коротенький, толстенький викарий в высоком клерикальном воротнике самозабвенно углубились в изучение целой груды каких-то старых бумаг на столе возле дальней стены. Фрэнк еле кивнул мне, но священник оторвался от своего увлекательного занятия и поспешил пожать мне руку, весь сияя благорасположением.

— Миссис Рэндолл! — обратился он ко мне, раскачивая мою руку с самым сердечным выражением лица. — Как приятно снова видеть вас. Вы пришли как раз вовремя, чтобы услышать новости.

— Новости?

Я бросила беглый взгляд на бумаги на столе. Судя по тому, какие они были замызганные, а также по характеру букв, новости относились где-то к 1750 году. Отнюдь не свежие газетные сообщения.

— Да, вот именно! Мы обнаружили имя предка вашего супруга, вы, наверное, помните это имя, его звали Джек Рэндолл, так вот мы его нашли в, армейских списках того времени.

Викарий наклонился ко мне поближе и заговорил, скривив рот на сторону, ни дать ни взять — гангстер из американского фильма.

— Я, представьте себе, позаимствовал подлинные документы из архива местного исторического общества. Прошу вас, не проговоритесь никому об этом.

Я охотно пообещала ему не выдавать эту ужасную тайну и поискала глазами стул поудобнее, сидя на котором я могла бы воспринять последние сведения двухсотлетней давности. Глубокое кресло у окна показалось мне подходящим, но когда я хотела пододвинуть его к столу, то обнаружила, что оно уже занято. Маленький мальчик с целой копной блестящих черных волос крепко спал в кресле, свернувшись клубочком.

— Роджер!

Викарий подошел помочь мне и был теперь удивлен не меньше моего. Мальчик, внезапно разбуженный, вскочил и широко раскрыл темно-карие глаза.

— Как ты сюда попал, разбойник этакий! — с притворным негодованием воскликнул священник. — Ах вот оно что! Заснул за своими комиксами! — Он сгреб пестро раскрашенные листки и вручил их мальчугану. — Беги сейчас же к себе, у меня дела с мистером и миссис Рэндолл. Подожди, я забыл тебя представить. Миссис Рэндолл, это мой сын Роджер.

Я, признаться, была удивлена. Достопочтенный мистер Уэйкфилд как бы являл для меня законченный образец закоренелого старого холостяка. Но я тепло пожала вежливо протянутую мне руку и удержалась от невольного желания вытереть свою о платье — ладонь у мальчика была влажная от пота.

Достопочтенный Уэйкфилд проводил Роджера любящим взглядом.

— На самом деле это сын моей племянницы, — сказал он, когда ребенок скрылся за дверью. — Отец убит на Ла-Манше, мать погибла во время бомбежки. А я взял ребенка к себе.

— Это очень великодушно, — пробормотала я, тотчас вспомнив дядю Лэма.

Дядя тоже погиб во время бомбежки. Бомба попала в аудиторию Британского музея как раз во время его лекции. Зная его так, как знала я, полагаю, можно считать, что он был бы счастлив осознать перед смертью: крыло, где хранились персидские древности, уцелело.

— Ничуть не бывало, вот уж нисколько! — замахал руками викарий. — Я очень рад, что в доме поселилось юное существо. Но садитесь, прошу вас!

Фрэнк заговорил прежде, чем я поставила на пол свою сумку.

— Это просто необыкновенная удача, Клэр, — с восторгом заявил он, перелистывая при помощи указательного пальца пачку листов с загнутыми уголками. — Викарий обнаружил целые серии военных донесений, в которых упоминается имя Джека Рэндолла.

— Значительное их число принадлежит самому капитану Рэндоллу, — заметил викарий, забирая у Фрэнка несколько листков. — Примерно четыре года он находился в составе гарнизона Форт-Уильяма и, кажется, достаточно много времени проводил, докучая шотландцам, приверженцам английской короны. Вот это вот, — он бережно отделил пачку листков и положил на стол, — жалобы на капитана со стороны различных семей и отдельных владетелей поместий, обвиняющих его во многих преступлениях, начиная от… э-э-э… нежелательного поведения солдат по отношению к женской прислуге и кончая уводом лошадей, о более мелких обидах уж и говорить не приходилось.

Меня все это позабавило.

— Значит, среди твоих предков затесалась пресловутая паршивая овца? — обратилась я к Фрэнку.

Он только плечами передернул, ничуть не обеспокоенный.

— Он был таким, каким был, с этим ничего не поделаешь. Но я хочу понять одно. Подобные жалобы — дело самое обычное, особенно для того времени: англичане; прежде всего военные, были исключительно непопулярны в тогдашней горной Шотландии. Удивительно другое — все эти жалобы на Рэндолла оставались без последствий, даже самые серьезные.

Викарий, не в состоянии долее сдерживаться, вмешался:

— Совершенно верно! Офицеров той поры никак нельзя мерить по современным стандартам, они могли позволить себе многое. Но это и в самом деле странно: жалобы не только не расследовались с вынесением последующих решений, они просто больше нигде не упоминались. Знаете, что я предполагаю, Рэндолл? У вашего предка был могущественный покровитель. Человек, который мог надежно защитить его от преследования непосредственных начальников.

Фрэнк, скосив глаза на бумаги, задумчиво поскреб в затылке.

— Вы, вероятно, правы. И это должен быть весьма влиятельный человек. Может, какая-нибудь шишка в армейской иерархии или представитель высшей знати.

— А возможно… — Викарий был вынужден прервать свою речь, так как в комнату вошла экономка, миссис Грэхем.

— Предлагаю вам немножко подкрепиться, джентльмены, — сказала она и уверенным движением водрузила на письменный стол чайный поднос; викарий с молниеносной быстротой подхватил со стола свои бесценные документы. Миссис Грэхем посмотрела на меня острым, оценивающим взглядом подвижных, блестящих, словно глазурь на фарфоре, слегка прищуренных глаз. — Я принесла только две чашки, потому что подумала, может, миссис Рэндолл присоединится ко мне в кухне. У меня там немного…

Я не дала ей закончить и поспешно вскочила с кресла с полной готовностью принять ее предложение. Мы еще не успели закрыть дверь в кухню, а теоретические споры уже возобновились.

Чай был зеленый, горячий и ароматный, в нем кружились распаренные чайные листочки.

— Ммм, — произнесла я, поставив на стол чашку, — я так давно не пробовала улонга[6].

Миссис Грэхем кивнула с сияющей улыбкой, радуясь тому, что я оценила ее усилия сделать мне приятное. Под каждую тонкую фарфоровую чашку была подложена салфеточка из кружев ручной работы, к чаю поданы булочки и сливки с толстой пенкой.

— Во время войны купить такой же чай было невозможно, — сказала миссис Грэхем. — А ведь это самый лучший чай для заварки. Ужасно было пить так долго один только «Эрл Грей»! Листочки так быстро оседают на дно чайника, что на них не погадаешь.

— Вы умеете гадать по чаинкам? — спросила я полушутя.

Миссис Грэхем с ее коротким, серо-стального цвета аккуратным перманентом и тремя нитками поддельного жемчуга на шее меньше всего можно было принять за типичный образец цыганки-предсказательницы. Когда она делала глоток чая, видно было, как он проходит вниз по тонкой стройной шее и скрывается под мерцающими бусами.

— Конечно же, умею, дорогая моя. Меня научила моя бабушка, а ее точно так же научила ее бабушка. Допивайте вашу чашку, и я посмотрю, что там у вас.

Она очень долго молча разглядывала мою чашку, то подставляя ее поближе к свету, то поворачивая медленно-медленно между длинными пальцами и отыскивая нужный угол.

Потом миссис Грэхем поставила чашку на стол так осторожно, словно боялась, что она взорвется у нее в руке. Морщины по обеим сторонам рта обозначились резче, брови сдвинулись в одну линию — она выглядела удивленной не на шутку.

— Ну, — произнесла она наконец, — картина на редкость странная.

— Вот как? — Я все еще забавлялась, но вместе с тем мне было любопытно. — Неужели мне встретится незнакомый брюнет или, чего доброго, предстоит переплыть океан?

— Возможно. — Миссис Грэхем приняла мой иронический тон и говорила с легкой усмешкой. — А возможно, что и нет. Именно это и кажется мне таким странным, дорогая. Все в противоречиях. Вот этот свернутый листик предрекает путешествие, но на нем лежит разорванный, который это отрицает. Незнакомцев даже несколько, причем один из них — ваш муж, если я правильно поняла расположение листочков.

Мое шутливое настроение совсем улетучилось. Шесть лет мы с мужем провели в разлуке и только полгода вместе, он, разумеется, во многом продолжал оставаться для меня незнакомцем… но каким образом об этом стало известно чайному листочку?

Брови миссис Грэхем были все еще сдвинуты.

— Разрешите мне взглянуть на вашу руку, детка, — попросила она.

Рука, в которую она взяла мою, была худая, но удивительно теплая. От склонившейся над моей ладонью аккуратно причесанной cедой головы шел запах лаванды. Она изучала мою ладонь долго, время от времени проводя пальцем по какой-нибудь линии, словно разглядывала карту, изображенные на которой дороги уходили в болота или терялись в пустыне.

— Ну как? — не вытерпела я. — Неужели судьба моя столь ужасна, что о ней не стоит рассказывать?

Миссис Грэхем подняла на меня глаза, полные лукавой насмешки, вгляделась в мое лицо, но все-таки не отпустила руку. Покачала головой, поджав губы.

— Нет, моя дорогая, судьба ваша не написана у вас на ладони. Только ее семена. — Похожая на птичью голова склонилась набок, о чем-то размышляя. — Линии на вашей руке, понимаете ли, меняются. В иное время вашей жизни они могут стать совершенно другими, нежели сейчас.

— Я об этом не знала. Я считала, что с ними рождаешься, и все. — Я с трудом подавила желание вырвать свою руку у миссис Грэхем. — В чем же тогда суть чтения ладони?

Я не хотела быть грубой, однако изучение моей руки казалось мне сейчас неуместным, особенно после гадания на чайных листьях. Миссис Грэхем неожиданно улыбнулась и соединила мои пальцы над ладонью.

— Видите ли, дорогая, линии на вашей руке показывают, что вы за человек. Потому они и меняются — или должны меняться. У некоторых людей изменений не происходит, и такие люди по-своему несчастны. Но их немного. — Она слегка пожала мне руку и похлопала по ней другой своей рукой. — Сомневаюсь, что вы относитесь к их числу. На вашей ладони много изменений, несмотря на вашу молодость. Но тут война сыграла свою роль. — Последние слова она произнесла как бы про себя.

Мне снова стало интересно, и я раскрыла ладонь по своей воле.

— Ну и что же я такое, если судить по руке? — Миссис Грэхем сделалась серьезной, но не взяла мою руку.

— Не могу вам это объяснить вполне точно. Как ни странно, руки похожи одна на другую. Я совсем не собираюсь утверждать, что, увидев и изучив одну, вы тем самым знаете все. Но существуют, как бы вам сказать, определенные типы. — Миссис Грэхем опять улыбнулась на удивление обаятельной улыбкой, открыв два ряда безупречно белых искусственных зубов. — Ведь как работают гадалки, предсказательницы судьбы? Я сама этим занимаюсь по престольным праздникам, то есть занималась до войны. Возможно, что возобновлю теперь это занятие. Девица входит в палатку, а в палатке сижу я в тюрбане с петушиным пером, позаимствованным у мистера Доналдсона, и в пышном восточном одеянии, то бишь в желтом халатике викария, желтом, как солнышко, а на этом солнечном фоне — петушки, петушки, петушки. Прикидываясь, что смотрю на ладонь, я на самом деле разглядываю девицу и вижу — разрез у нее на блузке чуть ли не до пупа, она благоухает дешевыми духами, а серьги свисают до самых плеч. Мне уже не нужно заглядывать в хрустальный шар, чтобы сообщить ей, что у нее будет ребенок к церковному празднику на следующий год. — В глазах у миссис Грэхем промелькнуло злое выражение. — И хотя на руке, которую вы держите, ничего подобного не написано, — продолжала она, — уместно предсказать ей, что она скоро выйдет замуж.

Я засмеялась, засмеялась и миссис Грэхем.

— Значит, вы вообще не смотрите им на ладони? — спросила я. — Разве что проверяете, нет ли обручального кольца?

Она удивилась.

— Да нет, смотрю, конечно. Просто, как правило, заранее знаешь, что ты там найдешь. — Она бросила взгляд на мою открытую ладонь. — Сейчас передо мной совсем другая картина. Большой палец крупный. — Она слегка дотронулась до него, склонившись вперед, — Это значит, что вы женщина умная, энергичная и вас нелегко в чем-то убедить. Думаю, ваш муж говорил вам об этом. И еще кое о чем. — Она показала на бугорок у основания большого пальца.

— Что же это?

— Это так называемая гора Венеры. — Она чопорно поджала тонкие губы, но уголки их неудержимо поднимались вверх. — На руке мужчины подобный бугор означал бы, что мужчина этот чрезвычайно женолюбив. С женщинами дело немножко иное. Как бы выразиться поделикатнее… сделать вам маленькое предсказание, что мужу вашему не стоит слишком удаляться от вашей постели.

Совершенно неожиданно для меня она издала скабрезный смешок, а я покраснела.

Пожилая домоправительница снова склонилась над моей ладонью, внимательно рассматривая ее и проводя пальцем по тем линиям, о которых она говорила.

— Линия жизни хорошо обозначена. Здоровье у вас отменное, и ухудшения не предвидится. На линии жизни заметен перерыв, это значит, что она резко изменилась, я имею в виду вашу жизнь. Впрочем, то же произошло со всеми нами, не так ли? Однако на вашей линии жизни гораздо больше пересечений, нежели я привыкла видеть, она как бы вся составлена из кусочков, отрывков. А линия брака, — она покачала головой, — раздваивается. В этом тоже нет ничего необычного, два замужества.

Моей первой реакцией на это утверждение было возмущение, но я его тут же подавила. Тем не менее миссис Грэхем уловила его и подняла на меня глаза. Я вдруг подумала, что она и в самом деле весьма проницательная предсказательница. Успокаивая меня, она снова покачала седой головой.

— Нет-нет, милочка, с вашим славным мужем ничего худого не произойдет. Дело совсем не в том. — Она слегка пожала мою руку. — Вам отнюдь не предстоит зачахнуть и провести остаток жизни и скорби. Это всего лишь означает, что вы из тех, кто способен полюбить снова, если первая — любовь уйдет. — Она еще раз пригляделась поближе к моей ладони и провела коротким ребристым ногтем по линии брака. — Большинство раздвоенных линий обрывается, но на вашей вилка. — У нее на губах появилась озорная усмешка. — Надеюсь, вы не двумужница?

Я рассмеялась:

— Куда там! Времени не хватило бы.

Я повернула руку таким образом, чтобы миссис Грэхем было видно ребро ладони.

— Я слышала, будто маленькие черточки вот здесь показывают, сколько у вас будет детей. Это правда? — спросила я как можно более небрежным тоном — край моей ладони был безнадежно гладок.

Миссис Грэхем отмахнулась от этой идеи пренебрежительным жестом.

— Фу! Линии здесь появляются уже после того, как вы родите парочку ребятишек. Предварительных указаний не бывает. Скорее на носу их обнаружите, чем на руке.

— В самом деле?

Я совсем по-дурацки обрадовалась и собиралась было спросить, не означают ли глубокие линии у меня на запястье склонности к самоубийству, но нас прервали.

Достопочтенный Уэйкфилд вошел в кухню с пустыми чашками, поставил их на поднос и принялся шумно и неуклюже рыться в буфете, явно в расчете на помощь.

Миссис Грэхем вскочила на ноги, готовая защитить свое святилище — кухню. Ловко отодвинула достопочтенного в сторону и принялась устанавливать на подносе все необходимое для продолжения чаепития в кабинете. Меня она тоже потеснила с дороги на безопасное расстояние.

— Миссис Рэндолл, почему бы вам не вернуться в кабинет и не выпить еще чашечку чая вместе со мной и вашим мужем? Мы с ним сделали поистине замечательные открытия.

Было очевидно, что, несмотря на внешнее самообладание, в душе он ликует при мысли о своем открытии не менее, чем мальчуган, у которого в кармане жаба. Разумеется, я обязана была пойти и познакомиться со счетом капитану Джонатану Рэндоллу от его прачки или сапожника или с другим не менее замечательным документом.

Фрэнк настолько погрузился в изучение затрепанных бумажек, что едва ли обратил внимание на мое появление в кабинете. Он весьма неохотно передал бумаги в пухлые ручки викария, встал у него за спиной и уставился через плечо достопочтенного Уэйкфилда в текст, словно не мог оторваться от него ни на минуту.

— Да? — заговорила я самым любезным тоном, дотронувшись до листков. — Да-а, очень, очень интересно.

На самом деле я бы ни при каких обстоятельствах не смогла расшифровать записи, сделанные Неразборчивым почерком и сильно выцветшие. На одном из листков, сохранившемся лучше других, сверху был изображен какой-то герб.

— Герцог… кажется, герцог Сандрингэм, верно? — спросила я, глядя на изображение лежащего леопарда с надписью под ним, более четкой и разборчивой, чем остальной текст.

— Вот именно, — сияя, подтвердил викарий. — Вымерший титул, как вы знаете.

Я не знала, но кивнула с умным видом, демонстрируя свою причастность к историкам в момент захватывающего открытия. В таких случаях редко требуется нечто большее, нежели время от времени произносить с определенными интервалами: «В самом деле?» или: «Но это же совершенно замечательно!» — и кивать.

Они некоторое время спорили, кому принадлежит право посвятить меня в суть дела, и право это, вернее, как он выразился, высокая честь досталась викарию. Как выяснилось, весь этот шум поднялся вот по какому поводу: пресловутый Черный Джек Рэндолл был не просто блестящим воином английской королевской армии, но доверенным — и тайным — агентом герцога Сандрингэма.

— Скорее всего, агент-провокатор, не так ли, доктор Рэндолл? — Викарий грациозным жестом перебросил мяч Фрэнку, который его немедленно подхватил.

— Да, пожалуй. Язык, конечно, весьма осторожный…

— В самом деле? — вставила я словечко.

— Но, во всяком случае, ясно, что Джонатану Рэндоллу была поручена работа определенного характера: выявлять якобитские симпатии среди наиболее известных фамилий в этом районе Шотландии. Действовать так, чтобы тайные чувства и намерения баронетов и вождей кланов делались очевидными. Но тут есть одна странность. Разве сам Сандрингэм не был на подозрении как якобит?

Фрэнк повернулся к викарию с напряженно-хмурым недоумением на физиономии. Лицо священника отразило это недоумение, как в зеркале, гладкий лысый лоб собрался в морщины.

— О да, я полагаю, вы правы. Подождите-ка, давайте заглянем в Камерона. — Он кинулся к книжной полке, уставленной переплетенными в кожу томами. — Он, несомненно, упоминает о Сандрингэме.

— Это просто замечательно, — пробормотала я, но в это время мое внимание привлек огромный, занимавший чуть ли не всю стену от пола до потолка стенд с пробковым покрытием.

На стенде были размещены самые разные вещи, главным образом бумаги: счета за газ, заметки, сделанные рукой самого викария, газетные вырезки, послания епархиального совета, вырванные из книг страницы. Но были там и некоторые мелкие предметы, например ключи, крышечки от бутылок и, кажется, даже какие-то детали от автомобиля, закрепленные при помощи гвоздей и клейкой ленты.

Я лениво разглядывала эту странную смесь, вполуха прислушиваясь к дискуссии у себя за спиной. (Герцог Сандрингэм был-таки якобитом, решили они.) Но тут я увидела генеалогическую хартию, прикрепленную отдельно на стене четырьмя кнопками за уголки. Верхняя ее часть включала имена, относящиеся к началу семнадцатого столетия, но меня больше заинтересовало имя, написанное в самом низу: Роджер У. (Макензи) Уэйкфилд.

— Извините меня, — вмешалась я в завершающую часть диспута о том, держит ли леопард на гербе герцога в лапе лилию или крокус. — Это генеалогия вашего сына?

— А? О да, да, конечно! — Викарий, просияв еще раз, поспешил подойти ко мне.

Он осторожно снял хартию со стены и положил ее на стол прямо передо мной.

— Я не хочу, чтобы он забывал свою семью, — объяснил он. — Генеалогия старинная, восходит к шестнадцатому веку.

Толстым указательным пальцем он провел линию снизу вверх почти с благоговением.

— Я дал мальчику свое имя, это удобнее, поскольку он живет здесь, но я не хотел, чтобы он забыл свое происхождение. Боюсь, что моей собственной семье в этом отношении особенно нечем гордиться. — На лице викария появилось виноватое выражение. — Все больше викарии да помощники приходского священника, затесался для разнообразия один книготорговец, вот и все. Проследить генеалогию удается примерно до 1762 года. Чрезвычайно скудные записи, мало документов, — покачал он головой, явно сожалея о генеалогической беспечности своих предков.

Мы очень поздно ушли от викария; он пообещал, что завтра первым долгом отправит письма в город, чтобы их скопировали. Большую часть пути до дома миссис Бэйрд Фрэнк что-то упоенно лопотал о шпионах и якобитах, но в конце концов обратил внимание на то, что я почти все время молчу.

— Что с тобой, любимая? — спросил он, заботливо взяв меня за руку. — Тебе нездоровится? — В голосе у него прозвучало беспокойство, смешанное с надеждой.

— Нет, я чувствую себя вполне хорошо. Я просто думала… — Я запнулась, вспомнив, что мы уже обсуждали эту проблему. — Я думала о Роджере.

— О Роджере?

Я нетерпеливо вздохнула.

— Господи, Фрэнк! Ну можно ли быть таким забывчивым? О Роджере, сыне достопочтенного Уэйкфилда.

— Ах да, конечно, — сказал Фрэнк с отсутствующим видом. — Милый ребенок. Ну и что с ним такое?

— Да ничего… просто сейчас очень много подобных детей. Я имею в виду — сирот.

Теперь взгляд у Фрэнка был уже не отсутствующий, но острый и резкий. Он покачал головой.

— Нет, Клэр. Ты знаешь, я хотел бы ребенка, но я тебе говорил, как отношусь к усыновлению. Это… ну, словом, я не смогу считать своим ребенка, который… не моей крови. Это, без сомнения, смешно и даже эгоистично с моей стороны, но так оно есть. Может, со временем я изменю свою точку зрения, но сейчас…

Некоторое время мы шли рядом в неприязненном молчании. Потом Фрэнк вдруг повернулся ко мне и взял мои руки в свои.

— Клэр, — заговорил он негромко и хрипловато, — я хочу нашего ребенка. Важнее тебя для меня нет ничего в мире. Я прежде всего хочу, чтобы ты была счастлива, и в то же время хочу сохранить тебя для себя. Чужой ребенок, с которым у нас нет никаких связей, будет казаться мне пришельцем из иного мира, захватчиком, это для меня нетерпимо. Зачать в тебе ребенка, видеть, как он в тебе растет, как он родится… это для меня значит даже больше, чем только видеть в нем твое подобие… и мое тоже. Подлинная частица семьи.

Глаза у него сделались большие и умоляющие.

— Да, ты прав. Я поняла. — Мне хотелось оставить эту тему, по крайней мере сейчас.

Я двинулась дальше по дороге, но Фрэнк догнал меня и обнял.

— Клэр, я люблю тебя. — Он произнес это с такой покоряющей искренностью, что я невольно опустила голову ему на грудь, ощутив тепло его тела и силу его обнимающих меня рук.

— Я тоже люблю тебя.

Мы немного постояли так на ветру, который потягивал вдоль дороги. Внезапно Фрэнк откинулся назад и с улыбкой посмотрел на меня.

— Кроме того, — шепотом проговорил он, мягким движением ладони отведя назад волосы с моего лица, — мы еще могли бы над этим поработать, верно?

— Разумеется, — улыбнулась и я.

Он взял меня под руку и крепко прижал ее локтем к своему боку.

— Ну так сделаем еще попытку?

— Конечно. Почему бы и нет?

Мы двинулись, рука в руке, по Джирисайд-роуд. И когда я увидела Бара Мор, пиктский камень на углу улицы, я вспомнила о других древних камнях.

— Я совсем забыла! — воскликнула я. —Должна показать тебе нечто необыкновенное.

Фрэнк опустил на меня глаза и, стиснув мою руку, прижал крепче к себе.

— Я тоже, — сказал он, улыбаясь. — Ты свое чудо покажешь мне завтра.

Но на следующее утро нам пришлось заниматься другими делами. Я забыла, что мы на этот день запланировали поездку в Грейт Глен, на Лох-Несс.

Поездка достаточно долгая, и мы выехали рано, до рассвета. Утро выдалось холодное, и после пробежки к ожидающей нас машине было так славно укрыться пледом и почувствовать, как согреваются руки и ноги. Вместе с теплом пришла и восхитительная дремота; я блаженно уснула, положив голову Фрэнку на плечо, последним моим зрительным впечатлением был темный силуэт головы водителя на фоне краснеющей зари.

Мы добрались до места уже после девяти, и нанятый Фрэнком гид ждал нас на берегу озера возле небольшого ялика.

— Если вас это устраивает, сэр, я предложил бы небольшое путешествие по озеру вдоль берега до замка Уркхарт. Там мы перекусим, а потом двинемся дальше.

Гид, очень серьезный маленький человек в потрепанной непогодами холщовой рубашке и саржевых брюках, аккуратно уложил корзинку с припасами под сиденье ялика и протянул мне мозолистую крепкую ладонь, чтобы помочь сойти в лодку.

Это был восхитительный день. Распускающаяся по крутым берегам весенняя зелень отражалась в покрытой мелкой рябью озёрной воде. Наш гид, невзирая на столь серьезную наружность, оказался знающим и весьма разговорчивым; по пути он рассказывал нам об островах, а также о замках и развалинах по берегам длинного узкого озера.

— Вон он, замок Уркхарт. — Гид указал на гладкую каменную стену, едва видную за деревьями. — Вернее, то, что от него сохранилось. Он был проклят ведьмами Глена и пережил множество бед и несчастий.

Он рассказал нам историю Мэри Грант, дочери лэрда, владельца замка, и ее возлюбленного, поэта Доналда Донна, сына Макдоналда из Боунтина. Отец девушки запретил ей встречаться с Доналдом, поскольку последний угонял любую скотину, какая ему попадалась (гид заверил нас, что то была старинная и весьма почтенная профессия в горах Шотландии), но они продолжали встречаться тайком. Отец вознегодовал; Доналда заманили на фальшивое свидание и схватили. Приговоренный к смерти, он умолял, чтобы его обезглавили как джентльмена, но не повесили как преступника. Просьба была удовлетворена, и молодой человек положил голову на плаху, повторяя: «Дьявол заберет лэрда Гранта, а Доналд Донн не будет повешен». Легенда утверждает, что, когда отрубленная голова скатилась с плахи, она заговорила и произнесла: «Мэри, подними мою голову».