Пир Джона Сатурналла Норфолк Лоуренс

Огромные буковые столы ломились под тяжестью подносов, блюд, тарелок и чаш. Здесь был представлен весь Пир целиком. Каждое написанное в книге слово, каждый фрукт из садов Беллики, каждый зеленый овощ, произрастающий в долине, каждое бегающее, плавающее и летающее животное. Джон почувствовал, как возбужденно зашевелился в горле демон, когда на него нахлынула мощная волна ароматов и вкусов — как знакомых, познанных в ходе матушкиных уроков на заросшем уступчатом склоне, так и совершенно незнакомых. Он обонял богатые запахи мясных кушаний. Голова кружилась от густых винных паров. Челюсти сводило от сладостей, грудами лежащих на серебряных подносах, и медовых силлабабов, дрожащих в чашах. На языке таяли пирожные с блестящим взбитым маслом. В ушах раздавался хруст сахарных леденцов. Упоительные благоухания конфект и цукатов заполоняли все существо, вытесняя чувство голода и холода. С пожелтелых страниц некончаемой чередой всплывали изысканные блюда, наслаждайся вволю.

— Ты ведь ощущаешь вкус каждого, да?

Джон кивнул.

— Я знала, что так будет. Со дня твоего появления на свет. Мы издревле хранили Пир. Передавали из поколения в поколение.

Джон вспомнил все дни, проведенные в походах вверх-вниз по склону. Все вечера, что он просидел над книгой, с воспаленными от усталости глазами, с пухнущей от незнакомых слов головой.

— Теперь его будешь хранить ты, Джон. Для всех нас.

Слово царапнуло, как шип терновника.

— Для всех?

— Я же говорила. Первый сад был для сех. Мы все некогда были Сатурновым племенем.

Мать опустила взгляд на страницу, и Джон тоже. Поначалу он недоуменно нахмурился, но потом увидел лица.

Они сидели там за столами, мужчины в просторных рубахах и женщины в свободных платьях, с круглощекими и густобровыми лицами, прорисованными поблекшими чернилами. Многолюдное тесное застолье селян… Джон пристально смотрел на них, они пристально смотрели на него. Он почувствовал, как внутри у него опять раскаляется уголек гнева.

Это просто очередная матушкина шутка, подумал мальчик. Прибереженная напоследок загадка. Вот сейчас она улыбнется и все объяснит. Не надо верить всякой старой сказке, которую услышишь… Но Сюзанна молчала, не сводя с него глубоко запавших глаз.

— Мы сберегли Пир для них?

— Для всех них.

При этих словах уголек разгорелся жарче.

— Они просто забыли, вот и все, — продолжала Сюзанна. — Забыли Пир. Забыли, как жили первые мужчины и женщины. В радости и любви…

Но Джон не испытывал ни радости, ни любви. Он словно воочию увидел факел, прочертивший огненную дугу в темноте, и волнующееся море лиц. Увидел Эфраима Клафа, съежившегося под занесенным кулаком. И в следующее мгновение гнев, недавно погашенный целительным пряным вином, полыхнул в нем ярким пламенем.

— Но они прогнали нас! — взорвался Джон. — Сожгли наш дом! Обзывали тебя ведьмой! Они ненавидят нас! Всегда ненавидели!

Горячие слезы обожгли его глаза, но мать покачала головой.

— Тебе еще многому нужно научиться, Джон, — проговорила она, затрудненно дыша. — Преодолевать гнев. И остерегаться других людей. Которые стремятся завладеть Пиром. Которые исказят его природу для своих целей…

— Но Пир наш! — выкрикнул мальчик. — Не их! А наш!

Он вскочил на ноги.

— Подожди, Джонни, я еще не все рассказала…

Но соломенная крыша уже пылала вовсю, и алые огненные языки лизали темноту.

— Жаль, что ты не ведьма! — выпалил он. — Жаль, что ты не отравила их всех!

Джон резко повернулся, вылез из очага и зашагал к каменной арке, слыша за спиной слабый голос матери. Он откинул в сторону жесткий занавес из плюща и через считаные секунды уже с треском продирался через голый подлесок. Голос позади звучал все тише, все глуше:

— Джонни, подожди, я еще не все рассказала…

Он уже довольно всего узнал, с него хватит, мысленно негодовал Джон, пробираясь между низкими ветвями. Повсюду вокруг вздымались темные силуэты каштанов. Лесные запахи плыли в морозном воздухе слоями. Когда призывный голос стих вдали, мальчик опустился на землю.

Ночь выдалась небывало холодная. Скрючившись в яме под ворохом сухих листьев, Джон погрузился в полусон — и опять увидел озаренные факелами лица селян и длинные языки пламени, взмывающие в ночное небо. Ко времени, когда занялась заря, он загнал гнев глубоко внутрь. Туда, где никто не увидит. Даже матушка.

Джон пошел обратно, ведомый нюхом на запах костровой гари. Труба торчала над голыми кронами деревьев, но дыма не было. Верно, ночной запас хвороста закончился, предположил он. В голове вновь зазвучали его сердитые слова и ответы матери. Ответы, которые он не принимал. Она еще не все объяснила. Еще не все рассказала. Хорошо, пускай все растолкует сейчас. А он будет послушно кивать. Джон отодвинул в сторону занавес из плюща.

Закутанная в плащ, матушка лежала на своем обычном месте, лицом к задней стенке очага, с разметанными по земле длинными черными волосами. И в кои-то веки ее не тряс озноб.

— Я вернулся, — сообщил Джон.

Голос громко разнесся среди заброшенных руин, но мать не откликнулась. Мальчик потер озябшие руки. Древняя очажная сажа сегодня пахла как-то иначе.

— Вернулся я, — повторил он.

Но мать не шелохнулась. Порыв ветра взвихрил облачко золы над кострищем, посредине которого лежал темный прямоугольный предмет. Джон нахмурился и шагнул вперед.

Между обугленными крышками переплета все еще оставались почерневшие страницы. Пока Джон, ошалело хлопая глазами, гадал о причинах, побудивших мать уничтожить книгу, сквозь едкий запах сажи пробился еще один запах. Но не горелой бумаги, а чего-то влажного и липкого. В животе у него разлился противный холодок.

— Мама?

Он вспомнил ее вчерашний ласковый голос, свои гневные выпады… Он прочитает ей наизусть всю книгу, решил Джон. Испечет райские хлебцы. Он больше никогда в жизни не произнесет ни единого сердитого слова.

— Мы сохраним Пир для всех, мама, — пообещал Джон. — Как ты сказала.

Они напишут книгу заново, ведь он знает назубок описания всех блюд. Сейчас матушка проснется и покачает головой, укоряя его за вспыльчивость. Потом он возьмет суму и отправится на поиски съестного. Несколько хрустких шагов по заледенелой земле — и Джон опустился на колени рядом с матерью. Но когда он слегка потянул ее за волосы, убирая пряди из холодной золы кострища, голова безжизненно откинулась назад и уставилась на него незрячими глазами.

У мальчика перехватило дыхание. В ноздри ударил запах сырого савана, вдруг облепившего лицо. Свет дня на мгновение померк, словно над лесом пронеслась огромная тень.

Мы сохраним Пир…

Должно быть, она все ждала, когда он вернется. Лежала здесь, заходясь кашлем. Джон наклонился, взял холодную руку и вспомнил, как матушка гладила его по голове, расчесывая пальцами кудри, и как он вздрогнул, когда она случайно задела шишку на затылке. Мальчик обвел взглядом безмолвные деревья и полуразрушенные стены. Поток морозного воздуха вытекал из-за темных стволов и накатывал на него ледяными волнами. Но уголек глубоко внутри горел ровным жаром. Гнев никогда не угаснет в нем, со всей ясностью понял Джон. Безжизненные пальцы матери выскользнули из его руки.

Потом узкая грудь мальчика заходила ходуном, распираемая горькими рыданиями, нарастающими внутри. Никто его не услышит, знал он. Никто не придет. Один-одинешенек в глубине леса Баклы, Джон предался безудержному горю.

— Сатурналл? — переспросил Бен. — Что за имя такое?

— Нашего подопечного, — ответил Джош. — Так он сказал.

Погонщик ни разу еще не видел, чтобы длинная физиономия Бена Мартина выражала столько живого чувства, как сейчас, когда он с негодованием воззрился на мальчишку.

— Я весь язык стер с ним разговаривать, а он, значит, взял да сказал тебе?

Джон переводил взгляд с возмущенного Бена на прячущего ухмылку Джоша.

Он не принимал ни решения молчать, ни решения заговорить. А когда разомкнул уста, сразу вспомнил, как Джош с Беном растирали ему окоченевшие конечности и в них с болезненным колотьем возвращалась жизнь. Словно что-то оттаивало у него внутри.

Джону потребовалось три дня, чтобы выскоблить, выдолбить в мерзлой земле яму. Еще день — чтобы собрать камни. Он не смог заставить себя закрыть матери глаза, поэтому просто накинул на лицо плащ. Потом начались дни скитаний.

Голод выгнал мальчика из леса. Когда он рыскал в поисках пропитания по склону, Джейк Старлинг поймал его, притащил вниз и оставил на привязи в хижине без крыши, куда Анна Чаффинг бросила краюху хлеба. Потом пришел отец Хоул с Джошем, который вел в поводу мула.

— Усадьба Бакленд! — прорычал священник. Красный воспаленный шрам у него на лице подергивался. — Такова была воля Сюзанны.

Бен все еще дулся на исходе дня, когда они разбили стоянку за купой деревьев. Джош целый вечер пытался отчистить от грязи голубой плащ Джона. А замызганные штаны и рубашку можно скрыть под ним, решили мужчины. Когда совсем стемнело, они улеглись спать у низкого костра. Джон слышал, как где-то за кругом неверного света переступает копытами и всхрапывает мул. Вокруг него выросли стеной деревья леса Баклы. Закрывая глаза, он видел столы, ломящиеся под тяжестью блюд, источающих густые запахи и пряные ароматы. В ушах зазвучал собственный неуверенный голос. Он пообещал матушке, что сохранит Пир. Но как же это сделать теперь?

Он еще многому должен научиться, сказала она. А потом предостерегла: Пиром стремятся завладеть другие.

Джон метался и ворочался на жесткой земле, переносясь мыслями от последних слов матери ко дню, когда он впервые заметил сторожку на гребне далекой горы. Она служила там, сказала мать. И прибежищем для него она выбрала усадьбу Бакленд.

— Запомни, если тебя приведут к сэру Уильяму, стой смирно и не подымай глаз, — наставлял мальчика Джош на следующее утро. — Это в случае, если тебе не прикажут опуститься на колени. Сэр Уильям не любит, когда на него смотрят. То же касается и его дочери.

— И твоего друга мистера Паунси, — добавил Бен.

— Пожалуй что, — согласился Джош. — Всех там называй «мастер», даже если они никакие не мастера. И не пялься на них, как пялился на Бена…

— Не на меня, — поправил Бен. — Скорее — сквозь.

— И сквозь не пялься, — сказал Джош. — Никому не нравится, когда с ним обращаются как с дырой в живой изгороди. — Он одернул на мальчике плащ и пригладил торчащие пучки волос. — Все понял?

Джон кивнул. Состояние тупого безразличия прошло. Сейчас, к своему удивлению, он впервые за долгое время ощутил нервную дрожь в животе. Помогая грузить вьюки и баулы на лошадей, он вспомнил сухое замечание, оброненное матушкой касательно сэра Уильяма: «Вряд ли тебе доведется когда-нибудь его увидеть…»

Проселочная дорога нырнула вниз, потом опять пошла в гору и снова устремилась вниз. Длинный пологий спуск привел в Кэллок-Марвуд, где они прошли мимо древней церкви из неотесанного камня, солодовни и мельницы. Джон шагал рядом с мулом. Впереди слышались крики и грохот тяжелых колес. За следующим поворотом проселок слился с широким большаком, запруженным людьми, повозками и животными. Чуть дальше дорога круто шла вверх.

Та самая гора, сообразил Джон. С опушки леса Баклы она казалась такой крохотной. Прямо на ней и находится усадьба Бакленд.

Нескончаемый поток телег, возов и взопрелых носильщиков медленно полз вверх по крутому склону. С обеих сторон от дороги простирались буковые леса. На гребне горы виднелись две приземистые каменные башни и между ними — заколоченные массивные ворота с гербом. Но изображение на гербе скрывалось под толстыми досками.

— Сэр Уильям саморучно заколотил ворота, — сообщил Джош мальчику.

Скоро они достигли подножия склона и начали подъем. Повсюду вокруг Джона орали возницы, понукая напрягающих жилы лошадей или невозмутимых волов. Тяжелые колеса проскальзывали в песчаной грязи. Мужчины в зеленых куртках наблюдали с привратных башен за столпотворением внизу, направляя поток людей и повозок в более узкие, боковые ворота. Джош шагал за запряженной волами телегой с бревнами, ведя в поводу пегую кобылу. Уже скоро сторожевые башни нависали прямо над Джоном. Перед самыми воротами он обернулся.

Далеко на горизонте тянулась темная полоса леса Баклы. Над деревьями едва виднелась дымовая труба, не толще волоса. Мальчику вспомнились последние слова матери: «Я еще не все рассказала…»

Он никогда больше не услышит этих слов. Теперь ему придется учиться обычаям усадьбы Бакленд. Джон повернулся обратно и посмотрел вдоль обсаженной буками подъездной аллеи, по обеим сторонам которой раскидывались лужайки, а в конце высилось уже знакомое грандиозное здание. Снова взгляд мальчика заскользил по окнам, дверям, воротам и крышам, словно выискивая место для посадки. Громадные трубы над мощными каменными стенами изрыгали густые клубы белого дыма. Его прислала сюда матушка. Здесь начнется его новая жизнь…

— Эй, баранья башка! Иди давай или убирайся с дороги!

Раздраженный носильщик резко пихнул его в спину, и Джон, ойкнув от неожиданности, влетел в ворота усадьбы Бакленд.

Хозяйственная дорога уходила вбок и тянулась вдоль высокой кирпичной стены, загораживавшей огромный дом от любопытных глаз. Бен шагал рядом с мулом, Джон тащился позади. Разбитая грязная дорога вела к обширному скоплению конюшен, надворных построек и сараев, беспорядочно теснившихся вокруг двух большущих дворов. Джош указал на первый из них, где телеги и подводы, волы и лошади, возчики и носильщики стояли длинными извилистыми вереницами.

— Нам сюда, — сказал погонщик.

У ворот во второй двор мужчины в жакетах разных цветов склонялись над разложенными на столах-козлах бумагами.

— Красный цвет — кухня, — объяснил Джош. — Зеленый — домохозяйство. Пурпурный — надворные службы. Они друг друга не шибко жалуют.

Они заняли место в конце очереди, и Джош принялся вертеть головой по сторонам, словно высматривая кого-то. Когда Бен немного продвинулся вперед, к нему бочком приблизился малорослый мужчина с сальными волосами.

— Король Карл собственной персоной, — тихо проговорил он уголком рта. — Направляется в Хэмптон-Корт с двадцатью придворными дамами. Сходство разительное. Интересно, а?

Бен вылупил глаза:

— Что?

— Тьма-тьмущая мух! — прошипел криворотый. — Изверглась из облака над Бодмэном. Презагадочная история.

Бен потихоньку попятился, но странный субъект все не отставал:

— Близ Хэденсворта родился жуткий уродец. Прискорбно! — Он сокрушенно потряс головой, потом сунул Бену в руку брошюру. — Впрочем, картинка хороша. Глянь-ка. Видишь вторую головенку? Таким вот малютка появился на свет. Здесь про все это написано, ты ведь парень смышленый, грамоте знаешь…

— И это все святая правда, верно, Калибут? — крикнул Джош.

— Мистер Пейлвик! — воскликнул Калибут с таким видом, словно только что заметил погонщика. — Разумеется — да. «Mercurius Bucklandicus», — он помахал пачкой брошюр, — не пишет ничего, кроме правды.

— А на рисунке и впрямь король? — спросил Бен.

— Просто вылитый, — заверил Калибут. — Направляется во дворец Хэмптон-Корт. С придворными дамами, как было сказано.

При упоминании короля несколько носильщиков и возчиков подошли поближе. Джон с любопытством рассматривал изображенного на картинке мужчину с обвислыми усами и бородкой клинышком, печально глядящего из-под полей затейливой шляпы.

— Что, правда похож? — поинтересовался один из носильщиков.

— У него сейчас волосы длиннее, — доверительно сообщил Калибут. — Мне мои осведомители доложили. Такая нынче мода при дворе. — Его кривой рот растянулся в ухмылке, открывающей неровные коричневые зубы. — Два пенса.

— Идет, — кивнул Бен.

Калибут сунул в карман два пенса, полученные от Бена, и торопливо устремился на другую сторону двора. Бен и носильщики принялись изучать картинку.

— Он выглядит не счастливее меня, — заметил Бен, а потом кинул взгляд на клерка в зеленом жакете, сидящего за столом у ворот, и повернулся к Джошу. — Что-то мы совсем не двигаемся. Ты же вроде знаком с этим Паунси?

— Кто, Джош? — встрял в разговор стоящий рядом мужик. — Водит знакомство с такими важными птицами, как мистер Паунси?

— Это не он, — быстро сказал Джош. — Мистера Паунси здесь у ворот не увидишь. Это главный клерк-секретарь домохозяйства мистер Фэншоу. Рядом с ним — мистер Уитчетт, старший кухонный клерк. Он в подчинении у Сковелла. Джослин — приказчик, ведает усадебным хозяйством. Все до последней мелочи, что доставляется в усадьбу, они записывают в приходные книги. Остальные там — младшие клерки, а вон тот паренек — один из поварят мастера Сковелла. Доброго дня, юный сэр!

Вдоль очереди шагал мальчишка в красной куртке — на год-другой старше Джона, с круглым плоским лицом и густыми сросшимися бровями. Он смерил их презрительным взглядом:

— Вся милостыня уже роздана. Попрошайкам здесь искать нечего.

— Попрошайкам! — возмутился Джош. — Да у нас посылка для мастера Сковелла и письмо для сэра Уильяма! А вот этот мальчонка прибыл сюда, чтобы поступить в домашнее услужение…

Двое носильщиков, сидевшие на своих корзинах, посмотрели на Джона с уважением. Но поваренок, скользнув глазами по замызганным штанам и рубашке, грязному плащу и обкорнанным волосам Джона, недоверчиво расхохотался:

— Это чучело? В домашнее услужение? Ой, умора!

Тут сзади к мальчишке подошел приземистый лысый мужчина в красной кухонной куртке и влепил ему затрещину. Джон не смог сдержать ухмылку, хоть и старался.

— Мистер Андерли уже вышвырнул тебя из разделочной, Коук! Теперь ты во дворе ошиваешься, когда тебе велено пересчитать народ! Пересчитать народ, ясно?

Мальчишка сердито зыркнул на него, потом поклонился и попятился прочь.

— Доброго дня, мастер Джош.

— Доброго дня, мастер Генри.

— Удачная была зима, мастер Джон?

— Вполне, мастер Генри.

Внезапно оба рассмеялись и крепко обнялись.

— Это Генри, — объявил Джош; Бен и Джон недоуменно переводили взгляд с седого верзилы на плешивого коротышку. — Генри Пейлвик, мой брат. Служит в усадьбе Бакленд ключником.

Генри Пейлвик окинул глазами двор, запруженный повозками, лошадьми, людьми:

— С утра народу привалило за подаянием видимо-невидимо, Джош. Пришлось наводить порядок кулаками, пока раздавали. — Он со свистом втянул воздух сквозь зубы. — Вряд ли я смогу провести тебя без очереди сегодня.

— Ничего страшного, подожду, — беспечно улыбнулся Джош.

— Тут надо момент улучить, понимаешь?

— Не хочу тебя отягощать, Хэл.

— Разве я сказал, что меня это отяготит?

— Мы подождем, Хэл, — твердо произнес Джош. — Мне совсем не в тягость.

— Разве я произнес слово «отяготит»? — В голосе Генри слышалось раздражение. — Единственное, что меня тяготит, так это необходимость выслушивать твои домыслы. Ступай за мной, живо.

С этими словами Генри Пейлвик взял под уздцы пегую кобылу и повел братниных лошадей вперед. Люди почтительно расступались перед мужчиной в ливрейном костюме.

— Вот это совсем другое дело, — шепнул Бен Джону.

Клерк в зеленом жакете, указывающем на принадлежность к домохозяйству, быстро строчил в толстой счетной книге, лежащей на столе, и громким лающим голосом отвечал своим подчиненным, которые называли его «мистер Фэншоу». Он коротко кивнул Генри Пейлвику.

— Ну, кто с чем и что кому? — спросил тот у брата.

— У меня груз для мастера Сковелла, — ответил Джош. — У Бена вон тоже посылка для него…

— От одного малого из Саутона, — перебил Бен. — Мастер Сковелл ждет ее уже цельную вечность. Так сказал этот малый.

— Прямо так и сказал? — Генри сурово воззрился на Бена.

На самом деле смуглый мужчина выразился иначе, причем слова свои сопроводил тихим смешком. «Он ждет ее со дней Эдема…» Но Бен счел благоразумным просто кивнуть.

— Что ж, негоже заставлять мистера Сковелла ждать! — раздраженно произнес Генри.

Мистер Фэншоу порылся в бумагах и отдал распоряжения своим суетливо снующим подручным. Мистер Уитчетт, сидевший рядом, сделал то же самое. Оба словно не замечали друг друга. Несколько клерков мельтешили вокруг Джошевых лошадей, открывая коробы и баулы. Когда они вытащили на свет божий завернутую в промасленную ткань посылку Бена Мартина, кто-то пихнул Джона в спину и прошипел:

— Ну, берегись, чучело!

Обернувшись, Джон успел увидеть черноволосого поваренка, отскакивающего за чью-то спину. Потом Джош достал пакет с письмом и объявил:

— У меня послание. Для сэра Уильяма.

При словах «для сэра Уильяма» клерки разом притихли. Никто не вздрогнул, не вскрикнул и не ахнул, но имя тяжело повисло в воздухе. Мистер Уитчетт уставился в небо, словно оценивая погоду. Мистер Фэншоу задумчиво потер переносицу. Завершив свои маневры, они искоса переглянулись. Мистер Уитчетт едва заметно пожал плечами, что послужило сигналом для мистера Фэншоу.

— Все поступления для сэра Уильяма проходят через главного управляющего, — возгласил клерк-секретарь. — Мистер Паунси как раз сегодня встречается с хозяином.

— Это ведь твой друг, да, Джош? — встрял Бен.

Джош громко закашлялся и отвернулся. Мистер Фэншоу кинул взгляд на своих подручных, ища незанятого, но все они сейчас деловито сновали между носильщиками и возницами, ждущими своей очереди.

— Могу я пособить, мастер Фэншоу, сэр?

Перед клерком-секретарем домохозяйства стоял навытяжку Коук, преисполненный рвения. Мистер Уитчетт чуть кивнул, а Генри Пейлвик пожал плечами, давая понять: они не возражают против того, чтобы поручить дело поваренку. Джош отдал пакет Фэншоу, тот мельком взглянул на него и вручил Коуку. Джон проводил взглядом противного мальчишку, резво побежавшего за ворота.

— Твоих лошадей почистят и напоят, — сказал Джошу мистер Уитчетт. — Клерк приемного двора уладит с тобой счета.

Яркое солнце светило в окна с многочастным переплетом, на полу косо лежали решетчатые тени. Качнувшись на пятках, лысоватый мужчина постучал бледным костлявым пальцем по бумажным листкам, что держал в руке. Мистер Натаниэль Паунси, стюард поместья Долина Бакленд, стоял перед ореховым столом, на котором высилась внушительная кипа бумаг, а на ней покоился пакет, перевязанный белой ленточкой. Все готово, с тихим удовлетворением отметил мистер Паунси. Все в должном порядке.

Стюард был в темно-зеленом жакете с широким белым воротником, вкруг которого лежала толстая должностная цепь. За столом с кипой бумаг сидел сэр Уильям Фримантл, по обыкновению одетый во все черное, и внимательно смотрел на своего самого высшего слугу. Лишь медленное постукивание большим пальцем по подлокотнику кресла свидетельствовало о его нетерпении. Мистер Паунси посмотрел на постукивающий палец, потом на перевязанный ленточкой пакет, потом на свой список вопросов, подлежащих обсуждению, и наконец на сэра Уильяма. Требование отводить взгляд не распространялось на самого высшего слугу его светлости, но в присутствии лорда Бакленда он всегда стоял.

— Приход Мидл-Ока, милорд, — объявил мистер Паунси.

Вопрос вакантного прихода числился первым пунктом в повестке дня их очередной еженедельной встречи, тринадцатой по счету в текущем году — четырнадцатом году проведения подобных встреч.

Право пожалования должности принадлежит викарию Кэллок-Марвуда, объяснил стюард, поскольку данный бенефиций находится под патронатом Олд-Туэ. Само Олд-Туэ, конечно, сейчас представляет собой лишь три разрушенных сарая в чистом поле, но старые земельные владения включают в себя деревню Сарвик, ренты с которой по давней традиции собирает одно семейство (Беллы из Лоуэр-Чалминга, вспомнил мистер Паунси), частично отвечающее за содержание работного дома в Каррборо, а взамен собирающее налоги с деревни Викенден и еще пошлины за провоз покойников, взимаемые в приходе Святого Брайса в Мэшолте. К сожалению, в настоящее время через Мэшолт провозят мало покойников, доложил мистер Паунси, а налоги с Викендена никогда не составляли сколько-либо значительной суммы…

Он увидел, что внимание сэра Уильяма отвлеклось. Мистер Паунси занял пост стюарда еще при жизни ее светлости, а прежде служил здесь клерком. Он подсчитывал карповые пруды в Копэме и предоставлял права выпаса в Грейшотте. Он объездил все деревни, фермы и крестьянские хозяйства на территории поместья Фримантлов, простиравшегося на север до Саутона, на юг до Столлпорта, на восток до далекого Элминстера и на запад до границы Равнин. В центре поместья находилась усадьба, где садовники ухаживали за клумбами, которых не видел ни один джентльмен, и конюхи поджидали лошадей благородных визитеров, которые никогда сюда не наведывались; где трижды в день огромная толпа горничных, бондарей, кузнецов, клерков, домашних слуг и всех прочих мужчин, женщин и детей, одетых в ливрейные цвета сэра Уильяма, собирались за накрытыми столами в Большом зале и набивали животы снедью с кухонь его светлости. Ибо жизнь в поместье должна продолжаться прежним чередом, постановил сэр Уильям.

Однако за закрытыми воротами усадьбы Бакленд кипели бесчисленные ссоры и раздоры, знал мистер Паунси. Каждый ярд осыпающихся стен здесь кто-то полагал нужным отстроить заново, кто-то просто подлатать, а кто-то опять отстроить, и препирательства длились, покуда каменная кладка не разваливалась, как древние строения Олд-Туэ. С того самого времени, как первый из рода Фримантлов продрался сквозь дремучий лес и основал в долине поместье, невзгоды и напасти преследовали его владельцев. Мистер Паунси снова взглянул на пакет, перевязанный белой ленточкой.

Вопрос с Мидлокским приходом можно отдать на откуп епископскому суду, предложил мистер Паунси. Сэр Уильям согласно наклонил голову. Второй пункт повестки дня касался ремонта конюшен, а третий — увольнений среди клерков. Нужно взять на службу нового учетчика из ближайшего счетного дома, если его светлость позволит. Далее мистер Паунси перешел к вечной проблеме форэмских рент.

— Опять запаздывают? — спросил сэр Уильям. — Почему на сей раз?

— Притязание сэра Гектора на титул лорда Ботона было отклонено в ходе последней сессии разъездного Королевского суда, — пробормотал мистер Паунси. — Дорого вставшая ошибка. И графиню не принимают при дворе. Очередная безрассудная выходка, я слышал.

Кэллоки были дальними и беспокойными родственниками. Хроники поместья Бакленд пестрели упоминаниями об их ссорах с Фримантлами и о многочисленных исках против них. Не слабая ли улыбка промелькнула на ястребином лице сэра Уильяма? В былые времена мистер Паунси и сэр Уильям нередко вели непринужденные беседы. А когда леди Анна лежала в родах, они даже играли в шахматы, чтобы скоротать томительные часы ожидания. Теперь шахматная доска покоится в ящике пристенного стола, и фигуры на ней стоят так, как стояли в момент, когда в дверь кабинета просунулось встревоженное лицо миссис Гардинер. Леди Анна желала видеть его светлость. У нее открылось кровотечение…

Стюард продолжал. Свиньи из Виттеринга подрыли плетни в Селле, и жители деревень никак не могли договориться о размере штрафа. Одной из пахотных лошадей место разве только на выпасе, а следующая лошадиная ярмарка будет в Каррборо через три недели. И еще двуколка нуждается в починке, мимоходом заметил стюард. Лицо сэра Уильяма потемнело.

Приобретение двуколки было на редкость легкомысленным поступком ее светлости. Совершенно непрактичный экипаж для разбитых, грязных дорог Бакленда, убеждал мистер Паунси. Но на прихоти леди Анны деньги тратились без счету: новые насаждения, оранжерея в Восточном саду, витражные окна в усадебной церкви… Сэр Уильям даже подновил колокольню, восстановив кирпичную кладку и штукатурку, наложенную поверх древних мозаик. С языческими видами долины, по словам десятника. Теперь двуколка пылится в каретном сарае за конюшнями, и вероятность, что она когда-нибудь выкатится оттуда, не больше, чем вероятность, что шахматную доску когда-нибудь извлекут из пристенного стола или что клумбы в Восточном саду когда-нибудь прополют. Оранжерея так и будет потихоньку разваливаться, колокольня так и будет пустовать. Солнечная галерея навсегда останется запертой, и в покоях в дальнем ее конце вечно будет царить все тот же непреходящий мрак. Непреходящий, если не считать вторжения мисс Лукреции минувшим летом, подумал стюард.

— Велите починить, — буркнул сэр Уильям.

Мистер Паунси кивнул. Теперь оставались только документы, перетянутые белой ленточкой. Он глубоко вздохнул. Сэр Уильям бесстрастно наблюдал, как он развязывает ленточку и взламывает восковую печать.

— О порядке наследования в роде Фримантлов, — объявил стюард. — Как вам известно, милорд, я занимался делом, порученным мне вами, со всем усердием и старанием…

Так оно и было. Многочисленные свидетельства усердия и старания мистера Паунси лежали грудами на длинном столе в его покоях: свитки и фолианты из хрупкого велума и пергамента. В выдвижных ящиках хранились пачки писем, написанных аккуратным почерком мистера Паунси, — копии ответов, приложенные к посланиям от главного герольдмейстера Англии, который под конец продолжительной переписки с ним стал с усталой фамильярностью подписываться просто «Сигар».

Но ни один из корреспондентов мистера Паунси не предложил выхода из ситуации. А собственные разыскания завели его в недра фамильного архива, где он до рези напрягал глаза, разбирая почерки своих предшественников, перечислявших имущественные владения, привилегии, древние права и обязанности лордов Баклендов. По семейному преданию, они владели поместьем еще со времен Цезаря. От сэра Уильяма в глубины веков тянулась длинная линия предков, чьи фигуры по мере удаления становились все более смутными, и восходила она к первому тану Фримантлов, который принес клятву Богу, а потом продрался через дикие леса в долину, дабы возжечь свой факел чудотворным огнем. Здесь он воздвиг башню, где и был погребен впоследствии. Ныне его скульптурное изображение несло вечный дозор на колокольне старинной баклендской церкви, а факел с чудотворным огнем по-прежнему пылал в гербе Фримантлов.

Но в этом предании содержались и семена нынешних затруднений мистера Паунси. Ибо клятва, данная упомянутым таном, была высечена на камне перед его гробницей как завет, налагающий нерушимые обязательства на все грядущие поколения.

«По наказу слуг Господних и во имя Сына Божьего Иисуса Христа я приношу клятву, что мы и все наши потомки будем хранить и удерживать эти земли и очаги для нашего Верховного Царя. Да не будет дозволено никакой женщине ни доставлять огонь к очагу, ни подпитывать огни Долины, ни подавать пищу, покуда не велят, ни править в Долине, ни обладать правами на земельный надел, ни держать домашних и дворовых слуг, — иначе эти земли вновь перейдут в руки врагов Господа нашего…»

Закрыв глаза, мистер Паунси явственно видел древнюю копию документа, хранившуюся в архиве поместья. Видел каждое пятно и подтек на пожелтелом пергаменте, каждую выцветшую букву.

Да не будет дозволено никакой женщине… править…

Вот в чем была загвоздка. Согласно порядку наследования в роде Фримантлов, леди Лукреция занимала положение не выше и не ниже, чем дочь какого-нибудь свиновода из Виттеринга.

— Если Богу будет угодно забрать вашу светлость к себе сегодня, — осторожно начал мистер Паунси, — едва ли есть необходимость напоминать вашей светлости о последствиях. Леди Лукреция перейдет под опеку суда. Держателями поместья станут судебные уполномоченные, которые при надобности обеспечат свои долги имеющейся здесь движимостью, как они сделали в случае с поместьем племянника маркизы Чарнли, или будут собирать ренты в свой карман, как произошло в приходе Мир, или вступят в полные права владения, как в случае с Олд-Туэ…

— Мне известно, какого рода люди входят в попечительскую комиссию! — резко промолвил сэр Уильям.

— Даже когда леди Лукреция достигнет совершеннолетия, — невозмутимо вещал мистер Паунси, — без наследника мужеского пола поместье Бакленд станет выморочным имуществом. Оно перейдет к Короне, иными словами — к кредиторам короля…

Он продолжал в том же духе. Сэр Уильям нетерпеливо поерзал в кресле. Но мистер Паунси провел без счету долгие часы, кропотливо изучая документы по распоряжению своего господина, и теперь полагал нужным ознакомить его светлость со своими заключениями. Стюард умолк, только когда мужчина в черном досадливо поморщился. Со двора доносились приглушенные крики.

— Должен же быть какой-то выход, — тяжело проговорил сэр Уильям.

Конечно, выход есть, подумал мистер Паунси. Со времени смерти леди Анны решение лежит на самой поверхности. Слова так и вертелись у него на языке. Ну давай же, подстегнул он себя и услышал собственный голос:

— Милорд, есть один способ выйти из затруднения.

Сэр Уильям поднял глаза.

— Если бы ваша светлость снова женились и произвели на свет сына…

— Нет!

Гневный голос гулко раскатился по обшитой деревом комнате. Сэр Уильям метнул на стюарда испепеляющий взгляд:

— Я не возьму другую жену. Ни ради Долины, ни ради всей Англии.

Мистер Паунси внимательно рассматривал пол под ногами. Сэр Уильям с грохотом отодвинул кресло и, тяжело ступая, подошел к окну. Стюард увидел, как поникли широкие плечи, обтянутые плотным черным камзолом. Сейчас хозяин крутит на пальце толстое золотое кольцо, знал он. Крутит, и крутит, и крутит…

— Найдите другой способ, Натаниэль, — уже спокойнее сказал сэр Уильям.

Стюард кивнул, перебирая и раскладывая в должном порядке бумаги, которые отправятся в хозяйственный архив. Когда-нибудь в будущем, размышлял мистер Паунси, когда мои кости уже обратятся в прах, очередной стюард внимательно изучит документы, помеченные сегодняшним числом: стоимость крыши в конюшне, лошади и экипажа. Все бумаги будут на месте и в надлежащем порядке, с удовлетворением подумал стюард. Потом он заметил три измятых листка, лежащие на столе. Запыхавшийся поваренок вручил их его клерку перед самым приходом сэра Уильяма. Мистер Паунси кашлянул:

— Прошу прощения, милорд. Остался еще один вопрос. Прошение, доставленное в усадьбу нынче утром. Из прихода деревни Бакленд.

Широкоплечий мужчина отвернулся от окна:

— Бакленд?

— Она находится в начале долины, неподалеку от Флитвика.

Сэр Уильям кивнул с выражением легкого любопытства:

— Я знаю Бакленд.

Мистер Паунси поджал губы. Он знал лишь месторасположение деревни и содержание письма, которое сейчас держал в руке. Чудно, право слово, что всю долину нарекли в честь какой-то глухой деревушки.

— Тамошний священник, именующий себя преподобным Кристофером Хоулом, просит вашу светлость об одной милости.

— Какой же?

— О месте, милорд. Для мальчика.

Стюард не в первый раз покачал головой, дивясь поразительной неосведомленности просителей. С тех пор как ворота усадьбы закрылись, в домашнее услужение мальчики не требовались, а всех кухонных работников Сковелл набирал сам. Мистер Паунси уже собирался положить письмо обратно к лежащим на столе бумагам, как вдруг сэр Уильям велел:

— Прочитайте, Натаниэль.

…Посему я прошу Вашу светлость о такой милости. Мальчик носит имя Джон Сандалл. Родился он в семье, давно принадлежащей к Баклендскому приходу, и его мать изготавливала снадобья, облегчающие муки, которые являются наследием стародавнего Евиного безрассудства. Но минувшим летом мы, обитатели деревни Бакленд, стали жертвами более тяжкого бедствия, нежели родовые муки или ежемесячные боли у женщин. Новый Змей проник в наш Сад, дабы восстановить наших неразумных прихожан друг против друга и против пастыря. Посулив исцеление наших детей, сей Притворщик ожесточил легковерные сердца против матери мальчика, объявив ее ведьмой и изгнав в лес на погибель от голода и холода.

Но этот самозваный проповедник не принес чаемого исцеления. Вместо этого со дня Крестовоздвижения и вплоть до пахотного понедельника мы находились во власти жестокого фараона. Он называет себя Тимоти Марпотом и следует по стопам печально известного фанатика Зоила, который в давнем прошлом разбил окна в нашей церкви, а равно нос епископу. Но когда Марпот сжег церковную кафедру, жители Бакленда наконец восстали на него — и вот, фараон обратился лжепророком и бежал нашего гнева со своими приверженцами…

Мистер Паунси поднял глаза и увидел, что в чертах хозяина изображается смутное любопытство. Необычное для него выражение.

— Ведьма в Бакленде? — спросил сэр Уильям.

— Прикажете послать туда человека, чтобы все выяснить?

— Нет.

Наступила долгая пауза. Наконец мистер Паунси пошуршал измятыми листками:

— Милорд?

Сэр Уильям поднял голову:

— Да?

— Каким будет ваше решение?

— Решение?

— Насчет мальчика.

Второй двор окружали скотные загоны, конюшни и хозяйственные навесы. Мужчины и мальчики разгружали подводы с дровами, соломой и строевым лесом. Тяжелые вьюки и бочки перетаскивались или перекатывались в сараи, конюхи в пурпурных куртках вели кто куда лошадей, громко цокающих копытами по булыжнику. Запах сена и навоза смешивался с запахом кожаных сбруй и конского пота. Пока Джош и Бен улаживали свои дела с клерком, Джон уворачивался от громыхающих бочек, отпрыгивал от шатких башен из клетей и корзин, подныривал под доски, несомые на плечах, и перепрыгивал через грузовые поддоны, тащимые волоком обратно к пустым телегам. Где бы он ни встал, он непременно оказывался у кого-нибудь на пути. Наконец мальчик втиснулся в щель между складом с бочками и сенохранилищем.