Кровь на палубе Любенко Иван

Глава 6

Целакантус

Заседания в Коммерческом клубе проходили по субботам. Созданный первоначально как всесословный и общедоступный, он уже давно играл заметную роль в жизни города. Именно здесь проходили неформальные встречи власти и негоциантов, во многом определяющие судьбу любых финансовых прожектов. Изначально над мыслью об организации «вольного собрания коммерсантов» задумался один сметливый торговец, безуспешно обивавший пороги чиновничьих контор, чтобы получить дозволение на открытие питейного заведения по Ольгинской улице. «Надо, – говорил он, – сделать так, чтобы не я за этими канцелярскими душами бегал, а они сами ко мне являлись под каким-нибудь благовидным предлогом». Братья-купцы затылки почесали, но идею поддержали, а местная интеллигенция разглядела в этом предложении весьма полезные образовательные стороны. И не ошиблись: за прошедшие семь лет Клуб собрал довольно богатую библиотеку, учредил стипендию имени Коммерческого клуба и открыл под своим крылом «Губернское общество любителей истории, естествознания и географии». Самые известные ученые и профессора России великодушно соглашались выступить с лекциями в его стенах, тем более что сия благосклонность обычно сдабривалась толстой пачкой банкнот. Даже великий Шаляпин приезжал в Ставрополь по приглашению председателя совета старшин Клуба.

Иногда здесь можно было встретить городского голову, живо расправляющегося с заморским омаром, и даже вице-губернатора, расхаживающего с бильярдным кием. А однажды люди видели, как за ломберным столом с картами в руках сиживал сам – да-да, поверьте! – губернатор. Но такое случилось только один раз.

Первое время все местные чиновники, включая безусых помощников коллежских регистраторов, повадились посещать субботние ужины, жадно уплетая не только простой расстегай с визигой и налимьей печенкой, но и жареных устриц во фритюре под шабли. А уж за депутатов местного общественного собрания и говорить не хотелось – слетались как мухи на майский мед. Не выгонишь. Но скоро такая благотворительность купцам надоела. Оно и понятно: незачем пескарей кормить, если с щукой дружишь. Тогда и появился в Уставе Клуба коротенький и малоприметный дополнительный пунктик под № 1.7.: «Правом посещения заседаний Клуба обладают только его действительные члены. Присутствие иных гостей дозволяется сугубо по одобрению Совета старшин». А в этот уважаемый исполнительный орган входил не кто-нибудь, а сам господин Огрызко – новоизбранный председатель городской Управы. А другим артикулом членство в Клубе подняли аж до 50 рублей в год. Вот так-то! А теперь попробуй, господин коллежский секретарь, со своей рваной штафиркой сунуться сюда на дармовщинку!

Другое дело – демонстрации самодвижущихся картин под аккомпанемент фортепьяно, концерты или лекции. Вход свободный, но только при наличии пустых мест в зале. За порядком внимательно следили строгие швейцары. Нередко среди посетителей можно было видеть стриженые макушки любознательных гимназистов и длинные, свисающие сосульками пакли семинаристов.

Вот и сейчас к летней резиденции Клуба в Воронцовской роще небольшими ручейками стекался народ. В основном купечество, служащие местного музея, учителя да молодежь, рассчитывающая бесплатно попасть на лекцию с использованием «волшебного фонаря» – аппарата для проекции изображений. К тому же тема беседы «Удивительные и опасные обитатели морских глубин» обещала быть интересной. Основная масса горожан никогда не видела голубых волн, и потому все, что было связано с далекими морями, затерянными в океане островами и причудливыми рыбами, вызывало искренний интерес.

По извилистой дорожке парка, мимо раскидистых кленов и столетних могучих дубов, выбрасывая трость вперед, шел Ардашев. Рядом с ним с книгой в руке следовал частнопрактикующий врач Николай Петрович Нижегородцев. Собеседники что-то увлеченно обсуждали, не заметив, как оказались у самого входа. Швейцар уважительно поклонился и распахнул перед гостями двустворчатые двери.

Небольшой зал – примерно на три сотни мест – был почти полон. Незанятыми оставались только кресла трех действительных членов Клуба, к которым, несомненно, относились присяжный поверенный и доктор. Позади на специальной деревянной подставке был установлен электрический проектор, а на противоположной стене висел прямоугольник белого холста.

Перед слушателями появился высокий, но обладающий заметным брюшком лектор. Со стороны могло показаться, будто это был вовсе и не живот, а надетый спереди туристический вещевой мешок. Его приглаженные волосы хранили заметные следы влаги, но, несмотря на это, топорщились, безуспешно пытаясь скрыть сверкающую лысину. Слегка вздернутый кверху кончик его прямого носа как будто бы жил сам по себе и непроизвольно двигался, выдавая тем самым повышенную эмоциональную чувствительность ученого. Под живыми глазами, закрытыми круглыми очками, повисли старческие мешки. Пятидесятидвухлетний зоолог был гладко выбрит и имел самый что ни на есть благочинный вид: белая сорочка с едва заметной желтой полосой на изгибе воротника, галстук «котлеткой», коричневый костюм-тройка и черные туфли, недавно надраенные уличным чистильщиком. Взглянув на циферблат «Павла Буре», столичный гость защелкнул крышку часов, удовлетворительно крякнул и опустил их в жилетный кармашек. Потирая руки, он начал:

– Смею надеяться, господа, что больше нам ждать некого… Так что, пожалуй, начнем-с. Позвольте представиться – Генрих Францевич Граббе, ихтиолог, профессор Петербургского университета, член Императорского Русского Географического общества. – Публика вежливо захлопала. – Рыбы… удивительнейшие, знаете ли, существа. Многие из них чрезвычайно опасны для человека. И убить любого из нас они могут самыми коварными способами. Да-с… Но начнем с традиционного морского хищника, которому многие миллионы лет. Ученым известно триста семьдесят разновидностей этого монстра. – Он улыбнулся, кивнул помощнику и отошел. Погас свет, и на белое полотно упал луч проектора. Послышался звук вставляемой пластины – на экране возникла огромная акула. Публика изумленно ахнула, и профессор начал свой занимательный рассказ.

– Перед вами китовая акула – самая большая среди всех сородичей. Ее длина достигает почти семи саженей. – Тут же пластину заменили, и перед зрителями появилась уменьшенная копия морской громадины. – К числу самых маленьких представителей этих рыб относится карликовая колючая акула. Она не больше обычного карася – всего 5–6 вершков. – Изображения поменялось, и прямо на зрителей неслось зубастое морское чудовище с открытой пастью. – У этой «красавицы» самые сильные челюсти из всех животных на планете. А хватка в два раза сильнее львиной. Зубы тигровой акулы легко прокусывают черепаший панцирь. Мускулатура и строение тела обеспечивают этому морскому хищнику прекрасную гидродинамику. Ну, посудите сами: за несколько секунд она набирает скорость в шестьдесят – сто верст! В то время как самый большой из известных нам океанских лайнеров, «Олимпик», совсем недавно спущенный на воду, развивает скорость лишь в 21–23 узла, что составляет немногим более 40 верст в час! Вот и сравните, насколько далеки достижения человека от совершенства природы. А органы чувств у нее просто восхитительны: она чует запах всего одной капельки крови за полторы версты! Подумать только! Однако это не самое опасное для нас с вами существо. Зоологические исследования последних лет свидетельствуют, что существуют целые породы рыб, снабженные ядом и острыми иглами, могущие причинить смерть тому, кого они поранят или кто отведает их мяса и крови. К этой категории, несомненно, относится одна знакомая всем особь, которая своей живучестью приводит в отчаяние кухарок. Но многие брезгуют употреблять ее в пищу из-за схожести со змеей. – На экране появился угорь. – Да-да, мы говорим о нем, господа. Многие просто не знают о его чудовищной опасности, а между тем если взять всего несколько капель крови этого создания и ввести человеку, то наступит летальный исход. Но не следует паниковать – убитый, да еще прошедший термическую обработку угорь – настоящий деликатес.

Такой же ядоносный аппарат, весьма схожий со змеиным, присущ почти всем рыбам, принадлежащим к семействам ежерыб, а также круглых щетинозубов и кузовков. Люди их почти не употребляют в пищу, но они вызывают несомненный интерес своим строением тела: голова и туловище у них – единое шарообразное целое, иногда покрытое бесчисленными иголками. Вот, например, рыба-камень. – Мерзкое, шароподобное существо возникло на картине проектора. – Еще она известна под названием бугорчатка или бородавчатка. Длиной всего в пять вершков, с безобразной крупной головой, маленькими глазками и большим ртом с выдающейся вперед челюстью. Ее голое тело без чешуи коричнево-бурого цвета сплошь покрыто буграми и бородавками, а из спинного плавника торчат жесткие ядовитые шипы. Поверьте, уродливее страшилища во всем свете не найти! Она прячется среди кораллов, зарывается в песок или даже может остаться на берегу в лужах после отлива. Но стоит вам наступить на нее или даже легонько дотронуться, как она тотчас же вонзит в вас шипы плавников, через которые вольется яд. Смерть наступит очень скоро.

Вы представить себе не можете, сколько врагов у безобидных ныряльщиков за жемчугом и кораллами в Красном море и Индийском океане! Морской жабень, скаты, рыбы-зебры и рыбы-коты. Да и в Средиземном море достаточно опасностей! Возьмите хотя бы морского орла. Своим длинным плетевидным хвостом, усеянным ядовитыми иглами, он наносит раны, последствием которых является смерть беспечного купальщика. Вот почему его ловля и продажа у итальянских берегов строго запрещены.

У некоторых из кузовков мясо столь ядовито, что достаточно съесть всего несколько граммов их печени – и конец неминуем. Наверное, поэтому бытует общераспространенное мнение, что рыбья печень ядовита сама по себе. Ошибочность такого мнения видна уже из того, что сотни тысяч людей поглощают сегодня рыбий жир, изготавливаемый из тресковых печенок, и благополучно излечиваются от золотухи, бугорчатки и чахотки.

Наверняка многие из вас, кто отдыхал на Черноморском побережье, встречали отливающих всеми цветами радуги аклеф и медуз. По краям у них имеются ядовитые железы, содержимое которых действует как ожог крапивой даже при легком касании тела купальщика.

Многие откажутся мне верить, если узнают, что сельдь, съедаемая миллиардами штук ежегодно, как любимое и дешевое народное кушанье, имеет собственного ядовитого представителя – Clupea venenoza. Отведав его, тридцать человек экипажа французского военного корабля «Calinet» отправились на тот свет. К счастью, этот опасный вид довольно редко встречается, слабо размножается и в больших переселениях обыкновенных пород почти никогда не участвует.

Ну а мидии и устрицы, спросите вы? Охотно отвечу на двух примерах. Помните, не так давно в газетах сообщалось, что рабочие на доках в Вильгельмштафене поплатились жизнью за то, что отведали ракушек; а всего пару лет назад несколько членов германского рейхстага отравились устрицами, съеденными на дипломатическом рауте. И это притом, что в первом и втором случаях продукты были абсолютно свежими! Следовательно, ядовитые элементы органически входили в состав этих существ еще при жизни, а не выработались вследствие несвежести или порчи.

Загорелся свет, и благодарная публика, не сговариваясь, зааплодировала. Лектор промокнул платком выступивший на лбу пот.

– Благодарю, господа. Возможно, у вас есть какие-либо вопросы? Пожалуйста, не стесняйтесь.

– Скажите, господин профессор, а как давно в морях обитают акулы? – раздался чей-то юный голос.

– Они появились приблизительно триста миллионов лет назад.

По залу пронесся восхищенный гул, сменившийся изумленным шепотом.

– Выходит, это самые древние рыбы на Земле? – не успокаивался все тот же пытливый гимназист.

– До недавнего времени мы так и предполагали. Однако по окончании японской кампании, когда наш корабль «Анадырь» возвращался на родину, он сделал остановку на острове Мадагаскар. Команда сошла на берег, и на местном базаре один из офицеров увидел довольно странную рыбу, с большим трудом выловленную местными жителями. Это невиданное чудище, запутавшись в сетях, скалилось будто собака и отличалось неслыханной воинственностью. С большими предосторожностями команда рыбацкой шхуны выволокла улов на берег. Развязав невод, они выбросили на землю странное существо длиною в два аршина и весом в три пуда. Пришелица с морских глубин имела равномерную голубую окраску и широкое, совсем не рыбье туловище, покрытое необычной чешуей, похожей на человеческие зубы. Любознательный офицер там же зарисовал невиданное существо. Прибыв в Санкт-Петербург, он отправился в наш зоологический музей. И мы, признаться, ахнули! Оказывается, в сети угодил целакантус, или кистеперая рыба, вымершая еще в эпоху динозавров. Ее плавательный пузырь, как у всех современных двоякодышащих, исполнял роль легких. У рыбы самые удивительные и единственные в своем роде парные грудные и брюшные плавники. Они чем-то напоминают лопасти и позволяют ей ползать по грунту. Вот поэтому предки кистеперой рыбы, жившие у поверхности воды, смогли выбраться на сушу и в процессе эволюции превратились в млекопитающих. Другими словами, целакантус – промежуточное звено между рыбами и наземными животными. И ему примерно 350 миллионов лет. А значит, он намного старше акул. Сегодня зоологические музеи всех европейских стран хотели бы иметь такой редкий образчик девонского периода. Он живет на глубине от 35 до 200 саженей. За живого или мертвого целакантуса Великобритания, например, готова выложить 20 тысяч фунтов стерлингов. Согласитесь, это сумасшедшие деньги. К сожалению, наше Географическое общество сегодня не может себе позволить экспедицию на Мадагаскар, а жаль, – вздохнул ихтиолог.

– Зато мы можем! – крикнул кто-то из купцов.

– А что, давайте и в самом деле снарядим команду и отправим ее за чудо-рыбой! – поддержал внезапную инициативу чей-то нахрапистый бас.

– Только в этом случае пойманная тварь останется в губернском музее! Коли бакшиш наш, то и улов нам причитается! – зычно крикнул один из братьев Костянкиных! – А по-другому я не согласный!

– А как же иначе! – подхватил Ерванжиев.

– И профессора возьмем, пусть развеется! – предложил Алабузов.

– А жалованье вам, Генрих Францевич, за год вперед положим! Ну, что скажете? – вставил свою лепту купец первой гильдии Иван Толобуев.

– Я право, господа, не знаю… так неожиданно… без доклада Географическому обществу, не имея подробной карты исследований, – лепетал опешивший ученый.

– Да что там штаны в кабинетах протирать! Ехать надо!

– Но без фотографа, ботаника и хорошего специалиста по географии нам никак не обойтись, – вновь засомневался Граббе.

– Да что там географа! Мы вам в придачу еще и водолаза выпишем! Он эту рыбину со дна голыми руками достанет! А вместо фотографа – фильму снимем про этот самый Ма-да-га… – запнулся Костянкин.

– Мадагаскар, – поправив очки, помог негоцианту ученый.

– Вот-вот, я и говорю, – снова подхватил мысль владелец торгового дома. – А потом эту самую фильму размножим и продадим с прибытком во все синематографы России. И глядишь – не только потраченное вернем, но и маржу получим!

– Иван Прокопьевич дело говорит! – донесся одобрительный возглас.

– Я предлагаю безотлагательно провести заседание Совета и там все детально обсудить, – предложил доктор Нижегородцев.

– Вот это правильно!

– Членов Совета попрошу пройти в банкетную залу, – напомнил банкир Панов, – председатель исполнительного органа.

Публика, ошеломленная неожиданным поворотом событий, расходилась, а корреспондент «Губернских ведомостей» все продолжал увлеченно строчить карандашом в редакционном блокноте.

Глава 7

Печальная песнь муэдзина

Ровная, как столешница, морская гладь простиралась до самого горизонта. Капитон, еще недавно страдавший от боковой качки, теперь чувствовал себя лучше и решил выбраться из душного трюма на свежий воздух. Зажмурившись от яркого солнца, он удивленно огляделся вокруг. Такой бескрайней водной пустыни сыну казачьего старшины видеть не приходилось. Ветер почти стих, но упрямое судно продолжало двигаться по инерции на обвислых парусах. Неугомонные спутники мореплавателей – бакланы надрывисто кричали и беспокойно носились вокруг, будто пытаясь поведать о чем-то непонятливым людям. Устав кружить, они перелетали с одной реи на другую, взгромождаясь на них словно куры на насест, а некоторые – самые смелые – опасливо бегали по деревянной палубе. Вычерчивая зигзаги, в небе играли качурки. Поднимаясь на немыслимую высоту, они превращались в едва заметные точки и совсем терялись из виду. «Вот бы и мне улететь вместе с ними. Мать, верно, убивается, отец места себе не находит», – Сухой комок подкатился к горлу, и вчерашнему мальчишке захотелось разрыдаться, но в памяти всплыли слова отца: «Запомни, сын, враг никогда не должен видеть твоих слез».

Небольшая команда «купца», так часто называли торговые суда, занималась рутинной работой: матросы поправляли такелаж, несли вахту, делали приборку, чистили носовой свифель[2] и одну небольшую вертлюжную двухфунтовую пушку на корме.

– Що, хлопчик, вышел на птахив подывытись? – сотник вынул изо рта трубку и с прищуром посмотрел на Русанова. – Ты звыгдке такый будешь?

– Из Ставропольской крепости.

– Я не разумию таку крепость… я ее не брав.

– Оно и слава богу, а не то бы вам с моим батькой повстречаться пришлось, – сверкнув недобрым взглядом, выговорил сын казачьего старшины.

– А хто в нас батька буде?

– Казачий старшина. С двадцати шагов запросто в двугривенный из пистолета попадает, – гордо ответил парень.

– Ой, бачу! Вин до-о-брый ка-а-зак! – восхищенно покачал головой Рустам-бей. – Та скоро я и тебэ так навчу. Дывись. – Сотник вытащил из-за пояса пистоль и, едва прицелившись, выстрелил. Грохот распугал птиц. Но одна из них шлепнулась прямо перед его ногами.

– Неплохо! – кивнул Русанов.

Лицо соотечественника посветлело, как небо после радуги. Он с удовольствием потянул глиняную трубку, выпустил облачко дыма и, похлопав парня по спине, сказал:

– Так що пишли к хлопцам, я расповыдаю о мамлюках.

Из рассказа сотника следовало, что мамлюки – это своеобразная воинская каста в исламском Египте. Всех рекрутов набирали из рабов. В основном преобладали черкесы, абхазы, грузины, но были среди них и русские. Юношам делали обрезание, обращая в ислам. В закрытых лагерях-интернатах они обучались арабскому языку, читали Коран, а в перерывах между молитвами тренировались в постижении фуруссии – комплекса разных видов воинского искусства. Основными из них были: верховая езда, фехтование, упражнения с копьем, борьба, стрельба из ружей и пистолетов. Ежедневные занятия превращали вчерашних мальчишек в самых почитаемых и грозных воинов. Каждый мамлюк состоял на полном довольствии и получал жалованье. Ему выдавалась лошадь и корма для нее. Позже он мог обрести свободу и даже стать эмиром.

За разговорами незаметно наступил вечер, на небо всплыла луна. Подул свежий ветер. Море заволновалось, паруса наполнились силой и погнали корабль к турецкому берегу. Стемнело. Поужинав, пленники заснули.

С первыми лучами солнца на горизонте черной размытой тушью проступила полоска суши. О появлении земли возвестил судовой колокол. К полудню тартана вошла в Босфор. Живописные холмистые берега пролива, тронутые легкой осенней желтизной, придавали Константинополю вид сказочного города с домами, будто крытыми золотой черепицей, и витражами, словно выложенными из драгоценных камней. Так забавлялось солнце, играя лучами с берегом. Но для невольников, высыпавших на палубу, вся эта чужеземная красота казалась чужой, холодной и непонятной, так же как протяжное завывание муллы на минарете и мусульманские звезды с полумесяцем на мечетях вместо привычных крестов на церквях. «Одно слово – басурмане! И этот… мамлюк хохляцкий! Ну, подожди, Иудино семя, дай только вырваться! Вот тогда и посмотрим, кто кому обрезание головы сделает!» – подумал Капитон и зло сплюнул за борт.

Стоянка в порту Константинополя была недолгой. В трюм загрузили пресную воду в деревянных бочках, инжир, груши и яблоки в корзинах, вяленую баранину и лепешки. На палубу забрался низкий и толстый турок в шальварах, расписном, вышитом золотыми нитками халате, в феске с кисточкой. Шаркая красными сафьяновыми туфлями, он с видом хозяина заглядывал в каждый угол, бормоча что-то себе под нос. Обойдя весь корабль, чужеземец подошел к выведенным на палубу невольникам и стал их пристально разглядывать, будто выискивая среди них знакомое лицо. Остановившись перед Капитоном, он воззрился на него и вдруг отшатнулся, будто загнанный кролик поймал взгляд змеи.

– Шейтан рус! Шейтан! – уходя пролепетал он.

– Что-то ты, хлопче, таможни не вгодыв! Побиг вин вид тэбе як чорт вид ладана! – усмехнулся в усы Рустам-бей.

Вскоре корабль со скрежетом отчалил. Миновав Дарданеллы, он вышел в открытое море и лег курсом на Александрию – первый египетский порт.

Ночь выдалась звездной. Далекие огни, словно сотни степных светлячков, рассыпались по черному пространству небосвода, тускло отражаясь в темной воде. Тартана с характерной, прогнувшейся седлом палубой казалась совсем беспомощной и всецело зависящей от воли Господа. На сотни миль вокруг – непроницаемая бездна – таинственная, чужая и непонятная.

Круглый огненный шар медленно выглядывал из-за горизонта, добавляя в лазурную воду оранжево-красный цвет. Наступило утро – спокойное и безоблачное. Ветер стих настолько, что паруса едва выполняли свою роль и судно еле двигалась. В полдень ничего не изменилось. Капитан вышел на палубу с квадрантом – деревянным прибором, состоявшим из двух градуированных линеек в форме усеченных дуг, скрепленных друг с другом с помощью древка. Он водрузил умное устройство на плечи и, взяв за ручки, повернулся к солнцу спиной. Проделав несложные манипуляции, опытный моряк вычислил угол горизонта и угол подъема солнца. Сверив данные по старой, видавшей не одну морскую бурю книге, он определил местонахождение «Черного лебедя». Оказывается, до Александрии оставалось еще не меньше семи дней пути.

Неожиданно вахтенный матрос ударил в судовой колокол. Со стороны африканских берегов показалось темное, едва приметное глазом пятнышко, постепенно превращающееся в очертания незнакомого корабля. Несмотря на убранные паруса, оно имело довольно быстрый ход. Капитан что-то зычно прокричал, и вся его малочисленная, но слаженная команда в один миг оказалась вооруженной. Два матроса заняли места у пушек, а трое с ружьями на изготовку расположились по двум бортам. Рустам-бей появился с двумя пистолетами за поясом. Их рукоятки были связаны между собой лентой, перекинутой через шею. К массивной изогнутой турецкой сабле добавился устрашающий тесак за поясом. Невольников тотчас же загнали в трюм и задраили люки.

Флага у идущей навстречу галеры было не разобрать.

«А-л-л-а-а-а-л-л-а-а…» – доносилось с минаретов. – «А-л-л-а-а, а-л-л-а-а…» – тянул муэдзин. Работа на каменоломнях продолжалась даже при свете факелов. Когда кончалась последняя, пятая молитва этого мусульманского пономаря, только тогда колонна каторжников в грязных лохмотьях, издавая зловещий звон, начинала двигаться. Так звучали цепи. Толстые, почти двухаршинной длины, они заканчивались металлическим браслетом, охватывающим каждого невольника за лодыжку. Некоторые плелись в деревянных ошейниках с железным ободом. Всех этих несчастных объединяло одно – они были христиане.

Число пленников за последние годы в Алжире значительно сократилось. Да и на самой набережной было уже не так шумно, как раньше. Но ее белые камни хорошо помнили недавние времена, когда в порт под охраной галер длинной вереницей входили караваны захваченных европейских судов с приспущенными флагами. Победители возвещали об удаче пушечным выстрелом. На берегу собиралась разноцветная, погрязшая в пороках толпа: зазывалы харчевен, торговцы всевозможным товаром, проститутки и нищие. Все ждали той счастливой минуты, когда по сходням спустится ватага пиратов с добычей из золота и серебра. Но теперь многих из тех счастливчиков уже нет. Они давно на морском дне либо болтаются на виселице.

Две великие европейские державы – Англия и Франция – вознамерились положить конец морскому разбою. И теперь вдоль берегов этой страны курсировали военные высокобортные 40-пушечные фрегаты. Эти плавающие крепости жестоко расправлялись с низенькими галерными суденышками «охотников за удачей». Куда там их фальконетам против мортир, каронад или нескольких десятков 24-, 48– или даже 96-фунтовых пушек! Одиноким пиратским галерам то и осталось – рыскать по-шакальи в поисках беззащитных купеческих шебек, тартан и мулет.

Слава Аллаху, что Алжир входил в Османскую империю на правах автономной провинции и можно было всегда прикрыться турецким флагом! К тому же это нисколько не мешало магрибским разбойникам самим потрошить и турецкие суда! Правда, имелось одно исключение – магометане никогда не продавали в рабство единоверцев, но и лишние свидетели им тоже были ни к чему.

Капитон шел в одном ряду со славянами. Он был одним из немногих, закованных в ошейник. Тяжелый «металлический галстук» снимали только на время работы. Этому жестокому наказанию его подвергли за неслыханную дерзость – Русанов перехватил руку с саблей надсмотрщика, занесенную над головой обессилевшего соотечественника – Силантия Некрасова. Этот пленный казак когда-то легко гнул подковы, а теперь совсем исхудал и ослаб. День ото дня силы его таяли. И это было особенно заметно по его глазам. Некогда большие, карие, с легким веселым прищуром, они провалились и погасли, словно в лампадке закончилось масло. Силантий взирал на Капитона с уважением и благодарностью, но на следующий день он поскользнулся на каменоломнях и, упав в пропасть, сломал обе ноги. Не желая с ним возиться, охранники перерезали ему горло.

Как-то на днях десятник Али раздобрился и поведал Капитону, что скоро его должны отдать на галеры. А оттуда один путь – на Небеса. И если каторжники еще имели призрачную надежду на спасение, то галерные гребцы – никогда. Многие из них погибали под шрапнелью вертлюжных пушек легких купеческих судов или умирали под хлесткими ударами плетки надсмотрщика. Больше года там никто не выдерживал, а каторжан иногда выкупали местные жители для работы на огородах или помощи в лавках.

Длинная колонна послушно остановилась, и рабы один за другим стали исчезать в подземных казематах. Уставшие, оборванные колодники с трудом забирались в свои постели – грязные соломенные подстилки на каменном полу. Еду – чечевичную похлебку или разведенную в протухшей воде муку – им давали только один раз в день.

Два года минуло с тех пор, как сын казачьего старшины последний раз видел стены Ставропольской крепости. Память часто выуживала из недр сознания картины далекого и счастливого прошлого: бесконечная степь, быстрая река, хата, добрые глаза матери и крепкие руки отца… Родина – это слово отдавалось внутри тем благостным и волнующим звуком, каким трогает сердце легкий удар колокола в станичной церквушке или первое прикосновение губ юной девушки. Удастся ли когда-нибудь вернуться назад? Кто знает? Да и как бы сложилась его судьба, если бы тогда в море будущие мамлюки не встретили безжалостных магрибских пиратов? В ушах до сих пор стоял зычный крик Рустам-бея: «Та щоб вам, окаянным, на том свите пусто було! У, нэхристи погани, клычьте свойого Аллаха в останний раз!» Топот, пушечная и оружейная стрельба, резкий удар по корпусу судна и отчаянные вопли, звон сабель, пистолетный выстрел и тишина – пугающая и непонятная. Чего ждать от нее? Вскоре распахнулся задраенный люк и показалась чья-то голова в чалме. Невольникам приказали подняться наверх.

Залитая кровью палуба, трупы защитников и нападавших устилали все пространство. Пахло порохом и свежей кровью. Судя по всему, Рустам-бей отчаянно защищался и положил чуть ли не с десяток пиратов. Этого ему не простили – мамлюк был изрублен в куски, а его голова, с застывшим на лице свирепым оскалом, валялась где-то у борта. Правая отрубленная кисть храбреца сжимала тесак, а из обрубка левой ладони выглядывал православный образок. Сзади послышалось несколько всплесков. Капитон обернулся и увидел, как с галеры за борт бросали убитых и еще живых, но раненных шрапнелью гребцов. Никто из них не просил пощады. Для многих смерть была самым скорым избавлением от тяжких страданий. Некоторые еще держались какое-то время на плаву, оставляя кровавые разводы в синей морской воде, а потом, обессилев, шли на дно, выкрикнув что-то напоследок. Оставшиеся в живых понуро молчали, опустив вниз головы.

Пленников снова загнали в трюм. Палубу очистили. Красное полотнище с полумесяцем и восьмиконечной звездой спустили, и «Черный лебедь» в сопровождении галеры взял курс на Африку.

К утру сменившая хозяев тартана бросила якорь в алжирском порту. Судно сияло чистотой и блеском, да только простреленные шрапнелью паруса оставались немыми свидетелями кровавой бойни. Невольников, захваченных с разных кораблей, тут же построили и под охраной повели через весь город. Тюрьма находилась на окраине. А там, в подземных казематах, к делу приступил толмач. Он выспрашивал имя, страну и род занятий. Сына одного грузинского князя отвели в сторону и поместили отдельно от всех. Пираты решили отослать письмо его состоятельным родителям и потребовать выкуп. Если же деньги не придут, то юношу будет ожидать участь каторжника. Везло лишь тем, кто что-то смыслил в морском деле: марсовым матросам, кормчим или пушкарям. К ним сразу менялось отношение, ведь у мавров всегда не хватало грамотных и искусных мореплавателей. Христиан, решивших перейти служить на чужие корабли, было не так уж и мало. Правда, имелось одно непреложное условие – принятие ислама. Соглашались многие. А там, глядишь, через пару лет у новоиспеченного Али или Махмуда не за горами и капитанский мостик на какой-нибудь пиратской шхуне или шебеке. Нуждались магрибские разбойники и в опытных врачах, но брали только тех, кто исповедовал магометанство.

Русанов переменить веру отказался и вместе с другими был отправлен на невольничий рынок в Бадестан, где его купил мельник по имени Юсуф. Почти год Капитон таскал мешки с зерном и мукой, гнул спину на приусадебных огородах и винограднике. Хозяин раба не обижал и относился к нему почти как к члену своей семьи. Парень окреп и даже стал подумывать о побеге. Ведь сказывали знающие люди, что венецианские негоцианты, скупающие за бесценок награбленное пиратами добро, иногда прячут в трюмах христианских невольников. И все бы хорошо, да, видно, не судьба… И однажды случилось то, что случилось: приглянулся статный юноша одной из трех жен хозяина, и стала любвеобильная Сафият заглядывать по ночам в сарай под камышовой крышей. Через месяц об этом донесли Юсуфу.

Неверную жену казнили по шариатским законам. Несчастную грешницу, будто столб, связали и вкопали в каменистую землю по самые плечи, оставив на поверхности только голову. И каждый правоверный вместе с проклятиями кидал в изменницу камень, взятый из тех, что горкой лежали рядом. Их приготовили заранее и с расчетом: не совсем большие (чтобы не убить отступницу сразу, а дать помучиться), но и не слишком маленькие (чтобы страдания не длились слишком долго). Такая же участь ожидала и молодого любовника, но Юсуф почему-то пожалел его и продал на городские каменоломни. С того времени прошло уже больше года.

Еще не рассвело, а муэдзин, забравшись на мусульманскую каланчу, все призывал правоверных молиться и чтить Аллаха. Красное чужое солнце уже подкрадывалось к людям, чтобы залить гранатовым светом набережную и озарить белые стены домов. И только в подземном жилище рабов было темно и сыро.

Капитон с трудом разомкнул усталые веки. За ночь он так и не успел отдохнуть, но пора было вставать – начинался новый день его невольничьей жизни.

Глава 8

«Королева Ольга»

Стальная громадина в две с половиной тысячи индикаторных сил уверенно пилила форштевнем сливовую синеву воды, застывшую в тихом безветрии мертвым стеклом. На белом, как виниловый лист, небе отпечаталась грязная клякса дыма, вылетавшего черной спиралью из главной и единственной трубы механического Геркулеса. Еще вчера пассажирское судно «Королева Ольга» оставило берег Одессы и вот теперь медленно вползало в Новороссийскую бухту, окруженную зеленью гор. Своими очертаниями пароход напоминал старинный корабль с высокими, наклоненными вперед мачтами и длинным бушпритом[3].

Клим Пантелеевич с супругой любовались открывшейся перед ними панорамой. Прямо по курсу одиноким заколдованным великаном смотрелся Даосский маяк. Приморский город раскинулся по всему склону возвышенности, увенчанной на вершине золотыми маковками Николаевского собора. Многочисленные хлебные конторы, всевозможные агентства, заводы и фабрики пестрели броскими вывесками, выведенными аршинными буквами: «Товарищество Макларен и Фрейншлет» – изделия, живущие дольше людей», «Русский стандарт» – лучшая выделка минеральных масел из сырой нефти». У самой бухты – домики так называемого французского квартала. Неподалеку – производственные корпуса Черноморского центрального пароходства. Здания статные, каменные, на века.

Новороссийский порт – южные грузовые ворота Российской империи, был оснащен последними достижениями мирового прогресса. Самый большой в Европе механический элеватор и нефтепровод с мощными электрическими насосами исправно несли службу на благо России. Но для горожан все эти новшества суть явления обыденные. Сто миллионов пудов первоклассного зерна из Ставропольской, Екатеринодарской и Ростовской губерний ежегодно отправлялось за рубеж именно отсюда. И к этому все давно привыкли. А что уж говорить о бензине, если половина всех моторов во Франции работала на жидком топливе Грозненских нефтяных промыслов! Двадцать пять миллионов пудов горючего ежегодно вывозилось в Европу! Шутка ли?! Вот и сейчас у причала толпились десятки транспортов, ожидающих очереди на погрузку.

Несколько часов было вполне достаточно, чтобы Вероника Альбертовна, лорнировавшая пассажиров первого класса, сложила собственное мнение о каждом из них. К примеру, она познакомилась с одной весьма интересной парочкой – мужем и женой Прокудиными. Сами они оказались из Ставрополя и, точно так же как и Ардашевы, не смогли отказать себе в удовольствии денек-другой погулять по Одессе. И хоть разница в возрасте у них была немалая (лет, наверное, двадцать пять), но назвать их брак мезальянсом язык не поворачивался. Константин Иннокентьевич, несмотря на свои пятьдесят пять, был по-военному подтянут, широкоплеч, да и седина у него едва пробивалась. Словом, мужской привлекательности он еще не растерял. А судя по золотому брегету и ладно скроенному светлому костюму, сей дядечка был несусветно богат и, по всем вероятиям, находился при хорошей должности. «Ну, точно, – рассуждала наблюдательная дама, – чин у него не меньше статского, а то глядишь – и в действительных ходит! Да и черты лица у главы обсуждаемого семейства не лишены приятности. Этакий еще крепкий груздочек, – мысленно произнесла госпожа Ардашева, да так «груздем» он у нее и остался. А женушка! – А-ах! – вырвался легкий завистливый вздох. – В свои тридцать выглядит максимум на двадцать два. Ну и красива же, слов нет!» Надо сказать, Веронике Альбертовне всегда нравились грациозные, стройные, обворожительные женщины, умеющие властно повелевать мужчинами и строить их фалангами, рядами и колоннами. Это восхищение появилось у нее еще и оттого, что сама она (к своим сорока годам уже чуть-чуть раздобревшая в пропорциях) была человеком добрым, уступчивым, то есть прямой противоположностью холодным и эгоистичным обольстительницам. А мужа заботливая жена всегда встречала мягкой и солнечной улыбкой, хоть даже у самой на душе кошки скребли. «Женская ласка и есть тот самый лучик, призванный растопить всю горечь временных неудач мужчины – защитника семьи и кормильца», – вполне откровенно считала супруга присяжного поверенного и вот уже более двадцати лет вела себя сообразно этому постулату. «Оттого, верно, и торопится всякий раз Климушка домой, что я у него есть», – слегка улыбнувшись, приятно вздыхала госпожа Ардашева, чувствуя, как от добрых мыслей по груди растекается тепло. «Несомненно, кое в чем я ей уступаю. Взять, к примеру, глаза: большие, цвета грецкого ореха… А крылья-ресницы! Да разве с такими родятся? – Она опять тяжело вздохнула. – А нос? Маленький, аккуратный, будто углем рисованный – не курносый и не длинный. А милая ямочка на подбородке? Она совсем ее не портит, хотя, впрочем, и без нее можно было обойтись, и даже лучше, если бы ее и вовсе не было. А губы! Вечный предмет моей зависти! – расстраивала себя наблюдательная госпожа. – Ну почему они у меня словно две ниточки? Говорят же, что только у злых людей они бывают тонкие, но я-то тут при чем? Зато у нее – нет, вы только посмотрите! – округлые, полные по контуру и будто завязанные посередине в этот ослепительно завораживающий узелок! А как она ими играет! Умница! То кокетливо скривит, обнажая янтарные зубки, то обиженно выдвинет вперед нижнюю губу… Я даже один раз заметила, как Клим уставился на нее. Но расстраиваться по этому поводу не стоит. Ведь Климушка как раз из тех, кто смотрит на красивую женщину, а думает о чем-то своем, например о какой-нибудь очередной запутанной головоломке с двумя десятками трупов. И даже ее синее платье из набивного ситца с рисунком из белых зигзагов очень недурно смотрится. Правда, декольте переходит всяческие разумные границы. Уж я бы точно такое не надела, хоть и имею в этом смысле несомненные преимущества. Тут уж со мною тягаться бесполезно – ничто не поможет: ни утянутый корсет, ни вырез размером с Финский залив! Как говорится, с природой не поспоришь! А все-таки эта складочка на ее груди, похожая на крошечную, взмахнувшую крыльями чайку, заставляет мужчин задерживать взгляд и тяжко вздыхать. По-моему, этот тощий, как аист, молодой человек, представившийся Харитоном Свирским, так и пялится на эту распустившую перышки птичку. Да, точно – этот маменькин сыночек прилип к юбке обворожительной Елены Николаевны. Лет ему, наверное, двадцать пять, а все студент и все с лакеем. Только старика жалко. Носится с ним как с младенцем. Смотрю, а прошлой ночью бежит гувернер по палубе с шотландским пледом: «Ваше благородие, Харитон Львович, милостивец, не изволите ли укрыться, а то, избави бог, застудитесь». А у этого Харитоши уже бакенбарды с бородой срослись. Ох, чувствую я, что родители насильно чадо свое вояжировать по морям отправили. Тут два варианта: либо влюбился в кухарку и заявил, что женится, либо нахватался анархистских идей и угодил в участок. Скорее второе, потому что слышала я, как он за глаза Клима «жандармским шпиком» назвал. Его счастье, что муж в этот момент уже опустился в палубное кресло и, открыв коробочку с «Ландрином», погрузился в свои заумные логические эмпиреи. А то неизвестно, каким бы боком этому тщедушному мозгляку вышла его необдуманная фраза. А капитан – Александр Викентьевич Неммерт – хоть по фамилии и иностранец, а натуры чисто русской: добродушный, мягкий человек с толикой барских замашек и несгибаемой волей (об этом говорит его взгляд – умный и решительный). По обветренному в морских странствиях мужественному лицу и тронутым сединой усам можно заключить, что повидать ему пришлось немало. Команду он держит в строгости, однако это ему не мешает обращаться с подчиненными вежливо и справедливо. Малоопытным матросам он помогает и относится к ним снисходительно. А нашу «птичку» он рассматривал с явным интересом, в тот самый момент, когда еще в Одессе она на борт поднималась. Красавица заметила это и зарделась кизиловым цветом, будто гимназистка. По-моему, ей определенно нравится находиться в центре внимания, как новогодней елке на Рождество. Вот и старший помощник капитана – Антон Капралов – выйдет на палубу и все рыщет глазами, нет ли где нашей Мадонны? А завидев ее, обязательно пройдет мимо, хоть в ту сторону ему и совсем не надобно было. Давеча смотрю, а Елена Николаевна вместе с мужем на корме морской панорамой любуются, а мимо старпом шествует. Поравнялся с Еленой Прекрасной, засвидетельствовал свое почтение – картуз приподнял – и прямиком на мостик. Так зачем, спрашивается, было на зад корабля шагать, если твое место у штурвала? Ответ, думаю, сам собой напрашивается… А вообще-то пассажиров первого класса в Одессе набралось совсем мало. Капитан сказал, что остальные добавятся в Новороссийске. То же самое и с третьим классом. Только беспокойства от них много: галдят, шумят да с чайниками в очереди за бесплатным кипятком толкаются. Вся эта толпа – человек пятьдесят – большей частью православные паломники, но есть и несколько мусульман, плывущих в Константинополь и Египет. Слава богу, их к нам не допускают… Ну вот и причалили, наконец…»

Жандарм, позванивая шпорами, вежливо собирал паспорта у поднимающихся по трапу пассажиров, тут же прищелкивая их печатью. Старушки на палубе плакали и крестились, доверив себя богу и неведомой дотоле морской стихии. То были паломницы, пробиравшиеся к Гробу Господню. Третий свисток. На судне заработала машина. Маленький маневровый пароходик, будто шавка у ног слона, бегал вокруг лайнера, тянул за канаты, тужился и выбрасывал в небо дым. Наконец буксир прокашлялся и медленно потащил из гавани многотонное судно.

– Вы не представляете, как я душевно обрадовался, увидев вас на пароходе. – Пустоселов обхватил двумя руками затянутую в белую перчатку ладонь присяжного поверенного и стал ее усердно трясти. – А мы тут со всей нашей экспедицией на Мадагаскар за целакантусом, знаете ли, собрались. Вон и остальные на борт поднимаются. Помните лекцию в купеческом Клубе? Вот и направили меня наши меценаты, чтобы я за расходованием денег присматривал. Пытался отбиться, да куда там! Вы же знаете Костянкиных… Если сегодня не согласишься, то завтра они из тебя сало вытопят! Отказывать – себе дороже. Так что я здесь исполняю функции казначея, а следственно, и старшего.

– Но ведь корабль идет только до порта Джибути, – Ардашев с трудом отнял руку.

– Да, я знаю, но мы уже связались по телеграфу с представительством РОПиТа в этой африканской стране, и они обещали подыскать нам судно, которое доставит экспедицию до Мадагаскара.

– Позвольте представить, Вероника Альбертовна, моя жена.

– Признательно благодарен за знакомство и нескончаемо рад следовать в компании столь очаровательной дамы, – подобострастно улыбнувшись, изрек купец.

– Странно, что раньше мы с вами не встречались, – промолвила Вероника Альбертовна, благосклонно приняв отпущенные в ее адрес комплименты.

– А это и неудивительно. Вы, должно быть, в Успенский храм ходите, а я в Андреевский. А днями, увы, я в лавке пропадаю или по окрестным селам в пролетке мотаюсь. Торговля – дело хлопотное, да-с…

Тем временем портовые грузчики вносили на палубу ящики. Вокруг них суетился тщедушный человечек в английском кепи с гусарскими, лихо закрученными усами, то и дело покрикивающий на носильщиков. Он грозил страшными небесными карами здоровенным, усмехающимся ему в лицо амбалам, если только они посмеют уронить первые два ящика. Остальной багаж, судя по всему, его абсолютно не интересовал.

– А это наш синематографический оператор – господин Бранков. За свое оборудование переживает, – кивнул в сторону незнакомца негоциант.

– Позвольте, господа, уж не тот ли это самый Бранков, который снял нашумевшую фильму «Понизовая вольница»? – вступил в разговор стоящий тут же капитан.

– Он самый и есть, – ответил Пустоселов, выпрямив от гордости грудь. – Господа ставропольские купцы выписали сию знаменитость из Москвы, в видах того чтобы он самолично снимал всю историю нашей научной экспедиции. А рядом – доктор зоологии Граббе, Генрих Францевич, почетный профессор множества европейских университетов. Да вы, Клим Пантелеевич, его, должно быть, помните.

– Еще бы!

– А за ним – преподаватель географии Михайловского ремесленного училища господин Завесов Лиидор Макарович в компании с учителем естествознания Лепореловым Елизаром Матвеевичем, далее Андрей Ферапонтович Смальский – корреспондент «Ставропольских губернских ведомостей». При каждом заходе в порт он должен отсылать в Ставрополь телеграммы с короткими очерками о нашей экспедиции. Ну и, наконец, Асташкин Виктор Павлович – бесстрашный исследователь глубин.

– Простите, – переспросил Неммерт, – кто?

– Водолаз со всем необходимым снаряжением, какое только может понадобиться, – постукивая пальцами по лакированным, еще пахнущим свежим спиртовым лаком перилам, пояснил Пустоселов.

– Да, серьезный состав, ничего не скажешь. Ну что ж, господа, занимайте каюты, а вечером, надеюсь, встретимся в ресторане, – вымолвил Александр Викентьевич, спускаясь на берег. Дождавшись, пока поднимется последний пассажир, он приказал готовиться к отплытию.

– Никуда от ваших ставропольчан не деться, – с ноткой грусти заметила Вероника Альбертовна.

– От наших, дорогая, – поправил жену Клим Пантелеевич. Он достал из бокового кармашка коробочку «Ландрина», выбрал красную конфетку и положил ее в рот.

– Ну да, от наших, – согласилась супруга, – никак не привыкну я к этой провинции.

Оставив после себя белый след на воде да черную дымную сосульку в небе, корабль вышел из новороссийской гавани.

Построенный на английской верфи в 1893 году, русский круизный лайнер «Королева Ольга» хоть и уступал «Селтику» или «Мавритании» по размерам (длина корабля – пятьдесят семь саженей, ширина – почти семь), зато обладал неплохими ходовыми качествами и немалой вместимостью. За один час он проходил двенадцать узлов и брал на борт до ста семи человек. Каюты пассажиров первого класса отличались повышенным комфортом и напоминали номера приличного отеля где-нибудь на Елисейских Полях или Оксфорд-стрит. Здесь даже имелся небольшой синематографический зал на тридцать мест и музыкальный салон, отделанный мореным дубом, венецианскими зеркалами и украшенный люстрой из чешского хрусталя.

Известные российские оперные и эстрадные знаменитости почитали за честь выступить на его борту. Говорят, что во время прошлогоднего концерта Федора Шаляпина тонкое стекло электрических лампочек не выдержало мощи его баса в «Дубинушке» и треснуло как яичная скорлупа. Двумя месяцами позже его сменил господин Собинов. И опять происшествие. Стоило обладателю редкого, лирического тенора взять малое «до» второй октавы, как некоторые экзальтированные дамы от дивного пения потеряли сознание. А в этом рейсе все с нетерпением ожидали появления исполнительницы цыганских романсов – несравненной Анастасии Вяльцевой, севшей на пароход в Новороссийске.

Артистов прельщали не только солидные гонорары, выплачиваемые Российским обществом Пароходства и Торговли, но и возможность бесплатно посмотреть далекие страны и неведомые моря. «Королева Ольга» – корабль, работавший на круговой линии Одесса – Александрия, но иногда, как было и на этот раз, его маршрут менялся и к Черному, Мраморному, Эгейскому и Средиземному морям добавлялось еще и Красное. Такие круизы выполнялись лишь при наличии достаточного количества заказанных билетов по новому направлению.

В ресторане под музыку электрического граммофона гости вкушали лучшие заморские блюда. Клим Пантелеевич с Вероникой Альбертовной, до этого сидевшие с капитаном, теперь оказались в компании еще и профессора Граббе. За вторым столиком собрались остальные члены экспедиции: купец Пустоселов, ботаник Лепорелов, географ Завесов, репортер Смальский, оператор Бранков и водолазный офицер Асташкин. А с другой стороны за белоснежной скатертью с латунной табличкой № 3 блаженствовала семейная чета Прокудиных, студент Свирский и старший помощник капитана Антон Капралов. В углу за № 4 разместился штурман Войцеховский и судовой врач Березкин.

Появление российской эстрадной дивы было встречено почтительной тишиной. Первым не удержался старпом и, встав с места, захлопал в ладоши. За ним последовал купец Пустоселов, потом капитан Неммерт, и вскоре все присутствующие дружно приветствовали красавицу. «Анастасия Вяльцева!» – раздавались восхищенные возгласы. Смутившись, певица опустила глаза. Дождавшись, пока смолкнут рукоплескания, она вымолвила:

– Благодарю вас, господа. Но право же, не нужно уделять мне столько внимания, тем более что ваши аплодисменты еще пригодятся на концертах.

В сопровождении аккомпаниатора (брюнета лет сорока с завитыми кверху усами и недобрыми, бегающими глазками-пуговками) исполнительница романсов заняла свободное место рядом с капитаном и оказалась как раз напротив Вероники Альбертовны. Ее спутник, не найдя себе места, с миной бассет-хаунда прошествовал к соседнему столику, но, взглянув на очаровательную Елену Николаевну, тут же сменил неудовольствие на благодушие. Галантно испросив разрешения, он уселся между студентом и старшим помощником капитана. «Ну вот, еще один таракан-сердцеед», – подумала Вероника Альбертовна и мысленно усмехнулась, найдя данное прозвище до чрезвычайности уместным. Откровенно говоря, Вяльцева была весьма привлекательна. Длинное платье из бело-розового французского шелка придавало ее внешности некоторую зефирную воздушность. «Если и бывают на свете феи, то они именно такие», – вздохнула с некоторым сожалением госпожа Ардашева и вновь подумала, что ей опять пора сесть на диету.

Постепенно внимание гостей переключилось на блюда, и все без исключения с удовольствием принялись орудовать столовыми приборами, выказывая восхищение изысканными творениями корабельного повара.

Камбузинер постарался на славу, и кушанья на столе были самые отменные: телячьи ножки под белым соусом, селедки в раковинах, фаршированная индейка с салатом из маринованных вишен, заливное из телячьей головы, щука под соусом, пудинг из белого хлеба с сабайоном, соус из каштанов с красным вином. «Шато-Ляроз», «Го-Сотерн», «Токай», шампанское «Аи», игристое «Цимлянское», коньяк французский и водки: анисовая, листовка, очищенная.

– Разрешите полюбопытствовать, господин капитан, а какое расстояние между Новороссийском и Константинополем? – любознательно поинтересовался профессор.

– Четыреста пятьдесят пять морских миль. Надеюсь, послезавтра утром мы войдем в Босфор.

– Скажите, Александр Викентьевич, – не удержалась от вопроса Вероника Альбертовна, – а насколько часто случаются кораблекрушения?

– Ежегодно гибнет около тысячи судов. В основном это мелкие рыбацкие шхуны и старые пароходы. Только один тайфун может унести сразу несколько десятков морских странников. На моей памяти самым неудачным был девяносто четвертый год. Тогда, как сообщал «Морской сборник», на дно ушло – подумать только! – 1242 судна. К сожалению, человек еще очень беспомощен перед разрушительной силой природы. Но вам не стоит беспокоиться – «Королева Ольга» имеет двойное дно и водонепроницаемые переборки.

– Когда мы жили в Петербурге, то в одной из газет я прочитала сообщение о встрече русского парохода с так называемым «Летучим голландцем», то есть кораблем-призраком. Он шел с поднятыми парусами на приличной скорости и никак не реагировал на предупреждающие сигналы. Капитану стоило больших трудов избежать столкновения. А вам не приходилось встречаться с такими морскими привидениями? – Супруга присяжного поверенного приготовилась внимательно слушать.

– Должен вам сказать, господа, что мне известно несколько довольно странных случаев. Возможно, господа, вы слышали о загадочной судьбе парохода «Рейнбоу»?

– Да-да, – откликнулся присяжный поверенный, – он пошел ко дну вместе со всем экипажем где-то в Атлантике. Если я не ошибаюсь, это случилось в 1906 году.

– Вы правы, Клим Пантелеевич. Команда целого грузового судна готова была поклясться на Библии, что видела, как «Рейнбоу» от киля до клотика накрыли волны. По непонятным причинам ни один из членов экипажа не смог спастись. Однако через некоторое время утонувший пароход пытался протаранить несколько торговых судов. Их матросы были готовы засвидетельствовать под присягой, что своими глазами видели на его борту надпись «Рейнбоу». Дело дошло до того, что эскадра кораблей Британского военно-морского флота получила приказ найти и потопить этого «бродягу», мешавшего мирному судоходству в Атлантике. И вот, когда в тумане показались неясные очертания фантома, британский эсминец произвел по нему несколько залпов. Корабль вспыхнул, развалился на части и пошел ко дну. В Адмиралтейство сообщили, что задание выполнено. А через год пассажирский лайнер вновь повстречал «Рейнбоу». Более того, его удалось взять на буксир, но неожиданно опустился туман и трос по непонятным причинам порвался. Снова послали эскадру, и опять королевский линкор расстрелял страдальца. Через неделю капитан нефтеналивного судна сообщил, что в районе Балеарских островов на рифы сел корабль под названием «Рейнбоу». Из-за шторма подойти к нему не было никакой возможности. Одновременно стало известно, что его видели в Ирландском море.

– Но позвольте, господин капитан! – Граббе снял очки и принялся протирать окуляры носовым платком. – Это противоречит всем постулатам современной науки!

– Да я и не спорю. Но в прошлом году у берегов Огненной Земли, вблизи Пунта-Аренас, английский пароход «Гелиос» обнаружил дрейфующий барк. Людей на нем не было. Когда до незнакомца оставалось менее трех кабельтовых, на «Гелиосе» застопорили машину и спустили шлюпку. Приблизившись к судну, моряки прочитали полустертую надпись на его корпусе: «Лакония», Глазго. Боцман, ухватившись за свисающий канат, взобрался на палубу и подал в шлюпку штромтрап. Поднявшись на борт, англичане остолбенели: все паруса и мачты были покрыты зеленоватой плесенью, а палубные доски прогнили. У штурвала они нашли скелет в полуистлевшей одежде, еще один – у переборки, три – на палубе люка, десять на вахте у своих постов, а шесть – в кают-компании. Казалось, что команду в один миг постигла внезапная смерть. Спустившись в трюмы, матросы обнаружили непонятную слежавшуюся полусгнившую массу, прикоснуться к которой так никто и не рискнул. Вахтенный журнал отсырел, и записи в нем не читались. Но каких-либо видимых повреждений корпуса, рангоута или такелажа не наблюдалось, то есть парусник был в полном порядке. Удивленные моряки вернулись к себе. Условия погоды не позволяли взять корабль-призрак на буксир, и капитан ограничился внесением координатов «Лаконии» в судовой журнал. Но, зайдя в порт, он тотчас доложил властям о странной встрече. В результате проведенного расследования удалось установить, что этот самый барк вышел из новозеландского порта Литлтона с грузом шерсти и мороженой баранины и направлялся в Англию. Командовал экипажем из двадцати семи человек опытный капитан Джеффри Хагерд. Кроме команды, на судне находилось еще пять пассажиров. Последний раз парусник видели в Тихом океане у Новой Земли. Это случилось… 1 апреля 1889 года, то есть двадцать лет назад! Вы можете это себе представить? Как объяснить столь удивительный факт? И где корабль находился все это время? Ведь не мог же он столь долго ходить по морям и океанам? И куда подевались остальные члены команды и пассажиры? Да и что же с ним произошло, в конце концов? Примечательно, что с тех пор никто этого «Летучего голландца» не встречал.

– А по-моему, все просто, – флегматично рассудил Ардашев. – Скорее всего, на этой самой «Лаконии» имело место массовое отравление. Весьма вероятно, что кок по неразумению приготовил блюдо из ядовитой рыбы, о разновидностях которых наш уважаемый Генрих Францевич может прочитать целую лекцию. Видимо, в последний момент у нескольких матросов случился психоз, вызванный помутнением рассудка, и вспыхнула ссора. В результате драки часть команды оказалась за бортом. Сменился ветер, и неуправляемый корабль прибило к бухте необитаемого острова, где он и простоял благополучно два десятка лет. Однако внезапный шторм вывел бриг из гавани, и он лег в дрейф, где его настиг «Гелиос». А разве нет? – Присяжный поверенный уставился на капитана.

– Этот вариант нельзя исключить, – задумчиво протянул Неммерт. – Но как же вы тогда объясните поразительную живучесть «Рейнбоу»?

– А мне кажется, что дело обстоит много проще. Согласно вашей же статистике, ежегодно гибнет около одной тысячи кораблей, но далеко не все из них сразу идут ко дну. Многие команды покидают их палубы слишком рано, и они, находясь в полузатопленном состоянии, еще долго сохраняют плавучесть. Попав же в быстрые океанические течения, «Летучие голландцы» дрейфуют в разных направлениях. Более того, даже разломившись надвое, некоторые части не тонут. Это в особенности касается деревянных парусников, чьи останки мотаются по всем морям. Видимо, слух о «Рейнбоу» разнесся так далеко, что он мерещился сразу в разных местах. Да, вероятно, англичане затопили его, а потом и еще один блуждающий корабль. И что же в этом удивительного? Что до различимой надписи «Rainbow», то здесь могли быть похожие начала других английских слов, например, «Raider», «Ray» или «Raptor» с видимыми остатками сохранившихся букв на отломившихся кусках корпуса. Я нисколько не сомневаюсь, Александр Викентьевич, что опасность, исходящая от этих блуждающих деревянных остовов, вам хорошо известна.

– Что ж, Клим Пантелеевич, готов с вами согласиться. Сам не знаю, почему это простое объяснение раньше не приходило мне в голову. К сожалению, господа, я вынужден вас на время покинуть. Ничего не поделаешь – служба. – Неммерт поднялся и прошествовал на палубу.

– А мне как-то немного не по себе после всех этих разговоров о кораблекрушениях, ядовитых рыбах и мертвецах, – поежившись, призналась певица.

– Да-да, – согласилась Вероника Альбертовна, – не лучшая тема для застолья. От этих страхов и до индижистика[4] недалеко. Уж лучше расскажите нам, дорогая Анастасия Дмитриевна, о последних веяниях столичной моды.

– Я, право, полностью полагаюсь на господина Пакэна. Он мой личный портной уже много лет.

– Понятно, – растерянно изрекла госпожа Ардашева, сраженная именем знаменитого кутюрье.

Неспешный разговор продолжался, на столы подали десерт, и через открытые иллюминаторы донесся окрик боцмана: «Зажигай фонари!» На передней мачте и на корме вспыхнули огни, отразившись в воде желтым сумеречным светом. Солнце садилось в лиловую тучу с золотыми краями, а рядом по темно-зеленому небу проплывало неведомое чудовище, сотканное из воздушного облака. С востока показалась луна и заиграла серебристым столбом на море. Звезды, словно керосиновые фонари, занимались поочередно, будто невидимый фонарщик зажигал их на небесах.

Глава 9

Captain

«Магнолия», точно голодная волчица, второй день рыскала вдоль алжирских берегов, тщетно пытаясь обнаружить добычу. Пятьдесят четыре раба, прикованные за щиколотку к общей цепи, гребли вперед. Выгоревшие на солнце паруса подхватывали свежий бриз и несли узкое и длинное судно вперед. Зеленое мусульманское знамя реяло на флагштоке кормовой мачты, а палящее солнце размягчало смолу в палубных пазах и как будто бы приветливо улыбалось сидящим на цепи людям.

Этот тип галер был самым меньшим и имел пятнадцать-восемнадцать банок[5] и не более трех человек на весло, тогда как на больших судах их было по пять, а то и по семь человек в ряд по одному борту (на французской «Ля Реале» насчитывалось четыреста двадцать семь мучеников, скованных одной цепью). Обращенные лицом к корме гребцы упирались ногами в палубный брус и синхронно забрасывали весло вперед, одновременно прогибаясь вперед. Стоило одному из них зазеваться, как он тут же получал страшный толчок в спину от сидящего сзади собрата; за ним обязательно следовал удар бича надсмотрщика.

Участь каждого из невольников была чудовищна: в отсеке размером в два с небольшим ярда длиной и чуть более трех футов шириной жили и вращали весло, присаживаясь после каждого взмаха, пятерки колодников, прикованных к скамейке. Каждому из них отводилось полтора квадратных фута жизненного пространства. Многие умирали от физического перенапряжения, ранений, тепловых ударов и воспаления легких. Низко сидящее судно при сильном ветре нередко накрывало волной, и промокшие гребцы то и дело простывали. Часто их ноги находились по колено в воде, и вся кожа была изъедена кровоточащими язвами. С утра до вечера надзиратели прохаживались по куршее[6], наказывая плетью уставших или невнимательных рабов. Если же требовалось догнать уходившую под парусами добычу, то в рот каждому из них клали смоченный в вине кусочек хлеба. И тогда судно могло развить скорость до десяти узлов. Обычный ежедневный рацион христиан был скуден: менее килограмма сухарей пополам с червями, чуть более ста граммов бобов, немного соли, масла и протухшей пресной воды. Редко – вино. В походе через день выдавали суп, и лишь на самые большие мусульманские праздники несчастным полагалось мясо. Когда запасы провианта были на исходе, похлебку варили из корабельных крыс, а в муку подмешивали древесные опилки.

«Магнолия» несла два легких орудия на баке и фальконеты на постицах[7]. Но по-настоящему грозной ее делал хорошо вооруженный десант, находившийся на ее борту. Обычная тактика магрибских пиратов заключалась в стремительном преследовании торговых судов с последующей абордажной атакой. Правда, скрытно подобраться к жертве галера могла лишь в том случае, если дул встречный ветер, поскольку на купеческом пинке, тартане или габаре уже издали чувствовали идущий с невольничьего корабля смрад и, поставив паруса, всеми силами пытались уйти от погони. Удушливый запах распространялся от невольников, справлявших нужду там же, где им приходилось грести, есть и спать. Уборку на банках рабы делать не успевали, и оттого галеры часто называли «плавающими вонючками».

Но уже второй день «Магнолии» догонять было некого. И потому ее капитан нервничал, ерзал в деревянном кресле и покрикивал на подручных. Те же в свою очередь вымещали злобу на рабах. Свист бичей время от времени разрезал воздух, но кричать или даже стонать было строжайше запрещено. А если кто-то не выдерживал, то ему тотчас затыкали рот деревянной пробкой, висевшей у него на шее. Эти куски древесины были особенно нужны во время боя, когда раненые невольники сеяли панику своими истошными воплями.

Вдруг прямо по курсу возникло странное явление: вокруг солнечного диска появились радужные круги, отделенные от светила темным промежутком.

– Гало! – закричал вахтенный матрос.

– Гало! – подхватила команда.

– Гало! – испуганно зашептали рабы.

Староста Муамар – уже немолодой алжирец – приблизился к начальнику:

– Надвигается ураган. Надеюсь, мы еще успеем укрыться в бухте и бросить якорь.

Абдула кивнул и, не переставая перебирать четки, презрительно изрек:

– Пусть неверные налягут на весла.

«Магнолия» направилась к черной полоске земли. Плетки засвистели, и длинные, как щупальца гигантского омара, весла, вспенивая морские буруны, заходили чаще.

Капитон Русанов уже второй год ворочал тяжелое весло. На его глазах «Магнолия» совершила несколько дерзких абордажных атак и, не получив ни одной пробоины ниже ватерлинии, привела в гавань Алжира с десяток трофеев с приспущенными флагами. Эта стрелообразная гордая красавица считалась у арабов счастливым судном. И в самом деле, корабельному плотнику еще ни разу не доводилось по-настоящему латать дыры в ее корпусе. Недавно построенная галера неожиданно появлялась среди волн и стремительно настигала жертву, завершая захват «купца» абордажной атакой. Боевая команда отличалась неслыханной жестокостью и в случае малейшего сопротивления безжалостно уничтожала пленников. С ранеными чужими матросами не церемонились, а просто выбрасывали за борт. В случае же бегства от многопушечных английских и французских фрегатов судно благодаря малой осадке успешно пряталось на мелководье фиордов.

«Магнолия» подошла к бухте и, не заходя в гавань, собрала паруса и бросила якорь. Штурман придерживался старого морского правила: в шторм стоит держаться подальше от суши; не ровен час волна выбросит корабль на камни или разобьет о прибрежные скалы. Абдула в сопровождении десантной команды пересел в шлюпку и, не желая испытывать судьбу, поплыл к берегу. На борту остался Муамар, пятеро матросов и два надсмотрщика. Небо моментально затянули серые грозовые тучи. Из-за горизонта надвигалась пугающая угольная чернота, в которой кровавыми полосами реяли молнии. Вода закипала и дыбилась, покрываясь белыми бурунами. Команда, а потом и охрана спустились в трюм. Волны окатывали прикованных рабов с ног до головы. Галеру бросало как щепку, и каждый набегавший вал грозил ее перевернуть, а небо, казалось, вот-вот раздавит море.